На углу

Серое небо с каждой минутой становилось всё темнее. Крупные мокрые комья снега всё валили и валили с самого утра, из-за чего идти по дороге становилось крайне сложно. Фонарщики уже вовсю занимались своей работой, когда Сычёв шёл вниз по Глазовской. Строгие классические формы особняка Косарева, подсвеченные фонарями, вызывали в Сычёве противоречивые чувства. Не то чтобы он завидовал, ведь и сам причислялся к купцам второй гильдии, но торговля шла плохо, что порождало при виде чужого успеха и восхищение, и желание обладать не меньшими богатствами. Чуть ниже по правой стороне были ворота в особняк Прозорова, который тот несколько лет назад приобрёл у Герасимова. На каждых воротах красовались по две пары львов, чьи человеческие лица в этот час смотрелись особенно жутковато. Сычёв подумал, что не зря в этом доме прислуга настолько суеверна. Говорят, что в темное время суток слуги здесь ходят не иначе как парами, боясь встретиться с призраками. «Ну и чепуха», недовольно пробормотал Сычёв, в то же время почувствовав беспричинный страх и проглотив слюну.

По одежде уже немолодого купца можно было понять, что ещё несколько лет назад торговля приносила гораздо более высокий доход. Под тулупом красовались остатки костюма на европейский манер, который не особо жаловался в провинции. Хотя в Слободском были люди, следящие за модой, большинство предпочитало использовать традиционные наряды. Сычёв шёл, ничего не видя вокруг себя. Он думал и о текущем положении, и о принятом решении. Ему казалось, что любой предпринятый шаг обязательно окажется ошибочным, что вовлекало его в ещё более глубокие раздумья. Когда купец дошёл до перекрёстка Глазовской и Вятской, проезжавший мимо мужичок резко дернул за узду и остановил лошадь.

- Афанасий! – Сычёв услышал своё имя и встрепенулся. Он смотрел на соскочившего с телеги бородатого мужика, закутанного в лохмотья, и не сразу смог признать в нём старого знакомого.

- О! Егор! Как поживаешь, как жена, как детки?

Егор и Афанасий росли вместе, оба были из крестьян. Но ещё отец Сычёва приложил немало усилий, чтобы сын потом смог выбиться в люди, занявшись купеческим делом. И всё шло как по маслу, за исключением последних двух лет.

- Всё слава Богу! Как жил раньше, так и живу, а о большем и не помышляю. Хорошо мне так, понимаешь? А ты что такой понурый? – Егор почувствовал резковатый запах и добавил, – Да ты, видать, пьян, брат!
- А что ты с этого начинаешь тоже, могу и выпить, когда захочу.
- Да не горячись ты, о тебе же забочусь.
- Дела совсем плохо идут. Надоело всё, тоска. На войну я собрался.

Сычёв принялся рассказывать о том, что в последнее время всё неладно, иногда приходится с трудом сводить концы с концами, денег ни на что не хватает, редкие периоды успешной торговли воодушевляют, но потом снова всё сходит на нет. А тут недавно в Слободской приехал генерал Ланской для формирования добровольческих отрядов, которые отправятся воевать в Крым. Во время рассказа о своих планах Сычёв как будто забыл о неудачах, мечтая стать героем. «Ух, я покажу этой татарве!», кричал Сычёв, из-за чего у Егора возникали сомнения, точно ли его друг понимает, с кем он собрался воевать. Османы там, какие татары, пытался поспорить Егор, но взгляд Сычёва как бы спрашивал, а разве есть разница.

- А жена у того генерала та самая, из-за которой Пушкин умер!
- Слышал. По городу давно об этом говорят, и все разное. Кто душегубкой называет, а кто боготворит музу великого поэта нашего. А разобрать ли сейчас, где тут правда-то, – Егор пытался успокоить явно разошедшегося товарища.

Приезд Ланского в город был нерядовым событием, хотя в Слободском до этого бывали и император, и важные государственные деятели. Война близилась к концу, и действий на фронте почти не происходило, но требовались ещё силы, чтоб нанести по врагу удар, который станет решающим. Но гораздо больший интерес, проявляющийся в многочисленных спорах и пересудах, вызвала его жена, Наталья Ланская-Гончарова, бывшая жена Пушкина. Вот и сейчас Афанасий с Егором не успели начать спор, как вокруг уже начала собираться толпа, каждый в которой имел своё мнение насчёт роли Натальи в смерти поэта. Атмосфера накалялась, так что даже всегда спокойному Егору было сложно сдержать эмоции, а уж успокоить товарища он больше не надеялся.

Любой упомянутый в разгоревшемся споре факт трактовался сторонами на свой лад. Много обсуждали позавчерашний бал в доме Гусева. Люди восхищались грацией Натальи. Кто-то в деталях описывал её белое платье, шитое золотом. Сычёв хотел спросить, а был ли тот человек на самом балу, но все столпились в такую кучу, что он не смог найти глазами, кто же это говорил. Другие не хотели обсуждать бал, предпочитая события минувших дней, говорили об оскорблённой чести поэта, и вине в этом Натальи Николаевны. Каждый приводил факты, но они столь отличались друг от друга, что если бы среди них была правда, её бы всё равно было невозможно установить в общем шуме.

Толпу начала расталкивать женщина небольшого роста, пытаясь обратить на себя внимание. По её виду было видно, что ей есть что сказать, и она хотела, чтоб её слушали все.

- Дело ли это, бабу слушать! – Сычёв в разгаре спора забыл о своих бедах и кричал громче всех. Но всё-таки женщине удалось взять слово:
- Вы спорите, а стихов-то его знаете один-два, и то хорошо! Да и что вы знаете, «Приметы», «Утопленника»? А Наталья вышла замуж второй раз, когда долгий траур пережила. И память поэта она хранит. Привезла Вятку тома со стихами Пушкина, подарила мужской гимназии, чтоб могли люди просвещаться строками поэта.

Сычёв хотел что-то возразить, но только скривил улыбку. Пыл как-то пропал, в речи женщины он услышал то, что его успокоило. Завидев приближающегося городничего, народ стал расходиться.

- И стоило ли шум разводить? – спокойно сказал Егор. Сычёв посмотрел на него, и ему показалось, как будто его знакомый находился как бы в стороне во время горячего спора, не принимая участия в общей суете.

Не найдя слов, Сычёв откланялся и пошёл дальше по своим делам. Он вдруг заметил, что погода успела резко поменяться. Похолодало, снег перестал, а из расходящихся туч начали виднеться звёзды и луна.