Выпускной

   Вазы с цветами, загромоздившие весь учительский стол в кабинете номер тридцать восемь (русский язык, литература и ОБЖ), позвякивали в такт музыке. Музыка эта, растеряв по пути все хоть сколько-нибудь высокие частоты, долетала из спортивного зала тремя этажами ниже и гулко била по ушам старую уборщицу бабу Машу. Баба Маша, бормоча под нос “чтоб у вас эта жвачка в жопе застряла”, терла шваброй линолеум возле зеленой доски. 
   Ритм раскатов поменялся на более спокойный, баба Маша отжала дырявую тряпку в ведре. Сейчас ей предстояло змейкой пройтись по всем рядам и выгрести пыль от ботинок очередных, уже трудно вспомнить каких по счету для бабы Маши, выпускников. Подобрав полы засаленного синего фартука, она начала обход.
    Дверь за спиной у бабы Маши приоткрылась, и в класс заглянул Виталик Кефиров, почти прошедшая головная боль учителей и любимец девочек с девятого по одиннадцатый. Убедившись, что в кабинете никого кроме вредной старой уборщицы нет, он осторожно двинулся к своей парте в последнем ряду.
    - Куда по мокрому?! - рявкнула баба Маша, с опозданием заметив вторжение, - А ну-ка!
    - Да тут не мокро, чего орете!
    - Еще не высохло, ослеп, что ли?
    - Да я осторожно, на цыпочках…
    Баба Маша хотела возразить, но не успела - мальчик уже сел за свою парту и начал копаться в рюкзаке, ища что-то.
    - Никакого уважения к старшим, - спокойным, но поучительным тоном сказала баба Маша, отжимая тряпку, - Учителям хамите, друг другу хамите, как дикие...
    Виталик молчал. Стекла в окнах начали дрожать - должно быть, в спортивном зале сделали музыку погромче. Виталик извлек из рюкзака и поставил на стол бутылку “кока-колы”. Пузырьки на поверхности жидкости лопались, не попадая в ритм сотрясающих школу басов.
    - Дикие вы и есть… Что вырастет из вас - бог его знает… А эту дрянь зачем пьешь? - Баба Маша повернулась к Виталику и оперлась на швабру, - Она даже ржавчину разъедает, а ты ее пьешь…
    Виталик открыл бутылку (пшика не последовало) и, резко выдохнув, сделал большой глоток. В висках застучало, по телу прокатилась волна. Немного зазвенело в ушах. Он сидел неподвижно, уперевшись взглядом в бабу Машу. 
    - Чего, молчишь? Ну молчи, молчи… - баба Маша отвернулась и продолжила работу.
    - А это совсем новая вещь, не такая, как раньше - вдруг сказал Виталик, озаренный блестящей идеей, - Тот же вкус, но никаких опасных добавок. Ржавчину не разъедает!
    - Самому-то не смешно? Это же вранье.
    - Да вот, сами попробуйте! - Виталик протянул открытую бутылку уборщице.
    - Вот еще, сам свою гадость пей.
    Виталик пожал плечами и закрутил крышку. Сознание его начало медленно растягиваться, каждый следующий миг как будто наслаивался на предыдущий вместо того, чтобы сменить его; "слишком быстро взяло!”, с трудом констатировал Виталик. Сгорбившаяся под партой рядом с ним баба Маша, занимавшая самый центр его зрения, медленно начала сворачиваться в клубок, в закручивающуюся воронку, в которую захватывались и вливались окружающие предметы - извечные черные кашпо на подоконнике, зеленая полоска классной доски, красная ленточка с надписью то ли “кока-кола”, то ли “выпускник”…
    Виталик зажмурился и, сделав глубокий вдох, попытался остановить воронку. Получилось не сразу, а лишь спустя несколько секунд напряженной концентрации уплывающего в наркотические дали ума; и как только воронка его сознания замедлилась настолько, чтобы он мог скоординировать свое тело двигаться в сторону выхода, Виталик стремительно (так ему казалось) двинулся прочь из класса. Баба Маша только успела заметить его красную ленту, мелькнувшую в дверном проеме.
    “Бестолочи. Каждый год хуже и хуже. Привыкли, что их все облизывают. Родители облизывают, учителя облизывают. Давно надо перестать за ними дерьмо убирать - пришлось бы тогда голубкам и своими руками поработать. Тьфу - плюнь и разотри…”.
    Баба Маша закончила ряд и присела за парту в последнем ряду. Взгляд ее упал на бутылку с красной этикеткой, которую оставил школьник. Баба Маша поняла, что давно хочет пить; открыв с легким пшиком бутылку, она сделала глоток. Она не почувствовала в ржавом горле никакого опасного эффекта и сделала еще три глубоких глотка этого неожиданно вкусного напитка.

    Михаил Сергеевич стоял в дальнем углу зала, прислонившись к задрапированной шведской стенке. Наблюдая за беснующимися под электронную музыку выпускниками, он воображал, кем они станут через пять или десять лет. И почему-то ему, ветерану двух войн, бывшему школьному охраннику, а ныне преподавателю ОБЖ, решительно не нравилось то, что он видел: в его представлении, кроме менеджеров и домохозяек ничего из них вырасти не могло. “Закурить бы”, мечтательно сказал он себе под нос.
    Из задумчивости Михаила Сергеевича выдернуло оживление возле входа - кто-то, кого в стробируемом свете было невозможно рассмотреть издалека, стремительно продвигался в центр круга танцующих, расталкивая всех на пути. Михаил Сергеевич быстрым шагом приблизился к кругу детей и резко остановился, всматриваясь; там, в самом центре, раскручивая над головой свой засаленный синий фартук, залихватски смеясь и двигая толстыми бедрами, отплясывала старая уборщица с третьего этажа. Не до конца веря собственным глазам, учитель ОБЖ попытался поймать взгляд кого-нибудь из детей, но все они смотрели только на бабу Машу, смеясь и аплодируя. “Последний стакан вроде потребил до начала дискотеки, а это уже часа два прошло”, вычислял Михаил Сергеевич.
    Баба Маша тем временем входила в раж. Теперь она приседала и вскакивала, выставляя вперед то одну ногу, то другую, разводя при этом руки в стороны. Музыка была энергичной, и бабе Маше приходилось сильно напрягаться, чтобы поспевать за темпом.
    Кто-то из взрослых с противоположной стороны хотел было протиснуться в круг, чтобы увести танцующую бабушку, но дети не пропустили - пусть мол танцует, не мешайте. Тем временем, баба Маша выбросила кому-то из круга свой фартук, оставшись в растянутых на коленках домашних штанах и свитере с высоким горлом. Ее сияющее в свете прожекторов лицо блестело от пота, глаза стреляли в разные стороны, руки следовали движениям загадочного цыганского обряда. Почувствовав, что темп оглушающей музыки постепенно замедлился, баба Маша принялась выхаживать вдоль круга детей, поддерживающих ее соло выкриками и аплодисментами. Ведущий объявил медленный танец, и баба Маша, ни на секунду ни замешкавшись, схватила за руку ближайшего к ней мальчишку и прижала к себе. Все окружающие загоготали, однако самому мальчику было явно не по себе - ростом он был на целую голову выше этой странной бабушки, и она крепко обхватила его, положив голову ему на грудь. Спустя мгновение он почувствовал, что они не просто стояли - бабушка легонько переступала с ноги на ногу, ведя его в медленном танце. Страх на лице мальчика стал совсем уже отчетливым, и он явно искал глазами хоть кого-то, кто мог бы ему помочь.
    Михаил Сергеевич понял, что медлить больше нельзя. Он протиснулся между двумя девушками, успев оценить про себя захватывающие дух округлости их открытых плечей, и вошел в круг. Баба Маша, крепко обхватив побелевшего мальчишку, смотрела ему в глаза снизу вверх и что-то говорила; слов было не разобрать. Михаил Сергеевич твердо взял бабу Машу за руку и потащил из круга; та, неспособная сопротивляться, кричала что-то освобожденному мальчонке. Последнее, что она услышала перед тем, как потерять сознание, были бурные овации в ее честь, перекрывшие финальные аккорды медленного танца.

    Трубы в мужском туалете на третьем этаже как обычно гудели. В дверь ввалились двое выпускников в плохо подогнанных костюмчиках. Первый из них, повыше, не мог прекратить хохотать; второй же был бледен и молчал. Сели на подоконник.
    - Я конечно воображал, что мы узнаем о чьей-то интрижке на выпускном, но чтобы о вас с этой злой бабкой… - едва успел проговорить первый перед новым приступом смеха.
    Бледный молчал. Первый продолжил:
    - А что она тебе, говорила что-то? Шептала нежные слова?
    - Да что-то говорила, я не разобрал… Вроде про “наконец-то ты за мной вернулся”.
    - Что?
     - Еще типа “я тебя давно жду”.
    - Хрена себе. Так у вас это уже давно?
Новый приступ смеха.
    - Хорош, а? По-моему, она меня с кем-то перепутала.
    - С кем?
    - Не знаю. Она вроде еще имя какое-то назвала, “Саша" типа.
    - Ну ты б сказал, что ты не Саша. Точнее, что Саша - это не ты. Может это ее муж?
    - Да я откуда знаю?
    - Ну да, для тебя и муж не проблема, подвинется…
    - Хорош, говорю!
    Из дальней кабинки послышался грохот упавшего тела. Мальчики переглянулись, бледный громко спросил: “Кто там?”. Ответа не последовало. Бледный кивнул высокому на дверь и сказал тихо: “Иди посмотри!”
    Высокий парень медленно приблизился к средней кабинке (остальные две были открыты) и постучал. Снова без ответа. Тогда он нагнулся, чтобы посмотреть в кабинку через щель, и увидел ноги сидящего на унитазе человека. Он снова постучал и снова не получил ответа. Тогда он схватился руками для верхний край высокой двери и подтянулся, заглядывая в кабинку. Развалившись и раскинув руки в стороны, с глупой улыбкой на лице и грязными пятнами на красной ленте, без движения лежал на унитазе сердцеед и мучитель учителей Виталик Кефиров.