Настоящий человек

И его поглотит, пенясь,
Чёрный водоём.
Кто придумал, будто феникс
Был в роду твоём?

© Листомиров

Я видел его много раз. Входя в двери школы с общим звонком, вываливаясь из них с последним. В общей огромной шумящей толпе и тихой обстановке, когда нас разделяли пару метров. В окружении людей и почти полном одиночестве. Я смотрел на него, потому что он притягивал взгляд. И всегда, абсолютно всегда, он был различен, не таков, каким я его запомнил в последний раз; всё новые и новые черты бросались в глаза, достаточно было взглянуть на него снова.

Предполагаю, он был моим ровесником. Либо на год младше, но не более. Хоть мне не приходило в голову проследить, я точно знал, что живёт он в моём районе. Я даже примерно рассчитал дом. Только сворачивая с моего пути, уходя вдаль, скрываясь за поворотом стены из серого кирпича парень превращался в образ, превосходную иллюзию, эфемерную настолько, что не хотелось разрушать даже малейшей конкретикой. Даже сейчас я вспоминаю о нём, как о персонаже романа Эдгара Аллана По либо Кинга, нежели о частичке реальной жизни. Что ж, пусть так остаётся и поныне.

Последний раз я его видел совсем недавно. В автобусе, прямом маршруте от нашего общего с ним района до такой же общей школы.

Двигатель старой машины кряхтел и стучал. Люди растирали запотевшие от студёного осеннего воздуха окна и смотрели в них, как в экраны телевизоров, компьютерные мониторы. Видно было плохо, да и незачем смотреть – об остановках предупреждали заранее, к тому же, ими служили названия легко различимых издали объектов, типа монолитного завода либо новенькой юридической конторы – нехарактерных для этой местности строений. Спутать с чем-то иным трудно. Пожалуй, людям нужно смотреть хоть куда-то, занять чем-то более-менее осмысленным своё внимание. Парень же никогда не растирал стекло окна. Я заметил давно: оставшись наедине с собой, он вообще не смотрел на что-то конкретное – его взгляд стекленел, мышцы лица прекращали всякое движение, тело замирало, каменело, а сам лик начинал походить на маску. Думаю, он заглядывал внутрь себя. И пребывал в таком положении, пока колёса не тормозили и невнятный голос из динамика не хрипел: «... улица Денбро... следующая остановка: завод ЛанТексОптик...» Тогда он вздрагивал, всегда окидывал взглядом салон и пристраивался где-то в конце вереницы из школьников всех возрастов.

Когда же ему выпадало ехать в автобусе со знакомым, парень переключал на него всё внимание. Он выглядел всегда расслабленным, живым, от напряжённой каменной маски и пустого взгляда не оставалось и следа. Он говорил и говорил. Кажется, парень старался заполнить любую создававшуюся паузу. Если же он и молчал, то, слушая собеседника, улыбался и начинал говорить, как только тот закончит последнюю фразу. В такие моменты он был весел либо таким казался, но я сильнее всего запомнил этого человека в несколько иной ситуации...

Месяцев пять назад. Тёплым весенним днём. Когда лето подступало и уже вынуждало людей оставлять тёплые куртки в шкафах. Звонок тогда освободил меня от занятий довольно рано, и я шёл домой дворами, наслаждаясь воздухом, наконец, мягким и ласковым. Птицы щебетали, сидя на полуголых ветках древ, всегда голоса этих крылатых странников звучат громче после безмолвной зимы.

Он шёл быстрым шагом позади, обогнал меня и устремился вперёд. Я успел приметить только стеклянные глаза без всякой жизни. И дрожащие непонятно отчего губы. Парень шёл быстрой, рваной походкой; свешивающаяся с левого плеча школьная сумка болталась и била его по спине при каждом шаге. Обычно придерживающие её руки были плотно прижаты к телу, ладони спрятаны в карманах.

Он стремился вперёд мимо людей, минуя их либо обгоняя, как меня. Я уже думал, что он свернёт, скроется за серой стеной многоэтажки, и мне уже не разгадать тайну его поведения, но он замедлил шаг. А подойдя к ряду иссушенных солнцем лавочек под громадным клёном, вовсе остановился. Всего лавочек было три, ближнюю ко мне занимала обнимающаяся пара, среднюю – немолодая женщина, пытающаяся утихомирить двух маленьких детей, дальняя же была пуста. Парень медленно опустился на край, достал телефон, поводил пальцем по экрану. Проходя мимо, я услышал льющуюся из динамиков его телефона музыку; заинтересовавшись, уселся на лавку прямо напротив. Он же резко зажмурил глаза и откинул голову назад.

Писклявые крики детей, тихие голоса уличных разговоров, пение птиц, завывания весеннего ветра и музыка. Что-то из тех композиций я уже слышал, на многие наткнулся позднее, ближе к октябрю. И я счастлив, что нашёл их – ничто не смогло врезаться в память настолько сильно, как они. Но в тот момент я почти не думал о музыке, она была чем-то вроде фона, хоть фона и прекрасного. Я смотрел на него. Веки парня иногда дёргались, порой сжимаясь настолько сильно, что, казалось, уже не раскроются вовсе. Густые светлые брови хмурились, лоб покрывался глубоким морщинами. Губы сжались в тонкую полоску. Я мог только гадать, что происходит в его голове, что творится в душе этого странного человека. Хотя я понял не сразу, но это было очевидно: он страдает. К тому моменту я повидал много людей, душевая боль которых захлёстывала разум, ощущалась физически: они исступлённо орали, рыдали надрывно, колотили кулаками в стены, разбивая костяшки в кровь. Их печаль уходила с криком, слезами, яростью и кровью. Этот парень не выдавил из себя ничего.

Он сидел в окружении людей, дышал, слушал музыку – и боль медленно вытекала из него. Не выплёскиваясь на других, не порождая новых страданий. Просто исчезала.

Скоро он открыл глаза. Голубые. Живые. Добрые. Поднялся и ушёл.

В тот день парень стал притягивать мой взгляд. Это был день, когда причинённое зло не снискало отклика в светлой душе и отступило. Так просто для него. И так сложно для кого бы то ни было другого.