Гуляли парни по Коромыслову

Николай Адмиралов






ГУЛЯЛИ ПАРНИ
ПО КОРОМЫСЛОВУ
повесть

© Н.В. Адмиралов, 2018
© Издательство «Ещё не поздно!», 2018
ГУЛЯЛИ ПАРНИ ПО КОРОМЫСЛОВУ

Холодный, тёмный ноябрьский вечер. Мы, молодёжь деревни Коромыслово идём, гуляем по московской дороге, проходящей между двух посадов.
Разговариваем, посматривая иногда на свет, льющийся почти из всех окон домов деревни. Число их около пятидесяти.
Гуляем так без дела, лишь бы провести в общении время свободных, ещё неженатых парней. На деревне ещё людно, и оттого какие-то живые токи идут-гудят от жилых ещё домов.
Ещё нет в деревне дачников. От многих домов слышен лай собак, глухое мычание скота, крики управляющихся с ним женщин.
Но петухи уже кричат отбой, и те, кто привык ложиться рано, тушат свет.
Уличных фонарей немного в деревне, а в этой части, где сейчас проходит молодёжь, только один в конце деревни – у дома Сергея Филиппова.
Парни подходят к окончанию деревни, где московская дорога ответвляется дорогой на посёлок Ильинское-Урусово. Дорогу так и называют ильинская. Раньше эта дорога была просёлочной и самый распространённый транспорт были телега и сани. Позднее её стали бороздить трактора. Но в 60-х годах сделали хорошую дорогу, правда, в описываемый период она ещё не заасфальтирована. Но по ней идут рейсовые автобусы.
 
Василий Егоров, Верин, Слава Ерёмин, Лёша Калинин, Слава Егоров
Их четверо: Слава Егоров, Юра Курилов, Коля Верин, Василий Чириков. Наверно самый молодой из них Юра Курилов – семнадцатилетний и обладающий зорким зрением, первым заметил что-то бесформенное, лежащее на пересечении дорог.
КУРИЛОВЫ
Семья Куриловых переехала в д. Коромыслово из села Холм-Огарёв, там у них сгорел дом в 1967 году. У Николая и Риммы Куриловых пятеро детей. Две дочери Света и Наташа уже в возрасте и замужем. Три сына: Игорь, Женя и Юра практически одного возраста с этими парнями. Только Игорь уже отслужил в армии. Но он человек серьёзный, умный и, вернувшись весной 1978 года из армии, погуляв с полгода, сказал своему другу Верину: «Наскучило мне бездельем заниматься, гулять без цели с вами. Надо в серьёзную взрослую жизнь вступать». И осенью этого же года женился на Людмиле Балдиной. Женя средний брат, он в армии. Он дружит с девушкой Любой Балдиной из Хутора, три дома за деревней. Они как Ромео и Джульетта, влюбились друг в друга в 13 лет. Отец её Герман и мать Екатерина. Герман, узнав об их встречах в таком юном возрасте, вспылил и стукнул кулаком по столу и, кажется, сломал мизинец. Но влюблённые, несмотря на недовольство родителей, продолжали встречаться. И с тех пор и до нынешних дней идут по жизни рядом.
Юра – младший из братьев и самый экстравагантный, с артистической внешностью. Витя Крупин, дающий всем прозвища в деревне за его (Юрия) длинные волосы и отличный от деревенского парня хипповый вид, модного тогда движения хиппи, назвал его «Хипарь».
У Юры стройная фигура, пышные волосы, почти как у американки Анжелы Дэвис. Он как-то рассказал секрет пышности волос: «Очень просто – вымою волосы, а потом сушу их пылесосом». Одевается он модно, хотя любая одежда на нём сидит, как влитая, и что бы он ни одел – всё идёт ему к лицу.
И хотя Юре семнадцать лет, он пытается выработать характер, чтобы его считали неробким парнем. Этому способствует и мотоцикл, правда он принадлежит старшему брату Жене. Но он в армии с 1978 года и разрешил брату уходя: «Пользуйся, братишка, только постарайся сохранить его до моего прихода. Ну, а, чтобы ты хорошо его сберёг, мне надо объяснить тебе, как бережно и надёжно его эксплуатировать. И Женя подробно объяснил брату, как в бензин добавлять масло, следить, чтобы не пригорали свечи и т.д.
Но Юра, не чувствуя присмотра брата, всё равно немного лихачил. Так он рассказывал: «Еду я со скоростью 60 км в час и нужно мне повернуть. Хотел сбавить скорость и вдруг вспомнил популярную песню (правда, она недолго держалась на эстраде, поэтому за давностью лет вспоминается лишь одна строчка: Скорости не сбрасывай на вираже – Ну, я так и сделал – повернул на скорости. Признаюсь – дрогнуло сердце, но ничего – обошлось».
Как ушёл брат в армию, так Юра, (а это было перед майскими праздниками) начинал свой летний день, выезжая на мотоцикле под горку, (а его дом был последним на посаде). Он выезжал по обочине встречного движения. И так чуть не всё лето, пока не встретилась ему машина с надписью ГАИ.
Тут же громко через рупор они велели ему остановиться. Но Юра попытался уйти от них (не отобрали бы мотоцикл). Свернул в проулок между огородами, надеясь уйти задворками, где его уже не достать. Но вдруг судьба заклинала колесо в какой-то колее…
Вообще Юра много раз себя испытывал. Как-то спрыгнул с подножки электрички, когда она только лишь притормаживала, подходя к станции с таким же названием, как и наша деревня. Спрыгнул не совсем удачно, не смог удержаться на ногах и, повредив ногу, некоторое время ходил прихрамывая.
Юра не злой парень, в драки не вмешивался, но постоять за себя всегда мог. Симпатичный парень, нравился местным девушкам, но среди них не смог выбрать себе по душе. Юра и заметил первым бесформенное что-то, лежащее на дороге и тут же сказал:
 – Похоже, там человек лежит.
А получилось так, почему все посмотрели на эту дорогу, это Верин, пожалуй, самый старший из них (22 года) рассказывал одну из легенд деревни. Эта легенда, о которой большинство деревенских не знало, передавала в память народную рассказ о море и переселении народа с гиблого места на настоящее. Он так говорил:
 – В незапамятное время, (как говорит мой сосед Василий Логашин: «отцы не помнят», но и деды не все помнили) деревня наша находилась в другом месте…
И хотя все были младше Верина, но были нелицеприятные отклики:
 – Не сам ли выдумал?
 –Точно сочинил!
 – Мы знаем, ты любишь сочинять, сочинитель!
Но Верин уверил всех, что эту легенду он слышал от своего двоюродного деда Павла Ивановича Адмиралова. А он – человек серьёзный, шутить не любит и к старым преданиям относится серьёзно, без сомнений.
 – А вот деду твоему можно верить!  – Воскликнул кто-то, – Рассказывай!
 – Верите! – Верин торжествуя посмотрел на друзей, – Ну, в таком случае слушайте. Когда это было, об этом народная память ничего не говорит. А было это очень давно – несколько веков назад. По крайней мере, на этом месте деревня стоит лет 400-500. Недавно я книгу читал из истории Ярославля. Там написано, что последний наш князь ярославский Александр правил в ХV веке. А в легенде, вскользь правда, передано, что ещё та старая деревня была во владении этого князя. Оброк для него собирал староста.
– А разве не царь правил на всю Русь в то время? – спросил удивлённо Юра.
– Конечно царь, а князь был в подчинении! – утвердительно добавил Слава Егоров.
– Ты почитай историю! – присоединился к нему Вася Егоров, он говорил уверенно, словно хорошо знал историю родного края.
 – Да, ребята, – смутился Верин, не оттого, что не знал историю, а потому что не пристало спорить одному против всех, – вы сами, читали историю? Ведь в школе проходили – в то время были удельные княжества. Не будем же спорить, слушайте дальше. Так вот, жила деревня: мужички в основном охотились и пахали землю, женщины содержали хозяйство и домашних животных.
 – Скотину, – усмехнулся, поправив Верина, Слава.
 – Пусть так.
Платили они оброк князю, он каждый год взимал его с деревни. Если сам не мог отправиться за оброком, то дружина и без него собирала дань. Князь доверял дружине, дружина была верна своему князю. Деревенские молодые парни пополняли дружину князя. Уже никто не помнит, откуда пришла на деревню напасть – мор. Люди заболевали и умирали. Может быть, это была чёрная чума…
 – Сейчас, кажется, победили эту заразу? – вопросительно посмотрел в сторону Верина Юра. Он уже понимал, что Верин в меру своей начитанности знает больше, чем они все, идущие с ним по деревне.
 – Да, к счастью, справились и с этой болезнью.
 – А в Африке тоже победили эту болезнь? По телевизору показывали вспыхивающие очаги в некоторых бедных странах, – продолжил Юра.
После Верина он, наверное, наиболее в этой компании заинтересованный как новостными событиями в стране, также и за рубежом. Также он любит читать газеты и даже книги.
 – Не знаю, как победили или нет чуму в Африке, но за наш континент, я думаю, мы можем быть спокойны.
Верин оглядел своих товарищей и, видя белеющие лица, устремлённые к нему, их молчание, продолжил:
 – Так вот. Легенда не донесла к нам, что это была за болезнь. Она не сообщает имён жителей того времени, даже старосты. И о князе Александре говорится смутно, может, и князь был другой, предшествующий перед ним. Но легенда сохранила лишь одно имя, и вы знаете его…
 – Я никого не знаю старше 100 лет. То есть, я могу назвать имя, следующее из отчества какого-нибудь старичка или моих дедушек и бабушек, и всё, дальше провал, - поспешно сказал Юра.
 – И мы с Васей (братом) знаем прадедов – только по отчеству дедушки, – по отцовской линии – сказал в свою очередь Слава Егоров.
 – А я знаю отчество моего прадеда – судя по нему, моего пращура звали – Егор, – пробасил Слава Ерёмин, высокий, плотный парень с бородкой, но в очках (по зрению не служил в армии). Он со своим другом Лёшей Калининым подошли сзади почти незаметно и слышали о чём говорили парни.
         – Я тоже знаю имя деда моего деда – Филипп – сказал Верин, – но дальше, действительно пропасть. Одна надежда – обратиться в архив, если там что-то сохранилось. Но мы же не дворяне.
– О чём вы тут беседу ведёте? – спросил Лёша Калинин.
Он старше своего друга Славы, но наверно ему по пояс. Причина – горб, в детстве, а семья жила в вагончике, он упал с полки и с того времени стал расти горб. Друзья – почти соседи. Лёша жил на хуторе из трех домов, что за деревней, Слава – недалеко, возле железнодорожного переезда.
Верин коротко рассказал им о полурассказанной легенде. И затем продолжил, уведомив друзей, что дополнит легенду своими словами:
 – Староста со своими помощниками боролись против мора. Они загораживали проходы к заражённому дому, а иногда дом поджигали в безветренную погоду, считая, что огонь очистит это место. Но мор распространялся, и староста со своим самым верным помощником поскакали к князю. Их не допустили к князю – боялись заразиться, но просьбу о переносе деревни передали. Князь разрешил переехать, но только здоровым, остальных – умирающих и умерших – сжечь вместе с домами. Он передал: «А грех за души, заживо сгоревших, я возьму на себя».
Делать нечего, как воротился староста, так, собрав жителей деревни, передал народу волю князя, его указ. Пошумел народ немного, мужики, не высказывая ничего старосте, а только между собой обсудили, это нехорошее дело – покидать отчий край. Нехорошее дело с одной стороны, а с другой, неизвестно, может и лучше жизнь пойдёт в другом месте.
Бабы тоже пока не голосили, лишь качая головами, повздыхали и поохали. Да кто же против княжеского указа пойдёт?! Хорошо, что вовремя отделили те три-четыре дома, где умершие лежали, хоронить их боялись. А в двух домах ещё полуживые лежали, те, кто встать уже не могли. Но как же их-то жечь, ведь грех большой. Заразные дома обнесены высоким забором из свежесрубленных деревьев, но всё может случиться, – не дай Бог зараза и через такое препятствие просочится. И, коснувшись своим смертоносным крылом остальных жителей деревни, полетит дальше, заражая округу. Нет, прав князь, – надо на корню заразу искоренять, малыми жертвами, чтобы избежать больших. Лишь июньский (или июльский, а было это летом) восход солнца позолотил верхушки деревьев, запылали эти дома. Собравшиеся жители (уже готовые выехать из деревни) со страхом и мольбою, с криками мужиков и воплями женщин, освобождающих душу, наблюдали за этим невиданным пожарищем. Огонь был готов переброситься на другие дома, но никто и не пытался этому воспрепятствовать. Всё было обусловлено – сгорит вся деревня, пусть следа не останется. Из сердца вон, но не из памяти.
И долго ещё, нет-нет, да и вспомянет, будь он мужчина или женщина, или подросток, свою родную деревню. Тогда даже у сурового мужчины выкатится редкая слеза, а лицо примет умилённое выражение. Женщина же, хоть и всё реже, но спрячет набежавшие рыдания в концы платка, уйдёт подальше с глаз или отвернётся. Дети, что постарше, с восхищением расскажут меньшим своим друзьям о былой жизни, о старой деревне. Она будет ещё долго являться им в мечтах и снах. Сейчас же подростки, ещё не понимая всей трагедии, с любопытством и даже восхищением смотрят, как огромные языки пламени пожирают дом за домом. А вот маленькие дети плачут навзрыд от испуга, заглушая стенания женщин. Но уже вечером на новом месте они забудут свой страх и переживания. Только когда-нибудь в далёком будущем вдруг вспыхнет видением снова этот пожар – память подскажет.
Все со страхом и мольбой прислушиваются – не раздадутся ли крики умирающих, заживо сжигаемых. Но вскоре облегчённо вздыхают – тихо, лишь потрескивает дерево, значит, все умерли. А пожар разгорается всё сильнее, уже трещат, вспыхивая, почерневшие ветви ближайших деревьев. Староста, а вместе с ним и все остальные по старой вере – двумя перстами - крестятся и взывают к небу, чтобы не загорелся лес. Но, к счастью, этого не произойдёт. Стихает огонь, уничтоживший дома, дороже которых ещё недавно ничего не было у крестьян. Что же, пора и в путь, на новое место.
Староста и его помощники пересчитывают оставшихся «путешественников поневоле». Пристально вглядываются в лица, в глаза – ясны ли они, здоров ли человек, может ли он идти вместе с ними. Но, слава Богу, все здоровы, и он видит просветлённые лица, глаза их загораются надеждой, верой,
 
Женя Курилов
что на новом месте начнётся новая жизнь, наверняка лучше прежней.
     – Деревню поставим на – холме – говорит староста, словно подтверждая эти надежды – место сухое, открытое, солнечное. Мы с Лазарем (предположим так звали первого помощника старосты) обходили весь холм. Придётся, конечно, потрудиться – лес валить, место расчищать. Но если всем миром навалимся – быстро очистим. Верьте мне, друзья, там лучше заживём. Ну, что же, с богом, в путь! Все ли готовы?
 
Рисунок автора – прощание с Макарихой
    Староста оглядывает деревенских, удовлетворённо хмыкает – никто из них не ропщет. Даже бабы перестали причитать, а маленькие дети хныкать. А о мужиках и говорить нечего – им не привыкать приспосабливаться к жизни.
 
Люба Балдина  (с «хутора»)
Фома (может быть, так звали старосту) смотрит на своих помощников:
– Всё ли слава Богу?
      Но что это, один из них с озабоченным лицом спешит к нему:
 – Помилуй, отец-благодетель – снимает тот шапку перед старостой, мнёт её в руках, – никак не могу уговорить бабку Макариху. Не хочет она уходить с родного места. «Здесь, говорит, родилась, век прожила (ей девятый десяток), здесь и умирать буду». Да внучка ещё Настя за подол её держится,
 
Семья Балдиных (на «хуторе») – бабушка, мать Екатерина, её дочь Люба ,  сын Валентин его жена Лена (Филиппова), их дочь

 
Хоккейная команда деревни: Женя Курилов, Саша Зайцев, Володя Цатов, Верин, Слава Егоров, Юра Курилов, Андрей (гостил у Беловых). Дети:
Олег Алаичев и Андрей Белов
без бабушки идти не хочет.
 – Да они что в уме, старый человек упрям, как дитё. Как же мы человека, али ещё двух бросим, не по-божески это! – возмущается староста.
Помощник разводит руками:
 – Пробовал я её тащить, так до смеху (и до слёз тоже), бабка упирается, за ствол молодой берёзы ухватилась, и внучка ей помогает тоже.
 – Эх, – староста подносит руку к бороде, перебирает её немного раздражённо   – один человек (внучка не считается) против всего мира деревенского идёт, – не гоже это. Попробую я уговорить, а то задерживает она нас, солнце-то уже высоко, хорошо ещё «вёдра (сухая, солнечная погода) стоят».
Но бабка Макариха не поддаётся на уговоры старосты.
 – Совсем, старая, из ума выжила, себя не жалко, так пожалей хоть внучку. Вишь, волчонком смотрит исподлобья. Ты умирать здесь собралась, что ли, и она во цвете лет с тобой рядом ляжет? Ведь ты, Настя, не хочешь умереть вместе с бабушкой.
Он ещё раз взглянул на Настю. Но та полна решимости, больше всех, наверное, любит бабушку и ни за что её не оставит. Они обе сидят на поваленном дереве, возле них скудный скарб. Настя после слов старосты только крепче обнимает бабушку и прячет своё лицо за её согбенную спину. Лучше она умрёт, чем бросит родного человека. В ответ старосте ничего не говорит, молчит. Но старосте и так понятны её мысли.
Он перебирает бороду, взглядывает на высокое уже солнце, мысленно говорит про себя: «Время-то идёт, и хоть дорога не дальняя, но её ещё расчистить надо. Как и место, куда они сегодня прибудут. Что же бросить их?»
Но бабка Макариха оказалась мудрее. Глядя на старосту, она сказала простые слова, но обращены они были к внучке:
 – Ты рассуди, живу я здесь девятый десяток, чую недолго мне по земле ходить. Душа уже сейчас начинает отрекаться от всего земного. Пошто же мне землю, родимую бросать, чтобы взойти с трудом на холм этот и умереть. А здесь и родители, и прародители мои лежат. Выходит, не только деревню (пусть всё, что осталось от неё) покину, но и могилы отчие, нешто это гоже для меня?! Вы идите, езжайте (она уже обращается к старосте), а Настенька придёт, дорогу она знает. Она лишь мне шалашик поможет поставить.
Староста пробует последнее средство для убеждения старушки, он говорит вежливо:
 – Макариха, всё равно тебе здесь оставаться нельзя. Мы бы тоже остались, да боимся заразиться. Мы уходим, но никто уже сюда не вернётся. И место это гиблое, мы закажем обходить его, как нашим деревенским, так и в округе. Да и князь наш примет меры, чтобы никто сюда и ногой не ступал. Не дай Бог, зараза и тебя коснётся, а путник неосведомлённый, заблудившийся, тебя коснётся. И снова заразит всё окружающее. Ты об этом не подумала, а, Макариха? Да и идти-то тебе не надо – на любой телеге, выбирай, отвезём до места нового.
Макариха немного подумала, помрачнела, но вот лицо её прояснилось, и она с решимостью ответила старосте:
 – Ты сам, Фома Иваныч, подумай, зачем вы меня повезёте отсюда. Это чтобы я вам обузой стала. Ведь, говорю тебе ещё раз, чую я – близок мой смертный час. А коль боитесь, что зараза проникнет, сделайте так: вон лежат брёвна, вы их шалашиком соберите. Мужики всем миром быстро управятся. А вход после того, как я туда войду, с обеих сторон закройте, брёвна глубоко закопав. И тогда ни человек туда не войдёт, ни зверь не проникнет.
Фома Иваныч перестал перебирать бороду, а рука его потянулась почесать затылок. Это происходило с ним очень редко. После этого действия он произнёс знаменательные слова, надолго запомнившиеся землякам:
- Ты, Макариха, мудрая женщина, убедила меня, оставайся здесь, ты одна здесь будешь хозяйкой, мы же и захотим, а подойти близко не сможем, только лес этот твоим именем назовём, будем долго помнить тебя.
Староста проговорил эту длинную для него речь, ни разу не прервавшись, не отделяя слова, высказав свою верную мысль, он оглядел деревенских: все кивали согласно головами, хотя на лицах и было грустное выражение. Но все поняли, что дело правильно улажено.
Мужички, споро навалившись всем миром, поставили клеть. Настасья лишь с отрешённым видом, ещё не совсем понимая, что происходит, не воспрепятствовала воле бабушки. Макариха, ласково отстранив руку Насти, до этого обнимающую её, шагнула в свою деревянную могилу. Мужики, перекрестясь, вмиг вкопали брёвна, заслонившие вход и выход. Утрамбовывали землю. Только тогда Настя опомнилась, кинулась к брёвнам, причитая:
 – Бабушка, милая, на кого ты меня покинула? Что же я без тебя делать-то буду, как жить дальше?
Она выбрала самую большую щель, просунула туда узкую девичью ладонь. И, о, чудо, её пальцев коснулись пальцы Макарихи, лаская. Глухо, действительно как из могилы, раздался её голос:
 – Не горюй, милая, тебе ведь земной жизнью долго ещё жить. Встретишь ещё своё счастье. Фома-то Иваныч обещал о тебе позаботиться. А мне уж о душе подумать надо, всё земное отринув. С Богом разговор вести, так уж ты не мешай мне в этом. А с тобой мы ещё встретимся, не успеешь оглянуться, как года подойдут к этой встрече. Только помни мой наказ: живи правильно, честно, не злословь и не осуждай никого, найди хорошего человека и семью крепкую с ним создай. Не стремись к богатству, но живи в достатке. Ну и всё, милая, счастья тебе. Дай же мне покой, ведь я, пройдя три шага, так устала. Прощай, нет, до свиданья!
Настя зарыдала, чувствуя ещё прикосновение пальцев бабушки, слыша её тяжёлое, шумное дыхание, ощущая её всю совсем рядом. Но пальцы бабушки уже нежно, но отталкивали её руку. Настя поняла – расставание с бабушкой неизбежно. Она повернула лицо к деревенским, словно спрашивала: «Это грех великий – бросить самого родного человека, подлость, вы не осудите меня?» Но все молчали, даже староста понимал, что так нельзя. Вины Насти нет и всё же она есть – вина. Но то, что нужно оставить бабушку – это необходимость – считали все.
Неожиданно сын старосты, Семён вышел из круга, подошёл к Насте, всё ещё держащей руку в бревенчатой могиле бабушки. Был он такого же возраста, как и Настя. И по тому, как он хоть и решительно, но вместе с тем смущённо обратился к ней, все поняли, что он неравнодушен к ней. Настя же на мгновенье забыла бабушку, вся вспыхнула, и слёзы мгновенно высохли, и все поняли, что это любовь, которая пытается защитить себя. Семён сказал немного торопливо, по-юношески горячась:
 – Настя, ты что же удумала, хочешь с бабушкой жизнь кончать. Она же тебе говорит – так негоже. Она свою жизнь прожила, и как я слышал, хорошо прожила. А твоя только началась, и бабушка хочет передать тебе… черёд. Продолжай, мол, нашу фамилию, череду её лет. Это её напутствие, а ты что-то ещё упрямишься. Прощайся с бабушкой и, не оглядываясь, уходим. Смотри сколько народа тебя только ждут.
Староста немного удивлённо, но вместе с тем радостно хмыкнул, слушая хоть и немного сбивчивую, но разумную речь сына. А Настю слова Семёна убедили больше, чем уговоры других. Она уже не чувствовала пальцев бабушки, наверное, та уже с Богом разговор ведёт. В темноте бревенчатого шалаша её не разглядишь. И уже неясно: смотрит ли бабушка на неё или нет.
Настя вздохнула, лицо её было по-прежнему страдальчески-невесело, она повязывала на голову платок, который до этого мяла в руке. Решительно встала, последний раз посмотрела на бабушкин шалаш и шагнула к своим деревенским. Староста облегчённо вздохнул и крикнул:
 – Ну, что же, земляки, с Богом в дорогу! Прощай, Макариха, знай, это место мы твоим именем назовём. А вы, народ, последний раз посмотрите на родимое место.
Все повернули головы к своим отчим домам, но их практически уже не было. Лишь три-четыре дома с нахохлившимися соломенными крышами ещё уцелели. Но они словно присели, как будто земля притягивала их к себе. С домов все, словно по команде перевели взгляды на знакомый, с малых лет, лес, прощаясь с ним.
И тут ведь не было до этого ветра, лес зашумел. И всем показалось, зашумел возмущённо. Берёзовый резной листик закачался из стороны в сторону, как неодобрительно качают головой. Осиновый лист дрожал от возмущения, что уходят люди. Дубовый лист жёстко застучал, так друзья хлопают в ладони, прощаясь навсегда с другом. Кленовая лапа не приветственно, а прощально махала из стороны в сторону. Мягкий и широкий лист орешника что-то шептал на прощание и даже несколько орехов не ко времени упали к ногам людей. Липа обнажила своё пышное цветение и ласково шелестела листвой, словно уговаривая людей остаться. Весь лес волновался, шумел и, откуда-то взявшаяся тёмная туча стала накрывать. Потемнел от горя лес.
Староста заторопил:
 – Надо спешить, хоть путь и недолгий, да кабы дождя не было.
Мужики надели шапки, бабы повязали платки. И тронулась процессия – подводы со скарбом, а сзади привязанной шла скотина. На подводах старики, дети, остальные шли рядом. Самые крепкие мужики, что помоложе, топорами расчищали заросшую дорогу, расширяли её. Некоторые дети, те, что постарше, следовали за ними, отбрасывали в сторону ветки. Никто не оглядывался, как не оглядываются уходящие с кладбища. Только маленькие дети-непосе-ды, бегая друг за другом, догоняя подводы, оглянулись. И зоркий глаз одного из них заметил, как что-то мелькнуло в щели шалаша. Очевидно, Макариха махала или прощалась рукой. Федя, тот, что заметил, крикнул взрослым:
 –А бабушка смотрит нам вслед.
Тогда староста, а за ним и другие сняли головные уборы (те, у кого руки были свободны) и так же не оглядываясь, помахали ими прощально.
Летняя погода благоприятствовала этому недалёкому походу деревенских, обретающих новое место. Солнце стояло ещё высоко, когда они прибыли на холм, где и наметили построить новую деревню. Застучали топоры, кто-то отёсывал первые брёвна, другие расчищали площадку. И в скором времени одни начали ставить дома, другие рыть землянки.

ДЕВЧАТА
Рассказ о них нужно начать с Любы – сестры автора. Она дочь Виталия и Веры. Росла обыкновенной девочкой и, закончив училище, стала работать в торговле. Обладая приятной внешностью, Люба оказалась несчастливой в выборе человека, с которым она серьёзно дружила. Саша Кузнецов разбился на мотоцикле. Они встречались недолго. Саша запомнился высоким ростом, большими добрыми глазами. Был он серьёзный и молчаливый. Жил в соседней Коромыслову деревне. Обычно он подъезжал к Любиному дому на мотоцикле, она садилась, и они отправлялись в путешествие по окрестностям. Бабушка Любы – Мария Степановна говорила, глядя на них:
 – Ох, вы мои молодые-золотые.
В тот осенний вечер 1978 года что-то с ним случилось. По тому, с какой скоростью он разъезжал по деревне, можно было судить о каком-то нервном срыве. Возможно, причиной этого срыва была ссора с Любой.
Сумерки опустились на землю, и для мотоциклиста обзор дороги сузился. Но Саша, не сбавляя скорости, помчался дальше по дороге в сторону деревни Шалаево. По трагической неосторожности он не заметил стоящую на обочине грузовую машину со свисающими почти до земли досками. К тому же не светились габариты. Слабая версия, что он читал в газете «Северный рабочий» за 1973-74 годы объявление, данное инспекторами ГАИ. Они просили показаться бесстрашного мотоциклиста, который уходя от погони по свисающим доскам перемахнул грузовик и скрылся. ГАИшники обещали никаких мер против него не предпринимать.
В 70-е годы был, так сказать, мотоциклетный бум. Разъезжали на мотоциклах и мопедах местные парни. Приезжали в поисках девушек мотоциклисты со всей округи. В конце 70-х поздно вечером можно было увидеть ещё издали непонятное транспортное средство с обилием фар. И только приблизившись, угадывалась «Ява» фары были на руле и даже на щитках.
Год Люба уже ни с кем не встречалась. Жила она в Семибратове (название посёлка ведётся от села Макарово, где жили семь братьев-богатырей) и работала в универмаге и даже на танцы не ходила. Но однажды подруги зазвали. Боль от первой потери утихла, и она, колеблясь, всё же согласилась. Там, на танцах, Люба и познакомилась со вторым Сашей по фамилии Макаров. Вернее, он влюбился, как говорится, «с первого взгляда». Поняв, что эта девушка та, которую он долго искал (ему было двадцать три года), он отшугнул всех парней, которые хотели бы с Любой познакомиться.
Она не воспылала тотчас такою же страстью к нему, и ему с трудом удалось узнать лишь её адрес. Саша с самыми серьёзными намерениями пришёл по этому адресу, чтобы поговорить с отцом Любы. Каково же было его удивление, когда он увидел Виталия, с которым работал в Семибратовском СМУ и даже в одной бригаде. Виталий, как настоящий отец, зная Сашу отчасти по работе и понимая его чувство, попросил его рассказать откровенно о себе   и его семье. Этим он намеревался понять, что это за человек. Во время разговора он пытливо смотрел в Сашины голубые глаза. Поняв, что Саша простой, бесхитростный человек, Виталий не стал препятствовать его знакомству с дочерью. В скором времени сыграли свадьбу и молодые пустились в общий жизненный путь, воспитав троих детей.
Продолжить рассказ о девчатах деревенских и гостивших у своих бабушек и дедушек следует с одной из первых подруг Любы – Оли Кашиной. Интересно, как они познакомились ещё в детстве. Оля жила с матерью Софьей и отцом Николаем, а также бабушкой Ольгой в первом дому левого посада, если смотреть со стороны Ярославля.
Но это было до 1967 года, когда Куриловы поставили свой дом, значит до 2002 года, её дом был вторым. Они, то есть Люба и Оля, ещё не ходили в школу и, выходя из дома на «заулок», и немного отдаляясь от дома (далеко уходить запрещали родители в основном из-за машин, проезжающих по дороге). Издали они заметили друг друга. Любин дом почти на «горе». Каждая из них испытывала желание познакомиться, но, робея, не знали, как. И вот Люба придумала: она позвала мальчишек и сказала:
 – Видите вон ту девочку? Побейте её!
Мальчишки побежали к Оле, но бить её, конечно, не стали, а привели её к Любе. Так они и познакомились довольно странным способом. После они учились в одном классе, хотя Люба была старше на год. И хотя день рождения у неё 19 сентября, она пропустила год, очевидно поджидая подругу. Став взрослыми, и, продолжая уже женскую дружбу, они с упоением, а порой и со смехом, вспоминали детские годы. Вспоминали про детские увлечения: собирание красочных осколков чашек, блюдец и другой утвари, как современной, так и старинной. Или однажды, прогуливаясь у пруда, они увидели старое металлическое корыто. У них, наверно одновременно возникла мысль: опустить его на воду и поплавать в нём. Они не заметили, что корыто дырявое. Подруги стащили корыто на воду и первой в него вступила Люба. После она уверяла, что сделать её это заставила Оля. Оля отрицала, обе смеялись (далёкое детство вспоминается с приятностью и даже опасные моменты сглаживаются, и мы говорим: раз не случилось, так и не должно было случиться) и сквозь смех Люба говорила:
 – Я чуть не утонула, а ей хоть бы что. Хорошо у берега мелко было. Я из корыта быстро выскочила, но в сапоги всё равно начерпала.
Но случилось несчастье с отцом Оли (об этом будет сказано дальше) и
 
Парни деревни: родственник из Подмосковья, Володя Балдин, Юра Курилов, Слава Егоров, Слава Ерёмин, Николай Балдин( «Пушкин»), Василий Егоров, Лёша Калинин

 
Галя Балдина и Лена Белоусова
 
Таня Кораблёва
 
Оля Кашина
мать её Тамара, работающая проводницей, уехала жить в далёкий город Ревда. И Олю, конечно, с собой забрала. Каждое лето, пока жива была бабушка Ольга, Оля приезжала погостить в деревню. Мать, очевидно, через знакомых проводниц, отправляла дочку и не только в летние каникулы. Потом, когда бабушки не стало, Оля перестала ездить в деревню, вышла замуж
 
Люба Адмиралова
и на некоторое время их дружба прервалась.
Вторая, если не первая, подруга – Таня Кораблёва. Она жила в Ярославле, но почти всё раннее детство и все школьные каникулы проводила в деревне, гостила у своей бабушки Нины Лапиной. И её мы, ребята, так и называли Таня Лапина. У неё была младшая сестра Люба. Обе девушки симпатичные, но Люба, очевидно, по возрасту не ходила на гуляния молодёжи. А Таня ходила с нами даже на «зелёную», где молодёжь в лесочке или сосновых посадках отмечала все праздники. В раннем детстве Верин дружил с Таней, и другие дети кричали им:
 – Тили-тили тесто Жених и невеста!
Возле дома огромные липы и у первой была устроена качель. И, кажется всё лето под ласковое шелестение листвы и чистый древесный воздух, мы (ещё и Люба) по очереди раскачивали друг друга. Бабушка Мария Степановна водила нас троих (а с Ольгой если – четверых) в лес за орехами.
В настоящее время эти липы спилены, остались лишь стволы метра три высотой. Но детство, к сожалению, закончилось. Таня вышла замуж, бабушка, дед и мать её Тамара ушли в мир иной. Осталась лишь тётушка Римма с мужем Борисом Мельниковым и отец Тани, но они уже были в роли дачников какое-то время, пока не покинули нас. И тогда связь с Таней прервалась.
Третья подруга и самая весёлая и обаятельная Марина Талютина. Однажды Верин, когда ему было лет двенадцать, возвращался домой от своего друга «Пушкина» – Коли Балдина и, увидел двух незнакомых девочек. Они стояли напротив небольшого дома, хотя разделённого на две половины. В одной половине жила мать Юры Алаичева Зина, а также неродная дочь Серафима Бахирева с мужем Степаном. В другой половине Виталий Чачин. Он уже был разведён с Верой Адмираловой и жил с другой женой и дочерью от неё. В дальнейшем Верин узнал, что Виталий продал свою половину и очевидно на эти деньги купил легковую машину «Победа». Сам он и дочь его какое-то время жил по соседству в каменном доме (и тоже в половине). Там же жили его мать Варя и брат Борис, и бабушка, которой было 104 года. Ещё в начале 70-х была жива его бабушка. И в то же время её можно было увидеть летней порой на лавочке возле дома.
Но мы отвлеклись, итак, Верин с удивлением посмотрел на этих девочек. Пожалуй, таких красивых детей ещё не было в деревне. Они были словно ангелочки. Оказывается, это были новые жильцы деревни. А в доме находились отец Владимир, мать Валентина и бабушка Мария. Старшая девочка Марина, младшая – Ирина. Им примерно в то время пять и три года. Повзрослев, Марина выходила на «гуляние» с нами, начиная примерно с 1977 года. Ирина больше общалась со своим возрастом.
В детстве с Мариной произошёл такой случай. Группа девочек (мальчиков среди них не было) гуляли на скотном дворе. Он находился на задворках деревни. Скотный двор представлял собой в 60-е годы: конюшню, свинарник, телятник, коровник, хозяйственные постройки, амбары. За фермой, где содержались коровы, были два сообщающихся пруда. И всё лето детвора, да и более взрослые парни, не покидали практически их берега.
У фермы в изобилии росли бузина, калина. Как-то мы (дети) наблюдали, как две доярки вывозят по подвешенному швеллеру-двутавру тележку, наполненную чем-то жидким. Использовав какое-то приспособление, они опрокидывают эту тележку в ямы по краям, недалеко от ворот. Там и росла калина, которая уже созрела и привлекла девочек своим красным блеском. Девочки стали собирать ягоды. Самая, наверное, бесстрашная из них – Марина, увидев самые крупные ягоды, потянулась за ними. И, не рассчитав, угодила в яму с ещё колыхающейся от свала густой жижей. Она, конечно, закричала, но доярки уже захлопнули ворота, а девочки от испуга все разбежались. Все, кроме Гали Балдиной. Она не растерялась и с помощью какой-то ветки или палки вытащила Марину.
Мать её Валентина – моложавая, сильная физически и духовно (работала на стройке и, когда перетаскивали что-нибудь тяжёлое, то Валентина тащила одна, хотя тот же груз волокли трое мужчин) была ласкова с тремя детьми (позднее появился Олег). Но если начинали проказничать, то становилась строга. Увидев заплаканную Марину и стекающие по одежде отходы, она разгневалась. Вместо того, чтобы пожалеть Марину, она отругала её и наказала.
Отец её – Володя был водителем грузовой машины, работал в колхозе «Мир» и очевидно хорошо работал. Был в передовиках и с торжеств, где отмечали победителей соцсоревнований, он ехал очень осторожно – на минимальной скорости.
Бабушка Мария Фёдоровна – жена фронтовика, знала много частушек, играла на балалайке и даже рисовала будто бы лубки. Она с 1918 года и прожила девяносто пять лет.
Уж если было написано о Галине Балдиной, то нужно дополнить рассказ о ней. Она из самой многочисленной семьи нашего поколения. У Музы Балдиной и Юрия Алаичева десять детей: четыре сестры – Людмила, Галина, Валентина (умерла в 17 лет) и Наташа и шесть братьев – Николай, Александр, Володя, Евгений, Юрий и Олег.
Старшая сестра Людмила – весёлая, с гибкой, стройной фигурой (в то время). Ещё в начале 70-х она была с нами на масленицах, участвовала в молодёжных играх (волейбол, «вышибалы» и т.д.) Ходила с нами в сельский клуб деревни Шалаево на просмотр фильмов. Но вскоре её заметил Сергей Осорин из села Макарово и, немедля предложил руку и сердце. Какое-то время молодожёны жили в деревне, а затем переехали в село Шопшу, где и поныне живут. Людмила работала (в описываемое время) дояркой.
Галина – обычная девушка, неиспорченная заманчивыми пороками цивилизации. Привычная к жизни и работе на селе. Это заметил Василий Чириков и, «посмотрев кругом», понял, что только Галина будет ему хорошей женой. Он угадал и итогом их совместной жизни стали пятеро детей.
Старший брат Женя, затем Василий, о которых речь впереди, и сестра младшая Ирина. Тонкая, живая и энергичная, она напоминала девочку-под-ростка в наше описываемое время. Да и теперь она изменилась мало, став зрелой женщиной. Она, кажется, была лучшей подругой Марины Талютиной. И вспоминая те годы, видится – за прогуливающимися по деревне парнями идут небольшой группой, в основном местные девушки. Видится, что они идут парами, взявшись под руку. Идут, что-то обсуждая, иногда посмеиваясь, иногда напевая. Марина брала под руку Ирину, за ними шли Галина Балдина и Наташа Филиппова. Возможно, их интересовали местные парни, но единственная Галина вышла замуж за местного парня.
Ирина, не видя достойного ей среди местных парней, обратила свой взор на парня из соседней деревни - Дружкова. Она вышла за него замуж и родила ему дочь. Но что-то разобщило их, и они вскоре расстались. Второй муж нам неизвестен и поэтому не можем ничего о нём сказать. Стоит только сказать, что Ирина и Марина по-прежнему дружат.
Четвёртая девушка нашего поколения – Наташа Филиппова. У Сергея и Веры Филипповых четыре дочери: Галина, Лена, Наташа и Марина. Галина давно замужем и практически не общалась с нашим поколением. Только в раннем детстве, когда вместе гуляли и играли дети разного возраста, она была с нами. Но воспоминания эти так далеки, что многое забылось.
Вторая дочь Лена – самая рослая девушка из семейства была «занята» Валентином Балдиным (брат Любы Балдиной, с которой свёл свою судьбу Женя Курилов, о них сказано выше). И лишь ей (Лене) исполнилось восемнадцать лет, они поженились.
Младшая Марина – ещё очень молода. Но она (не в обиду другим будет сказано) самая из них симпатичная. Верин как-то в детстве в пылу многочисленных игр их (детей) счастливого детства, остановился, как вкопанный, увидев маленькую девочку. Девочка с горящими глазами наблюдала именно за ним. Он на минуту растерялся, а потом увлекаемый кем-то, забыл об этом взгляде. Она была ещё так мала, что практически не участвовала в гуляниях нашей молодёжи.
Наташа Филиппова обладала стройной фигурой и красивыми ножками, на которые парни поневоле обращали внимание. Она была, возможно, первой любовью Юрия Курилова. Но девушка оказалась гордой, переменчивой. Так Юра жаловался парням:
 – Провожался я с ней и вначале она показалась мне доброй, откровенной, душевной и ласковой. И мне казалось любит она меня. Я ещё больше воспылал к ней страстью. И что же – на следующий день, намереваясь с ней прогуляться, духовно пообщаться, прихожу к ней. А она даже не смотрит и слова от неё не добьёшься. Может, она испытывала меня с намерением верховодить надо мной. В общем, помучался я, пострадал, да и решил вырвать эту любовь из своего сердца.
Наташа также не нашла себе избранника из наших деревенских парней. Она нашла своего избранника где-то в Ростовской (Ярославская область) стороне. А пока ещё эти девушки гуляют вместе с нашими парнями, присматриваются к ним. Молодёжь обычно собиралась на автобусной остановке (клуба не было, он в соседней деревне Шалаево).
Как-то девушки собрались, парней ещё не было. Одна из них заметила, как отойдя от своего дома, к ним направляется парень, который нравился ей.
Она не знала, как обратить его внимание к своей персоне. Сделав вид, что она не видела идущего к ним парня, она, вдруг отведя подруг внутрь остановки, сказала:
 – Что-то не идут к нам сегодня парни.
А до этого они рассуждали хороши ли парни их деревни. И эта девушка сказала им решительно, (имея в виду внутренне только свой выбор):
 – Все парни хороши! И я поцелую первого, кто придёт на остановку!
Едва она произнесла эти слова, как появился интересующий девушку парень. Девушки засмеялись и сказали, обращаясь к этой девушке:
 – А ну, давай выполняй своё обещание! Давай! Давай!
Но девушка вдруг смутилась, а посмотрев на оторопевшего парня, тоже засмеялась.
Эти четыре девушки, осознавая свою малочисленность и стараясь закрепить дружбу, по предложению одной из них. Наверное, Марины, решили создать свой «союз». Не знали, как назвать его, но потом придумали, взяв начальные буквы своих имён, сложили, и получилось – «ГИМН».
Из девушек старшего поколения первой нужно отметить троюродную сестру Верина – Люсю Чачину. Как уже говорилось, Виктор Чачин не признавал за своих детей ни Люсю, ни её брата Игоря. Да и мать Вера относилась к своим детям безалаберно, нагрузив родителей - Павла Ивановича и Татьяну заботой об их воспитании. Возможно, переживания за свою дочь и гибель Игоря ускорили кончину Татьяны.
Ещё в малолетнем возрасте, года в три, Люся была потеряна Верой возле несуществующего ныне молокозавода. На этом молокозаводе работали женщины из нашей деревни и в частности Муза – её (Веры) сестра. Молокозавод находился недалеко от деревни Ясеневка и ремонтной мастерской колхоза «Мир», называемой между жителями деревни МТС. Между московской дорогой и молокозаводом небольшие ряды деревьев, защищающих дорогу от снежных заносов. Их в простонародье называют «Берёзки». Вот в этих-то «Берёзках» Вера и потеряла свою дочь. Многих удивило, что она не очень-то и обеспокоилась её розыском, а когда к ней привели заплаканную дочь, мимоходом сказала:
 – Ах, вот ты где.
И как будто ничего не случилось, повела её домой.
В другой раз, несмотря на присутствие Люси, один мужчина в каком-то складе пытался овладеть Верой. Этот мужчина очень давно жил в деревне, смутно помнится его фамилия. Запомнился лишь своей полнотой и огромным, похожим на картофелину, сизым носом. И только слёзы и крики Люси не позволили ему осуществить своё намерение.
Последние воспоминания Люси о матери – она сидит на лавочке перед домом и обгладывает до корочки дольку арбуза. Вскоре она исчезла, и тогда всем ясно стало, что она ушла бродяжничать. Лишь примерно в 1974-75 годах она стучалась (Павла Ивановича уже не было, а Люся вышла замуж за Крутова и жила в деревне Шалаево) в окно к Марии Степановне. Было утро. Мария Степановна выглянула в окно – Вера была не одна, в неопрятном виде (в молодости же была красавица). Мария Степановна не обрадовалась, хотя раньше Вера пропадала в её половине. Почему-то она была обижена на Веру, может из-за того, что та бросила детей. Мария Степановна не вняла её просьбам и не пустила её. Позже стало известно, что, собирая бутылки, она зашла на «чужую» территорию и была убита бутылкой по голове.
А Люся росла и превращалась в девушку экстравагантного вида. И не было отбоя от парней (в основном из других деревень). Так Верин вспоминает: однажды поздним утром он вышел на двор, чтобы через него пройти в огород. В доме было жарко и по дому он ходил без рубашки. Накинув её на плечи и небрежно заправляя её в брюки, (зная, что никого не должно быть во дворе) и остолбенел – на нижнем рундуке дворовой лестницы стояла Люся.
Верин, конечно, смутился, оправил быстро рубашку, а Люся, призывая его к тишине, прижала палец к губам и сказала тихо, не обращая внимание на смущение Верина:
 – Ты не видел в окно двух парней, что стояли возле палисадника? Сходи и глянь – ушли они или нет…
Едва ей исполнилось восемнадцать лет, она вышла замуж за Крутова Алексея. Он из многочисленной семьи Крутовых, недавно (в то время) переселившихся в деревню Шалаево.
Павел Иванович остался в семьдесят лет без жены, без детей (Римма умерла, Вера пропала, Муза жила с мужем Женей в деревне Ясеневка.). А вскоре и внуки его покинули. Саша Чачин, отслуживший поздно в армии, жил какое-то время с Павлом Ивановичем вдвоём. Павел Иванович курил, но эта привычка была ему уже не по здоровью. Приступы кашля вызывали течь из глаз, носа и рта и слышно было во время этого кашля – раздавался за стеною недовольный возглас Саши:
 – Ну, зашёлся, панихида!
Вскоре он оставил деда, женился и жил на станции Коромыслово. Ходить за слёгшим дедом досталось практически одной Люсе. Муза приходила, но за ним не ухаживала, ссылаясь на свои изувеченные пальцы (рука угодила в станок).
Люся приезжала из Шалаево и ухаживала за дедом. Иногда она, если не с кем было оставить, приводила своего первого и единственного от Крутова ребёнка. Приносила в нашу половину показать его Марии Степановне.
Осенью 1974 года Верин ехал в автобусе из Семибратова в деревню. В автобусе он увидел Люсю. Она тихо сказала:
 – Коля, дед умер.
Верин не присутствовал на похоронах двоюродного деда и Люсю с той поры не видел очень долго – почти 40 лет.
Что-то случилось с её первым мужем Крутовым – он умер. Люся не смогла жить в доме, где проходила их совместная жизнь и она уехала. Она обосновалась в городе Тутаеве, там вступила во второй брак и родила мужу двух детей – сына и дочь. Но и второй муж по какой-то причине приказал долго жить. Долго мы были в неведении о её судьбе, но благодаря интернету и сестре первого мужа Крутовой - Нине, произошла наша встреча.
Соседи Верина – Василий и Римма Логашины – поселились, то есть построили дом на месте «зимовки», в которой раньше жили Куликовы. Об отце
 
Марина Талютина
этого семейства известно только, что это был человек очень высокого роста. Он построил временное жилище, чтобы зиму пережить. Это очевидно было перед войной. Но случился мор, эпидемия и он умер, как и несколько человек из деревни. К сожалению, умерло несколько детей, а затем и отец в семье
 
Девушки деревни: Люба Адмиралова, Марина Талютина, Галина Воронина,
Ирина Чирикова. Со двора выглядывает Мария Степановна
Люся Чачина
 
Лариса Дуксина
 
Света Потоцкая

 
Ирина Талютина
Дерябиных. Пришлось матери Куликовой одной поднимать детей и жить, очевидно, несколько лет в этой «зимовке». Один из детей – Михаил Куликов – был хорошим другом Виталия в детстве. Да и после во взрослой жизни, став лесником, часто приходил к Виталию. Но жить в деревне с детьми без кормильца в те суровые годы было очень тяжело и мать, забрав с собой детей, переехала в город.
И вскоре на этом месте выстроил дом и поселился в нём Василий и Римма Логашины. Появились дети – первая Ирина, после года через два – Саша. Саша в армии не служил и в восемнадцать лет завербовался, как раньше говорили, и уехал на долгие годы.
А Ирина примерно через год после отъезда Саши вышла замуж за механизатора из Гаврилов-Ямской стороны Александра Азеева. У них появились дети – сын Серёжа и дочь Наташа.
Серёжа в девяностые годы участвовал в войне в Чечне и был ранен.
Ирина собралась и поехала в госпиталь, навестить сына. Вошла в палату и ахнула – на койках лежали израненные одни юнцы. Кто же бросил этих неопытных солдат в самое пекло битвы?
Но ничего, для Серёжи, кажется, это ранение негативных последствий не повлекло.
Подруга Ирины – Света, дочь Аркадия Параунина, одного из трёх братьев. В школьные годы – это весёлая, светловолосая, рослая девушка.
Когда Верин пошёл в школу в первый класс и робко, несмело переступал порог школы, его позвала девочка с большими белыми бантами, нарядная, в белом фартуке, красивая. И такую он её сразу не узнал. Она же взяла его за руку, провела по небольшой, но многочисленной начальной школе. Показала классы, их было всего четыре. В одной комнате два ряда парт и за партами сидели ученики первого и третьего классов. В другой комнате уместились 2-й и 4-й классы. Потом уже, перейдя в другую среднюю школу в этой же деревне Шалаево, и Верин, и Света участвовали в художественной самодеятельности во вновь построенном клубе. Но вскоре Света закончила школу, поступила в институт, после вышла замуж и работала, кажется, пресс-секретарём. Писала статьи, доклады в каком-то государственном учреждении. И в деревню она не очень часто приезжала.
Нина Зайцева немного постарше Ирины и Светы, работала в школе учителем физкультуры, была депутатом. Проходила по домам, спрашивала какие пожелания, просьбы. Однажды зашла к нам в дом и обратилась к Виталию с этим вопросом. Виталий стал перечислять:
 – Мостик на пруде нужно сделать, а то нашим женщинам неудобно бельё полоскать.
Нина записала.
 – Дальше – на почту пройти людям приходится или в канаву спускаться, или обходить её вокруг. Какой-то переход необходим. Я правильно говорю?!
 – Ой, дядя Витя, – не удержалась Нина, записывая и это пожелание, – Вы всё правильно говорите!
Нина поработала в Шалаевской школе, но после её закрытия в 1978 году перешла на работу в Ярославль. там она встретила своего будущего мужа – Олега. Он – танцор из художественного ансамбля, если не изменяет память, «Чайка».
Примерно этого же возраста девушки, которые не принимали, насколько помнится, участия в наших гуляниях и играх. Это Галина Ледянкина, Катя Балдина, которая, наверное, со школьной скамьи была занята Виктором Кукушкиным, и они поженились и теперь живут в деревне. Две девушки из семьи Беловых, чей дом за отсутствием хозяев, готов окончательно рухнуть. Одна дочь приёмная и очень красивая. Вторая, очевидно, появилась на свет, когда уже не надеялись на её появление. Она очень общительная, разговорчивая, стройная, но уступает по красоте своей сестре.
Мать их – Веля, пережила своего мужа, которого, как будет написано, удавил телёнок. Ей было за восемьдесят, когда от их дома, что возле деревенского пруда, угнали машину, очевидно, одного из хозяев. Наверное, она сильно расстроилась и вскоре её не стало.
Ещё одна девушка – Капа Крупина (её семья не чисто коромысловская, они, кажется, приехали из деревни Косиново) была замечена Евгением Ледянкиным, братом Галины Ледянкиной. Они до женитьбы провожались по деревне. И он никого не подпускал к ней, пока они не поженились.
Ещё две девушки – Балдины Людмила и Люба были заняты Игорем и Женей Куриловыми. Игорь первый женился на Людмиле. А когда наступил день свадьбы Жени и Любы, он шутил:
 – Второй Курилов рушит фамилию Балдины.

ГОРОДСКИЕ ДЕВУШКИ
Верин в детстве дружил с Надей – внучкой Анны Степановны (все её так звали). Кажется, она всю жизнь проработала на почте и жила в этом же доме. Это была энергичная, полная сил и образованная женщина. Она была депутатом и говорила на «а». Позднее узналось, что фамилия Нади – Бадзерова. У неё есть младшая сестра Люба.
Но дружба с Надей продолжалась лишь до первого класса школы. Маленький Верин часто ходил в жилое помещение почты к Наде. Возле крыльца лежала огромная собака, но Верин почему-то не боялся её и пробегал смело мимо неё, вызывая изумление на её собачьей морде. Однажды собака не выдержала и тяпнула его за руку…
Надя выросла в статную красивую девушку и, встречаясь с Вериным, смотрела на него свысока.
Они с сестрой Любой в жаркие летние дни ходили на «Лапин» пруд (он почти за домом Лапиных и поэтому так называется?). Вся молодёжь пропадала на этом пруде или за скотным двором – двух прудах.
Однажды Верин стоял на берегу «Лапиного» пруда и наблюдал за купающимися. Надя и Люба выходили из воды, но там, где заходят для купания, дно мелкое и глинистое, скользкое. Они засмеялись от того, что не могут выйти на берег и взглянули на Верина. Этого взгляда было достаточно, чтобы он им обеим протянул руки и помог выйти. Но стоящая сзади Ирина Талютина попыталась толкнуть его в спину, но это ей не удалось…
Как-то в праздник Федя и Миша, немного навеселе, постучались к ним в дверь. Они знали, что девушки одни. Анна Степановна с мужем Володей уехали в город, парни хотели вызвать их прогуляться по деревне. Но девушки заперлись и дверь не открывали.
Тогда Федя нашёл выход в своём воспалённом воображении:
 –А давай через форточку залезем?!
Окно в почте не по-деревенски огромное и в форточку мог пролезть парень внушительных размеров. Миша заколебался, он не привык влезать в чужие окна. Федя же, видя смущение приятеля, показал пример и, быстро встав на подоконник, ловко юркнул в плохо закрытую форточку.
Через минуту он уже протягивал руку товарищу, говоря цинично:
 – Для знакомства с хорошими девушками все способы хороши.
Миша, к своему же удивлению, вскоре оказался внутри помещения.
Парни уговаривали девушек выйти на улицу. Но те никак не соглашались, говоря, что им не во что одеться. Тогда Миша, сам себя не узнавая, открыл шифоньер их бабушки и под смешок Феди, показывая на платья, висящие там, сказал:
 – А вы говорите не во что одеться?!
Тут и девушки не выдержали – засмеялись.
Девушки так и не вышли на улицу, но вёлся оживлённый разговор, шутки. И проступок – по-воровски проникнуть в чужое помещение – был также превращён в большую незлую шутку.
Как-то, кажется, возле бесхозного дома, где временно жили осетины, строящие ферму, и где они устроили танцплощадку, на лавочке молодёжь деревни вела беседу. Разговор зашёл о книгах, и Верин с гордостью сказал:
 – У меня в избе где-то триста книг.
По деревенским меркам это было довольно много. Кто-то даже воскликнул:
 – Да у тебя целая библиотека!
Но тут Надя спокойно и гордо парировала:
 – А у нас в квартире пять тысяч томов.
Однажды Верину довелось провожать Надю до дома-почты. Он уже не помнит, о чём они говорили. По дороге он подбирал слова мысленно, которые убедили бы Надю упрочить их знакомство, начать встречаться, дружить. Но все эти слова рассыпались, когда, дойдя до дома-почты Надя, повернувшись к нему, твёрдо и коротко сказала:
 – До свидания, Коля!
Ну, как не сказать о Ларисе, девушке, которая в буквальном смысле произвела фурор среди молодёжи деревни во второй половине 70-х!
После кончины Павла Ивановича его половина дома пустовала примерно год. Люся Чачина, хотя она больше всех ухаживала за дедом, оказалась в стороне при продаже его половины. Вскоре туда въехали новые жильцы – пожилая пара Графёнковы Анатолий и Шура. Шура – интересная старушка. Она приходила в нашу половину (как и Анатолий), говорила на «о» и вдруг переходила на «а». Вскоре появилась и внучка Лариса. Её мать была партийным работником, отец, кажется, следователь. Мать задерживалась на работе часто. И как-то, возвращаясь тёмным вечером, проходя по ярославским улицам и зайдя в тёмную арку, пала от удара молотком по голове какого-то маньяка.
Ларисе было лет пятнадцать, когда она появилась в деревне. Сначала ещё зимой и в начале весны в тёплой одежде она, проходя с автобуса или поезда в дом, казалась обыкновенной девушкой-подростком. Зайдя в дом, она и на улице почти не показывалась. Возможно, это её скромное поведение было следствием трагедии, произошедшей с матерью. Но когда началось лето и она, очевидно, отошедшая от горя, связанного с потерей матери, прошлась по деревне в коротком, выше колен платье, это вызвало фурор не только среди молодёжи. Водители машин, опустив витражные стёкла, уже не обращая внимания на дорогу, сигналили ей и что-то кричали, рискуя съехать в кювет. С этой поры началась её разгульная жизнь. Она присутствовала на всех вечеринках молодёжи, ходила на «зелёную» с ними, в клуб соседней деревни Шалаево на танцы. Из окружных деревень, из Семибратова, из далёкой деревни со странным названием «Кандитово» - отовсюду наезжали мотоциклисты и часто увозили её прокатиться или на танцы в Семибратово в парк «Термозавода». Но к ней были неравнодушны и местные парни. С ней выясняли отношения и Василий Егоров, и Слава Ерёмин - нравилась она им. Только Миша Чекулаев (он жил какое-то время в деревне) обошёлся с ней грубо и за что-то влепил ей пощёчину. В то время молодости это была весёлая девушка, которая не прочь была выпить и покурить. Она напоминала своим видом Аллу Пугачёву.
Но время идёт, и пришла пора выходить ей замуж. Муж оказался очень ревнивым. Наверное, прослышав о её похождениях, он не отпускал её от себя. Так, увидев, что она собирается выйти из дома, говорил:
 – Ты куда?
 – В магазин за продуктами и хлеба нет.
 – Не ходи.
 – Так сходи сам.
 – И я не пойду.
Так они и сидели без хлеба.
В самом большом «каменном» доме, построенном дедом Музы Балдиной, во второй половине жила пожилая пара – Лена-портниха и муж её, представительный, кучерявый старик Пётр. К ним приезжала на каникулы внучка Лена с родителями – отец её был сантехником, работал в городе и его называли соседи «водяной». Лена подросла, окончила школу. Раньше она только из окна смотрела на прогуливающуюся молодёжь. После школы, ещё не определившись куда поступать, она приехала на всё лето в деревню. И, почувствовав себя взрослым человеком, вышла, наконец, из дома на улицу. Была не одна, а с подругой по фамилии Рыбина. К ним и подошли Сергей и его друг Слава Ерёмин. Сергей ещё сам лично никогда не знакомился с девушками. А тогда почему-то язык его развязался, и он под молчаливое одобрение Славы быстро нашёл лёгкий подход к этим подругам.
Сергей в это олимпийское лето был в отпуске (взял его специально к Олимпиаде) и когда все его товарищи работали, он прохаживался с этими девушками по деревне. В дни Олимпиады был выставлен для безопасности милицейский пост. И как-то, глядя на Сергея, идущего с двумя девушками, милиционер восхитился:
 – Ну, ты, парень, даёшь! Молодец, сразу с двумя – не слабо!
Так они прогуляли пол-лета, но пришла осень, и нужно было им (девушкам) уезжать домой. Сергей ещё спал в то утро, когда они пришли к его дому прощаться. Его разбудила бабушка. Заспанный он не сразу понял, но грусть расставания уже вливалась в его душу.
Почему-то он взял адрес Лены (но долго не решался ей писать). Рыбина держала его немного на расстоянии, дружила с ними, но стараясь не вторгаться в их отношения. Потянулись осенние, а потом зимние дни, Сергея стала тяготить разлука с Леной (единственная девушка, с которой он хотел бы иметь отношения). И в конце зимы, страдая, он всё же решился написать ей письмо. И случилось чудо, только он отправил письмо, как в этот же день получил письмо от Лены. Она писала и такие строки «Я знаю, что тебе сейчас плохо…» Скоро они возобновили отношения и с весны 1981 года стали вновь встречаться.
Но была судьба им не сойтись. Лена совершила ошибку, она приехала с другой подругой (Рыбина больше не приезжала в деревню) Ингой. Вечером они прогуливались втроём по деревне. Завидев их, стали подъезжать парни на мотоциклах. Их привлекала незнакомая, экстравагантного вида девушка Инга. Чтобы избежать этих неприятных встреч, они укрылись в терраске Сергея. Но недолго им пришлось пребывать в этой тесной компании. Один парень, наиболее настырный, без приглашения, ввалился в помещение терраски. Вёл он себя корректно и когда пошли провожать девушек, тоже был спокоен, но, когда оказались возле крыльца перед самым прощанием, он схватил руку Инги, сильно сжал, не отпуская. Сергей незадолго до этого поступка, тихо и неумело попросил руки Лены. Она промолчала, может, от того, что всё её внимание было обращено на Ингу.
Лёва, так звали парня, всё не отпускал руку, несмотря на просьбы и слёзы Инги. Сергей не мог вмешаться, потому что тогда бы возникла ссора и ухудшение отношений между деревнями (Лёва из соседней деревни). Невдалеке стоял ещё один парень Валера Покровский (из другой деревни). Так что физически Сергей ничего не мог сделать.
Но было жаль Ингу, и Сергей уже хотел подойти к Лёве и по-человечески попросить отпустить девушку. Но не успел. Инга всё же вырвала руку или Лёва пожалел её. Она с плачем рванулась к крыльцу, Лена за ней, захлопнув дверь. Парни разошлись. У Сергея, когда он направлялся домой, было гадко на душе. Он ещё не знал, что этот Лёва изменил его судьбу. Лена видно действительно обиделась, что Сергей не заступился за Ингу. Она месяц не приезжала, и Сергей принял это за отказ. А тут близкие навалились на него: тебе пора жениться. И вскоре сестра матери Сергея порекомендовала девушку из своей деревни. Они видели её на сенокосе, как она управлялась с сеном: шевелила, сгребала шуршащее сено. Кто-то из тётушек предложил:
 – Вот бы нашего Сергея познакомить с Ниной.
 
Саша Балдин пришёл из армии он держит на руках племянницу Олесю,
Вася Егоров тоже одел военную форму
 
Люся Карху и Люба Адмиралова

 
Володя Балдин
 
Слава Егоров
 
Слава Ерёмин, Верин, Лёша Калинин

 
Слава Ерёмин с отцом Денисом

Они сообщили матери: та, доверяясь им, обрадовалась и сделала всё, чтобы свести их. А Сергей, когда ему предложили это знакомство, подумал: «Если Лена меня отвергла, то наши пути разошлись, а Нина девушка деревенская, всё умеет, и хозяйство будет вести – такая мне и нужна».
Когда Сергей прогуливался с Леной, то на них смотрела девушка с недовольным видом. Дело в том, что в этом же 1980 году до того, как Сергей познакомился с Леной, он также прогуливался с двумя другими девушками – Мариной Талютиной и Светой Потоцкой (ах, какой Дон Жуан!)
Света жила в Белоруссии в городе Барановичи. Мать её коромысловская, дочь одного из трёх братьев Борисовых – Фёдора, она вышла замуж за белоруса, но каждый год и поныне приезжает на родину. И дочь её Света всё детство и юность провела в деревне. Эта милая, симпатичная, обаятельная девушка. Как-то Верин, увидев её в окно идущую, очевидно, с поезда, не сразу узнал её, расцветшую – всё была небольшая девочка. Тогда он подумал: «Ох, какая девушка! Кто это такая? Ах, да это же Света Потоцкая!»
И как-то на гулянии, где присутствовала и Света, Верин шутливо передал своё удивление ею и восхищение. Эти слова, прозвучавшие как комплимент, пробудили, так сказать, её чувства, она обратила своё внимание на него. Верин заметил, что она симпатизирует ему. Но у него было глупое представление о девушках, изменяющих своим парням, ушедшим в армию. Он знал, что Света и Володя Балдин (сын Музы Балдиной) имели какие-то отношения, «провожались», как говорили. Он только что весной 1980 года ушёл в армию. Но он не знал, что ещё до армии они прекратили своё знакомство.
И встречаясь с ней на гуляниях, он старался не допускать близких отношений, кроме дружеских. Один раз он проводил ее до дома. Возле дома Борисовых, где она жила лето, шумели листвой вековые липы, стрекотали кузнечики, где-то на овинниках, и вечерний воздух был напоён живительной силы земли. Разговор был обычный, не касающийся любовных тем. О том, что в соседнем огороде дедушки Мити, после его кончины (лет девяносто прожил) засохли все яблони.
Света говорила, что, прожив всю жизнь в Белоруссии, она не понимает иногда прозвучавшего из радио заковыристого белорусского слова.
Как-то уже в 1981 году молодёжь стояла на остановке, и Верин в основном вёл разговор со Светой, и она во всём с ним соглашалась. Они стояли рядом, почти обнявшись. Вдруг Ирина Талютина подковырнула:
– А я видела тебя с какой-то девушкой. Ты был с ней на свадьбе у Жени Курилова.
Света после этих слов отстранилась от Верина и вскоре ушла. Больше он её не видел…
Верин закончил свой рассказ, и для всех стало ясно, что многое он домыслил сам. И конечно, так подробно со всеми словами и мыслями, личными переживаниями и поступками народная память не могла сохранить. Ведь прошло, как минимум 300-400, или 600 лет, так как последний ярославский князь Александр жил в четырнадцатом веке, и многие не то, что забыли, а даже и не слышали этой легенды.
После недолгого молчания два брата Егоровых – Слава и Вася, которые подошли позже, высказали своё мнение об услышанном, (ну а остальные ещё переваривали рассказ Верина):
 – По-моему, - сказал Слава, – не так всё было. Наверное, процентов на 70 ты сам, Коля, сочинил. Ну, где это видано, чтобы всей деревней одну старушку ждать стали? Слышал же ты пословицу: семеро одного не ждут!
 – Да, пока старушка эта, как ты говоришь – Макариха, – поддержал брата Вася, – с внучкой простится, наставит её, как дальше жить, на путь истинный поставит. И все терпеливо ждут, а вдруг дунет ветерок и принесёт заразные микробы или бациллы. Я в этом не очень разбираюсь, но всё же…
 – Неважно так было или иначе, – выступил в защиту этой версии Вася Чириков, - главное обосновать, придать форму легенде, ведь сведения, дошедшие до нас, очень скудные. А если эта версия ложная, все уверятся в неё, а на самом деле всё происходило не так. Ты, Николай, если заинтересовался этой сказкой, так докопайся до истины, обратись к историкам, краеведам, в архиве покопайся. А ведь должно что-то остаться. Вот тогда, если будешь знать точные сведения, убедишь любого, – посоветовал Слава Егоров.
Братья говорили почти одновременно, дополняя друг друга. Верина они убедили, он с интересом посмотрел на них, но в темноте лиц не было видно. а ему хотелось посмотреть им в глаза – всерьёз они говорят или насмехаются. Ведь до этого столь серьёзных размышлений он не слышал от них. Но если даже эти слова были сказаны в насмешку, он поверил им и даже решил воплотить эти слова в дело.
Он ещё раз посмотрел в сторону этих ещё совсем молодых парней и вспомнил, как впервые узнал о них. Ведь они жили в другом конце деревни, а это для ребёнка, ещё не посещающего школы, несоизмеримо далеко. Он вспомнил, как бабушка его, придя из деревенского магазина, взволнованно, с оханиями, рассказала случай, происшедший с этими совсем ещё маленькими детьми. А было это в начале 60-х годов. Они жили недалеко от магазина. За магазином довольно большой пруд. Берег возле магазина полого спускается к воде. И когда пруд замерзает, получается прекрасная горка. С неё скатываются и продолжают катиться по крепкому уже льду ребятня. Чтобы прокатиться с «ветерком» всё хорошо: и лыжи, и санки, и особенно нравившиеся детворе «железки». Согнутые из металлического прутка, они удобны не только для прямого скатывания, а и лавирования, виража. Детская нога, стоящая на полозьях «железки», отгибает их в нужную сторону. И на скорости (если тем более горка крутая) можно повернуть круто, почти под прямым углом.
В тот день оба брата катались с этой горки в пруд на санках. Очевидно Вася, как старший, уселся первым на санки, подобрав верёвочку. А младшего брата Славу посадил перед собой. На пруде было несколько прорубей (как дома стоят, то напротив). Вася, которому было лет шесть, наверняка старался не угодить в одну из них. И скатывались они возможно уже не в первый раз и уверены были, что нечего опасаться. Но неожиданно (может ледышка попала) санки повернули и угодили точно в прорубь. Тут случилось небольшое чудо – санки, утонув, встали на боковину. А наши маленькие «герои» встали на них, уцепившись за лёд, и конечно заревели в голос. Кто-то увидел и (народу тем более у магазина в деревне много было в ту пору) их быстро вытащили из воды. Видно, не судьба была им утонуть.
Чудесный случай также произошёл в детстве с Васей. Их дом почти в конце деревни. По холму, на котором стоит деревня, проходит старая теперь московская дорога. Машины в 60-е годы проходили редко. Наверное, одна-две в час. А зимой детям так хочется покататься. Этот склон, что напротив дома – отличная укатанная горка. Посмотрел Вася, машин не видно и не слышно и покатился с горки. Вдруг прямо перед ним машина грузовая. Как же он её раньше не заметил? И не свернёшь уже, поздно, только под колёса попадешь. Вася инстинктивно лёг на санки, вжался в них и по счастливой случайности вылетел из-под машины цел, только испугался, конечно.
Был он, конечно, не один и брат его Слава, тут же находился. И надолго Славе запомнилось и рассказывал он в будущем об этом случае. Вспоминал, как сердце его замерло, и не чаял уже, что Вася цел останется. И тут судьба доказала, что не от этого ему придётся закончить жизнь свою. А Слава, может, с того случая на пруде сильно боялся утонуть. И когда уже в юности молодёжь собралась на пруде (кажется в ноябрьские праздники 1978 года) он почувствовал недоброе. А его друзья (некоторые были старше) от избытка сил, от желания выплеснуть энергию вдруг вспомнили детство. И решили, взявшись за руки, шеренгой пробежаться по тонкому льду. В детстве, когда все ещё малы и легки, дети бегали по такому же тонкому и прозрачному льду. Он трещал, и трещины лучиками разбегались в разных направлениях. Лёд из прозрачного делается мутным, белым, но держал, не проламывался. И, казалось он никогда не проломится – некоторые шалуны даже прыгали на нём.
И вот в этот день, уже клонившийся к вечеру, хотя ещё было светло от выпавшего снега, парни решили порезвиться. И хотя некоторым было за двадцать, этим своим бесшабашным поступком они показывали, что ещё не совсем вышли из детского возраста. О, юность, ты готова на самые безумные поступки лишь бы доказать свою состоятельность!
И так всё взялись за руки, кроме Славы. Эта его боязнь с детства воды (он кажется даже и жарким летом не купался или только барахтался возле берега) проявилась в этот день особенно остро. Парни, кто постарше, пристыдили его за трусость, но видя, что он ни в какую не хочет бежать по тонкому льду, насильно взяли его за руки (как Вицина в известном фильме).
Побежали, и сначала всё шло хорошо, лёд трещал, прогибался, ходил ходуном, но держал. Вдруг там, где лёд был белее (снеговой лёд), он внезапно провалился сразу под всеми. Все сравнительно быстро выбрались, хотя лёд при попытке выбраться обламывался. И только Слава с застывшими от страха глазами, побелевшим лицом держался за край льда. Он даже не пытался выбраться. Или может быть после неудачных попыток выбраться, так и застыл от страха. Но надо выручать парня и, хотя все были мокрые, его, конечно, не бросили. Самый рослый Володя Цатов пробрался к его полынье, протягивая то ли ветку, то ли палку. И со второй попытки (сам чуть не провалился) зацепился Слава и Володя вытащил его. Тут же все пошли по домам сушиться. Слава больше не тонул, да и не судьба была ему утонуть.
В 1975 году не стало брата Лёши. В семье умерла бабушка, и нужно было использовать трактор (наверное, что-то привезти к похоронам). Но трактор был брата Васи, который в это время приболел, тогда Лёша с его разрешения взял трактор. Ему нужно было съездить на станцию и на повороте к станции его задела фура. Трактор опрокинулся, и Лёша с травмой таза был доставлен в больницу. Он бы жил, но по недосмотру врачей его «забыли» в душевой, где были открыты окна, как итог – воспаление лёгких, и врачи не смогли его спасти. Пробыв несколько дней в больнице, он умер. А жаль, парень был развитой, общительный, бойкий.
В этом месяце были ещё две смерти – отца и бабушки. Отец, у которого было прозвище Коля-Мотор, очевидно, тоже был тесно связан с техникой. Запомнилось, как он ходил по деревне, и сын Вася был его точной копией. Запомнились и его высказывания. Однажды одна женщина, Мария Галочкина, сказала ему:
 – Коля, какой же ты худой – кожа да кости!
На что тот ответил:
 – Были бы кости, а мясо нарастёт!
Очевидно, он работал в колхозе, как и остальные Егоровы. Жена его Ольга воевала.
Слава ещё недавно колесил по деревне на велосипеде в дни летних школьных каникул. Но не успели оглянуться, как он окончил школу и поступил в училище в Вятском селе, выучился на тракториста, как и его братья. Помнится, как он лихачил на тракторе, поднимаясь на деревенский холм, по московской дороге и круто заворачивал направо к своему дому. И однажды, очевидно, завидев деревенскую молодёжь, он хотел показать своё мастерство, но не рассчитал и въехал в соседский палисадник, который потом пришлось восстанавливать. Но быстро подошло и время уходить в армию.

НЕУТОЛИМАЯ И ВРЕДНАЯ ЖАЖДА
15 мая 1980 года он (Слава) уходил в армию. Собрал деревенских парней, соседей на проводы. Был грустен, всё больше потому, что оставлял девушку, которую любил, но та не отвечала ему взаимностью. Вечер проходил нормально, все конечно выпивали, но понемногу – пьяных среди местных в тот вечер не было. Когда ещё только собирались парни на вечер, в деревню пришли чужие парни из другой деревни. Кажется, их было двое. Но их, конечно, знали, с кем-то они учились в школе. Один из них Коногин – рослый, симпатичный молчаливый парень и ничего дурного за ним не замечали. Второй Курицын, по прозвищу Цыпа, тоже видный парень и неплохой, когда трезвый. А если выпьет, то будет искать повод, чтобы подраться. Утром же, разглядывая кровь на рубашке, не может вспомнить откуда она. Тогда ему друзья рассказывают, что он вечером вытворял. Он удивляется, так как ничего не помнит. Оба они из деревни Цибирино. Они весело поздоровались с местными (все знают друг друга) и Цыпа (Коногин молчал) весело сказал:
 – Ну, мы ещё увидимся вечером. Мы к вам заглянем на огонёк.
И действительно, только вышли из-за первого стола освежиться, – они заявились в дом. Требуют выпить на правах старых знакомых. Старший брат Витя стал разбираться с ними – вступили в полемику:
 – С какой это стати мы вам будем наливать?
Но тут на помощь этим прихлебателям пришла соседка Нина Алаичева. Она, очевидно, хорошо знала их или по крайней мере одного. Нина примерно ровесница Вите. Она сказала, придерживая кого-то из этих двух парней, не привыкшему, очевидно, к такому обращению:
 – Да они же вместе учились, пусть проводят Славу и выпьют, чтобы ему хорошо служилось.
После того, как она сказала ещё несколько слов в их оправдание, Витя уступил. Дали им бутылку и вскоре сели за второй стол. Однако прошло немного времени и обстановку общения живого разговора деревенских жителей нарушили снова те же двое. Они пришли уже изрядно выпившие и снова потребовали вина. Снова Витя разбирался с ними, но они пообещали, что больше не придут. Чтобы отвязаться от них, дали ещё бутылку.
В общем, проводы проходили хорошо – никто не напился и многие вели задушевные беседы со своими соседями за столом. Так старик Белов пытался завести разговор с Вериным. Он посочувствовал ему по поводу гибели его отца Виталия и о чём-то ещё говорил. Но пройдёт немного лет, как его задушит собственный телёнок. Была привычка – ведя телёнка на верёвке, для надёжности держать верёвку на шее. Так лишилась руки бабушка Славы Еремина – она обвязала верёвкой руку.
И тут застучали в окна, забарабанили в двери – снова те же, но уже невменяемые. Витя и парни, что постарше, сжали кулаки и готовы были выйти и разобраться с ними. Но на проводах были и люди такого же возраста, как и их родители. В основном женщины пожилого возраста. Чтобы не подвергать молодёжь ненужной ссоре с чужаками, наверняка у них были ножи, и не портить таким образом отношения между этими деревнями две или три пожилые женщины сказали:
 – Вот упрямцы, но ничего, сейчас мы с ними разберёмся – забудут дорогу сюда.
С этими словами они, взяв ножи (попугать только) вышли на улицу. Слышно было (все остались в доме, понимая, что действительно им не надо выходить), как они закричали страшными голосами:
 – Сейчас зарежем, коль слов не понимаете!
И как ни пьяны были те парни, но приняли эти угрозы всерьёз и поспешили ретироваться. Женщины вернулись и со смехом рассказали, как шатаясь, улепётывали от них здоровые парни и уверенно добавили:
 – Больше не придут, не помешают.
Видно и в самом деле их так напугали – больше парни не приходили.
Но они отомстили деревне, попался им под руку (конечно, Курицыну) подвыпивший местный мужичок Михаил Филиппов, друг отца Верина Виталия. Безобидный и терпеливый трезвый, а если выпьет и находится вдалеке от дома – всю душу выплеснет в криках. Например, Мишу Филиппова обижать, да как вы смеете, такие-растакие! Да вы мне в подмётки не годитесь и т.д. Иногда он пел свою любимую песню (одну из великих песен России):
 
Прабабушка Любовь, Виталий, Мария Степановна

 
Виталий и Муза в юности
 
Николай Иваныч Адмиралов
 
Тамара

 
Антонина – сестра Николая и Павла Иванычей, с мужем Петром

По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах…
И всё в таком духе, перемежая эти слова нецензурной бранью. За брань в тот вечер ему и попало от этих парней.
Но местные парни, проводив Славу, разошлись по домам и ничего не знали. И только на следующий день узнали, что Курицын, уже ничего не соображая, кроме того, что ему надо уехать домой в Семибратово, пытался остановить машину поздним вечером. Он встал под горой посредине проезжей части, пытаясь остановить машину.  Ехала военная машина, и водитель, очевидно, не среагировал, или, может не заметил сразу Цыпу, и сбил его. Но он ещё был жив и некоторое время находился в больнице. Отец его спрашивал:
 – Кто виноват, сынок?
На что он только тяжело вздохнул, давая этим понять, никто, кроме него. Михаил Филиппов, обиженный на него, говорил:
 – Два зуба мне передних выбил, сопляк. А ведь мы с его отцом друзья были в молодости.
Отсюда вывод: водка до добра не доведёт. Но наш рассказ зашёл немного вперёд – сейчас Слава ещё не думает об армии, до неё ещё более полугода. Он, Слава, до того, как Верин поведал легенду, говорил о своей работе трактористом. Многие парни нашего возраста, предыдущего и моложе, учились на тракториста в селе Вятском, чтобы потом работать в колхозе. Вот и Слава ещё до армии выучился и работал трактористом. Как он работал, неизвестно, но мы, молодёжь, деревни Коромыслово иногда наблюдали, как он возвращается с работы на тракторе, чтобы поставить его к дому. Иногда он так круто заворачивал свой трактор, что нам казалось, он перевернётся.
Рассказывая о работе и трактористах или механизаторах, как их называют, он рассказал необычный случай:
 –Вы ведь знаете Михаила Леонтьева, что живёт в Цибирино?
Почти все подтвердили, что знают его. А Верин знал ещё его и по сыну Лёше, с которым учился в школе. Михаил – человек довольно пожилой, но широкой кости, богатырского роста и телосложения. Он частенько бывал по колхозным делам в нашей деревне. Иногда даже заходил в дома посидеть-поговорить о том, о сём.
 –Так вот, – продолжил Слава, – у Миши (это он с нами так его называет, а к нему, наверняка, обращается по имени-отчеству) сломался трактор, двигатель «полетел».
Слава рассказывает об этом случае с улыбкой и небольшой долей иронии. Конечно, так поступить, как Михаил, может только очень сильный человек. А такие обычно добрые и простодушные.
Не мог он двигатель в ремонтную мастерскую отвезти, по какой-то причине. Сам он из деревни Цибирино (может переезд был закрыт), а трактор очевидно возле дома стоял.
Трактор простаивает, душа болит. И вот взвалил он на плечи тяжелую неисправную часть двигателя (возможно головку цилиндров). И зашагал по шпалам до следующего переезда перед станцией Коромыслово. На переезде в то время дежурил Дмитрий Алаичев. Он в годах и не богатырского телосложения. Как свернул с железной дороги Михаил на дорогу ильинскую, так и свалил свою ношу перед удивленным Дмитрием. Постояли, поговорили, отдохнул Михаил и готов дальше нести механизм. Просит он Дмитрия:
 – Подсоби, подай мне на руки эту железку.
Сам он встал задом к детали, немного согнувшись и выставив пониже широкие лопаты ладоней. Дмитрий, видя пример такой недюжиной силы, почувствовал прилив своих собственных. Он собрался, задержал дыхание, попытался оторвать от земли железку, но лишь с места только сдвинул. Пришлось Михаилу идти за помощью в мастерскую.
О своей работе Слава ещё избегает говорить – в первый год работы механизатором трудно добиться высоких результатов. Хотя он уже втягивается – отстаёт от передовиков, (как говорят осенью: подпаривают землю), которые пашут по несколько гектаров в день, но уже нагоняет их. С каждым днём он всё увереннее ведёт трактор. И по его разговору о своей работе, с блеском в глазах, можно с уверенностью сказать – работа на земле ему по душе:
– Работа с техникой на природе, на свежем воздухе – это моё!
Слава хвалит свою работу и, даже рассказывая о ней, пытается убедить своих молодых друзей тоже переходить в сельское хозяйство.
 – Ну, что завод, – продолжает он – пыль, шум, восемь часов стоять у станка. Ну, да, зарплата выше, условия труда получше, нормированный график работы. Это всё понятно, но красоты, когда, например, весной птички заливаются, солнышко встаёт, всё пробуждается, воздух – не надышишься, красоты такой не хватает в городе. А ещё воли, простора для тела и души. Бывало ранним утром подъедешь к полю, на котором должен к вечеру поднять землю, осилить. Выйдешь из трактора, налюбуешься на природу, послушаешь пение птиц. Ещё туман стелется, разбиваемый солнцем. Крикнешь от полноты души – эхо подхватит твой крик. Понесёт по этому туману через поле и это твоё радостное «Эге-гей, земля!» оборвётся там, примерно, где поле кончается. Если поле небольшое. Садишься в трактор и, опустив плуг, тащишь их примерно до того места, где эхо смолкло. Остановишься, выглянешь и точно – в этом месте поле кончается. Поворачиваешь трактор и поднимаешь землю то слева, то справа от этой полосы. Тут ещё смотрю в оба – не наехать бы на гнездо птицы или зверька какого-нибудь мелкого. Бывало, если поле небольшое, пройдёшься сначала по нему, просмотришь его. Вспугнёшь иногда птицу. А как-то чуть не прошёл мимо, кажется, перепёлки или куропатки. Она слилась с землёй и смотрелась на фоне её небольшой, такого же цвета, как и земля, глыбой. Даже в руки её взял, неподвижную. Казалось, не живая, но лишь ослабил пальцы, - вспорхнула и улетела.
Слава связал свою жизнь с техникой и оттуда его интерес к инструменту. Как бы невзначай он говорит:
 – Дома у меня целая коллекция ключей (гаечных). Немного не хватает до ста штук.
Слава зациклился на этом коллекционировании и разными способами пополняет размеры своего хобби.
Под впечатлением рассказа Славы о механизаторах и их работе, Верин вспоминает впечатления детства, связанные с его троюродным братом, тоже механизатором.
Он, Саша Чачин, старше его на девять лет. И соответственно, когда он подгонял свой трактор (а потом и машину) к дому и заходил обедать, они, маленькие дети, Коля с друзьями, подходили к технике. Потихоньку открывали дверь, садились за руль, крутили его, нажимали на педали, какие-то рычаги. Обязательно находился кто-то «технически грамотный», он и называл для чего предназначена та или иная деталь, кнопка, рычаг. Всё шло хорошо в познавании трактора, пока кто-нибудь нечаянно не нажимал на звуковой сигнал.
И тогда все выбегали из кабины и бросались врассыпную – боялись за свой проступок получить от Саши подзатыльник. Он тоже выбегал и грозил им кулаком. Так для острастки, потому что все знали, маленьких он не обидит. Александр так и работал в колхозе, а вот Верин, как и многие другие, не захотел дышать свежим воздухом, устроился на завод. Александр тоже учился в Вятском училище и долгое время жил в одном доме с Вериным, будучи ему троюродным братом. Он – внук Павла Ивановича.
Когда зашел разговор о тракторах (Слава перечислял марки тракторов, имеющихся в колхозе) и трактористах, Верин вспомнил еще об одном трактористе – Борисе Комарове. Сам он из села Холм-Огарев. Став мужем Музы - дочери Павла Ивановича Адмиралова, он некоторое время жил в их доме (во второй половине). И в памяти Верина он предстал отчетливо: большой, носатый, молчаливый и серьезный. И, кажется, постоянные были у него кирзовые сапоги (он их и зимой носил), а летом неизменная кепка.
Борис походил внешним видом на одного из героев польского фильма «Четыре танкиста и собака», по фамилии Франтишек Печка.
В многочисленной семье Балдиных, кажется было два тракториста Володя и Женя. Вспоминается случай, когда летом, кажется 1979 года, Володя согласился отвезти парней на своем тракторе в соседнюю деревню Ильцино. В те годы возле его самого большого в деревне каменного дома постоянно стоял странный трактор – впереди кабины тележка и назывался он: шасси. Но работал Володя и на тракторе «Беларусь». И, вот в то лето узнали парни, что в деревне Ильцино, километрах в пяти, за лесом, появились две симпатичные девушки. Володя тогда, узнав об этом, сам предложил проведать их, используя для этой цели свой трактор. Желающих проведать оказалось человек пять. Это не смутило молодого тракториста:
 –- Ничего, толстых среди вас нет, высоких тоже. Как-нибудь уместимся.
И действительно уместились, согнувшись и сжавшись. Как Володя управлял трактором в темноте августовского вечера до сих пор непонятно.
К деревне нужно съезжать с Ильинской дороги в довольно крутой съезд. Но туда парни поехали еще засветло.  Когда же, познакомившись с девушками (одну из них звали Света), поговорив о том, о сём с час, они поехали обратно, поднялась от земли темнота. И в свете фар, притормозив перед крутым подъемом с колеями, Володя сказал:
 – Ну, теперь держитесь, только мне немного обзор расширьте. Главное не попасть вон в ту яму.
Он нажал до отказа педаль газа и на скорости взлетел на дорогу. Облегченно вздохнул и сказал, уже со с смешком:
 – Ну вот, обошлось, а вы переживали. 

АДМИРАЛОВЫ
Павел Иванович Адмиралов – старший в роду и может быть единственный в деревне сохранивший в своей памяти легенду о море (ударение на о) в старой деревне, переселении и основании новой. Павел Иванович был человеком среднего роста, худощавым, вечно занятым каким-нибудь делом. Проработал всю жизнь на железной дороге ревизором на вокзале Ярославль- Главный. У него три дочери – Муза, Вера и Римма, был сын (кажется Валентин), но умер в детстве от кори.
Был он человеком молчаливым и в то же время авторитетным, многие приходили к нему советоваться по тому или иному вопросу. В юности он уехал на заработки в Питер, было ему 19 лет. Все парни того времени стремились уехать в Питер на заработки. Их называли «зимогоры» – зимой в город. Оказался в Питере в самое революционное время и каким-то образом его зачислили в ЧК. И, как он сам говорил, стоял часовым у кабинета Ленина. В часы откровений он с восхищением отзывался о том времени, а о Ленине так говорил:
- Это был самый душевный человек. Он не пройдет молча мимо самого маленького человека-часового. Обязательно спросит: «Кто ты, откуда». А узнав, что из деревни оживлялся еще больше. Обязательно расспросит, как там, в деревне дела, чем народ живет.
Воевал в Отечественную, не воспользовался бронью, вернулся невредимым. Где-то в семидесятом к нему приезжали пионеры, разыскали его. Оказывается, у него была медаль «За боевые заслуги». В Интернете на сайте «Подвиг народа» нашелся его наградной лист: «…перебросил без потерь все продфуражные грузы, охраняя их от порчи и хищений. Много положил труда в снабжении батальонов печеным хлебом во время марша на Украине, где в силу весенней распутицы и бездорожья не было возможности получить хлеба от армии ПАХ, одновременно заготавливал другие продукты питания из местных средств. Уделяет много внимания охране госценностей и сохранению конского состава части. За честное выполнение прямых обязанностей и добросовестной работы по снабжению У.Р продовольствием красноармеец Адмиралов достоин правительственной награды медали «За боевые заслуги»
Зам. Коменданта 54У.Р по тылу майор Перкаль 31.10.1944 г.»
Он рассказал пионерам о своём военном прошлом, может быть о своей работе в ЧК. Расчувствовался и на прощание подарил им семейный ведёрный, если не больше, самовар.
Его жена Татьяна – тихая, незаметная, очень худая женщина, была в то же время добрая и трудолюбивая. Вела хозяйство до последних дней своих. Умерла в 1969 году, в дни, когда погиб Гагарин. Не считая куриц, были овцы, корова. В последнее время она жаловалась на сильные головные боли. И вот, подоив корову, войдя с подойником в избу со двора, она пошатнулась. Успела поставить подойник и стала заваливаться набок. В то время ещё жила с ними их дочь Муза, внуки: Саша Чачин и его сестра Люся от дочери Веры. Все бросились к ней, поддержали, но она умирала.
Верин вспоминает, и это надолго запомнилось ему – неожиданно громко прозвучала и оборвалась песня о матери: «Пусть тебя, моя мама, согреет оренбургский пуховый платок». Может, это была любимая песня Татьяны. И ею пытались пробудить её уходящее сознание. Всё же её не стало.
Верин уже не помнит, в тот ли вечер (29 апреля) или в следующий, в доме была звенящая скорбная тишина. Не работал телевизор, в день скорби не положено веселиться. И всё же Виталий, отец Верина, включил поздним вечером потихоньку телевизор. Хотелось не кино посмотреть, а послушать последние новости. Но новостей ещё не было, а шло заседание Верховного Совета. Ничего и это можно послушать, так для общего образования. И вдруг к выступающему на трибуне (наверное, Косыгину) подходит по сцене человек, что-то шепчет ему. Выступающий качает головой, молчит некоторое время, потом советуется с кем-то в президиуме (наверное, с Брежневым, Сусловым) и, снова вернувшись на трибуну, объявляет с печалью в голосе:
- Товарищи, сегодня произошла авиакатастрофа – погиб Юрий Гагарин.
И, помнится, была двойная скорбь – за стеной слышался плач внучки Павла Ивановича Люси Чачиной, Музы – дочери. А здесь, за стенкой, скорбели не только о Татьяне. Может быть, ещё одна причина смерти Татьяны – это гибель внука Игоря (в 1965 году) – сына Веры. Татьяна всё время печалилась о нём.
Игорю было где-то 11 лет. Верин вспоминает, как он заходил за ним перед школой. Утром в избе холодно – печь ещё только топится, и Верин греет спину встав к шестку. Игорь наставляет маленького Верина:
- Нельзя так греться – лишь отойдёшь от печи, ещё больше озябнешь.
Мария Степановна предлагает ему чаю и кладёт в него песок. Игорь предупреждает:
- Много песка не кладите – я не люблю приторно.
Это случилось осенью. Он был с друзьями на противоположном от своего дома посаде. Друзья или друг – одноклассники и, может быть, они говорили о школьных делах. На беду, в деревню нашу пришли ребята, скорее всего тоже одноклассники из другой деревни (кажется из Голузиново). Они шли по противоположному посаду. Увидев Игоря, они закричали:
- Игорь, иди к нам, нужно кое-что передать.
Может, действительно было что-то важное, потому что Игорь без оглядки побежал к ним. Остановка автобуса почти перед самым подъёмом на наш де-ревенский холм. Возле остановки стоял только что подошедший автобус. Из-за него Игорь не увидел ехавшего со скоростью грузовика. Игорь не сумел остановиться…
Их мать (Саши, Люси, Игоря) Вера, была странным человеком. С детства её манила страсть к путешествиям. Может быть, она заразилась этой страс-тью от своей бабушки Любы. Вместе с ней, в детские годы, она совершила паломничество в Иерусалим. Было ещё одно совместное их путешествие в город Гельсингфорс (Хельсинки). Верин пытался узнать у Марии Степановны, зачем они «ходили» в этот город, но ответа на этот вопрос не получил. Говорили, что у Веры была подруга, тоже любительница путешествий и тоже увлекала её к странствованиям. Она была немного рассеянною, так как «потеряла» свою малолетнюю дочь Люсю возле молокозавода, что действовал когда-то возле деревни Ясеневка. Вера часто, сначала предупреждая, а потом не говоря ничего, исчезала, сначала на дни, потом на недели и даже месяцы. Муж говорил:
– Где моя жена? Я женатый или нет?
Виталий Чачин, муж, не выдержал и развёлся с ней и вскоре обзавёлся новой семьёй. А дети так и жили с дедушкой и бабушкой. Хотя дом отца Виталия был почти напротив на другом посаде. Почему-то они, а не он, воспитывали внуков, наверное, потому, что своим он признавал только старшего Сашу. Верин всегда жалел, что погиб Игорь. Это был не только брат, но и лучший друг. Он вспоминает, как Игорь помогал дедушке с бабушкой. Ему было лет десять, а он уже помогал по хозяйству. Возил на тачке корзины с картошкой с «усада» (так называют у нас картофельный участок), носил воду и даже пилил и колол дрова.
Но в тот злосчастный день, когда погиб Игорь, Коля Верин тоже сильно болел и не мог встать с постели. Узнав о смерти Игоря от родных, которые бегали к месту происшествия (только его отец Виталий работал в городе) он с замиранием сердца смотрел в окно. Там сестра Игоря Люся плакала возле палисадника. Смерть витала над их домом и из них двоих всё же вырвала Игоря. А Коля чувствовал себя всё хуже и хуже. Лишь закрывал глаза, как ощущал какие-то болезненные шумы, и состояние его было почти что бредовым. Что-то необъяснимое то увеличивалось в нём, поднимая жар, то уменьшалось. Пришёл участковый врач Софья Сергеевна Комарова из Шалаево и видя состояние больного, сказала:
– Это не простая простуда – ангина. Она может дать осложнение. Везите в больницу в Ярославль.
Тут же родные, несмотря на вечер, испуганные несчастьями, свалившимися на их дом, повезли Колю в Ярославль. Слова врача подтвердились – на листе у двери палаты название болезни Верина с ангины переписали на ревматизм сердца. Он не помнит, была ли мать Игоря, Вера на похоронах сына. Или в это время путешествовала. Павел Иванович похоронил внука (шофёр замял дело – дал 100 рублей), но это несчастье положило на сердце отпечаток. Он расстраивался о дочери, бросившей семью. Виталий, его племянник, видя его печаль, советовал:
– Ты, дядя Паша, забыл бы о ней, вычеркнул из своего сердца. Разве так поступает любящий свою семью человек?!
На что дядя Паша отвечал:
– Не так-то просто родного человека, даже заблудшего, забыть. – И добавлял несколько странно, но убедительно: - Отрежь пальчик – больно, кровь течёт. Так и она – словно часть меня самого.
В деревне распространены фамилии: Борисовы, Чачины, Алаичевы, Балдины, Параунины (домов 6), Филипповы, а вот Адмираловых один дом.
Был у Павла Ивановича брат Николай – отец Виталия, да погиб по невыясненным причинам ещё до войны в 1939 году.
Мать Виталия – Мария Степановна, взята Николаем, братом Павла Ивановича, из деревни Аморково (или Маланино), что стоят по дороге на Ильинское-Урусово. Снова эта дорога!
Она всю жизнь проработала в колхозе «Мир». Во время войны, когда ушли все мужчины на фронт, работала самоотверженно на конюшне конюхом. Знала очень много историй, сказок, легенд, случаев, происходящих как с чужими людьми, так и с близкими. Она часто вспоминала двоюродного или троюродного брата, который просидел на стуле тридцать лет. Молодой, здоровый парень стал калекой после встречи с … Николаем Чудотворцем. Дело случилось так: Пошёл он ловить рыбу с другом, а скорее всего тоже родственником, также молодым парнем. Стёрлось из памяти, как его звали, предположим, Михаил. Михаил сказал Ивану (так назвали его родственники):
– Давай бреднем перекроем ручей. Вся рыба будет наша. Надоело ловить на удочку, а тут зараз возьмём добычу. Скоро праздники, рыбки навялим.
Ивану затея брата понравилась. Он добавил:
– Ловить надо не в самом ручье, он мелкий и можно бредень о коряги порвать. А лучше ловить в бочагах. Там рыба скапливается.
– Идёт, - согласился Михаил. – Если простоит жара ещё недели две, то и бочаги могут высохнуть. Пропадёт тогда рыба.
– Тем паче, - хмыкнул Иван, вспомнив старое словцо, - сейчас сенокос, страда, о рыбе никто и не думает.
Так они сговорились и пошли ранним утром (но уже все деревенские были на сенокосе) с бредешком к лесным бочагам. Будто сам Михаил вспоминал то несчастное утро с печалью – ловили они с братом рыбу варварским методом. Действительно жара высушила бочаги наполовину, и иная даже довольно крупная щучка была почти на поверхности. Братья били такую застрявшую в иле сучковатой палкой. Если нельзя было применить бредень. Вот и вышел к ним из лесу седой, благообразного вида старичок. Одет по-крестьянски, в руках посох, словом похож на святого старца. Братья продолжают ловить, словно его не замечают. А старичок, покачав головой, говорит:
– Вы бы, ребята, не ловили здесь таким способом. Рыба, она ведь тоже Божие создание, со всеми чувствами. А вы её палками бьёте. Грешно это и жестоко.
Братья на минуту остановили свою «работу», переглянулись, посмотрели на старика, который смотрел на них даже ласково, без гнева.
– Слушай, Ваня, - сказал Михаил, - как думаешь, мы тут хозяева?
– Полноправные!
– А хозяин делает всё на своё усмотрение. Чужак этот нам не указ, правильно я говорю?
– Верно. А чтобы нас не смущал, дать бы ему хорошую взбучку.
Разозлившись, братья закричали поочерёдно:
– Убирайся, старый хрыч!
– Пока ноги не переломали!
Старик, словно не гневаясь, по-добренькому, посмотрел на них, погладил большую лысину, смахнув пот – жарко, и сказал спокойно:
– Эх, ребята-ребята, жалко вас молодых. Ну да за грехи платить надо. Только запомните, не вы мне ноги переломаете, а у вас ноги сломаются.
Повернулся неспешно, шагнул за куст и словно растаял.
– Ну вот, ты видел, – опомнился Михаил, обращаясь к удивлённому Ивану, – старик-то куда исчез?
– Словно испарился. А ты знаешь, кого он напоминает?
– Николая-Чудотворца!
– Да, похож. А, может, догоним, проверим, на самом деле святой или нет.
Они бросились искать старика – парни не робкие, но того и след простыл, как сквозь землю провалился.
Настроение у братьев испортилось, они собрали снасти, рыбу и разошлись по домам. А на следующий день у обоих ноги отнялись. И высидели они по тридцать лет. Михаил перед смертью голубя гонял палкой. Залетел он в окно избы, разбив стекло, и кружился над ним, чуть на голову ему не сел.
– Это видно смерть пришла за мной, – сказал Михаил и в тот же день умер.
Очевидно, под впечатлением от этого случая Мария всю жизнь боялась птиц, подлетающих близко к окнам, касающихся, не дай Бог, стекла. Говорила в таких случаях:
– Птица бьётся в окно или села на подоконник и долбит клювом стекло – к плохим вестям.
Её дочь Тамара была глухонемая (в детстве осложнение после простуды). Тамара с 1937 года рождения и когда она заболела, шла война и, конечно, не до нее (и таких, как она) дело было. В первую очередь раненым на войне нужно было оказывать помощь.
Мария Степановна, конечно, пыталась ее вылечить – возила к докторам. Но все лечение состояло в продувании ушей. Она часто вспоминала, как насмотрелась, дожидаясь с дочерью приема у врача, на гражданских больных. Их не успевали принимать, некоторые были с травмами. Она вспоминала плачущих мать и ее молодую дочь. Девушка мыла пол и не увидела иглу. Иголка полностью вошла в руку и «пошла» гулять по венам. Так она может и до сердца дойти. Походила Мария Степановна по врачам, но видя, что они не могут помочь, оставила это дело и вскоре Тамара совсем потеряла слух.
Верин ещё помнит время, когда она жила в доме до замужества – симпатичная, с большой толстой косой. Помнит, как приходила поздно с деревенских гуляний, улаживалась спать, а кроватью ей служила широкая старинная скамья. Она вообще ничего не слышала, а запомнила лишь несколько слов с детства. Говорила глухим, грудным голосом: «ма-ма, Ви-та» (Виталий – брат). Ещё подростком один парень (кажется, Саша Алаичев) пытался обучить её по губам некоторым словам. И она выговаривала – мужчину называла «уфа», очевидно изначально было «усы», а женщину обозначала не совсем понятным словом, правда тоже переиначенным «пата», очевидно от слова платок.
Верин помнит, как к их дому подъехали на мотоцикле с коляской два парня из села Макарова. Это село с уничтоженной уже советской властью церковью, находится километрах в восьми от нашей деревни. Они тоже были немые, вернее более (он говорил гортанным голосом неразборчиво) Аскольд, ставший вскоре мужем Тамары. Был он слабослышащим и речь его напоминала бульканье и плохо воспринималась. Тамара вышла замуж, но, работая в посёлке Семибратово, на заводе газоочистительной аппаратуры в цехе деревообделки уборщицей (там же работал и Аскольд столяром) каждый день приезжала в Коромыслово к матери. Аскольд был столяром, хорошо рисовал, (его брат Игорь был художником) резал по дереву. Он помог в 60-х годах перестроить в Коромыслово терраску у дома. И в то же время был очень ревнивый, иногда пускал в ход даже кулаки.
Вспоминая вышесказанное, что птица, трепыхающаяся перед окном или сидящая на подоконнике – плохая примета, это совпало случайно или дейст-
вительно, но часто оказывалось верной приметой. Так Мария Степановна, ожидающая свою дочь с автобуса, выглядывает в окно и видит близко подлетевшую птицу, говорит:
– Птица весть дурную несёт, не иначе, что с Тамарой случилось.
Проходит, высадив пассажиров, автобус и, пожалуйста, идёт зарёванная Тамара с синяком под глазом. Мария усаживает её за стол, на котором шумит самовар. Угощает дочь чаем, а она знаками и на пальцах, произнося редкие запомнившиеся слова, объясняет, что с ней случилось. Она очень расстроена и пугает мать – в конце своего непонятного разговора (мать не всегда понимала и это ещё больше раздражает Тамару) даёт понять, что покончит с собой (вешает чайную ложку на нитку). Но только выскажется по-своему, выплачет, изольёт душу, и тогда настроение её поднимается. И вскоре Тамара уже смеётся. А через два часа ей уже надо уезжать из дома в свою семью (двое детей – Ольга и Серёжа). И снова Мария виснет на окне – никак дочка не уедет – то ли автобус опаздывает, то ли сломался.
Мать Коли – Вера (не дочь Павла Ивановича), молчаливая, скромная и умная женщина, недовольства частым приездам Тамары вслух не выказывала. Но Мария это понимала, видя тень недовольства в её взгляде. Ведь Тамара частенько увозила какие-то овощи, ягоды, плоды, в меру, конечно. Но ведь у неё (Веры) своя семья из пяти человек, кроме Коли ещё дочь Люба. Правда и Тамара понимала это – и часто помогала в сборе урожая, посадке и копке картофеля. Помогал копать картофель и муж Тамары – Аскольд. Как-то он сказал Виталию:
– А давай, Витка, я буду носить не один мешок, а сразу два. Так быстрее дело пойдет.
Виталий подкапывал боровки картофеля «каракулей», Аскольд относил к дому, чтобы, поставив на «грохот» мешок, ссыпать картофель в подполье.
Виталий не возражал такому предложению. Он помог взвалить на оба плеча Аскольда по мешку с картошкой. Но Аскольд, с трудом сделав шаг, закачался и тут же сбросил оба мешка.
Но вернёмся к Павлу Ивановичу, в частности к его второй дочери – Музе. Рослая, симпатичная, большую часть трудовой жизни проработала в колхозе, была даже бригадиром, пользовалась успехом у мужчин, хотя личная жизнь у неё не сложилась, – не было детей. Сходилась и расходилась – не было такого мужа, чтобы от свадьбы и до конца дней. Даже будто бы отбила мужа у женщины из другой деревни (Холм-Огарёва). Её звали Зоя-почтальонша, и пока была почта в Коромыслово, она верхом на лошади забирала письма, газеты.
Верин помнит, как однажды зимой в школьные года он решил прогуляться по наезженной дороге от деревни до леса и обратно и, сочетая полезное с приятным, повторял стихотворение, домашнее задание. Он оглянулся, дорога пуста, бескрайний снежный ковёр покрывает землю, крыши домов, снег осколками повис на деревьях. Никого, и тогда он решил произносить стихотворение в голос, словно у классной доски. Чтобы надёжнее запомнить. Вдруг он слышит сзади конский всхрап. Оглянулся – Зоя-почтальонша подъехала совсем близко и внимательно слушает. Верин, конечно, смутился, отпрянул в сторону. Зоя засмеялась (или ухмыльнулась), оглянулась на него и пустила коня вскачь. Вот у неё-то и отбила Муза мужа – Бориса Комарова. Он запомнился молчаливым, спокойным, рослым, хозяйственным мужчиной. Видно всё же Муза чем-то превосходила Зою, хотя она не отличалась добрым характером. Тогда, в середине 60-х, у Павла Ивановича ещё не было телевизора, а Виталий (сын Марии Степановны) уже приобрёл телевизор в 1961 году и вечером многие деревенские приходили к нему на просмотр фильмов. Собирали все стулья, табуретки, устраивался целый кинозал. Виталию было не жалко, но каждый вечер толпа народа в избе ему порядком надоела. Он говорил, глядя в окно:
– Снова тащатся. Опять будет не протолкнуться в избе.
Но когда входили, поприветствовав, вежливо всех рассаживал, ни слова плохого не говоря, заводя разговор и обсуждение фильма происходило зачастую во время просмотра. Правда это длилось недолго, вскоре телевизоры стали появляться и в других домах деревни. Так вот, в числе зрителей были не только Павел Иванович, но и дочь его Муза с Борисом.
Помнится, он большой сидит на стуле, лицо немного удлиненное, носат. На ногах неизменные большие кирзовые сапоги (не во всех избах деревни было принято снимать обувь перед входом в переднюю). Конечно, тракторист – престижная в то время профессия на селе и к нему все относились с уважением. Да и, кажется, в нерабочее время ходил в такой же традиционной одежде, только более чистой.
Несмотря на это, мужчина был хоть куда. Очевидно, любила его Зоя, поэтому не смирилась с его потерей. Женщина она, очевидно, решительная, с характером. Что видно было даже по тому, как она по-мужски сидела в седле и обращалась с конём. Вскоре в огороде у Павла Ивановича (когда ещё Борис жил с Музой) задымилась баня. Вовремя заметили и потушили, и будто видали убегающую Зою. Она отомстила и какое-то время дала волю сплетням. Но больше посягательств с её стороны не припомнится.
Муза же недолго сожительствовала с Борисом Комаровым. Вскоре они расстались. Воспользовавшись успехом у женщин, Борис вскоре оставил Музу. Ему приглянулась женщина-агроном из деревни Шалаево (он ей, очевидно, тоже). Борис переехал к ней.
Третья дочь Павла Ивановича – Римма умерла рано, ей было 35 лет. Она болела гипертонией, и у неё случались сильные головные боли. Её един-ственная дочь Татьяна, в детстве лишившись матери, говорила:
– Мама очень любила лук, оттого и жизнь у неё была горькая.
В зимние дни, особенно в сильные морозы, детвора забиралась на широкую русскую печь. Там рассказывались всевозможные истории, играли в карты и даже делали школьные домашние задания. Там, на печи, и вспоминала свою мать Таня, всё ещё переживая её уход.
Запомнился и муж Риммы – Виктор Андронов. Он был ещё молодой, в те годы, мужчина. Видится он плотным, широколицым, с большими немного на выкате глазами. Эти глаза, удивленные, честные и страдающие, запомнились в его облике больше всего.
Был у Павла Ивановича ещё брат Николай и сестра Тоня и, кажется, ещё брат Александр. Об этом Александре смутные представления. Будто бы он жил в соседней деревне Шалаево, а затем переехал в Ярославль.
– Может быть это он, - вспоминает Верин, - вошёл в день похорон бабушки Татьяны в дом и сразу же к Павлу Ивановичу. Тот держался мужественно и это отметили соседи. После одна из них сказала:
– Держался молодцом, только бледный был очень, и лишь губа вздрогнула, когда выносили.
Вошедший (может быть Александр) со скорбью в лице пожал руку Павлу Ивановичу и сказал:
– А я все не верил и лишь, когда автобус поднялся в горку и возле угла дома увидел крышку гроба, тогда только поверил.
Сестра Тоня в последние годы жила в Ленинграде, но каждое лето приезжала с мужем Петром на всё лето. Тянуло в родные края. Пётр – любитель «тихой охоты», не просто отдыхал. Он ещё занимался заготовкой ивового корья. Сушил его возле дома на «заулке» и потом сдавал. Но у Тони это был второй муж, первый – Илья погиб на войне. Скорее всего в её начале.
Об Илье тоже смутные сведения. Возможна версия, что ранее он жил в городе и был страстный книголюб. Любитель книг, он и работал на полиграфкомбинате. Был активным общественником. И когда партия позвала рабочих помочь на селе с коллективизацией, он первым подал заявление. Двадцать пять тысяч передовиков производства направила в колхозы Советская власть. Так в наш колхоз «Мир», организованный в 1928 году, прибыл Илья и может быть не один. Имущества у него было немного – котомка, а в руке набитый книгами сундучок. По нему и определили – человек грамотный, к деревенскому труду не приученный, значит, быть ему счетоводом.
Воспоминаний о том, как познакомились Илья и Тоня, как поженились, ни о его работе в колхозе Верин не слышал. Только когда он (Илья) уходил на фронт, вспоминали его наказ – беречь его сундучок с книгами. Мария Степановна вспоминала:
– До чего же книгочей был! Всё свободное время с книгой в руках. Берёг эти книги, как зеницу ока. Уходя, сказал: «Я обязательно вернусь, только вы уж мой сундучок сохраните».
Ушёл на войну и только два письма прислал и пропал. Потом уж как-то его товарищ сообщил, будто дело так происходило:
– Был он в обозе. Прошли много километров и встали на привал отдохнуть. Начальник обоза, будто лейтенант с группой бойцов из охраны, пошёл осматривать всё ли в порядке, не отстали ли подводы. Нет ли повреждений, все ли на месте. Илья со своим другом тоже присели (или прилегли) отдохнуть. Лейтенант крикнул:
– Час даю отдыха!
Друг его, тоже деревенский человек, оживился:
– Слушай, Илья, рядом лесок, а я страшный любитель собирать грибы. Бывало, в грибную пору по два раза на день в лес сбегаю. Нам пройти этот лесок – десять минут. Если там есть грибы, то успеем их испечь на костре.
Илья не соглашается, но с продуктами было туго – они отсутствовали. Снабжение запаздывало, поступало не вовремя в связи с неразберихой на фронтах.
– А Василий в это время костёр разведёт. Мы с грибами и подоспеем. Не только сами поедим, но и других накормим. От них ведь тоже можно насытиться.
– Как же ты их приготовишь, противня или сковороды нет, - уже поддавался на уговор Илья, зная наперёд, что ответит товарищ.
– Так можно на ивовых прутиках, как шашлыки насадить.
– Ну, хорошо, а что, если немцы объявятся?
– Пока не слышно. Видишь, лейтенант как спокоен – целый час отдыха дал.
– Хорошо, – согласился Илья, – идём.
Грибов в то лето 41-го года было очень много, ещё до начала войны появились в лесу. Люди говорили:
– Много грибов – к войне.
Но не успели они наполнить завязанные узлом запасные гимнастёрки, как раздалась автоматная очередь. Стреляли со стороны немцев. Это был скорее всего небольшой передовой отряд или разведка. Немцы не видели расположившийся на отдых обоз и попытались уничтожить двоих красноармейцев. Их спасли деревья, лавируя между ними, они выбежали к своим, увлекая за собой и немцев. Они выбежали из леса и короткое расстояние до обоза (метров двадцать) быстро преодолели. Но, отгибая ветку, товарищ Ильи, сделал движение рукой, похожее на зазывание. Это видел лейтенант. Опечаленный отступлением, мнительный, взглядом выпытывающий каждого – не враг ли он народа, теперь он понял этот жест по-своему. Он быстро организовал оборону, его бойцы, прикрываясь телегами, дали залп по немногочисленному врагу. Враг был уничтожен. «Но что делать с этими двумя, отщепенцами?» – думал лейтенант. В том, что они изменили Родине он уже, не сомневался.
Лейтенант всё же спросил Илью и его товарища, радостных от избавления вражеской угрозы:
– Давно с ними работаете?
Друзья переглянулись недоумённо, поняли ошибку и попытались разуверить лейтенанта. Заговорили почти одновременно:
– Грибков поискать в лес ходили, а с ненавистным врагом никаких отношений не имели!
– Мы не предатели, тем более не диверсанты!
– Вы же прекрасно знаете, что мы из деревни, оттуда призвали и сюда направили.
Но лейтенант и слушать не хотел, только бросил коротко:
– У меня приказ уничтожать изменников на месте.
Друзья поняли, что его не переубедить, замолчали. Их отвели понурых к первой берёзе и тут же расстреляли. Товарищ, тот, что разжигал костёр, и не дождался грибов, уже после войны приходил, чтобы рассказать об этом нелепом случае…
Параша была круглая сирота, её воспитывала бабушка. Звали её то ли Глафира, то ли Аграфена. И вот когда был близок её смертный час, она призвала Павла Ивановича (её дальнего родственника) и доверила ему Парашу, а также наследство её. Как вспоминала Люся Чачина, внучка Павла Ивановича: «В буфете, в чашечках лежали царские серебрянные рубли».
Однако Параша в основном находилась в половине дома Марии Степановны. И почти всегда её можно было видеть возле горячего самовара. Так Мария Степановна вспоминала:
– Приду я домой с сенокоса, с жары – пить очень хочется, а Параша сидит у самовара вся красная, пот с неё «градом» стекает, и пьёт она чашку за чашкой. Я прошу её, показывая на чашку, мол налей. Она с недовольным видом наливает, я выпиваю залпом и снова подаю – ещё. Параша брюзжит, но наливает чашку.
Мария Степановна могла выпить двенадцать чашек чаю, но Параша наливает ей лишь три (четвёртую чашку она переворачивает вверх донышком и ставит на блюдце) и то с ругательством, как могут ругаться немые.
Вскоре Параша заболела, наверное, у неё открылась водянка. Мария Степановна не могла за ней ухаживать – работала в колхозе и за двумя детьми некогда было смотреть. Так чуть было постоялица не похитила её маленькую дочь Тамару. Она была в поле, и женщина, пришедшая из деревни сказала ей:
– Куда ваша постоялица Тамару повела. Беги быстрей, иначе не увидишь больше дочери своей.
Мария Степановна побежала на перехват - похитительница повела дочь в сторону деревни Шалаево…
Парашу приютила сердобольная женщина. Кажется, это была Анна Степановна, она работала на почте и жила во второй половине этого помещения. Её не посылали в поле, и она могла присмотреть за Парашей. Но и она не смогла долго за ней ухаживать, пройдет Параша, а за ней «дорога» – у неё было недержание.
Очевидно она обратилась к секретарю сельсовета Криулину. Это был умный, вежливый, интеллигентного вида человек. Он входил в дома колхозников и интересовался, как они живут, не нуждаются ли в чём. Выслушав Анну Степановну, он принял решение: пока временно перевести Парашу в ригу – там женщины сушат зерно, там тепло и женщины присмотрят за ней. 
Но уже наступила зима. Он зашел в ригу - посмотреть, как обстоят дела. Был он в сапогах – они в снегу. Параша подползла к нему и стала слизывать снег с сапог. Криулин всегда вежливый особенно к женщинам, а тут не сдержался, он закричал:
– Бабы! Что вы делаете? Есть ли у вас сердце?! Напоите её, накормите её!
Женщины бросились к Параше…
Но вернёмся в тот злополучный вечер. После рассказа Верина о старой деревне и о переселении людей на настоящее место Слава Ерёмин сказал:
– Где же на Макарихе деревня старая стояла?
Верин ответил так, как говорил и Павел Иванович:
– Деревня стояла там, где и сейчас растут несколько дубов. Сейчас перед ними поле, очевидно, в то время его не было – шумел лес. Позднее расчистили, но дубрава наверняка и в то время существовала. Этому подтверждение и название деревни «Дубки». Будто так её назвали.
– Значит, по этой дороге шли переселенцы, она-то, наверное, была и в то время?!
Парни посмотрели на ещё непокрытую асфальтом дорогу, ведущую к железнодорожному переезду и дальше на деревни и посёлок Ильинское-Уру-сово и деревню Степанчиково. В 60-х годах бульдозерами и самосвалами с дорожным грунтом сформировали дорогу. А до этого она была плоская, по ней громыхали телеги, и брёл скот.
Увиденная парнями куча тряпья могла материализоваться во что угодно. Чем-то неведомым, неосознанным и даже зловещим веяло от этого места. Парни насторожились и даже замедлили шаг.
– По этой дороге курсировал участковый, легендарный участковый Малыгин, – вырвалось у Славы Ерёмина.
Он чутьём узнавал о разных происшествиях и тут же появлялся на месте. Его не хватает в данный момент.
Парни остановились, чтобы послушать об этом настоящем участковом. Хотя многие из них видели его и слышали рассказ о его службе. Они остановились, чтобы послушать о делах недавно минувших лет. О том, что волновало их родителей, бабушек и дедушек. Малыгин уже лет семь, как закончил службу, но слава его ещё не ушла с ним. Парни слушали, но всё поглядывали настороженно туда, куда судьба их неминуемо приведёт.
– Как вы знаете, живу я рядом с переездом и поэтому, наверное, чаще всех вас видел Малыгина. Высокий, плотный, в своей форме с кобурой на ремне, он часто останавливался буквально перед моим домом, проезжая на бричке. Пережидал поезд. И мальчишкой ещё я, спрятавшись за куст или яблоню, рассматривал его самого, бричку, коня. Потом, когда он отъезжал, я спрашивал у родителей: «Кто это, почему, если не война, а он с оружием, куда он постоянно ездит?». Но родители говорили:
– Этот человек нас охраняет!
– От кого, ведь мир сейчас и врагов вокруг нет?
Отец мой (Денис) отвечал, усмехнувшись:
– Войны и вправду нет, а враги есть. Мал ты, чтобы объяснить тебе, что это за враги. Подрастёшь, узнаешь…
Отец не хотел раньше времени рассказывать мне, ребёнку, о злых, нехороших людях, что такие бывают на свете. Они могут поднять руку на женщину, старика или ребёнка. Щадил моё розовое видение мира. Но у соседских мальчишек, родители которых были иного мнения на воспитание, я вскоре узнал об этом человеке.
Лес, называющийся «Макарихой», довольно густой. Человека, собирающего грибы и ягоды, редко увидишь. Пастухи не прогоняют через него свой скот, но в лесу огорожены загоны для скота. Лишь пройдя несколько километров, можно выйти на эти загоны для коров. Пастухи там на лошадях. Но это уже не наш колхоз.   Так вот,  оказалось  этот  глухой  лес  выбрали беглые из
 
Аскольд с сестрой

 
Вид на деревню из окна
 
Копка картофеля каракулей

зон, тюрем и дезертиры из армии.
– Да-да, – Слава успокаивает протестующих парней, – в настоящее время таких нет. Я же говорю о его времени, когда он служил. А он и во время войны ловил преступников, диверсантов, дезертиров. Сейчас они вывелись, конечно. Но были и местные. Может вы слышали о Сахе-плуте и Илье Кабанове?
– Я слышал, – отозвался Верин, – так как мой дом почти напротив почты, то я часто видел участкового. Он подъезжал к почте на своей бричке. Я спрашивал у бабушки Мани и у отца Виталия о нём. И они мне немного рассказали об этих людях (Сахе-плуте и Кабанове).
– Да, – продолжил Слава, – нелегко было поймать Саху-плута с его другом Славой Алаичевым. Они, когда наступала темнота, забирались в кузов под тент полуторки. Эти машины с фанерными кабинами с трудом и шумом взбирались в нашу деревенскую горку. Под этот шум они и орудовали. Была война, и многое везли на фронт, в том числе и подарки солдатам от жителей. Носки, кисеты, вязаные тёплые вещи, посылки. Были и продукты. Лишь скатится машина с холма за деревню, друзья выбрасывали ящики, мешки за обочину, стараясь не шуметь. Потом сами спрыгивали. Машина с ничего не подозревающим водителем скрывалась, а товарищи уносили вещи в условленное место.
Но произошло совпадение. Малыгин, который знал уже об этих кражах, и подозревающий подростков, случайно (а, может и не случайно) ехал в машине, в которую забрались воришки. И сквозь шум мотора его чуткое ухо уловило звук опрокинутого пустого ведра. Тут же машина остановилась, и воры были пойманы. Алаичев попал в колонию, он был младше своего друга, и вернулся домой. А вот Саха-плут был направлен на фронт и не вернулся. А Кабанов, не хотевший, как все сражаться с немцами, скрывался на «Макарихе». Жил в том лесу, но надо было ему чем-то питаться.
К станции (название которой так же Коромыслово) через лес вела тропа. По ней шли не только на поезд рабочие, но частенько женщины носили молоко, творог, печево, лук, огурцы и тому подобное для продажи в Ярославле. Несли корзины на согнутой руке, другой упираясь в бок. Другие приспособились нести на коромысле. Неожиданно из-за куста или цепляясь за траву руками из высокого кювета, выскакивал Кабанов с криком:
– Стой, тётка! Что несёшь? Показывай!
Женщина от испуга обомлеет, проявит женскую слабость. Даже сказать что-то сразу не сможет. Хорошо, если Кабанов возьмёт немного, иногда же узелок с двумя ватрушками отбирал (случай с Серафимой Бахиревой). Пошли жалобы на него. Малыгин колесил на своей бричке по лесной дороге, останавливал коня, бродил по лесу. Но осторожный Кабанов всякий раз ускользал из его цепких рук. Шло время – Кабанов продолжал грабить женщин. Вызванный наряд милиции для прочёсывания леса тоже результатов не дал.
Но не таков Малыгин, он должен был что-то придумать… По лесной тропе идёт рослая женщина, несёт корзину, прикрытую белой материей. На голове белый платок, длинная крестьянская юбка. Она стыдливо прикрывает нижнюю часть лица свободной рукой. Кабанов давно её приметил. Женщина обычная, такие часто здесь проходят. А что лицо прикрывает, так то, наверное, корова боднула, губу разбила. Или муж (если таковой имеется) по пьянке руку приложил. Всякое бывает. Кабанов внезапно вырастает за спиной женщины, кладёт ей руку на плечо, говорит:
– Погоди, товарка, показывай, что несёшь?
Женщина даже не вздрогнула, повернулась, быстро отняв руку от лица. Кабанов от неожиданности даже растерялся – у «женщины» имелись усы. И в следующее мгновение он рванул в сторону, но цепкая рука Малыгина (это был он) удержала его. Усмехнувшись, он сказал:
– Ну, всё, парень, отгулял своё. Наверное, в штрафбате смоешь свой позор.
Но всё же был суд, на котором Кабанов выкрикнул:
– Кабанов есть и будет, а сидеть он не будет!
Как ни странно, отдав долг Родине, вернувшись с войны, он женился, ус-троился на работу и зажил честной трудовой жизнью.
– Был ещё один случай, – подключился Василий Егоров, – может быть слышали о таком, Тихонов. Сам он из другой деревни, кажется, Высоково, а мать его жила здесь. Мне о нём мать рассказывала. Будто он пропал без вести и как-то летом вдруг объявился. Вот что она говорила:
«В сгущающейся темноте позднего летнего вечера появилась (никем, кажется, незамеченная) крадущаяся фигура. Это был Тихонов. Он тихонько постучал, вернее, поскрёб в оконное стекло дома матери. Она выглянула, сразу узнала, всплеснула руками, открыла дверь:
– Сынок! – чуть было не крикнула она.
– Тише, мама. Я не хочу, чтобы узнали, где я.
Мать впустила его в дом. Тихонов ещё раз оглянулся. Никого в ночной тишине, нарушаемой лишь звоном кузнечиков. Дверь заперли и лишь вошли в избу, мать недоумённо вопросила:
– Ты что же, сынок, натворил? От кого ты прячешься?
– Я из лагеря бежал.
– Из какого же лагеря – нашего или немецкого?
– Утром, мать, всё расскажу. Устал я очень. Всю ночь шёл, а днём лесом пробирался. Помнишь, ты мне говорила маленькому: утро вечера мудренее.
– Ладно, ложись, сынок, только поешь сначала.
Всю ночь мать просидела возле сына, гладила по волосам, слушала его позабытое дыхание. Вспоминала, как также, раскинув руки, он спал в детстве.
Малыгин каким-то образом узнал о беглом. Словно его неусыпное око следило за деревней. Но он дал выспаться парню, а матери – порадоваться на своё дитя. Утром дом окружили, постучали в дверь, вывели заспанного парня и увезли. А мать так и не узнала, из какого лагеря он бежал. Говорили, что больше его не видели в деревне.
– Ты бы ещё рассказал, – добавил брат Слава, – как в нашем доме ночевал то ли шпион, то ли диверсант. Он ещё оставил обойму к пистолету. Наверно по забывчивости.
– Малыгин, конечно, узнал об этом подозрительном типе. Его потом поймали. Как-то, помню, отец рассказывал.
– Наверное, в каждом доме деревни что-нибудь случалось и многие звали на помощь участкового. Вот и моя бабушка, Мария Степановна, – сказал своё слово о Малыгине Верин, – часто вспоминала о случае воровства картофеля. Вышла она на усад прополоть картофель и видит полгряды выкопано. Хотя клубни ещё не созрели полностью. Кажется, это было после голодного 1947 года, когда весной искали в поле промёрзшую картошку. Называли её «чибрики». Из этого почти жидкого крахмала пекли оладьи или лепёшки. Поэтому картофель – второй хлеб, без которого, казалось уже не может существовать нормальный деревенский житель, очень ценился. А тут полгряды украли – это же, наверное, целый мешок. Выбежала бабушка с усада в деревню, а там её спаситель вездесущий Малыгин. Бабушка к нему, всё рассказала со слезами на глазах.
– Успокойся, Мария Степановна. Когда ты заметила пропажу?
– Вчера гряда была целой. Я сено вечером убирала и специально прошла гряды, посмотрела на плети.
– Так сейчас только восемь часов утра. Мешок картошки можно увезти только на поезде. Он ещё не проходил. Сама понимаешь, свои не будут пачкаться из-за мешка, да и телеги все заняты на сенокосе.
– Как же быть (она назвала Малыгина по имени-отчеству, которые парни уже не помнили)?
– Садись, Мария Степановна, в бричку. Моя лошадка враз довезёт.
Подъехали к станции и сразу в вокзал. Там сидит тип, а рядом мешок картошки…
Все одобрительно поддакивали, пока речь шла о Малыгине, только вдруг Слава Егоров сказал:
– Конечно, Малыгин нёс службу отлично, и преступности в нашем районе в его время почти не было. Это верно, но наверно, единственный раз его не оказалось в нужном месте в нужный час. Тогда и случилось ЧП – произошло преступление.
– Когда?
– Какое преступление?
– Что-то мы не слышали, - недоумённо вопросили парни.
– Может, вы слышали, ещё в военное время братья Герасимовы совершили самосуд?
Парни пожали плечами, они не слышали, только Верин вспомнил, что отец ему говорил в двух словах об этом случае.
– Расскажи, что знаешь, – обратились парни к Славе.
– Откуда он взялся этот человек, то ли диверсант, шпион, то ли действительно советский человек, офицер. Дело было в конце лета, в наш деревенский праздник Успение. Вся деревня гуляла, несмотря на то, что ещё шла война. Праздники на деревне отмечали редко между многодневных трудовых буден. Но отмечали от души, то есть отдыхали душой. Председатель колхоза Михаил Герасимов, любящий приговаривать «фу ты мати» (оттого за глаза его так и называли) тоже приложился к спиртному. На свою беду его и разыскал этот военный. Был он в военной форме, назвался, кажется, танкистом. Попросил, почти потребовал лошадь с телегой. Чем он свою просьбу аргументировал уже стёрлось из памяти. Говорил, что шёл из госпиталя.
Михаил Герасимов хоть и был сильно во хмелю, но подумал: «Откуда здесь у нас в сотнях километрах от фронта танки? Они все на передовой?» Но для порядка всё же спросил:
– Вы документы сначала покажите, потом какой вы части? Какую вы здесь в тылу выполняете задачу? Почему не на фронте?
Военный, думавший, что его форма не вызовет никаких проблем и вопросов, тем более у простых крестьян, на секунду растерялся. В это время брат председателя Фёдор вдруг спросил с ехидством «пьяной прямоты» первое, что пришло в голову:
– Хэнде хох! (руки вверх!)
Офицер, не ожидавший от сиволапого мужика таких слов, вздрогнул. Он не поднял, конечно, рук, но его смущение много сказало возбуждённым вином братьям. Истинно русскому человеку в таком состоянии приходят в голову мысли, о существовании которых трезвый и не подозревает.
– Ты думаешь немец? – спросил Михаил брата.
– А ты глянь на рожу его. Да по глазам его голубым видно, что он знает немецкий. Видел, как он вздрогнул?
Военный попытался выкрутиться, сказал, приложив руку к сердцу:
– Это правда, что фронт далеко, что танки здесь не бороздят землю. Из госпиталя я на фронт пробираюсь. Танк мой подорвался, экипаж погиб, я один остался жив. Видите, ещё хромаю, потому и попросил у вас подводу.
– Красиво говоришь, только ты не танкист, – покрутив указательным паль-цем перед лицом военного, проговорил Михаил, – ты – диверсант, фашист!
– Обыщи его, Фёдор, – сказал председатель, не задумываясь над тем, имеют ли они право это делать.
Военный разрешил провести обыск. Оружия у него не оказалось, кроме необходимых вещей в котомке, только лишь портсигар. Вокруг стал собираться народ, смолкли гармони, теперь в военное время редко звучащие. Михаил, как представитель власти, сделал важный вид, сказал, обращаясь к брату:
– Помнишь, Федя, фильм кинопередвижка привозила. Там у шпиона в папиросе была спрятана шифровка. Глянь-ка, что в этом портсигаре.
Фёдор открыл портсигар, Михаил тоже склонился над ним, пошатываясь:
– Смотри, даже как-то обрадованно сказал Фёдор, – на последней папиросе какие-то знаки. Правда их мало.
– Хватит, – утвердительно сказал председатель, – может они изобрели новый шифр, краткий. Что скажешь, шпион немецкий?
Военный не смутился, объяснил, что это адрес человека, с которым сдружился в госпитале. Не было бумаги – записал на папиросе.
– К тому же не потеряешь. Я рассчитал, выкуривая по папиросе в день, доберусь до своей части. Там перепишу на бумагу и выкурю последнюю. Хочу бросить – врачи запрещают (лёгкие подпортил в горящем танке).
– Красиво говоришь, да мы не верим. А есть ты – шпион, немецкий, фашистский прихвостень!
Военный вскрикнул обиженно на такие слова председателя и недовольный ропот народа, которые верили, конечно, не ему, а своему председателю. Он крикнул, обращаясь больше к народу:
– Верьте, я – советский человек! Люди, скажите им. Они пьяные, не понимают, что говорят. – Потом обратился к братьям: – Вы мне ничего не сделаете, иначе будете отвечать по закону. Я – советский офицер.
Но он не договорил, Фёдор (а пьяному всё равно) ударил его, выкрикнув: «Фашистская сволочь!» Военный не упал, но видя, что все против него, попытался доказать кто он есть:
- Я – советский человек, я землю буду есть, чтобы доказать вам это!
И он действительно взял в рот землю.
– Он что – издевается над нами? – крикнул Фёдор, – Думает, что мы купимся на этот дешёвый номер?!
И вторично ударил военного, провоцируя своего брата. Военный в этот раз не выдержал и ответил так, что Фёдор покатился по земле.
– Мишка, – забыв, что кругом стоит народ, Фёдор фамильярно обратился к брату, – наших бьют! Он мне, кажется, зуб выбил!
Но Михаил и без его слов бросился на военного. Был он рослый, сильный, и два его мощных удара повергли военного на землю, с которой он уже не смог встать. Михаил вдруг понял, что совершил непоправимое, и вмиг отрезвел, склонил голову, опустил руки. Окружающие молчали, повисла угнета-ющая тишина, только вдали деревни (ещё не знали) звучала весёлая песня. Над толпой зрителей на мгновение нависла тяжёлая тишина. Вдруг одна женщина, всплеснув руками, ойкнула:
– Ой, мамочки, человека убили!
Другие подхватили:
– За что же вы его?
– Что он вам сделал?
– Что вы, ироды, натворили?
Михаил не мог и слова сказать, только что он был председателем, уважаемым, авторитетным человеком. Он сам в первую очередь должен был следить за порядком. И вдруг под воздействием алкоголя показал, кто он на самом деле - жестокий, непримиримый человек. К ним подошёл третий брат, Дмитрий, он поздно услышал крики, а возможно мог бы предотвратить преступление. Неожиданно он не встал на защиту братьев, а сказал им с укоризной, увидев труп и поняв, в чём дело:
– Вы какое право имели бить человека, издеваться над ним? Ведь ты, Миша, трезвый, сам бы унял такого буяна. Теперь придётся расхлёбывать ка-шу, вами заваренную. Отвечать перед законом.
Братья, насупившись, молчали. И вот тогда появился Малыгин на своей бричке. Впервые, наверное, опоздал на десять минут. Он, зная, что в деревне праздник, приехал проследить за порядком…
Рассказ о Малыгине был, конечно, более краток, чем здесь излагалось и занял не более пятнадцати минут. Парни пошли к тому неизвестному человеку, как они предполагали, лежащему на дороге. Слава Егоров, почувствовав недоброе, предложил:
– Может, повернем назад. Мне кажется, там лежит, что-то неживое. Наверно, это куча тряпья, выпавшая из машины, ветошь.
– Нет, надо проверить, – настоял, Юра Курилов, – а если это человек, сбитый машиной, тогда мы должны оказать ему помощь.
Все двинулись к месту предполагаемого происшествия. А Верин, повернув голову в сторону, со вздохом посмотрел на дом, в котором раньше жили Дерябины, где раньше жил его, можно сказать, первый друг – Коля Дерябин.
Верин вспомнил, как однажды, направляясь к этому дому, а было ему лет десять, напротив, на дороге остановился автобус. На боку броская надпись «Интурист». Иностранцы высыпали из него, что-то лопотали, стали его фотографировать. Он смутился и прибавил ходу, несмотря на призывные крики. Коля был на год старше и дружил ещё с более старшими товарищами, в частности, со своим соседом – Игорем Коротковым. Игорь чуть старше Коли и единственный, кажется, из мальчишек предпочитал дружить с девочками. Был общителен, умён, строен, с пышной шевелюрой тёмных волос, такою, примерно, как у певца Сергея Захарова.
Но, несмотря на дружбу с девочками, и ему были присущи мальчишеские интересы, игры в войну и бум делания в то время «поджигах» - самодельных пистолетов. Он тоже сделал такую – металлическая трубка крепилась, кажется, загнутыми гвоздиками к деревянному подобию пистолета. Нужно было за-рядить самодельной дробью эту трубку, а в разрез наскоблить серы с целого коробка спичек. Потом поднести зажжённую спичку и выстрелить в мишень. Такой мишенью служили консервные банки (ими же играли и в футбол на остановке в ожидании автобуса в школу).
И вот Игорь с Колей отправился в близлежащие посадки возле московской дороги, их ещё называют «Берёзки» (пойдём в «Берёзки»). Был хороший летний день, и ничего не предвещало беды. Развели костёр, установили мишени, зарядили «поджигахи». Первым выстрелил Коля, и выстрел был удачным – «поджигаха» сработала хорошо.
– Всё же выстрел не очень меткий, – сказал Игорь, когда они подошли к банкам, - дробь только задела банку. Теперь моя очередь, может, я буду удачливей.
Игорь отошёл на положенное расстояние, поднёс спичку. Сера вспыхнула, но выстрела не последовало, скорее всего, дробь, а у него, как говорили, дробь представляла собой короткие обрезки алюминиевой проволоки, заст-ряла в трубке. Костёр в это время хорошо разгорелся.
– Посмотри в трубку, может, дробь выкатилась, – неосторожно посоветовал Коля.
– Да, наверное, так и есть.
Игорь посмотрел в дуло, а, чтобы было виднее, поднёс почти к самому вырывающемуся пламени костра. Очевидно, сера, соскобленная со спичек, была не совсем суха, и не вся выгорела, что-то осталось. И по странному сте-чению обстоятельств оставшаяся сера вспыхнула от близкого пламени, и раздался выстрел, которого не должно было быть. Игорь повалился на землю, катался по ней, рвал траву – дробь выбила ему глаз.
Это происшествие (Игорь вышел из больницы со стеклянным глазом) стало причиной разрыва их отношений. И даже враждой, может быть, по этой причине Дерябины уехали. А уехали они недалеко, не больше километра – расстояние до деревни Ясенево. Но всё же встреч можно было избежать. Но судьба этих двух жизней, несмотря на то, что они разъехались, - Игорь тоже, женившись, на время уехал из деревни, - оказалась практически одинаковая. Забегая вперёд, скажем, что оба они чуть ли не в один год погибнут от удушья. Коля, став дальнобойщиком, остановится со своими товарищами на стоянке машин переночевать. Он заснёт и не заметит, как произойдёт короткое замыкание. Очевидно, работала печка. Кабина наполнится дымом, и он задохнётся. Товарищи обнаружат это слишком поздно. К тому же дверца заперта. Разобьют стекло, и вспыхнет пламя. У него останутся жена и двое маленьких детей.
А Игорь разведётся с женой, вернётся в деревню к бабушке, Ольге Кашиной, но её уже забрали дочки на Украину. Бабушке за восемьдесят, и Игорю пришлось жить одному. Он пристрастился к бутылке и однажды, выпив, закурил и улёгся спать. Сигарета упала на одеяло, и оно затлелось. Он всё же очнулся, сполз с кровати и в дыму подполз к двери. И потерял сознание.
Ещё работала молочная ферма, и доярка Вера Филиппова, возвращаясь или уходя на утреннюю раннюю дойку, увидела дым. В это время, ближе к середине 80-х ещё полдеревни было жилых домов. Она собрала народ, прибежали, потушили, попытались спасти Игоря, но он уже не дышал…
Парни всё ближе подходили к непонятному предмету и невольно замедлили шаг. Теперь всем ясно было, что это человек.
– Сбила машина и уехала. Вот гад, – почти выругался Юра.
Из всей компании он был самый решительный, и, отделившись от немного растерянных парней, он склонился над неподвижно лежащим человеком.
Парней можно было извинить, они буквально вчера отошли от детства. Вчера ещё они полагались на более старших товарищей – лидеров деревенской молодёжи. Вчера, то есть, год назад они, более старшие, словно сговорившись, поженились, и эта «потеря» старших товарищей сейчас остро ощущалась. В первую очередь Саша Зайцев (Шурик – ласково и в то же время уважительно называли его). Самый крепкий парень на деревне, с твёрдым, мужественным характером.
Володя Цатов – рослый, сильный парень, очень общительный. Воспитывался у бабушки, а его младшие брат и сестра жили с матерью на Кубани. И несмотря на то, что по силе он был второй после Зайцева, младший брат, приехав как-то летом, одержал верх в борьбе. Очевидно, ходил у себя на юге в какую-то секцию. У нас же в деревенской школе д. Шалаево практически секций не было. Третий, ушедший от холостяцкой жизни, - Виталий Балдин. Небольшого роста, но коренастый, смелый (после службы устроился пожарником), показал себя скромным парнем. То есть, когда его призывали в армию, то спросили в военкомате:
– Анатолий Балдин, Герой Советского Союза – вам родственник?
Анатолий Балдин – родной дядя Виталия.
Но он не признался (очевидно из скромности), ответил коротко:
– Нет, не родственник!
«Анатолий Михайлович Балдин родился в деревне Коромыслово в 1923 году…» Так начинается статья в интернете, описывающая его военный путь. Только благодаря ему, мы, его односельчане, смогли узнать о его подвиге:
«В боях Великой Отечественной войны с июля 1942 года. Воевал на Калининском, Воронежском, 1-м и 2-м Украинском фронтах… К ноябрю 1943 года – командир звена 92-го гвардейского штурмового авиационного полка гвардии лейтенант А.М. Балдин совершил 91 боевой вылет на разведку и уничтожение войск противника. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 13 апреля 1944 года за образцовое выполнение боевых заданий командования по уничтожению живой силы и техники, и проявленные при этом мужество и героизм ему присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда». К маю 1945 года совершил 170 боевых вылетов. На счету лётчика 30 уничтоженных танков, 40 орудий, 5 самолетов, 10 паровозов, 100 вагонов с живой силой и боеприпасами, 75 автомашин, 2 склада горючего, 4 фашистских штаба, более 200 фашистов. После войны продолжил службу в Военно- воздушных силах. В 1955 году окончил Военно-воздушную академию. В 1976-80 годах командовал 19-м корпусом ПВО. С 1980 года генерал-лейтенант авиации
Сейчас можно узнать через интернет практически о любом выдающемся человеке. А в то послевоенное время герои не любили восхвалять себя. Так и Анатолий Балдин, вернувшись с войны весь в орденах, не мог свободно прой-ти по деревне. Все встречающиеся на его пути спешили с радостной улыбкой поздороваться с ним. И его сопровождала целая толпа односельчан, которые засыпали его вопросами. Также улыбаясь, Анатолий скромно отвечал:
– А в нашем авиаполку все летчики геройски сражались. Я от них ничем не отличался. У всех было стремление защищать Родину. Одна цель уничтожать врага. Вот и все, что могу сказать.
И не называя количество уничтоженной техники и живой силы, не хвалясь уроном, нанесенным врагу, он, вежливо раздвинув людей окруживших его, продолжал свой путь. Но в скором времени он уехал (как говорили) в Ярославль, после в Москву, а закончил свой жизненный путь в Киеве…

ПОСИДЕЛКИ
В будни, когда родители работали в городе, к Марии Степановне приходили её подруги со всей деревни посидеть, поговорить – на посиделки. Чаще приходили: Татьяна Параунина, Мария Галочкина, Шура Дерябина, Шура Поздеева, Ольга Алаичева, Валентина Алёшина. Реже: Нина Лапина, Ольга Кузьмина, Анна Михайловна, Анна Степановна. Татьяна Параунина – её ближайшая соседка и поэтому чаще других навещала Марию Степановну.
Верин, в основном, когда был на школьных каникулах или болел и поневоле слушал их разговоры, и всегда слушал с интересом разговор умудрённых жизненным опытом старушек. Особенно выделялась из всех старушек – Мария Галочкина. Она всегда вела разговор импульсивно, живо, и если доказывала что-то, то наклонялась всем корпусом, а доказав. откидывалась назад, при этом жестикулируя. Так, рассказав о безвременной кончине кого-то, она заканчивала этот разговор словами:
– Моя мать всегда говорила: «Не трудно зажить, а трудно дожить».
Или, видя, когда приходила к нам, что мы усердно работаем, например, целый день пилим и колем дрова, она говорила:
– Муж мой Василий Зайцев всегда говорил: «Надо работать спокойно с отдыхом, но нельзя «напорно».
Он воевал и пришёл с войны весь израненный и оттого, наверное, недолго прожил. Он был хороший столяр и изукрасил дом резьбой, а на крыше и на коньке установил много, вырезанных из дерева, фигурок. Мы, дети, пробегая возле его дома, всегда задерживались, чтобы полюбоваться на эту красоту. Говорили, что перед самой войной по деревне и за деревней, прошёл ураган – поломало несколько деревьев, а у Василия Зайцева сдвинуло немного крышу дома. Виталий в это время пас свиней (было ему лет 10-11). Он так рассказывал об этом урагане или смерче:
– Меня чуть ветром не унесло. А я вижу – все свиньи, как по команде, залегли, прижались к земле. Следуя их примеру, я вжался сильнее в землю, а руками ухватился за траву и тем спасся.
Говорили, что в детстве Марию Галочкину отец ударил ключом по голове и может от этого постепенно её разум стал мешаться. И под старость она стала заговариваться. Да ещё в споре одна вздорная женщина, временно жившая в деревне, ударила её лопатой по голове. И, когда Марии Степановны уже не было в живых, она приходила к ней посидеть. Или спрашивала у Верина: «Не видел овцы мои здесь не пробегали?» Но в это время у неё уже не было скотины. Мария посадила на усаде картофель, а недели через две стала его выкапывать.
У неё была дочь – она жила в Великом селе или в Гаврилов-Яме. Видя, что мать её помешалась в уме, она увезла её к себе перед самой зимой. Но она и муж её работали, уйдя на работу, они её заперли. Мария, не помня себя, вылезла в окно, без верхней одежды, кажется босая, побежала в поле, наверное, стремясь вернуться в Коромыслово, и замёрзла в поле.
Очень интересная старушка была Валентина Алёшина – она работала в городе электриком. Она сестра Василия Логашина. Как-то она рассказывала, как вместе с племянницей Ириной Логашиной ездили в Москву. Она так говорила о этой поездке:
– Зашли мы в один магазин, а там пол зеркальный и всё видно. Ирина, что значит деревенская, хоть высокая и худая, но и крепкая – слегка задела москвичку плечом, а та и шлёпнулась, как у нас говорят: «с копылков долой»
Ещё говорила:
– Мы сейчас обсуждаем одно убийство в городе, а ведь раньше, в старое время и у нас такое случилось. – Она переходит почти на шёпот (так как эти люди ещё живы):
– Братья Б. ни за что человека убили…
Мать моя (Елена) рассказывала про старое время. Говорила: «Раньше деревенские женщины не носили трусов, и молодые мужики забрасывали девушек на высокие стога…»
Ольга Алаичева – небольшая, худенькая старушка рассказывает о грозе:
 – Выбежала я во время грозы на улицу – таз подставить под струю воды, стекающую с крыши. Старалась побыстрее, чтобы не замочиться. Таз не поставила, а почти бросила. Только на шаг отбежала, как в таз молния ударила.
Она вместе с Марией Степановной ходила на почту получать пенсию – сначала 12 рублей, потом 28 и под самый конец жизни 40 рублей. Такие пенсии были у колхозников. И сейчас видится в памяти, как они идут рядом – маленькая и худенькая Ольга и большая Мария Степановна. Но в самом начале 70-х Ольги не стало. И почти сразу сын её – Анатолий (вместе с женой Инной и двумя детьми) продал дом. Говорили, что из-за постоянных ссор с соседями. Уехали недалеко, но вскоре с ними случилась трагедия – взорвался бытовой газ и будто оба супруга погибли…
Несколько слов о Татьяне Парауниной. Она говорила, что если бывает в городе, то обязательно идёт в столовую. Нравилось ей это разнообразие с домашней кухней. Её дальний родственник – старик Митя Борисов. У него три дочери. Были два сына-близнецы, но один погиб на войне, а второго тоже уже не было. Дочери, откровенно говоря, бросили отца. Он остался один, и Татьяна ходила к нему, носила еду и ухаживала за ним. Она говорила:
 – Еле ходит Митя, но в избе у него чисто. 
О Шуре Дерябиной и Шуре Поздеевой будет сказано впереди…
Юрий тронул осторожно человека, тот шевельнулся, негромко застонал. Он вгляделся в лицо человека.
 – Кажется, это Чуркин. Помните, жил какое-то время в деревне?
 – Не видно следа машины? – вглядываясь в дорогу, спросил Слава Егоров.
 – Да разве в этой темноте разглядишь что-нибудь!
Действительно, было темно. Было бы ещё темнее, если бы не свет от фонаря, висевшего на дому Сергея Филиппова, единственного в этом конце деревни.
Он работал шофёром, разбирался в технике и электротехнике. Если кому-то нужно было установить антенну и наладить изображение телевизора, звали его. Он единственный в деревне установил в дому динамо-машину. И когда, обычно осенью, в непогоду гаснул свет в окнах домов, обычно дня на два, на три, а бывало и больше, у Сергея радовал глаз тёплый свет окон. Он работал шофёром на грузовой машине, кажется, на самосвале. Однажды попал в аварию, его грудь была зажата кругом руля. Долго лечился и, кажется, после выхода из больницы уже не сел за руль. Очевидно, слесарил в ремонтной мастерской – колхоза, которую по старой привычке все называли МТС.
В такую же хмурую осень произошёл несчастный случай с Валентином Лапиным. Верин, который жил через два дома от него, помнит его высоким, взрослым парнем. Таким он ему, наверное, шестилетнему, казался. Он помнит себя босого, бегущего по дорожке мимо домов, смотрящего как бы не наступить босой ногой на камушек. почему-то цель была лишь бы подразнить Валентина:
 – Лапка, Валя, лапка!!!
Он же, кажется шестнадцатилетний, обычно ковырялся (вместе с Сашей Чачиным) с мопедом или мотоциклом. Бросал его и выбегал. Делал нарочито грозное выражение лица, грозил кулаком, испачканным масляной чернотой.
Наверное, ему было едва лишь двадцать, когда доверили комбайн. Он и подъезжал к дому на комбайне. Тогда они часто проезжали по деревне или плыли по зерновым полям за деревней, как корабли полей. Но их не хватало, это было проблемой всей страны, и радовались председатели, когда поступали новые «Нивы» или «Колос».
Валентин, очевидно, был хороший работник, хорошо себя показал, если ему доверили комбайн. В это время, в конце 60-х появилась в колхозе молодой агроном. Энергичная, весёлая, работящая. По имени Ольга. И почти сразу в газете о ней статья. Не запомнилось только в какой газете – районной (кажется, «Путь Ильича») или в «Сельской жизни». Помнится, она заходила в дома колхозников – весёлая, улыбающаяся, очевидно, по колхозным делам. Отшучивалась, звонко смеясь, когда говорили о статье.
Вскоре они сдружились – Валентин и Ольга – и в наступающих сумерках вечера можно было увидеть эту прогуливающуюся пару. Кажется, они и знакомы были только это последнее для Валентина лето. Возможно, и свадьбу наметили осенью, после уборки урожая.
Но наступила осень. Дождливая, ветреная. Машины и тракторы вязли в глубоких колеях вывороченной земли. Кажется, этой осенью у стоящего возле дома Верина электрического столба ветром оборвало провод и набросило на другой. Неожиданно погас свет, померк работающий телевизор, наступила в доме тишина. А на улице бушевал ветер. Все прильнули к окнам – посмотреть есть ли свет в других домах. И в это время ветер бросил оголённый провод на другой. Сноп искр, раздуваемых ещё ветром, полетел, к счастью, не на дом, а в сторону. Этот сноп искр, широкий в конце своём падал почти у соседнего дома, а это метров двадцать. Всё это происходило с сильным завыванием ветра. Ветер раскачивал кусты сирени, шумел листвой липы, сбрасывая отжившую, мокрую листву и ветви.
А на полях колхоза «Мир» продолжалась битва за урожай. Пытались в сложных погодных условиях, когда зерновые полегли пластами, смолотить их. Использовали для их подъёма приспособления. Иногда техника ломалась, и её бросали прямо в поле (потом вывезем). Верин вспоминал, наблюдая воочию эту битву (поля находились сразу за деревней), как ещё в детстве видел брошенные агрегаты, механизмы. В детстве, бегая по сжатому или скошенному полю, они, ребята, натыкались на брошенные веялки, сеялки, мотограбли и так далее.
Погода вносила свои коррективы в планы колхозников. Приходилось убыстрять темп работы, выполнять и перевыполнять нормы. Торопились колхозники выполнить план, зная, что за такой непогодой может и снег повалить. Торопился и Валентин. Очевидно, он, перегоняя свой комбайн, переезжал через самодельный, бревенчатый мостик. И сказалась неопытность вождения в таких условиях «корабля полей», может, наехал на край или бревно подгнило. Возможно, приспособление для поднятия валов сместило центр тяжести. Так или иначе, он не справился с управлением. Комбайн резко наклонился на ходу и в следующее мгновение завалился набок. Каким-то образом Валентина придавило бункером… За всё время пока тело Валентина ещё находилось в доме, был разгул непогоды. И в мрачной, сырой темноте осени вместе с завываниями ветра можно было услышать плач Ольги. Когда она возвращалась от его дома к себе…
Конечно, в такую погоду почти наверняка гас свет в избах деревни. Обрывы провода или трансформатор выходил из строя. И тогда ученики, выполняя домашние задания, сидели за столами при керосиновой лампе. После правда, в начале 70-х, поставили новый трансформатор, и ситуация изменилась.
К сожалению, в интернете на сайте «Подвиг народа» не отыскался Николай Параунин. Но есть данные на нескольких наших земляков-коромыслов-цев с такой фамилией. При этом, у двоих определенно указана деревня Коромыслово. Это: Александр Васильевич и Иван Иванович Параунины. Третий: Михаил Иванович скорее всего тоже из Коромыслово, так как место жительства указано: Ярославская область, Гаврилов-Ямский район.
Он рядовой, год рождения 1909, прибыл в часть 30.11.1941 года. Как он воевал, об этом не сказано. О двух других земляках более подробные данные: Параунин Александр Васильевич сержант. Дата рождения: 01. 01 1918 года. Награда: орден Красной Звезды. Причина выбытия: убит 25.10. 1943 года. Параунин Иван Иванович: красноармеец. Дата рождения: 1912. Награды: медаль «За боевые заслуги» от 27.12.1942, орден Красной Звезды.
Серафима Васильевна Бахирева, у которой автор спрашивал о деревне, вздыхая, говорила:
 – Так много людей ушло на войну, а вернулись немногие.
Поэтому хочется, чтобы память об этих людях не совсем угасла.
Анатолий сын Николая утверждает (и показывает автору фотографию), что его отец был кадровый военный, воевал и имел награды. После войны он еще несколько лет восстанавливал разрушенное хозяйство страны.
Верин интересовался историей деревни и как-то спросил у своего соседа Анатолия Параунина, когда их дом построен.
Их было четыре брата у Николая и Татьяны Парауниных: Анатолий, Дмитрий, Леонид и Александр. Наиболее общительный, добрый, умный был Дмитрий. Был, потому что уже в 90-х он, усердно занимаясь сельским хозяйством, тоже, наверное, поторопился. Было это не в нашей деревне, а в деревне Овинищи, деревне жены его Веры. Они имели корову и, наверное, другую живность. Косить, заготавливать сена надо было много (кажется, на зиму двести пудов). Он поторопился, слезая с уложенного стога сена, не заметил вил, поставленных остриями вверх. В семье Дмитрия и Веры двое детей Валера и Марина. Под стать ему был и Леонид (Лёнчик, так его называли. Его тоже уже нет с нами). Четвёртый, Саша уехал вскоре после женитьбы в Горки – не деревня, а дом городского типа рядом с работой на ретрансляционной станции. Он водил машину и, кажется, небольшой автобус. Но и там его семья имела корову, хотя рядом (в лесу практически) не было выпаса. Они выгоняли корову пастись на придорожной (московской дороги) траве даже ещё в начале двухтысячных. Пока корова однажды не исчезла. Кто-то присмотрел и, очевидно, её перевели на мясо.
Но у Саши случилась трагедия ещё раньше, в конце 80-х. Сын его разбился на мотоцикле.
Долгое время семья Саши – жена, старшая дочь и близнецы (сестра погибшего сына) приезжали на «усад» (картофельное поле) на его автобусе сажать или копать картофель. Но земля постепенно истощилась, и они бросили участок.
Отдав усад Саше, с домом и огородом занимается старший брат Анатолий. Это степенный, основательный, крепкий человек. Говорит рассудительно, взвешивая слова и на всё у него готовый ответ. Он может дать и разумный совет и поможет разобраться в каком-нибудь сложном деле. На вопрос: «Когда построен дом», а он с готовностью отвечает, не торопясь, словно кому-то уже говорил об этом.
 – Дом наш, - начинает неторопливо Анатолий, – привезён из другой деревни – из (?). Под ним закопаны трёхметровые бетонные «быки». А старый, обветшалый дом продали Егоровым (это родителям или, вернее, деду Славы и Васи Егоровым). Они этот дом подправили и поставили вместо рушившегося старого (в наше время старший брат Виктор подвесил его, украсил узорами так, что он выглядит как картинка).
 – А второй наш дом (это брата отца – Александра) строила бабушка моя в 1925 году. Он находится почти в конце нашего посада.
 – Почему же бабушка, а не дедушка?
 – Так дедушка не мог, его в ту пору уже не было.
 – Что же с ним случилось?
 – А вот слушай. Уехал отец мой Николай (а в двадцать пятом году ему было восемнадцать лет) в село Великое. Слышал о Великом, будто в нём бывал сам Пушкин и даже стишок написал? Не помню, правда, содержание. Так вот, уехал по какой-то надобности в санях (дело-то было зимой). Лошадь даже запомнилась, кличка её «Майка». Лошади в те годы были в каждом доме. Может это и работа его была (может, занимался извозом), потому как устал он очень. Домой приехал, лошадь распряг, сенца ей дал, уже под вечер было. Входит в избу, а там сидят два бородача. С первого взгляда (отец мой вспоминал) он определил, что с такими лучше не встречаться в тёмной подворотне. Они же взглянули на отца мрачными взорами, от которых ему сделалось не по себе.
 – Как, сынок, управился с работой? – говорит отец его, то есть дед мой.
 – Да, аж спину ломит!
 – Ну, что же придётся тебе снова лошадь запрягать. Вот люди сидят, ждут, просят отвезти их. Куда вы говорите? – он обратился к этим «людям».
Из их объяснений выходило до Кормилицино, а это вёрст 15-20. Конечно, надо было им отказать, но в те годы в деревнях это было не принято. Есть лошадка, сани, почему же не помочь людям. Потом доброе дело отзовётся тебе, если попадёшь в подобное положение – помогут. Да и душа у крестьянина была добрая. Веками церковь учила: помогай ближнему и тебе воздастся. Делать нечего – сын не мог в то время ослушаться отца. Встряхнулся отец мой, словно хотел сбросить усталость и пошёл запрягать.
Запряг, вывел со двора сани, подъехал к крыльцу. Вышли и «гости», мужики коренастые, развалились на сене в санях. Отец мой было тронул, но его отец окликнул, вышел, одеваясь, на крыльцо. Он словно почувствовал нехорошее и понял, что обязан заменить сына. Он сказал:
 – Погоди, сынок, вижу устал ты очень. Тебе не в дорогу отправляться, а прилечь бы надо. Иди отдыхай, я сам отвезу.
Сын почувствовал опасность, которая исходила от этих людей, сказал, возвращаясь:
 – Папа, вам тоже тяжело, это вам бы в столь поздний час надо отдохнуть. Ничего, отвезу, не так уж далеко.
 – Нет-нет, сынок, иди отдыхай. Надеюсь, они люди разговорчивые, а за разговором не заметишь, как до места доедешь.
Мужики всё это время угрюмо молчали, прятали глаза, отводили в сторону. К разговорчивым их не отнесёшь. Но это в дому они молчали, а, может, в дороге, чтобы сократить путь – разговорятся.
Ничего плохого ни отец, ни Николай о них подумать не могли. В то смутное для страны время процветала преступность. Но это в городе, а в деревне, как шла спокойная, веками уложенная жизнь, так и продолжалась. Ещё не были созданы колхозы, которые всколыхнут эту спокойную жизнь. Ещё не были в почёте бедняки-босяки, которых все считали лодырями. Лень возделывать свою землю, вести своё хозяйство, они всю зиму пролежат на печи, занимая на хлеб у хозяйственного крепкого мужика. Зачем ему иметь свой скот, надо косить, растить овощи. Но после революции они соскочили с печи, сказали: мы власть бедняцкая, с одной целью, отнять всё у крепкого крестьянина. Им выдали оружие, кожаные куртки, и они, угрожая револьвером (так было по рассказам Марии Степановны), забирали корову или лошадь в колхоз.
Но это ещё впереди, а пока спокойно в деревне. И эти люди, (неизвестно, кто такие) не вызвали подозрений. Они уселись в сани и отец, причмокнув губами и взмахнув вожжами, тронул лошадь. Обернувшись уже на ходу, он взмахнул прощально рукавицей. Николай в ответ помахал рукой. С лёгким сердцем (радостно помогать людям) он было зашагал к дому. Но вдруг эта радость омрачилась мыслями, внезапно возникшими в голове. Какое-то предчувствие остановило его. Он подумал: «Кто эти люди?»
Вид у них сбежавших заключённых, дезертиров. Пока в деревне не видели таких. Ничто не нарушало нашей спокойной жизни. Правда, будет совершено убийство на поле возле станции Коромыслово, но позже – в 30-х годах. Сапожник из Великого села повадился ездить с этой станции в Ярославль торговать там своей продукцией. Его ограбили и избили. Серафима Бахирева, а ей было лет четырнадцать, первой обнаружила стонувшего человека в поле, прикрытого снопами. Он ещё был жив, но пока снарядили подводу, чтобы отвезти в больницу, он скончался. Ничего этого ещё не было, но Николай засомневался. Он, чуть не бегом вернулся назад и хотел крикнуть:
 – Не езди, отец, на ночь глядя! Пусть переночуют, а утром отвезём.
Но сани были уже далеко. Еле слышен был скрип полозьев по снегу. Да и сами сани почти скрылись из виду – лошадь отдохнула и бежала довольно резво. Долго не гас свет в доме Парауниных, и вечером горела керосиновая лампа с абажуром, подвешенная к потолку, и ночью. А отца всё не было. Николай выходил из дому и ночью, вслушивался, не скрипнет ли снег под санями отца. Выбегал на каждый звук, но он так и не приехал.
На следующий день организовали поиск и возле Кормилицыно в кустах за обочиной, приваленного ветками нашли тело отца. (Кормилицыно, кто-то говорил, называется так оттого, что извозчики на дорожном тракте здесь останавливались и кормили лошадей). Ни лошади, ни саней не было их, как говорится, «след простыл». Так вот лихие люди лишили жизни отца Николая.
Потом была служба в армии, Николай стал кадровым военным. После службы устроился на завод в Ярославль, теперь этот завод носит название ЯЭРЗ, а раньше проще ЯПРЗ. Там он, кажется, всю жизнь и проработал. Работа была тяжёлая и под конец трудовой биографии его «ветром шатало», как он выражался. Был он худ и от тяжёлой физической работы истощились силы его. Он говорил:
 – Как бы до пенсии доработать-дожить.
Но всё же доработал до этого дня – сразу ушёл и в деревне занялся своим здоровьем. Была корова (жена Татьяна с ней управлялась), три-четыре улья, курицы и, кажется, корова, овцы. Николай расписал режим дня и свой рацион чуть ли не по граммам. Мёд, творог, яйца, масло и другие полезные продукты в разумном количестве он потреблял. Может он где-то вычитал это меню (любил читать книги). Также распланировал свой день – не бегал, но занимался дозированной ходьбой утром и вечером. После обеда он укладывался спать на часок-другой. Всё это повлияло благотворно на его здоровье, и он прожил после выхода на пенсию ещё 27 лет. Может, жил бы и дольше, но жена его Татьяна скончалась. А сам он заболел «мужской» болезнью.
Дети не оставили одиноким Николая (трое из них, кроме Саши, жили в Ярославле) заботились о нём. Больше всех заботился Дмитрий. Он буквально жил в родительском доме, когда ещё жива была Татьяна, ухаживал за родителями, обстирывал их, нося корзины с бельём на коромысле на пруд. Он же первым из братьев и отправился на тот свет к своим родителям…
Рядом с парнями мог находиться и Гоша Лукашин. Он был немного старше (на два года) Верина. Про него говорил директор Шалаевской восьмилетней школы Владимир Бардин:
 – Золотая голова, только вот на что она повернёт – на плохое или на хорошее?
К слову сказать, Бардин был очень интересный человек. Бывший шахтёр, мастер участка, он попал в заключение из неосторожности иностранных пленных, что работали в шахте. Кажется, это были венгры или румыны. Кому-то из них показалось очень тесно – он выбил ногой стойку – о, стало просторней! Ну-ка, ещё одну! Случился обвал – людей задавило. Он говорил:
 – Почему стойки деревянные, а не металлические? Потому что дерево всё исщепается-изломается, значит, пора менять, а металлическая стойка всё стоит и вдруг подламывается внезапно.
Но вернёмся к Гоше. Время подошло ему идти служить в армию. И по-
 
Дочь Тамары – Оля
 
Сын Тамары – Серёжа
следние деньки он решил погулять. С товарищем, назовём его просто Вова, он подошёл к группе парней, что ездили учиться в посёлок Семибратово, в училище. Сами они были со стороны поселка Ильинское-Урусово. В ожидании автобуса они стояли на остановке. Особняком от них, в сторонке стоял парень неказистый, маленький, какой-то забитый. Кажется, со всеми они были знакомы, а этот парень недавно появился, может, по какой-то причине позже поступил в училище. С ним-то и решил Гоша с товарищем пошутить. Улыбаясь, он подошел к нему и обратился вежливо и вместе с тем бесцеремонно:
 – Я приветствую вас сэр. Позвольте спросить, вы не слышали песню пещерного человека, вот эту:
Жрать захочешь придешь
Вход в пещеру найдешь
Наши зубы остры
Не погаснут костры
Парень наивно мотнул головой:
 – Нет
 – Так вот сэр, – продолжил Гоша, – чтобы не погасли костры, позвольте, спросить у вас, не одолжите вы нам 20 копеек?
Парень не стушевался, как предполагал Гоша (Вова подошёл с ним, но молчал и лишь глазами «воздействовал» на него).
Он ответил достойно:
 – Двадцать копеек – не мусор, чтобы выкидывать на ветер. К тому же у меня их нет.
От группы парней раздался одобрительный смех. Но они не торопились прийти на помощь своему земляку-попутчику. И это равнодушие, нежелание защитить своего земляка сыграла судьбоносную роль. Знали бы они, что из этого выйдет.
 – В таком случае окажите любезность, сэр, попрыгайте. Чтобы мы по звону или отсутствию его убедились, есть у вас 20 копеек или нет.
Обидный смех парней отрицательно повлиял на Гошу, и, хотя он продолжал говорить вежливо, но нотки раздражения появились в его голосе.
Парень, почти не задумываясь, ответил:
 – Мне не холодно, чтобы прыгать. Прыгай сам, если тебе хочется.
Парни снова засмеялись. Вова, до этого молчавший, вступил в разговор. Сказал, не обдумывая слова:
 – Да чего с ним церемониться – «извольте, будьте любезны», к чему это. Тряхни его, как следует, чтобы знал, как разговаривать!
Гоша глянул на Вову и огрызнулся:
 – Не учи учёного!
Гоша, конечно, не стал трясти парня, но слова Вовы его ещё больше взвели. И неожиданно, может, даже для себя самого, он просунул руку за пазуху парню. Быстро вынул из нагрудного кармана какие-то бумаги. Он ещё раньше заметил, что что-то есть там, что-то оттопыривается. Теперь его было не остановить. Злость охватила его:
 – Если не дашь 20 копеек, я эти бумаги сожгу.
Это были документы парня. Комсомольский билет, какие-то справки. Комсомольский билет был заложен в эти бумаги и, если бы Гоша увидел его, то сразу бы отдал назад. В то время это ценилось, этим дорожили, как партбилетом, так и комсомольским билетом. Парень оторопел, увидев, как Гоша зажигает спичку, и даже не сразу крикнул:
 – Стой-стой, там…
А Гоша уже подносил спичку и, не подозревая о наступающем крахе его судьбы, сказал безразлично:
 – Что там, а мне начхать, что там!
Он уже не церемонился, но поджигал всё же осмотрительно, только чистый уголок бумаги.
 – Там комсомольский билет, под бумагой!
Гоша испуганно (он мгновенно понял свою ошибку) затушил вспыхнувший было язычок пламени. Отряхнул пепел с бумаги, развернул её, оглядел. Сказал утешающее:
 –Чего же ты испугался. Такие документы не горят – это же гордость советской молодёжи. Держи, вон лишь чуточку уголок подпалился. Никто и не заметит, но ты всё же никому не говори, а то знаешь, что будет!
Он сунул обалдевшему парню документы и, не прощаясь с ним, тронул товарища за рукав:
 – Пойдём, Вова, здесь больше делать нечего.
Но что-то кольнуло сердце, что-то вроде предчувствия. Скрывая это за весёлой улыбкой, он всё же сухо попрощался:
 – Бывайте, парни, и ты бывай!
И не спеша они пошли к деревне. Уже заворачивая по дороге, Гоша оглянулся. Парни уже забыли об этот инциденте, разговаривали. Сойдясь в кружок, о чём-то своём, раздавался иногда смех. А тот парень всё смотрел им вслед. Гоша не знал, что в тот же день отец парня обнаружил всё же подпаленный билет, спросил, как его угораздило «испортить» самую ценную вещь в его юношеской жизни. И если бы парень соврал, всё бы обошлось. Но он, очевидно, не умел врать и всё рассказал. Отец оказался принципиальным человеком и заявил в милицию. В районном центре военкомат находился рядом (две параллельные двери) с милицией. Ничего не подозревающего Гошу вызвали в военкомат. Он поехал туда из деревни не один – были ещё призывники. Они и рассказали, что он вошёл в военкомат, а там его уже ждали и, как говорится, «под белые ручки» провели в милицию.
Вскоре в клубе центральной усадьбы состоялось судебное заседание. Суд вынес слишком суровое наказание – шесть лет. Тем самым перестроив его сознание, всю жизнь его, – где в будущем он стал ярым антикоммунистом. Выслушав приговор, Гоша закричал: «Мама»

Парни сгрудились над поверженным человеком. Он едва шевелился и тихо стонал.
 – Да, сказал Слава, – действительно сволочной этот шофёр, может, пьяный или не заметил в темноте…
 – Не заметил, может быть, но не услышать удара невозможно было, – опроверг его другой Слава – Ерёмин.
 – Его нужно срочно в больницу, – решил за всех Юра, – нужна машина, телефон только на почте, надо ещё разыскать нашего почтового работника, чтобы она позвонила.
В это время на почте работала Эльвира Параунина, ещё молодая женщина. Она – тётушка Володи Цатова, и если бы это происходило год назад, когда ещё он не был женат, то, конечно, он поспешил бы домой, чтобы взять ключи от почты и позвонить.
Его дед, а значит, отец Эльвиры – Фёдор Параунин был когда-то парторгом колхоза. Это был настоящий коммунист. Он частенько заходил в каждый дом деревни, интересовался, как живут его односельчане. Нет ли отклонения от линии жизни, намеченной Советской властью, иногда даже помогал им делом или советом, если честный труженик нуждался в чём-то. Но бывало и замечал непорядок, несоответствие, несознательность. Так, однажды, зайдя в дом бабушки Зины Алаичевой, (её приёмная дочь Серафима Бахирева вспоминала об этом случае) он заметил в углу переднем привычные в семье иконы. Были это, наверное, 30-е годы. Всё в избе его устраивало, и сама бабка Зина не вызвала сомнения – хорошо работала в колхозе. Но вот чёрные лики из угла смотрели на него осуждающе.
 – Тётка Зина, разреши я эти иконки заберу у тебя или сама в печке сожги.
- Это как же, как я без них. Они от родителей достались, меня благословляли вон той иконкой. Не могу я их отдать на поругание.
 – Не можешь? Тогда придётся их конфисковать! У меня есть разрешение.
Бабушка затряслась от страха:
 – Ладно, сердешный, сделаю по-твоему – сама брошу в печь, если такая борьба с иконами пошла.
Фёдор успокоенный вышел из избы. Бабка Зина тут же сняла иконы, но не в печь бросила, а, постоянно крестясь, плача, перенесла их на чердак. Там их спрятала, припорошила соломой. Говорили, что Фёдор участвовал и в закрытии церкви в соседнем селе Шопша. Но с ним был и другой Параунин. Тот пошёл дальше – полез на колокольню сбросить колокол, дабы не смущал своим боем людей.
Самой большой ошибкой большевиков была борьба с церковью, с религией. Борьба жестокая до убийства священников. Но большевики хотели изменить веру людей. Обратить взоры людей на поднимающуюся зарю новой жизни, на наступающую неотвратимо эру социализма и дальнейшего перехода к коммунизму. Церковь призывала людей обрести счастье в духовной жизни. Коммунисты сулили больше – обрести не только духовное, но и физическое счастье. Он забрался на колокольню, стал отвязывать колокол, но не рассчитал, колокол сорвался и полетел вниз, захватив с собой и этого человека. Там на земле он и успокоился навечно.
Фёдор тоже, взяв на себя грех, «борясь» с Богом, он заболел тяжело, неизлечимо. И чувствуя сильные боли, чувствуя свой скорый уход, он решил покончить с собой. Было это в 60-х годах. У него было охотничье ружьё. Были в дому гости, а он уже не мог совладать с собой. Сказал гостям:
 – Сходите в огород, посмотрите на яблони, на другие насаждения, наберите яблок.
Гостям было невдомёк, что задумал Фёдор. Они ушли и вскоре раздался выстрел. Когда его тело увозили, сбежалась вся деревня. Его несли на носилках, покрытого белой простынёй, в районе головы проступила кровь. Но вообще человек был неплохой, если бы не его перегибы по политической линии. Так Мария Степановна вспоминала его, советующего выправить инвалидность для её глухонемой дочери. Он обещался помочь в этом деле, но что-то не получилось, может, его сравнительно ранний уход из жизни.

ЛЁГКИЙ ЧЕЛОВЕК С ТРУДНОЙ СУДЬБОЙ.
Бабушка Верина и его сестры Любы очень интересная женщина. Она практически одна воспитывала их, своих внуков, родители уезжали в город рано и приезжали с работы поздно. Тогда ещё в 60-х была шестидневная рабочая неделя. Воспитывала она их шутя, в буквальном смысле. На все у неё была прибаутка, пословица, загадка. Учась в школе, Верин по заданию учительницы Марии Владимировны Державиной должен был спросить у родителей пословицы, поговорки, загадки, чтобы потом в классе обсуждать их. Мария Владимировна таким образом собирала фольклорный материал. Интересно она поступала с загадками – на листке бумаги прописывалась загадка, а ниже рисунок того, что нужно было отгадать. Она читала загадку, видела предмет нарисованный, но к классу листок был повёрнут обратной стороной. Класс должен был отгадать ответ. И вот Верин спрашивает у бабушки:
 – Баба Маня, знаешь загадки, пословицы?
Мария Степановна с готовностью ответила:
 – Как же не знать, вот слушай:
Белое поле
Чёрное семя
Кто его сеет
Тот и разумеет.
Верин с готовностью записал эту загадку и нарисовал книгу. На уроке, когда Мария Владимировна дошла до листка Верина и прочитала, её лицо прояснилось, на лбу разгладились морщинки. В глазах проявилась заинтересованность, они засветились. Она прочла, сказав:
 – А вот это, ребята, настоящая жемчужина народного творчества.
Но ребята никак не могли отгадать. Пока один из близко сидящих учеников не рассмотрел довольно жирный отпечаток рисунка на листке стороны, повёрнутой к классу. Он воскликнул:
 – Тетрадь!
Мария Владимировна улыбнулась, сказала:
 – Почти угадал, это книга.
В детстве Верин испытывал бабушку на все ли, что окружает нас, есть пословицы, поговорки, загадки. Он начал с самого простого:
 – Есть поговорка на блины?
 – А как же: где блины там и мы, а где оладьи там и ладно.
 – А на огурец?
 – Еще и на грибы: гриб и огурец в животе не – жилец.
 –- А на… пень?
 – Есть и на пень: выряди пенек будет паренек.
Помнится, он задумался, чтобы задание было посложнее и кажется нашел:
 – Есть пословица или поговорка о молодце?
Бабушка на мгновение задумалась, но все же вспомнила такую пословицу: молодец среди овец, а на молодца и сам овца.
Верин был обескуражен, но ещё пытался «экзаменовать» бабушку. Он показал на шумевший самовар и на чашку, поставленную на камфорку самовара (чтобы не остыла).
 – Есть на самовар и чашку?
 – А вот слушай: «Сидит девица (чашка на самоваре) пыхтит, пыжится. А из доброго молодца (самовар) вода льется без конца».
Только тогда Верин сдался, уразумев, что у бабушки на все есть пословица, поговорка и загадка. 
Мария Владимировна жила в деревне Цибирино, и каждый день в учебном году ей приходилось идти пешком до школы километра два-три. Но и летом она ходила по окружающим школу деревням, проведывала учеников. И как учительница литературы интересовалась не только народным фольклором, но и словами, ходящими только в данной местности.
Но вернёмся к Марии Степановне. В длинные зимние вечера, «управившись» по хозяйству, она шила, вязала, сучила пряжу. Однажды Верин заметил, что бабушка, навивая шерстяную нить на челнок, что-то мурлычет потихоньку. (Ребята делали домашние задания, и она не хотела им мешать).
Верин прислушался заинтересованно и тут же записал то, что понял, а позднее «обработал»:
Вьётся по полю дорожка,
По ней едет князь.
Он с дружиной осторожно
Объезжает грязь.
Приглянулась ему жёнка,
Жёнушка-жена,
Моя милая Алёнка,
Свет моей души она.
Князь остановился – вот моя изба,
В дверь, согнувшись входит сам,
Без поклона ото лба.
Ухмылку спрятав по усам,
Сказал: «Служанка мне нужна,
Мне подойдёт твоя Алёна,
Тебе уж больше не жена.
Но только это не измена».
И увёл он мою жёнку,
Мою прежнюю жену,
Мою милую Алёнку,
Мою новую княжну.
Верин был очень удивлён, когда записал эти слова – это через сколько же поколений прошла эта песня, если в ней упоминается гнусный поступок князя, когда такой князь мог отобрать от холопа или смерда его жену. Правда, сначала его покоробило созвучие князь - грязь, но потом стало понятно – это народное негодование.
 – Бабушка, – воскликнул Верин, – это очень старинная песня? А от кого ты слышала?
 – Э, милый, да ещё моя бабушка так-то певала. А, может, и её бабушка.
 – А расскажи, когда ты пришла в этот дом, тебе дед предложение делал?
 – Давно, касатик, это было, в 1923 году я здесь появилась. Дед твой Николай прислал сватов, уж откуда он меня – не ближняя деревня – увидел, не знаю. Ну, что, девка я была на выданье, так что, увидев такого красивого парня, не раздумывая, согласилась.
 – Только вот случай один на свадьбе произошёл, от него, я думаю, вся наша совместная жизнь с твоим дедом стала несчастной.
 – Что же случилось на свадьбе?
 – С первого взгляда ничего не случилось, - продолжает бабушка, - но, кажется, нас околдовали.
 – Зачем околдовывать жениха и невесту? Кому это надо?
 – Это бывало в старое время, хотя, может случиться и в настоящее. Я сама видела на одной свадьбе, когда ещё молодой была, что незваной явилась старушка, обликом похожая на ведьму. Ни слова не говоря, поставив к стене палку, она села за стол и стала есть. Все замолчали, веселье ненадолго прекратилось, пока про неё не забыли. Насытившись, старушка встала и, взяв свой посох, также молча вышла. Вскоре все о ней забыли, а вот жизнь у молодых была не очень счастливая. Но я отвлеклась. Слушай, что было дальше. Был у меня родственник – троюродный брат. Девка я была рослая, здоровая, работящая. Не скажешь, что красивая, но тем не менее, он в меня влюбился. Много раз он добивался моей руки, а я всё находила повод ему отказывать. Считала, что жених не должен быть родственником. Говорила – например:
 – Не пойду за тебя!
 – Почему? Чем я плох?
 – У тебя нет брюк-галифе.
 – Так я куплю!
В следующий раз он приходил в брюках-галифе. Я же находила новый повод.
Мать его (которой я тоже нравилась) уговаривала меня, выставляя достоинства сына. А тут дед твой Николай посватался, и я с радостью согласилась, и он мне понравился, да и от назойливых мух рада была отмахнуться.
Свадьба наша запомнилась на всю жизнь. Жених приехал за мной на тройке лошадей в санях расписных (зимой дело было). Здесь в Коромыслове возле дома нас встречали и из ружей палили, как водится, были ряженые. Так, Дмитрий Кашин был в шкуре медведя. Очень у него ловко и смешно получались повадки медвежьи. А сестра его Анна, её сейчас, как старую деву, называют «Кокуня», сидела за столом молодая, красивая. Отличалась от всех пышной и длинной русой косой. Столы ломились, чего только на них не было. И вдруг идёт к нам мать моего отказного троюродного брата (бабушка называет её по имени-отчеству: например, Анна Ефимовна). Подходит к нам Анна Ефимовна, а в руках у неё узелок. Подходит и говорит:
 – Поешьте, молодые, блинков. Я их сегодня испекла для вас.
И мы, дураки, накинулись на них, хотя на столе была прекрасная еда: и студень, и пельмени, и тушёная в печи золотистая картошка и много другой вкусной еды. Анна Ефимовна, конечно, поздравила нас, но я заметила злобный огонёк, сверкнувший в её глазах. Сейчас я с удивлением вспоминаю, с какой жадностью мы уплетали эти блины. А Анна Ефимовна всё приговаривала:
 – Ешьте-ешьте, блиночки вкусные, от всего сердца приготовлены.
Словно она на нас каким-то внушением действовала. Думаю, теперь, что эти блины были наговоренные. Оттого и жизнь наша счастливо не сложилась, муж пил, дети умирали. Николай мой делал гармони и даже баяны. Его и благодарили – вином угощали. Ох, и намучилась я с ним!
 – Уедет на санях или телеге по делам и нет его. Уже стемнеет, все глаза просмотрю в окно, а его всё нет. Пойду по дороге в ту сторону, куда уехал, а навстречу все обозы едут. Я спрашиваю мужичков обозных:
 – Не видели ли лошадь с телегой, а в ней мужичка спящего? Они отвечают, бывало:
 – Видели, как же – недалеко от села Шопша. Только не на телеге, а в канаве он лежит. Мы, было, хотели его поднять, а он мычит (еле поняли) не трогайте, мол, жена за мной придёт.
Я благодарю мужичков и бегом к тому месту, что указали. Ещё издали вижу стоящую смирную лошадь. Подбегаю, спускаюсь в канаву. Была молодая я, сильная, на руки его возьму и в телегу положу. Он – бесчувственное тело, я его привезу и в дом занесу. Но однажды подшутил: также его втащила в дом и, было, на кровать хотела положить. А он вдруг вскочил совершенно трезвый и хохочет, наверное, глядя на моё обескураженное лицо.
Так-то он добрый был, хотя как-то вспылил – принёс мне целый кулёк семечек, наверное, чтобы загладить вину. А я не приняла этого «подарка», отчитала его, ну, он и вспылил – хватил этот кулёк об пол. По всему полу семечки разлетелись. Также было однажды и с конфетами. Мастеровой был, золотые руки, гармони на заказ делал по всей округе. Его, конечно, угощали, через это и споили моего мужа. И вот зимой 39-го, когда морозы стояли под сорок градусов, поехал он на лошади, в санях, значит, в соседнюю деревню Холм. Мы всегда её так называли, а в последнее время к этому слову прибавили через чёрточку другое слово Холм-Огарёв.
 – Уехал и целый день не приезжал. Только вечером уже лошадь привезла его к конюшне – умная была, хоть и молодая. Привезла она мёртвое тело. Люди, что в конюшне управлялись, не сразу поняли, пока, постояв, лошадь заржала. Кинулись к саням, а Николай мой уже не живой. И не знали отчего он умер. Думали – пьяный замёрз. На виске у него было пятнышко, думали, может, лошадь (она молодая горячая) стукнула. Павел Иванович, брат заметил это пятнышко, и подумали тогда не стукнула ли лошадь копытом – она молодая, горячая. Но она была запряжена в сани и вряд ли смогла бы это сделать. Но всё же версия эта осталась. Повезли Николая ко врачу на экспертизу, в санях везли. Вдруг сани обгоняют верховые – двое всадников. Они подъехали ближе и, увидев покойника в санях, пустили лошадей в галоп. Снег, поднятый копытами лошадей, припорошил сани.
 – Кажется, это холмовские – братья Дмитриевы. Куда это с такой прытью они поскакали? Словно война началась или пожар случился. Но дыма не видно. – сказал удивлённо Павел Иванович, брат Николая.
 – Дмитриевы, говоришь, – словно вышла из забытья Мария, – это с ними у Николая случилась ссора.
 – Что-то я об этом не слышал. Какая ссора? Ты ничего об этом не знаешь, Саша?
В санях находился третий брат, Александр. Он тоже был в раздумьях и печали и, повернув к ним голову, лишь недоумённо пожал плечами.
 – Говори, Маня, – оба брата почти одновременно так обратились к новой вдове.
 – Эти братья, Костя и Фёдор, пришли к мужу моему, ещё живому (она всхлипнула) и попросили сделать баян. Деньги хорошие посулили. А Николаша отказал, мол, не успевает – заказов много. Пока, говорил, не могу принять ваш заказ. А эти – настырные, говорят, ты нам сделай, а остальную работу отложи. Муж мой сказал: не могу, мол, этого сделать, людям обещал, не могу слово нарушить. Слово за слово, и разгорелась у них ссора – те вспылили и, кажется, Фёдор пригрозил расправой. А они отчаянные, не будь меня, поколотили бы тут, в доме мужа.
 – Так,- многозначительно протянул Павел Иванович, – не ко врачу ли они поскакали, это чтобы нас опередить?
 – Да что ты, – засомневался Александр, – Николай ведь безобидный был, тихий. Такого убить – грех двойной!
 – Так, может, не хотели убивать, а получилось нечаянно, не рассчитали. Может, хотели только проучить. А теперь хотят загладить вину свою. Но, может, нам так кажется и ребята не виноваты. Посмотрим, если они выйдут от врача, а тот скажет, что в его смерти никто не виноват, кроме мороза и вина, то я буду уверен – виноваты, как раз эти братья. Иначе какой им резон опережать нас, гнать лошадей, если, конечно, у них в Холму никто не помирает.
Через пять минут они подъехали к медпункту, увидели привязанных лошадей и выскочивших из дома братьев. Их мрачные лица, бегающие взгляды и поспешность, с которой они вскочили на коней, словно подтверждали слова Павла Ивановича. Врач также подозрительно молчаливый (обычно разговорчивый), прячущий глаза, написал справку. По ней выходило – Николай замёрз. Павел Иванович показал на пятнышко и сказал:
 – А это Вы как объясните, мне кажется, был нанесён удар в висок, от которого и умер мой брат?
Врач после заданного вопроса немного смутился, но быстро сумел найти ответ:
 – Вы хотите сказать, что понимаете по медицинской части более, чем я, отработавший на этом месте много лет? Ваш брат был нетрезв, Вы об этом, конечно, знаете, и, очевидно, не удержавшись на ногах, падая, ударился виском о какую-то выступающую часть саней. Но, уверяю вас, не это пятнышко стало причиной смерти. А если вы недовольны моим заключением, ставите его под сомнение, то можете обжаловать его.
Врач от возмущения даже задрожал, глаза его засверкали. Павел Иванович пристально посмотрел на него и сразу понял, что его желание расследовать этот несчастный случай с братом упёрлось в непробиваемую стену. Он говорил, что в молодости служил в ЧК (чрезвычайной комиссии), правда, никто не верил, знал, как расследуются уголовные дела, связанные с убийством. Знал, что заключение врача порой открывает или закрывает расследование, основываясь на таком заключении, следователь ищет убийцу. Если врач утверждает, что орудием убийства стал нож, топор, молоток и так далее.
В этом же случае незначительное пятнышко на виске не является поводом для начинания уголовного дела. К тому же врач убеждён, что не оно, это пятнышко, явилось причиной смерти. Павел Иванович понял, что он не сможет пробить эту стену.
– Спасибо вам, доктор, за правильно вынесенное заключение, – сказал он, кивнув ему на прощание, не пожав руки, и так ни с чем они ушли.
Мороз был сильный, печь лишь немного подтопили, и пока стоял гроб, положенных три дня, даже вода в чайнике замерзала. Мария Степановна и не собиралась плакать, а поди ж ты, слёзы сами собой наполняли её глаза. Немного успокоившись, она продолжила:
 – Да, несчастливая была жизнь – муж пил, дети умирали.
Первый родился Слава – крепкий, плотный здоровячок. Ножки, ручки словно перевязанные, такие пухлые. Но ему не суждено было долго жить – года три ему было, когда он умер. Второго тоже Славой назвали – очень мне это имя нравилось. И тоже хороший был, крепыш, одним словом.
 – Мне, правда, говорили, – горестно вздыхает Марья Степановна, – чтобы я не называла второго именем умершего первого. Но не придала этим советам значения. И всё шло хорошо – ребёнок рос весёлым, здоровым и даже выделялся среди сверстников. У Павла Ивановича тоже был сын – Валентин. Это после у него одни девки пошли. Так сын его был бледным подобием Славы. Но однажды к нам приехала дальняя родственница из соседней деревни погостить. Приехала тоже с маленьким сыном, несмотря на то, что он был болен. Думали – простуда, ерунда, быстро пройдёт.
Дети все трое были почти одного возраста – года три-четыре. И, конечно нельзя было не допустить их играть вместе. Они играли, веселились, пока все не заболели. И тяжело. Вызвали врача, оказалась корь. А в то время как лечили. Чуть ли не дедовскими способами. Врач был бессилен и все трое умерли. Родился вскоре Виталий, хотя хотели тоже Славой назвать. Но тут же поняла, что так нельзя. Виталий родился не в пример братьям слабым, худым. Глядя на него, думала, что он не жилец на этом свете. Но ничего, вырос, окреп, крепок стал словно дуб.
 – Потом родилась Тамара. Тоже хорошая, крепкая девочка, бойкая. Но после осложнения от простуды (или гриппа) стала плохо слышать. Поездила я по врачам, да какое же лечение, только продували ушки. Но это не помогло, и вскоре она совсем слух потеряла. Один мальчишка - озорник Саша Алаичев учил её самым важным словам и не совсем приличным. Ученье всё же пошло впрок, и она отчётливо выговаривала, правда, гортанным, глухим голосом, «мама», обращаясь ко мне. Мужчин она называла «уфа». Сашка, очевидно, хотел научить её слову «усы». Женщин называла – «пата», очевидно от слова платок. Когда нужно было сказать о ком-то из знакомых, Тамара, живя ещё в деревне, подбирала своё определение. Так старушку Любовь Никитину, которая часто приходила в их дом, она определяла, упирая палец в щёку (может, были у Любови ямочки на щеках). Да и по всей деревне в те годы часто умирали дети. Так, на семью Дерябиных выпало несчастье в один год умерло десять детей. Что за болезнь на них напала, не знаю, только все перемерли. Умерли последними отец и недавно рождённый младенец. Их так и положили в один гроб - отца, а на его груди дитя.
Верин был удивлён, он не слышал о таком несчастье в семье его друга Коли Дерябина. Он спросил:
 – А Коля Дерябин чей, если все перемерли?
 – Все, да не все, осталась только будущая мать его и Лиды – Анна.
 – Почему же отец (настоящий его отец) носит другую фамилию Морозов?
 – Может, потому и осталась у Коли фамилия Дерябин, потому что все мальчики в семье умерли – в память о них фамилию хотели сохранить. Дети подрастали и, хоть тяжело было поднимать их, работая с раннего утра и до вечера в колхозе, но ведь и другим было не легче. А тут война началась, и почти все мужчины-колхозники ушли на фронт. Ушли и конюхи из конюшни, и меня с подругой Клавдией направили в конюхи. С тех пор, наверное, у меня появилась привычка вставать в любое время года в три часа утра. Не хочется вспоминать какая тяжёлая была работа на конюшне ухаживать за лошадями.
 – Потом наступил 1947 год – голодный, неурожайный год. Я не знаю, выжила бы наша семья, ведь в доме было хоть шаром покати, если бы к нам на постой не направили командира воинской части. Хотя война уже закончилась, но ещё проходили через деревню какие-то воинские части, шли обозы постоянно. И вот секретарь сельсовета Криулин ввёл в избу этого командира и сказал:
 – Всего на два дня, Мария Степановна. Возражений у тебя нет?
 – Возражений-то нет, вот только угостить нечем.
Военный сказал, сделав опережающий знак Криулину:
 –Вы, хозяйка, не заботьтесь, мне положен паёк хороший, так что это не вы меня, а я вас накормлю.
И действительно военный выполнил своё обещание, поддержал семью. Но через день часть снялась, и снова семье грозила голодная смерть. Но военный, понимая положение семьи, снова позаботился о ней. Окинув взглядом пустые полки, полати на печи, он заметил совсем ещё новые хорошие валенки.
 – Что вы хотите за эти валенки? Я могу предложить три мешка овса. Морозы стоят нешуточные…
Мария Степановна, конечно, с радостью согласилась на эту сделку. Так и выжили они в тот голодный год – кисель из овса варили и кашу.
Вспоминала она о постояльцах, которые постоянно у неё квартировали. Особенно в то время, когда Виталий служил в армии на Русском острове целых семь лет.
 – Постояльцы были разные – много было учащихся на трактористов в близлежащей МТС, практикантов и в колхозе, и на железнодорожной станции.
Но не все были честными, законопослушными. В душу им не заглянешь. Так одного по фамилии Горохов разыскивала милиция. Оказался известный вор. Другая постоялица, когда она ушла на работу, обокрала её. Третья вообще пыталась увести ещё малолетнюю дочь Тамару.
Но всех затмил молчаливый, серьёзный и даже помогающий по хозяйству парень. Утром он уходил, говорил, работает в МТС, вечером возвращался. И внезапно исчез, наверное, услышал, как Павел Иванович сказал ей:
 – Ваш постоялец какой-то странный. Где он работает?
 – Говорит, что в МТС.
 – Странно, я там часто бываю, но ни разу его не видел, а вы паспорт у него спрашивали?
 – Нет.
 – Обязательно спросите!
Наверное, постоялец слышал этот немаловажный для него разговор. И на следующий день исчез. Он пообещал отвезти картофель на рынок, поскольку, как он говорил, работает шофёром на грузовой машине.
Мария Степановна и дочь Павла Ивановича – Муза, вытащили несколько мешков картошки и ждали «шофёра» в условленное время. Но проходил час, другой, третий, а его всё нет. Дело уж к вечеру, ожидание, им становится ясно, напрасно. Вот к нам подходит с работы Павел Иванович, спрашивает удивлённо:
 – Куда вы собрались с этими мешками? Время торговли уже заканчивается?
Женщины рассказали ему о своей неудавшейся, запланированной торговле.
– Думаю, что этот шофёр больше здесь не покажется. Вы не проверяли вещи его на месте?
Мария Степановна кинулась в дом, проверила полати, где ночевал постоялец, и убедилась в правоте Павла Ивановича. Вещей не было. Это означало – постоялец заранее вынес их с целью больше не возвращаться в дом. Хотя вещи все уместились в один чемодан, но Мария Степановна не видела, когда он его выносил. Осталась лишь одна небольшая металлическая штучка. Она почему-то не показала её Павлу Ивановичу, подумала: «Пригодится в хозяйстве». Вышла, сказала:
 – Вещей нет, видно и в самом деле больше не появится здесь наш постоялец.
 – Давайте я вам помогу мешки обратно затаскивать, – не раздумывая больше, сказал Павел Иванович.
Ещё была жива бабушка Виталия – Люба (умерла в 1947 году). Она положила «штучку» в карман фартука, хотела показать её секретарю сельсовета Криулину. Он часто заходил в дома колхозников, был очень умный, всезнающий человек. Он-то и объяснит, что это за штучка и удовлетворит бабушкино любопытство.
Больше недели не заходил Криулин по каким-то причинам. Всё это время бабушка Люба управлялась с делами, топила русскую печь, залезая на полкорпуса, чтобы разжечь дрова. Но вот он пришёл. Тут же бабушка Люба показала «штучку»:
 – Ты уж, Борис Владимирович, знаешь, что это такое.
 – Знаю, а вы, Любовь Ивановна, и в печь, топившуюся, наклонялись, дрова шевелили, угли?
 – А как же? Нипочём не горят, сыроватые дрова. Пока разожгёшь, изругаешься, хоть святых выноси! Что же это, ведь знаешь, а, Борис Владимирович?
 – Это запал от гранаты и у вас, Любовь Ивановна, он мог в кармане от жара печи взорваться.
 – Ой, свят-свят – отшатнулась бабушка, – Боже, сохрани!
 – Нечего теперь бояться, я этот запал заберу, а вы опишите вашего постояльца, как его зовут, может, какие-то приметы…
Мария Степановна так и проработала на конюшне до пенсии, а вернее, до рождения Верина, чтоб сидеть с ним – родители его – Виталий и Вера работали.
 – Да, потаскала я мужа своего, сильная была молодой, ходила в девках, (а деревня наша лесной была) только деревья мелькали.
Мария Степановна закончила всего два класса. Учительница сказала:
 – Ну, девочки, вы закончили два класса, научились писать и читать. Этого вам и достаточно. Это нашим мальчикам нужно четыре класса проучиться, – им в Питер нужно будет ехать.
Интересно их обучали. Так учительница по арифметике, чтобы дети лучше запомнили, учила умножению:
Единожды един – шёл господин,
Единожды два – шла его жена…
- Помнится, послали меня с подругой поле серпами сжать. Мы молодые, здоровые подошли к полю и ахнули, как же нам такое громадное поле сжать?! Но делать нечего, надо наказ выполнять, как говорится: «глаза страшатся – руки делают». Стали мы жать, только серпы мелькают, а сами мы, чтобы дело веселее шло, песни поём весёлые, истории, в основном смешные, рассказываем, так смеясь и не заметили, как поле сжали.
В детстве Верин с сестрой Любой несмышлёными бегали за лягушками и даже пытались бить их палкой. Мария Степановна говорила им:
 – Это делать нельзя – это Божьи твари. Не бейте лягушек, это с виду они такие, а внутри у них всё то же, что и у человека.
Также увещевала не ловить птиц, не разорять гнёзд, Божьи создания. До страсти любила кошек, они всю её жизнь были с ней в доме. Говорила:
 – Не мучайте кошку, она поможет в рай попасть.
 – Это как же, бабушка Маня? – удивлялись дети.
 – А вот умрёте вы, будете в рай по горе крутой карабкаться, киска лапку и подаст.
Но как ни любила Мария кошек, а однажды ей пришлось отдать любимую кошку в руки соседа. Пришёл он к ней и сказал:
 – Тётка Маня, отдай мне свою кошку, она у меня цыплят таскает.
 – Не отдам. Что ты с ней сделаешь?
 –Увидишь. По-хорошему прошу, отдай добром.
Отдала она кошку, сосед её тут же убил.
Долго она переживала, жалела, что сама в руки жестокому человеку отдала свою любимицу. Прошло недели две, снова пришёл сосед и говорит:
 – Прости меня, тётка Маня, не твоя кошка цыплят таскала.
Любила Мария Степановна и собак, с одной из них произошла целая история.
Жила у неё собачка довольно редкой породы для деревни – болонка. Белая, пушистая, добрая и ласковая, и к тому же умная. Спала у неё в ногах. Мария на неё не нарадуется. Приходили к ней многие, просили собачку отдать. Предлагали хорошую цену. Она же говорила:
 – Хоть горы золотые сулите – не отдам!
Ни с чем уходили люди, а Мария остаётся со своей любимицей. Но пришёл голодный год, не стало продуктов первой необходимости. Соль ценилась на вес золота. Тогда и пришла та женщина, что уже раньше приходила за собакой, да ни с чем уходила. В этот раз она предложила за неё неслыханную цену – два пуда соли (за такую же цену отдали и фамильный граммофон). Не устояла Мария – позарилась больше не для себя, для семьи. Отдала собачку.
Проходит день-другой, на третий день разыгралась сильная метель. Такая метель, что и на улицу не выйдешь. Смотрит она в окно, говорит:
 – Как вьюга разыгралась – света белого не видно.
Вдруг видит – её любимая собачка пробирается к дому, вся залепленная снегом. Выбежала Мария, невзирая на брошенный ей в лицо снег. Схватила собачку и быстрее в дом. Там она её отогрела, накормила и та снова легла в её кровать.
 – Верну соль и ни за что больше не отдам собачку!
Но та женщина больше не пришла.
Вся жизнь её прошла в заботах. Особенно заботилась она о глухонемой Тамаре. Она вышла замуж за столяра Аскольда из села Макарово, что невдалеке от Ростова. Жили они в поселке Семибратово, работали на заводе, у них появилось двое детей – Оля и Серёжа. Но Тамара буквально каждый день приезжала к матери, на два часа в 13.00 приезжала, а в 15.00 уезжала. И пока она стояла на остановке, а частенько автобус запаздывал и мог вообще не прийти, Мария смотрела то в одно, то в другое окно, вслух комментируя её стояние, и если это продолжалось долго, то доставалось и водителю автобуса, и даже Тамаре:
 – Что же так долго нет автобуса, хоть бы голосовала машины, стоит, как истукан! Да, – говорит она, - «ждать и догонять – хуже нет, в суд идти – суда не найти!»
Павел Иванович после смерти жены прожил в кругу семьи недолго. Семья постепенно распадалась. Сначала Муза, дочь его, расставшись с Борисом Комаровым, нашла нового мужа – Евгения и покинула отчий дом. Жила она невдалеке – в деревне Ясеневке (по-старому называли МТС). Правда, дом построил Борис, но ушёл от неё, оставив этот дом. Евгений тоже был хозяйственный, так он выложил изразцами печь.
Внучка Люся Чачина рано вышла замуж за Алексея, одного из многочисленной семьи Крутовых, что из деревни Шалаево и лишь изредка, раз или два в неделю, появлялась в родном доме. Но всё же она ходила за дедом. Дольше всех с ним прожил Саша Чачин. Его по-свойски называли за глаза «Разливной». Ещё обучаясь в селе Вятском на тракториста, отмечая какой-нибудь праздник, он разливал вино. После, работая уже в колхозе, его вновь стали так называть, видно, ему нравилось это занятие. Но потом и он, женившись, стал жить на станции Коромыслово.
Борясь с одиночеством, Павел Иванович часто, практически каждый день, приходил на посиделки к Марии Степановне, где уже сидело 3-4 старушки. На буднях у неё собирались женщины её возраста, обсуждая житейские, деревенские дела, а иногда брали и выше. Однажды, когда и Верин был, в избе работал телевизор. Транслировался концерт русских народных песен. Находившиеся в избе с удовольствием слушали хорошие песни, обсуждая каждую пропетую. Вдруг Павел Иванович с большим вниманием прослушал одну из них, вполголоса повторяя слова: «Помнится, там были такие строки:
Какая песня без баяна,
Какая ж зорька без росы,
Какая ж Марья без Ивана,
Какая ж Волга без Руси!
Вдруг он воскликнул, и все обратились к нему:
 – Это же на мои стихи песня сложена. Да как же, точно я посылал в Москву эти стихи. Правда, ответа не дождался. А они там, вишь, их на музыку положили!
Верин, в свою очередь воскликнул:
 – А я, дядя Паша, и не знал, что Вы стихи пишете. И много Вы написали?
 – Ну, много - не много, а почти целая тетрадь.
 – А можно мне посмотреть?
У Верина в школе любимый предмет была литература. Учительница по этому предмету Мария Владимировна Державина выделяла его из класса, называла «лучом света в тёмном царстве». Ведя урок по программе, она пыталась что-то добавить от себя. Пыталась посеять семена культуры и просвещения в души учащихся. Также пыталась просветить детей, и другая учительница Лилия Владимировна Лукьянова, она читала классу книги, в котором была классным руководителем. Кажется, эти книги, призывающие к добру, справедливости, восхваляющие подвиги, не относились к школьной программе. Эти книги призывали любить Родину.
Читала Лилия Владимировна с выражением, четко, звенела своим мелодичным голосом Она вела школьные линейки, запевала сильным, звонким голосом:
Близится эра светлых годов,
Клич пионера: всегда будь готов!
Ребята, выстроившиеся по шеренге, подхватывали песню. Шествуя вдоль рядов линейки, вместе со знаменосцем и барабанщиком, Лилия Владимировна своим голосом перекрывала слабые детские голоса.
Все учителя знали хорошо свои предметы. Трое из них: Антон Трофимович Панасенко (бывший директор), Николай Александрович Булкин и Полина Михайловна Савина бывшие фронтовики. Антон Трофимович потерял на войне ногу, Николай Александрович кисть руки.
Внук Полины Михайловны отыскал в интернете сведения о её боевом пути. Она была санинструктором на фронте (носила другую фамилию) и только за время Минской операции вынесла с поля боя более пятисот раненых бойцов.
Все учителя, если была необходимость, могли заменить друг друга на уроках. И не удивительно, что учительница точных наук Полина Михайловна написала стихотворение, подражая Лермонтову, дабы урезонить самый буйный седьмой класс школы. Автор попытался воспроизвести его:
Ой, вы гой еси,
Добры молодцы- семиклассники.
Ой, да не гоже вам слушать шутки соседа
По парте. Они принесут вам только беды.
Ой, да скажите вы ему:
«Если не хочешь носить суму,
Тогда слушай, что учитель говорит
Он в твою жизнь претворит
Знания. Вложит их в души
Не пропусти их сквозь уши
Эти знания так важны
В жизни твоей очень нужны»
Ой, вы гой-еси,
Добры молодцы-семикласники.
Ой, да не гоже вам на уроках шуметь,
Смеяться и песни петь.
Учителю будет трудно вести урок
И пойдет ли он впрок.
Правила дисциплины блюди
Тогда выйдешь в люди.
 
Голодные годы ( нач. 60-х). Мария Степановна, Вера и Виталий с дочкой Любой

 
Деревенский праздник, мальчик Валера Параунин стоит спиной, Коля Балдин, Саша Зайцев, Люба Адмиралова, тётушка Надежда с дочерью Люсей Карху, маленький автор, бабушка Татьяна, Пётр Карху (финн), Мария Степановна

 
Николай Параунин

Мария Владимировна застыла возле стенгазеты, подняла очки выше глаз, приблизилась и удивление преобразило её лицо.
Затея Марии Владимировны узнать у родителей пословицы, поговорки, загадки, увенчалась успехом. Почти все ученики принесли. Так незаметно она приобщила ребят к народному творчеству. Скорее всего она сама собирала местный фольклор. Но вряд ли она могла подумать, что наши родители, постоянно в вечных трудах и заботах, пишут стихи. А уж о дедушках и бабушках, прошедших лишь два, от силы четыре класса, и говорить нечего.
Верин вспомнил о Марии Владимировне (тогда он ещё учился) и загорелся идеей – вот он порадует и удивит учительницу, принеся ей стихи деревенского поэта. Павел Иванович не спеша достал довольно объёмистую тетрадь со своими стихотворениями.
 – Можно я перепишу? – спросил Верин.
С загоревшимися глазами он перелистывал тетрадь. Она была почти полностью исписана. Кроме стихов там были записаны какие-то мысли, события, воспоминания из прошлого и краткая родословная. Верина в тот момент интересовали только стихи и на другие записи он не обратил внимания (о чём, повзрослев и уже не имея возможности их прочитать, он жалел). Он списал с десяток понравившихся ему стихов на разных листках. С чувством исполненного долга Верин отложил дома эти листки и по детской безалаберности забыл о них. Тем более летние каникулы только начинались, и он позабыл обо всём, увлечённо отдавшись детским играм. Во что они только ни играли, но особенно предпочитали: лапту, городки, ну и, конечно, прятки и вышибалы (два игрока пытаются выбить мячом выстроившихся в линейку игроков). Лишь через много лет он, разбираясь в бумагах, наткнулся на эти листки. Но большая часть их была утеряна, сохранилось только два. Но и этим Верин был рад и с упоением прочитал стихи, понимая какую совершил ошибку, так невнимательно отнесясь к творчеству деда. Вот эти стихи:
Была путь-дорога,
По ней ходили ноги,
Гремели-тряслись телеги,
Колёса крутились еле-еле,
Но изменилось время,
Облегчило наше бремя,
Промчался по дороге автомобиль,
По асфальту, не поднимая пыль.
И нам нужна хорошая дорога,
Чтобы вела от крыльца и до порога.

***
Время – арбуз перезревший,
Ешь его и стареешь,
И медленно, как вода,
Куда-то уходят года.
Из пустого в порожнее
Перекладываешь пережитое,
И жизнь стоит на месте,
Если нет в ней интереса.
Но прочь мысли эти!
Есть одна надежда – дети.
Они продлят наши года,
И жизнь удастся тогда!
Было ещё одно незаконченное стихотворение:
И вновь нам ждать, как пробужденье
От зимнего долгого сна
Весеннего снегодвиженья,
Как землю пробудит весна
Весна придёт, сойдут снега,
Разбудит почки тёплый ветер,
И явит зелень вечную всегда,
И будет долог светлый вечер…
К счастью, что-то надоумило Верина спросить тогда:
 – А ведь Вы, Павел Иванович, воевали? Расскажите! Я слышал, к Вам пионеры приезжали из Великого Села. Спрашивали Вас о боевом пути.
 – Да, были такие весёлые ребята с красными галстуками. Интересовались сколько я немцев убил, – Павел Иванович усмехнулся, покачал головой, – Ничего– понравились мне. Только с какой они стороны на войну смотрят. Ведь наши солдаты не стремились убивать, это они делали поневоле, Родину защищая. Но всё равно пионеры эти мне понравились, и я им наш фамильный самовар подарил двухвёдерный. А об заслугах нечего и говорить, ведь я родился в 1898 году и по возрасту меня направили в хозяйственный полк. Одну лишь медаль заслужил «За боевые заслуги». Только никого не убивал, а коней спасал.
ЧЕЛОВЕК НА ДОРОГЕ
Становилось зябко. Парни были разогреты ходьбой и разговором за две минуты до того, как склонились над распростёртым телом. И остановившись, сразу почувствовали холод. Так бывает с наступлением осенних холодов, когда ещё организм не привык к ним. Выходишь таким тёмным промозглым осенним вечером из дома на гулянье, тебя охватывает холод даже до дрожи в теле. Но стоит пройтись по деревне, встретиться с друзьями, завести с ними разговор ещё дрожащим голосом и становится теплее. Словно включаются дополнительные функции организма, защищающие от холода.
Но теперь они почувствовали, как холодными пальцами стужа залезала под не полностью застёгнутую одежду. Ещё пару минут назад им было почти жарко. Каково же человеку, лежащему на земле (дорога ещё не заасфальтирована). Но он, кажется, без сознания.
 – Надо его отнести в сторону от проезжей части. Не поехала бы запоздалая машина, ещё раз на него наедет в темноте, – первым сообразил Юра Курилов.
Взявшись вчетвером, они перенесли человека на обочину. Человек при этом застонал.
 – Кажется, у него нога или обе сломаны – сказал Слава Ерёмин.
Парни, почти мальчишки (Верину и Василию Егорову около двадцати лет, остальные моложе) впервые столкнулись с такой трагедией. Находясь в конце деревни, они обернулись к ней лицом, и с надеждой всматривались – не идёт ли кто из взрослых. Но никого не было видно, лишь какой-то гул, шум шёл от почти всех жилых в то время домов.
Они прислушались: неясные слабые голоса уловил их слух, но, может, это где-то работал громко включённый телевизор? Услышали только глухое мычание, ещё стоящих в хлевах коров, телят, овец и коз. Лишь отчётливо прозвучал крик запоздавшего петуха (ему откликнулись другие).
 – Никого и не видно – с досадой сказал Слава Егоров.
Они посмотрели на ближайший дом Москвиных. Но там уже жили старики одни. Дети их уже покинули. Совсем недавно Михаил, их сын, переехал в посёлок Семибратово. Другой, Роман, ещё раньше куда-то далеко.
Михаил – инвалид, большой, рослый, он прихрамывает на своём протезе. Очевидно воевал, на войне и потерял ногу. Он с 1925 года, раньше напротив дома на дороге можно было видеть инвалидную машину
Сейчас старики спят, в окнах нет света.
Немного лет спустя, когда старики уйдут в мир иной, дом будут продавать (в колхоз). И Верин будет наблюдать в окно надолго запомнившуюся картину. Михаил, очевидно сошёл с автобуса, шёл один. Завидев ещё издали родительский дом, он остановился, поднял руку и поклонился родному дому почти до земли. Всё в этом поклоне было: и радость встречи, и грусть расставания с невозвратным прошлым. Наверное, в этот миг мелькнули в его памяти картины прошедших детства, юности. Отсюда он уходил на фронт здоровым, молодым парнем, сюда же вернулся, но не совсем полноценным человеком. Скорее всего, расставшись с домом, он больше никогда не придёт сюда. А дом постигла печальная участь. Его забрал колхоз, и поселилась в нём пара: жена и муж.  Жену звали Геля, мужа – Лёва. Работали они на скотном дворе. Задворками носили молоко и мясо с фермы, носили незаконно, короче, воровали.
Он, Лёва, оказался вором. В 90-е годы кругом вырастали дачные посёлки. Потребовались сельскохозяйственные инструменты – вилы, лопаты и. т д.  Он «добывал» их по деревням, чтобы за бутылку продать дачникам. И однажды под утро запылал его дом.  Лёва уже сидел в «местах, не столь отдалённых», а отчаянные люди таким образом хотели удалить вора из деревни. Удалить такой ценой. В сгоревшем доме обнаружили множество сельскохозяйственных орудий: лопаты, грабли, вилы и. т.д. Со сгоревшими, конечно, черенками. И когда Лёва вернулся, отсидев положенный срок, то жить ему было негде, и он попросился к матери его гражданской жены (она нашла другого мужа). Мать жила в деревне и на какое-то время приютила Лёву.
Но долго терпеть его поведение и буйный характер она не могла и попросила Лёву освободить дом. Лёва нашёл место проживания и одновременно работу в одном близком от деревни кафе. Рядом с кафе в клетке находился медведь. Лёва, сметая мусор возле клетки, даже разговаривал с ним. Они привыкли друг к другу. Но однажды, когда Лёва был во хмелю, убирая возле клетки, он вымел что-то съестное. Медведь, зорко следивший за движениями Лёвы, тут же высунул лапу в надежде схватить пирожок или что-то подобное. Лёве это не понравилось, и он до такой степени осмелел, что пнул ногой медведю по лапе. Медведю, в свою очередь, не понравилась грубая выходка Лёвы и он отмахнулся слегка, но повредил ногу Лёвы. Лёва не соблюдал чистоту и санитарию, не обработал, как следует рану и вскоре началась гангрена. Не получив вовремя медицинской помощи вскоре Лёва умер.
Из деревни Селищи много учеников приходило на остановку автобуса на противоположной стороне дороги. Они учились в Шопшинской школе, наши школьники (из Коромыслова) в Шалаевской. И пока не было автобусов, раздавались не злые, но насмешливые возгласы:
 – Эй, ты, Герой (прозвище)!
 – Он-то герой, да с дырой, ха-ха!
С другой стороны – вызов:
 - За такие слова ответишь. Иди сюда, если не боишься!
 – А чего бояться?
 –Узнаешь, какая у меня рука – Герой показывает мускулатуру.
Но в ответ смех:
 – Это не мускулатура, а вата! Ваша вата слабовата!
Но их примиряет подходящий автобус.

* * *
Парни с надеждой перевели взгляды на следующий дом - Коротковых. Семья состояла из трех человек: отец Леонид, мать Софья и их сын Игорь. Софья рано ушла из жизни. Она провожала сестру, которая жила на Украине, на поезд. На станции, уже посадив сестру в вагон, она по какой-то неосторожности попала под колёса поезда. Игорь в ту пору уже был женат и жил в деревне Шалаево. Леонид часто задерживался на работе и, чтобы дом не пустовал, перевёл из лесной деревни Селищи, деревни, которая постепенно приходила в упадок, свою мать Настю. Так вот, Леонид поселил в опустевший дом свою мать Настю. Бабушка Настя, тогда ей было лет 70, часто встречалась гуляющим парням. Она разыскивала загулявшего сына, спрашивала:
 – Парни, Лёнчика Коротка не видали?
Парни пожимали плечами, говорили коротко:
 – Нет, не видели.
И Настя шла дальше по «ильинской» дороге по направлению к станции, искала сына. Она ещё устроилась на работу в ремонтную мастерскую, которую по привычке называли МТС. Она сторожила – работа ночная, как раз по её бессоннице. С ней произошёл замечательный случай.
Был один парень, Сергей Гущин, он ещё часто приходил в нашу деревню, и в будущем выбрал себе жену из нашей деревни. Она, правда, приезжала в гости из города. Этот Сергей, очевидно, работал в МТС водителем и как-то, подпив, уже поздним вечером, решил прокатиться на своём грузовике и покатать девушек. Как-то проник на территорию, но тут перед ним непреодолимой преградой встала бабушка Настя.
 – Не пущу - говорит, - уйди от греха!
 –Ты меня не пустишь, меня? Да будь вас хоть десять старушек, таких божьих одуванчиков, и то пройду!
 – Не пущу, пройдёшь только через мой труп!
 – Я сказал пройду, – и Сергей, бесцеремонно оттолкнув бабушку Настю, направился к автомашине. Он завёл её и уже хотел трогаться, но бесстрашная старушка легла под колесо.
Сергей, как ни был пьян, но проехать через верного стража не мог. Он вышел из машины, вытащил Настю, отвёл в сторону, даже, кажется, посадил на лавочку. Снова за руль, а Настя вновь под колесо. Так продолжалось несколько раз, пока Сергей не плюнул с досады, но, немного протрезвев, с восхищением посмотрел на храброго стража. Так и пришлось ему уйти ни с чем.
Странная напрашивающаяся аналогия с таким роковым колесом случилась вскоре. В этот дом Коротковых приходил по осени парень-тракторист, довольно высокого роста, но узкий в плечах, худой, молчаливый. Был он из другой деревни, кажется, из Цибирино. Но приходил он, конечно, не к бабушке Насте. Каждую осень в 70-х годах в колхоз по соглашению присылали на сельско – хозяйственные работы «рабочих». Так называли студенток техникума из Великого Села. Это были исключительно девушки.
И в тёмные сентябрьские ночи к домам, куда подселили девушек, приходили парни со всей округи, не только деревенские. Помнится, этот парень, а имя его и фамилию стёрло из памяти время, почти каждый вечер приходил к дому Коротковых. Очевидно, ему понравилась одна из девушек. Девушки квартировали у бабушки Насти. Так и видится до сей поры, как из темноты вырисовывается его узкая, слегка покачивающаяся фигура. Девушки выходили к парням, он был с ними, но всё время молчал. Может быть, ему было довольно лишь взгляда на свою тайную избранницу.
И вот этой холодной, сырой осенью (хотя и всё лето 1978 года было холодным и дождливым) случилась трагедия. В деревне стало известно, что этот юный молчаливый тракторист погиб под колесом трактора.
И что было из ряда вон выходящее – это то, как он погиб. Целая группа парней, очевидно, пьяных и, наверное, шутя насильно сунула его под колесо.
В этом же году погиб его отец. Он свалился вместе с трактором в карьер.  Дело было тёмное, но создавалось впечатление, что парень застал эту группу на месте преступления и пообещал донести на них. Или то была глупая, пьяная шутка, попугать парня, сунуть его под колесо, чтобы оно, лишь коснувшись его, остановилось. Но тракторист был пьян, значит, без тормозов, и случилось непоправимое. Двое из этой компании учились в одном классе с Вериным. Тракторист был Лёша Поляков, он и взял на себя всю вину и получил срок 11 или 12 лет. Ещё один, Майоров, уже взрослый мужик, тоже тракторист, отбывал, но значительно меньший срок.
Много лет спустя Верин с удивлением узнал, что второй его однокашник, Андрей Жохов, был лидером и, возможно, зачинщиком этой шутки. Он же пригрозил Лёше, если он не возьмёт вину на себя, то ему будет плохо. Андрей высокий, общительный и умный парень. Его исключили в детстве из одной школы за какой-то проступок. И его перевели в нашу Шалаевскую школу. Классным руководителем была Савина Полина Михайловна. Она всеми силами отбивалась от такого ученика. Говорила директору Бардину:
– У меня достаточно и без него таких же трудных подростков, занимающихся своими делами на «камчатке» во время уроков.
Но директор убедил, и Полина Михайловна с удивлением обрела не школьного хулигана, а хорошего помощника. И учился он неплохо, был эрудирован, знал все книги в школьной библиотеке и даже советовал многим прочитать ту или иную. Полина Михайловна не могла нахвалиться на него. Он даже в шутку, конечно, пытался перевоспитать «камчатцев». Участвовал в школьной художественной самодеятельности. Неплохо пел и выступал в концертах в новом Шалаевском клубе (ДК), построенном для колхозников.
Но он вышел сухим из воды. Однако грех был за душой, и для искупления этого греха потребовалась высокая плата. Так Поляков, выйдя из тюрьмы, снова работал на тракторе, но пил и во время пахоты по странному стечению обстоятельств выпал из трактора под «роковое колесо», трактор не остановился, и он был запахан. Жохов тоже ушёл в расцвете сил в мир иной, и тоже виной был зелёный змий.
В следующем доме, который раньше занимала семья Дерябиных, теперь жили мать и дочь Колобковы. Парни, а особенно Верин, с сожалением вспомнили о Коле Дерябине. До переезда в другую деревню это был хороший товарищ. И то, что в юности с ним произошло, удивило и огорчило его друзей.
Семья жила не богато, как и многие в деревне. Николай был влюблён в технику, поэтому, наверное, поступил в ГПТУ, что в посёлке Семибратово. Наверное, он просил у родителей мотоцикл, но они еле сводили концы с концами и не могли исполнить желание сына. Но желание было таким сильным, что он поддался влиянию таких же юнцов и согласился участвовать в угоне мотоцикла. Предприятие удалось, успех вскружил голову, и с юношеским безрассудством компания угнала ещё несколько мотоциклов.
Его обвели вокруг пальца, уговорив, что разобранные части мотоциклов будут храниться до поры, до времени на чердаке его бани, а дом уже пустовал. К тому же угнанные из посёлка Семибратово их вряд ли будут искать в Коромыслове. Возможно, он не угонял мотоциклы, а только позволил хранить их у себя. Он согласился, а когда это несложное дело открылось, подростки всё свалили на него одного.
Был суд и запомнилась фраза одного владельца мотоцикла, когда суд приговорил Николая, кажется, к трём годам колонии.
– Вы лучше дайте нам этих парней. Мы их поодиночке подбросим вверх над асфальтом 2 раза, один раз поймаем.
Но этот урок не прошёл для Николая даром. Выйдя на свободу, он сразу устроился на работу, конечно, водителем грузовой машины, так он любил технику. Это уже был высокий, красивый парень и если в детстве он не любил свою бабушку Шуру, называя её не очень ласково, то сейчас он переменил своё отношение к ней. Бережно вёл её под руку, сопровождая, например, на почту. Николай женился на Надежде Саловой (тоже однокласснице Верина) у них появилось двое детей. Жизнь его наладилась. Но короткое замыкание в кабине автомашины во время ночной стоянки (он был дальнобойщиком) прервало его жизнь. Заметили поздно, кабина была заполнена полностью дымом, а когда разбили стекло, вспыхнул огонь.
Когда-то перед войной в этом доме Дерябиных был колхозный детский сад. Отец Коли и сестры Лиды – Дмитрий Морозов. Это смугловатый, худощавый человек, темноволосый, среднего роста. Возможно, у него был брат, имеющий детей, и поэтому Дмитрий согласился не давать им свою фамилию Коле. Может, фамилия Дерябин менее распространена по России, чем Морозов. Так или иначе, но Коля носил фамилию матери. Дмитрий работал в дорожном управлении (наверно ДСУ), ремонтировал дороги. Перед деревней Ясеневка, у самой дороги стоит «дорожный дом», очевидно, в нём жили работники этого управления. Но когда семья решила переехать из Коромыслова, то в этом доме им места не нашлось. Невдалеке стояло здание, напоминающее барак (оно давно снесено). Там и поселилась семья.
Из далёкого детства вспоминается поход за малиной. В этот поход отправились: Мария Степановна, Шура Дерябина (бабушка Коли) и мы, дети. Надо было пройти три деревни: Чернево, Морозово, название третьей не запомнилось, чтобы прийти к большим валам, на которых в изобилии росла малина. Идти было далеко, и мы решили отдохнуть, сели на траву и мы, дети, с интересом слушали разговор старших. Так, Шура Дерябина жаловалась Марии Степановне. Показывая распухший безымянный палец с врезавшимся в него обручальным кольцом, говорила:
– Не знаю, что делать мне с этим кольцом, Маня. Ведь его не распилишь. А палец уж немеет, токает.
Мария Степановна ответила:
 – Ты с этим делом, Шура, не затягивай, обратись к врачам. А то можно и пальца лишиться.
Передохнув, пошли дальше. Запомнилось место отдыха: там росло какое-то необыкновенное, раскидистое, но уже засыхающее дерево. Дорога здесь расходилась на двое: одна вела к Холм-Огареву, вторая дорога к Черневу. Мы отправились по второй. Придя к месту, мы обрадовались, увидев кусты малины с обилием ягод. Но охотников до малины было уже предостаточно. Одна женщина, оглядев нашу компанию, и видя в нас конкурентов, с начала завела оживлённый разговор. Однако лишь наши бидончики наполнились наполовину она, как-бы между прочим, известила нас:
 – Ой, ящерица проскользнула!
 – Как ящерица? Разве они водятся здесь? – почти одновременно вопросили Шура и Мария Степановна.
 – Водятся! Разве вы не знали? Тут и змеи ядовитые иногда проползают. Намедни женщина, словно ужаленная, выскочила из малинника и побежала – к дому наверно. Бежала и кричала:
  – Змеи, ой, змеи!
Наши бабушки снова переглянулись, но уже более испуганно и инстинктивно, увлекая и нас за собой, стали пятиться от этой женщины. Кажется, эта женщина уткнулась лицом в листву и даже послышался заглушённый этой листвой смешок. Только бабушек было уже не остановить. Им стало не до малины – скорее бы унести ноги от этого места. Так и не набрав до целых бидончиков, мы пустились в обратный путь.

СТРОИТЕЛИ ИЗ ОСЕТИИ
Юра Курилов шёл по деревне, а это был 1977 год и, почти поравнявшись с почтой, глянув на соседний дом, он увидел странную картину. Возле дома ходили смуглые темноволосые люди. Один богатырского телосложения разжигал самовар прямо на улице. Клал в дымящуюся трубу самовара щепочки. Потом усаживался на табуретку перед ним и смотрел на него задумчиво.
Двое других, выбрав два толстых дерева, стоящих параллельно, устраивали турник. Было их человек пять-шесть, молодые, спортивные, красивые парни. Шестой, очевидно, старший над ними, был лет пятидесяти.
Юра был немного удивлён – дом до этого пустовал. Когда-то этот старинный дом, некрашеный, но покрытый узорами, был самым высоким в деревне, так как стоял на «горе». Его, по рассказам старожилов, можно было видеть в ясную погоду от Великого Села. Другие дома не просматривались с такого расстояния (километров восемь). Сюда и поселили этих южан, которые намеревались построить ферму и увезти домой каждому по машине «жигули». Был в то время такой закон: нанимался наш местный строитель к председателю колхоза и ему обещали в месяц 150 рублей. Представители же южных республик, договариваясь о той же работе, получали значительно большую сумму.
Самый очевидно общительный и обаятельный из этой бригады, приподняв приветственно руку, обратился на чистом русском языке к Юре:
 – Постой, дорогой. Ты местный? Можно с тобой на – ты?
 – Да, я здесь живу, и я не начальник, чтобы на – вы ко мне обращались.
Южанин рассмеялся по-простому, не высокомерно:
 – Тогда давай познакомимся, дорогой. Меня зовут Витя, это – Эдик, он гимнаст, крутит на турнике «солнце», поэтому и турник устраивает, а помогает ему Сулико. Он тоже спортсмен (как и мы все), занимается лёгкой атлетикой. А этот серьёзный мужчина, что мечтает попить чай из русского самовара, Руслан. Он штангист, жмёт 180 кг.
Они уже стояли рядом и жали друг другу руки.
 – Ты тоже спортсмен? – улыбнулся по-доброму Юра.
 – Да, конечно, дорогой, э-э, Юра! Я занимаюсь вольной борьбой. У меня к тебе, Юра два вопроса: видишь ли, нам выдали на старой ферме (ты, наверное, уже знаешь, что мы будем строить новую) мясо. Так вот, нет ли в деревне у кого-нибудь в огороде зелени. Мы, осетины, мясо едим только с зеленью. (Зелень расщепляет мясо).
 – Нет, ответил Юра, – я не знаю такого огорода, чтобы в середине апреля росло что-нибудь в этом роде.
 – Жаль, придётся в таком случае использовать молодые, сочные стебли лопуха. Он, я вижу, дорогой, растёт здесь в изобилии.
Юра не удивлён, вся детвора весной «паслась» на овинниках и лугах. Какую только траву ни поедали, первую, конечно, щавель, дидель сладкий, иван-чай. Высасывали сладкие цветки петушков, как их называла Мария Степановна, а вскоре поспевала земляника. Они, конечно, очищали от твёрдых волокон и сахарные стебли лопухов и тоже ели.
 – И второе, дорогой Юра, у меня есть портативный магнитофон, и я хотел бы прогуляться с ним вечером по деревне. А ты, дорогой, не составишь ли мне компанию. Заодно расскажешь о деревне и познакомишь с местной молодёжью. Да, кстати, у меня два магнитофона и один в знак нашей новой дружбы, дорогой, я могу подарить тебе.
«Так – подумал Юра – магнитофон мне бы, конечно, пригодился. Но этим подарком он может обязать меня выполнять всё, что захочет. Я буду зависеть от него».
А вслух сказал:
– Да, нет, не нужно, магнитофон есть у моего брата Жени. Я сейчас пользуюсь им.
 – Хорошо-хорошо, не нужно, так не нужно. Но прошу тебя, дорогой Юра, приходи вечером.
 – Это можно, приду.
Вечером парни уже собрались возле одного дома – Алаичевых. Там была широкая лавка и фонарь на столбе освещал это место возле палисадника. Было уже темно, где-то в начале второй декады апреля. В вечерней тишине щёлкали скворцы. И парни были немало удивлены громко и чисто раздававшейся музыки и словами задорной, большинству ещё незнакомой песни Аллы Пугачёвой:
Папа, подари,
Папа, подари,
Папа, подари
Мне куклу!
За этой песней вторая, тоже незнакомая, но ставшая, пожалуй, самой популярной песней 77-го года. Песня про студента:
Во французской стороне
На чужой планете
Предстоит учиться мне
В университете…
Но вот они подошли, Юра и Витя. Общительный южанин перезнакомился со всеми. И всё лето 1977 года, пока осетины строили ферму на 200 или 250 голов скота (в 90-е годы, к сожалению, была разобрана предприимчивыми людьми) Витя ходил с нами. Рассказывал о своём народе, о городе Орджоникидзе, где он жил. Говорил, что, если случается у них свадьба, то:
 – Сколько у вас бывает на свадьбе гостей?
 – Ну, человек 40-50, - отвечают парни.
 – Сколько? Почему так мало? У нас собирается тысяча человек. Каждый, кто проходит через селение, неважно какой он национальности и веры, и цвета кожи, каждый прохожий гуляет на свадьбе, и никто не отказывается, чтобы не обидеть хозяев.
Почти с начала своего пребывания южане организовали танцевальные вечера. Расчистили площадку и под магнитофонные современные записи они заняли досуг молодёжи деревни на всё лето. Песни Тухманова, например, «По волнам моей памяти», «Под музыку Вивальди», песни популярных ВИА звучали каждый тёплый в том году летний вечер. Парни, до этого бренчащие на гитаре такие ходящие в народе песни:
Почему в 17 лет
Ночью парню не до сна,
Почему в 17 лет
Песня немного грустна.
Плачут гитары,
Ну, что же и пусть…
Или старую американскую песню:
Вернулся, мама, я домой,
Но не встречаешь ты меня.
О, мама, о, мама,
Где же ты, о, где же ты?..
И изредка пиликали на гармони, но в основном «блатные» песни, подбирая аккорды под песни Высоцкого:
Красота – среди бегущих
Первых нет и отстающих,
В выигрыше даже начинающий…
Они, конечно, забросили свои инструменты и песни, которые были не в силах конкурировать с профессиональными певцами. И теперь кружились с девушками (в основном с приезжими) в ритме танца. Правда, немногие из местной молодёжи приносили и свои записи. Так, запомнилась песня на кассете, принесённая Женей, братом Васи Чирикова, кажется, она была из числа недозволенных:
Все блондиночки и брюнеточки
Хороши, пока юны,
А состарятся, а состарятся,
Даже чёрту не нужны.
Вот поэтому, вот поэтому
Полюбил курносый нос,
Обязательно, обязательно
Рыжеватый цвет волос.
Рыжая, рыжая,
Ты сегодня всех милей,
Рыжая, рыжая,
Не своди с ума парней!..
Но иногда приходили парни из других деревень.
Однажды двое верхом на лошади чуть не внедрились в ряды танцующих. Конечно, их целью было напугать танцующих. Но наши южные друзья еле сдержали закипевшую кровь. Хорошо дерзкие наездники, увидев грозные лица южан, вовремя ретировались. Витя всё же не мог сдержаться и хоть в словах, а высказал свой гнев нам:
 – Ещё бы немного и мы, какое бы мнение о нас ни сложилось, несмотря на нашу репутацию, на то, чтобы с нами стало – не сдержались бы. У нас есть средства и мы бы проучили наглецов. Но нас ещё сдерживал договор…
Но такой конфликт случался крайне редко.
Витя практически единственный из южан гулял с нами каждый вечер. А когда не было на стройке материалов, и днём приходил к кому-нибудь. Так, он ходил с Витей Крупиным за грибами. Он говорил:
 – Наш народ не собирает грибы. Я их не знаю. Вот это что такое?
Витя с радостью подбегает к большой красной шляпке подосиновика, говоря:
 – Этот гриб – боровик. Как увидишь ещё, скажи мне.
 – Конечно, дорогой.
Он говорил, что у них уже есть автомашины со встроенным телевизором или видеомагнитофоном. Парни о таком ещё не слышали. Правда, в этот год был эксперимент с двумя автомашинами «жигули», которые ездили не на бензине, а на воде. Автомашины были под номерами 1 и 2. Показывали по телевизору, как они подъезжали к пруду и заправлялись прудовой водой.
В деревню приезжал, очевидно в отпуск, парень, кажется, внук одного из братьев Борисовых. Сам он жил в Белоруссии. Он приходил на танцы и в перерывах рассказывал об этом эксперименте. Очевидно, был сведущ, объяснял, что тут действует принцип выработки из воды водорода, который в конечном итоге и движет автомобиль. С осетинами парни дружили. Хотя они, как и все южане, народ вспыльчивый.
Так, Эдик, приезжающий к бабушке (Арише Балдиной) из Москвы, юный, но довольно нахальный парень, решил пошутить с осетинским Эдиком. Когда, гуляя, парни подошли к его дому, предпоследнему на правом посаде, если смотреть в сторону Ростова, он тоже вышел из дома. Среди нас был и осетин Эдик. Эдик крикнул ему:
 – Эй, Herr (господин) с горы (дом, в котором жили осетины был почти на горе).
Муж тётушки Эдика Василий Шнайдер имел очевидно немецкие корни и возможно Эдик перенял у него некоторые немецкие слова и часто вставлял их в разговор. Эдик сначала не понял шутки, вернее понял второй смысл слова, и бросился к убегающему Эдику. Пришлось тому оправдываться и объяснять, что это была шутка, и пояснять смысл немецкого слова. Эдик всё же понял шутку и остыл, и даже рассмеялся.
Одно время жил в деревне парень более старшего возраста, он работал на грузовой машине. И в этом же 1977 году он, подвыпив, вытворял такие шутки.
Верин и Слава Ерёмин иногда уединялись, уходили за деревню. Вели по дороге беседы, у обоих был один интерес – нумизматика. И вот на самом интересном месте, говоря о монетах, они вдруг видят, что машина, идущая им навстречу, бесшумно, очевидно с выключенным двигателем, направляется на них. Парни спрыгивают в довольно крутой кювет. Машина, поравнявшись с этим местом, притормаживает на секунды, а потом заворачивает, включается двигатель, и она уезжает. И Верин, и Слава недоумевают – что это было?
 – Может быть, заснул, – предположил Верин, и на наше счастье вовремя открыл глаза, притормозил.
 – Да, – ответил Слава, раздумывая, – представь, если бы машина продолжала двигаться в сторону кювета, нам просто некуда было деваться. Хотя есть ещё вариант.
 – Какой же?
 – Может, просто глупая шутка. Человек выпил, снял себя с тормозов и таким образом развлекается.
 – Но в таком случае он сильно рискует, ведь чуть больше нажмёт педаль газа нога или чуть круче руль повернёт, и может случиться непоправимая трагедия.
 – Согласен с тобой. Бывает человек рискует сильно, но уверен в себе, а, случись несчастный случай, и он готов всё отдать, чтобы изменить, вернуть время назад, и не совершить свой проступок. Но, как говорится: «близок локоток, да не укусишь.»
Так они в рассуждениях повернули назад и уже подходили к деревне, как снова появилась эта же машина. На этот раз и в горку она также тихо-бесшумно въехала, почти коснувшись бортом плеча Верина. Как «летучий голландец», который непонятно как движется, кем управляется, так и здесь машина бесшумно, без рокота двигателя, въезжает в горку, буквально в миллиметрах, не задев плеча Верина.
 – Эту машину можно сравнить с «летучим голландцем», проносящимся с застывшими мёртвыми моряками перед ошалевшим экипажем какого-нибудь корабля.
Ни Верин, ни Слава не догадывались, кто этот шутник за рулём. Номера были заляпаны и такой автомашины в деревне не было. Но было ощущение, что за рулём знакомый им человек. С незнакомыми вряд ли эти шутки прошли бы. Но однажды открылось, кто этот таинственный водитель автомашины.
На автобусной остановке в тот летний вечер, где обычно собиралась деревенская молодёжь, стояли две девушки и два парня.
Одна из девушек Галина Никитина, она приезжала погостить к бабушке в дом Борисовых. Жила в Козьмодемьянске. Вторая, очевидно, её подруга. Парень тоже её родственник и тоже гостил у бабушки Борисовой, Саша Кудряшов. Сам он из Ярославля. Второй парень юный Эдик, москвич, тоже гостил у бабушки Ариши Балдиной. К ним подошёл Верин.
Некоторое время они провели беседуя, как вдруг неслышно подъехала грузовая автомашина (кажется, ГАЗ). Остановившись, немного не доезжая остановки, она минуты три-четыре стояла с выключенным двигателем. Никто из неё не выходил. Заходящее солнце посылало блики на стекло кабины, и водителя не было видно. Но Верин сразу узнал эту автомашину, пугавшую их со Славой. Ему было интересно, кто сейчас выйдет из кабины.
Крайним к ней стоял Эдик. Он тоже оглядывался на неё, может быть, слышал о проделках, вытворяемых с помощью этой автомашины. Вот дверь приоткрылась, но со стороны пассажиров. Кто-то позвал Эдика. Он, не думая ничего плохого, подошёл. Но в тот же миг раздался глухой стук, и кто-то негромко сказал:
 – А, ну, пошёл отсюда!
Эдика как ветром сдуло, он был до того напуган, что побежал. Дверь захлопнулась. Но открылась водительская. Из неё вышел человек с ружьём. С бородкой, в надвинутой на глаза шоферской кепке, с усмешкой в бородку, ленивой (как говорили «блатной») походкой, человек подошёл к молодёжи. Угрожающе поведя ружьём в сторону, он процедил, обращаясь к оторопевшим Саше и Верину приказным тоном:
 – Пошли прочь!
Верин взглянул на Сашу, тот, немедля, пошёл в сторону, указанную ружьём. С оружием шутки плохи, тем более, если неизвестно в чьих руках оно находится. Поэтому Верин последовал за товарищем. Они отошли довольно далеко – метров на шестьдесят, то есть встали возле одного из домов. Саша стал возмущаться:
 – Это же настоящий бандитизм. У нас в Ярославле о такой дикости даже и не слышно! В самый тёмный вечер можно спокойно идти не только по улице, но и через дворы. Ведь скажу друзьям – не поверят, что в наше тихое советское время оружием угрожают!
 – И у нас доныне такого не было, – возразил Верин, – и в нашей деревне можно спокойно идти хоть улицей, хоть закоулками в любое время. Может, это шутка, смотри.
Он указал на остановку, на стоящих на ней девушек и «бандита». К ним подходили наши парни с другого конца деревни. Они поздоровались с «бандитом» (он уже успел убрать ружьё), и как ни в чём не бывало стояли рядом и разговаривали.
 – Это что же действительно розыгрыш? – удивлённо сказал Саша.
 – Пойдём узнаем, там же наши и «бандюга» без ружья уже.
Они подошли. «Бандит» сдвинул шапку на затылок, ухмылялся и даже руку протянул. Галина накинулась на своего родственника Сашу, укоряя его:
– Не думала я, что ты такой трус! Ушли и никакого сопротивления и нас без защиты оставили!
Ему ничего не оставалось, как ответить:
 – Я не трус, и если бы не ружьё…
А «злодей», продолжая наивно улыбаться, спросил:
 – Неужели не узнали?
Только теперь уяснилось, что под надвинутой кепкой, под бородкой (раньше не носил) скрывается лицо жившего в то время в деревне, но более старшего парня. Так вот кто этот таинственный водитель, этот рисковый шутник! Он работал на этой автомашине в Горках, что возле Шопши, где и жил. Там находится ретрансляционная станция-вышка. Но тайна была раскрыта и больше, кажется, подобных шуток не было с его участием.
Но ещё один искатель приключений с ружьём в руках изредка появлялся в нашей деревне. Был он то ли из Холма-Огарёва, то ли из деревни Чернево. Когда-то учился вместе с кем - то из нашей деревни, в частности, с Шуриком Зайцевым. И как говорили «приняв на грудь» спиртное, он вдруг вспоминал прежние старые, очевидно мелкие обиды. Но в воспалённом мозгу они принимали вселенские размеры. Кровь вскипала у него в жилах, когда вспоминал он, как был унижен.
«Такие оскорбления надо смывать кровью», – думал он, в свою очередь так унизить своего обидчика, чтобы он ползал на коленях, вымаливая прощение. Этого можно было добиться, только угрожая ножом или ружьём. Ружьё у Сашки (назовём его так) было и, взяв его в руки в летние сгущающиеся сумерки, он отправлялся к своим «обидчикам».
Юра Курилов и Саша Егоров припозднились, остальные парни разошлись, а они уже тёмным, но ещё не очень поздним вечерним августа стояли на остановке. Сашка появился неслышно, оглядываясь вокруг и держа ружьё за спиной, он вышел из темноты на тусклый свет довольно далёкого фонаря. Его свет едва доходил до остановки. Он поздоровался, так как не знал ещё с кем имеет дело. Всё ещё держа руку за спиной, спросил хрипло, немного покачиваясь:
 – Ребята, не видели Шурика Зайцева? Он мне очень нужен.
Ни Юра, ни Слава не почувствовали подвоха. Юра даже, желая помочь незнакомцу, сказал немного поспешно:
 – Недавно был здесь. Домой ушёл.
 – Вызовите мне его, – почти приказным тоном выразил своё пожелание Сашка.
 – Да он уже, наверное, спать лёг, говорил, что завтра рано вставать. И если не сегодня, так завтра выскажет своё недовольство, зачем, скажет, будите по пустякам!
Юра постарался убедить человека отказаться от пустяковой затеи. Есть люди, которые выпив, добреют, они становятся безразличны и даже прощают некоторым их проступки. Но не таков был Сашка.
 – Поговори у меня – сказал он угрожающе и, вынув руку с ружьём из-за спины, повёл им в сторону дома Зайцевых:
 – А ну, пойдём. А ты, – обратился он к Славе, – домой иди, детское время кончилось!
Слава не отличался ни ростом, ни здоровым видом, так что Сашка принял его за подростка. Славе не надо было повторять два раза – он ушёл. А вот Юре пришлось, словно под конвоем, идти вызывать Шурика. Он сначала по деревенской привычке стоя у окна, посвистел. Сашка стоял в стороне, в тени. Но тут у Юры возникла мысль, он, повернувшись к Сашке, сказал:
        – Они (Зайцевы) обычно входят в дом со двора, да и бывают больше на кухне, то есть в задней половине. Так я постучу в кухонное окно.
 – Давай, только смотри у меня, без шуток! Я тебя запомнил.
Юра зашёл за терраску, оглянулся, «охотника» не видно, августовская темнота скрыла его. Он прислушался, не идёт ли незнакомец за ним. Но кроме звона тысяч кузнечиков, стука упавшего яблока в огороде, ничего не услышал. Рядом, в шаге, колья спасительного огорода, из него пахнет смесью всевозможных запахов укропа, петрушки и других трав, яблок, ещё не снятых ягод, каких-то овощей, лука и чеснока. К ним примешивается запах сена и скошенной в компост прелой травы. Юра уже больше не раздумывал – словно пружина взвился над частоколом и почти бесшумно приземлился. И через какие-то мгновения открыв заднюю часть огорода был на овиннике. Угрызений совести у него не было, наоборот, он разрядил довольно напряжённую обстановку. И трусом себя не чувствовал – против ружья не пойдёшь. И действительно, выругавшись и плюнув с досады, Сашка был вынужден уйти «не солоно хлебавши».
Но наверняка утром, протрезвев, если помнил, что происходило вечером, он наверняка был благодарен Юре, что всё закончилось благополучно. И до следующего запоя вёл себя тихо. Но выпив хорошо, Сашка забывал своё тихое поведение и, взявши ружьё, шёл разбираться с новым «обидчиком». Так он вспомнил, что как-то, будучи в старом селе Макарове, что близ Семибратова, с ним обошлись не очень гостеприимно. Он был тогда трезв и сразу же забыл, что, когда он шёл по селу, никто с ним не поздоровался, а группа парней, стоящих возле одного из домов, что-то говорили, глядя на него и даже показывали в его сторону. Может, посылали угрозы. Жаль, что он не расслышал, был занят делом. Жаль, что не знает кто эти парни.
Ну, что же, в таком случае он разберётся со всем селом. И Сашка, придя с ружьём в это село, действительно погнал всех, кто ему попадался. В погоне за кем-то он забежал на сельское кладбище и чуть было ружьё не выронил. В сгущающихся сумерках у могилы стоял на коленях белый ангел. Неверующий Сашка вдруг невольно произнёс слова, слышанные им в детстве от бабушки:
 – Свят, свят. Боже, спаси и сохрани!
Он уже хотел бросить ружьё за кладбищенскую ограду и бежать что есть духу, но вдруг заметил у белого ангела на спине две короткие чёрные полоски. Он пристальнее всмотрелся – так и есть – бескозырка. Очевидно сын - моряк пришёл на могилу матери. Злость за свою недавнюю слабость и даже трусость вскипела в нём. И перед кем – салагой скорее всего, может даже юнгой.
 – Эй, ты, морячок, смотри кто перед тобой! А ну, пошёл, – крикнул он уже, не сдерживая себя.
И морячок, забыв свою мольбу о матери, побежал вместе с другими. Сашкины угрозы всё же были похожи на шутку. Весь его затрапезный, грозный вид, напоминающий сбежавшего с оружием уголовника, внушал опасения. Поэтому ещё долго парни, не боясь конечно его, а только ружья, вглядывались в далёкого прохожего или раздавался выхлоп машины – не Сашка ли идёт?
* * *
…Парни никогда не враждовали с живущими в деревне осетинами. Наоборот, в их присутствии жизнь молодёжи улучшилась, стала интереснее. И вряд ли другое лето ни до, ни после могло сравниться с этим. «Витя» не ходил молча с парнями. Он постоянно рассказывал о своей Осетии, о людях, как они живут. Молодёжь там поголовно занимается спортом.
 – Я вольной борьбой занимаюсь. Вот Руслан поднимает 180 кг. Я, конечно, столько не подниму, но знаю, что человеческие ноги могут выдержать 500 кг. Точно знаю, потому что сам испытал, занимаясь спортом. Если вот присесть и тебе положат на колени груз 500 кг, это чувствительно, но ноги
 
Герой Советского Союза Анатолий Балдин
 
Степан Бахирев (в фуражке) с фронтовыми товарищами
выдержат. Но и у нас есть трутни, праздные люди, гулящие. Меня один прошлый друг попросил ключи от квартиры в Орджоникидзе пожить месяц. Я ему доверился, помочь решил. И что же, прихожу, не сообщив о своём визите, а в квартире содом-гулянка. Я, конечно, выгнал его. Но таких у нас мало. Осетины очень хорошо относятся к старикам. Если старик упал, тут же молодёжь бросается его поднимать. Там нет домов престарелых, плохо бы пришлось человеку, попытавшемуся сдать туда своего отца или мать.
Их сосед Володя (кажется Пятков), узнав о таком качестве этого народа, то есть об уважении к старикам, испытывая их, шутил, обратившись, кажется к Эдику:
 – А если всё-таки найдётся мерзавец и сдаст родителей в дом престарелых, что вы с таковым сделаете – зарежете?
 – До этого не дойдёт, уважаемый, но тем более таких ещё не было у нас. А если появится, так проучим, запомнит на всю жизнь и таких ошибок больше не допустит.
 – А если старик пьяный лежит в луже, весь в грязи, и от вида его тошнит, всё равно придёте на помощь?
 – Конечно, дорогой, грязь легко смыть с одежды, а вот с совести годами не очистишь.
 – Хорошо сказал. Так, говоришь, всё для старика сделаешь?
 – Всё, уважаемый!
 – Вам ведь дают молоко с фермы, вот бидончик трёхлитровый, налей в него, сколько для старика не жалко. Что-то молочка захотелось!
«Эдик» с готовностью принимает из рук Володи бидончик и устремляется к своему дому, чтобы удовлетворить блажь старика.
 – Постой, дорогой, – кричит ему вдогонку Володя, – пошутил я. Хотел проверить, всегда ли вы относитесь с уважением даже к капризам стариков.
Говоря это, он добродушно смеётся и машет «Эдику» рукой. Тот возвращается и, поняв шутку старика, тоже улыбается, говоря:
 – Нам не жалко, слушай, дорогой. Я сам пить не стану, свою долю вам отдам.
 – Не надо, есть у нас с Анной Степановной молоко. Спасибо, конечно, теперь вижу, народ вы благодарный и благородный.
Володя словно просит прощение своей извиняющейся улыбкой и как ни в чём не бывало, задаёт новый вопрос. Володя из тех людей, кто любит подначивать, ко всему относится с юмором, даже у калитки своего огорода на крючок он прибил вместо шайбы 2-хкопеечную монету.
 – А как вы относитесь к женщинам?
Услышав оживлённый разговор, выходит из жилого помещения почты его жена Анна Степановна. Она всю жизнь проработала на почте, работала и после выхода на пенсию. Анна Степановна очень образованная и несмотря на то, что много лет прожила в деревне, сохранила городской говор, нажимая на «а». Она относится к сельской интеллигенции. Она была бессменным депутатом много лет и сейчас уступает эту должность молодым только из-за возраста. Но Анна Степановна в эти годы ещё полна сил и задора, которым могут позавидовать и молодые.
Забегая вперёд, скажем, что она смогла бы прожить 100 лет, если не больше, если бы в возрасте около 90 лет она не повредила ногу. Началась гангрена и её не смогли спасти.
Анна Степановна тоже вступила в разговор и судя, по её словам, можно было понять, что она много знает о наших южных республиках.
…Был тёплый августовский вечер. Этот случай произошёл в деревенский праздник «Успения», то есть 28 августа 1977 года. Возле дома, где осетины устроили танцплощадку ещё кружились пары. Вся основная молодёжь ушла уже, и кружились в танце, кажется, одни девушки-подростки. И лишь смолкнут эти, последнего танца, аккорды музыки и тогда все оставшиеся разойдутся по домам.
Семён со своим другом Славой Ерёминым, наблюдая напоследок за танцующими, уже собирались уходить. Неожиданно подошли три парня. Двое из других деревень. Смирнов – добродушный, молчаливый парень из деревни Жабино, Валера Покровский – довольно дерзкий, шустрый парень, желающий показать себя в выгодном для него положении среди молодёжи. Так он однажды ударил или даже побил большого, высокого, но добродушного парня Витю Трубкина из несуществующей ныне деревни Селищи или по-местному «Совхоз».
Правда, на вид здоровьем не блещет. Он из деревни Мичуриха.
Третий – Антон Хомов, самый наглый из этой компании, у которого руки чешутся – свести счёты с кем-нибудь, несмотря на то, прав тот человек или виноват. Старается показать себя лидером среди молодёжи, но, если окажется рядом более сильный или смелый парень, он становится «тише воды, ниже травы». И к нему может быть применима пословица: «Молодец среди овец, а на молодца и сам овца».
Ни Семён, ни Слава «молодцами» не были. Это были тихие и скромные парни. Может быть, поэтому Антон обратился к ним с дерзкими словами и угрозами под одобрительно-молчаливую поддержку своих товарищей. Вернее, он сначала обратился к Семёну:
 – В вашей деревне сегодня праздник, и ты должен угостить нас. Мы ведь гости и грех – нас не угостить. Попроси у родителей и вынеси бутылку.
Семён попытался вежливо отказать ему:
 – Извини, но родители уже спят. Не будить же мне их. Да к тому же я уверен, что они не дадут мне бутылку.
Но Антон был настойчив и отказ Семёна его ещё больше разозлил. Он вился возле Семёна ужом, «сучил» даже кулаки, в кармане оттопыривался нож. Такой не отстанет. И точно, Антон в ещё более дерзкой форме осыпал его угрозами, пообещав физически с ним расправиться. И тут Семён смалодушничал – оглянувшись на Славу, выдавил из себя:
 – Может, Слава вынесет?
И удивительно – Антон, а за ним и двое его товарищей обратились с той же «просьбой» к Славе, и он безропотно повёл их за собой, отвёл от Семёна угрозу. Тогда только Семён раскаялся в своём малодушии, но дело сделано – «близок локоток да не укусишь».
На другой день, как можно раньше, переживая за товарища и чувствуя свою вину, он отправился к Славе. Увидев припухлость на щеке, он ещё больше расстроился, сказал виновато:
 – Здорово они тебя?
 – Да нет, ни Смирнов, ни Валера и пальцем не коснулись, только Антон со злости ударил разок.
* * *
 – Я считаю, что человек называется человеком только до шестидесяти лет. И я буду жить не дольше этого возраста.
 – Почему так мало? – задаёт вопрос Лёша Калинин.
 – Э, слушай, я молодой, здоровый, спортсмен и к тому же мне нет ещё и тридцати, а с утра не ощущаю аппетита. И мне нужно пробежать два-три круга вокруг дома, чтобы он появился. А в шестьдесят лет останется половина моих сил, полчеловека, пол - мужчины.
 – А у вас на Кавказе полно долгожителей, я где-то читал, что бывает отцом становится чуть ли не столетний мужчина, – подключился к разговору Слава Ерёмин.
 – Да, таких аксакалов у нас много. И я уважаю их и горжусь ими. Только вот я в себе не ощущаю присущего им жизненного задора.
 – Это ты, Витя, сейчас так говоришь. Но может в будущем, приблизившись к этому возрасту, у тебя появится стимул в жизни. Если ты создашь крепкую семью – у тебя будет хорошая жена и дети тогда может ты посмотришь по-другому на старость – сказал Василий Чириков.
 – Верно, слушай, ты меня убедил, дорогой. Но это в том случае, если я не останусь один. Один человек, живущий только для себя, только существует, а не живёт. Но я думаю автомобиль, который заработаю этим летом, послужит гарантией, что моя холостяцкая жизнь закончится. У нас люди, имеющие автомобиль, пользуются авторитетом. И если бы я был верующим, тогда бы воскликнул: «О, Боже, пусть благополучно завершится строительство этой фермы!» И когда будет положен последний кирпич, мы все станем будущими обладателями авто, скорее всего «жигулей». Тогда, клянусь Господом Богом, мы устроим «байрам», так называется у нас праздник, и вы попробуете нашу чачу (немного – 70 градусов), изготовленную на пшеничном зерне.
Слово за себя и своих товарищей Витя сдержал, и ферма на 200 голов крупного рогатого скота была построена вовремя. Правда, к сожалению, в 90-е годы она была разрушена.
* * *
…Парни, всё ещё надеясь увидеть взрослого, опытного человека, перевели взгляд на следующий дом. В то время в нём ещё жил Михаил Кузин – один из долгожителей деревни. говорили, что ему 90 лет. Жена его Шура ушла из жизни раньше. Сказывали, будто, что она цыганка. Где её отыскал Михаил, потеряв первую жену, неизвестно. Но люди помнили её весёлую, счастливую и ещё молодую. Михаил вёз её на телеге с её небольшим скарбом, а она пела ему весёлые песни. И как-то незаметно они прожили долгую совместную жизнь. Василий Егоров, родственник Кузиных, когда ему напоминали об ушедшей бабке Шуре, говорил:
 – А какие она пироги с кишками пекла!
Августа Москвина, соседка, приходила убираться и готовить еду деду Михаилу. И как-то полушутя, желая разговорить деда, спросила у него:
 – Дедушка Миша (хотя сама была всего лет на двадцать моложе), ты ведь, наверное, уже не можешь…
Дед задумался над шуткой соседки, но недолго думал, пошёл в огород, нарвал там крапивы.
– Это ты зачем же крапивы-то принёс? – удивилась Августа.
 – А это верное средство, и ты, милая соседка, увидишь, могу ли я…
 – Да ты что, дед, спятил на старости. Какая я тебе милая. Шуток уже не понимаешь.
И обиженная «хозяйка» вышла из дома. Но на следующий день снова пришла, только таких шуток больше не допускала.
Всю жизнь проработав в колхозе, Михаил и был на все руки: по плотницкой части, печку переложить, опалубку сделать, все обращались к нему. Кроме того, он постоянно что-то перевозил. Верин вспоминал. Апрель, он ещё очень мал и сидит на лавке возле палисадника вместе со старушками. День солнечный, даже жаркий, снега уже нет. Верин с детским любопытством прислушивается – о чём говорят старушки. А старушки, бывшие колхозницы, уже на пенсии, но разговоры всё больше о колхозе.
И тут по дороге, вернее по обочине проезжают две телеги. Одной правит «мужичок из деревни Шалаево по прозвищу «Глазок». Следом за ним лошадь неторопливо везёт телегу, управляемую Михаилом Кузиным (хотя он уже на пенсии). На телегах большие квадратные, сверкающие на солнце кубы льда. Конечно, тогда Верин ещё не знал Гоголя, его мужиков, рассуждающих доедет ли колесо до Питера, но рассуждения бабушек были похожими.
– В такую жару не довезут они лёд до фермы (очевидно в Шалаево) – он растает, – говорит одна.
 – А, может, и довезут, вон они какие огромные, долго не растают, – опровергает её доводы вторая.
 – Да что вы, бабы, впервой что ли, если бы боялись, что растает, не так бы ехали, – утверждает третья.
И действительно лошади как-то с натугой, медленно везли, очевидно, тяжёлые кубы льда.
 – Они уже второй день возят – говорит одна из женщин, – это чтобы молоко не скисло.
 – Ой, а мы не знаем! Ты нам Америку не открывай!
А Верин переваривал сказанное, он только сейчас узнал для чего возят лёд на ферму. Рой мыслей в его голове, но тут он услышал смешок:
 – Смотри, а Михаил-то дремлет!
 – Не свалился бы с телеги…
А день всё не кончался, и солнце не собиралось закатываться, и, хотя лошади уже скрылись с глаз, всё ещё был слышен цокот копыт и редкие выкрики возчиков.
 – А хоть и дремлет, а всё настороже, и будь покойна, с телеги не свалится!
До сих пор ещё слышится и видится Верину мерный, неторопливый стук копыт лошадей, давно увёзших своих возчиков в историю.
 – Как же умудрились лёд сохранить по такой жаре? – спрашивает тётка Татьяна, не сведующая в этой технологии.
 – Ты что же, Татьяна, с Луны свалилась, всю жизнь в деревне прожила и не знаешь, что под толстым слоем соломы лёд пролежит до середины лета, – объяснила тётка Шура.
 – Я же на ферме не работала, откуда мне знать.
Запомнился один случай, происшедший с Михаилом Кузиным во время войны. С блокадного Ленинграда везли в Россию чуть живых людей в основном детей, женщин и стариков. Многие умирали в поездах, и их хоронили на первой встречной станции. Не была исключением и наша станция Коромыслово. По словам Серафимы Васильевны Бахиревой, о которой будет сказано впереди, хоронили недалеко от станции, прямо так без гробов. Братские могилы рыли довольно глубокие и сваливали в них покойных. Кто как ляжет, а кто-то застывал в сидячем положении. Так она вспоминает:
 – Были в основном пожилые люди, которые можно сказать, своё отжили. Но до сих пор жалеет двух мальчиков лет десяти.
Конечно, на протяжении стольких лет город не может почтить память всех погибших своих горожан, но хотя бы памятный знак поставили.
Еле живых блокадников везли и в деревню. И кто-то выжил, откормили, выходили деревенские. Так в семье Борисовых (наверно председателя колхоза – Михаила) жила целая семья. И даже один парень из этой семьи окреп, устроился в город Ярославль на работу и ездил на электричке вместе с деревенскими. Но повезло не всем, так Мария Степановна вспоминала, что умерли трое, очевидно, пожилых мужчин в один день.
Но какое-то время они всё же жили в деревне, и председатель распорядился сколотить для каждого ящик. Поручили это невесёлое дело Михаилу, как хорошему плотнику. А он не удосужился замерить каждого, прикинул на глаз. Словно не знал, что покойники вытягиваются после смерти. Сколотил он ящики, взял помощников (которые после и рассказали) и с их помощью уложили мертвецов. И только тут Михаил поскрёб в затылке – двое кое-как, а третий не умещается чуть ли не на полноги.
 – Что будешь делать? – спросили помощники.
 – Доски все унесли, больше нет, – сказал другой.
 – Вот я и экономил, не посмотрел сразу, каюсь, что один из них на голову длиннее. Я уж и председателю сказал, что всё готово, осталось отвезти и земле предать. Так нет, на тебе! – сокрушался Михаил, – Но делать нечего, время зря на раздумья тратить не буду. Бог простит, а покойнику всё равно.
С этими словами он взял топор и подровнял… покойника. Мужики, конечно, ужаснулись, отвернулись. Они не обладали таким твёрдым характером, что был у Михаила. Он и в старости казался крепким старичком-боровичком.
 – Ты хоть скажи, на какое кладбище повезёшь? – спросили мужики.
 – А это не ваше дело! Вы не обижайтесь, – смягчился он, всё же мне председатель сказал: «На твоё усмотрение». Вот я и захороню их, где мне сподручней.
 – На каком кладбище? – повторили мужики.
 – Э-э, в Цибиринскую пустошь, поближе.
 – Ну, со святыми упокой – сказал по старой привычке один из них.
Мужики всё же посмотрели куда поедет Михаил, и вдруг увидели, что он свернул в сторону от намеченного места. после они ещё раз спрашивали, где захоронил, но Михаил так и не выдал тайну этого захоронения, и унёс её с собой. Предполагали, что схоронил он этих блокадников в ближайшем лесу.
* * *
На сайте «Подвиг народа» нашёлся один Чачин, Борис Михайлович год рождения 1.01.1925. Командир отделения связи 154 отдельного батальона связи. Награждён медалью «За отвагу».
Последний дом, который был на виду и на него парни не обратили особого внимания, дом Чачиных – Александра и Марии. Они уже в годах – Мария с 1918 года, Александр, кажется, на год моложе. У них два сына – Игорь и Валентин. Оба живут в городе. Об Александре можно сказать только то, что он хорошо играл на баяне. Его нанимали на вечера деревенского праздника – Успения 28 августа. И под его завораживающие мелодии, извлекаемые из баяна, кружились в медленном танце пары.
Мария сама из Козьмодемьянска. Всю жизнь всё делала на бегу в буквальном смысле. Даже бежала с колодца с полными вёдрами на коромысле, не пролив и капли. К этой поспешности (поработав в колхозе – в перерыв на бегу делала дела по дому) принудила многолетняя привычка. Так Серафима Бахирева как-то проходя мимо её огорода, с зонтиком, сеял дождик, увидела пропалывающую грядки Марию. Она, конечно, была без зонта.
 – Ты чего мочишься! – крикнула Серафима.
Та ответила, не отрываясь от дела:
 – Когда же мне делать, сейчас грядку прополю и побегу на колхозную работу.
Она пережила мужа, жила одна, и уже когда ей было за 80, подверглась разбойному нападению. Негодяй, ворвавшись в дом, связал её, и чтобы не кричала, засунул в рот кляп. Потом спокойно собрал иконы и всё самое ценное и ушёл, не развязав её. Долго она так находилась привязанная к кровати, пока ей не удалось освободиться от кляпа и звать на помощь. В деревне ещё было достаточно народа, чтобы её услышали.
Вскоре, в основном из-за проблемы с дровами и пошатнувшегося здоровья сын Валентин увёз её к себе в город, где она и дожила до 94 лет. Оба сына – Игорь и Валентин – работали шоферами, и старший Игорь разрешал проблему доставки баллонов газа деревенским.
Несколько слов о том воре. Кажется, его фамилия Ковалёв. Он – законченный уголовник. Выбрал нашу деревню местом обитания. Причём жил во всех нежилых домах. Говорили, что мог открыть любой замок или, оторвав доску, пробраться в дом с задней части. Но надо было на что-то пить и вот он совершил серию разбойных нападений. Не удовлетворившись грабежом Марии Чачиной, он забрался к почтарю Анне Степановне. У неё он похитил золотые кольца, серьги. Говорили, он же похитил драгоценные вещи у Валентины Алаичевой, тоже напугав её. Она даже заболела после такого нежданного гостя, кажется, болезнью Паркенсона.
После как-то узнали, что он намеревается обокрасть Надежду Балакину. Но об этом узнал её сын Василий Чириков. Взяв с собой ружьё, он преследовал грабителя на лыжах. Но перед этим вдруг запылала частная ферма (был 1999 год), и скорее всего это дело рук этого же грабителя.
* * *
Жил одно время в деревне Кирилл Митрофанов. Когда ему исполнилось лет 6-7, родители переехали в город, но Кирилл очень любил деревню (в дальнейшем это будет, пожалуй, единственным хорошим чувством в его жизни) и никогда не забывал её. В деревне оставалась его тётушка Клавдия, он все каникулы проводил в её доме. Повзрослев, Кирилл вступил на скользкий путь правонарушений и даже преступлений. Он не хотел работать, а только гулять, впитав в себя вредные привычки взрослого мужчины.
Он не любил город и не хотел в нём жить. И когда его родители один за другим умерли, Кирилл не стал претендовать на квартиру. Он отказался от неё в пользу старшего брата, который был, надо заметить, лучше его во всех отношениях. И этот поступок Кирилла был, наверное, единственным благородным поступком за всю его недлинную жизнь. Кирилл, вернувшись из мест, не столь отдалённых, поселился у своей тётушки – Клавдии и повёл свою разгульную жизнь, стараясь, однако, быть в 23. 00 дома, чтобы не нарушить режима и из-за этого не получить новый срок. Правда, это не всегда удавалось и Кириллу пришлось два-три раза отбывать эти сроки по три года. Отсидев, снова возвращался в деревню к тётушке. Клавдия любила своего племянника и терпела все его выходки. Например, ему нужны были деньги на выпивку, но где их взять. И он спрашивал у Клавдии:
 – Тётя Клавдия, тебе нужен газовый баллон?
 – Нет.
И Кирилл, увидев, что тётушка отлучилась, снимал газовый баллон и продавал его. Когда он возвращался из мест лишения свободы, то и объявлялась его давнишняя любовница Светлана. Всё же терпение у тётушки закончилось, когда Кирилл вынес какую-то вещь из дома. Сначала она определила ему место, благо лето, в террасе. Но он не изменил своё поведение и снова что-то изъял из Клавдиного имущества. Тогда она его совсем выгнала, указав на шалашик, который построили дети за овинниками.
Вдвоём и в шалаше рай, и Кирилл, следуя этой пословице, поселился в нём со Светланой. Вдруг встала проблема с питанием, тётушка отказалась его кормить. Овощи, которые можно взять с огорода не в счёт, хотелось чего-нибудь покалорийнее. Недалеко от шалашика (дети уже не могли в нём играть) небольшая частная ферма. Там две-три коровы, курицы и, говорили, такая порода – индоутки. Кирилл, наблюдая из шалашика за фермой, слушая кудахтанье куриц, сообразил (голова у него работала), что можно полакомиться курятинкой. Он сказал Светлане:
 – Неплохо бы сейчас курочку запечь. Хочешь?
 – Да, неплохо бы…
 – А вон они гуляют, их порядочно и, если одну взять, пожалуй, не заметят.
 – Но как?
 – Я отвлеку сторожей, а ты поймаешь.
 – Смогу ли, они такой крик поднимут.
 – Первым делом сделай вид, что сыплешь им зерно. Они сбегутся – хватай курочку и сразу головку ей поверни на бочок, она и уснёт. Дальше, надеюсь, понятно.
И вот Кирилл подошёл к сторожам с целью узнать о работе. Сторожа сказали:
– Что-то не похож.
Вид у Кирилла был неважный – поношенная одежда, разодранная местами из-за его лазания через частоколы огородов. Обувь просила каши, то есть годилась только на выброс. Понимая вопрос сторожей, он всё же спросил:
 – На кого же я похож?
 – Не на порядочного человека, который ищет работу, а на голодранца-тунеядца, вон и одежда, и обувь у тебя разорваны.
 – Это оскорбление я пропускаю, только: «по одёжке встречают, а по уму провожают.»
 – Что же ты умного можешь сказать?
 – А вот слушайте – странная у вас ферма, без окон, без труб на крыше. Знаете, что ей не хватает?
Слова Кирилла заинтересовали сторожей, они подошли поближе к нему, он привлёк их внимание. Почти одновременно он кивнул головой на недавно отстроенную ферму, брёвна которой входили в кирпичные столбики, и бросил быстрый взгляд за угол фермы, где гуляли доверчивые, непуганые курочки. Он успел заметить Светлану, которая тихо подзывала кур и сыпала им что-то похожее на хлебные крошки.
 –Чего же не хватает? – заинтересовались сторожа.
Кирилл начал говорить, но в голове успела проскочить мысль: «Только бы сумела сделать, как я её учил: быстро взяв курочку в руки, сразу же склонить ей головку на бочок, она и не встрепенётся и глазки закроет, заснёт. Так, придерживая головку, и неси её лес, что рядом с фермой». А вслух сказал:
 – Вашей ферме необходима вентиляция.
 – А, без неё обойдёмся, - разочарованно протянули сторожа.
 – А вы знаете, как с этим делом обстоит на Западе? Там серьёзный подход к условиям содержания скота. Ни один проект фермы не проходит без вентиляции. Они выяснили, что спёртый воздух пагубно влияет, как на удой, так и на качество молока. У вас я видел есть коровы. К тому же могут развиться болезни разные. Ну, я не буду перечислять.
– Что же делать?
 – Вот я и хотел предложить хозяину простой способ прокладки, как приточной, так и вытяжной вентиляции. И затраты небольшие. Вот смотрите.
Он присел и прутиком стал рисовать схему вентиляции, мужики также присели. Им было интересно. Кирилл, приседая, успел заметить, как самая смелая курочка клевала хлебные крошки из руки Светланы. Одно верное движение и ужин им обеспечен.
  – Вот смотрите, – Кирилл нарисовал довольно сложную схему прутиком на земле.
Через пять минут он поднялся с земли, глянул за ферму. Ни Светланы, ни курочки, никакого-либо звука. Он как бы нечаянно повёл глазами по близкому лесу. Заметил, как шевельнулась ветка, очевидно, Светлана задела. Это означало, что дело сделано. Он вздохнул с облегчением и сказал мужикам:
 – Я завтра приду, а вы покажите этот чертёж хозяину, может, он его одобрит. Ну, пока!
Так он ушёл, а вечером на овиннике (на соседнем, не на своём) они со Светланой общипали курицу.
Сады и огороды в конце 90-х годов подвергались опустошительным нашествиям неизвестных воров (может быть в этом принимал участие и Митрофанов). Владельцы огородов даже ввели ночное дежурство по очереди. Так Верин со своим зятем – мужем сестры Любы, Сашей Макаровым дежурили однажды августовским вечером. У некоторых хозяев капуста, свёкла и другие овощи были посажены за огородом рядом с картофелем. Они вышли – на овиннике Саша заметил в негустой ещё темноте что-то белеется. Он обратил на это внимание Верина.
 – Кажется, капусту резали, смотри – белые листья.
Он подошёл к одному покрупнее и воскликнул удивлённо:
 – Да это же куриное крыло и рядом перья. А я-то думал – зачем листья капустные мелко искрошили.
И Саша, и Верин оглянулись, но кругом было тихо и никого не видно.
 – Может, хорь тут лакомился? – предположил Верин.
Он вспомнил, как в детстве ловили хоря. Он таскал куриц. И средь бела дня или в ранний вечер он снова пришёл на двор. Но его увидели, то ли курицы всполошились. Его пытались поймать, но хорь юркнул под груду брёвен и оттуда его, как ни пытались, достать не смогли. Не перекидывать же брёвна.
 – Вряд ли, – заметил Саша – он охотник, рыбак и знает о повадках и поведении зверей больше, чем Верин, – ощипывал курицу человек, видишь, как аккуратно. Зверь так не может, он рвёт перья с мясом и кровью.
Вскоре они узнали об этом нападении на ферму Митрофанова и Светланы. Оказалось – на следующий день приехал хозяин и спросил сторожей:
 – Как всё нормально?
Они отвечали печально:
 – Всё нормально, если не считать пропавшей курицы.
– Как же так случилось, ведь дыр в заборе не было до сего времени?
 – Курицу украл человек.
 – Какой человек? Как же вы прозевали? Если человек лихой, так его можно было пугнуть. Я и ружьё вам дал?!
Сторожа рассказали, как всё было. Хозяин, уезжая давал наказ, и эти слова можно было произнести только в 90-е годы:
 – Смотрите, чтобы такое больше не повторилось. Иначе придётся группу нанимать. И вот вам моё слово – подойдёт снова этот уголовник, – сразу стреляйте в него!
Хозяин всё же заявил на Кирилла в милицию. И хотя украдена была всего лишь курица, но не у простого гражданина – у предпринимателя. Это подействовало – буквально на следующий день прибыла группа вооружённых короткими автоматами людей. Появились они у тётушки Кирилла и она, озлобленная на племянника, который пил беспробудно и всё тащил из дому, сказала, отвечая на вопрос: «Где ваш племянник»?
 – Да недалеко. Вон за усадом (картофельное поле) шалаш, дети в войну играли, поставили. Там и скрывается он.
Она всплакнула и в этом было всё: и обида на Кирилла, пропавшие надежды иметь хорошего помощника в делах, мнение её и людей, как о пропавшем человеке, и ещё не дождаться ей от него внуков – пропала фамилия (старший брат не имеет детей). Группа по захвату опасного преступника сделала своё дело – выгребла из шалаша ещё ничего не понимающего хмельного Кирилла. Он был бос, ему не дали обуться. Так и вели. Клавдия закричала, наверное, женское сердце сжалось, увидев таким своего непутёвого племянника. Она крикнула:
 – Да что же он босиком-то идёт. Дайте же ему обуться!
Милиционеры даже не остановились. Ответил один из них лаконично:
 – Не переживай, мать, там и обуют, и оденут.
А Кирилл, узнав на следствии, кто на него заявил, наверное, решил отомстить. И, думается, по тюремной почте был передан его наказ, очевидно освободившемуся Ковалёву. И в этом же девяносто девятом году, где-то в ноябре, Ковалёв, совершив дерзкие ограбления старушек, успел всё же поджечь ферму. На чердаке фермы хранилось сухое сено. Очевидно, туда и бросил спичку преступник. И так Ковалёв, возможно, исполняя чей-то наказ (скорее всего Митрофанова) ранее совершил серию ограблений. Он все же не успокоился и намеривался проникнуть в дом Надежды Балакиной с той же целью-ограбления. Конечно если бы это ему удалось – он мог сильно напугать мать Василия Чирикова. Каким-то образом Василий узнал о готовящемся нападении и взяв ружьё, и встав на лыжи, он пустился в погоню за ним. Ковалёв, понимая, что он возбудил гнев деревенских жителей, чувствуя за собой погоню, успел всё же поджечь частную ферму. Это было осенью 1999 года
Ферма, вернее крыша, запылала, а Ковалёв, ощущая опасность и видя наяву, что его преследуют, побежал «берёзками» вдоль московской дороги к МТС. Но он бежал тяжело по выпавшему обильно снегу. А вот Василий Чириков, защищая мать, и чтобы такое больше не повторилось, устремился за ним в погоню. В отличие от грабителя он шёл споро, легко на лыжах. И вскоре настиг мерзавца, сказал, сняв ружьё:
 – Снимай ремень, вяжи себе руки!
Он знал, что этот человек, которому нечего терять, способен на любую подлость. Ковалёва забрала вызванная милиция и, кажется, больше в деревне он не появлялся.
* * *
… Парни, не увидав никого из взрослых на правом посаде, если ехать из Ярославля, перевели свои взгляды на левый. Первый дом Куриловых. Но Юра, безнадёжно махнув рукой, сказал товарищам:
  – Отец бы, конечно, помог, но сегодня он не в состоянии, пришёл с юбилея. По работе кого-то чествовали. И сейчас спит беспробудным сном.
Куриловы поселились в деревне году в 1967. Раньше они жили в деревне Холм-Огарёв, но дом их сгорел, и многодетной семье (пятеро детей) выделили место в нашей деревне для постройки нового дома на окраине деревни.
Отец Николай работал шофёром, мать Римма – в колхозе на ферме. Дом, обшитый досками под углом, с широкими окнами, был красив. Из пятерых детей – две старшие сёстры Света и Наташа и три брата – Игорь, Женя и Юра. Верин более из братьев дружил с Игорем – своим одноклассником.
После окончания 8 классов Шалаевской школы Верин перешёл дальше учиться в Шопшинскую школу, а Игорь поступил в Ярославский техникум лёгкой промышленности. Учёба в нём была прервана призывом в армию (после армии он окончил техникум). И вот перед отбытием в армию весной в апреле, когда почки на фруктовых деревьях, да и на других тоже, только набухали, Игорь пришёл к Верину:
 – Пойдём, Коля, перед разлукой на два года, – предложил он, – прогуляемся напоследок по лесу перед армией.
Верин охотно согласился. Едва они вошли в лес, который просыпался от зимней спячки и ещё не подошли к посадкам сосен, как Игорь дёрнул Верина за рукав:
  – Быстрей в сторону, – тихо проговорил он.
И увлекаемый Игорем, последовал в ближайшие кусты. Он ничего не видел и обратился к Игорю за разъяснением. Более внимательный товарищ разъяснил:
 –Там парочка влюблённых. Делом занимаются.
Более наивный Верин прошептал (он не сразу понял смысл слов Игоря):
 – Каким делом? Грибы ещё рано собирать…или…
Он осёкся, начиная понимать. Верин, конечно, знал, что такое – любовь. Первая любовь настигла его ещё в школе, в 15 лет. Гораздо позже он сумел объясниться с девушкой, но она ответила отказом. Говорила, что, подсаживаясь к нему за парту, любила слушать его рассказы, но не любила его самого девичьей любовью. Потерпев неудачу в любви, Верин, несмотря на то, что был благодарен возникшему чувству, пытался загасить любовь в своем сердце. Но, завидев идущую красивую девушку, он провожал её взглядом, хотя это не было влечением. Это было созерцание красоты, как смотрят на кучевые облака, на пышные цветы, на голубое от цветков льна поле и ещё на множество красот русской природы.
И сейчас, войдя в лес, уловив запахи весеннего леса, пение птиц, журчание и капель воды, увидев сгущающийся туман от талой (жастлой, как говорила Мария Степановна) воды и деревья, начинающие уже зеленеть, ему было странно услышать о проявлениях человеческой любви. И где – в лесу! Сделав паузу, Верин добавил:
 – Или…они любятся.
 – Если хочешь, давай посмотрим из-за нашего укрытия?
Они выглянули из-за куста, но с этой точки зрения место, где находилась влюблённая парочка, не было видно. Но вскоре показалась молодая женщина. Она присела над глубокой колеёй, оставленной, наверно трактором, и наполненной талой водой. Такую воду Мария Степановна называла «жастлой». Женщина склонилась над чистой, прозрачной водой, складывалось ощущение, что она рассматривает своё отражение. Но вот она подняла голову и обвела зорким взглядом близстоящие деревья, кусты, дорогу; кусты и деревья, с другой стороны. Но куст, скрывающий за собой Верина и Игоря, очевидно, хорошо исполнил эту обязанность, и женщина не задержала на нём свой взгляд. Она снова вернулась к своему занятию.
«– Уходим, пока нас не заметили,» – сказал Игорь.
И друзья, стараясь не наступать на сухой сучок, неслышно удалились дальше вглубь леса. Они шли в ту сторону леса, которая называлась почему-то Тёпловка. Но вряд ли кто из старожилов мог объяснить это название. Может, здесь климат был теплее. Скорее всего так оно и есть, но почему теплее, вряд ли кто сможет сказать.

НАЗВАНИЯ МЕСТ ВОКРУГ ДЕРЕВНИ
– Мне отец говорил – сказал Верин, – что ручей, протекающий здесь, в Тепловке, и имеющий силу только весной или в очень дождливое лето, называется Шартик.
 – Не слышал такого – названия. Я думал у этого ручья совсем нет названия, – ответил Игорь.
 – Ну что ты, всё вокруг деревни имеет своё название. Только я не знаю, почему называют лес за деревней, если смотреть со стороны Ярославля влево – Бровино.
 – Может… кто-то не выговаривал слово бревно. Например, говорил: «Пойдём за бревном», а последнее слово произносил, может в шутку «бровно». И люди переняли, стали так лес называть.
 – Может. Потом дальше находится небольшое болотце. Правда, старожилы помнили, что там пропал телёнок. Искали его, так и не нашли. Зато обнаружили «бездонную яму». Пробовали достать дно – окунали на верёвке камень, но дно так и не обнаружили. Засыпали яму ветками и жердями.
 – Интересно – я об этом не слышал – сказал Игорь.
Они, разговаривая достигли границы Тепловки, и туман ещё слабый, весенний, сырой от таявшего в глубине старого русла Шартика снега начал обволакивать их.
 –- А вот как объяснить название леса, что с другой стороны деревни – Литино?
 – Не знаю, да и откуда знать, если живу в деревне лишь десять лет.
 – Ну да, тебе простительно. А вот я тоже не знаю, хотя и спрашивал у пожилых людей. Видно забылось в народе откуда пошло такое название. Рядом с Литино - Раскорчёвка, это понятно – те пять или шесть валов сдвинуты вместе с корнями и кустами, наверно, понятно откуда это название.
Верин рассказал Игорю как в 1972 году, в сильнейшую засуху, он по призыву Саши Логашина пошёл с ним, с двухручной картофельной корзиной к Раскорчёвке спасать рыбу – карасей.
То, что они увидели (вернее Верин, а Логашин знал – потому и позвал Верина) было необыкновенно и неповторимо. Тысячи чаек с криком летали над большой грудой полуживых карасей. Эта груда была единственная в самом очевидно большом болотце между двух валов. Остальные болотца полностью пересохли и рыба, находящаяся в них, была вытащена чайками. Товарищи долго не стояли, чайки стали пикировать на них. Они зачерпнули полную корзину рыбы и поспешили уйти от встревоженных и настроенных агрессивно чаек.
Конечно, когда они вывалили в воду полкорзины в одном деревенском пруде у фермы, оставшуюся – в другом, называемом Лапин пруд, большинство карасей сразу же всплыло, не подавая признаков жизни. Но какую-то часть они всё же спасли. Больше они не ходили на Раскорчёвку, да и вряд ли караси прожили почти без воды день-другой, по немыслимой жаре 1972 года…
В начале 80-х шла кампания, следуя призыву партии и лично Брежнева, – мелиорация, осушение земель и увеличение пахотных земель. Попала, под этот план и Раскорчёвка. Там, где ребетня срезала камыши потолще для сражения на шпагах. Где на валах собирали малину, а охотники караулили уток. Где тучи чаек кружились с криком над маленькими болотцами. Там проложили керамические трубки и на обочинах дороги и за обочиной, напротив поля, лежали груды этих трубок.
 – Какой защитник природы, – имея в виду Логашина, усмехнулся Игорь, хотя в душе пожалел, что это не он спасал карасей.
Он знал хорошо Логашина, вместе, как и с Вериным, учились. Правда Логашин старше их на два года и, оставаясь в том же классе на второй год, он «подождал» их. Вечный обитатель задней парты или, как говорили, «камчатки», равнодушный ко всем предметам, кроме ботаники, портивший нервы некоторым учителям на уроках своим нежеланием слушать учителей, тут он показал себя – с другой стороны.
 – А дальше какие названия лесов? – спросил Игорь.
 – Ты знаешь, совсем недавно узнал от Серафимы Бахиревой (Верин, интересуясь историей и местностью, частенько спрашивал у старожилов об этом), что лес за Литино, находящийся возле железной дороги, и ведущий до переезда на Цибирино, называется Семёнцево. Но что означает это название ни она, ни кто-либо другой не смогли объяснить. По-видимому – эти названия даны давно, так давно, что люди забыли, что они означают. Она же привела интересный случай, происшедший с её малолетним братом, с Анатолием Алаичевым.
По дороге через этот лес Семёнцево, через который возили покойников в Цибиринскую пустошь, люди шли частенько в церковь. Церковь была большая, рядом молельный дом. Всё это место называлось Угреша. Церковь сломали во время войны, сбросили колокола. Самый большой или остатки его везли на трёх лошадях. Нужен был металл для снарядов, что изготовляли в Гаврилов-Яме на фабрике.
Но случай с мальчиком произошёл до войны, когда церковь ещё работала. Служба шла очевидно долго, и Толя, устав стоять, решил присесть, наверно, за выступ стены и незаметно, слушая молитвы, заснул. Проснулся он ранним утром от страшного треска. В церкви никого не было, все ушли, заперев её. А в церкви творилось невообразимое – оглушительный треск и стук (вряд ли это трещали стены, ведь в церкви не было видимых трещин). Испуганный мальчик, к счастью, сообразил выбраться из церкви через окно.
 – Да, интересный случай, похоже на гоголевского «Вия». Но, смотри, туман всё гуще. Я уже смутно различаю тебя.
– Берега старого русла, здесь крутые, и можно, ненароком, оступиться в такой туман и свалиться вниз, – сказал Верин.
Друзья остановились, огляделись. Туман размылил деревья, кусты и само небо казалось сбежавшим с плиты молоком.
 – Ты меня ещё видишь? – засмеялся Игорь.
 – Вижу, но уже смутно. Ещё пара минут и туман закроет нас совсем. Мы не сможем увидеть друг друга. Я такого тумана ещё не видел. Давай немного постоим, понаблюдаем, как наплывает туман. А ты расскажешь дальше названия лесов.
 – Ну, я могу рассказать тебе целую историю о дальнем лесе Макарихе. Я слышал эту историю от двоюродного деда Павла Ивановича.
И Верин, как мог, поведал другу эту старую легенду, о которой многие, даже старожилы, не слышали, приведённую выше.
 – Да, интересная легенда, – восхищённо сказал Игорь, – так вот живёшь и не знаешь, кто здесь жил лет триста назад, что делал, о чём думал, как жил без тех изобретений и усовершенствований, что облегчают нашу жизнь.
 – А, может, живя просто, применяя только дедовские методы жизни, он был счастливее нас. Ведь техника, облегчая физический труд, иногда забирает свою плату, забирает жизнь или калечит человека. С развитием техники у человека прибавилось забот. Да, наши деды трудились в поте лица, но умели хорошо и весело отдыхать. Как они праздновали, особенно молодые. Вспомни, например, праздник Ивана Купалы.
 – Да, это было, молодёжь прыгала через костры. Девушки плели венки, пускали их по воде, гадали, кто будет суженый. Теперь немного забыли эти обычаи.
 – А ты помнишь – спросил Верин – когда мы были ещё маленькие, в 60-х годах, как проводили деревенские свадьбы?
 – Помню, как же, это было такое событие, что ни один житель деревни, не считая двух-трёх парализованных старушек, все сбегались посмотреть на жениха и невесту.
 – Да, и помнишь, если свадьба, как обычно, осенью или летом, все поднимаются после первого стола и идут на улицу танцевать.
 – И непременный атрибут – баян или в крайнем случае гармонь. Но вот мелодия прерывается, все вскрикивают удивлённо, хотя знают, что это будет – в круг входят ряженые.
  – Обычно ряженые женщины в старинных русских одеждах.
 – Если они представляют цыган?
 – Ну да, они отвлекают гостей, чтобы незаметно украсть невесту.
 – Погоди, не рано ли мы о свадьбах заговорили? Мне вот ещё отслужить надо целых два года, да и ты, я думаю, ещё не помышляешь о женитьбе. Лучше расскажи ещё о местности.
 – Хорошо. Давай сменим тему разговора. Если следовать по кругу, то следом за лесом Макариха (говорят, ещё есть там пруд Макарихинский) в сторону деревни Лихачево (деревня славилась по всей округе, словно оправдывая своё название – и далеко за её пределами можно было услышать, в прошлом, возглас: «Смотрите. Лихачевские идут. Возможно будет драка!»), есть берёзовый лесок, называемый «Грачевник».
 – Это название я слышал. Помнишь выставку нашего деревенского художника, организованную в Шалаевской школе, очевидно директором школы Бардиным.
 – Да, помню.
 – Одна картина так и называлась «Грачевник». На ней были изображены берёзы этого леса с гнёздами грачей. Только я не помню были ли на гнёздах грачи.
 – Я тоже не помню, только видится мне и сейчас остатки снега под ними.
 – И своего племянника Славу Ерёмина портрет на выставке (вся задняя стена класса была увешана картинами) тоже помню.
 – Это, пожалуй, единственный художник в нашей деревне, хотя дом находится в стороне возле переезда.
 – Почему единственный, ты разве не видел картины моего отца?
Отец Верина, Виталий, по профессии маляр, но в душе – художник. И это его увлечение по вечерам и выходным - писать картины. Он не мог сдерживать в себе.
Они шли по краю крутого оврага или старого русла Шартика, в тумане с трудом отличая грань ровной земли от спуска в овраг. Вдруг Игорь, не увидав провала в береге, вскрикнул и, не успев зацепиться за руку товарища, словно провалился в яму. Но сильные ноги в сочетании с невысоким ростом, не позволили ему упасть. Он просто сбежал вниз и даже рассмеялся на ходу (в юности всё нипочём) и крикнул Верину:
 – Тут, оказывается, тропа, протоптанная то ли зверьём, то ли грибниками.
Но его слова повторились, и он продолжал удивлённо:
 – Да здесь эхо!
Эхо согласилось: «Эхо-хо!». Может быть, овраг дал такой эффект или туман от таявшего снега, но до этого места эхо себя не проявляло. Верин вспомнил, что смотрел одну научную передачу о редких, экстремальных явлениях. Ему запомнилось, как такие явления называют, и он крикнул невидимому Игорю, который всё ещё находился на дне оврага. По крайней мере не было слышно, чтобы он поднимался. Он крикнул:
 – Здесь, наверное, аномальная зона.
Эхо передразнило:
 
Сад-огород за домом автора

 
Посиделки: Валентина Алёшина и Мария Степановна
 
Учительница Мария Владимировна Державина

 – Не-номаль-ная зона.
Они оба засмеялись, и смех Игоря, более басистый, чем у Верина, подхватываемый эхом, раздался совсем недалеко. Оказывается, он неслышно поднялся и находился вблизи Верина, метрах в семи.
Внезапно слабый солнечный луч попробовал разорвать туман. Но это ему почти не удалось, только солнечный луч, преломившись, изменил окружающий лес. Деревья словно подпрыгнули. Их формы стали больше и изменились. Вообще всё изменилось, некоторые деревья стали похожи на горы, вершины которых заполняет снег. Блеснули в этом слабом луче капли, брызги, свисающие словно ягоды с деревьев. Но этот луч недолго пронзал туман, через секунду он исчез. И всё окружающее словно пришло в движение. Как будто все деревья, кусты, огромная и необычная в тумане фигура или тень Игоря – всё поехало назад, стало возвращаться в свои привычные формы. Как говорят: «вернулось на круги своя.»
 – Слушай – ты сейчас только был такой огромный – сказал Игорь.
Но туман снова его закрыл, и было слышно только:
– Омный-омный
Друзья разговаривали, находились почти рядом, но друг друга не видели.
 – Ты где? – крикнул Верин.
Эхо:
  – И где, и где.
  – Тут я. Анюта, я тута! – засмеялся Игорь, подражая фразе из недавно прошедшего фильма, название которого уже забылось.
И хотя они легко могли встретиться, идя друг другу навстречу, но только что выйдя из детства, не забыли ещё привычку – игру. Слышно было, как Игорь, снова сбежав в глубину оврага, крикнул:
 – И здесь тебя нет! А –у! Эге – гей, где ты?
 – Эге – гей – раздавалось эхом снизу.
 – Иду к тебе навстречу! – крикнул Верин, спускаясь на дно оврага.
 – Встречу, встречу, – не унималось эхо.
Но лишь Верин спустился вниз и под его ногами скрипнул ещё не стаявший снег, как Игорь оказался наверху.
 – Поднимайся же, – кричал он в пустоту тумана.
Так долго они забавлялись, бегая друг от друга, горевшие желанием сойтись, но каждый раз отодвигая радость встречи. Наигравшись вдоволь, набегавшись, они наконец встретились и ещё какое-то время смеясь и оживлённо разговаривая, вслушивались в весеннее оживление природы.
Деревья стояли ещё голые, даже почки лишь только проклёвывались. Серёжки ольхи одни краснели. Где-то должна была «цвести» верба, но рядом её не было. С мокрых от тумана ветвей спадали тяжёлые капли влаги, и они гулко ударялись о землю. И от этого, да ещё от разрушающейся со звоном последней льдинки, состоял какой-то весенний гул. Ещё иногда доносился неясный шум, который проносился по вершинам деревьев или это вздыхала земля, просыпаясь от зимнего сна.
 – Ну что, пойдём к дому? – сказал Игорь, прислушиваясь, как исказит его слова эхо.
Но в этот раз эхо молчало, словно его ветром унесло.
 – Вот видишь, и эхо устало с нами разговаривать. Значит, действительно пора домой.
Они возвращались довольные своей прогулкой, не зная, что в будущем, отягощённые заботами и семьями, не смогут так прогуляться по лесу, но запомнят эту прогулку на всю жизнь. Возвращаясь, они снова вспомнили Логашина. Он завербовался, едва исполнилось восемнадцать и уехал надолго. Всё же их товарищ, учились вместе последний год в Шалаевской восьмилетней школе. Пытались вспомнить его хорошие дела и, хотя он считался трудным подростком в то время, но и хорошие ученики с хорошим поведением не могли себя показать с лучшей стороны. Вспоминали его хорошие поступки.
 – Ты, как сосед его – знаешь, что он был настоящий меломан – сказал Игорь.
 – Как же, мне отлично была слышна из его окна наша советская эстрадная песня. Да и заходил я к нему во – время, когда он крутил пластинки. Магнитофона у него не было, и как любитель музыки, он часто крутил пластинки, – ответил Верин.
 – А ещё слушал «Голос Америки» или «Свободную Европу», там часто звучали песни, но в основном иностранные.
 – Да их заглушали – эти радиостанции, и под свист и шумовой аккомпанемент некоторые записывали эти песни на магнитофоны.
 – Было, но я, например, уже не записываю иностранные песни. Мне больше нравятся свои родные, советские песни, – возразил Верин.
 – Не любил их и Логашин, он говорил: «Нет души в этих песнях, да и о чём они кричат, может, нас ругают, а»?
 – Ну, я с ним не соглашусь – сказал Игорь, – хотя, в основном он прав, но есть же: Джо Дассен, АББА, Битлз и так далее.
 – Да это исключение, и Логашин даже заводил пластинку с иностранным ансамблем, если не ошибаюсь, Битлз. Особенно ему нравилась одна песня, правда он с усмешкой её слушал. Не слышал такую:
 – Облади, облада,
Жизнь – река, да!
Лала   жизнь рекой течёт!
 – Ну да, это похоже на Логашина, всё на свой манер. Ему, да и мне тоже, нравились песни 60-х. Они мелодичные, спокойные, пелись хорошо поставленными голосами. Помнишь: Трошин, Майя Кристалинская, Бродская, Миансарова, и так далее. Но особенно он отдавал предпочтение Валерию Ободзинскому, прослушав, снова начинал сначала. У него была пластинка с его песнями. Ещё мне запомнилась песня 60-х «Гололёд». В другой песне девушки говорят подруге: твой парень рыжий, а девушка отвечает: «не рыжий он, а золотой». Наиболее запомнились песни, тревожащие душу, Марии Лукач. Но много позже выяснилось, что у неё много весёлых детских песен (например, «Антошка»).
 – Да, было же и в нём много хорошего! – воскликнул Верин.
Друзья на минуту замолчали, пытаясь вспомнить о хороших качествах Логашина.
 – Вспомнил, – оживился Верин, – ещё одно хорошее, запомнившееся на всю жизнь дело он сделал!
 – Какое же?
 – В 1972 году в начале жаркого, засушливого лета, в лето, когда кругом, если не горело, то было всё в дыму, он сводил меня в деревню Селищи. Было это в мае.
 – Эту деревню все у нас зовут «Совхоз».
 – Да, но оказывается (я тут недавно узнал), там была барская усадьба. Бабушки - посиделки говорили ещё о кедрах, растущих там.
 – Я об этом знаю, а ты знаешь, что случилось с барином, когда образовалась Советская власть?
 – Нет, не слышал.
 – Его большевики арестовали и посадили в тюрьму. Больше о нём не слышно было. Много позднее о барской усадьбе рассказала Серафима Васильевна Бахирева.
Барский дом – длинное здание из красного кирпича разобрали, и что-то своё из этого кирпича построили. Остались от усадьбы только кедры, они ещё долго стояли. Сейчас их, кажется, нет. Скорее всего большевики их срубили на свои нужды. Ещё о барской усадьбе рассказал Саша Никитин – он внук бывшего председателя колхоза «Мир» – Михаила Борисова. Вот его слова:
– Владелицей усадьбы была княгиня Урусова. Она владела и другими землями. Так посёлок Ильинское-Урусово носит её имя.
Саша провёл детство в деревне Селищи и ему лучше знать историю барской усадьбы. Он говорил, что ещё долго сохранялся флигель барской усадьбы.
 – Не знал этой истории, но по этому поводу хочу сказать, что главной ошибкой большевиков, из-за которой на них ополчился запад, это было гонение знати, бар, священников. Они просто уничтожали их, и недаром многие эмигрировали. Но давай вернёмся к Логашину. Итак, он позвал в эту довольно глухую деревню, (не помню уже зачем) которая сейчас исчезает с лица земли, и я благодарен ему за этот маленький поход. Если напрямую идти или ехать на телеге (в, то время они ещё ездили) через лес, то до Селищ не больше километра. Но Логашин повёл меня, – продолжил свой рассказ Верин, – вокруг леса. Там тоже была дорога, но не такая наезженная. Больше она напоминала тропу и по ней ходили как дети, так и взрослые. Кто за грибами, кто за ягодами.
В раннем детстве мы ходили в этот уголок леса Бровино, где росли старые и толстые деревья черёмухи. Ходили за ландышами. Мы были так малы, то есть я, младшая сестра Люба и более старший троюродный брат Игорь (к сожалению, погибший под колёсами автомобиля), что эти деревья казались нам огромными, подпирающими небо. Игорь, как старший, пробовал влезть на одно из этих деревьев… Так вот, мы с Логашиным обогнули этот участок леса и вышли на луг. Мне подумалось, что я понял почему Сашка пошёл здесь, а не более короткой дорогой через лес.
Я понял это, увидев цветущий луг. Тогда мы ещё не знали, что впереди самое засушливое лето на нашей памяти, когда в середине лета листья деревьев пожелтев, стали засыхать и опадать. Пожухла и трава, завяли цветы, словно их сорвали и поставили в вазу без воды.
Горизонт был застлан дымом и пахло гарью, и где-то, где залегал торф, он горел постоянно, там машины с людьми, ехавшими тушить пожар, проваливались под землю. Но тогда ещё был май, и влаги с весны ещё хватало. И под действием горячих солнечных лучей только ещё расцвели цветы. Никогда ещё я ни до, ни после этого хождения в Селище не видел такого пышного цветения. «Вот почему он пошёл здесь», - подумалось мне.
И словно в подтверждение этих слов Сашка остановился, кивнул головой на цветы и сказал:
 – Видел ли ты раньше такие огромные ромашки, васильки, колокольчики?
И он повёл рукой. Луг пестрел разноцветно, и действительно цветы были необыкновенной величины. Сашка даже присел, и я за ним, чтобы лучше неспешно разглядеть лепестки, тычинки, соцветия, пчелу, деловито жужжащую, добывающую нектар. Она так занята этой работой, что не замечает, как две головы склонились над цветком. А если всмотреться ниже, то кажется нет пустого места – везде муравьи, паучки, мушки и тому подобное.
 – Ты держись всегда меня – говорил Сашка, – ещё и не то увидишь. Ведь я все леса знаю, чуть ли не каждое дерево, под которым можно найти гриб или ягоду: костянику, землянику, чернику. То, что я тоже любил лес и знаю его почти так же, умалчиваю и не спорю с ним, пусть похвастается.
Учился Сашка неважно (и почти такое же поведение), с трудом учителя вытаскивали его на тройку. Но что удивительно, единственный предмет, который он считал любимым, и по которому мог отвечать на отлично, была ботаника. Когда его спрашивали однокашники, почему он старается только по одному предмету, а по остальным его тянут за уши, он отвечал:
 – Зачем мне алгебра, хватит и арифметики, и по остальным азы освоил и достаточно. Это кто дальше хочет идти учиться, пусть зубрит, а мне и этого хватает. Вон бабушка с двумя классами жизнь прожила и не нужны ей были расширенные знания. Ну а ботанику стыдно не знать – природу родного края, уж по крайней мере.
Учителя, правда, говорили, что у него большие способности и он бы хорошо учился, если бы захотел. А Сашка, хотя и знал ботанику на отлично, но, чтобы не выделяться – пятёрка среди троек, двоек, выглядела бы сиротливо и неестественно. Поэтому он и на ботанике отвечал вяло, хотя и подмывало его показать свои хорошие знания. И иногда он не сдерживался и «проговаривался», отвечая лучше других в классе. Учитель (Лилия Владимировна Лукьянова) разводила руками и не хотела, но ставила четвёрку (пятёрку поставить такому ученику уже не поднималась рука).
 – Так вот, – продолжил Верин, – Сашка, по моему мнению, мог бы стать учёным-ботаником. Но он об этом даже не думал, а все знания о растениях употреблял для личных целей. Например, ошарашивал своими знаниями о каком-нибудь цветке или растении кого-нибудь, из праздного любопытства, спрашивавшего его.
Причём рассказывал подробно, как написано было в толстом учебнике по ботанике. Память у него отличная. Про него ещё Бардин, директор нашей школы говорил:
 – У Логашина голова, как у Ленина, только в какую сторону она повернётся, вот вопрос.
И вот на том цветущем лугу в том 1972 году я решил проверить так ли он хорошо знает родную природу, как о нём говорили. Как бы невзначай спрашиваю:
– Не знаешь, Саша, как это растение называется?
 – Это лютик едкий, он зацветает весной, но это растение ядовито для скота.
 – Вон оно что, я и не знал, что лютик обладает такими свойствами. А это что?
 – Горицвет весенний – лекарственное растение при болезнях сердца.
 –А эту-то ты должен знать?
 – Тимофеевка – это злак с хорошими кормовыми качествами.
Потом он рассказал о сныть, заполоняющем наши огороды, об одуванчике, с которым бесполезно бороться, об осоте полевом – вредное растение, растущее около канав, а также в посевах овса и других злаков. А вот пижма, которая помогает в борьбе с насекомыми. Мать и мачеха, сам знаешь, помогает от кашля. Потом о цветах:
 – В лугах наших распространены, как видишь, ромашка дикая обладает лекарственными свойствами, колокольчики, их несколько видов, васильки, фиалка трёхцветная, венчик имеет жёлтый, белый, фиолетовый цвет. А вот иван-чай, незабудки, вьюн, повилика. И он ещё много говорил о растениях, но не всё сохранилось в памяти.
 – А ещё расскажи мне об этой траве, этом цветке.
Я был в восторге от полученных знаний, какие и в школе не всегда можно получить.
 – Расскажи мне о траве, которая очень нравится моей сестре Любе, она, попадая на луг, всегда ищет её. Она называет эту траву часики. Есть такая, знаешь о ней?
 – Как же, только по-научному она носит другое название. А растёт она, где трава пониже, так как сама невелика.
Знает он и многих насекомых и слушая, рассказы о растениях и цветах, я не заметил, что мы провели на этом лугу, медленно передвигаясь, никак не меньше часа. Но вот мы подошли к этой лесной деревне, итак небольшой, с наполовину заброшенных домов. И тут Логашин снова удивил меня. В школе по истории он учился неважно, но историю родного края знал хорошо. Он открыл мне страничку из истории этой деревни.
 – Ты знаешь, что здесь была барская усадьба? – сказал он.
 – Слышал что-то, но определённого ничего не знаю, кроме того, что здесь росли кедры.
 – Правильно, кедры росли, а усадьба была благоустроена. Барский дом представлял из себя большое здание из красного кирпича с колоннами и статуями у входа. Барин был ещё довольно молодой, имелись и слуги, и лакеи, и жил он припеваючи за счёт труда крестьян. Вдруг пришла революция и нарушила все его права. Пришли большевики и арестовали барина, посадили в тюрьму, и что с ним дальше было, никто не знает из местных. Может, только в архивах что-то сохранилось и то вряд ли. Люди, то есть враги народа (а барин и был таким) исчезали без суда и следствия навсегда.
 – А что стало с усадьбой?
 – Усадьбу разрушили, большевикам нужен был кирпич (а в старину делали классный кирпич) и здание разобрали. Что-то растащили местные, из вещей. Больше, кажется, ничего не знаю о Селищах. Ну, разве скажу, что до войны и какое-то время после, здесь работала кинопередвижка. Эх, батя мой попал в переделку. На просмотр фильмов стекались сюда изо всех окрестных деревень, и случались потасовки, в основном из-за девушек. Отец был ещё не женат, а из деревни их, парней было немного, трое или четверо. И из-за девчонок получилась стычка с парнями из соседней деревни – их было больше вдвое. Хорошо фильм отсмотрели, вышли прогуляться, вечер ещё был светел. Идут, беседу с девушками ведут, и догоняет их почти толпа. И главное, в руках у них то ли палки, то ли колья выломаны из частокола.
Против такого вооружения не пойдёшь – руки-ноги переломают. Ну и пустились они бежать, хорошо лес рядом. Отец пошустрее оказался, да и то кто-то бросил в него дубинку. В плечо попали, говорил, что долго ушиб болел. Но всё же всем парням удалось скрыться в лесу, кроме Юрия Алаичева. Ему перешибли ногу так, что он всю жизнь хромал… Но вот они вошли в деревню. Дома в ней были старые, неказистые. Некоторые вросли в землю или покосились. По заросшим травой заулкам возле домов видно было, что несколько из них уже заброшены. Был 1972 год и ещё лет шесть-восемь просуществовала деревня Селищи.
Но когда мы с Сашей пришли туда, то увидали что ещё там много народа. Очевидно, пользуясь теплом, благодатной погодой, почти всё население деревни находилось на улице. Сидели напротив дома, прямо на постланном на траву одеяле, другие на скамейках, многочисленное семейство Кутыриных, недалеко от них, кажется, напротив – Трубкины. Была ещё незнакомая семья, вернее, забылась их фамилия. Вскоре к ним подошёл житель этой же деревни – высокий, плотный парень, очень часто приходящий в нашу деревню – Виктор Трубкин. Помнится, что какая-то семья ужинала, другие просто созерцали обступивший деревню лес, природу. Не слышно было ни криков, ни громких возгласов – природа, очевидно, благодатно действовала на психику этих людей.
Провели мы в этой лесной деревне не больше часа, спокойно общаясь с её жителями. И вот за это посещение, путешествие можно сказать в дедовское время, я благодарен Сашке.
 – Значит, и я должен быть ему благодарен, - воскликнул Игорь.
 – А ты чем?
 – Тем, что он познакомил меня с Гладковым. Это в доме, что стоит у деревенского пруда.
 – Что же ты раньше не знал эту семью?
 – Знал, конечно, но Сашка рассказал мне перед посещением историю этой многодетной семьи. Дети, правда в наше время, уже вылетели из родового гнезда. Их было восемь человек. А во время войны, когда кругом чуть ли не умирали от голода многие в деревне (повезло тем, у кого были отцы-кормильцы и были на брони) и случилась эта печальная история.
Мать их Анна не знала, как накормить пухнущих от голода детей, ведь в дому хоть шаром покати. Работала она, конечно, в колхозе, и вот однажды её направили в амбар муку просеивать. Несколько женщин работали, а за ними неусыпно наблюдал бригадир, кажется его звали Дмитрий Ухов. За глаза его называли Митрий-Хитрый (очевидно Дмитрий Дмитрич). Если нужно было дать указание, что-то объяснить работнице, он делал это быстро, боясь, что за его спиной произойдёт хищение. Он говорил:
 – Ненадёжный народец – эти бабы. Того гляди растащат социалистическую собственность, колхозное добро.
Самое бедственное положение было у Анны, ей нечем было кормить восьмерых детей, и она боялась, что они вскоре начнут умирать. Знали, конечно, об этом её напарницы, жалели её и детей малых. Сговорившись, решили ей помочь. Самая бойкая Шура, отвлекает Митрия, показывает ему худой мешок с сыплющейся мукой. Бригадир просто так мешки не хранит, они в специальном ящике, на котором висит действительно амбарный замок. Пока бригадир подбирает ключ из связки, тогда и надо было насыпать Анне в карман фартука горсти три муки.
А Митрий замешкался, не может отыскать нужный ключ. Анна насыпала уже две горсти и вдруг от чувства жалости к себе и детям, и от благодарности к подругам, неожиданно для себя всхлипнула. Бригадир мгновенно обернулся и даже немного присев, качнулся в одну и другую сторону, чтобы рассмотреть, что творится за спинами двух работниц, закрывающих Анну.
 – Это кто там всплакнул? Мука что ли просыпалась? – сказал он придирчиво.
Анна быстро отдёрнула руку, но на своё несчастье, этим движением задела неустойчиво стоящий мешок, и мука частично просыпалась. Положив в карман третью горсть муки, она действительно заплакала, боясь, что её накажут.
 – Ладно, не реви, как корова, – добродушно успокоил Анну бригадир.
Он подошёл к ней, снисходительно улыбаясь, но в то же время зорко осматривая сколько просыпалось муки.
 – Давай-давай, приводи себя в порядок, – и он по привычке хлопнул её рукой по бедру (мужчин он похлопывал по верхней части руки, плечу). В то же время он зорко осматривал Анну, заподозрив неладное. И рука его нарочно прошлась по карману фартука.
 – Э, голубушка, – удивлённо и вместе с тем радостно, – да ты у нас сорока-воровка!
 – Не себе я, дети с голоду помирают, – только и выдавила из себя Анна.
Женщины стали уговаривать бригадира:
 – Митрич, (его ещё так некоторые называли) ведь Анна заработала эти горсти, она больше заработала.
 – Пожалей мать, не сообщай никуда!
 – Больше теряется…
Но на все просьбы женщин Митрич только мотал головой, хитро сощурив глаз:
 – Несознательные бабы, это ведь не рука Анны муку хапнула, а рука врага. Враг сидит в тех людях, у кого нет советской сознательности. Этак мы одному простим, другому и что получится – всё расхитят! Не могла подождать конца месяца, тогда бы за трудодни получила бы свою долю.
И он сокрушённо покачал головой, лицо его изменилось, сделалось печальным. Женщины замолчали, они поняли, что упрямого старика не переломишь. Правда одна женщина пыталась создать ещё одну версию в защиту Анны.
 – Это она с пола подбирала в фартук, чтобы потом пересыпать в мешок – сказала Клавдия.
 – В мешок, говоришь, – словно обрадовался Митрич, – а она вот говорит, что детям. Нет, ты меня не путай, Клава! Обязательно доложу куда надо. Если не сообщу, то буду пособником таким вот расхитителям колхозного добра.
И он сдержал своё слово. Анне за три горсти муки дали восемь лет, словно по году на каждого ребёнка. И, что примечательно – Анна, отсидев положенный срок, не вернулась жить в деревню, а осталась в городе. Она, конечно, навещала семью, приезжала в деревню.
Однажды в городе Анна встретилась с Марией Степановной. Она зазывала её в гости, говорила:
 – Посмотришь, как хорошо я живу.
Но Мария Степановна уперлась, отвечала:
 – Не пойду, хоть золотые горы сули.
Отговорилась тем, что ей нужно быстрее возвращаться домой. Но вернёмся в то злополучное время.
Мать забрали, и пришлось отцу (кажется, его Володей звали) одному поднимать восьмерых детей.
 – Восемь человек! Что-то я никого из них не помню и точно ли, что ещё до смерти родителей они все разлетелись, кто куда? – воскликнул Верин. – Вот каким боком вышел донос бригадира. Обидев мать, он смертельно обидел и детей.
Как же они не любили деревню, если едва оперившись, умчались куда глаза глядят.
 – О детях я не слышал, но хотел бы сказать об отце их. Мы вошли с Сашей в избу, просторную, светлую. Светлой, наверное, из-за небольшого количества мебели. Всё в избе было просто, всё сделано или своими руками, или по заказу у деревенского столяра (правда их было двое или трое в деревне).
Вдоль передней стены стояли широкие лавки (возможно на них спали). Рядом с большой русской печью – изделие местного столяра – двустворчатый шифоньер. Две дощатые кровати с резьбой, также дело рук столяра.
Электричество, конечно, было, но ближе к переднему углу, где на икоте чернели иконы, на крюке потолка висела ещё дедовская, наверное, керосиновая лампа с металлическим абажуром. Рядом с печью была «лежанка» (небольшая печь). Хозяин был дома и представлял собой типичный образ русского крестьянина, словно сошедший с картины Репина. Не хватало только крестьянской шапки девятнадцатого века, да лаптей. Впрочем, будь он моложе, (ему было, как минимум лет семьдесят), то наверняка носил бы лапти.
А так, как и другие старики деревни, он был обут в большие серые валенки. В них же он мог выйти и на улицу, это было в то время для пожилых людей не зазорно. Мы зашли без стука (Сашка вообще заходил в любой дом в деревне запросто, не стучась). На широкой лавке прямо напротив входной двери у окна сидел мощный старик. Сам седой, с длинной седой бородой, в светлой (очевидно полинявшей от стирки) одежде, в валенках.
Он смотрел прямо на нас, входящих, очевидно, ждал кого-нибудь из детей. Это был крепкий старик, но на лице его застыло выражение усталости от жизни. Во взгляде его была печаль, покой и какое-то безразличие.
Сашка во все избы деревни всегда входил без стука и, войдя, усаживался на первый попавшийся стул, как хозяин. Заводил разговор с хозяевами, начинал с пустяковой причины. Потом расспрашивал, как живут люди, и как раньше жили. Таким образом он многое знал о деревне и впоследствии, хотя не знал наперёд, использовал иногда эти знания в своих целях. Он знал все лазейки и тёмные углы каждого дома. Увидев невесёлый вид Гладкова, Сашка решил развеселить его. Но он не умел шутить по-доброму. У него проявилась уже черта – вести разговор с людьми, как бы насмехаясь над ними. Но шутки-смешки его были двусмысленны, и не каждый мог понять – сочувствует он человеку или смеётся над ним. Вот и тогда он хотел попросить колуна (свой сломался), но сделать это в виде двусмысленной шутки, будто он нужен Игорю, а, значит, с него и спрос. Положив панибратски руку на плечо деда, Сашка, поздоровавшись с ним, с улыбкой сказал старику:
 – Познакомься, дядя Володя, это Игорь, ну тот, из семьи Куриловых, что живут на конце деревни. Он ищет, полдеревни прошёл, колун (прозвище Володи было «колун»), говорят, у тебя хороший есть. Помоги человеку, а тебе, как я посмотрю, он уже не нужен.
Говорил насмешливо, хоть и добрая улыбочка во всё время этих слов не сходила с лица Сашки. А закончив, он похлопал ещё требовательно по плечу старика, мол, отдавай, дедуля, колун, он тебе уже ни к чему. Старик выслушал Сашку с тем же выражением лица, и с минуту перерабатывал в голове такую наглость и от кого – от сопляка, во внуки ему годящегося. Поняв непонятную «просьбу» Сашки, дед оживился, он понял только шутку, отсеяв разбойничье требование молокососа. Взгляд его блеснул молодо, словно говоря: «Будь я помоложе, ты бы уже вылетел из моего дома». Он усмехнулся и ответил спокойно:
 – Знаю я Куриловых, хозяйственная семья, чего же ты мне втираешь, что у них колуна нет! Может, это не ему, – дед мотнул головой в мою сторону, – а тебе колун потребовался?
Дед правильно угадал. Сашка уже тогда не мог пройти мимо плохо лежащей вещи.
 – Потом колун – это вещь, без которой, как и без топора, не проживёшь в деревне (отец Сашки Василий тоже часто говорил: «Я без топора жить не могу».) У меня три колуна и все они необходимы. Один лёгкий, есть тяжёлый и средний – самый ходовой. Например, пошёл я телёнка – на овиннике – привязывать, беру лёгкий. Им сподручней колышек привязи забить в землю, иногда требуется и в других целях в хозяйстве. Средний беру – дрова колоть. А без дров в деревне так не проживёшь. Изба у меня, сам видишь, просторная, чтобы её отопить, надо в день две хороших охапки дров, а зимой – четыре. Вот и надо наколоть на осень, зиму и весну…
 – Да, эти гнилушки, – Сашка обвёл стены взглядом, снова решил подшутить – чтобы протопить, надо много других гнилушек.
 – Ты как, щенок, мой дом назвал, – возмутился дед, – его ещё мой дед строил, ему скоро сто лет, а брёвна в пруде держал, а потом завяливал, ещё столько же простоят. Не дам я колуна. Врёшь ты, что он нужен Игорю, вон он молчит, ему стыдно, наверное, старика обманывать. Где же ты так врать-то научился?
Сашка смутился, ему действительно стало стыдно, душа его ещё не огрубела и, понимая, что изъять колун у старика по-хорошему не получится, он пошёл на попятную:
 – Да что ты, дядя Володя, шуток не понимаешь? Это я тебя хотел шуткой развеселить. Смотрю, ты смотришь в одну точку, думы невесёлые, никого не видишь, не замечаешь. Так жить нельзя, ну вот, чтобы не было скучного разговора о здоровье, да об осевшем доме я и хотел тебя развеселить.
 – Ха-ха-ха, – вдруг засмеялся дед, – ты, Санька, хотел меня развеселить, и тебе это удалось.
Глаза у деда заблестели, и даже слеза выкатилась. Вдруг он на удивление проворно встал, ухватил Сашку двумя пальцами за ухо, повёл к двери, половицы заскрипели, прогибаясь под его медвежьими шагами. На ходу он говорил Сашке:
 – Мы в своё время над дедами нашими так не шутили. Потому что знали: окромя уважения, ничего не могли выразить. А если бы кто-то вздумал пошутить над дедом, то тот бы поучил уму-разуму – схватил бы кол али грабли и так отходил по спине, что вовек запомнишь. Вот и я учу тебя, Санька, уму-разуму, только видишь, как ласково. Ты не обижайся, только запомни на всю жизнь: не насмехайся над пожилыми людьми. Это что же я сейчас рассмеялся – мне весело стало, – как же яйца курицу учат.
Дед какое-то время ещё продолжал держать Сашкино ухо.
 – Дядя Володя, – взмолился Сашка, – отпусти, ведь больно ущипнул. Обещаю больше так шутить над стариками не буду.
Гладков отпустил ухо Сашки и усмехнулся. Довольный собой, проговорил:
 – Ничего, до свадьбы заживёт!
Мы поспешили уйти от стыда подальше. Мне было стыдно за Сашку, он, похоже испытывал то же чувство. Но слово своё он, кажется, сдержал, и я не слышал, чтобы Сашка над кем-нибудь из пожилых людей потешался.
Игорь закончил свой рассказ, во время которого друзья не заметили, как вышли из леса и уже подходили к деревне.
 – Ты часочка через два подходи ко мне – надо отметить мой уход в армию – сказал, не прощаясь Игорь.
Верин понял, что «отметить», значит выпить спиртное, а он последний раз выпивал почти год назад на проводах в армию Володи Цатова. Хотел сказать, что отвык от спиртного, правда и не привыкал, но, взглянув на Игоря, на его неумолимое выражение лица, не мог возразить и лишь согласно кивнул головой. А день всё не кончался, посидев в предбаннике бани, что находилась во дворе дома (укромное местечко) с отцом Игоря – Николаем – часика два, они потом пошли прогуляться по деревне.
По дороге они разговаривали вспоминая, как отец Игоря - Николай, напутствуя сына перед армией, повёл его и Верина к турнику, который был поставлен за домом. Он показал упражнения на этом снаряде, которые запомнил на всю жизнь. Игорь говорил, что в армии отец его был сапёром. Николаю за сорок и есть внучка от старшей дочери-Светы. И Верин в душе сомневался, что Николай выполнит упражнение на турнике. Но вот Николай, а он сухощавый с ладной фигурой, вытянувшись перед турником по стойке – смирно, сказал:
 – Рядовой Курилов к упражнению подъём с переворотом приступить.
И он, подтянувшись, чётко и легко выполнил это упражнение. Закончив, также отрапортовал:
 – Рядовой Курилов упражнение на турнике закончил.
Возле дома Володи Цатова они встретили двух девушек. Одна из них Таня – сестра Володи, вторая Ольга – её подруга. Эти девушки выделялись среди девушек деревни своими довольно пышными формами. Острый на язык Витя Крупин, дающий всем прозвища, называл их «Дизеля».
В главе «Девчата» не сказано об этих девушках потому, что о них нужно сказать особо. Дело в том, что они вели себя немного высокомерно, очевидно, обе учились в институте. В играх молодёжи не участвовали, на «зелёную» с нами не ходили. И достойных себе среди местных парней они не нашли. О степени их учёности говорит то, что Татьяна стала после окончания института следователем. Вино, хотя они выпили немного, развязало их языки, и они, чтобы завязать разговор, обмолвились, что видели в лесу что-то необыкновенное.
 – Что же вы видели, – улыбаясь, спросили девушки.
Весна, пение птиц, прилетевших с зимовки, экстравагантный вид девушек взволновали парней. Сердца их забились чаще, а вот язык онемел, они не знали, как вести себя с этими красивыми девушками, как продолжить разговор о ещё недозволенном. Чувствуя своё смущение и смущение Игоря, Верин перевёл разговор на другую, более доступную между молодыми людьми тему…
* * *
…Парни, всё ещё надеясь увидеть взрослых (которые, конечно, знают, что делать в таком случае) перевели свои взгляды к дому Ольги Кашиной. Муж её Фёдор, а также старший сын погибли на фронте. Девичья фамилия Ольги – Приказчикова и, наверное, кто-то из родственников служил приказчиком в каком-нибудь городе, возможно в Петербурге. Одна женщина (Серафима Бахирева) вспоминала:
 – Ехали мы в поезде, возвращались из города домой. Она (Ольга) вышла заранее в тамбур, чтобы посмотреть на родную деревню. Она показала рукой на проплывающую в окне электрички деревню на холме, среди полей, расположенную недалеко от железной дороги, и воскликнула:
 – Вот моя родина – Гаврилково!
Гаврилково километрах в шести от Коромыслова и там действительно (автор узнавал) было несколько домов Приказчиковых. Печальная участь постигла детей Ольги: Николай погиб под колёсами автомобиля, дочь Софья была сбита поездом. Она провожала сестру Галю, которая жила довольно далеко, на Украине. Третья дочь – Нина, которой не было и шестидесяти, жила свои последние годы с матерью в деревне, помогала по хозяйству, ходила на колодец. Была довольно полной женщиной, здоровой на вид и внезапно умерла. Сестра Валя, приехавшая к оставленной вновь матери (а ей было за восемьдесят) сокрушалась:
 – Какой нам сюрприз преподнесла Нина. И подумать только, никто не ожидал.
Валя забрала мать к себе, но та пожила у неё недолго. Говорили, что она, всю жизнь прожившая в деревне, пыталась бежать из города, как она заблудилась среди одинаковых домов.
В опустевшем доме поселился её внук Игорь Коротков, он развёлся с женой и вернулся сюда из деревни Шалаево. Но пагубная привычка к курению вскоре погубит его, как описывалось выше. Из этого следует, что мужчина (особенно пьющий), не должен жить один.

* * *
Парни и не надеялись увидеть возле дома Ольги Кашиной кого-нибудь из мужского населения деревни. Но вот рядом жила довольно молодая семья… Раньше здесь жили Никитины: Физа Никитина, её муж Алексей, которого то ли из-за повреждения глаза, то ли из-за тяги к спиртному прозвали Лёша Кривой. Может быть из-за этой страсти он ушёл рано. Их сын Саша из-за любви к охоте и рыбалке носил прозвище «Мотыль». Был он нормальный парень, хотя и со странностями, так намного старше парней семидесятых (он был шестидесятником) иногда гулял вместе с ними.
Был у Физы брат Василий Никитин – он слыл первым силачом на деревне. Он жил с матерью Любовью почти в центре деревни на левом посаде, если ехать от Ярославля. Узнать его силу довелось нам ещё дошколятам.
В детстве у нас за отсутствием велосипедов, самокатов и другой детской техники было излюбленное занятие – катать старое велосипедное колесо без шины и камеры, и спиц приставив к ободу металлический пруток (для того, чтобы оно не упало и сильнее дребезжало). Колесо, подпрыгивая на камешках или осколках дерева и от соприкосновения металла о металл, издавало звон, шум, раздающийся далеко вокруг.
Василий Никитин в отличии от других жителей не одобрял такую детскую забаву. Похоже он не любил шум (звон колеса сопровождался счастливыми детскими голосами) и пытался словами прекратить эту игру. Но слова не действовали. И однажды, не выдержав, он погнался за детьми, те, конечно, врассыпную и бросили колесо.
Когда дети, отбежав на безопасное расстояние, оглянулись посмотреть, что будет дальше, то были удивлены. Они ещё не видели, чтобы с такой злобой, с возгласом что-то вроде «ух» или «ых», была уничтожена их любимая игрушка. Василий легко смял колесо о землю, превратив круг в «огурец». Смяв его, он ещё отшвырнул его куда подальше. Дети подобрали этот остаток колеса, вертели в руках, говорили изумлённо с детской восторженностью:
 – Вот это да!
 – Вот это сила!
 – А ведь крепкое должно быть это железо?
 – Крепче только бронза.
 – Нет, медь!
Ребята слышали названия этих металлов и говорили, ничего о них не зная. Как-то уже во взрослой жизни, работая на производстве, Верин общался по работе с токарем, очень сильным человеком. Но у него бывали, и что-то служило поводом, необъяснимые для нормального человека, вспышки злобы или гнева. Про него говорили в таких случаях:
 – Обычно такие сильные люди бывают добродушными. А Юрий Георгиевич такой злой, вспыхивает при малейшем недоразумении.
И тогда вспоминался из раннего детства Василий. Такой плотный, сильный, невоздержанный и неуступчивый. Он никому не уступал, характерный был человек. Может поэтому был не женат, хотя ему было в те годы (в середине шестидесятых) уже за тридцать. Всё же нашлась одна женщина, которая терпела его характер. Звали её Вера. Жила она в соседней деревне Ясеневке (которую местные жители называли по-старому МТС).
До этой деревни около километра и часто можно было видеть Василия, идущего туда или обратно. И говорили, что Вера уже дала согласие перебраться к нему в нашу деревню для совместного проживания. Но всё медлила, то ли ждала какой-то даты, то ли завершения очередного сезона (уборка урожая, например). А Василий всё ходил к ней и возвращался домой затемно.
Был он неуступчивый человек, и может быть, не уступая людям, возвращаясь в тёмное время суток, не уступил и машине. Может быть, был навеселе и подумал о машине: «Не трамвай, объедет». А водитель в темноте не успел среагировать, попросту не сразу увидел? Может быть. Только не дождалась мать Люба в тот вечер живого сына.
Воспоминания об этой бабушке Любе только приятные. Она часто приходила к Марии Степановне на посиделки и всегда приносила нам, её внукам, какую-то выпечку, сдобные колобушки. Например, говорила:
 – Люблю я маленьких детушек. Поешьте, милые, моих колобушек!
В хрущёвское время город не знал перебоев с хлебом, неизвестно, как в других деревнях, где были магазины, а в Коромыслове не всегда привозили белый хлеб (в 60-х). И поэтому часто пекли свой хлеб. Помнится, она говорила о Василии, когда ещё он был жив:
 – Он у меня вкусные котлеты делает, накрутит в мясорубке мясо, а потом прокрутит булку, вымоченную в молоке. Или в горячий чай положит кусочек сливочного масла, тоже вкусно.
Белый хлеб можно было купить в магазине на железнодорожной станции Коромыслово (там было другое снабжение). Там завозили продукты на «хлебном» поезде. Ярославль-Александров (хлебник). Он вставал на каждой станции, где были магазины. Покупатели уже ждали этот поезд и помогали продавщице принять товар и на тележке отвезти с платформы в магазин. Пассажиры поезда терпеливо ждали, наблюдая, как люди суетятся возле хлебного вагона… Мы, маленькие дети, не знали до встречи с ней, бабой Любой, что бывают такие старые люди. Лицо её было всё изрезано морщинами. Приходя к Марии Степановне, она часто жаловалась на отсутствие аппетита:
 – С утра съела только два варёных яичка и всё. Вот уже скоро вечер, а исть (как у нас говорили) не хочу.
Смерть сына сильно повлияла на её здоровье, вскоре её парализовало (или, как говорят сейчас, - случился инсульт). Мы, дети, конечно, знали, что в деревне «лежат» две бабушки: Любовь Никитина и Елена Логашина. Но несмышлёныши серьёзного значения этому не придавали – всё обращали в шутку, в игру. Игра начиналась так - ведущий говорит:
- На златом крыльце сидели:
Царь, царевич,
Король, королевич,
Сапожник, портной
И садовник, друг мой.
Вот садовник говорит: «ой»
«Что с тобой»
«Я садовником родился
Не на шутку рассердился
Все цветы мне надоели, кроме…»
И ведущая (обычно это была девочка), сложив ладони лодочкой, вкладывает их в такие же ладони игроков и проводит их немного тряся, давая понять, что именно этому игроку отдаёт колечко. Колечком может быть всё, что угодно. Пройдя всех, ведущий вызывает выбранного им игрока, называя какой-нибудь цветок. Так играя в «колечко» и загадывая желания, кто-то произносил на вопрос, что нужно сделать этому выбранному фанту своё желание. В это время посыльный, – исполнитель желания, стоит задом к игрокам, ожидавшим своей очереди. Вот что прозвучало:
 – А сходи ты к Никитиным загляни в окно, что в доме происходит.
Загадывающий знал, конечно, что в доме парализованная бабушка, но с детским эгоизмом и равнодушием к чужой беде, испытывал игрока. «Осмелится он забраться к окну и глянуть в запретную для нас, детей, жизнь», – подумал он. Но мальчик осмелился (забылось, кто это был), ведь правила игры: нельзя отказывать желаниям заказчика (кроме разве «прыгни в колодец»). Мальчик прибежал смущённый, но довольный собой – прошёл испытание. Его обступили со всех сторон, потребовали:
  – Расскажи, что видел?
И он рассказал:
 – В избе сумрачный голубоватый свет от работающего телевизора. В заднем углу избы на кровати обложенная подушками полулежит бабушка Люба. Наверное, она смотрит телевизор. Голова у неё круглая, белая, пушистая, как у одуванчика. Больше никого в избе не было, наверное, дочь Физа вышла во двор.
И хотя ничего особенного мальчик не увидел, но он совершил небольшой подвиг, и его хвалят, хлопая по плечу:
 – Молодец, выполнил задание.
Дочь Физа, когда случилось несчастье с братом, и надо было ухаживать за старой и больной матерью, отдала или продала свой маленький дом в колхоз. Колхоз пустил в этот дом молодую семью. У них было двое маленьких детей. Жена – молодая неприметная и молчаливая женщина. Муж, как говорили, «шебутной» мужик, которого звали за глаза Коля-Рыжий. Фамилия его забылась. У него были действительно рыжие, золотистые волосы, он общителен, подвижен, деловой и, наверное, единственный в деревне (семья из другой деревни, более глухой) частенько гулял с молодёжью деревни, словно неженатый. И однажды он поплатился за эту гулянку, его поколотили немного с семибратовской стороны парни, разъезжающие в поисках девушек на мотоциклах. Он, рассказав нам, парням, об этой обиде, воскликнул:
 – Что же мне теперь семью бросать, детей, и вылавливать поодиночке этих хулиганов?! Я этого так не оставлю!
Был он, очевидно, в загуле, но он прошёл и Коля-Рыжий вновь вернулся к трезвой семейной жизни. Прожили они в деревне не больше пяти лет, и колхоз предоставил им квартиру в центральной усадьбе колхоза – деревне Шалаево. Перебравшись на новое место Коля-Рыжий разобрал старый дом и продал брёвна, но неизвестно по договорённости с колхозом или по собственной инициативе. Дом был не старый, построен в 50-х годах. На этом месте тут же колхоз выстроил новый дом – щитовой, обложенный кирпичом. В то время (а это был 82-83 год) власть не давала пустовать месту в деревне, стоящей на московской дороге, по которой часто проезжали иностранные туристы.
А Физа Никитина ухаживала за матерью пока та не закончила свои дни. Была у Физы дочь Таня – хорошая, симпатичная, умная, немного полная. И мужа Таня нашла хорошего – он плотник или столяр, высокий такой человек. Он поставил у дома тёщи немного необычный палисадник с резной высокой калиткой. К соседнему дому Анатолия Алаичева пристроил терраску. Татьяна родила ему двойню, но после родов развилась водянка, и в начале 70-х врачи не смогли справиться с этой болезнью. Татьяны не стало. Муж Лёша (кажется так его звали) долго переживал эту трагедию и долго ещё приезжал к тёще и даже стал выпивать. Он отрешённо ходил по деревне в длинном плаще. Словно кого-то искал, может свою жену, забыв, что её уже нет.
Сын Физы Александр женился на Капе Кузьминой (эта семья появилась в
 
Учительница Полина Михайловна Савина
 
Полина Михайловна на фронте

 
Николай Алексеевич Булкин на уроке физики

деревне в конце 60-х). у них растут двое сыновей- погодков – Женя и Валера. (Валера отслужил в армии, вернулся, но вскоре (по неизвестной, автору причине, умер). Физа практически осталась одна, и тогда-то появился на её горизонте ещё один Лёша.
Лёша уже пожилой мужчина, дорабатывающий на производстве до пенсионного срока. Часто можно было видеть его идущего с работы, вернее с электрички, до середины 70-х. Он коренаст, немного полноват, лицо широкое, на голове посверкивает лысина, ходит медленно, немного косолапо. Очевидно ему было за шестьдесят, но он ещё работал – шёл с электрички вечерами, возвращался с работы. Вначале он поселился у Марии Галочкиной, но прожив с ней недолго, перенёс свои симпатии к Физе.
Отмечался большим количеством рубашек, и если раньше он занимали после стирки почти весь заулок Марьи Галочкиной, то потом заполнили всё пространство возле дома Физы Никитиной.

* * *
…Парни с надеждой посмотрели на дом Коли-Рыжего – он хоть и шебутной, загульный мужик, но жизнь повидал, он-то бы подсказал, как помочь покалеченному человеку. Но окна его дома были темны, они свидетельствовали о том, что или его нет дома, или он снова в запое и спит мертвецким сном.
Тогда Василий Чириков, вздохнув, сказал:
 – Жалко «Пушкин» женился и переехал жить в Москву. Служа в милиции, пусть водителем, он, выезжая на такие происшествия, наверняка знает, как в таких случаях поступают.
Конечно, в городе проще – вызвал скорую, а тут если удастся вызвать, то скорая хорошо если через час приедет. Многим и в том числе Верину представился этот простой и вместе с тем решительный, житейский парень. Служба в армии, а потом в милиции многому его научила. Как-то ещё в раннем детстве Мария Степановна, посмотрев в окно на улицу, сказала, обращаясь к маленькому Верину:
 – Коля, посмотри, дети играют возле дороги, что-то чертят по земле. Среди них мальчик кудрявый, на Пушкина похож.
То ли Мария Степановна дала ему это меткое прозвище, то ли кто-то другой, только всё детство друзья к нему иначе не обращались. Он старше Верина почти на два года, но с первого и по восьмой класс они учились в одном классе и были лучшими друзьями. И всем было жаль, что он выбыл из рядов сельской молодёжи, переселившись в город.
 – По крайней мере не скучно было тёмными осенними вечерами, когда, задержавшись на службе, он возвращался с последней электрички – сказал Василий.
 – Что ты имеешь в виду? – спросил его Слава Егоров.
 – Идя по полю в кромешной мгле, он подбадривал себя, насвистывая в милицейский свисток.
 – Чем-то вселяющим надежду на более лучшие дни и лучшую жизнь навевало на людей, заслышавших в промозглый осенний вечер этот свист, – высказал своё мнение Верин.
 – Да это он боролся с темнотой и свистом ветра, – улыбнулся Слава Ерёмин. – Да, не любит тьму, тянется к свету, вот и потянуло в столицу нашу, вернее в Звенигород. Расскажи, – обратился он к Верину, – как погуляли на свадьбе наши парни, я знаю, Дима тебе рассказывал. В двух словах, конечно, время не терпит.
Он кивнул на слабо шевелящегося человека.
 – Хорошо, расскажу всё, как Дима передал, – ответил Верин.
Поехали они на эту свадьбу Колину («Пушкин» – Коля Балдин) втроём из деревни: брат жениха Володя, Вася Егоров и Дима, в город Крюков. Помните:
«У деревни Крюково
Погибает взвод.
Все патроны кончились,
Больше нет гранат,
И в живых, в живых
Осталось семеро молодых солдат».
Да, но это уже город, а свадьбу играли в вагончике, очевидно служившим красным уголком какого-то предприятия, там и сцена была.
Первый вечер прошёл хорошо, если не считать выходки одного молодого восточного гостя. Он напился и уткнулся в тарелку с салатом. Но через некоторое время пришёл, более-менее, в себя, поднялся из-за стола и пошёл к танцующим. Взглядом он отыскивал девушку посимпатичнее. И нашёл такую, можно сказать красавицу. Но рядом с ней стоял рослый парень, очевидно муж. Восточного гостя это не смутило, он бесцеремонно взял руку красавицы, пытаясь увлечь её за собой. Но парню, стоящему рядом, это не понравилось, он спокойно отцепил руку нахала, не попросившего у него разрешения, отвёл в сторону и, казалось, просто отпустил. Но южный человек почему-то упал.
С горя он снова сел за стол, снова выпил и снова уткнулся головой в стол. Муж тётушки жениха, его южанина, дядя и тоже южный человек, попросил очевидно отвести невменяемого племянника к другой тётушке жениха. Она жила метрах в ста от вагончика в жилой пятиэтажке, кажется на первом этаже. Его отвели, уложили, и тётушка временно осталась с ним.
Коля-жених, почуяв неладное, через некоторое время, оставил невесту Раю родственникам. Их набралось в вагончике абсолютное большинство. Взяв с собою зятя (муж сестры Люси) Сергея, отправился проведать тётушку. Ещё подходя к двери, они услышали сдавленные крики и шум борьбы. Южанин пришёл в чувство, но в разум ещё не вошёл – он пытался овладеть тётушкой. Сам Коля в общем-то добрый человек, и эта доброта может покинуть его при изрядном подпитии. Но в роли жениха он держал себя, пригубив лишь шампанское. К тому же, как жених, он следил за порядком, смотрел, чтобы не обидели кого-либо из гостей. И, конечно, он сдержал себя. А вот зять Сергей (сам из села Макарово, что возле Семибратово) к тому же знающий приёмы, наказал слегка южанина за его поступок.
Так что Коле пришлось его даже сдерживать. Казалось он (южанин) усмирился, но, когда под занавес этого вечера гости, разогретые вином и веселием, вышли из довольно тесного вагончика на улицу ещё немного потанцевать, он снова появился. Гости не чувствовали октябрьского вечернего холода. Да и может было действительно тепло, – снег тихо кружился романтично над кружащимися парами. Ветра не было, снег, отвесно ложась на землю, сразу же таял.
Южанин тоже хотел танцевать. Взгляд его снова, как магнитом, притянуло к той же красавице. Но она кружилась со своим неизменным кавалером (наверно это был её муж). Но его-то южанин и не заметил, он нетвёрдо шагнул к этой паре, снова взял женщину за руку. Последовала та же реакция, и снова южанин не удержался на ногах. Он упал в грязь, и у него не было сил подняться. В бессильной злобе он мог только ударять руками о мокрую землю и крутить, оскалив зубы, головой.
Но дядя, тот маленький, но темпераментный, горячей крови человек, как петух налетел на обидчика. Он закричал:
 – Ты моего родственника обидел. Ты меня ещё больше обидел. Ты что не мог его на лавочку усадить, а не в грязь толкать?
 – Извини, если я тебя обидел, но перед ним, – молчаливый до сих пор муж указал на лежащего в грязи, – не извинюсь. Скажи, чтобы ты сделал, если бы так поступили с твоей женой?
Дядя махнул рукой, бросился помогать поднимать бесчувственное тело родственника. Дима стоял рядом с ещё не знакомой девушкой, смотрел на лежащего с широко раздвинутыми ногами человека, на суетящихся возле него людей.
 – У меня появилось желание, – не глядя на Диму, неизвестно к кому обращаясь, сказала стоящая рядом девушка, – пнуть между ног…
Но это был финал первого вечера свадьбы – дальше веселье не могло продолжаться. Гости собрались и группами стали расходиться. От той группы, которую замыкал Дима, всё отставала девушка, которая последней разговаривала с ним и высказала своё желание.
Дима остановился, чтобы подождать её, но и она встала, он, пожав плечами, снова пошёл. Через минуту обернулся – девушка шла, но, увидев, что он вновь замедлил ход, остановился и ждёт её, – после секундного раздумья, подошла к нему. И тут весь вечер молчавший Дима и даже не танцевавший ни с кем, разговорился, наверно, стена отчуждения рухнула под действием выпитого. Он спросил:
 – Как Вас звать?
 – Лариса.
Почему-то он, не умевший разговаривать с девушками, спросил кем она работает.
 – Скорняком!
 – Ого! Это что за профессия?
 – Мы, скорняки, работаем с мехом. Шьём шубы и другие изделия.
На этом красноречие Димы иссякло, и он даже не знал, о чём говорить с Ларисой. Выручил Володя, брат жениха Николая. Он, подойдя к ним, сказал:
 – Жалко вечер подпортили. Я бы погулял ещё. А вы, смотрю, уже познакомились.
Дима поспешил представить ему Ларису. Неожиданно Лариса предложила:
 – Я не против продолжения знакомства. Если хотите, то, может, пойдём ко мне домой. Родители у меня рано ложатся, посидим на кухне.
 – Тем более есть с чем посидеть, – Володя показал прихваченную им бутылку.
Парни согласились на предложение Ларисы. На цыпочках, разговаривая шёпотом, они прошли на кухню. После выпитых двух рюмок разговор их оживился, стал откровенным. Лариса, заглядывая в будущее, присматриваясь к провинциальным парням, может и хотела этого. Дима почему-то рассказал начистоту, что не имеет вредных привычек.
 – Я почти не пью, ну, если немного за компанию, по праздникам. Серьёзно. Не курю, опять же в компании изредка побалуюсь сигареткой.
Лариса задумчиво посмотрела в глаза Димы. У неё тоже развязался язык, и она в противовес сказанному Димой, решив тоже открыть себя, заявила:
 – А я могу бутылку зараз выпить и не опьянеть. И покуриваю, серьёзно, – и она испытующе взглянула на Диму.
 – «Курить – здоровью вредить», - вступил в разговор Володя.
Он немного опьянел и не мог понять с чего его друзья разоткровенничались. Они словно соперничали друг с другом – один, выставляя свои хорошие качества, другая – свои недостатки. Но что Лариса курит, это он сразу понял и решил поддержать Диму, зная, что он не выносит одного вида девушки с сигаретой во рту. Как-то в разговоре о курящих девушках Дима сказал:
 – От девушки должен исходить запах цветущего луга, а не табачной фабрики.
 –Да, – только и мог сказать задумчиво Дима, разглядывая сидящую напротив Ларису.
Девушка начинала ему нравиться, несмотря на высказанные ею недостатки, – рослая, симпатичная и откровенная.
 – А бросить курить не пробовала?
Он почему-то опустил первую, ещё более вредную привычку – алкоголь, который захватывает женщину сильнее, чем мужчину.
 – Ну, – также задумчиво произнесла Лариса, откровенно разглядывая Диму (поскольку алкоголь снёс напрочь все барьеры и тормоза), – сила воли у меня есть и, если… кто-то, в ком я буду нуждаться, захочет, чтобы я перестала курить, – не сожалея, брошу. И другие привычки, наносящие вред здоровью…
Улыбнувшись, она взглянула на Володю.
На другой день парни, встав поздно в отведённой им комнате, решали: идти им на второй день свадьбы или ехать домой?
– Давайте посмотрим сказку, – предложил Василий Егоров.
Каждое воскресенье в конце 70-х шла по телевизору передача «В гостях у сказки», её вела Валентина Леонтьева. Взрослые парни всё ещё не хотели отойти от детства, от сказок, в которых всё хорошо заканчивается. Они ещё только вступали во взрослую, серьёзную жизнь, не похожую на сказку.
 – Ладно, давайте посмотрим.
Посмотрели сказку, и нужно было окончательно решать – идти на второй день свадьбы или уезжать.
 – А, может, сходим, тортика поедим и домой поедем, - предложил Володя.
 – Ну, разве только тортика попробовать.
И парни пошли на свадьбу, благо было недалеко. Оказалось, все гости были уже за столами и очевидно уже осушили за счастье молодых не одну рюмку. Шумный, весёлый гомон стоял в вагончике. Парни даже немного растерялись и некоторое время топтались на месте, снимая верхнюю одежду. Неожиданно светловолосая девушка подскочила к Диме, взяла его бесцеремонно за руку и увлекла за собой к столу, усадила рядом. И едва они уселись, все словно очнулись, обратили на них внимание. Кто-то крикнул:
 – А вот ещё молодые!
Другой подхватил:
 – Так выпьем за их здоровье!
Третий воскликнул:
 – Так горько же!
Все уставились на девушку (которая успела коротко представиться – Люба) и красного, как рак Диму и стали требовательно и задорно кричать:
 – Горько! Горько!
Люба встала, потянув за собой Диму. Дима почти не целовался, ещё с девушками, хотя ему было 22. И смущённый, он кое-как хотел ответить на поцелуй Любы. Но она страстно впилась в его губы под дружные аплодисменты и счёт гостей. Больше она его не отпустила в этот день, словно прилипла. Ласковей девушки Дима не встречал…
Диме вспомнилось, как в сентябре к нему пришёл «Пушкин» – Коля Балдин и предложил (как и Игорь Курилов пришёл к Верину в 1976 году) прогуляться по окрестностям, – своего рода прощальная прогулка перед переездом в город Москву. Скорее всего он знал о той (три года назад) прощальной прогулке перед армией Верина с Игорем Куриловым.
Но что-то общее: и тоска по оставляемым родным местам, и тревога, связанная с отъездом в неизвестность, и прощание с юностью, и с таким другом, как Дима – всё это слилось в одном желании – пройтись напоследок по окрестностям и побеседовать с другом детства и юности. Они пошли по дороге, ведущей на Ильинское - Урусово, через переезд к лесу, называемому «Макариха».
Но они свернули с дороги – их внимание привлекли, волнами колышащиеся, зерновые в поле. Шёл обмолот, гигантские машины – комбайны, казалось, медленно ползли, стрекоча ножами. Там, где ещё поле не было сжато, жаворонки высоко поднимались над полем, разнося свои трели. Затем камнем падали на землю. На ополице некоторые сорные травы, васильки внедрялись в эти зерновые, но дальше они стояли стеной, не пуская сорняки. Парни, не очень-то разбирающиеся в науке агрономии, заспорили:
 – По-моему это пшеница? – предположил Дима.
 – А, на мой взгляд – рожь. Смотри, как она желтеет, словно золотом отливает. Помнишь песню:
Ой, ты рожь
Хорошо поёшь
Ты о чём поёшь
Золотая рожь
Счастье повстречается
Мимо не пройдёшь
Ой, ты рожь
Недалеко от них остановился комбайн. Комбайнёр в своей запылённой спецовке, в надвинутой кепке вышел, проверил бункер, натяжку цепи и шестерни. Снял кепку, обтёр вспотевший лоб, глянул на обмолоченное за собой поле, на другие комбайны, плывущие по полям, словно корабли по морю, присел на минуту отдохнуть. Приставив козырьком ладонь к глазам, посмотрел на подходе ли грузовик – бункер был полон. Кивнул парням, открыв белозубый рот, сказал с небольшой долей иронии:
 – Гуляем, прохлаждаемся? – И ответил на вопрос парней: – Конечно, пшеница. Вон какая удалась! Нынче рекорд будет по намолоту.
Парни загляделись на работу комбайнёров. На гладкой, казалось издали стерне, ходили птицы, наверное, выискивая обронённые зёрна. Затем они прошли в лес, прогулялись по лесным тропинкам. Вот тогда-то и сказал Николай загадочно:
 – Приедешь ко мне на свадьбу в Крюково, мир повидаешь, людей узнаешь. Я там тебе невесту подберу. Что испугался? Шутка, ха-ха-ха!
Он засмеялся, увидев удивлённый недоумевающий взгляд Димы, словно говорящий: «Не надо меня сватать, тем более я не хочу уезжать из деревни. Ты сам из многочисленной семьи, поэтому тебе можно уезжать». Но он промолчал, отвёл взгляд в сторону.
 – Ладно, не бойся, не пропадёшь, сказал же, что пошутил…
И теперь, чувствуя рядом близость, ещё пять минут назад не знакомой ему девушки, прильнувшей к нему, Дима подумал: «Так значит это была не шутка и Коля решил меня сосватать, чтобы и я, как и он, переехал в город». А девушка атаковала его своей лаской, и Дима, не сведущий в любовных ухаживаниях, был вынужден признать своё поражение. Вернее, он полностью попал под её влияние. Вплоть до окончания этой их поездки Люба не отпускала от себя ни на шаг Диму. Люба так настойчиво уговаривала их задержаться ещё на день, что им пришлось ей уступить. Дима думал: «Хорошо, что я день отгула взял, иначе бы на работу не успел».
Мать невесты Раи провела с ним беседу, уговаривая сойтись с Любой. Говорила:
 – Какая хорошая партия – она, Люба, из богатой семьи, работает в Большом театре, правда в столовой, но это всё равно очень высоко и перспективно. Она и тебя устроит, будешь, как сыр в масле кататься!
Дима задумался, девушка ему понравилась, такой ласковой он ни до неё, ни после не встречал, к тому же он понимал, что Люба устроила бы его жизнь лучше некуда. И он был уверен, что с её помощью стать москвичом (как Николай) была бы не проблема, хотя Люба жила ещё в Солнечногорске. Но какое-то смутное чувство неприятия этого благоденствия и противоречие в его сознании – он вроде мысленно соглашался с доводами матери невесты, а через некоторое время сомневался в их необходимости.
Но эти сомнения сразу неразрешимы, для такого серьёзного шага решиться нужно время, а Люба, выпустившая из зоны своего внимания на несколько минут, возвращалась и разбивала эти сомнения своим очарованием. Но наступало время прощаться и, когда Люба в очередной раз с сожалением отошла от Димы, к нему подошёл мальчик лет двенадцати. Он был родственник жениху Николаю и жил тут же рядом в Крюкове. Он сказал, улыбаясь (очень умный мальчик):
 – Извини, Дима, я забыл тебе передать вчера – Лариса просила тебя зайти к ней.
В пору было хвататься за голову – Лариса понравилась ему, и упустить такой шанс, ведь ему было уже 22, он присматривал подругу жизни, так же, как и Люба выбирала друга на всю жизнь. Но выбирать не приходилось, и к тому же у Ларисы не было такого сочетания агрессивности и нежности, и эгоизма:
 – Я тебя выбрала, ты – мой и никому тебя не отдам!
В последние часы перед прощанием она, Люба, буквально повисла на Диме и не хотела отпускать. Только обещание переписываться и скорого приезда к ней в Солнечногорск подействовали на неё, и она оторвала руки, словно от сердца оторвала.
Они возвратились домой в понедельник поздно вечером. Был светлый от снега вечер, они подходили к деревне и смотрели на припорошенные снегом, с чёрными проплешинами усады, на белые крыши домов, на безмолвные, почти спящие дома.
Изредка лишь горел свет в некоторых окнах домов. Щемящее чувство радости возвращения переполняло их сердца. Всё же Дима был благодарен Любе за то общение, что она ему подарила и жизненный урок преподнесла. Но, поразмыслив, он понял, что перед ним выбор: переселяться в большой город (жизнь его, конечно, станет лучше) или остаться с родной бабушкой, поддержать её последние годы. К тому же он не хотел бросать родную деревню. Подумав изрядно, он выбрал второе.
На глазах его был пример одной бабушки из деревни, вырастившей двух сыновей-здоровяков и напоследок оставшейся одной в большом доме.
Она – Шура Поздеева (в девичестве Трусова) осталась одна после смерти мужа Михаила. Он, фронтовик, рассказывал в час откровения о войне:
 – Я столько повидал смертей, сгоревших домов, бегущих людей со скарбом и скотом. Разруху, пожары, когда горели не только дома, но и танки, и металл их плавился. И от этого, и взрывов, свиста пуль, душа моя стала серой, как солдатская шинель.
Он был лесником, ходил по лесам, заходил на новое кладбище, основанное в 1978 году, и выбрал место своего будущего упокоения, посадил там калину. Показав кому-то это место, он сказал:
 – Здесь, на склоне холма, меня и похороните.
Он прожил долгую жизнь, родившись в конце девятнадцатого века, и на закате дней своих он ещё воспитывал, следил за своими малолетними внуками. Не успевавший за ними, непоседами (для него уже было трудно бегать за ними), играющими у лавочки возле палисадника, он привязал детей за ножки к палисаднику верёвочками. И довольный своей смекалкой, (и он не бегает, и дети на глазах) подрёмывал на солнышке, опершись на палку.
Но пришло время – Михаил умер, а Валя (сын) переехал с семьёй в село Шопшу. Этому способствовала, скорее всего сноха Шуры. Они жили не в ладу – сноха постоянно оговаривала свекровь.
 – Заказала я – говорила Шура, придя к Марии Степановне, - шёлковые две сорочки для себя. И тут она – (сноха) меня оговорила: «Зачем – говорит – старухе шёлковые сорочки, ей и простых достаточно. Это нам, молодым, такие нужны». Ещё прибавила будто такое, что и язык не поворачивается сказать, мол, в гробе лежать и простая сойдёт.
И ещё были обиды – в общем, не сжились (Михаил, очевидно, умел их примирять, а без него они не выносили друг друга). У Шуры была сестра в деревне Шалаево, но они, кажется, не очень знались. Нелегко было жить одной – сыновья навещали её нечасто. Она жаловалась в последние свои годы жизни в деревне:
 – Всё у меня есть, жить бы да жить, да вот немочь замучила. Нет здоровья и сил…
Через деревню часто проезжали по московской дороге туристические автобусы. И, кажется, большинство из них были с надписью «Интурист».
Автор вспоминает, когда ему было лет десять, и он бежал, спустившись с крутого склона-кювета к дому своего первого друга Коли Дерябина, то он увидел остановившийся необычный автобус, и скопление необычных людей возле него. Завидев его, они что-то кричали, лопотали на незнакомом языке, наверно:
 – Киндер, хальт! (Стой).
И направляли на него, затрапезно одетого, свои объективы фотоаппаратов. Но он был до того дикий, стеснительный, что прибавил ход, не остановился, а постарался побыстрее скрыться в доме своего друга.
Другой случай с ним же. Он принёс с усада (картофельного участка) мешок картошки, опустил его на грохот (продольный ящик сквозной с бортами для спуска картофеля в подполье.) Он поставил мешок на грохот, и что-то заставило его обернуться. Он увидел медленно (наверно по просьбе туристов), проплывающий по близкой дороге автобус «Интурист» и увидел объективы в окнах, направленные на него. Сработала реакция закомплексованности, и вместо того, чтобы весело помахать запылённой рукой туристам, он быстренько отвернулся.
Шура сидела на лавочке возле палисадника, как сидели многие старушки и немногие старики, когда напротив дома остановился автобус «Интурист». Толпа необычных людей, необычно одетых, подошла к ней. Она услышала иностранную речь. Помнится, она говорила:
 – Лопочут по-своему: муттер, хауз, гути. А я не понимаю.
Наверное, они говорили гроссмуттер (бабушка), хауз (дом) и гут, зер гут (хорошо или очень хорошо). Но вот подошёл молодой человек, похожий на русского, наверно, переводчик. Он перевёл так их возгласы, дескать желают знать, бабушка, о вашей жизни, как вы в колхозе работали и просят показать им обстановку вашего дома.
 – Ну что же, я и сказала: не видела, как жизнь прошла. Мужа с войны ждала, казалось на четыре года, а десять лет. Пришёл он ни жив, ни мёртв – сухой, цвет лица землистый, взгляд остановившийся – еле его к жизни вернула, а в колхозе я действительно работала и до сих пор не верится, как мы, женщины, в то военное время выдюжили. Без слёз не вспомнишь, одно слово – работали самоотверженно. Детей малых одних оставляли, а шли работать.
 – Я говорю, а переводчик переводит. Они языками цокают, в блокноты пишут. Вижу, записывают не только мои слова, а и, оглядывая всё в избе, записывают что-то.
Потом переводчик говорит:
 – Бабушка Шура, просят наши гости, чтобы вы встали у икон, они хотят сделать фотоснимки.
 – Ну, я двумя руками замахала, головой завертела, говорю: я же только от печки, на Золушку, вымазанную в золе, похожа. Страшные снимки получатся. Но иностранцы не унимаются, галдят: гроссмуттер, карош, нейна Золушка. Так и уговорили. Встала я у икон, причесалась, конечно, перед этим, другой платок повязала. Но не знаю, какой я получилась, как засверкали их аппараты, так вид у меня был, наверное, испуганный. Ну, да видно ничего: закончили снимать – палец большой показывают, улыбаются, говорят: гут-карош-гроссмуттер.
Годы шли, она ещё больше слабела, одиночество давило её. Сыновья, видно, нечасто навещали её. И однажды ноябрьской тёмной ночью, вернее под утро послышался, будя спящих, сильный треск – горел шифер. Народ выскочил из домов, глядя испуганно на зарево пожара, на большие языки пламени, лизавшие крышу. Впоследствии, обсуждая причину пожара, все сошлись на мнении, что этой причиной стал «тушильник». Так называлось похожее на цилиндрическое ведро, изделие из кровельного железа на трёх ножках и с крышкой, туда клали ещё горячие угли. Посчитали, что или прогорело железо и вывалился в дырку красный уголёк, или бабушка неаккуратно поставила тушильник на мосту (сени), и он опрокинулся.
В деревне была стародавняя привычка: истопишь печь – выгреби пылающие почти уголья в тушильник, чтобы не было угара, а часть их клали в самовар. Вот и Шура Поздеева очевидно выгребла красные угли из печи и, вынеся на мост, неаккуратно поставила тушильник, или он прогорел. Народ сбежался к уже вовсю пылающему дому, все галдели, но никто не заливал пожар, огонь был слишком высоко. Горела в основном крыша и чердак. Верин тоже, кое-как одевшись, прибежал к месту пожара. Кто-то крикнул ему:
 – Беги к Эльвире (почтовый работник), пусть вызовет пожарных!
Эльвира Параунина работала на почте, а жила на этом же посаде, где горел дом, но почти в самом конце его. Телефон, единственный тогда (1982 г.) был на почте и надо было разбудить Эльвиру, чтобы она поспешила на почту и вызвала пожарных. Пока она прошла на почту, пока ждали пожарных, толпа, бессильная что-нибудь сделать, переживала случившееся:
 – Ведь как свеча горит!
 – Когда-то пожарные приедут, уж и тушить нечего будет.
 – Но ведь в Шопше, что ближе, есть пожарная команда.
 – Как же бабушка Шура, она же в доме, ведь сгорит. Ведь спасать её надо?
 – Кто же в огонь войдёт?
Многие переглянулись, оглядели соседей, но уже тогда взрослых, молодых мужиков, способных на такой отчаянный поступок не хватало в деревне. Такие с твёрдым характером уже перебрались в город. Толпа даже замолчала на время, словно почувствовала вину, что не смогла деревня удержать таких людей. Вдруг скрипнула дверь, толпа ахнула – из пылающего дома медленно вышла Шура. Она была больше, чем обычно – одела на себя всю лучшую верхнюю одежду, на голове было 2-3 полушалка, спасая её от уничтожения и защищаясь от огня. В руке держала, опиралась на палку, то ли на сковородник. Таким, на длинной рукояти, вынимают из жаркой печи сковороды. Под мышкой держала то ли икону, то ли шкатулку с документами. После секундной оторопи многие бросились к ней, чтобы помочь, поддержать.
А через минуту засверкала по окнам домов «мигалка» пожарной машины. Но дом отстоять всё же не удалось. Шуру забрали в Шопшу, забрал сын Валентин. Но прожила она там недолго.

* * *
Как-то гуляли парни и разговаривали о своём колхозе.
 – Ты слышал – сказал Слава Егоров, работающий в колхозе, обращаясь к Славе Ерёмину, – наш колхоз «Мир» – миллионер?
Слава Ерёмин не колхозник, работает в Ярославле на шинном заводе, в колхозе он отрабатывал только когда учился в школе. А в школе был закон – осенью помогать колхозу с уборкой, в основном картофеля. Поэтому, не зная состояния дел колхоза и лишь понаслышке представляя, что дела в колхозе не очень, Слава удивляется:
 – Когда колхоз успел миллионером стать? Я-то слышал, дела всё хуже и хуже из года в год.
 – Нет, точно миллионер, – отвечает Егоров и потом, улыбаясь, хотя в душе сожалея – должен миллион!
И он, зная обстановку, стал перечислять убытки, износ техники, обеднение почвы полей, нехватку удобрений, текучесть кадров и т.д.
 – Уходит, стареет то поколение добросовестных колхозников, которое удерживало страну в военное и послевоенное время. Как они работали! – сказал Василий Чириков.
 – Да, это верно. Я помню ещё ребёнком, – бабушка взяла меня на собрание в сельсовет, – поддержал его Верин, – сельсовет ещё находился в Коромыслове (потом его перевели в деревню Шалаево, избрав эту деревню центральной усадьбой колхоза.
Бабушка у меня с юмором, и собираясь на собрание, она напевала частушку, сочинённую, очевидно, местными острословами:
Фу ты, ну ты, что за грех,
Что за наказание –
Мужики – коров доить,
Бабы – на собрание.
В сельсовете – в набитой колхозниками избе, было дымно и шумно. На стенах висели плакаты, на которых румянощёкие колхозницы держали в руках золотистые снопы. На других: комбайны и трактора полосовали поля, под ними лозунги, цифры, проценты и обязательства.
За столом очевидно председатель – в то время Труфанов. Коренастый и широколицый, с орлиным носом, зимой в неизменном овчинном полушубке. Волевой, смотрит оценивающе на каждого человека – достоин ли он носить ответственное звание колхозник. Ведь от таких самоотверженных людей зависит, чтобы все в стране были сыты, одеты, обуты. В колхозе не место лентяям, тунеядцам и пьяницам. При нём дела в колхозе шли хорошо. Рядом с ним секретарь сельсовета Криулин. Он постоянно заходит в дома колхозников, интересуется как они живут. Его интересуют их проблемы, если они есть, и выслушав, даёт дельные советы. Ещё за столом сидела молодая девушка – Ольга, агроном. И, конечно, парторг – Павел. Помнится, Труфанов что-то говорил о льне, наверное, об увеличении его посевов.
 – Видели вы, как он цветёт – синий лён?! В начале семидесятых была популярная песня, помните:
Ходят волны на просторе,
То ли поле, то ли море, синий лён.
Словно песня, словно пламя,
Словно небо под ногами, синий лён…
 А он волшебник, синий лён,
И если ты в меня влюблён,
Твои глаза сияют добрым светом,
Виноват, наверно в этом синий лён…
 В сердце словно вспыхнет пламя,
Станет тихими словами синий лён…
 – Помню, как же, – откликнулся Лёша Калинин и усмехнулся, – но случился с этой песней небольшой казус. Была по радио музыкальная передача по заявкам слушателей. Песни в основном заказывали горожане. Но вот прозвучала просьба сельского жителя, причём молодого парня, кажется сказали, что ему 17 лет. Он просил исполнить песню «Синий лён». И тут выяснилось отношение городского радио к сельчанам. Вместо модной в то время молодёжной песни, её кажется написал Раймонд Паулс, прозвучала старинная народная песня о льне.
Помнится, ещё в начале семидесятых, летом у дома в середине деревни собиралась бригада уже пожилых патриотов-колхозников. За плечами у них были грабли, вилы, и, хотя они давно были на пенсии, но продолжали помогать колхозу на сенокосе. А году в 80-м один из парней деревни весной, возвращаясь с работы с завода на автобусе, увидел в окно удивительную картину. То ли вышла из строя посадочная техника, то ли руководство колхоза решило, что дедовский метод посева лучше. Оно и направило пожилых колхозников сеять семена таким методом. Выстроившись цепочкой, колхозники размеренно и слаженно шли в ряд по полю, разбрасывая семена…
Молодёжь деревни, собираясь отметить праздники в холодное время года (Новый Год, октябрьскую), просили у председателя выделить им для этой цели пустующий дом. Тогда, в 70-е, председателем был Магин. Выслушав просьбу, он улыбнулся, наверно вспоминая свою молодость, на минуту задумался, потом сказал:
 – Хорошее дело, есть такой дом, надеюсь, вы его не подожгёте?
Парни и местные девушки заверили, что не допустят этого.
 – Хорошо, но давайте так договоримся – надо вам всем взамен нашего одолжения помочь колхозу. Рабочих рук не хватает, и я даю добро на вашу просьбу, если вы отработаете два выходных дня (большинство молодёжи работало в городе на заводах).
Перед празднованием Нового 1978 года молодёжь деревни собиралась в этом пустующем доме, приводило его в порядок. И разговаривая о наступающем празднике, они вспоминали, как славно все потрудились в колхозе. Они на санях, влекомых лошадями, развозили солому и раскладывали по картофельным буртам для их утепления. Вспоминая эту здоровую работу на свежем воздухе, завлекающую их, молодых (были, хотя и немного, и девушки), Шурик Зайцев, лидер нашей молодёжи, задумчиво сказал:
 – Хорошо поработали, эх, была бы зарплата, как в городе и условия труда лучше, место моей работы было бы на селе.
А потом, оглядев нас, замолчавших, заставивший нас задуматься над его словами, добавил:
 – А может, махнём все без исключения в колхоз, создадим там молодёжную бригаду, молодёжно-комсомольскую вернее.
Предложение без сомнения понравилось всем, они представили, как слаженно бы работали в колхозе. Но, вспомнив о своей нынешней работе, о плохих условиях труда и низкой зарплате, вспомнив слова родителей: «Мы в грязи, вечно в обносках и фуфайках батрачили на чужого дядю, так хоть вы учитесь и устраивайтесь в город на хорошую чистую работу с достойным заработком. Глядишь, и квартиру в городе получите, живите лучше, чем мы».
Так говорили некоторые родители, другие были менее категоричны, но намёками давали понять, что жить в городе лучше. И лишь немногие говорили своим детям: «Где родился, там и пригодился.» Испокон веку мы на земле живём. Здесь жить лучше, чем в городе, воздух чище, труд здоровее, всё выращено в садах и огородах своими руками – чистота, безвредное, без этих, как их называют, нитратов. Ты посмотри на сельского жителя – в основном поджарые, без живота, с румянцем на щеках, энергичные, живые, двужильные; успевают на колхоз поработать и на свой огород. Да и живут деревенские дольше городских». Но таких родителей было мало и послушные дети, внимая напутствиям своих отцов и матерей, едва закончив учебные заведения, устремлялись в город.
Казусная история случилась с Вериным – он, окончив школу, решил по совету родителей поучиться в училище, где после десятого класса обучались всего год. Он пришёл в приёмную комиссию, предоставил аттестат, медицинскую справку, ещё что-то, но у него не было паспорта, несмотря на то, что ему было 17 лет. (Колхозникам и их детям, живущим в колхозных домах, а такие в деревне были почти все, паспортов не выдавали до 1980 года). С него потребовали паспорт, иначе не брали в училище.
Почти напротив дома Верина жили Кузьмины – семья состояла из семи человек: мать Ольга, дочери Тамара (со своей дочерью) и Капа (и её сыновья Валера и Женя) и сын Витя. Тамара была секретарём председателя колхоза Магина. К ней и обратились родители Верина с просьбой помочь получить разрешение на выдачу их сыну паспорта. Тем более, что оба родителя работали в городе. Она обещалась помочь, но только в том, что на колхозном собрании в сельсовете среди вопросов, поставленных на голосование, будет и вопрос – разрешить ли Верину иметь паспорт. Собрание колхозников всё же дало согласие и Верин, съездив в район в Гаврилов-Ям, получил паспорт в этот же день.
В осеннюю страду, когда колхоз прилагал все силы для выполнения планов, то помогали и пенсионеры, местные жители и школьники, и студенты, практически весь сентябрь помогали убирать картофель. На первом плане, наверное, в колхозе была заготовка сена, силоса и других кормов. Поэтому сначала колхоз завершал сенокос и только после, с 15 августа, разрешалось косить частникам (даже и бывшим колхозникам).
Из далёкого детства вспоминается, как мы, дети, увлечённые игрой, в какой-то момент останавливаемся, вспомнив, что бабушка (или дедушка) ушла за сеном. Её (или его) нет всего час, но уже ощущаешь это временное отсутствие. Ведь чаще внуки любят больше дедушек и бабушек, чем родителей, наверно, потому, что родители днями на работе, а их родители занимаются с внуками. И часто внуков любят больше, чем детей.
Дети, отвлекаясь на минуты от игры, всматриваются в, клином уходящую в лес дорогу, и радуются, увидав согнувшуюся под «беремем» одинокую, такую знакомую фигуру. В то время (– 60-е и начало 70-х) все кусты и поляны в лесу были окошены. И хорошо было искать грибы, растущие возле окошенных кустов, – видно ещё издали. По лесу прогоняли стадо коров – может и это способствовало обилию грибов и ягод. Теперь же леса зарастают высокой сорной травой. Где-то в 90-х колхоз «Мир» слился с совхозом «Шопша»…
Лёша Калинин, несмотря на свой физический недостаток – горб, стремился жить, как полноценный человек. Ему было, конечно, труднее найти работу, и первое, что ему, наверно, посоветовали, устроиться учеником часовщика. Это была шутка или серьёзно, только говорили парни, вспоминая о его первом опыте работы – первые часы, собранные им, закрутили стрелки в обратную сторону. Но видно эта работа ему была не по душе и последние годы своей жизни он работал по ремонту электрокар. Он был хорошим парнем, с юмором, умный, не лишённый возможности мечтать и строить в своём воображении жизненные планы. Когда кто-нибудь с усмешкой обращался к нему:
 – Когда, Лёша, жениться собираешься?
Он отвечал, не обращая внимания на насмешку:
 – Успеется, это шаг серьёзный, вот я и присматриваюсь, выбираю, а то поспешишь, потом не воротишь.
 – Что не воротишь?
 – Как что? Спокойную счастливую жизнь. Может, сразу не разглядишь – попадётся мегера, с которой не будет хорошей жизни. Отец мой говорил: «Широко шагаешь – штаны порвёшь». То есть он имел в виду, что не надо спешить, когда решаются серьёзные и важные жизненные вопросы.
Парни смеются, очевидно над поговоркой, правда, по-доброму, но в душе одобряют Лёшины слова.
Помнится, жарким летом, когда вся молодёжь деревни была на двух сообщающихся глубоких прудах, что находятся за скотным двором, (о котором остались лишь воспоминания) кто-то сказал:
 – Лёша Калинин нырнул и нет его, что-то долго не показывается на поверхности, уж не утонул ли?
Все забеспокоились и уже собирались нырять и искать тело, ведь прошло больше минуты. Но вдруг он вынырнул и выбрался на берег. К нему обратились с вопросом:
 – Лёша, ты что там под водой заснул? Тебя даже не видно было под водой, хотя вода довольно прозрачная?
Лёша ответил с улыбкой:
 – А я, ныряя, сразу опускаюсь на самое дно и не плыву, а бегу по нему.
 – Как это бежишь? Нормальный человек не сможет бежать по дну, он не сможет преодолеть давление воды, двигаясь всем корпусом.
Лёша смеётся:
 – Значит, я ненормальный. Может потому что я такой маленький, поэтому мне и удаётся.
На пруды и также искупаться приходил из деревни Цибирино Саша Чернилов. Он учился в Шалаевской школе с Лёшей, а также с Любой, сестрой автора в одном классе. Наблюдая, как резвятся в воде ребята, глядя на смеющегося Лёшу, из воды видна была лишь его голова, и вода же скрывала его физический недостаток, он с сожалением сказал:
 – Эх, если бы не увечье, ведь нормальный же парень!
Он жил на «хуторе». Так называются три дома метрах в двухстах от деревни, расположенные ближе к железной дороге. И дальше два дома, совсем рядом возле переезда, в одном из них жил Слава Ерёмин. Практически он был Лёше соседом, и дружили они с детства. Лёша говорил, имея в виду Славу – «мой самый большой друг».
Слава выделялся ростом и комплекцией из всей деревенской молодёжи, по росту с ним мог сравниться только Вова Цатов. Недаром прозвище Славы «Мамонт», но Лёша никогда так не называл своего друга. В деревню с «хутора» они всегда почти приходили на гуляние вдвоём. Лёша едва достигал половину роста Славы и было немного комично видеть эту пару. Люди старшего поколения могли сказать:
 – Вот идут Пат и Паташонок.
Но они были неразлучные друзья, пока Слава, хоть и моложе Лёши, не женился на его сестре Зое. И они уехали под Ростов, в Варницы.

ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЕННОМ ВРЕМЕНИ
О военном времени, которое сильно коснулось деревни Коромыслово (многие ушедшие на фронт, не вернулись), парни узнавали от своих отцов и людей более старшего поколения. Так Верин пересказал своим друзьям то, что слышал от отца Виталия. Отец в час откровения рассказал сыну, как про
 
На линейке
 
Антон Трофимович Панасенко на уроке труда

 
Лилия Владимировна Лукьянова среди своих учеников
 
Строители из Чечни

 
На лыжной прогулке
 
Кутырин из исчезнувшей деревни Селищи
летали над деревней вражеские самолёты бомбить Ярославль. о том, что было строго запрещено зажигать свет в тёмное время суток, пока шла война. И как Мария Степановна, его мать, зажгла свечу в такое время (электричества ещё не было), и как за это её «журили» на колхозном собрании. Рассказал и о том, что однажды всё оставшееся население деревни собралось у репродуктора на улицу послушать сводку Совинформбюро. Люди заслушались уже радостными сообщениями с фронта и не сразу заметили вражеский самолёт.
 – Да это, небось, наш летит – сказал один.
 – Конечно, их уже отогнали далеко, им не до бомбёжек Ярославля (и шоссейного моста возле Семибратова), – подтвердил второй.
Успокоенные люди (этими словами) отвернулись от самолёта и дальше стали слушать с волнением и интересом сводку Совинформбюро. Но это был немецкий самолёт. Лётчик, удивлённый тем, что народ не разбегается, хотя он снизился почти до бреющего полёта, решил попугать людей. Очевидно, он не хотел убивать людей, хотя и мог.
Лишь когда раздались пулемётные выстрелы и вблизи толпы взметнулись фонтанчики пыли от пуль, люди бросились врассыпную. Наверное, это позабавило лётчика, он добился своего – испугал людей и затем снова развернул самолёт на Ярославль.
Виталий, которому в это время (1943-44гг.) было 13-14 лет, вспоминал также, что в деревне несли попарно дежурство – наблюдали с вышки не покажутся ли вражеские самолёты, чтобы сразу звонить в Ярославль – предупредить зенитные расчёты. Виталий сказал:
 – А ты, Коля, поспрашивай об этой службе у Серафимы Бахиревой. Это она с кем-то из пожилых мужчин наблюдала за чистым небом…
Как-то гуляя (а на дворе уже шёл 1980 год) парни завели разговор о нашем генеральном секретаре. Посыпались насмешки, правда, не злые. Иронизировали над тем, например, что Брежнев некоторые слова не выговаривает, сминает слово, сжёвывает его. Кто-то вспомнил анекдот, бытующий в то время в народе. Дали Леониду Ильичу листок со вступительным словом к открытию Олимпийских игр. Покрутив листок, он начал читать: «О-о-о…», к нему подскочили, объясняют: «Леонид Ильич, это не буквы, а кольца – символика олимпийских игр». Кажется, анекдот заканчивается тем, что он произносит: «А-а-а». Народ сочинил о нём стишок, полный доброго юмора, из этого стишка у автора сохранились в памяти лишь две строки, которые, однако, характеризуют Леонида Ильича:
«Брови чёрные, густые
Речи длинные пустые».
В конце своего правления Леонид Ильич начал борьбу с пьянством. Он поднял цену бутылки водки с 3 руб. 62 коп. до, кажется, 5 руб. 30 коп. Но народ эти меры не смутили, он, живущий по принципу «пить будем, гулять будем» (конечно, в основном по праздникам), ответил остроумной частушкой:
Водка будет скоро восемь,
Всё равно мы пить не бросим.
Передайте Ильичу –
Нам и это по плечу!
Эту частушку пересказала Надежда Филиппова.
Ходили в народе многочисленные анекдоты (о наших генсеках), например, встретились однажды лидер СССР и президент США и среди многочисленных проблем международных отношений возник такой вопрос: где больше пьют и как с этим борются?
Лидер СССР: – Нет, у нас меньше. А как вы с пьянством боретесь?
Президент: – Очень просто – я беру автомат, брожу по улицам Вашингтона и, если увижу пьяного – стреляю в него.
Они стали обсуждать разные методы и, чтобы выяснить где же больше пьют – в СССР или США, договорились использовать метод президента. Каждый из них едет в чужую столицу страны, то есть Президент в Москву, Генсек в Вашингтон и, проходя по улицам этих столиц и, увидев пьяного, будут стрелять в него. Подсчитав убитых с каждой стороны, и разрешится спор – где больше пьют.
Вот пошёл Генсек с автоматом по американской столице и, как увидит пьяного, убивает его. На следующий день в американской прессе запестрели заголовки статей большими буквами «Терракт в Вашингтоне» и описание: «Сенсация – какой-то маленький лысый гангстер перестрелял всё советское посольство». Этот анекдот автор слышал от Гоши Лукашина.
И ещё один анекдот о лидере страны: Скончался наш генсек и попал в рай. И многих он увидел там известных людей. Вот идёт Ленин, генсек провожает его взглядом и видит на его спине две крупные буквы: Т. К. Он удивлён, – что означают эти буквы? Вдруг появляется Сталин, генсек также смотрит ему вслед и видит те же буквы. Он подходит к зеркалу поворачивается к нему спиной и, повернув голову, видит те же буквы. Генсек спрашивает у архангела Гавриила:
 – Что означают буквы – Т.К. у Ленина, у Сталина и у меня?
Архангел отвечает:
 – У Ленина – творец коммунизма.
 – У Сталина – тиран коммунизма
 – А у тебя – ……   …………….. (Автор не решается открыть эти два слова - пусть читатель догадается сам).
Много историй рассказывалось и о Брежневе, например – один фотолюбитель мечтал заснять выезд из Кремля эскорта автомобилей Генерального. Он спрятался в кустах перед воротами ещё ранним утром и дождался – его мечта осуществилась – из ворот выехали автомобили. Несчастный фотолюбитель стал снимать, но на его беду солнце направило луч на его объектив. Он сверкнул и в то же мгновение по кустам были произведены охраной выстрелы. Правда ли этот случай, автор не ручается.
Уже говорилось, что в последние свои годы Брежнев внедрял мелиорацию – осушение болот и запахивание и засевание образующихся полей зерновыми. И по всей местности, богатой болотцами, можно было видеть горки керамических трубок.
Если посмотреть с высоты сегодняшнего времени на годы его «царствования», то невозможно не признать, что это были лучшие годы советской власти, золотые годы, когда народ жил спокойно, весело, пользуясь стабильностью положения страны. И даже не завися от иного мира, не обращая внимания на «холодную» войну с Западом. Эти годы, когда страна оправилась от разрушительной войны, стала могущественной и росло благосостояние людей, были бы идеальными, если бы не ввод наших войск в Афганистан.
Парни высмеивали Брежнева, передразнивали его иногда невнятную речь, изображали, пародировали его образ. Четыре девушки, идущие за ними, посмеивались, особенно Марина Талютина. Лёша Калинин, молчавший до этого, вдруг вступился за нашего лидера страны:
 –- У нас на работе во время перекуров в мастерской мужики также посмеивались над Брежневым. Над его дикцией, орденами во всю грудь, но вскоре перестали.
 – Почему, – сказали в один голос парни, а девушки подошли поближе, – что изменило их мнение?
 – Один человек. Он часто приходил к нам во время обеда, также дымил сигаретой и обсуждал новости и международное положение, как и все. Он – небольшого роста, круглолицый, но что отличало его от остальных – это пышные пшеничные усы и волосы на голове, тоже светлые. Он уже в годах и, по его словам, воевал. Вот его слова, после которых мужики перестали осмеивать Брежнева: «Напрасно вы так говорите о Брежневе, он – геройский человек и ранение имеет, после ранения в челюсть и речь его затруднена. Я знаю человека, которому доверяю, как самому себе, так он говорил мне, что воевал плечом к плечу с Брежневым».
 – Воевал? – сказал кто-то – говорили, что Брежнев, как политрук, всё больше в тылу находился.
 – Нет же, мой знакомый и случай привёл, по которому видно, что Брежнев находился вместе с бойцами на передовой. Убило пулемётчика, так он за пулемёт и строчил, пока атака фашистов не захлебнулась.
Говорил «пышноусый» убедительно, он привёл ещё слова своего товарища о храбрости Брежнева, но всем больше запомнился героический поступок, когда он скашивал немцев из пулемёта. Парни и девушки с интересом выслушали Лёшу и их насмешки над Брежневым прекратились. Вообще народ считал, что равноправие высшей власти с народом, завещанное властью, соблюдается и народ считал, что жизненный уровень высших чиновников (области, конечно, не Москвы) лишь немного выше простого общества. Но однажды народ увидел то, что ему не полагалось увидеть.
Обкомовская чёрная «Волга» слетела в кювет возле Семибратова. Народ сбежался и ахнул: из багажника чёрной «волги» высыпались коробки с колбасами высших сортов, икрой в банках, разными деликатесами, фруктами и дорогими винами. Такое мог себе позволить простой человек лишь в великие праздники и то не всё и в несоизмеримо меньшем количестве.
 – Так вот как они живут, – кто-то произнёс среди опешившей толпы.
Парни обсуждали и этот случай с аварией обкомовской машины возле Семибратова. В это время кто-то рассказал анекдот о сословиях, ходивший в то время среди народа: Обкомовская столовая – в суп упала муха, тарелку отодвинули, потребовали другую. Рабочая столовая - упавшую муху выловили, положили на поднос и продолжили дальше есть. Студенческая столовая – студент выловил муху, облизал её и также доев суп, вылизал тарелку.
Но высшая власть области никогда не забывала о чаяниях народа, и если где-то творилась несправедливость, то быстро решала проблему простого человека. Так вспоминается один безработный человек, такое в то время были крайней редкостью. Он ходил с группой бродяг в южном районе Ярославля (Верин видел эту небольшую группу, он жил уже в городе), их было двое или трое. Среди этих бродяг, а в деревне таких называли «зимари», в то время их ещё не называли бомжами, была небольшая ростом женщина лет за сорок. С пышными волосами и голосом, как говорили, Аллы Пугачёвой.
Её напарник тоже невысокий человек, очевидно такого же возраста, которого очевидно хотели привлечь за тунеядство, говорил, во всеуслышанье, о своей проблеме. Он, находясь на станции Полянки, возмущаясь, говорил, что его знают в обкоме, и он там будет искать правду. И когда парни почти шёпотом говорили о начинавшейся коррупции власти, Верин, не зная таких примеров, мог только сказать в защиту власти о случае, слышанном им от товарища на работе. Он сказал своим товарищам, когда они, затронув эту тему, прогуливались по деревне:
 – Наверное, есть среди этих чиновников взяточники и бюрократы, но эта их деятельность нам, простым людям, не видна. Но вот я слышал, что первый секретарь обкома Лощенков держит марку. Я слышал от людей, что это честный, хороший работник, всегда стремящийся помочь простым людям.
Вспомнив о Лощенкове, Верин сразу же вспомнил, как его бабушка Мария Степановна обратилась к нему с вопросом:
 – Скажи, Коля, кто такой Щенков, о нём в каждой газете написано?
Она, вооружившись очками, просматривала газету «Сельская жизнь». Правда, она читала в основном одни заголовки статей, но судила о всей статье… Верин улыбнулся в темноте, вспомнив вопрос бабушки, так что друзья и не заметили этого. Он тогда ей так ответил:
 – Не Щенков, бабушка, а Лощенков, это глава нашей области. Его часто и по телевизору показывают. Как-нибудь я тебе его покажу.
Верин продолжил – Так вот, парни, засиделся как-то за работой в обкоме Лощенков и вышел в уже позднее время, когда по городу и транспорт не ходит, на улицу, свежим воздухом подышать. Видит, пересекает Советскую площадь одинокая молодая девушка. И хотя в городе можно было безопасно пройтись и ночью в то время (начало 80-х), но всё же Фёдор Лощенков обеспокоился о девушке. Он окликнул её, спросил почему она так задержалась, далеко ли до дома. Через минуту он уже знал, как её звать и пригласил её на чашечку чая (было холодное время года), а после велел отвезти её домой на обкомовской «Волге».

* * *
…Верин послушал совета отца Виталия и обратился к Серафиме Васильевне Бахиревой. Его интересовала служба группы людей, в которую входила и она, по защите Ярославля от вражеских самолётов во время войны. Но не только об этом хотел он узнать у этой уже пожилой женщины. Встретившись с ней, Верин расспрашивал о прошедшем времени, о людях, их судьбах, порой давно ушедших, о времени постройки домов в деревне и т.д.
Серафима Васильевна охотно рассказала ему о многом. В частности, это она шла по пустынной дороге с узелком, в котором лежали две ватрушки. Это на неё, как и на многих других женщин выскочил голодный Кабанов, прятавшийся в военное время в лесу на «Макарихе» от службы в армии. Он крикнул ей «Стой!», а сам поднимался, цепляясь за траву по крутому откосу. Она тогда шестнадцатилетняя, обомлела и слова от страха не могла сказать. Только одна мысль у неё мелькнула: «неужели отберёт ватрушки?» – она тогда так обрадовалась им в то уже голодное время. Их дала ей родственница.
Но главное, чего добивался Верин, он хотел узнать, как они две пары охраняли мирное небо. Серафима Васильевна, вспоминая то тревожное время, сначала рассказала о своих мытарствах в военное время, предваряя рассказ об ответственной, но нетрудной работе.
 – Как только началась война, меня, ещё девчонку, отправили на лесоповал. Вскоре началась зима, а у меня родной матери не было, и я оказалась на морозе, и в глубоком снегу в худых валенках. А норму (10 кубов в день) нужно было выполнять – работали на Гаврилов Ямскую фабрику «Заря социализма», где выпускали снаряды для фронта. Но молодость побеждала все трудности, и, хотя так намаешься, что еле ноги с работы волочишь. Отдохнёшь часа два и бежишь, как ни в чём не бывало на гулянье. Но всё же здоровье я там подорвала и надо же как опростоволосилась – справку с той работы по молодости лет не взяла и в трудовую этот год не вошёл.
Видя, что Серафима немного отвлеклась от вопроса Верина, он вернул её к своему вопросу:
 – Как же вы небо охраняли?
 – Да, немец часто летал бомбить Ярославль –Шинный завод, мост через Волгу. И чтобы предупредить военных в городе и составили две наши пары наблюдать за небом. В такой паре один молодой, чтобы зорко следить за небом и второй пожилой опытный, который сумеет определить наш самолёт или вражеский.
 – Я, конечно, не помню, – продолжала Серафима Васильевна, – марки самолётов (Мессершмитты, Хенкели). Помню, я своему старшему крикну, завидев вражеский самолёт, заслышав зловещий вой бомбардировщика (гружёный летит с бомбами):
 – Дядя Толя, фашист летит!
Старший у меня был Анатолий Чачин, он жил в одной половине старинного каменного дома.
 – Это не тот ли Чачин, что жил в каменном доме возле почты?
 – Он самый!
Верин представил в своей памяти этого человека. Невысокий, с окладистой бородой, в летнее время в неизменном пиджаке и кепке. Как сейчас наяву он увидел его, несущего пучок ивовых прутьев для плетения корзин. Возле его дома проходили люди в проулок через два огорода к колодцу или на скотный двор. Верин вспоминает, что, проходя мимо дома Анатолия всегда в летнее, конечно, время можно увидеть его сидящим на табурете возле небольшого верстачка. Вот он плетёт корзину или чинит обувь, прокалывая дырку для нити шилом. С ним поздороваешься, конечно, он взглянет и отвечает юнцам пренебрежительно, мельком, со взрослыми заводит разговор и более приветлив. Жена его Клавдия хозяйственная и довольно высокая женщина.
 – Так вот, кричу Анатолию, – продолжает Серафима Васильевна, – он выбегает, определяет по слуху (самолёта ещё практически не видно), говорит: «Штурмовики похоже», и спешит внутрь избы, там телефон прямой связи с Ярославлем. И зенитчики (кстати, я слышала, в основном девушки) уже наготове встречать фашиста залпами огня.
 – А где это здание, в котором телефон стоял, находилось? Цело ли оно?
 – Да нет, давно снесли. Ещё до войны стоял дом – это возле остановки автобуса на Ростов, напротив дома Зайцевых. Дом был на две половины – в одной контора была колхозная, а вторую отдали молодёжи, что-то вроде клуба. Молодёжь там собиралась на гулянии, танцы устраивали. Этот клуб прозвали «Чудильник». Интересно, весело проводила молодёжь там время, телевизоров ещё не было, но радио провели. Правда приходили парни из других деревень частенько и вспыхивали драки из-за девушек, конечно.
 – А другая пара, что вас сменяла, также была составлена молодой с пожилым?
 – Да, молодой это был Егоров и его старший… вот ведь, запамятовала. Так мы и менялись по 12 часов и продолжалось это два года с 1942 по 1943.
 – Я помню – спросил ещё Верин – что и в 60-е продолжалось дежурство в деревне. К углу дома ставили кол с табличкой вверху – там что-то на ней было написано неразборчиво кажется, химическим карандашом. Это значило – пришёл черёд этой семье дежурить. Помню, как бабушка Мария Степановна собиралась ходить всю ночь по деревне и иногда постукивать о металлический блин, висевший на столбе. То есть давали знать, что, сторожа не дремлют. С чем это было связано?
 – Так ведь время-то было ещё послевоенное. Ещё боялись диверсантов, бежавших уголовников, воров. Но больше боялись ночных, когда все спят, пожаров. Так, пожар в 1929 году слизал пять домов на правом от Ярославля посаде, пока не упёрся в наш Музы (Балдиной) большой каменный дом, построенный её дедом. Почти перед ним был тогда трактир и его огонь не пожалел. А в 1940 году на противоположном посаде также сгорело пять домов. Один дом из сгоревших- там жила старушка Лизавета и был он на задворках, за Никитиным домом, так его и не восстановили. А вышло с этим пожаром так – был наш деревенский праздник Успения 28 августа. Василий Параунин был столяр, для всей деревни мебель делал. И в тот поздний уже вечер был он, как и большинство деревенских в хорошем подпитии. Вышел ночью на двор, а на дворе он и строгал, и стружки было полно. Покурил махорки и то ли бросил на стружку спьяна, то ли пепел упал, но только ночью вспыхнуло пламя и пять домов уничтожены были огнём.

* * *
На сайте «Подвиг народа» нашлись двое Алаичевых. У одного даже номер могилы указан: Алаичев Леонид Николаевич. Год рождения 1925. Место призыва: Ярославская область, Гаврилов – Ямский район, деревня Коромыслово. Умер от ран. Место захоронения: Орловская область, Брасовский район, город Локоть, деревня Никольский, северо – западная окраина, могила номер 252, второй ряд от южного края. Алаичев Иван Михайлович 1909 г.р. убит.
 – Как сейчас видится, – идёт по посаду прихрамывая, Юрий Алаичев, сводный брат Серафимы Васильевны. Он всё делал шутя, шутя произвёл на свет десять детей, не считая умерших. Шуткой был и гражданский брак с женой Музой Балдиной. И только когда ждали рождения последнего из сынов Олега, зарегистрировали брак, и он один из детей носит фамилию Алаичев.
Ещё в молодости, посетив кинопередвижку в деревне Селищи и провожая с товарищами девушек, они подверглись нападению позавидовавшим им парням из чужой деревни. Друзья под натиском превосходящих сил удачно ретировались, а вот ему не повезло. По ноге был нанесён удар дубиной, от которого он всю жизнь хромал. Но чувство юмора не потерял, и бывало со смехом вспоминал даже и это происшествие. Встречаясь с Вериным ещё подростком идущего на колодец или по другим делам, он неизменно говорил:
 – А, Коля. Ну, какой ты Верин?! Ты Манин!
Словно давая понять, что он (Коля) ещё слишком юн, никак себя не показал, только тем, что он бабушкин внук, внук Марии Степановны.
Она же вспоминала, как он её напугал, ещё будучи подростком, ещё до войны. Пошла она тёмным, но лунным вечером (луна выглядывала иногда из-за туч) на другой конец деревни. Договаривалась с кем-то, кажется, насчёт перевозки дров и охапку прихватила. И вот как она вспоминает тот случай:
 – Иду я уже возле магазина, а темень кругом, хоть глаз выколи. Луна сквозь облака тускло светит. Смотрю навстречу тень мелькнула. Я встала, вижу – человек тоже остановился, кепку на самые глаза надвинул и рукой в карман полез. Я, было хотела его обойти – и он туда же, я – в другую сторону, и тут он дорогу перегораживает. Вижу, ухмыляется и вынимает нож из кармана, и поднимает его наравне с головой и поворачивает. Тут луна показалась, и нож так и заблестел в её свете. Я крикнула: «Батюшки-светы!» и припустила назад и дрова бросила. Испугалась я очень, побежала, а сзади слышу смех идиотский. На следующий день Юра подошёл ко мне и сказал: «Тётка Маня, извини меня за шутку неудачную. Не думал я, что ты так испугаешься. Я ведь со всеми шучу, могу и с более серьёзными людьми пошутить». И действительно, он шутил с самим председателем колхоза Михаилом Борисовым.
–То постучит ему в окно и бегом в канаву – вспоминала Серафима Васильевна, – А канавы у дороги в то время глубокие были (почему они сейчас такие мелкие стали?), – говорит она, – человек спрячется и не видно его. А потом нашёл способ ещё и напугать председателя шутливо.
Где-то отыскал фуражку, старую шинель. В лесу нашёл у упавшей осины гнилушки коры, светящиеся в темноте. Из этих гнилушек сделал погоны, пуговицы и кокарду на фуражку. И в такой форме, постучавшись, стоял у окна выжидательно. К окну подошла жена Михаила – Елизавета (очень интересная старушка, - вспоминает Верин) и вскрикнула:
 – Господи! Не за тобой ли какой-то военный, наверно, чекист.
Михаил тоже испугался, подбегает к окну и видит действительно военный, он ему и честь отдаёт, а потом рукой машет – выходи, мол, на улицу. Михаил трясущимися руками (ещё сталинское время) одевается, (грешки-то и за ним водились). Выходит, поспешно на улицу, а Елизавета уже начинает узелок с вещами собирать. Выходит, Михаил на улицу, а там никого нет, Юрий уже в канаве.
Любил пошутить и его родной брат Александр Алаичев. Он ещё в молодости завербовался в Красноярск. И приезжая в гости, если приезжал один, стучался в окно Серафимы Васильевны (она в то время жила возле станции), отставив в сторону за угол чемодан. На вопрос: «Кто там?», отвечал тоже вопросом: «Хозяйка, вам дрова нужны?» Он намекал на известный анекдот, ходивший в то время в народе: «Хозяева, вам дрова нужны?».  «Нет!»
На следующий день встают, а поленницы дров нет.
Но однажды в Крещение и с ним пошутили. Пока Юрий посыпал другим дорожки золой, мазал окна и, возможно клал стекло на трубу (дым идёт в избу, хозяин смотрит в трубу, если она прямая – небо видно, а дым через трубу не идёт). А когда однажды пришёл к дому, раскрасневшийся на морозе и довольный своими шутками, то увидел, что всё то, что он делал у других, сделано и у него. К довершению ко всему и все двери подпёрты жердями. Вот тогда ему стало не до шуток…
…Был в деревне старый, большой деревянный магазин. Старожилы, сколько себя помнили, видели его таким, каким он оставался до осени 1968 года. Серафима Васильевна в детстве нашла под ступеньками крыльца магазина красивую затейливую коробочку. Открыла, а там рубли царские серебряные. Спрятала, как могла, чтобы другие не видела, побежала домой. А в доме, хоть шаром покати – ничего съестного нет, чуть с голода тогда не померли. И эта находка спасла семью. Отец Серафимы, как-то сумел обратить этот клад в продовольствие для семьи. Очевидно ещё в царское время купец или зажиточный крестьянин обронил коробочку.
В магазине было всегда людно. Возле магазина, стоящего перед деревенским прудом, была небольшая площадь и был удобный подъезд. И многие машины останавливались, чтобы закупить продуктов или вещей. Даже серебряные и золотые предметы находились под стеклом прилавка. Внутри помещения, за прилавками, была сооружена большая чёрная труба-печь.
Продавщица Мария Волкова, уверяла, что из-за этой печи и начался пожар (загорелось ночью или под утро, когда дежурство по деревне было временно прекращено). Но одна из версий, которую муссировали между собой старушки, было то, что сама продавщица подожгла, забрав золото. Но скорее всего это было лишь воображение соседок и не соответствовало действительности.
Ранним осенним утром, когда рассвет еле забрезжил, застучали в окна с криками: «Пожар! Магазин горит!» Все бросились к месту происшествия, но было слишком поздно, - магазин отстоять не удалось. Некоторые деревенские обследовали место пожара, выискивая что уцелело. Кто-то нашёл почти сохранившуюся металлическую посуду, чашки или металлические изделия. Кто-то из детей обнаружил целый ящик козинаки, оплавившегося, правда от температуры. Автор сам, с другом Игорем Куриловым, отыскал несколько обгорелых книг, что представляло для него, книголюба, единственную ценность на пожарище. До пожара к магазину подъезжали телеги, а зимой сани из соседних деревень, где не было магазинов.
Однажды автор, когда ему было лет шесть, подсел в такие сани, отъехавшие от магазина (что делали все дети, чтобы прокатиться). Но он не заметил пня, смотря назад на деревню и, может, на товарищей, бегущих за санями. А сидел он на боковой стороне саней. Его ноги попали между боковиной саней и пнём. Сила движения сбросила мальчика из саней. С трудом он дошёл до дому…
Деревенские узнали, что магазина больше не будет в деревне, - власть решила не строить новый магазин. Деревянный снова может сгореть, а кирпичный дорого строить. Создалась инициативная группа, организатором которой явился Саша Алаичев. Ему было тогда лет 25. Он уравновешенный, спокойный, умный (впоследствии женился на москвичке и уехал туда жить). Так и сейчас видится он – белобрысый, круглое лицо, рост средний, говорит всегда спокойно и умно. Он чем-то напоминал известного тогда артиста кино – Эйбоженко. Помнится, как мы, ребята, крутились возле группы людей, собравшихся возле его дома, а это был образцовый дом, и одновременно слушали, что он говорит. А он показывал плотный лист бумаги и читал деревенским, что там было написано. Заголовок этого заявления властям был: «Крик душ человеческих».
После он обходил всех, кто не пришёл, и все единодушно расписывались. А было в деревне в 1968 году 189 человек. если не считать детей, то всё равно внушительное количество подписей (и, наверное, были подписи людей из других деревень, не имеющих магазина). И всё равно власти не пошли навстречу пожеланиям людей. Новый магазин так и не был построен, чёрствые чиновники отделались отписками о нерентабельности и нецелесообразности такого строительства. И побежал народ в город.

* * *
 – Надо что-то решать – сказал Верин, – больше нельзя медлить – изувеченный человек лежит на стылой земле. Если не от ран, так от переохлаждения организма может умереть.
 – Что же ты предлагаешь? – ответил за всех вопросом Василий Чириков.
 – Надо дойти до Эльвиры, пусть она откроет почту и вызовет скорую.
 – Нам это всего легче сделать, – отозвались братья Егоровы, – мы и живём-то почти напротив её дома.
 – Тогда поспешим, друзья! – сказал Юра Курилов, – Давайте прощаться. И ещё – родителям надо всё равно сказать, может, они что-то другое решат. Ну, держите «кардан! – сказал он своё обычное прощальное слово, подавая руку.
Парни разошлись, Егоровы, как они сказали, поспешили к Эльвире Парауниной, остальные домой, чтобы рассказать родителям о несчастном случае.
Парней в деревне, не считая приезжающих погостить к дедушкам и бабушкам, насчитывалось человек 15. А вот местных девушек было намного меньше. И хотя уже писалось о девушках деревни, хочется повториться, может быть, другими словами. Если считать их ровесниками одного поколения, то всего четыре. И они сплотились, всегда ходили группой и немного в отдалении от парней, прогуливаясь по деревне.
Самая боевая из них – Марина Талютина, обладающая звонким, почти оглушающим голосом, если заходит спор и ещё организаторскими способностями, вероятно, она и предложила создать свою деревенскую «партию». Её название нужно сложить по заглавным буквам их имён. Первая буква старшей из них – Галины Балдиной – Г. вторая Ирины Чириковой – И. Третья Марины Талютиной – М. И четвёртая Наташи Филипповой – Н.- получилось слово ГИМН, оно и стало названием «партии».
Галина Балдина из многодетной семьи, отец – Юрий Алаичев, мама – Муза Балдина. Снова вспоминается шутник Юрий, и как говорилось выше, оформление брака при рождении последнего из сыновей Олега стало его очередной пожизненной шуткой, последняя девочка – Наташа. И только Олег получил фамилию Алаичев, все остальные Балдины.
Галина, выросшая в многодетной семье, с детства помогала матери по хозяйству. Тем более, что отец продолжал шутить – уходил из семьи, потом снова возвращался. Беря пример с матери, она и сама впоследствии создала многодетную семью. И до сей поры она и сестра Наташа живут в деревне. С виду она обычная девушка, светловолосая (как и все дети в семье), круглолицая, среднего роста, спокойная и рассудительная. Вскоре она вышла замуж за Василия Чирикова, тоже спокойного, рассудительного и смелого парня. Он распознал в своей будущей жене свой идеал женщины, понял, что не надо ему искать на стороне невесту, и притом она местная и живёт рядом, и главное – она ему по душе.
Марина Талютина – самая боевая, звонкоголосая, симпатичная девушка, обладающая организаторскими способностями. Она многим нравилась, и не только местным. И, может быть, из-за неё постоянно кружились мотоциклы приезжих со всей округи летними вечерами. Она знала много частушек, очевидно узнав их от бабушки Марии Фёдоровны. И ещё совсем юная напевала их даже на гулянии. Повторяла напевы бабушки, играющей на балалайке:
 А я шла, шла
 Уморилась-уморилась,
 Ползерна несла…»
Однажды Шурик Зайцев, её сосед подошёл незаметно к её дому, сел на лавочку. На этой лавочке собиралась молодёжь одно время. Закурил, задумался и вдруг услышал, что в доме Талютиных кто-то поёт. Прислушался, удивился и с улыбкой стал слушать частушки, которые не ожидал услышать от такой юной девушки, как Марина (ей было лет 15). Звучали и довольно неприемлемые для её возраста частушки. Марина не знала, что у неё есть один тайный слушатель – Шурик, рассказывая об этом необыкновенном концерте, улыбался он, даже запомнил пару частушек и проговорил нам их:
Ты не думай милый мой
Что я тебя любила
Делать было нечего
Я время проводила.

Я, бывало, запою
Милый заулыбается
Думает – его люблю
Глубоко он ошибается.
Однажды и мать её Валентина услышала и удивилась тому, как её дочь пела озорные частушки на свадьбе Жени Курилова и Любы Балдиной. Она ещё не поверила, что поёт её дочь. И, наверно, не только её красота привлекала парней из других деревень и прежде всего из посёлка Семибратово. Они подъезжали и смотрели, как проходят наши свадьбы, и видели какая это девушка. До поздней осени кружили по деревне очевидно в поисках девушек рычащие мотоциклы…
Замыкает расшифровку слова ГИМН Наташа Филиппова. Она невысокого роста, скромная и тихая, обычная деревенская девушка. Но внимание всех парней привлекала её фигура, красивые ноги. Несмотря на своё тихое поведение, у неё в то же время переменчивый характер. Она – первая любовь Юры Курилова, и он, говоря о ней парням, иногда недоумевал, когда они встречались:
 – Вечером расставались, была ласковая и нежная, а на другой день пришёл к ней, она не только разговаривать, - смотреть не хочет!
Такая любовь приносила ему столько страдания, что заставило впоследствии им расстаться.
В деревне не обходился ни один праздник или свадьба без частушек. Автору помнится, как Мария Степановна шутила над ним, напевая такую частушку:
Коля, Коля, Николай
Сиди дома – не гуляй!
Не ходи на тот конец
Не дари девкам колец!
Автор, зная, что Марина Талютина, ныне Иванова, собирала частушки, спросил у неё: «есть ли у неё записи частушек». Оказалось – у неё почти целая тетрадь частушек и песен. Автор переписал некоторые:
Коромысловски ребята
Из себя культуру гнут
Из пруда воды напьются
Словно пьяные идут.

У мово – то у милого
Аккуратненький носок
Восемь курочек садится
А девятый петушок.

У мово – то у милого
Сапоги, как сапоги
На босу ногу не лезут
По портянкам велики.

У залётки моего
Голова, как голова
Какую шапку не оденет
То велика, то мала.

Ой девчонки – запевайте
Мне не запевается
Чугунок картошки съела
Рот не открывается.
Помнится, как-то, Ирина Логашина пропела автору, сочиненную местными авторами частушку:
В Коромыслово идём
Телеграмму подаём:
«Убирайте бабки девок,
А не то всех разберём.
И ещё одну, но запомнилась лишь половина:
…Коромысловски мальчишки
Ниже табуреточки.
Как парни, так и девушки любили отмечать праздники. Как советские: 1 мая, 9 мая, 7 ноября, так и церковные: Пасху, Троицу, Успение, конечно, Новый год, а также дни рождений.
На «зелёную» шли в ближайший лесок или посадки сосен за деревней. Иногда, в прохладное время, разводили костёр. Несли с собой вино, продукты, но никто практически не напивался, за редким исключением. Молодёжи важно было не вино, а созерцание природы, мирная беседа, общение. И если природа благоволила к ним – безоблачное небо или медленно плывущие кучевые облака, ласковое солнце с рассеивающим сквозь нежную листву светом и шелестение листвы от лёгкого дуновения ветерка, то их души наполнялись радостью, граничащей со счастьем. В таком соединении с природой и мысли, и мечты приходили в голову совсем не такие, как в четырёх стенах. Но среди них были двое, которые думали и мечтали совсем об ином.
Однажды, кажется, молодёжь отмечала Троицу, и трава уже позволяла сидеть на ней, группа молодёжи сидела на небольшой полянке. С ними была и старшая сестра Шурика Зайцева – Нина со своим мужем Олегом – он из Ярославского танцевального коллектива «Чайка».
Среди молодёжи были двое: Вадим Крупнов и Веня Емельянов. Эти друзья больше, чем другие, налегали на спиртное. Крупнов не отличается здоровьем и по комплекции и росту уступает Емельянову, тем не менее тот под его влиянием. Крупнов всё посматривал на Любу Адмиралову, потом подмигнув Вене, обратился к Любе с такими словами:
 – Сейчас фиалки должны цвести. Я знаю одно место.
Люба не почувствовала подвоха в его словах, отвечала ему:
 – Хорошо бы посмотреть на фиалки. Они быстро отцветают, и я давно не видела их цветущими.
 – В чём же дело, – обрадовался Крупнов, – да тут недалеко их целая поляна!
Люба снова не отличила лжи, и втроём они, пройдя метров 60-70, скрылись в лесочке. Молодёжь продолжала отдыхать на природе и мирно беседовать, пока одна из девушек, кажется, Люба Балдина, не сказала:
 – Странно – вышли из лесочка, вот снова зашли.
Верина, брата Любы эти слова встревожили, он тоже обратил внимание на странное поведение этой троицы.
«Что-то здесь не так, – подумал он –уже не первый раз Крупнов посягался на Любу», Верин быстро поднялся и пошёл к ним. И вот что он увидел. Крупнов пытался повалить Любу, а она ухватилась за тонкую берёзку. Берёзка гнулась, а рядом стоял Веня и ухмылялся. Увидев Верина, Крупнов, конечно, сразу отпустил Любу, только изрыгнул то ли ругательство, то ли угрозу.
…Однажды тёмным осенним вечером (но ещё не поздним – молодёжь ещё гуляла), молодёжь деревни стояла возле остановки автобуса на Ростов. Двое парней – Сергей Макаров и сдружившийся с ним в то время Игорь Нурхомятов, живший на станции Коромыслово, стояли с двумя же девушками. На Ростов Великий ещё не было остановки, была просто асфальтированная площадка. В этом месте напротив Талютиного дома они и стояли, и мирно беседовали. Одна из девушек была Люба Бадзерова, она гостила у бабушки Анны Степановны, живущей на пенсии во втором отделении почты. Не помнится-кто была вторая девушка.
В стороне, чтобы не мешать этому общению, стояли ещё трое парней: Верин, Слава Ерёмин и Юра Курилов. Неожиданно тишину осеннего вечера, когда всё взрослое население деревни, закончив дела, сидело в домах, нарушил стрёкот мотоцикла. Наши парни узнали «гостей» из далёкой деревни Кандитово. Они приехали втроём на одном мотоцикле. Среди них был Андрей Торопов, известный своей дерзостью к парням и разрушитель девичьих сердец. Его можно назвать по старине молодцом, а таких девушки любят. Хотя он был и с девушками жесток – мог и ударить девушку. Второго память не сохранила имени, но это тоже был не смирный парень.
Лишь мотоциклист был спокойный, незлобивый парень. Сначала чужие парни встали в сторонке, о чём-то шушукались и приглядывались к группе наших парней и девушек. Ни двое парней, беседующих с девушками, ни парни, стоящие в сторонке, не ожидали бурной агрессии со стороны приезжих. Двое, мотоциклист остался со своим мотоциклом, те буквально набросились на Сергея и Игоря. Началась потасовка.
Юра Курилов подбежал к дерущимся и обратился к Андрею Торопову, которого знал, когда тот ещё мирно приезжал в деревню. Он крикнул ему первые слова, пришедшие ему в голову:
 – Андрюха, кончите ерундой заниматься! Перестаньте!
Но Андрей не обратил никакого внимания на эти слова. Юра не бросился на помощь Сергею физически, а лишь пытался прекратить бессмысленную драку. После он удивлялся, что Андрей не ударил его.
Его брат Женя, учившийся в Семибратовском училище, рассказывал такой случай, что от безделия один парень претворил в жизнь лозунг драчунов: «бей своих, – чужие будут бояться!» Он ударил (конечно, не сильно) своего товарища. А когда тот спросил:
 – За что?
Тот спокойно ответил:
 – Да просто так!
Этот Андрей был такой же, а может это о нём и говорила Лариса Дуксина, гостившая у бабушки Шуры Графёнковой, и частенько увозимая с Семибратовской стороны мотоциклистами, рассказывала:
– Как-то приехали парни Семибратовские в кузове грузовой машины в Великое село. Какая-то ссора была, и надо было им разобраться. Завязалась
 
Василий Егоров, Василий Чириков
 
Ирина Чекулаева, Надежда Балакина (мать Василия Чирикова),
неизвестная девушка

 
Таня Кораблёва, Лариса Дуксина
 
Ирина Чирикова, Галина Воронина, Марина Талютина, Саша Макаров, Люба стала Макаровой, Юра Курилов

 
На зелёной Вася Егоров, Юра Курилов, Лариса Дуксина, Вася Чириков, Володя Балдин, внизу – Верин, Слава Егоров
 
Семья Талютиных за разбором ягод: Галина Воронина на коленях у матери Нины, Валентина, их мать Мария Фёдоровна, её внучка Марина

 
Родственница из  Подмосковья с ребёнком, Люся Балдина с дочерью
драка с местными, но из кузова лишь несколько парней спрыгнув, ввязались в драку, остальные боятся и сидят. Тогда Торопов вскочил в кузов и начал выбрасывать трусивших парней, призывая их:
– А ну, драться, защитите честь Семибратова!
Андрей не мог, наверное, ударить Юру, если бы даже и хотел, что вряд ли. Он схватился с Сергеем, а тот крепкий орешек. Не так-то просто его свалить. К тому же Сергей вместе с Игорем ходили какое-то время в секцию. Он не позволил Андрею нанести ему удар, перехватил его руку, но приём провести с таким опытным бойцом ему тоже не удалось. Андрей вцепился в одежду Сергея, пытаясь повергнуть его на землю. То же сделал и Сергей. Но по силе они были примерно равны, переворот не получался, и они только могли переставлять друг друга. Таким необычным способом борьбы они достигли ворот соседнего дома. Ворота были не заперты, то ли хозяйка забыла их запереть, то ли ещё не время было. Они свалились во двор. Сергей попробовал ударом руки отбить цепкую руку. Это ему не удалось. В пылу борьбы, когда все средства хороши, а слова практически не помогают, он, взглянув по сторонам, увидел рядом лежащее на полке полено. Конечно, он и не думал бить соперника по голове, он человек не жестокий. Он ударил поленом по руке, но в темноте не заметил торчащий из него гвоздь.
Андрей сразу отпустил руку, из которой брызнула кровь. Сразу отпало желание драться, и другие желания пропали, осталось одно – надо было перевязать и лечить руку. Они вышли от двора и издали могло показаться – идут не соперники, а товарищи, мирно разговаривающие. Вся ссора сразу исчезла. Андрей только спросил:
 – Гвоздь не ржавый, посмотри.
Сергей всё ещё держал полено в руке, он словно немного оцепенел, не ожидая такого поворота этой стычки. В темноте не разглядишь ржавый гвоздь или только потемнел от влияния среды.
 – Кажется не ржавый.
 – Всё равно надо срочно в больницу, может быть заражение крови.
Успокоился и товарищ Торопова – он стал останавливать машины. Как-то быстро они вдвоём уехали в Семибратово в пункт скорой помощи. Кажется, удалось остановить проезжавшую машину.
Остался мотоциклист, у него что-то случилось с мотоциклом, он не заводился. Он собирался вести его пешком, как тут подскочил старший брат Сергея Веня. Не разобравшись в чём дело (что за ним водилось), он налетел на мотоциклиста и толкнул его. Тот не удержался и упал вместе с мотоциклом. Не удовлетворившись этим падением мотоциклиста, Веня собрался ещё и попинать его. Хорошо в это время проходила этим местом деревни Алла Колобкова со своей молодой родственницей (имя которой забылось). Она жила с матерью и детьми в бывшем доме Дерябиных. Ей в то время было лет 35. Сама она со стороны Семибратова (Газоочистка) и возможно знала мотоциклиста. Она тут же встала на его защиту, отстояла, оттолкнула Веню.
Вместе с родственницей они подняли его, позвали к себе домой. Мотоциклист повёл свой мотоцикл в их сопровождении. Но это был, пожалуй, единственный случай агрессивного поведения Семибратовских парней, в основном они кружили на мотоциклах по деревне. И хотя они вели себя так, словно они хозяева в деревне, но настроены были довольно мирно.
Вскоре стало известно, что действительно у Андрея заражение крови. Парни ещё удивлялись, собравшись как-то, что не было мести за Андрея. Юра Спрогачёв, хотя и моложе, но присутствующий при этом разговоре, заявил:
 – Вы же не видели, как уже после полуночи их целая туча прикатила на мотоциклах.
Он жил в той половине каменного дома возле почты, занимаемой раньше Анатолием Чачиным, на дворе которого произошёл несчастный случай. И разбуженный шумом мотоциклов он видел в окно это нашествие.

* * *
…До начала 90-х годов существовала в деревне ферма, в которой насчитывалось 200 коров. Это колхозное стадо соединялось раньше (правда в 60-х годах ферма была меньше) со стадом жителей деревни, когда они держали скот. Это частное стадо состояло из коров, овец и коз. До 70-х годов был постоянный пастух. Это был невзрачный, невысокий, круглолицый и светловолосый мужчина. Никто его не звал по имени, фамилии, а называли просто «Чабан». Но один он не мог пасти такое большое стадо и каждый сезон, почти, к нему в помощь нанимали ещё одного пастуха. Пастухи, кроме подпаска, кормились по очереди в домах, имеющих какую-либо скотину и приходили завтракать, обедать и ужинать.
Помнится, один такой нанятый пастух, имя которого забылось, хорошо играл на гармони и пел в деревенский праздник. И песня соответствовала его работе на природе:
Ой ты, рожь,
Хорошо поёшь,
Ты о чём поёшь,
Золотая рожь?
Счастье повстречается, –
Мимо не пройдёшь,
Ой ты, рожь!
Но Чабан умер в 70-х и в основном пасли местные пастухи. Бросив профессию тракториста после гибели брата Лёши пас Василий Егоров. Пас также Юра Спрогачёв. Но больше всех походил на пастушка брат Николая Балдина – Саша, по прозвищу «Седой». Небольшого роста, светлоголовый, весёлый, постоянно улыбающийся, в своём балахоне в пасмурную погоду, и кнутом, словно приклеенном к его плечу. Но если его рассердить, то улыбка пропадала с его лица, и весёлость заменялась злостью. Поэтому лучше было его не сердить. Проходя через поле, где паслось стадо, каждый смотрел, где бык и где пастухи. И если человек был одет в дразнящий красный цвет, то старался быстрее пройти стадо, озираясь по сторонам. Были случаи, когда пастухи упускали из вида быка, и он мог наброситься на человека. И только свист и щелчок кнута, и грозный окрик пастуха спасал человека.
Но был бык по прозвищу Фомка, который умудрялся, взломав стойло или убежав из стада, появляться в деревне. Он приходил каждый раз примерно в одно и то же место – к остановке на Ростов Великий. Рядом был бугор, на котором тогда росла большая старая берёза и на сук которой пассажиры помоложе забирались, чтобы издали увидеть автобус.
Этот бугор (кажется в его время берёзу уже спилили) всегда привлекал его внимание. Может он был чем-то памятен ему, как было памятно стаду место напротив почты, где у знака с буквой «Р» была сбита машиной корова.
Каждый раз, и долгое время, когда коровы проходили около этого места, они, сгрудившись, кружили возле знака так, что он качался. Может, это было своеобразное поминальное коровье и страданье, и шествие. Бык Фомка подходил к остановке, распугивая пассажиров, бил копытом землю на бугре, раздувал ноздри, качая кольцом, вдетым в эти ноздри, косил бешено глазами.
Однажды местная доярка, имя которой забылось, собиралась на ферму на утреннюю дойку. Работала она в колхозе дояркой и у неё было под началом несколько коров. Также у Риммы Куриловой было определённое число коров, свою часть обслуживала доярка Вера Филиппова. И более молодая, и энергичная Валентина Алаичева (старшая сестра Саши Алаичева) имела под своей рукой свою группу коров. В этот день доярка не могла отыскать свою обычную, рабочую косынку и ей пришлось одеть красную.
«А если бык вырвется, – подумала она и тут же успокоила себя: – мужики уверяли, что крепкую загородку сделали – не вырвется».
Успокоенная этой мыслью, она пошла на ферму ближайшим путём – через прогон под горой… Этот прогон существовал очевидно задолго до массового появления автомобилей. И чем больше их появлялось, тем больше была опасность их столкновения со стадом. И такая вероятность столкновения появилась уже в семидесятых. Тем более в те годы по дороге, ещё не выведенной из населённых пунктов, проходили заезды, как велосипедистов, так и гоночных машин. С тех пор, как гоночная машина слетела в кювет, уходя от столкновения с коровами или человеком, необходимо стало выходить одному из пастухов, а прогон находится перед самым началом горы, и смотреть и останавливать машины, если есть необходимость. В противном случае водитель, если не снизит скорость, вылетает с горы, не видя кто или что там находится. И случались аварии. Самая страшная из них, когда фура не с местными номерами вылетела на бешеной скорости на довольно крутой спуск, и её понесло, она сделалась неуправляемой. И хотя водитель тормозил (тормозной след, оставшийся надолго, тянулся на несколько десятков метров), но машина всё равно слетела в глубокий кювет, и погибли люди. Это случилось в самом начале 90-х
В это же примерно время или в конце 80-х, машина сбила на московской дороге по пути следования стада из одного прогона в другой двух коров. Чудом она не сбила пастуха Василия Егорова.
…Доярка прошла прогон, никого, не встретив (ещё раннее утро) и только завернула к ферме, как чуть не столкнулась с быком Фомкой. Он вышел из-за хозяйственной постройки, служившей складом. Бык шествовал, не спеша по направлению к прогону (видно решил прогуляться) и сначала не обратил внимания на знакомую доярку. Но вдруг остановился как вкопанный, – он увидел красную косынку. Забил ногою, отбрасывая камни, землю, глаза его стали бешеными, из ноздрей, казалось, дым сейчас повалит. Он нагнул широколобую голову, направив рога на доярку. Она, немного поздно сообразив, от неожиданности сдёрнула красную косынку, сказала, как можно мягче:
 – Фомушка, милый, пропусти меня. Я же к твоим коровушкам – иду, их доить надо.
Но бык словам не внял, перед ним была не знакомая доярка, а человек, раздразнивший его красным цветом. Такое Фомка не прощал. Он бросился на женщину, закатал её. К её счастью на её крик прибежали пастухи, пришедшие выгонять стадо. Они кнутами отогнали быка и, вызвав скорую помощь, отправили доярку в больницу, в которой ей пришлось надолго задержаться.
Более находчивым оказался ветеран войны, уже согбенный годами (родился в конце 19-го века, но не потерявший смекалку) Михаил Поздеев. Повторюсь, сказав, что последние свои годы он работал лесником и, когда открывали новое кладбище на Шалаевской горе (гончары со всей округи, добывая глину, сделали из горы глубокую яму) и положили первую покойницу – Екатерину Филиппову, но неправильно, (не на восток), он и посадил калину, выбрав место. Сказал:
 – Вот здесь меня и похороните, чтобы калина была у меня в ногах, и я смотрел бы на неё: цветущую и радующую краснотой ягод. А кладбище открыли в 1976 году.
Михаил вышел из дома на автобус, который уже подходил к остановке на Ростов Великий. Бык с радостью поскакал, выставив рога на «жертву» – Михаила, не спеша идущего в своём неизменном пиджаке, кажется на лацкане были ордена и орден Красного Знамени, немного согнувшегося пожилого человека. С ним-то он легко разделается. Но Михаил не испугался, он видел, что у быка в ноздрях покачивается большое кольцо. Он вытянул руку, чтобы ловчее было ухватиться за это кольцо. Он всё рассчитал и, когда голова несущегося быка поравнялась с пальцами Михаила, он ухватился за кольцо и потянул вниз к земле. Бык сразу осадил, страшная боль пронзила его. Он сделался беспомощнее котёнка и послушнее самой верной собаки.
Водитель автобуса, остановив его на остановке, видел эту схватку человека с быком. Он терпеливо ждал, пока Михаил подойдёт к автобусу, ведя за собой послушного быка. Двери автобуса были открыты. Михаил, не торопясь вошёл в автобус, держа ещё быка за кольцо, поблагодарил водителя (бывают и такие) сказал:
 – Я руку ослобоню, а вы дверь схлопните.
Так и сделали: Михаил, стоя на порогах, отпустил руку, водитель схлопнул дверь и сразу тронул автобус. Бык освободился от боли, но остался ни с чем.
* * *
…Более взрослые парни, такие как Слава Макаренко, Алексей Балдин, Саша Чачин, Саша Параунин, Женя Ледянкин и другие расчистили площадку возле дороги за крайним домом Дуни Балдиной. Эта площадка в основном была предназначена для игры в городки. Нас, ещё детей, они пускали туда только в качестве зрителей. Поэтому возле дома Верина дети сами организовали мини – площадку для городков. Отец Верина Виталий вырезал чурочки и, узнав от старших, мы ставили «пушку», «ваньку в колодце», распечатывали письмо» и т.д. Но всё равно старались приходить смотреть и учиться, как играют старшие.
Вспомнился разговор после игры Славы Макаренко и Алексея Балдина. Кроме разговора (они уже закончили школу, тогда как мы ещё учились в начальной) о работе, они говорили о книгах. Это доказывало, что действительно наша страна стала самой читающей в мире. Помнится, Слава Макаренко сказал, обращаясь к Алексею:
 – Сейчас читаю «Трёх мушкетёров», вот бы достать «Двадцать лет спустя»!
На что Алексей ответил:
 – А я читаю книгу поинтересней.
 – Какую же?
 – Конан Дойля «Записки Шерлока Холмса».
 –- Где достал?
Очевидно, издательства в советское время не справлялись, все выпуски художественной литературы сразу же раскупались.
 – Думаешь в магазине купил? Размечтался! Через вторые руки у знакомых под честное слово, как можно быстрее вернуть, взял.
 – А обо мне не подумал? Прочтёшь, мне дашь, я эту книгу за два дня прочитаю.
 – Не знаю, ну да, ладно, спрошу только у товарища.
Алексей хорошо учился и о нём часто вспоминала наша учительница из Шалаевской школы Полина Михайловна Савина. Она говорила уже в двухтысячных:
 – Что-то я давно об Алексее, Дунином сыне, ничего не слышала?
Она не знала или забыла о его трагической судьбе…
…Вспоминается, что ещё с раннего детства, будучи несмышлёнышем, (лет 6 было) один мальчик Павлик согласился помочь Лукашину (тому лет 8) забрать двухпудовую гирю у Алексея, пока он был на работе (или учился). У Лукашина с детства было огромное желание что-нибудь чужое взять в своё пользование. Павлику он объяснил:
 – Заберём гирю, недельку позанимаемся и достаточно, снова отнесём. Она всё равно возле крыльца лежит. Поди Алексей уже бросил её, и она ржавеет.
Павлик согласился, так как Гоша был взрослее его и уже мыслил почти по-взрослому. Но как её перенести? Они попробовали вместе её поднять, но только сдвинули чуть с места. Но Гоша был с детства сообразительный. Он предложил:
 – Давай отвезём гирю на санках?
 – Давай!
С трудом водрузив гирю на санки, они повезли её. Сначала санки шли довольно легко с горы (они повезли, конечно, задворками). Но стоило им свернуть и повезти, через овинники, по ровной, но рыхлой земле, как полозья саней врезались в землю после дождей и, как ни тянул Гоша за бечёвку, а Павлик ни подталкивал сзади, санки продвигались очень медленно, делая зигзагообразную колею. Тут они услышали крики, бежала мать Алексея- Дуня. Отругав, как следует ребят, она велела везти гирю обратно к дому, в гору. С большим трудом ребята, как говорится, все в мыле, вернули гирю…
…Было лето, кажется 70-го года. Алексей с племянником и ещё одним своим родственником на мотоцикле с коляской отправились на станцию Коромыслово в магазин. Закупившись, они поехали обратно не по дороге, ведущей до московской дороги (может быть оттого, что дорога была вымощена булыжником и ехать по ней на мотоцикле неприятно), а прямо по запасному пути мимо пакгаузов (то есть не свернёшь), они намеревались выехать в дальнейшем на тропу возле железной дороги, по которой все шли и ехали на велосипедах и мотоциклах. Они не ожидали, что встречный поезд вдруг свернёт на запасный путь – и никто не спасся.
Так получилось – в конце 70-х большинство молодёжи уехало в город: кто-то женился, другие учились или работали. Остались трое: Марина Талютина, Верин и Слава Ерёмин. Так и прогуливались они вечерами – втроём. Марина шла немного сзади, придумывая какое – нибудь задание для своих друзей. В деревне буйно расцвела сирень и воздух наполнился её запахом. В основном сирень белая и в редких палисадниках она другого цвета. Ещё в детстве, срывая веточки сирени, дети искали среди её соцветий (а было – 4, 5 лепестков) 6 лепестков и более. Найдя такой мини цветок, радовались и, загадывая желание, съедали его. Проходя мимо палисадника Парауниных, что в самом центре деревни, Марина, увидев красную сирень, обрадованно усмехнулась и тут же высказала, нежно повелительным голосом, своё желание. Обратилась она почему-то к Верину:
 – Коля, ты, конечно, не сможешь зайти к Парауниным в палисадник и сорвать веточку сирени?
Верин никогда бы в жизни не зашёл в чужой палисадник и не сорвал бы веточку сирени. Но, находясь полностью под влиянием этой девушки, он шагнул к калитке палисадника.
В то время в доме жил Николай Параунин. Это был вечный холостяк. Говорили, что в молодости его любила девушка – Тоня Марфина. У них должен бы появиться ребёнок, но Николай был против.  Тоня, пытаясь избавиться от ребёнка, по совету матери наелась мороженой капусты. Она рубила капусту на крашеной доске. Куски краски попали в желудок. Тоня отравилась и умерла. Может от этого жизнь его не сложилась.
В деревне не любили тех детей и подростков, кто забирался в чужие огороды и палисадники. Так Александр Лапин (отец Валентина Лапина) зарядил ружьё солью и, подкараулив подростков, выстрелил одному в зад.
Поэтому Верин рисковал, заходя в палисадник Николая. Он, увидев в окно это посягательство, мог выбежать и ударить чем попало Верина. Но Верин об этом и не подумал, он не мог отказать Марине. Николая, может быть, не было дома или он не увидел наглого посягательства на его сирень и оттого Верин смело прошел в чужой палисадник и сорвал пышно цветущую веточку сирени. Однажды, уже летом, когда молодёжи прибыло и они собрались возле палисадника Верина, Марина сказала:
 – Как хорошо цветут у тебя ирисы!
Верин прошёл к клумбе и сорвал несколько цветков, и подарил их Марине и остальным девушкам.
* * *
…Придя домой, Верин рассказал Виталию-отцу о несчастном случае на дороге. И был удивлён, отец, расспросив, как-то равнодушно о лежащем на дороге человеке, и узнав, что пошли вызывать скорую помощь, тут же забыл о нём. Наверно Виталий подумал, что если вызвали скорую, то беспокоиться нечего. Верин же думал, что отец сразу побежит собирать людей и организует его перенос в ближайший дом до приезда скорой. Но, видя, что Виталий и не думает этого делать, то в душе его усилилось чувство тревоги за его судьбу. Какое-то предчувствие беды стало беспокоить его.
Это чувство тревоги появилось ещё летом, когда Виталий, страстный грибник, уходил в лес за грибами и долго не возвращался. Беспокоиться было нечего, хотя два случая были тогда в 79-м с грибниками… Так, Леонид Параунин, сын Николая Параунина, соседа, энергичный, весёлый, общительный, но невысокого роста, был остановлен в лесу какими-то подозрительными на вид типами. Они отобрали у него полную корзину и сказали:
 – Иди домой, пока мы добрые.
Леониду ничего не оставалось, как с пустом возвращаться домой.
Второй случай: также собирая грибы, Борис Мельников, муж Риммы Лапиной, услышал характерные звуки, похожие на «юр-юр». Он выглянул из-за кустов и увидел резвящихся полосатых поросят. Забыв об опасности, он вышел к ним, чтобы поближе рассмотреть, но, оглянувшись на шорох, увидел высунувшуюся, из-а куста морду кабанихи. Очевидно, это была мама кабанят. Она оскалила белые клыки, из пасти потекла слюна, маленькие глаза пылали злобой. Она хрюкнула громко, собираясь к нападению.
Борису ничего не оставалось, как взобраться на дерево. Как раз накануне он читал о кабанах. Ростом они в высоту до одного метра, в длину до 2 м, вес до 250 кг. питается травой, кореньями, любимое лакомство – жёлуди. Не брезгует червями, гусеницами и мелкими грызунами, но и даже питается своими сородичами, если они ранены или мертвы. Вспомнив о последней пище кабана, Борис мысленно дополнил список: «Не побрезгует также и человеком. Так что нельзя слезать с дерева пока кабан не уйдёт».
Но кабан, вернее мама-кабан, не уходил, рыл клыками землю под деревом, на котором сидел Борис, тёрся об неё своей грубой щетиной. Рыкал и загребал землю копытом. Мстительное животное никуда и не собиралось уходить, словно дожидаясь пока Борис не свалится с дерева от усталости. На его счастье, как обычно в августе, открылся охотничий сезон, и охотники приехали в лес пострелять по банкам или бутылкам. Заслышав близкие выстрелы, кабаниха, рыкнув, бросилась в противоположную от выстрелов сторону, увлекая за собой и поросят…
Может быть, эти случаи или что-то другое заставляли Верина тревожиться, когда Виталий долго не возвращался из леса. Он необычно собирал грибы. Завидев гриб, он не шёл к нему, а подбегал срывая, видел другой и к нему подбегал, оглядывая кругом и замечая следующий гриб. Словом, он собирал грибы перебежками.
Однажды он взял с собой двоюродную сестру Верина (по материнской линии) Люсю Карху (отец финн) и её подругу Ирину. Обе они из Ярославля и грибы собирать не привыкли, как местные. Словом, Виталий их так угонял по лесу, что они, выйдя из леса, повалились на траву, не чуя ног от усталости.
Виталий выпивал редко (по праздникам и в день получки) и немного, и тогда на него нахлынули воспоминания, и он рассказывал сыну и дочери Любе о своём детстве, юности, говорил о дружбе деревенской молодёжи так:
 – Мы горой стояли друг за друга.
Говорил о голодном годе (1947), когда они чуть не умерли от голода и вынуждены были выкапывать весной прошлогоднюю мороженную картошку. Она уже превратилась в крахмал, её называли «чибрики», из неё делали лепёшки и, кажется, кисель, тем и спасались.
Ещё до армии он пас в колхозе свиней и попал под ураган. Свиньи прижались к земле, он сделал то же и тем спасся, иначе бы унесло. В тот ураган на доме Марьи Галочкиной сдвинуло крышу.
Ещё рассказывал о своей службе на Русском острове связистом, имел медаль «отличник связи». Ещё с армии переписывался с девушкой из Нерехты. Отслужив 7 лет с 1948 по 1955 (морфлот), придя домой, он встал в районе на учёт. Но автобусы тогда, кажется, ещё не ходили, и ему пришлось идти пешком. Придя туда и предъявив все документы, оказалось, недостаёт одной справки из сельсовета. Пришлось снова возвращаться и в тот же день идти снова в Великое. Он оформил прописку, но на следующий день решил идти также пешком к той девушке из Нерехты.
Преодолев нелёгкий путь, он встретился с этой девушкой, но рядом с ней сидел парень, который, как оказалось, считался её женихом. Девушка вся вспыхнула, осознавая свою вину, – зачем она давала повод Виталию для возникновения отношений между ними.
Парень смотрел зверем на Виталия, девушка смутилась, опустив голову. Отец её, бывший в доме, поставил перед ней вопрос ребром:
– Решай, Надя, раз и навсегда, кто тебе больше мил! Виталий или наш Федя!
Виталий в молодости был писаный красавец, военная форма ещё более красила его. Поэтому, наверное, Надя сказала тихо:
 – Виталий.
Но Виталию, рассмотревшему девушку и признавшему внутренне, что она очень симпатичная, всё же не понравилась её двуличность. Ведь она до последнего дня писала ему обнадёживающие письма и даже не намекала, что у него есть соперник. Он заметил её смущение, а её опущенную голову, чтобы не было видно глаз, как свидетельство её признания вины, обмана и коварства. Внешний вид девушки ему понравился, но характер нет. «Такая неверная девушка мне не нужна, – подумал Виталий, – найдётся и получше».
И неожиданно для себя он нашёл повод, чтобы тут же уйти. Он сказал:
 – Спасибо, Надя, за твой выбор. Ну, а я второй день, как из армии, ещё не обустроился. Как только найду работу и привыкну к гражданской жизни, дам тебе знать, вернее, сердце подскажет, и скажу честно – если я пойму, что ты единственная и ты предназначена мне, а я – тебе, то обязательно приду и заберу тебя, если никого не будет у тебя.
Он покосился на парня, который уже не сидел, а стоял и еле сдерживался от гнева.
 – Ну что же – сказал отец, а дочь его молчала, только опустила глаза, – иди, конечно, а мы будем ждать, что сердце тебе подскажет.
Виталий вздохнул облегчённо, выйдя из избы, из той напряжённой обстановки, которая доказывала, что всё здесь чужое и родным вряд ли станет. Уже выходя из посёлка, он услышал быстрые шаги за собой. Его догонял Федя. Он был агрессивно настроен и, как говорится, сучил кулаки.
Виталий был не слабак, физические упражнения в армии укрепили его тело (он легко поднимал штангу 80 кг) и поэтому готов был дать отпор. Но Федя долговязый, по-видимому, сильный, но грубый и резкий парень, к тому же известный забияка. Об этом знали местные мужики, копающиеся в огородах. Очевидно многие бывшие фронтовики. Услышав угрожающие крики Феди, они защитили солдата, остановивши драчуна такими словами:
 – Ты на кого руку хочешь поднять, на Советского СОЛДАТА?! Попробуй только тронь солдата!
Этими словами народ подтверждал то уважение к солдату, совсем недавно освободившему мир от коричневой чумы, воцарившему мир на земле. Федя обмяк, махнул рукой, правда, не смолчал, высказал Виталию, что творилось у него в душе:
 – Слышь, солдат, ты на меня зла не держи. Моя Надя, никому её не отдам, моё слово крепкое. Об одном прошу – расстанемся не врагами, если ты пообещаешь, что больше сюда не придёшь.
Виталий хотел успокоить Федю обещанием, что больше не придёт, но высказал совсем другое:
 – Она ведь меня выбрала!
 У Феди снова злостью вспыхнули глаза, он сжал кулаки, покосился на всё ещё стоящих рядом мужиков.
 – Ладно, не бесись – не злобно сказал Виталий – скажу тебе прямо, если зацепила моё сердце Надя, то обязательно вернусь. А если нет, и через месяц я не приду, то будь спокоен за свою любовь.
Федя резкий, даже грубый парень с длинными руками, которые у него постоянно «чесались», но он был за справедливость. И если бы Надя отвергла его, предпочтя Виталия, прямо заявив ему об этом, то он бы уступил. Мучался бы, грыз себя, но уступил бы. И он сказал, протянув руку (и мужики, видя это, стали расходиться):
 – Будь по-твоему, я за справедливость!
Так они и расстались.
Расстояние даже напрямую от деревни до Нерехты километров сто и ноги у Виталия гудели, вспухли и, придя домой, он дня три не мог ходить, отлёживался. В своей деревне он не нашёл девушки по сердцу. Но вскоре друг по работе (а он устроился первое время землекопом в городе, не хотел работать в колхозе) посоветовал ему:
 – Есть в деревне Кудрявцево, это совсем рядом, в многочисленной семье хорошая девушка Вера, она уже давно в невестах ходит. Сходи туда, может приглянется тебе.
Виталий послушал совета, пришёл в избу, крайнюю к лесу, о четырёх окнах. С порога спросил Веру. Она была дома, а младшая сестра Зоя лежала на печи. Отец Николай тоже был тут. К нему и обратился Виталий, сам себя сватая:
 – Отдайте за меня вашу дочь Веру?
Николай спросил дочь:
 – Как тебе жених? Видный же парень! Пойдёшь за него?
Вера потом говорила:
 – А я уж думала так старой девой и останусь, и вдруг Виталий, – она ещё подумала, что жених слишком красив для неё и ответила, сомневаясь:
 – Не знаю.
Но тут Зоя крикнула с печи:
 – Что ты сомневаешься, словно телишься. Не хочешь, так я за него пойду!
Понимая, что она упускает, может быть, последний шанс, Вера тут же согласилась. Но и Зоя нашла вскоре себе жениха, парня из Ярославля – Володю Гебауэра. Договорились, что обе свадьбы пройдут в один день в родительском доме сестёр, то есть в Кудрявцево. Но Виталию было немного стыдно, что он не справляет свадьбу в Коромыслове. Поэтому, возвращаясь домой с молодой женой с поезда, они пробирались, чтобы никто не видел, задворками.
Вера, скромная и тихая, работала тогда в кузнице завода ЯПРЗ (теперь ЯЭРЗ). Она была одна в мужском коллективе, управляла молотом. Когда кузнец клал на шабот горячую заготовку и подавал ей сигнал – она нажимала рычаг. Удар цилиндра, оснащённого бойком, плющил заготовку. Работа ей нравилась, но не нравилась Виталию из-за её нахождения, молодой женщины, среди мужчин. И он перевёл её в маленькое здание рядом с Московским вокзалом. Это была бытовка, и тут же набирали воду мойщицы вагонов. Здесь Вера отработала больше 15 лет. Тихая и скромная, она всё же могла руководить Виталием, давать умные советы, разумности которых он частенько удивлялся.
Работа землекопом тяжёлая и домой, ещё проделав путь на электричке, он возвращался усталым. Ну, а дома, отдохнув, он брался за кисть. Видя его тягу к творчеству, Вера и посоветовала:
 – Иди в маляры. Тебя тянет к краскам, картины пишешь и эта работа, думаю, будет тебе по душе.
Виталий внял её совету, стал маляром-штукатуром и, наверное, до конца жизни был благодарен Вере за этот выбор профессии.
Сестра его Тамара вышла замуж за Аскольда, столяра из села Макарово. Он работал на «Газоочистке» (Семибратово) и помог Виталию поставить новый террас, новые наличники на окна. В 60-х годах Виталий поднимал родной дом, осевший от времени. Не найдя по душе работу в Ярославле, Виталий нашёл такую в Семибратове году в 70-м.Там ему выделили квартиру в старом деревянном «аварийном» доме с подселением. (Этот «аварийный» дом был снесён, кажется, в 2010 году). Туда и переехала семья, оставив Марию Степановну, ещё крепкую женщину, одну. Она тогда говорила:
 – Верно мне цыганка нагадала, что доживать свой век буду одна.
Овец перевели (уже не надо косить, и снялась проблема перевозки сена), но ещё Мария Степановна выкармливала поросёнка. Виталий и Вера с вечера пятницы и до вечера воскресенья приезжали в дом – всё делали, как и прежде по хозяйству. Словно на дачу приезжали. Но Виталия, конечно, тянуло в родную деревню. Тянуло в родной дом и детей – Николая и Любу. Николай выдержал только с полгода (работал на заводе в Семибратове) и вернулся к бабушке и стал жить с ней в родном доме. Ездил на работу в заводском автобусе «ГАЗ». Автобус забирал рабочих из Гаврилов-Яма, Великое, Шопши. Много народа садилось в автобус в Коромыслове.
Сестра Веры Зоя Гебауэр вспоминала о Виталии:
 – Он же был крепкий, словно дуб.
И действительно Виталий был среднего роста, коренастый, носил 54-й размер одежды. В то время его фигура была стройная, ладная. Он в свои 48 лет выглядел моложаво. Своей соседке Шуре Графёнковой, общаясь с ней через забор огорода, он даже похвастался:
 – Мне 48 лет. Как вам кажется, выгляжу я на эти годы, или моложе?
Шура отвечала:
 – Конечно, Виталий, моложе! Я бы не дала тебе 48 лет.
Он ещё не чувствовал своих лет. И как-то сказал своему сыну Коле:
 – Я прихожу с работы, словно с гуляния.
Запомнился ещё один случай. Анатолий, муж Шуры, а он был уже в годах, и возраст или работа согнула его немного. И вот задумал он поправить предбанник. Подкопал под осевшие брёвна, подложил под них лагу и брёвнышко под них подкатил. Подготовив всё это, он позвал Виталия помочь ему.
Анатолий сказал:
 – Я попробую приподнять стенку, а ты, Виталий, подложи кирпичи.
 – Хорошо, Анатолий, давай поднимай, я наготове!
Нажал Анатолий, но стенка даже не дрогнула. Попытался ещё раз, тот же результат. Тогда Виталий отстранил Анатолия, нажал на лаг и довольно легко приподнял стенку. Анатолий тут же подложил металлический лист, чтобы кирпичи не утонули в земле, и кирпичи. Посмотрел со стороны на предбанник и, довольный результатом работы, сказал:
 – Молодец, Виталий, ну и силён же ты!
Польщённый Виталий рассмеялся.

* * *
…Пассажиры вагона поезда «Ярославль – Александров», так называемого «хлебника», который вставал точно напротив вокзала станции Коромыслово, (среди которых были и из Коромыслова), помнят человека, занимающего время пути разговором. Одет он в военную куртку, на голове также военная кепка. Сам он среднего роста, волосы светлые, редеющие, интеллигентное запоминающееся лицо, умные глаза.
Место он почти всегда выбирал в углу за столиком. усевшись (положив рюкзак на верхнюю полку) и положив на столик кепку, прокрутив её немного, словно выбирая место для неё, он вдруг начинает говорить. Или же цепляется за кем-то случайно оброненную фразу. Так все пассажиры смотрят в окно на проплывающие через него поля. Видя много поваленных и гниющих деревьев, сушняк, кто-то, вздохнув, говорит:
 – Сколько леса пропадает!
«Философ» тут же подхватывает, словно ждал, кто начнёт разговор. И словно это ему лично задали вопрос, он отвечает, ни к кому не обращаясь, ни на кого не глядя:
 – Бесхозяйственность, говорите, – согласен с вами. И мне неприятно видеть эти поверженные ветром и старостью деревья. Смотрите – они обломанные, подгнившие, с ободранной корой протягиваю к нам свои оголённые сухие ветви, словно с мольбой обращаются: «Помоги нам, о человек, пусти нас в дело, пропадаем мы, гниём и лес заражаем!».
Пассажиры, (в основном коромысловские), как заворожённые слушают речь «философа», а молодёжь рты раскрыли даже, и его слова запоминают надолго. Кто-то шёпотом, чтобы не отвлечь человека от мысли говорит соседу:
 – Какой человек! Ему бы в правительстве работать, вон он какие проблемы поднимает!
А «философ» продолжает:
 –- Почему же мы не можем, как в Германии, (где я, кстати, служил) очистить лес, привести его в порядок? Отвлекусь, – скажу, как в Германии лес берегут. Был я во время войны под Кенигсбергом, проходили мы с боем лесом. Кругом стреляют, взрывы и время было, чтобы лес осмотреть, только с целью обнаружить прячущегося за деревьями противника. Время было немного – минут десять, чтобы пройти лесок. Но его хватило, чтобы в памяти сохранилась удивительная чистота – веточки не лежит на земле. Деревья ухоженные, как в парке, и скамеечки через каждые двадцать метров. Удивительно – война, а люди про лес не забывают! А что у нас с лесом? Его много, страна большая, а людей, особенно в сельском хозяйстве, мало, ну руки и не доходят привести лес в порядок. Нам бы с полями да с фермами управиться. Почему же у нас на селе трудоспособного народа не хватает? До революции с избытком крестьян было, полмира зерном и другой сельскохозяйственной продукцией снабжали. Почему? вы спрашиваете меня? Отвечаю – из-за противостояния!
 – Какого противостояния? – кто-то из молодёжи не выдерживает.
 – Между западным миром и нашей страной. Страна должна быть крепкой, технически оснащённой. Вот Сталин и объявил план индустриализации всей страны. И для этой цели повыхватывал мужичка из деревни в 30-е годы. Потом война, и сколько крепких здоровых молодых мужчин не вернулось в свои родные деревни?! Сколько бы они пользы стране принесли! говорят, что жертвами войны стали 20 миллионов, это официально, а неофициально – больше. Мы ещё столкнёмся с проблемой понижения численности населения. Ведь это поколение 20-х годов, не вернувшееся с войны и не ставшее отцами и матерями, непроизвольно создаёт провал не родившихся детей начала сороковых и пятидесятых. А потом через поколение соответственно понизится рождаемость. И восполнится ли когда этот дисбаланс прироста населения?
Он говорил, как заведённый, ни к кому лично не обращаясь, лишь отвечая на редкие вопросы, изредка взглядывая на попутчиков. Он почти не смотрел на своих попутчиков, смотря в окно на проплывающие деревья и проблескивающие сквозь их ветви поля. Немного помолчав, он продолжил:
 – Было такое обезлюдивание деревни при Петре Первом, он хотел, как лучше, но скольких мужиков положил, строя корабли, верфи, города?! Они буквально на костях стоят! Страна у нас, к счастью, поднялась из военной разрухи, отстроилась, зацвела. Люди в городе живут неплохо, а про деревню немного забывают. Присылают, правда, технику, шефы помогают, ну а на технике-то некому стало работать. Приходится с заводов снимать рабочих и посылать их на помощь селу. Да ещё учебные заведения каждую осень по месяцу работают. Почему бы правительству не уравнять заработную плату села с городом, тогда бы потянулся народ на село.
Минут на пять он замолкает, вглядывается на пасмурное небо над лесом и, вздохнув, затрагивает другую тему:
 – Лето в этом году выдалось дождливым. Сумеют ли колхозы в это лето заготовить корма, сено?
Молодая женщина подсказывает:
 – Слышала я, что в некоторых колхозах методом продувания сушат сено и таким образом на зиму запасают достаточно сена.
«Философ» слегка усмехается не пренебрежительно, а подбадривающе и охотно отвечает девушке:
  – Это вы имеете в виду активное вентилирование?! Да этот метод отлично работает, но пока лишь в отдельных хозяйствах. В богатых, так сказать, колхозах, совхозах. Ведь если вернуться к моим словам, то мы ещё не совсем на ноги встали. Да если бы не было у нас ни гражданской, ни Второй Отечественной мы бы уже процветали, стали бы первой страной в мире! Ведь бедному колхозу не до современной техники и активного вентилирования. Им бы лишь дыры в хозяйстве залатать, а народ из таких хозяйств пуще бежит. И потом, где-то я слышал пословицу, а может сам сочинил: «хорошие дела быстро не делаются».
Он замолчал на минуту, словно обдумывая что-то, немного подняв глаза, глядя на небо. Этим воспользовался один из двух юношей, ехавших в этом купе. Он постарался, как можно серьёзнее сказать свой, обдуманный заранее, вопрос:
 – Видел я по телевизору, как в Прибалтике сушат траву на вешалах. Так они спасают сено. У них не стоит, как у нас в некоторых российских фермах весной, голодная скотина.
«Философ» бросил на юношу быстрый взгляд, его лицо осветила на мгновение улыбка, но не такая поощряющая, как к молодой женщине, скорее снисходительная. Но лишь на мгновение. Ответил он серьёзно, хоть и поуча-юще, не пренебрегая разговором с юнцом:
 – В Прибалтике, как я знаю, небольшие фермы, всё больше на хуторах. Был я там и видел, как сушат сено, действительно на вешалах, в основном. Климат там сырой и, может быть оттуда и пошёл метод, о котором мы говорим. Но если сравнить масштабы – у прибалтийского фермера несколько десятин, пусть гектар покоса, а у даже бедного колхоза не один десяток гектар. Где же ему столько вешалов поставить? Невыгодно и даже невозможно. Где столько рук взять? То-то, сынок.
И он снова улыбнулся, удовлетворив любопытство юноши. А юноша сконфузился, поняв, что не надо было задавать такого вопроса человеку, у которого на всё было своё суждение, и который был всегда прав.
 – Эх ты, – прошептал его товарищ, сидевший рядом, – нашёл что сравнивать – Прибалтику и Россию! У них – своё, у нас – своё!
В следующий раз напротив «философа» сидел за столиком мужчина
 
Вера Адмиралова
 
Виталий с маленьким автором  на руках, Вера

 
Сестра Веры Зоя, её муж Володя Гебауэр и старший брат Николай в гостях у семьи Пироговых: дочь Петра Пирогова, Зоя, Николай, Пётр, Володя
 
Виталий в армии
 
Мария Степановна за чтением  газеты
примерно такого же возраста, очевидно его знакомый. Обращаясь к «философу», он говорил такие слова:
 – Ты знаешь, как-то посмотрел на себя в зеркало и сравнил своё лицо с фотографией, где я молодой. Представляешь, совсем другой человек. На фотографии улыбается молодой симпатичный парень. В зеркале – старик, совсем не похожий на себя: густые брови, свисающие на глаза, морщины изрезали всё лицо, отвисли щёки и даже нос изменился, стал сизый, похожий на картофелину. Волосы были русые, кудрявые, а теперь седые. Почему так сильно изменяется человек?
«Философ» отвечал:
 – Ну, милый, это закон природы и человеческой жизни. На этой земле мы гости и должны уступать дорогу, ведущую в бесконечность, следующим поколениям. Поэтому мы и старимся. Ну, представь себе: может быть такое, чтобы мы, заканчивая своё земное существование оставались бы такими же цветущими, и красивыми, как в молодости. То же происходит и со всем живущим на земле – это закон жизни.
Но поезд уже подходил к платформе Кудрявцево, где у «философа» очевидно была дача или старый отцовский дом, вернее, в соседних деревнях: Феденино, Щекотово, Чаново. Но перед уходом, собирая нехитрые свои пожитки, он ещё сказал на прощание:
 – Есть ещё одна причина развала деревни, кроме тех двух, что я назвал.
 – Какая же? - спросили сразу несколько человек.
 – Это женщины…
Женщины, присутствующие в купе, воскликнули что-то вроде: «Ну да?!» Они ехали домой, то есть в деревню и не являлись виновницами развала.
 – Слышал я, что в Польше пустеют почти полностью деревни и целые посёлки. Виной этому женщина, которая хочет жить в роскоши, быть нарядно одетой и обутой. Ей опостылела жизнь в деревне, где нет этой роскоши. И она тянет своего муженька и свою семью в город. То же самое постепенно происходит и у нас. Разговаривал я с одной женщиной, переехавшей с семьёй в город. Спрашивал, не жалеет ли она, не тоскует ли по деревенской жизни, где провела большую половину жизни.
Она ответила:
 – Я так рада, что, живя в городе, мне не надо ни дров, ни заготовки всё лето сена, даже за водой не надо на колодец идти, когда, бывало, наросты льда в колодце зимой такие, что и ведро с трудом проходит. Но больше я рада, что не заставлю мужчин в семье косить, пилить дрова, развозить навоз и т.д. Иначе бы я их замучила. Ещё она сказала, что ей надоело всю жизнь в фуфайке ходить. Женщине опостылела жизнь в деревне, вот она всеми силами тянет мужичка из деревни.
Но вот «хлебник» замедляет ход пассажирского поезда – показалось Кудрявцево. У магазина уже ждут покупатели. Они, как по часам, подходят к этому времени. Те, что помоложе, во главе с продавщицей держат наготове пустые металлические ящики, чтобы забросить в вагон, а целые – принять. Продавщица и та, что в вагоне отпускающая товар, сверяют его наличность по описи. Продавщица иногда заказывает что-нибудь, что просят привезти покупатели. Она в белом халате, как и та, что отпускает товар в вагоне.
Пока стоит поезд можно видеть, как «философ», в защитного цвета, куртке и такого же цвета брюках, кажется, ещё с галифе, в военной кепке, твёрдой походкой бывшего военного идёт по тропе рядом с железной дорогой. За плечами – неизменный рюкзак, не набитый, а скорее полупустой. Видно ещё, что на лице его блуждает улыбка, как предвкушение радости встречи, очевидно, с родными местами.
…Соседями Верина, вернее отца и бабушки, и Тамары были раньше Куликовы. И друзьями Виталия в детстве были Миша (первый друг), Витя и Саша Куликовы. Были у них и сёстры, но о девочках не сохранилось в памяти ничего. Жили они в «зимовке», она была расположена чуть ниже теперешнего дома. Верин долго не мог понять, что такое «зимовка». Но со временем выяснилось, что это полдома, построенного лишь для того, чтобы пережить зиму. Весь дом не успевали сделать или не хватало средств. И бывало, такая «зимовка» надолго остаётся недостроенной.
И сейчас ещё в деревне стоит такая зимовка с одним окном по фасаду. Этот полдома (но с огромным двором) находится вблизи большого каменного дома Балдиных; в нём жила Анна Чачина. Дом не удалось достроить, хозяин (кормилец) утонул в реке в Ярославле. Очевидно и в семье Куликовых случилось несчастье – кормилец умер, так и не достроив дом. По воспоминаниям Серафимы Васильевны Бахиревой, это был человек очень большого роста.
Раньше в деревнях была крепкая память о Петре Первом, и такого человека, как Куликов, сравнили бы с ним. Но отчего он умер, память не сохранила сведений. Но Куликовы выехали из деревни и потом долгое время друзья детства, став давно взрослыми, приходили к Виталию. Особенно часто приходил Михаил – он переселился, кажется, в Шопшу и работал лесником, обходя свои лесные владения, часто заходил к Виталию и Марии Степановне.
Здесь, немного выше бывшего дома Куликовых, выстроив новый дом (очевидно колхоз помог), поселились Логашины. Семья состояла из четырёх человек: отец Василий, мать Римма, дочь Ирина и сын Саша. Ирина, окончив училище по сельской профессии, работала на селе, а, выйдя замуж (за Сашу Азеева), переехала к мужу в Гаврилов-Ям. И работала по профессии в одном из пригородных колхозов.
Сын Саша не задержался в деревне, уехал далеко и надолго. Василий – настоящий деревенский человек, который без молотка с гвоздями и топора жить не мог. Он так и говорил, имея в виду топор. И действительно, как только топор выпал из его ослабевших рук, он недолго прожил. Сам строил баню, перестраивал двор, пристроил террас, на котором и сейчас можно прочесть деревянные инициалы ЛВН. Он всю жизнь проработал в колхозе и из-за своей профессии на свежем воздухе не отказывался от стопки. Иногда нужно было для «сугреву», особенно в сильный мороз. Но такие оправдания не принимала Римма и частенько его отчитывала. Она говорила:
 – Наверное, за всю жизнь ты выпил цистерну водки.
Но это, конечно, было преувеличением – Василий алкоголиком не был. Это был грамотный, умудрённый жизненным опытом, человек, обладающий хорошей памятью. Он знал много пословиц, поговорок и народных выражений – половина которых были нецензурными. Так жена Римма, истопив баню говорила ему:
 – Погоди, Василий, не ходи – ещё слишком жарко.
 – Да нет, Римма, пойду: «жар костей не ломит»
Жена возмущается:
 – Вот воришка – всю деревню обокрал, никак его не поймают.
Василий отвечал:
 – Да нет, Римма, поймают: «сколько верёвочке не виться, а конец найдётся»
В другой раз Римма, придя с работы, поделилась новостью:
 – У нас новый начальник – такой вежливый, обходительный!
Василий отвечает:
 – А может он «мягко стелет, да жёстко спать»
 – Да что ты, нет – он ещё обещал нам зарплату поднять и отпуск увеличить.
  – А вот это «на воде вилами написано»
О сварливой соседке он говорил:
– Ей хоть плюй в глаза – всё божья роса.
Как-то Римма сказала об одном жителе деревни:
 – Какой богатый человек, сколько у него денег!
Василий ответил:
 – Да «у него денег – куры не клюют»
Также говорил Виталий, а Мария Степановна добавляла: «У него денег –до дура» (ударение на а).
В детстве он рано заговорил, был смышленым мальчиком. Где-то в 2-3 года на удивление старших он обратился к матери Елене с приказом:
 – Ну-ка, мамка, поворачивайся, давай мне титю!
Поэтому Верин и обратился к нему, как знающему историю края человеку:
 – Дядя Вася, я слышал возле «Бровино» был лагерь для заключённых. Расскажи.
И Василий подробно рассказывал ему о лагере. Пользуясь моментом, когда дел больших не было, Верин задал ещё один, интересующий его, вопрос:
 – Расскажи, дядя Вася, какие у нас в деревне самые старые дома?
Верин знал уже, что на месте расположения лагеря, по левому посаду, сразу за «прогоном» дома новые. Они построены в 1953 и позже. Поэтому как он и полагал, старые дома находились в центре и в сторону Ростова.
Василий немного задумался, был он слегка «на взводе», но ответил с воодушевлением. Показывая тем самым, что и его интересует история деревни. Он назвал несколько домой (дома Чачиных, Балдиных, Гладковых и ещё несколько домов), прибавив:
 – А когда эти дома построены, и отцы наши не помнят.
Однажды, будучи моложе, а Верину было лет 13-14, Василий, набрав бидон и бак воды (очевидно для бани) на пруде, вёз их на тачке. Путь лежал в гору, тачка, очевидно, была тяжела, и Василий на полпути остановился передохнуть. Сел на тачку и закурил. Тут он увидел Верина у задней калитки огорода. Он решил схитрить. Крикнул:
 – Коля, подойди-ка сюда!
Верин послушно подошёл. Василий так объяснил для чего он его позвал:
 – Смотрю ты вымахал за лето. Выше меня стал. Чем тебя тётка Маня кормит, коль ты так растёшь? Ну ладно, не смущайся, не буду больше смеяться. Ты лучше покажи, на вид высокий, крепкий, а есть ли сила в тебе? Сможешь ли что-нибудь тяжёлое поднять? Ну, например, эту тачку? А если поднимешь, сможешь ли катить?
Верин всерьёз принял эту хитрую шутку, не понимая, что Василий не испытывает его силу, а перекладывает свою работу на его ещё не окрепшие плечи. Он взялся за ручки тачки, поднял, покатил колесо, почувствовал, что очень тяжело. Но чтобы не осрамиться и показать, что силён, с трудом докатил тачку до калитки огорода Василия.
 – Вот молодец, вижу – силён. Ладно, дальше сам довезу.
Сказал, словно сделал одолжение.
Жена Римма работала на комбинате «Кошмовал» и брала на дом работу – вязать швабры. И подростком её сын Саша делал после школы эту работу. «Кошмовал» был построен году в 70-м, и деревенская детвора иногда приезжала на велосипедах к месту строительства. Лазали по недостроенным ещё кирпичным стенам. Однажды они застали работающих жестянщиков. Оглушительно громко они стучали киянками, очевидно изготовляя вентиляцию.
Вскоре выстроили комбинат, давший работу многим в округе. Но пришли 90-е годы, и на удивление рабочих (ведь шло всё, как и раньше) вдруг работа затормозилась, начались перебои с сырьём и простои. А вскоре и директор сбежал, прихватив кассу. Нового не прислали и рабочих распустили. Рабочие жалели о рухнувшем, ставшем им родным, производстве. Но всё говорило, что работа на комбинате не возобновится. И тогда на память взяли они с комбината кто что мог. Не пропадать же добру. И вскоре получилось, как в песне: «и по камушкам-по кирпичикам разобрали «Кошмовал».
Римма в девичестве Чиркова. Семья Чирковых жила на другом посаде. И семья Логашиных постоянно ходила к Чирковым, а они – к ним. Мать Риммы – Вера так каждый день приходила, её отец немного угрюмый человек, работал в колхозе и на телеге развозил всевозможные вещи и корма, и молоко. Собирал он и металлолом с населения, платил деньгами.
Один раз со сбором металлолома произошёл курьёзный случай, в котором был вновь замешан Гоша Лукашин. Было ему лет 12-13. Решил он набрать металла для сдачи и в помощь себе уговорил меньшего по возрасту года – на два мальчика Мишу. Он сказал ему:
 – Я знаю, где можно набрать металлолома.
 – Где же?
 – На скотном дворе. Я был там недавно и видел целую груду ненужных железок. Пойдём и перенесём их к моему дому на угол за палисадник. Там никто не увидит.
 – А точно не нужные, не попадёт нам?
 – Я спрашивал у сторожа.
 – Что же он сказал?
 –- Сказал, что эти задвижки только в металлолом годятся, не могут их починить. Они заржавели и работать не будут. Так что нам только спасибо скажут.
Против таких слов Миша уже не мог возражать. Они так и сделали, пошли на скотный двор и перенесли раза за три тяжёлые железки.
 –Тут столько килограммов, что мы с тобой озолотимся – говорил Гоша, – ну, что наши женщины сдают – ржавые консервные банки, кастрюли дырявые и испорченные замки. Да мы с тобой сдадим больше, чем все вместе взятые. Назовём это дело операция: «металлолом».
Прошло несколько дней, все с нетерпением ждали, когда Чирков подъедет за металлоломом. И вот такой день настал. Миша увидел, как неторопливо переступает подковами лошадь, везущая телегу и, как Чирков чмокает и вздёргивает вожжами, понукая её. Он бросился к Лукашину, но как назло, его не было дома. Его мать сказала:
 – Гоша мне сказал – пусть Миша (ты, значит) сдаёт один металл, а ему необходимо быть там-то.
И Миша с трудом таскал метров за пятьдесят тяжёлые железки. Он складывал их за толпой женщин, принёсших своё «железо». Но когда дошла очередь до него и Чирков увидел груду настоящего металла, он воскликнул удивлённо:
  – Так вот где весь водопровод с фермы! Он стал забрасывать детали водопровода в телегу, при этом он сыпал угрозами: – Да это же воровство. Председатель хотел милицию вызывать. А они, эти задвижки, вот где! Всё скажу председателю, пусть тебя потаскают, а на родителей штраф наложат. Один воровал или с кем?
У Миши, наивного мальчика, брызнули слёзы, он не предвидел такого конца их «операции». Вместо радости от удачной сделки, которую обещал Лукашин, его ещё обвиняют в воровстве. А что будет, когда узнают родители? Только после, уже вечером, ему пришла мысль, которую он сразу отмёл: «Не потому ли Лукашин исчез, что знал, чем закончится эта история?». Мишка вытирал слёзы, Чирков ещё угрожал ему, но тут за него вступились женщины:
 – Полно тебе, Алексей, мальчишку ругать, несмышлённый он ещё. Откуда ему знать, что это за железки. Он думал, что они не нужны.
Кто-то из них сказал:
 – А ты ещё благодарен должен быть Мишке-то!
 – Это за что же?
 – Что сохранил железяки эти и теперь их возвращает. За это дай ему копеек 20 (раньше, особенно для детей – богатство).
Чирков смягчился и действительно дал деньги и сказал:
 –- Ладно, на первый раз прощаю, не скажу председателю о твоём поступке.
Ободрённый Мишка, зажав в кулачке 20 копеек, поспешил удалиться к своему дому. Пока всё разрешалось благополучно. Вечером он зашёл к Лукашину, чтобы рассказать, как прошла операция «металлолом» и отдать половину «заработанных» денег. Но мать его, наверное, не зная, что за металл они собирались сдавать, обрушилась на Мишку с упрёками. Она говорила Гоше, который в это время ужинал:
 – Подвёл тебя твой друг, сколько мучились, собирали и всё попусту. Не сумел он дело ваше сделать хорошо. Вот и надейся на него! Это ведь какая куча железа была! Говорят, он отнёс к телеге, бросил и убежал. Не стоит тебе с ним дружить!
Все эти слова она высказала, обращаясь к сыну. Но Гоша и слова не сказал и после не вспоминал. Он не стал браниться, а молчал, о чём-то думая. Мишка сунул ему 10 копеек и тут же ему в голову пришла та же мысль, что возникла, когда провалилась их «операция»: «Странно, он не возмущается, неужели он заранее знал, что ничего не выйдет из нашего предприятия? И не только не выйдет, а достанется нам на орехи». Потому, значит, и исчез он, как специально, в этот день». В наше время, случись такая история, то сказали бы: «Тебя подставили».
У Риммы два брата – Иван и Юра, и сестра Татьяна. Иван был милиционером и о том, как он честно и хорошо нёс службу, свидетельствует такой случай. Он ехал на мотоцикле с коляской, очевидно возвращался в город на службу. Впереди его грузовая машина шла своим обычным ходом. Иван посматривал на эту машину, до которой было метров сто, не стараясь к ней приблизиться ближе. Он не спешил – задания не было, и на всякий случай осматривал дорогу и придорожную лесополосу.
Вдруг он заметил, что с машиной происходит что-то странное – её стало бросать из стороны в сторону. Потом она остановилась, и водитель, выскочив, поспешно обежал её спереди. Иван притормозил, остановился тоже, в этом месте дорога делала крутой поворот, и, если не присматриваться – его почти не видно было. В это время водитель подбежал к пассажирской стороне, открыл дверь и стал что-то вытаскивать.
Увидев, что шофёр вытаскивает из машины что-то, а через мгновение увидел, что он тянет из кабины девушку, Чирков даже фуражку приподнял от удивления. Рука его потянулась к оружию, но до машины было ещё метров пятьдесят. Иван крутнул рукоятку газа и, заехав перед машиной, спрыгнул с обочины. Шофёр тащил девушку в лесополосу, до которой оставалось метров пять. Увидев направленный на него пистолет и окрик: «Стой или буду стрелять!», он отпустил девушку и опустил голову.
Чирков расспросил девушку, как так получилось, что она, не боясь, села одна в машину. Та, отирая слёзы, и оправляя кофточку, ответила:
 – Стояла я на остановке одна, автобуса всё не было, я не знала расписания. Раньше я частенько останавливала попутку, также уезжали и мои подруги. И всё обходилось благополучно, даже молодые водители, ведя во время пути весёлый разговор, никогда не приставали. А этот, – девушка с ненавистью посмотрела на смирного, опустившего голову шофёра, – мне в отцы годится. Поэтому я подсела в машину. А когда он положил мне на колени свою грязную руку и сказал: «Денег я с тебя не возьму, ты мне другим расплатишься». Тогда я попыталась, ухватившись за руль, свернуть машину на обочину, а другой рукой пыталась открыть дверь…
«Так вот почему машина делала странные маневры», – подумал Иван.
…- Но дверь открыть не получилось, очевидно он её запер, а этот старый кобель всё же остановил машину и выдернул меня из кабины. Остальное вы знаете…
За задержание этого преступника Ивана наградили.
Ещё о Логашиных. Помнится, Василий говорил, что в первые годы его семейной жизни с Риммой, они в жаркие лета заканчивающихся пятидесятых часто ходили на пруд купаться. Были они молоды, но держали скотину, работали на огороде, и чтобы охладиться, ходили на близкий (за огородом) «Лапин» пруд. Но лето закончилось, стало холоднее, а они продолжали ходить на пруд. Василий так приглашал супругу:
 – Ну что, Римуха, пойдём искупаемся?
Она не возражала, и купались они до настоящих холодов. И Василий вспоминал об этом времени:
 – И так мы закалились, что и болеть перестали.

* * *
…Крупнов не крупный парень, не видный, но он полон амбиций, даже немного заносчив, общителен, умеет найти подход к девушкам и поэтому имеет у них успех, но в дальнейшем они в нём разочаровываются. Заносчивость характера ему часто вредила. Иногда обидное пренебрежение к чужим парням из других деревень вызывала у последних ответную реакцию. И если эти парни хотели отомстить нашим коромысловским за его слова, то и искали в деревне прежде всего Крупнова. Вожак, посылающий вперёд «бойцов», так и говорил: «Ищите Крупнова».
И эти его невольные вызовы, после лишних слов, сорвавшихся с его языка, не позволяли нашим парням ходить на танцы или кино в клуб соседней деревни Шалаево. Так две внучки Шуры Алаичевой Лена и Наташа, гостившие у неё каждое лето, сказали Крупнову:
 – Вадим, почему ты и другие не ходите в Шалаево на танцы? Местные парни спрашивают: «Что-то не видно коромысловских?».
Эти внучки Лена и Наташа бывали у своей тётушки Нины Крутовой, живущей в деревне Шалаево. И иногда посещали клуб и знали местных парней. Поэтому они быстро передали ответ Крупнова. Он сказал, очевидно, не подумав:
 – А пусть сами приходят!
И они пришли и искали его. Приходили не раз, но, не имея вражды к другим, просто стояли толпой, о чём-то разговаривая, иногда оглядывая нас. Тогда Семён Круглов вызвал одного из них, показавшегося ему наиболее рассудительным и на вид справедливым. Он спросил его, присев на корточки, как и тот парень:
 – Вы кого-то ищете или хотите с кем-то разобраться?
Парень немного замялся и всё оглядывался по сторонам, как и остальные. Крупнов же, поняв в чём дело, зашёл за спины своих товарищей. Парень всё же объяснил цель их «визита»:
 – Ваш товарищ – Крупнов отозвался не очень хорошо о нас. Слово ещё такое изрыгнул – не могу привести. Надо бы с ним разобраться.
Семён вскочил на ноги и сказал довольно смело перед целой толпой:
 – А мы-то здесь при чём? Крупнов хвалился – с ним и разбирайтесь. Вот он рядом стоит!
Крупнову ничего не оставалось, как выйти перед толпой, жаждущих мести парней. Был прекрасный вечер тёплого лета 1977 года. Пришедшие парни из Шалаево были почти все незнакомые, молодые. Некоторые были в лёгких белых рубашках, с короткими рукавами и они смутно белели в сгущающихся сумерках августовского вечера. Кругом стояла звенящая тишина от звона кузнечиков. Наши коромысловские парни, тоже молча стоящие, не могли понять правильно ли сделал Семён, что выдал Крупнова, хотя он и виновен.
Крупнов вышел, но тотчас же причислил Семёна к своим врагам. Но справедливости ради надо сказать, что выяснение отношений было – один на один. От толпы отделился лидер этой группы Андрей Белов. Он на голову выше Крупнова, шире в плечах, у него длинные руки.
Сначала они пошли в темноту (дело было августовским вечером) проулка между огородами, о чём-то мирно беседуя, как вдруг Крупнов сорвался, побежал, а бегал он хорошо, так что не было возможности его догнать. Ноги его спасали, правда, не всегда, но были случаи, когда он убегал в лес и не думал возвращаться. Тогда искали его по лесу с фонариками.
Иногда в праздники заходили в деревню по одному чужие парни. Они пытались познакомиться с нашими девушками, как говорилось, «подбивали клинья». На это не обращали внимания все парни, кроме Крупнова, словно он давал понять: не тронь, это наше. И если сам он не мог отогнать парня в случае, если тот пытался завести знакомство с девушкой, то призывал своего друга Веню Емельянова. Не всегда они делали это вежливо. Так однажды в масленицу пришёл в деревню одни парень по фамилии Богачёв из деревни Лихачево. В ходе весёлого гуляния, когда все толкались с целью уронить по-дружески человека в снег, он познакомился с двумя подругами. Подруги были подвыпившие (всё же праздник), одна из них Лариса Дуксина (о ней уже говорилось) – внучка соседей Верина.
Они (старики) Графенковы Анатолий и Шура заехали в половину его дома через год после смерти Павла Ивановича. Лариса очень не по годам развитая девушка (городская). Она бойкого характера, могла и закурить, и выпить. Мать её была очень умная и была то ли следователем, или партийным работником. И как-то вечером, возвращаясь домой, стала жертвой маньяка – пала под ударом его молотка. Это было нашумевшее дело – мать Ларисы была не единственной жертвой.
Анатолий и Шура были хорошие соседи, но они прожили в деревне недолго, лет тринадцать. Приехали они с Красных Ткачей. Но в деревне уже не было ни магазина (только автолавка приезжает и поныне), ни медпункта, а болезни стали одолевать. И они вернулись снова в Красные Ткачи (в 1989 году). К тому же кроме дочери у них умер и сын.
Лариса часто приезжала с подругой. И вот в масленицу, слегка выпив, они пошли на гуляние. Вскоре Богачёв нашёл к ним подход, скорее всего, одна из них ему понравилась. Они веселились, и Богачёв уже завоёвывал сердце одной из них. Но тут вмешались Крупнов со своим другом и заявили Богачёву, что ему здесь делать нечего, пусть убирается. Наверное, было и физическое касание, потому что Богачёв быстро убрался, а где-то через два часа пришла целая толпа парней из той деревни – выяснять отношения…
Но надо сказать несколько слов о самой масленице и её организации. Давно это повелось, наверное, недели за две до масленицы, парни деревни и подростки собирали по деревне и за её пределами всё ненужное и горючее, чтобы собрать из этого масленицу и сжечь её. Сжечь и проститься с зимой. В наше время (в конце 60-х) председатель даже выделял лошадь с санями. И мы вели лошадь, начиная с начала деревни за узду. Жители, в основном бабушки, выносили: кто расхудившуюся корзину, испорченную старую небольшую мебель или охапку дров. Словно налог дровяной собирали с каждого дома. Василий Егоров, имевший страсть к лошадям, обычно запрягая её, чистил и гладил по холке, говоря:
 – Лошадь – самое умное и чистое животное!
Помнится – возле половины дома, где жила мать Юрия Алаичева – Зина, собирали для масленицы примёрзшие какие-то ненужные колья. Рядом лежали привезённые и не распиленные ещё, брёвна и жерди. Юрий Алаичев, бывший у матери, сидел у окна в избе и наблюдал, (чтобы не взяли лишнего) как мы собираем колья (очевидно от забора) и носили в сани. Но нижние примёрзли и невозможно их было взять. Тогда Верин – подросток решил воспользоваться жердью, лежащей на брёвнах, чтобы вырвать колья из ледяного плена. Юрий застучал в окно, он подумал, что мы хотели взять хорошую жердь на сжигание.
Но главное для создания башни масленицы было собрать, как можно больше автомобильных шин, так называемых «баллонов». И уже после хвалились:
 – В этом году собрали сорок баллонов!
 – Да, в прошлом году было всего 28.
Баллоны, кроме тех, что шофёры сменяли и изношенные сбрасывали в кювет, нужно было «доставать» в колхозной ремонтной мастерской. Поста-рому её называли, как и населённый пункт рядом (Ясеневку) МТС.
Вечером, собравшись, шли к дыре в заборе мастерской. Брали, конечно, испорченные и «лысые». Работники мастерской, зная конечно о нашей проблеме, собирания баллонов, специально подкатывали к этому месту отработавшие свой срок баллоны.
Как-то (году в 1974) мы добыли из этой дыры несколько больших баллонов от трактора «Беларусь». Но как катить по неровной дороге эти тяжёлые колёса? Решили послать за санями. Первый дом Куриловых. И Игорь (старший брат) побежал за санями. Возложили баллоны и нажали на задок саней и сбоку. Сани пошли, но метров через пятьдесят они в буквальном смысле развалились. Что делать? Верин сказал, что и у них во дворе есть сани. И вскоре он привёз сани. Переложила баллоны, повезли, но метров через сто и эти сани (подаренные Виталию его дядей Павлом Ивановичем) развалились полностью. Пришлось, оставшиеся метров двести, катить баллоны вручную по одному. Но продолжим рассказ о случае на масленице.
Между тем масленица запылала за деревней на стороне к Ростову (раньше её зажигали на противоположной от деревни стороне) и весёлое гуляние развернулось полностью. Загорелись баллоны и большие искры, которые называются «приженцами» (как и вкуснейшие пироги, жареные на сковороде в русской печи) полетели по ветру. Многие, зачарованные этим зрелищем, не замечали, стоя на обочине дороги, что их пытаются столкнуть в кювет. Так девушки, сговорившись, пытались сбросить в кювет Верина. Но он вовремя заметил их затею и ловко увёртывался. У него получалось, пользуясь их разбегом, изворачиваться и отправлять вниз по склону их самих. Девушки смеялись, вскарабкавшись наверх, снова повторяли своё намерение, но из этого ничего не выходило.
Но вот Василий Егоров попытался его столкнуть вниз, Верин, увернувшись, подбросил его над кюветом, сам того не желая, слишком высоко. И тот камнем упал на истоптанный жёсткий снег.
«Что же я наделал? – подумал с испугом Верин, – ведь так можно руку или ногу сломать?»
Ему даже показалось, что Василий охнул. Верин спрыгнул вниз, помог выбраться Василию. Но ничего, кажется, обошлось, правда, он держался за бок и потирал ушибленное место. Едва они выбрались наверх, как Верин увидел, что мать Василия – Ольга, которая видела падение своего сына, бросилась на него. Конечно, Верин поддался этой её мести и свалился вниз. Как он слышал – Ольга воевала.
В остальном гуляние прошло весело и интересно. Масленица догорала, почти все разошлись, только Верин и Слава Ерёмин стояли возле догорающего символа зимы. Да на обочине сидели на чём-то, свесив ноги, Крупнов и подруга Ларисы Дуксиной. Они о чём-то разговаривали тихо, поглядывая на угасающий огонь. Остов масленицы почти прогорел, но иногда что-то обваливалось, и тогда сноп искр взметался вверх. Верин и Слава глядели на костёр, на иногда вспыхивающий ещё огонь, на взрывающиеся искрами и опадающие головешки. Вдруг к ним подошёл незнакомый парень и встал рядом. Помолчав с минуту, он спросил:
 – Крупнова не видели?
Друзья посмотрели друг на друга, на Крупнова с девушкой вдалеке. Понимая, что здесь дело нечистое, они дружно ответили:
 – Был недавно здесь.
 – Наверно домой ушёл.
Парень подошёл к парочке (очевидно не зная Крупнова) и обратился к Крупнову:
  – Не знаешь где Крупнов?
Тот, быстро смекнув в чём дело, помотал головой:
 – Нет, не видел.
Парень о чём-то ещё его расспрашивал.
В это время послышались крики на деревне, кто-то бежал, стучал в окна. Как потом узналось, целая толпа, пришедшая отомстить за обиженного товарища (Богачёва), напала на двух местных парней. Они не посмотрели, что и Женя Курилов, и Володя Цатов мирно прогуливались (в разных местах) с девушками. Соответственно с Любой (Женя) и с Верой (Володя).
Володя, преследуемый несколькими парнями, влетел в дом и хотел взять нож, (как он сам потом говорил), но его родственник, подросток Паша, повис на его руке. Его с трудом успокоили. И вот эта толпа накатывала к месту сжигания масленицы (может и перенесли масленицу на эту сторону во избежании конфликтов с теми деревнями). А парень всё ещё разговаривал с Крупновым, положив ему руку на плечо (он стоял снизу).
Кто-то из толпы крикнул парню:
 – Что ты с ним разговариваешь, это и есть Крупнов!
Парень дёрнул Крупнова на себя. Видя, что они не могут ничем помочь товарищу, Слава сказал Верину:
 – Надо уходить.
Ни Слава, ни Верин практически не участвовали в драках, а за Крупнова можно было не волноваться, его, ловкого и увёртливого, всегда спасали ноги. И точно, едва друзья поднялись к первым домам деревни, как услышали топот. Крупнов, невредимый, легко бежал, а «мстители» отстали шагов на десять. Наш лидер деревенской молодёжи – Шурик Зайцев разбирался с их лидером Макаровым. Они громко разговаривали и жестикулировали. Но видно Шурик уже знал о нападении на Володю и Женю и требовал от Макарова, чтобы больше никого не трогали. Очевидно, эти требования были удовлетворены – никого больше не тронули. Крупнов благополучно забежал в свой дом, – конфликт был урегулирован.
Но в следующий выходной на станцию прибыл клуб-вагон. Далеко вокруг раздалась музыка, к стене вокзала прикрепили афишу с тремя фильмами. Обычно среди них был индийский фильм. Кстати, там крутили фильм, очень всем понравившийся, но потом «пропавший» - «Последняя реликвия». Этот фильм показывали неоднократно в клуб-вагоне. Это всё хорошо, но наши парни, особенно Крупнов, уже не могли сходить на эти сеансы. Крупнов говорил, например, Верину:
 – Попробуй сходи, рискни здоровьем?
Но сходить очень хотелось и Верин, сговорившись со Славой Ерёминым (больше никто из коромысловских не рискнул) всё же пошли. В основном посетители, из молодёжи, были из той деревни, кто приходили драться. Их и подошло к клуб-вагону человек десять. Но, к удивлению Верина и Славы, они не только не стали «качать права», а даже поздоровались за руку. Очевидно, оценили их смелость.
…Ходили по деревне три брата – Аркадий, Николай и Александр Параунины. Вернее, больше два первых. Один был разведён, второй так и не создал семьи. Младший Александр выбрался в город со своей женой Людмилой и двумя дочерями. А старшие постоянно ходили по каким-то своим делам на пару. Однажды, как шли они вместе, их обрызгала проходящая машина. Они было отпрыгнули, но, увидев себя полностью в грязи, дружно засмеялись.
Отец их Василий по прозвищу «Можай». Уже никто не помнит, откуда это прозвище. Был он плотник и столяр и делал для всей деревни мебель и ставил дома. Уже в пожилом возрасте, когда он отошёл от дела, можно было видеть его сидящим на скамейке у дома. Или он также восседал на скамье в остановке, собравшись куда-нибудь. Постоянно нога на ноге, а в руке неизменная «козья ножка», свёрнутая из газеты с махоркой. Из-за курева, как говорилось выше, он лишился дома, но курить всё равно не бросил. На старости лет он сломал руку, и она никак не срасталась. Пожилые женщины, обсуждая на «посиделках» все деревенские дела, говорили про него:
 – Это у молодых кости, быстро срастаются, а у стариков могут так и не срастись.
Так и получилось – он умер с рукой в гипсе.
Про Аркадия, Виталий, почти ровесник ему, так и говорил:
 – В молодости был сильный парень…
У него также две дочери, и младшая Света наследовала половину дома (дом-пятистенок), часто бывает в деревне и пользуется домом, работает на огороде. Но Аркадий умер рано.
Николай, как рассказывали, не создал семью, может, потому, что по его вине отравилась местная девушка. Он был поваром: выучился на службе в армии, кажется в ГДР, и не простым, а коком. Уходил в плавания на судах.
Приезжая в деревню первое время богатым женихом в батистовом костюме, с золотыми зубами – фиксами. Привозил разные ценные вещи, среди которых были и трофейные. Но то ли несчастливая любовь, то ли пристрастие к вину, из-за неё же, изменили его жизнь. Щеголевато одетый, с фиксами и дорогим трофейным чемоданчиком уходил он со службы в отпуск. Но в дороге последние годы всё пропивал, его даже, кажется, выбрасывали с поезда. С пьяного снимали дорогой костюм, фиксы, раздевали. И ему приходилось раздобывать одежду, иногда снимать с пугала рваную одежду.
Таким образом, совсем другим человеком он возвращался в деревню. От стыда, чтобы никто не видел, он пробирался к дому задворками. Видно за грехи молодости жизнь его не сложилась, и он умер один в пустом, замерзающем доме. И его тело не сразу обнаружили. Дом уже тогда не отапливался, печка развалилась.
О Саше сведений немного, кроме того, что это был человек среднего роста, энергичный и подвижный, худощавый и стройный. О младшей его дочери автору ничего не известно, а старшая Наташа славилась в деревне своей красотой, да и сейчас годы её мало изменили.
…Виталий всегда с улыбкой рассказывал сыну Коле (младшая дочь Люба тоже слушала), как в деревне проводили радио. Молодые связисты (как рассказывал Виталий) не ставили столбов по деревне. Они использовали большие деревья, растущие почти у каждого дома. Прибили гвоздями или шурупами белые фарфоровые «гирьки» – крепления проводов. Установили в домах чёрные тарелки радио. Верин, например, ещё застал такую в раннем детстве. Любопытные мужички и бабы спрашивали:
 – Это для чего вы тарелки эти чёрные вешаете?
 – Будете Москву, отец (или мать) слушать.
 – Это отсюда будет Москва говорить? Ни в жисть не поверю!
 – Будет, сейчас сами убедитесь.
И действительно в определённый час зазвучала музыка. может быть, и тогда уже звучали бодрые позывные:
С добрым утром,
С добрым утром,
И хорошим днём!
Наверное, тогда от неожиданности отпрянули от этих тарелок люди. Но вскоре привыкли и с удовольствием слушали, собираясь первое время возле радио, музыку, новости и интересные передачи. Произносилось всё это хорошо поставленными бодрыми и оптимистическими голосами. Вскоре так к радио привыкли и уже не представляли себе жизни без него.
Но однажды один мужичок прислушался, прислоняя ухо к тарелке. Удивлённо замотал головой, ещё раз, не веря, прислонил ухо. Сказал удивлённо сначала про себя:
 – Вот это Москва даёт! Ругаются по-чёрному, бесовы дети.
Потом подозвал жену:
 – Послушай, Клавдия, что в столице нашей творят! Я сам, признаться, такие ругательные слова выговорить не всегда себе позволяю!
Жена прислушалась, зажала себе рот ладошкой, чтобы муж не видел, как она смеётся. Потом, справившись со смехом, сказала:
 – Смотри-ка, и в Москве также называют человека, как и нашего соседа – Васюк!
 – Ну-ка, дай послушать. Точно, его так женщина называет и голос мне кажется знакомый. А вот и Васюк, этот, ей отвечает солёными, так сказать, словами. А назвал он её Римуха.
Муж с женой переглянулись и оба почти одновременно сказали:
 – Так это ж наши соседи и есть!
Мужичок почесал в затылке:
 – Как же они в радио попали?
Жена, будучи смышлёнее мужа, подсказала:
 – Так может это голоса многочисленные (слышишь шум) из каждого дома передаются через тарелку эту? Может, и нас можно услышать другим через неё?
Муж посмотрел с восхищением на разумную жену и сказал то, что он придумал мгновенно:
 – А вот сейчас, жёнушка, проверим!
И он, наклонившись к самой тарелке, крикнул:
 – Здорово, Васюк!
В радио сразу смолк шум, мешающий трансляции передачи. И они услышали робкий (как никогда) удивлённый голос соседа, пока ещё не обращённый ни к кому:
 – Вот тебе раз! Неужто меня в Москве знают?!
И голос последующий за ним его жены:
 – Ты что опять напился? Кто тебя может знать в Москве, подумай сам! Это значит у них есть человек с таким же именем.
Но тут же из тарелки прозвучало:
 – Да это же я – ваш сосед, Митрий, неужто по голосу не узнали?
 – Вот тебе и два, – снова удивился Васюк – как же это ты в Москве-то оказался, ведь я тебя утром видел?
 – Да не в Москве я, – отвечает Митрий, а тут, в избе. Это нам такое радио поставили, что можно слышать, кроме московских новостей, все наши деревенские сплетни, ха-ха!
Сосед, поняв в чём дело, отвечал также:
 –Ха-ха. Ну, так живём теперь. Не надо мне идти на тот конец к Натолию, ломиться к нему в дверь, а, может, он ещё спит. Сейчас попробую к нему докричаться.
И сквозь сразу же смолкнувший шум (другие тоже стали догадываться) он кричит:
 – Натолий, слышь меня? Я это, Васюк. Вот тебе мой наказ – запрягай на завтра лошадь – с самого утра за дровами поедем. Ну, я тебе ещё напомню, крикну!
Молчание и минут через пять удивлённый голос:
 – Ты что ли, Васюк? Ты что специально на радио ездил, чтобы мне со
 
Брат автора Игорь Широков (редактор этой книги) с отцом Юрием, который фотографировал деревенские праздники

 
Старший брат Николай, сестра Зоя, сестра Валентина
 
Сестра Марии Степановны Ольга Дмитричева
 
Пётр Первый и кузнец
общить?
 – Никуда я не ездил, и ходить мне к тебе незачем. Теперь будем по радио сообщаться. Это значит прогресс!
С тех пор и на долгие годы деревенские смогли, не выходя из дома, таким образом общаться. И деревенские новости, и вызов на работу или собрание теперь передавались с быстротой молнии. Это радовало деревенских, веселило и стали они относиться к радио не со страхом, как прежде, а как к самому обычному делу. И позволяли себе даже шутить, например,
 – Эй, Михей, запрягай быстрей!
 
Пётр Первый и мастеровой
* * *
…Имя Петра Первого часто употреблялось в деревенских разговорах. Так Мария Степановна, хоть изредка, покупая обнову из одежды, примеряя, говорила всегда:
 – Мне, пожалуйста, самый последний размер.
Была она большой, как и её сестра Ольга Дмитричева, приходившая на праздники из деревни Лисицино. Встречаясь, обнимаясь они целовались, приветствуя друг друга, так как виделись нечасто. Когда же Марии Степановне приносили, как она просила, самый последний размер, примерив, она иногда восклицала:
 – Да это же на Петра Великого! Дайте на размер поменьше.
Виталий поведал сыну легенду, что Пётр Первый, якобы был в наших местах и подковывал коня в местной кузнице, дал за работу кузнецу медный пятак. Он так оценил работу кузнеца:
 – Если разогну руками подкову, то цена ей пятак!
И он разогнул. Тогда кузнец сделал новую подкову. Пётр не смог её разогнуть. Он поблагодарил кузнеца и дал ему за работу пять копеек. Последнее слово осталось за кузнецом. Он взял медный пятак и, пальцами согнув его, воскликнул:
 – Пятак – не цена моей подковы! Нет ли чего потвёрже?
Петру ничего не оставалось, как дать кузнецу рубль. Кузнец помял его для вида и сказал:
 – Вот эта монета сгодится!
Даже Лукашин, который, собирал анекдоты и скабрезные случаи про наших правителей и ещё о Василии Ивановиче Чапаеве и Петьке, выискал потешную историю, происшедшую с Петром Первым и ремесленником. Улыбаясь довольно и ехидно, он так её рассказывал:
 – Был один чудо-мастер, кажется, он ещё родственником нам приходится в девятом колене. Искусный был мастер. Прознал про него Пётр Первый. Призвал его и заказал ему вещь одну, которую только за границей ещё в то время делали. Через некоторое время приходит мастер к царю и приносит сделанную им вещь. Царь не нарадуется, не надивится, восклицает: «Вот обрадовал ты меня, мастер! Значит, и в России могут не хуже, чем за границей такие искусные вещи делать. Проси, что хочешь! Ничего для тебя не пожалею!»
Мастер немного смущённо говорит:
 – Не знаю, царь-батюшка, император, исполнишь ли ты мою просьбу. Люблю до страсти я бражку. Она мне и в работе помогает.
 – Так, значит, ты приверженец Бахуса (бог виноделия). Вот это я бы одобрил, но в работе это как раз и может помешать. Но что же ты хочешь?
 – Вы бы мне, ваше императорское величество, выдали такую бумажку, по которой бы в любом кабаке мне наливали бесплатно.
 – Изволь, только у меня одно условие – во время работы не пить!
 – Это я исполню, не сумлевайтесь, ваше величество!
 – Выдал ему Пётр Первый бумажку с гербом, по которой мастеру стали везде в любом кабаке наливать бесплатно.
   Но однажды перебрал наш мастер, хотя пил только после работы, и потерял ценную бумагу.
Снова идёт он к царю и просит о другой милости. Пётр Первый с радостью принимает мастера, помня о его заслугах. Но он немного удивлён его необычной просьбе. Мастер так высказал её:
 – Дашь ты мне, царь-император, новый указ, и я боюсь, что снова его потеряю. А нельзя ли сделать проще – оповестить все кабаки, что если придёт человек и подаст условный знак, утверждённый вашим повелением, то налить ему сколько он ни пожелает, бесплатно.
 – Это какой же знак? – удивляется император.
 – А печать сюда поставьте, – и мастер указывает пальцем на горло.
 – Царь дивится смекалке простого человека, смеётся и говорит: – Ну, хорошо, будь, по-твоему. Кабаки оповестят и также твои приметы, а то иначе кто-нибудь другой воспользуется твоим «изобретением».
– Но всё равно – шила в мешке не утаишь, и вскоре узналась эта история. Может, подвыпивший мастер проговорился. Только и сейчас люди, пристрастные к алкоголю, тем более стараясь быть незаметными, не говорят прямо. Они подают друг другу такой сигнал.

ПРАЗДНИК УСПЕНИЯ
Мария Степановна иногда употребляла старые, давно позабытые слова. Так оглядев, перед праздником, чисто прибранную избу, кровать с белоснежными узорчатыми «подзорами», с возвышающимися на ней подушками, покрытыми «накидушкой», она говорила:
 – Вот теперь «баско» (хорошо, красиво) и повадно (уютно в тесном семейном кругу).
В каждой деревне свой праздник. В Коромыслове их два: на Успение и Казанская 4 ноября. Успение праздновали два дня в субботу 28 августа (если подходило или на ближайшее число) и в воскресение. И вот он наступал этот праздничный день. Воздух был насыщен запахом пирогов и других яств, исходящий из русских печей. Деревенские одевали лучшую одежду и ждали приезда гостей. Мы дети забирались на чердак (дом высокий) и нашему взору открывалась станция, как на ладони. Вот подходит электричка, и людской поток выливается на поле, на широкую тропу, – кратчайший путь от станции до деревни. Гости, почти все идут группами и наши зоркие детские глаза уже различают своих, а их не меньше пятнадцати человек.
Мы сходим вниз и с радостью сообщаем своим родным, ожидающим гостей, что гости идут. И вот они проходят, перед окнами и мы узнаём, кто приехал, а кто ещё нет. Ждём подъезда опаздывающих и когда все собираются, то гостей бывает человек двадцать. Но вот все усаживаются за столы и, хотя гости привозят из города колбасы и другие деликатесы (правда Виталий перед праздником часто ездил в Москву за деликатесами) и они уже на столах, но никто к ним не притрагивается. Все ждут, когда подадут золотистую тушёную картошку прямо из русской печи.
За столом гости ведут оживлённый разговор с хозяевами, сыплют шутками, анекдотами и случаями, происходящими с ними. Особенно в этом преуспевает старший брат Веры Николай. Все хотят отдохнуть от серых, однообразных буден и проблем, возникающих среди них, и поэтому веселятся от души. Так Николай, ставший душой компании, рассказывает случай или анекдот:
 – Друг мой ездил по путёвке в санаторий. И когда он вернулся оттуда, я спросил его, как он отдохнул. Он отвечает вопросом на вопрос:
 – А ты ничего не замечаешь на моей голове?
 – Нет.
 –Поехал я в санаторий кудрявый, кудрявый, а вернулся – волос прямой, прямой.
Приняв чарку, гости запевают любимую песню, без которой не обходился ни один праздник в то время:
Когда б имел златые горы
И реки, полные вина
Всё отдал бы за ласки, взоры,
Чтоб ты владела мной одна
Не упрекай несправедливо
Скажи всю правду ты отцу.
Тогда свободно и счастливо
С молитвой ты пойдёшь к венцу
Ах, нет, твою, голубка, руку
Просил я у него не раз.
Но он не понял мою муку
И дал жестокий мне отказ
Спроси у сердца ты совета
Страданьем тронута моим
И веря святости обета
Беги с возлюбленным своим
«Ну как же, милый, я покину
Семью родную и страну?
Ведь ты заедешь на чужбину
И бросишь там меня одну»
Умчались мы в страну чужую,
А через год он изменил
Забыл он клятву роковую
Когда другую полюбил.
А мне сказал, стыдясь измены:
«Ступай обратно в дом отца
Оставь Мария мои стены
И проводил меня с крыльца
«За ласки, речи огневые
Я награжу тебя конём
Уздечка, хлыстик золотые
Седельце шито жемчугом».
Автор приводит полный текст песни, так как считает, что это великая песня и незаслуженно забытая. Но вот гости встают из-за первого стола и двое-трое мужчин хотят покурить. Курят прямо в избе открыв отдушину в печи, которую Мария Степановна называет «сторонка». К ним присоединяется Виталий, он «бросал» курить, но за компанию решил покурить, ведя оживлённый разговор. Он курит только папиросы «Север». От полноты радостных чувств, Виталий напевает старинную шутливую песенку:
Собиралась помирать бабушка Лукерья
Вместо волос на голове навтыкала перья
Ей гроб тесать, а она – плясать
Ей дырки вертеть, а она - пе…
Виталий включает радиолу, ставит пластинку, и пары кружатся в танце под красивую мелодию, все ещё молодые. Хотя Николай старший брат Веры воевал. Он живёт в Рыбинске, работает на заводе мастером и обычно приезжает с дочерью Олей. Она от второго брака, первая жена умерла ещё молодой. Ещё один фронтовик – Пётр Пирогов (более старший) муж тётушки Веры – Елены. Она любила приезжать в деревню в праздники и любила Марию Степановну. Третий фронтовик – Борис (забылась фамилия), муж матери Веры – Татьяны. Николай – первый муж, с которым она прожила более сорока лет, умер в 1968 году, и она осталась одна в доме возле леса. Дети все разъехались, (это была воля отца Николая) и помучавшись в одиночестве (жутко ночевать одной в доме у самого леса, особенно тёмной осенью) она и нашла этого Бориса.
Натанцевавшись, гости наблюдают (в основном мужчины, женщины ведут задушевную беседу) сражения на шахматной доске. Виталий сильный шахматист и даже Николай, очень умный человек, ему проигрывает.
После все идут на улицу развеяться. Пётр Карху (финн) муж тётушки Нади (сестры Веры и у них единственная дочь Люся) прихватывает гармонь (почти у каждого дома тоже играет гармонь) и усаживается на лавочку у палисадника, как и некоторые гости.
Кстати в детстве мы вставали на эту лавочку и устремляли свои взоры: через огороды, поле и низкий лес и видели, как на ладони, село Холм-Огарёв. Но прошло лет десять, и чтобы увидеть Холм-Огарёв нужно было взобраться на самую высокую яблоню. Автор слышал, что учёные до сих пор не могут понять: что случилось с нашими лесами в центральных районах, где-то в конце 19-го века? Почему в наших лесах нет вековых деревьев в два обхвата?
На лавочку усаживаются человек пять-шесть, и Пётр раздвигает меха гармони. В это время можно видеть прогуливающихся вдоль деревни людей: по двое, по трое и группами. Они неторопливо шагают, беседуя и разглядывая дома. Но самое веселье начинается вечером, когда народ собирается на большой автобусной остановке (её давно снесли, поставив маленькую). Раньше нанимали баяниста на этот вечер, а то и двух. Баянисты сами же исполняли песни или частушки. Запомнилась одна:
Хали-Бала, Хали-Бала
Я пришёл – она лежала
Вы не подумайте плохого
Лежала пачка «Беломора»
Остановка не вмещала всех, желающих потанцевать, народу собиралось не менее 200 человек и поэтому танцующие занимали всю проезжую часть московской дороги перед остановкой. Но автомобилей в такое позднее время практически не было. А если появлялось транспортное средство, то оно шло медленно, сигналя, и танцующие медленно раздвигались, пропуская его.
Мы, детвора, играя, сновали между танцующих, пока, часов в десять вечера, родители не загоняли нас домой. Постепенно более взрослые люди уходили с «танцплощадки» с течением времени, оставалась одна молодёжь. В 60-е годы была ссора между нашей деревней и селом Макарово.
Когда все взрослые уходили по домам и появлялись, вернее приезжали на машинах макаровские парни вооружённые: кольями, цепями и начиналась драка. Разносились крики кто-то за кем-то бежал. Одному парню ударили по голове колом, не заметив, что в нем был гвоздь и пробили голову. У нападавших были и ножи. Так не повезло Анатолию Алаичеву - его пырнули ножом, и он какое-то время провёл в больнице. Они не разбирали: кто местный, кто приезжий. Так брат Веры Юрий бежал от целой толпы и, забежав к нам в огород, спрятался в туалете, заперев дверь щеколдой. Но мы, дети, узнавали об этих приключениях только на следующий день.
Второй день праздника проходил не так весело – многие гости уже уехали домой. Оставшиеся по традиции идут в лес, недалеко конечно, и собирали грибы и орехи. Застолье продолжается, но не такое, как в первый день. Вскоре все гости разъезжаются.
* * *
…Жил на деревне Митрий Кашин. Это был высокий крепкий мужчина. Говорили, что он воевал. У него было два или три сына, но он рано овдовел. И помнится, в начале 60-х он делал предложение Марии Степановне. Но она отказала, сказав, что у неё был один мужчина, он ушёл и другого ей не надо.
Митрий нашёл себе жену, её звали Екатерина, она кажется, с Великого села. Сыновья, правда, не одобрили его выбор и относились к ней неприязненно. Екатерине полюбилось Коромыслово, и вскоре она подружилась с Марией Степановной.
У Марии Степановны в то время были овцы. Они выделялись из всего стада и шерстью, и крутыми боками. Когда у Виталия спрашивали, какая это порода? Он отвечал, что это романовская порода. У Марии Степановны появилась проблема, где достать сено для овец. Она поделилась этой задачей с Екатериной, та покачала головой, но ничего не сказала. На следующее утро Мария Степановна выглянула в окно и ахнула, она всё думала о сене, а тут возле липы большая охапка сена. Она, конечно, обрадовалась, но не могла понять, кто её положил? На следующее утро повторилось то же. И снова она задавалась тем же вопросом, пока в разговоре Екатерина не призналась, что это она кладёт сено.
Иногда вызывает удивление: худой, тщедушный и больной человек живёт и живёт, а пышущий здоровьем внезапно умирает. Так случилось и с Мит-рием, он не жаловался на здоровье. Поужинал (говорили, что ел пельмени) и забрался на печь (это было поздней осенью), и вдруг закашлялся надрывно. Кашлял-кашлял до крови, и вдруг она хлынула, и не остановить её. Так он и умер от потери крови. Сыновья похоронили отца, а Екатерине велели убираться. Ей, конечно, не хотелось уходить из деревни, но ничего не поделаешь. Сыновья уже продавали дом (вскоре в него заехали Кузмины). На прощание Екатерина завезла Марии Степановне хорошую тачку с вертолётным колесом и вскоре вернулась в Великое. По какой-то причине она не могла приехать в Коромыслово. Кто-то из деревенских видел её, разговаривал с ней, и она сказала:
– Хоть бы одним глазком посмотреть на Коромыслово.

* * *
…В 1978 году у Верина образовалась на внутренней стороне губы шишечка или болячка, стала расти и неприятно мешала. Работал он тогда в Семибратовском заводе газоочистительной аппаратуры. И он пошёл в медпункт завода к зубному врачу. Женщина-врач покачала головой и сказала:
- Не знаю, что это такое. Вам нужно съездить в Ростов (Великий) в стоматологическую поликлинику, там вам скажут, что у вас образовалось.
Верин поехал в Ростов. Там собрался консилиум из трёх женщин-специа-листов. Но и они не смогли поставить диагноз. Они порекомендовали обратиться в Ярославскую больницу имени Соловьёва. Там Верина направили к профессору-мужчине. Профессор лишь глянул и сразу поставил диагноз:
 – Киста. Операцию назначаю на 18 декабря.
Верин вернулся домой в деревню и упавшим голосом сообщил Виталию об операции. Виталий лежал на печи, он простыл и лечился, грея ноги на горячих кирпичах. Он и посоветовал сыну:
 – А ты попробуй, разведи в горячей воде, в такой горячей, что только можно терпеть, марганцовку и макай ватку, и примачивай.
Верин послушался, воспылав надеждой, ему не хотелось делать операцию. Но буквально за несколько минут губа распухла до невероятных размеров. Чуть не плача Верин обратился к отцу с упрёком:
 – Смотри, что сделалось, после твоего совета.
Виталий спокойно отвечал:
 – Не волнуйся: опухоль скоро спадёт.
И действительно опухоль стала спадать, а на следующее утро от кисты и следа не осталось.
* * *
…Самый большой, каменный, дом в деревне построил дед Музы Балдиной. Окна высоко над землёй, а по фасаду, внизу дверь. Она вела, когда-то в магазин. Огонь на этом посаде в 1929 году уничтожил пять домов (в том числе и трактир, который, как говорили старожилы, существовал в деревне) и «упёрся» в этот дом.
Отец Музы Илларион заведовал овощехранилищами. Но однажды случился сильный мороз, когда ещё не успели утеплить бурты. Картофель замёрз. Власти, в таких случаях, находили виновного и применяли к нему суровые меры. Иллариона забрали и Муза, и остальные родственники больше его не видели. Но он каким-то чудом прислал весточку: «меня провезут в фургоне через деревню, может, разрешат повидаться». В условленное время все родственники простояли весь день, но воронок, так и не проходил. Родственники гадали: может, его на поезде провезли.
Вскоре грянула война. Сын Иллариона ушёл на фронт. Его часть оказалась на передовой. Перед боем части дали передохнуть. Был вечер, и бойцы готовились к утреннему бою: одни чистили оружие, другие чинили гимнастёрку, третьи писали письма. Но вот подошло подкрепление – штрафная рота.
Брат Музы (назовём его Юрий), смотрел на этих изнурённых людей, которым предстояло смывать вину кровью. Он знал, что за ними присматривают конвоиры и, если солдат из этой роты, идя в атаку, вдруг повернёт назад, в него будут стрелять свои. Поэтому, находясь меж двух огней, эти бойцы выказывали чудеса храбрости. Фашисты больше всех боялись штрафников.
Вдруг Юрий вскочил и стал пристально всматриваться в этих, похожих друг на друга солдат. Ему показалось, промелькнуло знакомое, родное лицо. Он всмотрелся и обрадованно крикнул:
 –- Отец!
Один боец, узнав сына, тоже крикнул радостно:
 – Сынок!
Юрий бросился к отцу, но конвоиры не пускали. Тогда солдаты из обеих частей стали возмущаться. И командир Юриной части подошёл к командиру штрафной части. Он сказал, что перед боем не надо злить солдат и предложил сделать исключение – разрешить встретиться отцу с сыном.
Командир штрафной части оказался умным человеком. Он понимал, как важно соединить отца и сына на глазах всех бойцов – это поднимет их дух перед боем. И на свой страх и риск командир разрешил эту встречу.
Всю ночь отец и сын вели беседу. Отец спрашивал о своих родных, которых не видел несколько лет, о деревне и её людях. К ним примкнул ещё один земляк. Он-то и рассказал, через много лет об этой чудесной встрече и, что оба, отец и сын, погибли в этом утреннем бою.
* * *
Эта книга была бы неполной, если автор не скажет несколько слов о цыганах. Каждую весну издавна и даже ещё в начале 70-х, в деревню въезжали цыгане. Неспешно шагали мужчины-цыгане, держа в руках вожжи, иногда понукая ими лошадей, которые везли телеги с плугами. Колхоз, озабоченный своими весенними работами, не давал лошадей, а потом тракторов, для пахоты, даже бывшим колхозникам, ущедшим на пенсию. И цыгане таким образом выручали частников.
Как-то в деревенский праздник Успение в деревню вошла целая толпа женщин-цыганок. Они видели, что в деревне гуляют и ослаблено внимание; этим решили воспользоваться. Толпа свернула ко двору Парауниных. Татьяна Параунина всё же увидела в окно цыганок и выбежала узнать, что им надо. Но её окружили три или четыре женщины и стали быстро, что-то говорить ей. Она, не понимая их, крутила головой, не видя, что делают остальные. А те стали ловить куриц. В это время возле палисадника проходил Борис Чачин. Он маленький человечек и к тому же выпивший. Но он, не мешкая, сразу же подбежал ко двору и крикнул Татьяне:
 –Хозяйка, не видишь, у тебя куриц воруют!
Цыганки сразу закричали на него, а одна, рослая, схватила грабли (к счастью деревянные для сгребания сена, которое тут же и лежало) и с силою ударила ими по спине Бориса. С такой силой, что черенок граблей переломился…
Однажды летом, когда за деревней остановился табор, и цыгане зажгли костры, наши парни решили сходить к ним. И вот какую картину они наблюдали: молодой цыган съел курицу, изжаренную на костре, потянулся и сказал:
 – Вот я съел курицу, сил набрался и теперь должен сломать вот эту берёзку.
И он действительно стал ломать берёзку. Но сломать берёзку ему не удалось. Тогда он сел к костру, взял в руки гитару и сказал молодой цыганке:
 – Спой, Лейла, под мою гитару.
Он ударил по струнам, а Лейла запела, довольно мелодичным голосом:
Цыгане носят серьги,
А серьги не простые,
А серьги не простые,
А серьги золотые!
Лишь одной цыганке
Дома не сидится
Она берёт гитару
Поёт и веселится
Припев
Ой, мама, мама, мама
Люблю цыгана Яна
Ой дети, дети, дети
Есть любовь на свете
Цыгане носят кольца,
А кольца не простые,
А кольца не простые,
А кольца золотые
Припев
Цыгане носят юбки,
А юбки не простые,
А юбки не простые,
А юбки шерстяные
Припев
Цыгане носят шубы,
А шубы не простые,
А шубы не простые,
А шубы меховые.
Припев
Цыгане стояли табором за деревней у леса, который носит название «Бровино», до конца 70-х, жгли костры и иногда ветер доносил отрывки песен, которые они пели.
ЗЛОЙ РОК
Выйдя рано утром из дома, чтобы ехать на автобусе на работу. Верин, поднявшись к палисаднику, первым делом посмотрел на «ильинскую» дорогу. Он облегчённо вздохнул – человека, лежащего на этой дороге вчерашним вечером, не было. «Значит, скорая забрала его, – подумал он, – только неизвестно, через сколько времени она приехала». И только вечером, отработав день, он узнал, что скорой не было больше часа.
«Всё же человека не оставили в беде, хоть и долго он мучался, а в больницу отвезли. Живой был, а значит, на ноги поставят», – думал Верин.
В скором времени он забыл об этом несчастном случае. Но последующая за этим происшествием череда удивительных событий и несчастных случаев, и нелепых смертей в деревне заставила его вспомнить об этом несчастном случае. Он задался мыслью – за что такая напасть на деревню, за какой грех и почему злой рок навис над деревней?
И когда он вспомнил о несчастном случае осенью 1979 года, то представил пришедшего может быть в сознание человека, что он чувствовал страшную боль и о чём он думал. Скорой не было больше часа, и возле него наверняка никого не было. И, наверно, он подумал, что его бросили, и никто в деревне не оказал ему помощь. Скорее всего он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. У него уже не было сил терпеть ужасную боль, и он облегчил свою душу проклятиями. Очистив ими свою душу, он пустил их по воздуху на мирные, ничего не подозревающие, дома и проклятия эти нависли над домами чёрными, невидимыми тучами, из которых иногда, сверкнув, без грома, поражала людей невидимая молния.
Вскоре, после этого случая на дороге, первой жертвой пал Николай Алёшин. Ещё подростком он заболел менингитом. Он ходил в школу без головного убора и даже в самое холодное, и ветренное время года. И вот сидит он в военкомате, зажав голову руками, а ему в это время выписывают «белый» билет. По коридору проходит майор. Видит он скорчившегося парня, подходит к нему и спрашивает:
 – Что с тобой парень?
 – Голова болит очень, прямо трещит.
 – А ты иди служить в мою часть – я тебя вылечу.
 – А где это?
 – В песках Туркменистана.
Приподнял Николай голову, посмотрел на майора, видит, что он серьёзно с ним говорит, поверил ему и согласился. И случилось чудо – послужил он под жарким солнцем Туркменистана и выздоровел. Голова перестала болеть, но он подхватил радиацию.
Он работал на семибратовском заводе, называемом в народе «Газоочистка», было ему 27 лет. На работу он, как и многие из деревни, добирался на заводском автобусе. Автобусов было, кажется, четыре маршрута – два в Ростов, один в село Макарово и ещё один (наш) по дороге в село Великое и город Гаврилов-Ям. Кстати, с нами ездил на работу парень, который шёл около 10 километров до Гаврилов-Яма. Во сколько же он вставал, если работать на заводе в утреннюю смену начинали в 7.00.
Но вернёмся к Николаю. Он накануне «октябрьской», которая считалась народным великим праздником и отмечавшаяся всегда весело, спрашивал Верина (там же работающего):
 – Не знаешь сколько дней мы будем праздновать. Два или три?
Верин ему что-то отвечал, но он и предположить не мог, что Николаю не суждено было отметить этот праздник. Отметить именно 7 ноября. Но он отметил его или что-то другое накануне (числа пятого) с товарищами по работе. Происходило это после работы за проходной. Нужно было быстренько «раздавить» поллитра на двоих или троих. Выпив на голодный желудок и усталость после работы, Николай быстро захмелел. «Быстрей бы до дому добраться», – наверное, мелькнула у него мысль. У него уже был печальный опыт. Как-то зимой в таком же состоянии он просто ткнулся в снег. Его быстро нашли, привели домой, но он подморозил руки. На пальце у него было кольцо-печатка, и его пришлось спиливать, до того обмороженные пальцы вспухли. Но теперь была осень – не зима, и всё же от греха подальше он быстро, как мог, запрыгнул в автобус. Но почему-то автобус, проехав едва километра полтора, остановился и все люди стали выходить. Николай ещё ждал чуда, что его повезут дальше, но шофёр, высунувшись из-за перегородки, сказал довольно грубо:
 – А ты что приглашения выйти ждёшь? Эй, парень, мы приехали!
Николай вышел, но опьянев ещё больше на свежем воздухе, покачнулся и еле удержался, упираясь о стенку остановки. Говорили, что он пытался остановить попутку, чуть ли, не бросаясь ей под колёса. И будто бы машина его всё же задела, стукнула.
Но есть ещё одна версия. Что его не машина, а кто-то из местных парней стукнул. Кто-то, знавший его, обнаружил Николая на остановке без сознания. Этот человек позвал ещё людей, затащили его к себе в дом. Положили его на пол на спину и, очевидно, так и оставили. Но Николая стало рвать то ли от избытка алкоголя, то ли от каких-то внутренних – от удара – травм или сотрясения мозга. Так он и захлебнулся, и умер.
…Виталий перешёл работать из Ярославля в Семибратово в строительно-монтажное управление (СМУ). Это было в самом начале 70-х. Он надеялся получить здесь жильё и уехать из деревни. Это было, казалось ему, получить квартиру здесь проще, чем в городе.
Уезжать из деревни ему наверняка не хотелось, но очевидно на том настаивала жена Вера. Ей хотелось улучшения условий жизни, чтобы работа была под боком – не надо транспорта, чтобы долго добираться до неё (работы). Ещё не надо дров, сена для скота и самой скотины, требующей ухода. И последнее условие, преобладающее над всеми – это житьё впятером в одной избе. Всё перевешивали бессонные ночи в основном из-за Марии Степановны. Она, проработав всю жизнь в сельском хозяйстве и на конюшне, выработав пожизненный распорядок дня, вставала очень рано – часа в три. Вставая, она разговаривала с собой, стараясь потише, но это у неё не получалось.
Все практически спали, но чуткая Вера пробуждалась и не могла уже уснуть и волей-неволей слышала, что говорит свекровь:
 – Наверное, время уже много. Не проспали ли, пора уже вставать, а они всё спят. Надо посмотреть в окно, может часы врут, а в домах по деревне все уже проснулись.
Она проходит к окну, загибает занавеску, всматривается в темноту ещё ночи и продолжает дальше:
 – Темнота хоть глаз выколи, видно действительно ещё рано. А нет, вон у Зайцевых зажёгся свет и у Марии Чачиной тоже. Да, пора чистить картошку и затоплять печку (если зимой).
Чистит картошку она почти молча, но если затопляет печь, то снова ворчит. То у неё полено встанет не так, то не зажигается «нипочём», то подвигаемый чугунок зацепится за выщербленный кирпич, вода из чугунка плеснётся с шипением, и она отругает себя:
 – Вот «рара» старая или «пошёл чёрт по бочкам».
Но время уже подходит к пяти часам утра, и она уже громче говорит, будит:
 – Хватит вам спать, вон уже во всех домах свет. А то опоздаете на электричку!
К детям она относилась более ласково, будя в школу:
 – Просыпайтесь, дети, петушок давно пропел.
Электричка ходила со станции Коромыслово до города в 6.28, и надо было вставать часов в пять утра. Ведь до станции ещё дойти надо. В то время ходили все «напрямки» через поле. Но где-то в 90-х годах говорили: «забилась трубочка» и вода стала затоплять начало поля перед станцией. Все стали ходить, кто по железной дороге (по обочине), кто на московскую, сворачивая на угле под 90 градусов…
И вот, проработав в СМУ лет пять, Виталий, наконец, получил жильё. Но радости было мало. И тогда в 1975 году двухэтажный деревянный дом считался аварийным, и ещё он въехал в двухкомнатную квартиру с подселением. В третьей комнате жила мать-одиночка с двумя детьми. Но в управлении его успокоили:
 – Это временно, без снятия с очереди. Как только построим новый дом, так и вручим тебе ключ от благоустроенной квартиры.
Виталий успокоился и продолжал работать в СМУ в надежде, что обещание руководства сказано не впустую. Вскоре женщине соседке предоставили квартиру и Виталий (он совершал ошибку, как говорил зять Саша, муж дочери Любы) забрал себе и эту комнату. Конечно, он не хотел, чтобы туда въехала новая семья или человек, с которым трудно было бы сжиться.
Но вот новый дом готов и что же – его снова обделили. Тогда Виталий вспылил и тут же, не вынеся обиды, написал заявление об уходе. Судьба словно торопила его, вот так сгоряча, сделать решительный в жизни шаг. В то же время судьба готовила ему скорую трагическую развязку. С этой целью она через чьи-то губы шепнула Виталию, что есть хорошее место работы в Ростове Великом. Там на окружной дороге стоят друг за другом два завода с похожими названиями. Один – опытно-механический, другой – оптико-механический. Там на этих в то время новых заводах и зарплата выше, и жильё могут предоставить.
Виталий воспрянул духом и, надеясь на эти далеко идущие обещания, поступил на один из этих заводов. Но, не проработав и двух недель, ранним, хмурым и тёмным утром конца ноября и произошёл страшный, групповой несчастный случай.
Это было 28 ноября 1979 года (не прошло и 40 дней после гибели Алёшина). Рабочие уселись в автобус марки ПАЗ. На место сразу за водителем сел Виталий. Там всегда сидела беременная молодая женщина, но в этот день её не было. Но она была не единственной, кого берёг ангел-хранитель.
Водитель опытный с большим стажем не вызывал сомнений. Но если бы кто-то внимательно посмотрел на его самоуверенное вождение, то заметил бы некоторые нарушения. На боковом сидении, напротив водителя сидел, очевидно, его давний товарищ. Этот товарищ постоянно отвлекал водителя разговорами. И в этот раз он рассказывал что-то интересное. И водитель, управляя автобусом, большую часть внимания уделял не дороге, а этому интересному рассказчику.
В это время из города Ростова, на свой страх и риск, выехал водитель грузовой машины – панелевоз. Он боялся за отходящую от рамы железобетонную плиту с левой, самой опасной стороны. Подождать бы ему пока не рассветало, но что-то или кто-то торопил его. Тогда он подвязал плиту проволокой, но подтянуть плиту не смог, она во что-то упёрлась. Если бы он был верующий, то, наверное, помолился со словами «спаси и сохрани».  Но скорее водитель был неверующий, а рисковый человек.
Когда машины задели друг друга, вернее плита автобус, то водитель автобуса резко повернул вправо. Тем самым он подставил под удар всех пассажиров, сидевших на левой стороне.
Виталий, сидевший сразу за водителем, первым принял удар плиты на себя, своей гибелью спасая другого человека. Не чувствуя приближения беды, он ещё дремал, прислонившись головой к стеклу, словно подставляя себя под удар наверняка. Его убило сразу и плита, то отстраняясь и калеча людей, то снова надвигаясь, убивая, всё двигалась, двигалась, несмотря на тормоза.
Так погибло шесть человек, и только один чудом спасся. Он играл в карты и очевидно тот, кто охраняет человека на протяжении всей жизни, выбил из его рук карту. Счастливчик наклонился за ней, и в то же время плита проехала над его головой. Но это несчастье, когда кровь лилась по автобусу, и раздавались стоны покалеченных людей, пагубно отразилось на его психике. Он вышел из автобуса, как пьяный или как лунатик, ничего не понимая, и не осознавая. И это состояние продолжалось с ним целый день. Ещё одна молодая женщина сидела возле разбитого окна, не падая. Все бросились к ней, думая, что она жива. Но вдруг увидели, что лицо её синеет…
Был суд и водителя ПАЗика оправдали – он имел положительные характеристики с места работы. А водителю панелевоза присудили 13 лет.
Ровно через 15 лет 28 ноября умер, можно сказать, друг Виталия – свояк Володя Гебауэр.
Прошло почти два года после трагедии, случившейся с Виталием.
Но злой рок нацелился на ещё одну жертву. Выбор пал на Седого, колхозного пастушка. Вид он имел самый невинный, грехов за ним не водилось.    Может он пострадал за чужой грех.
Он отслужил и, вернувшись, работал в колхозе, как и некоторые его братья. Как и его мать Муза, работавшая на ферме дояркой. Местных девушек практически не было, и он завёл знакомство с девушкой из другой деревни. Она работала дежурной на переезде. Выходя из будки, открывала движение машин, после прохода поезда, поднимая шлагбаум. И встречала поезда с флажком, его цветом показывая исправен и свободен ли путь.
Шёл 1981 год и осенью в октябре его (Саши) сестра выходила замуж. Перед свадьбой у молодых случились неприятные вещи, которые, как потом говорили, послужили плохими приметами. Будто нарядили калитку палисадника берёзками и цветами, и лентами не у невесты, а у жениха. Потом, поехав регистрироваться, забыли паспорт. Кажется, была ещё и третья плохая примета. Но первый день свадьбы прошёл довольно весело. Был баянист из Семибратово, который исполнял и роль тамады. Играл он очень хорошо и сам же исполнял песни. В основном песни были весёлые, юмористические, так, например, песня о турках, но были и лирические, такие как «Ой, цветёт калина».
Место возле дома освещалось уличным, на столбе, фонарём. В избе же было тесновато, и поэтому подвыпившие гости выскочили с высокого крыльца танцевать. Несмотря на прохладную осеннюю погоду (был конец октября) все были раздеты. Но от зажигательного ритма танца никто не чувствовал холода. Седой собирался, как закончится первый день свадьбы, пойти к своей подруге и выяснить с ней свои отношения. Но, наверно, не хватило духа. И чтобы подкрепить его, и чтобы легче и яснее излагать свои мысли, он обратился к матери жениха. К своей матери, матери невесты, он обращаться не стал. Он знал, что она не даст ему спиртное.
Мать жениха, наверное, никогда не видевшая Седого пьяным, дала ему полбутылки самогона. Седой ещё уверял, что он будет пить не один. Но она не подумала, с кем он будет пить. Со своей подругой Седой бы не стал пить. Она, если бы даже и хотела, на таком ответственном посту дежурной на переезде, пить не стала бы.
Но он приходил к будке, и что там случилось, точно никто не знает. Может он сделал подруге предложение, а она отказала? И каким образом он оказался на путях, когда проходил поезд? После случившегося праздновать второй день свадьбы было невозможно. Только пригласили тех, у кого болела голова, снять эту боль.
Где-то через три-четыре года череда смертей – Игоря Короткова, и Николая Дерябина, потрясли деревню. О них уже говорилось выше, но надо ещё раз о них вспомнить. Их не было в тот злополучный вечер, когда искалеченный человек, возможно, посылал проклятия на деревню. И видно досталось всей деревне, если проклятие посылалось не выборочно.
Николай уже лет семь жил в другой деревне. Он женился на хорошей местной девушке Наде Саловой. У них появились дети. И хотя он отбывал наказание в местах не столь отдалённых, но заключение его не испортило. Ему было лет 27-28, и он был рослым, симпатичным, не парнем уже, а мужчиной. И друзья его вспоминают, что не только снаружи он был прекрасен. И он не только был прекрасен душой, но был сильный, смелый и справедливый.
Игорь Коротков тоже жил одно время в соседней от Коромыслово деревне Шалаево. По понятным причинам, о которых говорилось выше. У него родился сын, который, повзрослев, с годами стал его копией (с такой же пышной шевелюрой). По другим причинам он разошёлся со своей женой и вернулся в свою родную деревню. И какое-то время жил со своей бабушкой Ольгой Кашиной.
Бабушка была уже на девятом десятке лет и у неё неожиданно умерла дочь Нина. Нина тоже жила в деревне с ней и ухаживала за матерью. Её смерть, ещё не старой женщины, явилась неожиданностью. Последняя дочь, самая молодая, её звали Валентина, забрала мать к себе. Она не полагалась на Игоря, который последнее время, очевидно переживая развод, запил.
Валентина жила далеко (кажется в Донбассе) и бабушка Оля, увезённая от своей второй родины (первая – деревня Гаврилково), тоскуя по ней, даже убегала из дома. Её находили (куда она в чужом месте убежит) и водворяли снова в кирпичные стены. Так прожила она там недолго.
Игорь уже нигде не работал и свою кончину нашёл невольно, как описывалось выше, от бутылки и сигареты.
Николай Дерябин, в отличие от Игоря, своего бывшего соседа и друга, вёл примерную, семейную жизнь. Словно его временный отход от прямой линии законопослушной, честной жизни был случайностью.
Но судьба, которая когда-то связала его с судьбой Игоря, готовила ему ту же развязку. Игорь, кажется, ушёл первым и, наверное, упросил вершителя судеб подготовить Николаю такую же концовку жизни, что и у него.
Николай, как помнится, не курил, и, кажется, с этой стороны пожара не могло быть. Но вдруг в кабине машины дальнобойщиков, вставшей на отдых на стоянке, случилось короткое замыкание. И, наверное, Николай так крепко заснул, что не почувствовал дыма. Этот случай описывался выше.
Слава Егоров вернулся из армии в 1982 году, ходил по деревне весёлый, сверкая вставленными в армии зубами. Но жениться (по его виду было заметно) не собирался. Очевидно, не мог забыть свою первую любовь. Он тогда работал на «Кошмовале», что был возле станции, а вечерами, как неженатый, выходил на гуляние.
Но почти все парни поженились и уехали в город. Оставался Юра Курилов, его жена не дождалась его из армии. Родив ему дочь, но не удержавшись от измены, она, не вытерпев осуждения окружающих, уехала на родину, в свою Кубань. И поэтому, так как они остались практически вдвоём среди взрослой молодёжи, можно было их часто видеть, прогуливающихся на пару.
Но злой рок выбрал первым Славу, пощадив на время Юру. Славу сбила машина, когда он, очевидно, возвращался с работы, когда поднимался в деревню. Говорили, что за рулём был латыш, он не знал о крутом спуске и не успел вовремя среагировать, как очевидно и Слава.
Вслед за ним или через год, возле своего дома нашёл кончину и Лёша Калинин. Причина его смерти снова курение, и то, что его не пустили домой. В доме выпивали две женщины, его мать и женщина из деревни – Михайловна. Мать его, маленькая, невзрачная женщина, страдающая астмой. И часто ей вызывали скорую помощь. Но, несмотря на болезнь, она не отказывалась от рюмки.
Семья Калининых жила на хуторе метрах в трёхстах за деревней. Пять человек жили в маленьком покосившемся, со вздыбленным полом домике. Глава семьи – невидный мужичок, один глаз у него был повреждён, ушёл рано, кажется, в 1975 году. Кроме Лёши в семье две сестры Зоя и Света. Света – обыкновенная небольшая девушка, как только выпорхнула из семьи, обосновалась в городе. Зоя выделялась из всей семьи могучим телосложением. И хоть не очень высокая, но раздавалась в ширину.
Все они – дети хутора. Слава Ерёмин, Лёша Калинин, Валентин и Люба Балдины. В основном они гуляли у своих домов, в деревню приходили изредка. Зоя вышла замуж, у неё появились дети, но муж рано умер. Зная друг друга с детства и, наверное, имея давнюю симпатию, соединились для семейной жизни Слава Ерёмин и Зоя. Вскоре они уехали подальше от родных мест. Наверное, Зое были тяжелы воспоминания о прежнем муже и месте, где они жили. Они уехали за Ростов (Ярославский) в Варницы.
Примерно в это же время умерла однорукая бабушка Славы. В молодости она вела телёнка, обвязав верёвку (для того, чтобы удержать его) за руку. Но телёнок рванул по какой-то причине. Сбил её с ног и какое-то время волочил её по земле. Она не смогла освободить руку и потеряла её.
Родители Славы – Денис и Людмила, вскоре получили жильё в Ярославле, в Ивняках.
Дом освободился и вновь объявившиеся родственники Ерёминых – Лёша с матерью, переехали в их дом на переезде. Дом был несравненно лучше.
Денис, отец Славы, лет за 6-8 до трагического вечера привёз к дому списанный автобус. Точно такой же, как из фильма «Напарник» из «Приключений Шурика». Сидения были сняты и в салоне вывешивали бельё для просушки. Слава оборудовал небольшую комнатку. В ней иногда собиралась молодёжь, и летом можно было в ней ночевать. В тот вечер три человека нарушили общеизвестные правила безопасности. Михайловна не должна была указывать своей подруге, где ночевать её сыну.
Мать, зная, что Лёша курит, (он, несмотря на почти половинный рост высокого человека, старался быть похожим на взрослого, обычного мужчину) могла бы подумать о последствиях. Сам Лёша наверняка слышал, что бывает с курящими и пьющими одинокими мужчинами.
Такие люди в нетрезвом состоянии любят прилечь с дымящейся сигаретой. Незаметно они засыпают, рука откидывается и в лучшем случае сигарета падает на не быстро воспламеняющийся материал. Но если она попала на матрас или одеяло, то пожара не избежать. И редко такой человек, считающий, что с ним такого не произойдёт, очнётся вовремя.
Кажется, года за два до этого случая, и тоже летом, была для него примером гибель Игоря Короткова. Но Лёша забыл об опасности, ему угрожающей. И ещё раз доказал, что курить пьяному в постели – смертельно опасно.
Но что же Михайловна – она как будто не чувствовала своей вины. Она по-прежнему ходила по деревне, в буквальном смысле, задрав нос. И казалось удивительным, как она не запнётся. Михайловна – украинка, её муж носил фамилию Некрасо. Это был молчаливый, худощавый человек небольшого роста. Кажется, он был плотник или столяр.
Часто собиралась эта небольшая компания. Кроме Михайловны и её мужа к ним присоединялись: Борис Чачин и вдова Юрия Алаичева – молдаванка Нина. Он брат Виталия Чачина. Борис – маленький человечек, но утверждающий, что он воевал в составе Таманской дивизии. Из-за неудач в личной жизни (от него ушла ещё в молодости Римма Лапина) он частенько выпивал. Работая в Ярославле, ему приходилось, довольно часто, бывать в стенах медвытрезвителя (по дороге домой).
С ним случился казусный случай. Его выпустили из медвытрезвителя, и он благополучно добрался до деревни. По дороге он выпил, зная на сто процентов, что уж в деревне-то его не подберут работники медвытрезвителя. Но он глубоко ошибался. В то время, когда он нетвёрдой походкой переходил московскую дорогу, в двадцати шагах от дома, случилось невероятное. Судьба подшутила над ним, направив машину медвытрезвителя в нужное место, в нужный час.
Молдаванка Нина – большая, грузная женщина, которую где-то встретил Юрий Алаичев. Чем-то она ему приглянулась, может простотой общения или чем-то другим, а скорее всего это была его очередная шутка. Она уже в годах была и утверждала, что воевала. Нина отсидела срок за гибель Юрия, (говорили, что они что-то отмечали, рассорились, она его толкнула, он не устоял и падая, ударился головой о табуретку), и выйдя, вскоре, нашла себе мужчину.
Это был человек с большой бородой и с одной ногой (на костылях) уже пожилой. Запомнилось, как он отчитывал, вернее бранил прилюдно сестёр – трёх дочерей Дмитрия Герасимова. Это было на станции, куда пришли к поезду многие из деревни. Он выразил громогласно им укор, что они бросили перед смертью отца. Не ухаживали за ним, а теперь, когда его не стало, начали все приезжать.
Забегая вперёд, скажем, что «бородач» нечаянно поджёг половину дома, в котором он жил уже после смерти Нины. Говорили, что он перепутал: залил в лампу не керосин, а бензин. Во второй половине жила бабушка Марины Талютиной – Мария Фёдоровна Березина, тёща Володи Талютина.
Дом полностью сгорел. Бабушка спаслась, как и «бородач», но была сильно напугана. Практически ничего не смогли вынести из огня.
Ещё стоит сказать о самом доме. Его построила Муза Балдина. Она работала завскладом и выписала для постройки дома (для матери мужа) какие-то стройматериалы, старый, маленький домик разваливался, покосился и врос в землю. Благодаря тому, что она достала материалы, ей удалось быстро возвести дом. Но гражданский её муж в то время Юрий Алаичев не мог не пошутить и над этим самым серьёзным делом. Он словно нарочно проговорился:
 – Моя-то жена, вот умница! Выписала пять кубов брёвен, а привезла десять. А на фундамент выписала пятьсот кирпичей, а привезла тысячу. Вот такая у меня жена, мне бы не догадаться.
Шутка его была язвительная, а в то время такие шутки не проходили. И благо бы Муза для себя старалась, а то для его же матери Зины. Но может быть, она загадывала на будущее – жильё достанется её детям. Правда, какое-то время с неродной матерью Зиной жила её падчерица – Серафима с мужем Степаном Бахиревым.
Шутка не прошла, и вскоре Музу посадили, а новый дом пришли власти отбирать у бабушки Зины. Она в слёзы:
 – Куда же я денусь? Где же мне жить?
Власти твердили:
 – Дом построен незаконно, и вы не имеете права в нём жить. У вас же есть родственники, вот к ним и перебирайтесь.
И власти уже собирались с милицией выдворять бабушку Зину, но за неё вступился муж Серафимы (её падчерицы) Степан Бахирев. Он сказал возмущённо:
 – У нас сейчас не царизм, когда человека могли выгнать из дома. У нас советская власть. Куда пойдёт бабушка, на улицу? Только я этого не допущу. Я все ордена нацеплю (он фронтовик, офицер) и в обком пойду. Там за народ, там разберутся!
Власти сразу пошли напопятную:
 – Так ей некуда пойти, что же вы сразу не сказали. Пусть живёт, но в одной половине (дом был пятистенный). А на вторую половину, может найдутся нуждающиеся в жилье. Ну, а если не найдутся, будете владеть, бабушка, всем домом.
Все с этим предложением-уступкой согласились. Подумали, что вряд ли найдётся такой человек. Но он нашёлся. Это был Виталий Чачин – сосед, живущий с матерью Варварой, братом Борисом и дочкой от второго брака. Кажется, он в это время разошёлся с Верой, дочерью Павла Ивановича Адмиралова. Раньше они жили в половине старинного каменного дома, что находится рядом с почтой. Время постройки этого дома, скорее всего, никому не известно, но он ещё крепок, стоит и поныне. Очевидно, Виктору было тесно жить в половине дома с матерью и братом. Он въехал в ту половину дома, выставленную на продажу. Но из-за этого поступка он вызвал неприязнь у всей большой семьи Балдиных, Юрия Алаичева и четы Бахиревых. Но вернёмся к тёплой компании о которой говорилось выше.
Они часто собирались вечерами, люди уже пенсионного возраста. Так им было веселей. Вдруг один из них заболел туберкулёзом и вскоре его не стало. Кажется, это был муж Анны Михайловны – Некрасо. За ним последовали: Борис Чачин и Нина-молдованка. Она, кстати, приютила одну старушку - Анастасию Короткову, оставшуюся одинокой. Сын Анастасии Лёнчик женился, как говорилось выше, на украинке и уехал на её родину. А внук Игорь Коротков, как описывалось раньше, погиб. И Анастасия жила до недалёкой смерти у Нины. Кстати она родом из исчезнувшей деревни Селищи.
Из всей компании осталась только Анна Михайловна. В молодости она была фельдшерица и в 60-х её можно было увидеть с чемоданчиком в руке, спешащей к больному. Как-то она поставила неправильный диагноз или перепутала лекарство и её отстранили от медицины.
Анна Михайловна по-прежнему ходила по деревне, задрав нос, и варила самогон. На этом она и погорела в буквальном смысле. Не прошло и сорока дней со дня гибели Лёши Калинина, как и с ней случилось подобное. Словно мёртвые, из мира иного, могут управлять судьбами живущих. Иначе, как объяснить такие совпадения. Она варила самогон, и вдруг газовая плита вспыхнула, и Михайловна даже не успела отстраниться, она упала на горящую плиту, словно её кто-то толкнул.
В это время на крыльце дома Поздеевых, что напротив бывшего дома других Поздеевых – Михаила и Шуры, сидел и чистил только что принесённые грибы Дима Поздеев. Это был такой лоснящийся от здоровья крепыш. Ещё про него говорили в шутку: «крепкий, как свежий огурчик». У него ещё было прозвище, почему-то, «Баллон». Может потому что, как и брат Слава, он был связан с колхозной техникой. Отец его Валентин бывший фронтовик. Где-то в начале 60-х он построил на месте ветхого крепкий, большой дом.
Раньше они жили, кажется, в деревне Ильцино, что по ильинской дороге. И помнится, когда ещё строился дом, он приезжал на мотоцикле с коляской (наверное, Урал). В последние годы своей жизни Валентин занимался плетением корзин и починкой хозяйственного инвентаря. Помнится, где-то в начале 90-х он с сыновьями укреплял крышу двора (положили, когда строили, жерди редко). И снег, очевидно, прогибал и даже ломал шифер. Они, не разбирая крышу, забивали между старыми новые жерди.
Мать Ольга – крепкая женщина, она пережила своего мужа, но, чтобы не оставаться одной в доме (все дети разъехались) её увезла дочь Татьяна в город и дом продали. Ольга приснилась Вере снохе Марии Степановны незадолго перед её смертью. Этот сон случился первого или второго февраля 1986 года. Ольга сказала в этом сне Вере:
 – Езжай в деревню, свекрове плохо.
Вера, проснувшись, собралась и поехала. Входит в дом и видит, что Мария Степановна лежит на холодном полу моста (сени) и не может встать. Она, очевидно, выходила на мост, запнулась, упала и с ней, наверно, случился инсульт. Вера затащила её в избу…
Но продолжим о Поздеевых. Татьяна, дочь Валентина и Ольги, несмотря на то, что родители её считались строгими, стала матерью в 16 лет. В ту пору она не походила на деревенскую девушку. Имела интеллигентную внешность, скорее городскую, носила очки, движения её были плавными и даже грациозными.
Но вернёмся к тому несчастному случаю происшедшему с Михайловной. Дима чистил грибы и то ли он услышал крик или почувствовал запах дыма. Он повернул голову и увидел дым, исходящий из форточки окна дома Михайловны. Дом её напротив на другом посаде. Немедля он бросился к дому Михайловны. Вбежав в дом, Дима увидел лежащую на полу Михайловну, на ней ещё горела одежда. Он потушил огонь, вынес её на улицу, положил на землю. Сбежались люди, вызвали скорую, но, говорили, что её не довезли до больницы. Так её не стало, но что это было: расплата за грехи или случайность, - так и осталось тайной.
* * *
Юра, познакомившись с сестрой Володи Цатова Ниной, приехавшей из Кубани погостить у бабушки, понял, что это та девушка, которую он искал. Она также симпатизировала ему. Любил ли он кого до неё неизвестно, но вновь возникшее чувство было похоже на любовь. И вскоре они решили пожениться. Одно ещё сдерживало Юрия - ему была пора идти в армию. Он знал по многочисленному опыту, что не все жёны остаются верны своим мужьям, пока те служат. Нина рослая, симпатичная и общительная девушка с южным темпераментом и характером – это всё вызывало в нём сомнения: дождётся ли она его. Он даже спрашивал совета у Верина:
 – Как думаешь, жениться мне до армии или нет. Дождётся Нина меня? А если не жениться, то за эти два года она может забыть меня. Уедет на родину, а там её перехватят. Мне не хочется её упускать. Как ты думаешь?
Верин хотел помочь другу, но как он мог дать хороший совет, когда сам не знал, что ему ответить. Не знал, как поведёт себя эта девушка в той или иной ситуации. Он только знал, что это непредсказуемо. Поэтому, сам сомневаясь, он ответил:
 – На твой вопрос трудно ответить. Девушки все разные. Попробуй поговорить с ней отвлечённо на эту тему, волнующую тебя. И хоть немного выясни какой у неё характер. Осторожно спроси: осуждает ли она измену, приведи какой-нибудь пример с другом, живущим далеко. Если мягкий характер – хорошо, но не в этом случае. Твёрдый характер – плохо для тебя, но хорошо для твоего вопроса. Если изменит – плохо, но с другой стороны хорошо, – так ты сразу узнаешь человека. Не придётся всю жизнь узнавать её.
Верин до того договорился, что сам запутался в своих советах и понял, как и Юрий, что они ничего не стоят. И всё же Юрий, немного подумав, воскликнул:
 –- А ведь ты прав. Я женюсь: и её от себя не отпущу, и узнаю, что она за человек в короткое время. Не надо всю жизнь её разгадывать. А чтобы сильнее её к себе привязать, уходя в армию, оставлю её в положении.
И была весёлая свадьба, а через короткое время – проводы Юрия в армию. Но он исполнил своё пожелание – оставил молодую жену беременной. И когда родственники, и она в том числе, поехали на встречу повидать Юрия, Нина была уже на сносях. Там она и родила девочку, к радости мужа. «Теперь-то, – думал он, – она не свернёт с прямой дороги, дождётся меня».
Но она свернула. Пошла отмечать какой-то праздник в компанию холостой молодёжи. И там, веселясь, забыла, что она замужняя. О её измене вскоре стало известно, узнал и Юрий, и он вернулся из армии вновь холостяком. Нина, забрав дочку, вернулась на Кубань, заочно разведясь, не забыв возложить на Юрия алименты. Снова Юрий вечерами прогуливался по деревне, в которой из молодёжи осталось два-три человека. Обычно он гулял в паре со Славой Егоровым, которому так и не суждено было жениться. Но через год или два он, видный молодой человек, нашёл новую подругу. Кажется, её фамилия тоже была Балдина. И тут вспоминаются слова его брата Игоря, женившегося на Людмиле Балдиной. Он говорил, накануне свадьбы брата Жени с Любой Балдиной:
 – Второй Курилов закрывает фамилию Балдиных!
Женившись во второй раз, он перебрался в Ярославль. Об этой его жизни мало известно, но он ездил в деревню, как и брат Женя со своей семьёй. Известно, что он приобрёл подержанный автомобиль и что со второй женой у него не было детей. Ему было сорок с небольшим, когда он, простудившись, не пошёл к врачам. Наверное, подумал «само пройдёт». Но простуда перешла в пневмонию и, когда он обратился к врачам, было слишком поздно.

* * *
…Рослый (188 см) развитой и симпатичный, таким запомнился Володя Цатов в окончании 70-х. У них и в роду все рослые. Мать оставила его маленького своей матери и уехала на Кубань. Там у неё появились ещё двое детей – Нина и младший брат имя, которого забылось. И вот в 1977 году, летом, они приехали погостить к бабушке. Нина, как говорилось выше, осталась здесь на время и устроилась на работу, а вот брат, побыв с месяц, уехал снова на родину. Брат, однако (возможно на родине ходил в какую-нибудь спортивную секцию) одолевал старшего в борьбе. Это был в то время очень сильный юноша. Запомнился один случай.
Как-то гуляли летним вечером трое парней: Верин, Женя Чириков и брат Володи (имя не запомнилось). Он был в середине. Сила, энергия так и бурлила в нём и нужен был выход её. И вот он, не сбавляя шага, схватил Женю, поднял его над своей головой и довольно бережно поставил за высокий штакетник палисадника, помнится, Алаичева дома. Женя даже не понял, что с ним произошло и даже, округлив глаза, с минуту не мог слова произнести, так это было неожиданно. Опомнившись, он потребовал:
– А ну давай обратно меня поставь.
Но силач лишь засмеялся, не собираясь возвращать назад не мелкого Женю. Рост Жени не менее 180см и худеньким его не назовёшь…
В детстве Володя был обычным мальчишкой, только разве в отличии от всех местных пионеров носил вместе с галстуком пилотку. Ни у кого такой не было (правда, выдавали на пионерских слётах). Как и все, играл в футбол на небольшой площадке возле леса «Бровино». Уже после армии он познакомился с будущей женой Верой. Вера под стать ему рослая девушка. Она была на практике – дежурной по станции Коромыслово. Стояла на квартире у бабушки Ольги Кашиной. Вера молчаливая, хоть и рассудительная, симпатичная девушка. Когда она появилась в деревне и прошла по ней на колодец, все парни, кто видел её, обратили на неё особое внимание. И многие хотели бы познакомиться с ней поближе.
И первым, как всегда, «подбивал к ней клинья» Крупнов. Вместе со своим первым другом Веней, он заявился к ней с целью выяснить: что это за девушка. Ему удалось узнать, что она из Вологды. Но разглядев её поближе, увидел, что Вера не подходит ему по комплекции – почти на голову выше его. Лицо симпатичное (похожа на белокурую певицу из группы «АББА»), а в глазах он прочёл презрение к нему.
Выяснив по этому взгляду, что она и не вздумает встречаться с ним, очевидно понимая, что они не пара, Крупнов стал словесно издеваться над ней. Причём он избрал унижающие её слова, которые не хотелось бы повторить. Вера терпела минут десять, пока ещё были намёки, но, когда прозвучали прямые оскорбления, она ударила кулаком в лицо Крупнова. И удалилась, застучала в дверь избы бабушки Оли (молодёжь находилась в терраске). И Крупнову пришлось уйти, как говорится, «не солоно хлебавши».
Но вскоре её увидел Володя. Он сразу понял, что это его судьба. И сразу же притязания к знакомству с Верой у всех парней отпали. С этого дня и каждый вечер они практически не разлучались. И вскоре поженились.
Вспоминается ещё один эпизод из детства, связанный с Володей. Было лето, ему было лет 10-12. Прошёл хороший, тёплый и обильный дождь. Гроза освежила воздух, но после неё показалось солнце. Его животворящие лучи вселили радость в детские сердца. За деревней на просёлочной дороге гроза оставила большие лужи. Мальчишки, сняв обувь, стали бегать по тёплым, сверкающим на солнце, лужам, издавая восхищённые возгласы. Володя, наверное, радовался больше всех. Несмотря на то, что он более рослый, чем другие, Володя полностью сбросил одежду. Бегая по лужам, он издавал радостные крики громче, чем другие. Случай на пруде, который описывался выше, показал какой Володя человек сильный и мужественный, и на него можно положиться в трудную минуту.
И автор вновь возвращается к описанию этого, без сомнения, подвига Володи. Слава застыл на краю полыньи, боясь пошевелиться, чтобы не сломался лёд. Он словно онемел, и большие глаза его казались стеклянными на испуганном лице. Он даже не просил помощи, чтобы не делать лишних движений. Все, сгрудившись на берегу, замерли в нерешительности, думая, как помочь Славе. Кто-то уже высказал мысль: «сбегать за верёвкой», были и другие предложения. Но медлить было нельзя – лёд мог обломиться в любую минуту, и Слава вряд ли сможет зацепиться за целую льдину. Но нашёлся сильный, мужественный человек – это был Володя. Взяв в руки первую попавшуюся палку, он шагнул на лёд. По-пластунски двигаясь по льду, он стал подбираться к Славе. Но с этой стороны лёд не выдержал его массы. Володя быстро отполз от промоины и стал подползать с другой стороны, где лёд покрепче. Добравшись до тонувшего, он подал ему конец палки, потянул на себя отяжелевшего от воды Славу. Кажется, скользкую палку Слава выпустил из рук, но он уже пришёл в себя и на сердитый окрик Володи, быстро вновь уцепился, подтянул своё тело. Володя, отползая задом, тащил Славу, у которого появились силы, вызванные жаждой жизни, и они довольно быстро проползли расстояние до берега. Все мокрые, но уже радостные, и виновником этой радости был, наверное, подвиг Володи – все поспешили по домам сушиться. Теперь с высоты времени, вспоминая Володю, видишь, что это был настоящий человек. Он не терпел, когда обижали более слабых и всегда был готов прийти им на помощь.
Так однажды, в канун нового 1978 года, молодёжь деревни попросила у председателя колхоза «Мир» Магина дом для встречи Нового года. Он согласился, но нужно было всем отработать два дня в колхозе. Помнится, возили солому и закрывали ею картофельные бурты.
Нежилой дом был, когда-то, одним из самых высоких в деревне. Мария Степановна вспоминала: «идёшь пешком из Великого села по короткой дороге и из всей деревни можно было увидеть, в ясную погоду, только крышу этого дома». Дом был некрашеный, но если присмотреться к нему поближе, то можно было увидеть на досках (он был обшит) старинную резьбу.
Жалко, что дом сломали. Одна мать малолетних детей, которой выделили другой дом для временного проживания, просила дров у правления колхоза. Но с дровами была какая-то проблема, и решили разобрать дом Марфиных на дрова для этой семьи.
Кстати несколько слово о Великом. Мы, пионеры, шли походом через Великое на пионерский слёт в место за «Дешевинским» мостом. Там несколько школ района поставили палатки. Но в Великом нам пришлось переночевать в гостинице. Директор Шалаевской школы Бардин отыскал женщину, хорошо знающую историю Великого села. Она отвела нашу группу в бывший купеческий дом, в котором (комната или даже две) стены этих комнат были выложены морскими ракушками. И, когда заходишь в эти комнаты, то тебя обволакивает запах моря.
Ещё она сказала, что существует легенда о посещении Великого Пушкиным, возможно он приезжал на ярмарку. И она даже прочитала несколько строчек, написанных им о Великом. Но по детской безалаберности (слушали, как говорится, краем уха), запомнилась только одна строчка:
Я по Великому иду…
Но это отступление надо закончить, чтобы продолжить рассказ о случае, произошедшем при подготовке дома к празднику. Нужно было напилить и наколоть дров, чтобы натопить остывший дом-пятистенок. Во дворе лежала груда брёвен. Павлик, один из всех, пришёл в небольшом подпитии и вёл себя агрессивно. Как иногда бывает: сильный, справедливый и не злой человек, выпив лишнего, становится злым и кулаки у него «чешутся». Он даже высказал угрозу, что не спустит никому малейшего оскорбления в свой адрес, и что
 
Сестра Веры Надя, брат Николай, Людмила (жена брата Юрия), Юрий,
дочь Надежды Люся Карху

 
Сестра Веры Нина
 
Юра Курилов, Витя Крупин, за их спинами дом Марфиных

 
На зелёной: Лариса Д., Слава  Ерёмин, Вася Егоров, Юра  Курилов
 
Галина Воронина и Марина Талютина, шутя пытаются сбросить Верина в пруд

 
Юра Курилов, Андрей (гостил у стариков Беловых)
 
Сестра Веры Валя, отец Николай, мать Татьяна, сестра Лида, сестра Нина

он будет с ножом. Никто его оскорблять и не собирался, зная его силу и вспыльчивый характер. Но неожиданно у Верина сорвалось с губ слово, которым он пытался превратить угрозу Павлика в шутку. Что сделалось с Павликом! Он пришёл в ярость:
 – Что? Ты против моего ножа будешь с бутылкой? Да ты знаешь, что я с тобой сделаю? Я тебя, как соплю перешибу!
И Павлик, обладающий большой физической силой, выхватил легко бревно из груды и замахнулся им на оторопевшего Верина. Тут же был и Володя. Не мешкая, он перехватил бревно и спокойным, ласково-твёрдым голосом сказал:
 – Павлик, не делай глупостей, остынь. Он же пошутил. Он же не пойдёт против тебя с бутылкой, а просто посмотрит на тебя через её стекло. Представь, как ты будешь выглядеть?
Все улыбнулись, даже сам Павлик. Так Володя гасил злость очередной шуткой, которая благотворно подействовала на Павлика. Тем более он уважал Володю. Это были два лидера нашей молодёжи. Он опустил руки, Володя положил снова бревно в груду. Но Павлик, мотнув головой, не мог оставаться, парни продолжили пилить дрова, а он ушёл. А утром, когда Верин вышел к автобусу, чтобы ехать на завод, он увидел в утренней темноте поджидающего его Павлика. Ему нужно было на работу в другую сторону – в Ярославль, он наверняка опаздывал, но всё же дождался Верина. Протянул ему руку и сказал:
 – Извини, что так вышло, но даю слово, что между нами ничего плохого не будет. Согласен?
 –Конечно, я понимаю – ответил Верин.
Но Павлик спешил и только махнув рукой, побежал на электричку. И действительно, дав слово, он по-дружески отнёсся к Верину на празднике. А вот вцепившихся было друг в друга Жене и Вите не повезло – Павлик разбросал их, как котят.
И Володя, и Шурик Зайцев, и Виталий Балдин, лидеры нашей молодёжи, поженились в один год, в семьдесят восьмом. Володя с Верой поженились и вскоре перебрались в Ярославль. Но Володя не мог оставить любимую бабушку одну. С нею, правда, жил ещё один внук, двоюродный брат Володи – Алексей Седов. Он лет на десять, если не больше, моложе Володи. Но он, кажется, нигде не работал, пил, гулял, пропадал на целые дни. Поэтому Володя забрал бабушку в город. Но он продолжал по выходным приезжать в родной дом. Он любил деревню и в юности ещё занимался творчеством – вырезал из дерева поделки. Так он вырезал маску, прикрепил перед дверью крыльца.
Бабушка, всю жизнь прожившая в деревне, никак не могла привыкнуть к городу. Как-то Володя шел с Вериным со станции в деревню, и по пути посетовал:
 – Скучает бабушка по деревне. Непривычно ей в каменных стенах. Голова постоянно болит.
Но бабушка недолго прожила в городе и вскоре её не стало. А вскоре не стало и дома – он сгорел. Алексей оставался один в доме. Мать его Эльвира, цветущая с виду женщина, умерла неожиданно. Работала она на почте и это она должна была позвонить и вызвать скорую искалеченному человеку, лежащему на дороге. И может быть была причина, по которой она не сразу вызвала врачей, и поэтому злой рок настиг её. Незадолго до смерти (за год или два) она, симпатичная и ещё молодая женщина вышла замуж. Её избранник, в то время, рослый, весёлый мужчина средних лет.
На деревенской свадьбе у Жени Курилова, куда была приглашена и эта пара, он лихо плясал. Верин даже ему прозвище мысленно дал: «танцор». Алексей, оставшись один, ещё сильнее загулял. Как-то он привёл в дом компанию (у него часто собирались) и кто-то в пьяном угаре бросил окурок, куда не надо бросать. И дом сгорел. Кажется, больше Володя не приезжал в деревню, наверное, чтобы не бередить рану. Где-то он купил дачу. Жил семейной жизнью: жена, дети. Говорили (Марина Талютина встречалась с его семьёй), что он, и так рослый, раздался вширь, наверное, от спокойной жизни. Имел он вид цветущего здоровяка, но с этим видом было не согласно его сердце. И однажды, приехав один на дачу, открыв дверь и войдя, он почувствовал себя плохо. Присел и умер.
Геннадий – чисто деревенский человек, соединённый душой с деревенскими жителями, с природой, сельским бытом и домашними животными. От этого он практически всю жизнь проработал на ферме скотником. Больше всего он любил лошадей, но конюшню на скотном дворе закрыли ещё в 70-х. Он выучился на тракториста в Вятском селе. Но печальный несчастный случай со старшим братом, находящемся в тракторе и попавшем в ДТП, отвратил его от этой профессии.
Но когда в 90-х годах закрыли новую ферму, построенную осетинами, где он работал, Гена остался, как говорится, у разбитого корыта. Приученный к сельскому труду, он не мыслил податься в город работать или на железнодорожную станцию. Этому не способствовало и слабое здоровье.
У него была жена Татьяна, где-то он нашёл девушку не очень серьёзного поведения, о таких говорят бродяжка, а у нас в деревне – зимариха. Она родила ему дочь. Но, как и мать, так и дочь оказалась беспутной и, едва превратившись в девушку, она исчезла, будто уехала на какой-то попутной машине. Словно уехала из детства во взрослую жизнь и не вернулась. Мать тоже вскоре исчезла, наверное, отправилась на поиски дочери и тоже не вернулась. Гена нашёл подобную своей Татьяне и даже хуже, то была Надя, и говорили, что она гулящая и воровка. А Гена, оставшись без работы, сломался – нигде уже не работал, кроме как летом помогал дачникам в сельхозработах. Откровенно сказать – зарабатывал на вино. А питаться ходил к матери Ольге.
Говорили, что она воевала. Но где-то в конце 90-х с ней случилась трагедия – её сбил рейсовый автобус. В деревне не было магазина, приезжала автолавка. И вот возвращаясь с продуктами от неё, идя по обочине дороги её очевидно мотнуло или споткнулась, и её задел автобус. Сбежался народ, помогли затащить мать в половину каменного дома, бывшего дома Чачиных, выделенного Гене колхозом. Вызвали скорую, но она вскоре скончалась.
Гене стало ещё тяжелее, он практически сделался бомжом при жилье. Еде он предпочитал спиртное и вскоре силы, и так небольшие, стали покидать его. Если он шёл с колодца, неся воду на коромысле, то его буквально шатало. И вот настал Новый год, то есть 31 декабря 2002 года. У Гены ничего не было, чтобы отметить праздник, тогда он направился к соседней даче, где летом подрабатывал. Он заглянул в окно, в щель между штор и даже вскрикнул от радости. На столе стояла полная бутылка водки и рядом банка с вареньем. Он не сообразил, что это всё жестокосердый хозяин оставил для воров. В банке с вареньем был яд. Но Гена об этом не подумал. Его всего поглотила одна цель – добраться до вожделенного и вкусить страстно желаемый напиток. Может у него мелькнула мысль об опасности, но он сразу её отверг.
Вспоминается один пьяница, болеющий той же болезнью, что и Гена, в начале 90-х. Тогда распространилась в «кубиках-рубиках» водка в металлических банках. Запомнилось название одной – «чёрная смерть». Так вот говорили этому человеку, охотно берущему их:
 – Не бери такие баночки, это же настоящая отрава!
Пьяница отвечал:
 – Пусть я сдохну, но «чёрную смерть» брать буду!
Похожее состояние было и у Гены. Ему нужно было непременно выпить. Выше говорилось, что он сломался, то есть, потеряв работу и потрясённый гибелью матери, которая его сдерживала от скатывания по наклонной плоскости, Гена стал пить.
Так и многие, и не только в деревне, но и в городе, оставшись без работы, из-за возникшего конфликта в семье, по той же причине и из-за безысходности запивали.
Гена осторожно и аккуратно выставил стекло, забрался в помещение. Бутылка гипнотизировала его, к тому же, судя по этикетке, это была хорошая водка. Он же привык последнее время употреблять дешёвую «самопальную».
Он оглядел стол, посмотрел в шкафчике, ни стопки, ни стакана не было. Ничего, можно и из горлышка. Сделал несколько глотков и взял ложку, которая лежала рядом с банкой. Возникла мысль, что неспроста хозяин подготовил и выпивку, и закуску, словно ждал непрошенных гостей. Но с какой целью? Он что – филантроп, за то, что обокрали в благодарность выпейте и закусите, так не бывает. Не злой ли умысел здесь?
Но Гена сразу отмёл эту мысль.
«Да в благодарность, – подумал он, – я всё лето ему с огородом помогал, вот и оставил хозяин мне в награду эту бутылку. И щёлку в шторке оставил, чтобы я увидел».
Гена почувствовал, как приятная теплота распространяется по телу.
«А жизнь-то налаживается, – подумал он, – хороший у меня сосед, буду ему на огороде летом помогать».
Он ещё отпил и в этот раз решил закусить. Яд подействовал быстро, Гена схватился за холодильник и, заваливаясь, оторвал дверцу. Пытаясь устоять, ухватился за штору, но она не выдержала тяжести его тела…
Это своего рода преступление не прошло даром для хозяина дачи. Он сам стал жертвой своего же поступка.
О Митрофанове не хотелось бы писать – хорошего от него ждать не приходилось. Особенно в последние годы его жизни, но он оставил неизгладимый след в памяти не только деревенских жителей, но и дачников. И его плохие поступки теперь не вычеркнуть из истории деревни. Ещё в детстве он отличался шалостями, которые были схожи с небольшими преступлениями.
Отец его по-своему вёл воспитательную работу, применяя ремень, и часто из форточки окна на кухне были слышны отчаянные вопли маленького Кирилла. Но он вырос и собирался уже в армию, когда, напившись и уже не осознавая, что творит, он грубо отозвался об одном из вождей, и этот поступок круто повернул его судьбу. Вместо армии он оказался в местах не столь отдалённых. Вышел он оттуда ярым антикоммунистом. Но воспитанный тюрьмой, он пошёл не по политической линии, а по воровской.
Второй раз он попал на зону из-за трёх мешков повала, которые он пытался продать тётушке Клавдии, подговорив тракториста. Они «взяли» повал в колхозе для своих куриц. Эти мешки стоили смехотворную сумму. Но бригадир Солуянова (одно время она жила в деревне) сообщила куда надо, и Митрофанов попал вторично на зону.
Он освобождался, но вскоре снова попадал в казённые стены. Однажды, где-то в 90-х он даже устроился работать шофёром. Он подкатил тогда к остановке, там стояла Вера (жена Виталия), которая не могла уехать домой в Семибратово. Он, приоткрыл дверцу, и крикнул весело:
 – Садись, тётка Вера!
Вера засомневалась, но всё же села.
Но вскоре зачем-то угнал рефрижератор, загнал его в вязкое место за деревней. И предлагал многим что имелось в фургоне: гитара, фары, бочки, листы оцинкованного железа. Предлагал эти вещи весело, улыбаясь. Но вскоре эту улыбку сняли с его лица бойцы группы захвата с короткими автоматами.
Он совсем мало поработал на своём самосвале, правда успел свалить с него кучу песка по просьбе тётушки для тех же куриц. Его забрали, дали новый срок, обычно три года. И в общей сложности за несколько сроков он отбыл наказание в 28 лет. Но с каждым приходом видно было, как деградировала всё больше его личность.
Митрофанов больше и не пытался устроиться работать, тем более была отменена статья о тунеядстве. Оказавшись на свободе и не теряя связи с преступным миром, он стал жить жизнью вора. После первого политического срока все ожидали и опасались, что придёт на деревню тюремщик и будет устанавливать свои порядки и качать права. Слава Егоров говорил про это «явление», применив тюремное слово «зэк»:
 – Скоро Митрофанов выйдет. Словно хищная птица падёт на деревню.
И действительно Митрофанов явился с независимым, почти гордым видом. Он смотрел почти на каждого, как на ниже его стоящего. И старался подчинить тех, кто послабее, своему влиянию. Зубы его были целы. Он вёл антикоммунистические беседы, например, обращаясь к одному своему родственнику:
 – Ты в армии служил?
 – А как же!
 – А зачем?
 – То есть, как зачем – отдавал долг Родине!
 –Какой Родине?! Родине, в которой нарушаются права человека, только лишь оступившегося. Родине, в застенках которой содержатся, наверное, половина невиновных…
Но из политического он быстро стал обыкновенным уголовником. За кражу, хулиганство и за угон машины и просто за нарушение режима Митрофанов отбывал срок за сроком. Однажды он бежал с группой заключённых, кажется, из-под Архангельска. Заявился к тётушке, скрывался у неё, но, пообвыкнув, стал всё тащить из дома, чтобы обменять это на бутылку. Как-то предложил тётушке Клавдии:
 –Тебе нужен газовый баллон?
 – Конечно, как не нужен!
 –Хорошо, давай деньги, я достану.
И когда она отлучилась, он потихоньку отсоединил свой баллон и принёс тётушке. Клавдия была довольна, но он не успел подсоединить снова баллон. Клавдия попыталась зажечь плиту и, когда это у неё не получилось, она поняла, что племянник провёл её.
Раздумывая, где взять деньги на вино, Митрофанов сообразил: поспели яблоки, сливы. И он первым в деревне стал выставлять фрукты на дорогу. Останавливались машины – покупали, дело пошло лихо. Но у него в огороде немного яблоней, некоторые спрашивают антоновку (вернее у тётушки), у него её нет. Голь на выдумку хитра. И он придумал. Тёмными августовскими вечерами он прошёлся (вернее проникал через заборы) с мешком по соседским огородам. Принёс его полный и высыпал под свои яблони. Если посмотреть со стороны, то и Мичурин бы позавидовал – с дерева нападало столько яблок! И к тому же разных сортов.
Стараясь не светиться, он всё же ходил по деревне, присматривался, где чем-то можно поживиться и что плохо лежит. Были 90-е годы, ценности сменились, и что нельзя было раньше, то тогда оказалось, что почти всё можно. В цене в то время были иконы. Он знал, где их можно присвоить. Вот, например, у Николая Параунина. Он жил рядом с домом Шуры Поздеевой. Он живёт один, сын Женя приезжает из города только в выходные. Но как попасть в дом. Немного поразмыслив, он придумал – возле дома лежали брёвна, и сын Женя всё собирался их распилить на дрова. Но как одному пилить? Неожиданно взялся помочь в этом деле Митрофанов. Он шёл на колодец и словно невзначай (попросил закурить) спросил:
 – А вы чего дрова не пилите? Они же напиленные быстрее просохнут. Смотрите, намучаетесь сырыми дровами топить!
 – Да я собираюсь пилить, только одному несподручно, может, ты поможешь?
Митрофанов, довольно ухмыльнулся, пряча улыбку. Всё шло по его плану. Но нужно было себе цену набивать. И он протянул задумчиво:
 – Конечно, своих дел море, но и вам хочется помочь. Ну да ладно, была не была, помогу вам. Клавдия, конечно, ругаться будет, но я вёдра поставлю и к вам. Надо не только о личном думать. Ждите, скоро приду.
И действительно он вскоре пришёл и помог распилить дрова. А после его, конечно, пригласили в избу «замочить» свёрнутое дело.
В избе, как бы невзначай, Митрофанов разглядел иконы. Всё шло по его плану – выходной день заканчивался, и Женя уехал домой. А когда стемнело, Николай Параунин услышал стук в дверь. На его вопрос:
 – Кто?
Ответа не последовало, а лишь короткое:
 – Открывай!
 – Не открою, – ответил старик и отошёл от двери.
Но Митрофанов, ранее разглядел слабый запор на двери и сорвал его, наверное, применив монтажку. Закрыв голову курткой, чтобы старик не узнал, ворвался в избу и шагнул к иконам:
 – Оставь хоть одну! – взмолился старик.
Николай уже понял, что это Митрофанов и что он заберёт всё, но воспрепятствовать ему он, беспомощный старик, не мог. Поэтому он попробовал разжалобить его. Но разжалобить Митрофанова было невозможно, он даже не обратил внимание на его жалобные возгласы. В этот момент он был в упоении или азарте коллекционера, потирающего руки и предвкушающего разглядыванию редкой монеты, лежащей перед ним.  А следующим вечером, продав иконы, пришёл с бутылкой к Николаю.
И так у него повелось, чтобы всегда иметь спиртное, он стал присваивать всё, что имело ценность и не только в деревне – в округе и из своего дома в том числе. Начиная с 90-х годов он «запал» на цветной металл. За деревней, за усадами, появились на время дачники. Они привезли вместо домика списанный автобус (кажется, полкорпуса «Икаруса»). Окна автобуса были закрыты листами железа. Дачники огородили участок, забили колышки и протянули через них толстый, очевидно, медный кабель. Ещё паслась скотина, и эта загородка была от их проникновения на участок.
Несколько лет, пока Митрофанов был в других краях, никто не трогал этот символический забор. Но стоило ему выйти, как забор исчез. Этот участок забросили, но долго ещё корпус автобуса желтел на задворках. Но потом и он исчез, может быть, не без помощи Митрофанова. Примерно в это время он обнаружил в лесу брошенную линию ЛЭП. Она вела когда-то к совхозу (как говорили) имени Ленина. Была она заброшена. Впоследствии Кирилл самовольно «приватизировал» её.
Митрофанов не брезговал ничем, тащил всё подряд. Как-то даже выворотил чугунную плиту из печи с целью продажи кому-то. В опустевших домах выдёргивал крашеные половицы, ломал перегородки, чтобы продать другим дачникам. Клавдия не вынесла разбойничьего поведения Кирилла. Он многое пропил, вынес из дома, и заявила на него. Его посадили, но ненадолго, и вскоре, выйдя, он продолжил разгульную жизнь. От такого поведения племянника, и от его грубости Клавдия заболела, её поразил инсульт.
Но ему не пришлось за ней ухаживать – его снова посадили. За Клавдией ухаживала родственница. Протрезвев в тюрьме, раскаявшись (всё же не совсем совесть потерял), он написал тётушке письмо:
 – Прости меня, тётя Клавдия!..
Но когда это письмо пришло, Клавдии уже не было в живых. Она умерла в мае 2002 года. Поздней осенью Кирилл вышел из тюрьмы. Почему-то его раньше срока освободили. Он с новой силой окунулся в прежнюю разгульную жизнь. И эта его жизнь вполне совпадала со словами героя известного фильма: «украл – выпил – в тюрьму!».   Но настали другие времена, и если раньше ущерб от кражи был достаточен ценой в рубль, чтобы посадить вора года на два, на три, то теперь этого было мало.
Так уже зимой Кирилл надевал лыжи и обросший, косматый в плохой одежде, шёл на них по задворкам. Но не ради спортивного интереса. Он обследовал дворы и дома, подходя к ним на лыжах. Забирал, что плохо лежало снаружи, но проникал и внутрь. И однажды Лапина Римма и её муж Борис Мельников, в преддверии весны, приехали из города проверить дачу. Какое же было их удивление и огорчение, когда из открытых ворот двора с награбленным в руках к ним вышел Митрофанов.
Они оторопели, и он тоже на мгновение растерялся. Но свой стыд, свою совесть, он заглушил тут же грубым окриком:
 – Попробуйте заявить – я дом сожгу!
И спокойно, как ни в чём не бывало, удалился. Супруги всё же поехали в районный центр и попытались заявить. Но в милиции спросили:
 – Какая сумма ущерба?
Борис, прикинув в уме (был украден насос, дрель и ещё что-то), сказал:
 – Примерно рублей 250-300.
 – Ну, этого мало, – усмехнулся следователь. – Сумма ущерба должна превышать 500 рублей.
Супруги переглянулись – выходило, мелкие воришки (а Митрофанов, очевидно, зная об этом, не превышал необходимую сумму) не попадали под уголовный кодекс. Им вспомнилось, как Митрофанов вместе с трактористом привезли к дому курицам три мешка повала на смехотворную сумму. Тогда тракториста осудили на год, а Кирилла на два. Но это было в советское время. Сейчас время другое – к ворам относятся более снисходительно.
Так и ушли они ни с чем. И с Митрофанова не потребуешь вернуть украденное – он успел его уже пропить. А так что с него возьмёшь! Он знал и всех дачников, даже и тех, кто недавно приобрёл дом под дачу.
Иногда его хитрость по присвоению чужого добра была на высшем уровне воровского искусства и граничила с наивной простотой. Так он приветствовал дачников, собирающихся уезжать:
 – Здравствуйте, а вы что - уезжаете?
 – Да вот собираемся.
 – Во сколько поедете?
Дачники ничего не подозревали из-за глуповато-наивной улыбки Митрофанова, может быть, ещё хорошо не знавшие его, отвечают:
 – Да через полчасика, пожалуй, в 19 часов.
 – Хорошо, счастливой дороги.
Дачники уехали, а через полчаса Митрофанов забрался к ним. Обокрав практически всю деревню, он пустился по округе. И вот в канун Нового 2003 года с ним случилось несчастье в деревне Ступкино. Митрофанов снимал там «железо», но его заметили и не только прогнали, но и побили. С трудом он в сильный мороз преодолел расстояние километров в шесть, добираясь до дома и по дороге отморозил и руки, и ноги. И в начале зимы 2003 года он ходил, выставив перед собой распухшие, почернелые руки.
Он поехал в медпункт села Шопша. Врач дала ему мазей для одной руки, а со второй послала в Гаврилов-Ям к хирургу. Но Кирилл не поехал к хирургу, лечил своими средствами, делал компресс из самогона. Несмотря на искалеченные руки, он перелезал через частоколы огородов. Всё прошарил и у соседей, в частности у Гели Москвиной.
Как-то он встретился с Валентином Балдиным. Он с хутора и немного старше, но когда-то гуляли вместе. Валентин, женившись на Лене Филипповой, отдал практически свой дом на хуторе сестре Любе Балдиной (Куриловой). Он приезжал из Никольского, что возле Семибратово, в дом тёщи, матери Лены – Веры Филипповны. Так вот при встрече с Митрофановым он пожаловался:
 – Ты знаешь, ноги у меня совсем не ходят. Я их волокаю, видишь, как медленно иду!
На что Кирилл отвечал:
 – А ты посмотрел бы на мои ноги, я сам удивляюсь, глядя на них – они распухли, стали, как брёвна.
В поисках цветного металла Митрофанов забрёл на железнодорожную станцию Коромыслово. Там находил брошенную линию или какие-то медные детали. Пошёл дальше – на электрическую станцию, там меди было больше. Его гоняли и не раз. Однажды терпение у рабочих подстанции кончилось. Они поймали вора и решили окончательно от него избавиться. Рабочие сбросили Кирилла с двухметровой высоты на бетонную плиту. Он полежал немного, потом встал и побежал к дому. Но, кажется, больше сюда не приходил.
Под его влияние попал Игорь Нурхомятов, он жил на станции и какое-то время не работал. Но об этом узнал его верный друг Слава Широков (они часто приходили в деревню в конце семидесятых). Он провёл с Игорем беседу, и Игорь понял друга – отошёл от Митрофанова, устроился на работу.
Однажды осенью, кажется 2004 года Верин шёл на станцию к электричке и увидел у дома Игоря, лежащего на сырой земле пьяного Митрофанова. Кажется, уже шумела электричка и Верин, заколебавшись, не поднял товарища детства, поспешил на поезд. Позже он каялся, так как Митрофанов вскоре умер.
Когда-то в раннем детстве Саша Логашин и Верин были друзьями, но, повзрослев, они отдалились друг от друга. Как говорилось ранее, он завербовался и уехал надолго. Он вернулся, когда родителей уже не было в живых. В доме хозяйничала сестра Ирина. Саша вернулся опустошённый, он не создал семьи, зарыл свои способности, а, может, и таланты, опустился, стал пить.
Логашин признавался Верину:
 – В середине недели в доме хоть шаром покати, из съестного только соль и горчица. Я и применился – выпью стопку самогона и закушу его горчицей на кончике чайной ложки.
Верин из всей его нелепой, безнадёжной жизни пытался найти хоть крупицу хорошего. Этих минут оказалось очень мало, и всё же они были. Так он рассказывал, что съездил, как-то по делам, на велосипеде, в деревню Шалаево. Там он встретил учительницу Полину Михайловну Савину. Она обучила не одно поколение ребят. И вот он, несмотря на то, что когда-то Полина Михайловна, будучи классным руководителем класса, не соглашалась брать класс из-за двух-трёх учеников и в основном из-за него. Он же не проехал мимо, мотнув головой, а остановился, чтобы поздороваться и даже поговорить с ней. Ещё был случай: Верин, заработавшись на огороде в свой выходной, не успел убрать скошенную у палисадника траву и сгребал её практически в темноте. Целый день он работал не покладая рук. И вот в темноте «нарисовался» Логашин. Увидев Верина за работой, а как сосед, он видел его трудящимся, очевидно и днём, он неожиданно ласково-увещевательно сказал:
 – Хватит-хватит работать! Надо отдыхать. Много работать вредно.
В этих словах вдруг проявилась забота о здоровье Верина. И не раз по его приезде Логашин интересовался:
 –Как здоровье твоё?
Конечно, он имел свой интерес – он постоянно занимал у него деньги. Как-то Саша Чачин (троюродный брат Верина) в шутку «наехал» на Верина, и тут Саша неожиданно встал на защиту своего соседа.
Были и ещё, хоть и мелкие, но добрые дела. Так он как-то летом занялся сельским хозяйством. Даже пить на месяц, если не больше, бросил. Он подстригся, привёл себя в порядок. И в таком необычном для себя облике сидел на лавочке среди скошенной им травы. Был он странен и крутил немного удивлённо головой, словно человек, только что очнувшийся после забытья.
Свои косы (вернее отца Василия) он давно уже пропил и поэтому попросил у Верина косу. Возвращая, говорил:
 – Ничего коса, хоть и старая, только вот осот не берёт.
Но на следующее лето приобрёл косу (или даже несколько кос) и даже предлагал купить их Верину. Он даже картофель полол и говорил (снова Верину), оглядев участок (усад):
 – Картофель стал плохо родиться. Конечно, его здесь сажают 300 (!?) лет. Да ещё этот полосатик обсыпал ботву красными личинками. Вон они пасти раззевают. Но, правда, картофелю главное успеть отцвести и тогда жук колорадский ему особого вреда не принесёт.
Летом 2004 года Верина обокрали, и много вещей унесли (насос, тепловентилятор, два самовара и ещё многое). Ему показался странным милиционер, который назвался участковым. Он будто приходил проведать Митрофанова. Прошёл в его огород, спросил через забор у Верина, подцыпающего картошку:
 – А не знаете, где хозяин?
Верин указал:
 – Пошёл на Лапин пруд, наверное, вершу ставить.
 – А, можно, я через ваш огород пройду, а то у него собака злая.
Как же он прошёл? Верин повёл его, но калитка была заперта, и он провёл «участкового» через дом. Он заметил, что «участковый» крутил головой, всё высматривая: на мосту, в окно на терраску и на открытый лаз, на чердак. Но Верин не придал этому значения, тем более этот человек был в форме.
И вот, приехав в следующий раз, он обнаружил пропажу многих вещей. Даже репродукцию картины «Дети, бегущие от грозы» унесли. Отец его, Виталий, писал картины, любил искусство и приобретал в магазинах часто репродукции. Сильно расстроенный Верин пошёл на – овинник сгребать траву, когда к нему подошёл Логашин. Он недолюбливал Митрофанова, но хмельная жизнь сблизила их. Он, кончено, знал о случившемся. Ещё раньше он просил денег у Верина, говоря:
 – Я ведь твой дом сторожу.
А когда у Верина не оказалось денег, он сказал, предостерегая:
 – Смотри, если нет денег, то я сторожить твой дом не буду!
Вскоре после этих слов произошла кража. И это наводило на мысль, что, если не сам Логашин участвовал в краже, то не возражал против неё. Немного постояв молча и видя, что Верин не в духе, Логашин спросил:
 – Ты чего такой хмурый?
Верин выдавил, что его обокрали. Логашин, как показалось Верину, горячо возразил против читаемой на лице Верина мысли о причастности его к краже. Он сказал:
 – Ты на меня не греши! Я в этом деле не замешен, – и сделал паузу, и чтобы доказать свою невиновность, отвести вину от Митрофанова, добавил, – Это со станции!
Верин в душе поверил Логашину, и стало даже как будто легче… Поздней осенью 2004 года он в последний раз встретил Логашина. Верин стоял в ожидании автобуса на Ильинско-Урусовской дороге. Вдруг он увидел Логашина, поднимающегося с крутого кювета напротив уже сгоревшего в 2002 году дома Куриловых. Наверное, он что-то «полезное» искал там. Он подошёл к Верину. Разговорились. Логашин посетовал:
 – Не знаю, как дальше жить буду. Пособие по безработице в Гаврилов-Яме не могу получить – давно не отмечался на бирже. Ну да, скажу, что всё лето лес рубил.
Немного помолчав, он повторил:
 – Не знаю, как дальше жить буду?
Буквально через несколько дней его не стало. Сестра Ирина, не бывшая пять дней, войдя в дом, увидела брата лежащим неподвижно на кровати, и руки его были сложены на груди. Казалось бы, деревня вздохнула облегчённо с его уходом, но, оказалось, что и на нём деревня держалась. И не только в летние, но и в зимние месяцы в окнах его дома горел свет, и это доказывало, что жива ещё деревня, что дом жилой, а не дачный. И этот свет отодвигал, на какое-то время, переход домов, где жили десятилетиями, а, может, и столетиями родовые деревенские семьи, в разряд деревни дачной.
Но дачникам не столь мил и дорог дом, как постоянным жителям. Им важнее земля, огород. И даже общение другое, в основном их волнует только личное хозяйство, и знают они практически лишь своих ближайших соседей.

КОГДА ЦВЕЛИ ВИШНИ
Родственники Михаила и Сергея Филипповых жили в большом, на четыре окна, доме. Очевидно, отцы их были братья. Старшие в семье Михаил и его жена Екатерина. У них было несколько детей (кажется, пятеро).
Екатерина открывала новое кладбище на «Шалаевской» горе. Но её положили неправильно – не на восток. У них был сын Илья. Говорили, что он сбежал из училища, куда был направлен колхозом. Одна из дочерей Надежда всю жизнь прожила в этом доме. Она ездила в Ярославль на работу в пригородной электричке. Но когда её возраст превысил 70 лет, она решила продать дом. Согласовав это решение с сыном Стасом, который, женившись, уже жил в городе.
Запомнилось, как Стас в детстве, когда ему было лет 10, учился нырять на Лапином пруде. Он настойчиво выполнял, наверное, десятки раз одно и то же. Стас бросался с мостков в тёплую воду жаркого лета 1972 года. Выныривая, забирался на мостки и вновь повторял своё упражнение. А в раннем возрасте дед его Михаил везде сопровождал его, оберегая от возможных и ненужных случаев в жизни.
Сестра Надежды – Нина вышла замуж за Ледянкина. Ледянкины, будто появились в деревне из Великосельской стороны. У них появились двое детей – Женя и Галина. Имя самого Ледянкина забылось, но сам он представляется ярко, как будто видел его вчера. Это был коренастый, степенный человек. Круглое лицо, крутой лоб с залысинами, умные, серьёзные глаза представляются и сейчас. Ходил он – не спеша, и видится он идущим с электрички с работы. Летом он шёл в светлом пиджаке. Жил он почти в конце деревни, и поэтому ему приходилось проходить, идя с работы, почти всю деревню. Шёл он усталой походкой.
Была весна, кажется, 1975 года. В палисадниках необычно пышно расцвели вишни. И вот в самый разгар тёплой весны все узнали в деревне, что Ледянкин внезапно умер. Говорили, что он сильно устал на работе. Пришёл домой вечером и сказал:
 – Ну, и намахался я сегодня кувалдой, аж сердце захолонуло! И в висках стучало. Усталость до сих пор чувствуется, словно пару минут назад отпустил кувалду.
Он прилёг, и сразу же заснул, и больше не проснулся. В то время с каждым покойником в деревне прощались все деревенские. Все приходили в дом и прощались с Ледянкиным. И мы, молодёжь, пришли к его небольшому дому. Но войти не решились, прощались возле дома.
Мы недоумевали, кто-то даже сказал:
 – Умереть весной, когда вся природа оживает и от солнечных дней душа наполняется радостью, как-то нелепо. Тем более он ещё молодой.
И все со страданием посмотрели на дом, темнеющий через вишни, на которые, казалось, опустили белое покрывало.
Как-то уже позже его сын Женя признался:
 – Как обухом топора по голове стукнуло, когда с отцом случилось. Я в эти дни словно пьяный был. А на поминках пытался залить горе водкой. И что же – выпил две бутылки и был не пьян.
Семья Москвиных, если не изменяет память, переехала в Коромыслово из деревни Чернево. Отец семейства – Михаил, сухощавый, подвижный и лёгкий человек среднего роста. Он плотник и ставил дома и дворы, очевидно, по всей округе. Так он ставил двор у Марии Степановны, который и поныне стоит. Поэтому он был известный человек в деревне.
Жена его Ольга – закалённая крестьянским трудом женщина, так её соседка Римма Логашина удивлялась, глядя, как она, не разгибая спины, полет картофель или выбирает выкопанный картофель. А ей было уже за семьдесят. У них два сына (если не ошибаюсь) и две дочери Геля и Катя.
Семья являлась дальними родственниками Москвиных, давно живущих в деревне, о которых выше писалось. Но они почему-то не знались. Отец семейства ещё долго, после переезда, ходил пешком по лесной дороге в Чернево и обратно, улаживая, очевидно, какие-то дела или по зову сердца не мог забыть родную деревню.
Но едва они переехали, как случилась беда – умер, очевидно, младший сын. Как говорили, он долго болел, и ему было едва двадцать лет. И вот вместо новоселья – похороны. Вся деревня вышла на проводы, казалось бы, чужого человека, не успевшего освоиться в деревне. Но загубленная болезнью молодость, не успевшая расцвести, вызвала сострадание у всех жителей деревни. Эта нелепая смерть выдавила слёзы у многих, в том числе и у Верина. О нём говорила потом Татьяна Параунина:
 – А я смотрю, Коля-то плачет…
Золкин – уже пожилой мужчина, появился в деревне вместе с полноватой женой в начале 70-х годов. Они въехали в дом Дуни Балдиной, которая очевидно не вынесла гибели своих близких родственников на железнодорожной станции. Об этом случае говорилось выше. Золкины въехали в опустевший дом, и Мария Степановна говорила о жене Золкина:
 – Золкина? Как же, помню такую фамилию, в роддоме вместе были.
Были ли у них дети, автору неизвестно, только, если были, то они бросили своих родителей. Золкины жили вдвоём. Но внезапно жена умирает. Золкин остаётся один. И, казалось, с потерей жены, он потерял интерес к жизни. Он пытался залить горе вином, но и вино не веселило его душу.
Как-то мы, молодёжь, собрались на лавочке возле дома Алаичевых летним вечером. Золкин шёл по противоположному посаду, не разбирая дороги, и зашёл в такую колею или яму, что не удержался и упал.
У некоторых домов возле палисадников, как водилось, на лавочках сидели старушки. Они-то, увидев, что Золкин не может подняться, крикнули нам:
 – Парни. Да помогите же ему!
Мы, конечно, бросились к нему. Кажется, раза два он предоставлял свой дом нам, молодёжи, и мы собирались в нём, отмечали праздники. Но однажды, кажется, в 1980 году в деревне разнеслась весть:
 – Золкина машиной сбило!
Многие пошли к месту аварии. Золкин лежал на дороге и, казалось, не двигался, в нескольких метрах от него лежали ботинки.
– Если ботинки слетели – то считай – это конец, - сказал Женя Курилов.
Его слова вскоре подтвердились. Золкин скончался. У всех сложилось мнение, что Золкин сам бросился под машину.
В деревне и раньше происходили странные, нелепые несчастные случаи, как говорится, с летальным исходом. Так уже писалось, что один коромысловец по фамилии Чачин построил огромный двор (самый большой когда-то в деревне). Очевидно, это заняло очень много времени и, видя, что до зимы он не успевает построить нормальный дом, он выстроил «зимовку». «Зимовка» - временное жильё, чтобы пережить зиму.
Намереваясь построить хороший крепкий дом на следующий год, Чачин не смог осуществить этот план, так как, купаясь, утонул в Волге, и жена его Анна весь остаток жизни прожила в этом недостроенном доме.
…По странному стечению обстоятельств две женщины из Коромыслова – одна Борисова, вторая – Марфина, работая в Ярославле на башенных кранах, упали вместе с кранами.
…Ещё в раннем детстве Верин слышал рассказ о гибели человека по фамилии Володя Талызин. Он бежал от машины, у которой отказали тормоза и рулевое управление. Или его специально хотели задавить. Он хотел забежать за дерево, но не успел – машина прижала его к дереву.
…Также в детстве говорили о мужичке, который колол дрова. Осколок полена отскочил ему в висок и убил его.
Во многих случаях, как говорят сейчас, сработал человеческий фактор. Так один коромысловец, его звали Саша Балдин, отвоевал и вернулся жив-здоров и даже не ранен. Вскоре он женился. У пары появилась дочь. Но характер у Саши был буйный, и он частенько поднимал на жену руку. Она не выдержала и, забрав дочь, вернулась к родителям, кажется, в деревню Старосёлово. А Саша был водителем машины и как-то, переезжая через бревенчатый мостик (как когда-то в будущем, опрокинется с такого же бревенчатого мостика комбайн Вали Лапина) ручья «Дегтяриха». Он, наверное, много раз проезжал по этому мостику, но в этот раз, (то ли бревно подгнило, то ли разошлись брёвна) колесо заднее провалилось.
Ему бы пройти с километр до ремонтной мастерской колхоза, которую раньше называли МТС, и вызвать тягач или трактор. Но он решил сам выбраться. Он подложил доску под колесо, высунул голову, чтобы видеть, как колесо взберётся на доску. Но он забыл, что, почти касаясь кабины, растёт большая берёза. Саша нажал на педаль газа до отказа, машина быстро выскочила из западни, а вот голова его, как говорили, осталась на берёзе.
Ещё был случай, который сильно напугал Марию Степановну. Возле дома росли три сросшиеся (близко посадили) почти вековые липы. И вот однажды в сильную грозу бежал мужичок. Бежал он очевидно к крыльцу дома Марии Степановны. Но, наверное, её не было дома, и тогда мужичок бросился к липам. Он взглянул на мокрую, густую, блестящую от дождя листву кроны дерева. Она не пропускала косые струи ливня. Мужичок прижался к стволу липы, и в этот момент молния ударила в дерево и поразила мужичка.
С той поры Мария Степановна очень боялась грозы. Она уходила в заднюю часть «моста» (сеней) и уводила нас, детей, с собой. Но нам было интересно посмотреть из окна на это грозное явление природы, происходящее за окном. Мария Степановна звала нас к себе и кричала:
  –- Отойдите, ради Бога, от окон. Молния и через стекло поражает. Так стоял один человек в грозу возле окна…
При каждом ударе грома и освещении молний она произносила:
 – Свят-свят, Господи Иисусе, сохрани нас, Боже!
Молния также поразила пастуха, пасущего коров на поле, но об этом случае практически никто не помнит.

СНЫ
Они и по настоящее время встречаются: Люба Адмиралова (Макарова), Оля Кашина (Белова), Марина Талютина (Иванова), Верин. Они вспоминают людей (иных уже нет) и их поступки. И говорят то, о чём нельзя было во время молодости говорить. Они даже говорят о своих снах.
Так Любе Адмираловой (Макаровой) явился во сне, безвременно ушедший, муж Саша Макаров. Был он весёлый и сказал:
 – Я сейчас с матерью живу и нам нужен холодильник. Я заберу его.
Люба взмолилась:
 – Как же мы с Денисом (сын) без холодильника жить будем?
Оле Кашиной приснился чудесный сон. Будто, находясь в городе Ревде (куда увезла её мать Тамара после гибели отца Николая под колёсами фуры), ей снится, что она в Коромыслове, стоит возле родного дома. Вдруг к ней опускается воздушный шар. В корзине стоит её двоюродный брат Игорь Коротков. Он крикнул ей:
 – Прыгай ко мне, в корзину и мы полетим дальше.
Оля и прыгнула в корзину. Шар стал подниматься. Но тут её осенило:
 – Да мне ещё рано!
И она выпрыгнула из корзины.
Марине Талютиной снились пожары. Эти пожары, как бы предвещали тот пожар, который так испугал её бабушку Марию Фёдоровну. Она чудом спаслась, но ничего с собой вынести из пожарища не смогла.
 
Серафима Бахирева и её муж Степан
 
Игорь Коротков
 
Муза Балдина среди внуков
 
Юра Курилов и Нина Цатова
Верину тоже приснился чудесный сон. Ему, любителю старины и истории своего края, словно открылась неизвестная доселе страничка истории. Будто стоит он в избе перед русской печью. Он рассматривает устье печи, шесток и даже во сне улыбается, вспомнив поговорку Марии Степановны:
 – Всяк сверчок, знай свой шесток!
Вдруг он слышит позвякивание, раздающееся между печью и задней стенкой избы. Он заглядывает в простенок и видит, как опрятная старушка в старинной одежде орудует кочергой в несуществующем подтопке. Увидев его, старушка выпрямляется и, не дожидаясь вопроса Верина, говорит:
 – Я Екатерина Васильевна, мне 200 лет.
Верин, конечно, изумляется, но спешит задать старушке вопрос из истории своего рода, так как понимает, что это его прапрабабушка. Но на ум ничего не приходит. И тут он, взглянув в окно, видит, что проходят мимо дома его соседи Параунины. И он спешит, пока длится сон, спросить бабушку:
 – А в ваше время были Параунины?
Старушка отвечает странно и непонятно:
 – Смотри, вот ветка зелёная, а когда засохнет…
В это время сон прерывается. Так и не узнал Верин жили в деревне Параунины два века назад.
Ещё при жизни Марии Степановны деревню стали покидать люди. Она говорила, наблюдая этот отток:
 – Ничего, ещё вернутся люди, ведь «свято место пусто не бывает». Надо только потерпеть: «Бог терпел и нам велел».

Автор просит извинения у тех читателей-односельчан, которых забыл упомянуть в этой книге.
2013-2018 гг.
;
Для заметок, замечаний и предложений автору
;
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ИЗДАНИЕ

Адмиралов Николай Витальевич

ГУЛЯЛИ ПАРНИ ПО КОРОМЫСЛОВУ


Редактор И.Ю. Широков
Рисунки и фотографии автора
УДК 623.7
ББК 68.53

,
в типографии ООО «Оперативная полиграфия»