Охотники на привале

Год 89. На стене в деревне висел ковёр с изображением "Охотников на привале" Перова. По углам каркаса кровати, примыкавшей к стене с ковром, находилось 4 тяжёлых металлических набалдашника, один из которых удачно отсоединялся. Я любил играть им в руках, а бабушка просила не забыть вернуть на место.

В этот раз я побежал на кухонку рядом за тыквенными семечками, которые потихоньку тырил из белого полотна, завязанного узлом, оставив при этом набалдашник на кровати. Когда я вернулся в столовую, вещи на кровати не оказалось. Я перестал слышать радио под потолком, машины, всегда с грохотом проносившиеся за окном, тоже звука не производили никакого, и стемнело.

В этой тишине звук приближающихся шагов был особенно отчётлив, хлопнула по обыкновению не запертая входная дверь. Пригнувшись в проёме так, что с головы слетела круглая, вся изношенная циммермановская шляпа, в дом вошёл высокий сухощавый господин в рясе священника. "Здравствуйте, священник", — отрекомендовался человек. Я поспешил подать ему с пола шляпу, которая выглядела как-то несуразно к остальной одежде.

"Ну что же вы, — продолжал, помрачнев, посетитель, — непорядок". Он подошёл к кровати, обмуслякал указательный палец во рту и вставил его в отверстие, где должен был находиться набалдашник. "О! Пустота, сын мой. Мы все когда-нибудь ощущали пустоту, — поднял палец вверх. — Подай, что ли, Христа ради, воды, а?"

Вернувшись, я нашёл священника крайне взволнованным, на полу лужа. Заикаясь, он поведал мне, что изображение на ковре как будто бы ожило. Бывалый охотник слева продемонстрировал другим блестящий металлический предмет, который будто бы схватил, протянув руку за пределы двухмерного пространства. "Брехня, Палыч, да и на кой он тебе?" — ухмыльнулся скептик Бессонов посередине. "Вот дичь, допустим, — потрясал он зайцем, — из неё щи, навар, а эта безделица неприменима ни в чём". Кувшинников сконфузился, пошёл к болоту и с досады выбросил набалдашник от железной кровати в воду.

Заканчивая свой горячечный рассказ, священник вытер пот со лба и попросил, если можно, свежее бельё. Я согласительно кивнул ему и направился в залу.

"Штанов нету, кальсоны вам пойдут, изви..." — растворив дверцы, ведущие обратно из залы, договорить я не смог. На полу возле стола с кроватью лежал свёрнутый ковёр, из него торчали ноги. "Михалыч, пли! Ребятёнок за несколько зайцев сойдёт". Дрожащими ручонками я захлопнул дверцы и бросился на пол. Свинцовая дробь изрешетила дверцы, на меня посыпались деревянные обломки, свалилась ручка от комода напротив. "Косой ты, Нагорнов, молодой и необстрелянный, — раздражённо пробухтел Кувшинников, — дай я".

Пока охотники перезаряжали ружьё, я рванул к окну, схватив по пути свинью-копилку, судорожно вывалился наружу и побежал по огороду мимо тыкв и картофеля. Туман ещё не сошёл полностью, и эта дымка придавала картине нереальности, невозможности. Боже мой, спаси и помилуй! Миновав калитку, я ускорился вдоль обмелевшей речушки. Потом через мост и к ж/д вокзалу. От пережитого я старел не по дням, а по минутам. Одежда разорвалась на мне, поэтому я схватил сушившуюся на верёвке простынь и обернулся ею как римской тогой. В поезд сел уже 15-летний юноша. Успокоился я только дома, в городе.

Всякий раз, когда зазывали в деревню погостить, у меня дёргался глаз.

Кровать моя городская, к слову, совершенно другого устройства: на деревянной основе и набалдашников никаких не имеет вовсе.