Далёкое близко

,                - Вот копаешься, копаешься ты в этой земле, и сам туда уйдешь, - с ехидцей заметил сосед со второго этажа. Можно было бы ответить:  "какой толк от того, что вы пьянствуете каждый день, а я цветы здесь посажу или дерево, и кому будет от этого плохо?". Но Бах промолчал, не обращая внимания на его слова, и продолжал расчищать от битого кирпича, щебня, песка, осколков стекла и застывшего брошенного цемента приямок на бетонной площадке перед домом. Этому занятию он мог уделять всего пару часов в день, и потому работа двигалась медленно.               
               
 Но сегодня Баху повезло, увидев в окно усердно копающегося в земле человека,
Самуил Ильич, собиравшийся на базар,  снял со стены альпинистскую кирку, прихватил пластиковое ведерко для яиц, вышел во двор, и подошел к приямку.               
               
 - Молодой человек, попробуйте копнуть этой штукой. Удобный для такого дела инструмент!               
 Бах глянул на подошедшего старика, поздоровался и ответил:               
        - Спасибо большое, да, с киркой легче будет копать.               
        - Вы, наверное, хотите здесь посадить что-то?               
        - Не знаю, - может ирисы, или несколько кустов сирени.               
        - Сирень будут рвать, - заметил старик.               
        - Пусть себе рвут. Это же будут влюбленные, или кому уж очень нравится сирень.               
 Старику понравился ответ парня.               
        - Вы делаете богоугодное  дело.               
        - Почему? Я просто от души.                               
        - Богу угодно, чтобы человек делал, что – либо не ради корысти, а по велению души.  Жаль, я не могу вам помочь. Радикулит. Простите, мне на рынок надо сбегать. Насчет кирки не беспокойтесь. Закончите работу, тогда и занесете. Второй подъезд, первый этаж налево.               
               
 Легко шагая для своего возраста, старик скрылся за углом дома.               
               
  Бах жил в первом подъезде на первом этаже справа и иногда замечал его, проходящего мимо балкона, под руку с женщиной. Высокая, крупная, розовощёкая, с блестящими слегка выступающими тёмными глазами, чопорная на первый взгляд, она выглядела явно моложе сопровождавшего её мужчины.
               
 Через несколько дней, Бах, наконец, расчистил приямок, заполнил чистой землёй и огородил штакетником, затем переоделся, вычистил кирку и направился к ее владельцу. Сосед встретил его на лестничной площадке у открытой двери.               
 - Я с балкона заметил, что вы идете. Здравствуйте! -  ответил он на приветствие.
 - Заходите.               
Бах нерешительно переступил порог, и, похвалив кирку, протянул её хозяину.               
        - Полезная штучка, - согласился старик, поставив кирку в углу прихожей. Хотите выпить винца?               
        - Я не против.               
        - Тогда проходите, не стесняйтесь. Я один дома.               
                В небольшой комнате было свежо, чисто и  кроме занавесей на окнах и стола с несколькими стульями ничего не было.               
        - Присаживайтесь, я сейчас, - указал на стул  старик и прошел в смежную, видимо спальную комнату.               
        В открытую дверь было видно, как он, подвинув к себе бутыль, стоявшую под кроватью, засунул в горлышко тонкий шланг и цедил в графин вино. Наполнив графин, он прошел на кухню, взял два стакана, вернулся, и сел за стол, напротив гостя.               
               
 - Давайте знакомиться? - Вопросительно сказал он, разливая в стаканы вино. - Меня зовут Самуил Ильич.               
       - А меня Бах.               
Старик взглянул на гостя.               
       - Бах, говорите. Очень звучное имя.               
Бах почувствовал иронию.               
       - Это с детства. Меня все так звали, кроме родителей.               
       - А как родители звали?               
       - Бахтиёр. Означает счастливый. Я родился весной сорок пятого.               
       - Конечно, счастливый, коль родились в дни Победы. Ваш отец воевал?               
       - Воевал, но не долго. Под Москвой он получил тяжелое ранение, и потом по госпиталям. Врачи никак не могли извлечь осколок, застрявший около сердца.               
       - Простите, ваш отец, он живой сейчас?               
         - Нет, сейчас нет отца. У него была инвалидность после ранения, больное сердце. В итоге обширный  инфаркт.               
                - У нас в роте были  узбеки. По началу, не в обиду вам будет сказано, они собирались вокруг убитого и молились, прежде чем похоронить. Немцы, увидев скопление, бомбили повторно. Много было жертв. Командир запретил им это делать. Они возмутились было, а потом стали благодарить. Я в Молдавии вступил в красную армию, а ваш отец из далёкого Узбекистана. В годы войны, мы все были вместе. Только это единство и спасло нас. Выпьем за Победу.               
                Собеседники выпили налитое вино.               
         - Позволь я буду звать тебя Бахтиёром, - переходя на ты, сказал Самуил Ильич. - Это наполненное смыслом имя, а Бах - пустой звук. Да еще претенциозный.               
         - Я по привычке, - оправдывался Бах, - Самуил Ильич, а вы долго были на фронте?               
         - С первых дней и до победы.               
         - Всю войну прошли и остались живы. Получается и вы Бахтиер!               
 Самуил Ильич улыбнулся.               
 - Да, мне повезло, если можно так сказать... В начале войны мы отступали. Убегали на своих двоих, а преследовали  нас  моторизованные войска. Ночью спали четыре часа, и опять в отступление скорым маршем, а то и бегом, когда слышалось тарахтение мотоциклов. Привалы позволялись на корточках, по десять минут через два часа. Мы бежали и думали об одном - когда же наступит вечер? Ровно в шесть немцы прекращали наступление. У них заканчивался рабочий день, и для нас наступал час отдыха. С их стороны  доносилась патефонная музыка, самодовольные возгласы. Танцы они устраивали, если бабы были. А мы спешили обмотки перемотать, или портянки у кого были сапоги. Полежишь с полчаса на земле и опять команда: "Встать! Построиться в три шеренги! Шагом марш!". И до двенадцати ночи топали без оглядки, чтобы зарезервировать время на завтрашний день и отойти подальше, пока опять немцы не подступят.               
 Как-то утром, чтобы сократить путь, мы пошли чистым полем на Житомир. У меня вдруг прихватил живот. Я отбежал вперед, чтобы не отстать, к какому-то полуразрушенному строению, присмотрел укромное место и только пристроился, как слышу, тревожный, нарастающий гул, и в небе появились немецкие самолеты. Они пролетали над нами спокойно, даже крыльями махали, мол, не бойтесь - не тронем, а потом развернулись и на бреющем полёте стали косить нас из пулемётов. Волна за волной, самолёты проносились так низко, что я запомнил улыбающееся лицо пилота. Они охотились за каждым, кто пытался встать с земли. Меня засыпало обломками крыши. Когда все стихло, я пошевелил пальцами рук  ног - всё на месте, и подумал: « Ну, кончилось. Пронесло!».  Кто мог, стали подниматься. Командир, весь в крови, кричит: "Встать в строй! Всем кто на ногах, встать в строй!" Мы собрались в линию около  него. "По порядку рассчитайсь!" Последний, из стоявших в ряду, был тридцать первым. До налёта, нас было сто восемьдесят новобранцев. "Раненных собрать под  деревом. Убитых схоронить в общей могиле. И быстро, быстро, быстро!
 "- Только начали присыпать могилу - слышим, опять мотоциклы. Всё побросали и бегом к ближайшему перелеску. Раненных оставили... Среди них был мой друг…               
               
 Самуил Ильич прервался. Стал слышен ход часов в спальне. Бахтиер наполнил стаканы. Оба, молча, выпили.               
               
 - Самуил Ильич, а не возникало желание: - умирать, так с музыкой и дать бой фашистам?               
        - Чем дать бой? Только в Житомире нас должны были вооружить. С голыми руками против пулемётов? Нас бы пленили и отправили в Германию работать на них же.               
 - У вас, наверное, много боевых орденов? - спросил Бах.               
        - Ни одного.               
        - Почему?               
        - Сам отказывался. Я воевал не за Сталина и за Родину, а с фашизмом как таковым.               
        - В те времена за такое могли и к вышке приговорить.               
        -Комбат так и говорил: «не за Сталина значит, не за Родину.
 Расстрелять бы тебя сволочь, да знаю, смерть тебе нипочём. Иди, воюй дальше - поборник всеобщего счастья».               
               
 Неожиданно раздался дверной звонок.               
        - Это дочь с работы пришла. Сиди, я сам открою.               
        Самуил Ильич, пошёл открывать дверь. Бах поднялся за ним, собираясь уходить,но в комнату вошла та самая женщина, которая шла как-то под руку со стариком.               
       - Ой, у нас гости, - весело сказала она.               
       - Познакомься, пожалуйста - это Бахтиёр, наш сосед через стенку.               
       - Очень приятно. А я Лиза. Елизавета Самуиловна, - поправилась она. - Я знаю, что вы любите классическую музыку. Мы слышим её иногда, через стенку.               
       Извините, не думал, что у вас будет слышно, я перенесу проигрыватель от стены.               
        - Что вы! Не надо. Классика, если звучит не громко, совсем не мешает. Правда, папа? - сказала Елизавета Самуиловна и прошла в спальню.               
               
 - Бахтиёр, мы живём в этом доме уже с полгода, но как-то не замечали тебя.               
        - Я недавно с армии вернулся.               
        - Сколько служил?               
        - Три года.               
        - А я думал, откуда в тебе такая сдержанность. Службу, значит, познал солдатскую.               
        - Пришлось. Можно, я пойду.               
         Самуил Ильич проводил гостя к двери.               
        - Ну ладно, договорим в следующий раз. Тебе понравилось вино? Заходи, если захочешь выпить…               
               
 - Как тебе наш сосед? - спросил у дочери Самуил Ильич, проводив Бахтиёра. - Полгода до этой делянки никому дела не было, а он сам её перелопатил, и хочет посадить цветы. Здесь есть трудолюбие и бескорыстность, а это, я тебе скажу, ценнейшие качества в человеке.               
        - Папа, признайся, прежде всего, тебе нравится, что он внимательно тебя выслушивает.               
        - Разве это плохо. Умеющий слушать да слышит. Этот человек, долгих лет ему жизни, много полезного почерпнёт от меня. И армию он прошел. А служба солдатская, хоть и в мирное время - не сахар. На такого можно положиться.               
                …Родство душ, сходство интересов или свойственная обеим искренность и открытость быстро сблизили соседей. Бахтиер опекал старика, помогал в быту, если возникала необходимость. Частенько Самуил Ильич, предварительно созвонившись, наведывался к Бахтиеру сыграть партию в шахматы, выбрать книжку или послушать музыку. В этот день он, явился нежданно, не предупредив и коротко сказал:               
        - Ушанкин умер, сосед мой. Народу мало. Надо бы проводить старика в последний путь.               
        - Во сколько выносят? - спросил Бахтиер.               
        - В два часа.               
        - Я сейчас, оденусь и выйду.               
               
  Когда Бахтиер вышел, в чистом весеннем небе  ярко светило солнце. Почки на ветвях тополей набухли от прилива соков. Где-то, вовсю насвистывал дрозд. Не верилось, что в такой день могут быть похороны. В такой день, казалось, человек может только родиться, но стоявший под тополями ЗИЛ, с открытым задним бортом, будто притихший в ожидании, когда погрузят на него умершего человека, напоминал, что Провидение вводит нас в мир и уводит из него, ни с кем и ни с чем не считаясь.               
                Бахтиер подошел к Самуилу Ильичу, сидевшему на лавке около подъезда. Старик подвинулся, приглашая присесть, и спросил:               
        - Ты знал покойного?               
        - Фамилия знакомая. У нас на улице был дядя Петя Ушанкин. Высокого роста, лицо морщинистое, суровое и маленькие острые глаза.  Его как звали?               
        - Петром, Петром Ивановичем.               
        - Отчества его я не знаю. Если это он - дядя Петя, то мне хорошо знакома вся его семья. У него было четверо детей, две дочери и сыновья.               
        - Он значит. Все они сегодня собрались - дочери и сыновья. Я думал, придут или нет.               
        - Дети - и не придут на похороны отца?- Удивленно сказал Бахтиёр.               
        - Насчет сыновей я не сомневался, а дочери могли не прийти.               
               
 Бахтиёр, хотел спросить почему, но к подъезду вышла женщина в чёрной косынке и пригласила зайти желающих попрощаться с покойным.               
               
  В тесной прихожке квартиры было занавешено зеркало, лампочка выключена. Свет проникал из открытой двери комнаты, где вдоль стен у гроба стояли дети покойного, которых Бахтиёр сразу узнал и несколько женщин в траурных косынках. Одна из них, что-то шепнула на ухо старшему сыну, Юра подошел к изголовью отца, помолчал, склонив голову, на щеке его появилась слеза, он резко смахнул её, выпрямился и шагнул в сторону. Обе сестры подошли к отцу вместе. Люба погладила голову покойного, поцеловала и дрогнувшим голосом сказала:               
        - Прости нас папа.                Младшая дочь, Маня, обняла сестру, и обе зарыдали.               
        Саша, ровесник Бахтиёра, озорной и хитроватый в детстве, ничего не говорил, но и не отходил от гроба, будто что-то внимательно изучая или мысленно общаясь с отцом.               
               
  - Выносить пора, - сказала пожилая женщина Самуилу Ильичу. - Он тяжёлый сейчас, осторожнее.               
        Четверо мужчин с трудом вынесли гроб с покойным на  лестничную площадку. Спускавшиеся сверху двое незнакомых людей, спешно подхватили гроб, и помогли донести  до машины.               
        - Рахмат, - поблагодарил их Юра, приложив руку к груди, и глянув на Бахтиёра спросил:             
        - Ты поедешь на кладбище?               
        - Поеду, и старик сосед то же.               
        - Садись с ним в кабину.               
                До кладбища на окраине города, на низкой скорости, ехали долго. Бахтиёр, спросил о конфликте, между Петром Ивановичем и его детьми. Оказалось, жена покойного много лет лежала парализованной, и уже два года, как умерла. Старик остался один. Дети, хотя у каждого была семья, не забывали его, делали закупки, следили за квартирой. Младшая дочь Маня, не счастливая в браке, подумывала уйти от мужа и перейти жить к отцу. Она сказала об этом сестре, Люба посоветовалась с братьями. Зная деспотичный характер Маниного мужа, поднимавшего на любимую сестрёнку руку, братья одобрили её намерение. Никто не ожидал, что отец воспротивится этому. Он сказал, что сам собирается обустроить свою жизнь, и Маня ему в доме не нужна, мол, две женщины на одной кухне не уживутся. Люба стала увещевать отца:               
        - "Не лучше ли  подумать о судьбе дочери, а не жениться на старости лет".               
        Старик стоял на своём, и дочери, обидевшись, перестали его посещать.
 Некоторое время и сыновья не появлялись, но, похоже, одумались и стали, как прежде, наведываться к отцу.               
        - Надо сказать, - заметил Самуил Ильич, - что старик семь лет добросовестно ухаживал за женой, и лишь через год, после её смерти, вспомнил о первой своей любви.               
        - Старая любовь, говорят, не ржавеет.               
        - Может и не ржавеет, но, скажи, кто как не отец родной, обязан думать о своей дочери. Моя Лиза, росла без матери с двух лет. С тех пор я и не думал о женитьбе.               
       - И всю жизнь жили бобылем?               
       - Женился как-то. Месяцев пять прожили. Лиза молчала все, но однажды обняла меня, и, не выдержав, разрыдалась. Спрашиваю: - "Доченька, что с тобой?" - и она рассказала обо всём, что вытворяет с ней мачеха в мое отсутствие.               
Я прогнал мачеху и зарекся жениться, пока Лизу не выдам.               
       - Она, до сих пор не замужем?               
       - Ты же знаешь - характер у неё золотой, а выглядит такой строгой - не подступишься. Вот и не сошлась в молодости, вовремя не вышла замуж, а теперь об этом и думать не хочет. Сказать бы, - ты хоть внука бы сообразила, да язык не поворачивается. Сама должна понимать...               
 - Без женщины вам, тоже, наверное, не просто.               
      - Почему "без" - была у меня вдовушка. Я был приходящим, как сейчас говорят, воскресным мужем. Она не обижалась. Я и её кормил, и детей помог поднять. Сапожное дело прибыльное. У меня артель была небольшая, подпольная.            Не понять мне эту советскую власть: при Сталине, артели процветали, он их не трогал. И артельщикам хорошо и народу. Артельщики снимали тот самый дефицит, который душил страну. Тут Никита Хрущев, взошёл на небосводе, и запретил артельное производство. Думал, они издохнут тут же, а они ушли в подполье, которые ухитрились, конечно. Между прочим, сосед, рассказывал, что при Сталине тоже держал артель. Они производили паклю, верёвки, даже канаты корабельные.               
        - Дядя Петя, женился всё-таки, или не успел?               
        - Успел, год вместе прожили. На той, что звала проститься, дородная такая, она едет с нами на верху, в кузове. Сейчас бы, как раз, дочери младшей занять квартиру, да не получится. "Первая любовь" и брак ухитрилась оформить и прописаться. Так что она теперь единовластная хозяйка.               
               
  Машина незаметно подъехала к кладбищу и остановилась. По обе стороны ворот, вдоль забора, сидели продавщицы цветов, в лавочках выставлена религиозная литература, крестики и различная погребальная утварь. Рядом стояли рекламные щиты с фотографиями надгробий, от помпезных скульптур до скромных плит с портретной насечкой.               
               
 Двое сыновей, спрыгнули с машины, купили венок с надписью на чёрной ленте: "Дорогому отцу, от любящих и скорбящих детей"; купили цветы и передали все на борт. Затем предъявили справку об оплате погребальных услуг, и сторож, не спеша, отворил ворота.                Машина поехала по широкой аллее с плотно подступившими к ней захоронениями и остановилась у соборной церкви. Сухощавый человек, в чёрной рясе и длинными волосами, стянутыми у затылка, велел отнести усопшего в церквушку, стоявшую поодаль в гуще деревьев, а машине отъехать за пределы кладбища.               
               
 В прохладном полумраке церкви, ровным рядочком на табуретах стояло уже три гроба. Петр Иванович был четвёртым. Незаметно появившийся священник сказал, что присутствующим надо возжечь свечку, подсказал, где взять их и куда следует положить огарок.                Люди торопливо двинулись к лотку с тонкими свечами, будто боясь задержать церемонию отпевания или беспокоясь, что свечей не хватит на всех.               
                Бахтиер не был верующим человеком. Ему казалось, что окружающие чувствуют это, и чтобы не смущать готовившихся к печальному обряду людей, незаметно, вышел на воздух.               
               
 После полутёмного церковного помещения, пропахшего густым, тяжёлым запахом ладана, лучи солнца приятно слепили глаза, отблёскивали на позолоченной луковице соборной церкви. В бархатных ветвях деревьев, с распускающимися почками, верещали пичужки. "Покинем свет, а миру хоть бы что..." - вспомнилась Бахтиёру строка Омара Хайяма. «...И всё же, разве не счастье, пусть и не долго, быть участником и созерцателем такого уникального вселенского явления, как  жизнь!»               
               
 Пережидая отпевание, Бахтиер решил пройтись по кладбищу, в надежде выйти к могилке давно погибшего школьного друга. Памятники и надгробия, местами так густо заросшие деревьями, что невозможно было пройти, по-своему говорили об умершем, и о тех, кто его похоронил. В основном, могилки простые - оградка, холмик, крест. Ближе к центральной аллее чаще встречались высокие скульптуры из дорогих пород гранита, мрамора и вычурными чугунными ограждениями.               
 «Чем просвещеннее  человек, тем проще памятник. - Чехову, например, на Новодевичьем, или земляной холмик в Ясной поляне», - подумал Бахтиёр.               
               
 Так и не найдя, среди зарослей, могилку друга и не зная, как долго может длиться отпевание, он решил вернуться к церквушке. Осторожно пробираясь по заросшим травой и кустарниками тропинкам, он, неожиданно, увидел своего соседа, внимательно разглядывавшего какой то памятник.               
       - Самуил Ильич, вы разве не в церкви? - подойдя ближе, спросил Бахтиёр               
       - Да что мне там делать. Вот, ходил, подыскивал себе местечко. Пойдём, присядем, у нас ещё есть время.               
               
 Со скамейки, которую они выбрали, была видна площадка и вход в церковь. Здесь можно было спокойно отдохнуть, не боясь упустить завершение церемонии.               
        - Вам, пожалуй, надо бы присутствовать при отпевании, - заметил Бахтиёр.               
        - Это почему?               
        - Все - таки, человека препровождают в мир иной, на встречу с Богом. Ну и прощание последнее. Я вышел из церкви, как неверующий. Неприлично, наверное, быть участником религиозного обряда без веры.               
        - А я, по-твоему, религиозный фанатик. Насчет же Бога, скажу тебе прямо - пошел ка он ...
        Самуил Ильич коротко и ясно выругался.  Бахтиёр смутился:               
        - Я бы поостерегся, материться на Бога. А вдруг он есть, и вы предстанете перед ним?               
        - Во первых, никакого Бога нет. А если есть, и я его встречу, то плюну ему в лицо!               
        Бахтиёр хотел было сказать, что не стоит, все-таки, но из церкви стали выходить люди.               
        - Пойдём, пойдём. Наша помощь нужна там. Отпевание отпеванием, а помогать человеку надо. Это дело святое.               
               
 Похороны, как всегда, прошли спешно. Могильщики заколотили гвоздями крышку, спустили на веревках гроб в заранее выкопанную яму и в четыре руки быстро её засыпали. Когда на холмике свеженасыпанной земли установили деревянный крест, поставили венок и разложили цветы, старший сын обратился к присутствующим:               
       - Прошу вас, не откажите  помянуть с нами отца.               
                …Поминки провели в той же комнате, откуда проводили покойного. Самуил Ильич высказался первым, вспомнил о многолетнем терпеливом уходе за умершей женой, добрососедских отношениях с покинувшим нас, пожелал детям, что бы жили в любви и согласии, и, выпив рюмочку водки, попросил присутствующих разрешить пойти к себе. Уходя, он шепнул Бахтиёру: - загляни ко мне.               
               
 Закончив ритуальный обед, и сказав,  добрые слово о покойном, люди стали расходиться. Новоявленная вдова пошла провожать никому неизвестную то-ли подругу, то-ли родственницу.               
       - Бах, пойдем к нам, поговорим, давно не виделись - предложил Саша.                На балконе собралась семья Петра Ивановича. Люба, пестовавшая Баха с младенческих лет, смотрела на него глазами родительницы, или любящей сестры.               
       - Тебя так долго не было видно. Говорили, что ты в армии. Давно вернулся?               
       - В начале марта.               
       - Бах, ты помнишь, как я брала тебя с собой в школу?               
       - Конечно. Я все помню.               
               
 Люба всколыхнула ранние, счастливые воспоминания, но говорить сейчас о радостном, было неудобно, и Бахтиёр спросил:               
       - А что случилось с отцом?               
       - Воспаление легких, - ответил Юра. - Врачи перестарались. Надо было не спеша, а они сразу по пять уколов в день. Сердце не выдержало.               
       - Всё в руках Божьих, - заметила Маня. - Может и не виноваты врачи.      
       Люба, - обратилась она к сестре, - мне пора. Ты же знаешь, какой он. Ребята, извините, мне домой надо.               
       - Иди, не переживай. Хорошо, что пришла сегодня, - сказал Юра.          
      Когда сестрёнка ушла, в Любе опять вспыхнула обида за нее.               
       - Вот, скажи Бах, справедливо поступил отец? Зачем было в таком возрасте жениться. И прожил то он с ней без году неделю. Сейчас бы Маня ушла от своего тирана, да некуда.               
        - Дядя Петя, как-то говорил моей сестре - вспомнил Бахтиер:               
        - Запомни дочка, вышла замуж - терпи, но детей расти. Ваш отец был человеком старых традиций. Мне кажется, дядя Петя не отворачивался от Марии. Он просто не допускал развода да ещё с тремя детьми. А в любви винить, по-моему, никого нельзя - так уж человек устроен.               
        - В любви его никто и не винит, но если не о Мане, то о нас бы подумал. Он же знал, какая тяжёлая сейчас жизнь. Мы всей семьёй поднимали и содержали старый дом. Всегда заботились о родителях. А теперь оказалось, что мы никакого отношения к квартире, полученной за счёт старого нашего дома, не имеем. Я просила её, по человечески: - «если будете продавать, поделите деньги поровну на пять человек», это же справедливо, а она и слышать не хочет.               
               
 - Вон…  топает. Легка на помине! - предупредил  Саша.               
        Люба и братья встали со стола. Бахтиёр, не желая оказаться лишним в конфликтной ситуации, стал прощаться.               
        - Я живу в соседнем доме, в пятом, там много наших. Заходи как-нибудь, Бах, - пригласила, прощаясь, Люба.               
               
 Бахтиёра тревожил незаконченный разговор на кладбище, но он не зашёл сегодня к соседу, подумав: "Лиза, наверное, уже дома. Да и Самуилу Ильичу не мешает успокоиться - не зря он так ополчился на Бога».               
               
        На другой день, заглянув к соседу Бахтиёр, начал без обиняков:               
        - Самуил Ильич, вы  вчера так налетели на Всевышнего.               
        - Да нет никакого Всевышнего. Старик, поставил на стол, приготовленное с вчерашнего дня вино.  - Присаживайся. Сходу на этот вопрос не ответишь. Тайна есть - согласен, но тайна у каждого своя, а Всевышний, особенно в Христианстве, конкретен. С тайной ничего не поделаешь - каждый её по - своему разумеет. А конкретика в столь сложном вопросе смешна. Непорочное зачатие, богочеловек, воскрешение из мертвых. Если не ложь, то сказки все это.               
        - Самуил Ильич, вы атеист?               
        - Да какой я атеист. Человек истинно верующий, или, как говорят  с "Богом в голове", мне ближе, чем безбожник, позволяющий себе всякую мерзость. Я отверг Яхве и, если в этом мой грех, пусть он карает меня, но я не откажусь ни от единого слова в его адрес, которые тебя так взволновали. Мой Бог, это - Великая Тайна. Не скажешь - верю, но безысходно стою перед ней, восторгаясь и страшась извечных непознанных законов, которым подчинены все и вся.               
         - В вашем отрицании Бога сквозит гнев и злоба, будто Он совершил нечто такое, что вы не можете простить.               
               
 Самуил Ильич, долго молчал, дымя сигаретой, у открытой форточки.    
        - Я никогда не говорил об этом, никому. Даже Лизе. Боюсь, как бы эта боль и ненависть не вселились в неё. Помнишь, ты говорил как-то, что если бы родился на Украине, не променял бы её ни на какую другую страну? Так я, можно сказать, там родился. Молдавия                граничит с Украиной. Климат и природа такие же, как и там, где тебе пришлось служить. Но Кодры это особое место. Тебе не доводилось бывать там?               
          - Нет, не пришлось. У меня в армии друг был, румын Ивон, из Кодр. Как он скучал по своей  Кэрэлаш! Он вспоминал о ручных белках и косулях, об аистах на крыше, озерах прячущихся в лесной чаще. Сам Ивон, был настолько совестлив и чист душой, что был для меня человеком из сказки.               
          - А я родился в Пырлицах, в нескольких верстах от Кэрэлаша. Мы ездили к ним за сбруей и сапогами. Кэрэлашцы из кожи чего только не выделывали. Летом, с дороги, не видать было этой деревеньки, прячущейся под деревьями, как гриб в траве. А они к нам приезжали за мёдом. Наш мёд далеко славился, даже из Кишинёва приезжали с товаром на обмен. Косули, белки, зайчишки не боялись людей, да мы и не занимались охотой, как и Кэрэлашцы. Только под зиму, валили кабана. Дичь - это дичь. Мясо душистое, ни с чем не перепутаешь, а сало, подмерзшее - это я тебе скажу, царская снедь!               
        - Вы жили, чуть - ли ни при первобытном коммунизме.               
        - Пожалуй. Кроме кузницы, я не помню какого-либо производства. Огороды, сады, пчёлы, хозяйство приусадебное - этим жила община. Нужды ни в чём не было. Трудиться, конечно, приходилось, но без труда и жизнь не сладка. Семья моя была набожной, отец служил раввином. С малых лет, он брал меня с собой в синагогу. От дома мы шли по тропинке вдоль речушки,  изредка мелькавшей на перекатах, и тут же прятавшейся в цветах и травах. Над цветами вдоль речки, и под липовой рощей на холме, где стояла синагога, всюду слышалось жужжание пчёл, пение птиц. В душе была умиротворённость и никаких сомнений в голове. Я искренне, с детской доверчивостью, любил Бога, как вечного отца нашего и творца всего на свете. До тринадцати лет, когда мальчиков, в праздничной обстановке, впервые подводят к Торе для чтения, я знал эту книгу наизусть, хотя чтение Торы по памяти запрещено, что бы ни пробежала какая ошибка. Когда отец умер,  община, а это - почти все население Пырлиц, единодушно признала Раввином меня. Я казался им олицетворением отца, и на себе почувствовал всю любовь, которую они питали к прежнему своему пастору. Несколько лет жизнь в Пырлицах текла счастливо, как и при отце, пока в Синагоге не появилась семья евреев бежавших из Польши. Через пару дней они уехали куда-то вглубь страны, но своими рассказами они успели посеять в прихожанах тревогу. В сердца людей проник страх. Не скажу, что это не коснулась меня. Но я был раввином, и мне не составляло труда очистить свою душу от сомнений. Они поверили вместе со мной, что нация, давшая миру таких писателей, поэтов, философов, ученных, не позволит поставить себя на колени и фюрер будет отстранён от власти. "Будем крепки духом, - проповедовал я, - верны законам и учению Торы, и Бог нас не оставит. Под крышей синагоги Бог не оставит нас, и защитит от всякой беды". Мне верили. Из Пырлиц не бежала ни одна еврейская семья.               
               
  Весной сорок первого, когда установилась теплая погода, жена, как всегда высадила картошку, огурцы, помидоры, посеяла зелень. Она преподавала ботанику и ухаживала за посадкой со знанием  дела, разговаривала  с растениями, как с живыми существами. Любо было смотреть и слушать её. Летом, в школьные каникулы, она не выходила из огорода. Где-то надо прополоть, подвязать куст, подсыпать навоз, полить. В тот день… я, как обычно, поцеловал её, уходя на службу, - Самуил Ильич, застонал, обхватив голову руками, и с трудом  успокоившись, продолжил: - И уже вышел к тропе, ведущей к речке, но почему-то вернулся, обнял её и долго не отпускал.               
        - Ну ладно, ладно иди уже, нельзя так, - отстранилась она.               
        А у самой на глазах слезы....               
               
 После утренней молитвы я, по возможности, обходил семьи прихожан, что бы знать, как живёт паства, какие у кого проблемы, но в тот день меня неодолимо тянуло домой.               
                Я вернулся с синагоги, переоделся и вышел на крыльцо. Дорочка, с младенцем на руках, как обычно, была на огороде. Я направился к ней и вдруг, во двор, с криками "юде! юде!" влетели немецкие мотоциклетки. Офицер с пистолетом выпрыгнул с люльки, подбежал к жене, выдернул ребенка за ножки, и ударил головкой об пень. Не помня себя, я схватил Лизу и бросился в подсолнухи. Они стреляли в след. Я повернулся, чтобы увидеть, что с Дорой и пуля попала мне в руку. Самуил Ильич засучил рукав, - Видишь вмятину? Пуля летела косо и застряла в кости. Это и спасло Лизу. Пусть я был грешен, и жена моя могла быть грешна, но шестимесячный ребёнок, скажи мне, когда и в чем он мог провиниться перед Богом?               
               
 Бахтиёр сидел потрясённый и молчал, отводя влажные глаза.               
       - Не переживай, дорогой, не принимай близко к сердцу, - стал успокаивать его Самуил Ильич. 
       - Такая вот она жизнь... Просто, не следует обманываться насчет рая и ада, там на небесах. Если и есть Ад и Рай, то они здесь, на земле. И каждому из нас, при жизни, суждено познать то и другое.               
               
 В глазах Бахтиёра, всё стояла картина: ворвавшиеся на мотоциклах немецкие солдаты с пулемётами, офицер, в перчатках и лощёных сапогах, подбегающий к жене Самуила Ильича, чтобы вырвать из её рук младенца.  "Они могли не стрелять в Дору. Озверевшие  фашисты, захлебывающиеся своей вседозволенностью, скорее всего, окружили её и гоготали, поглядывая друг на друга, глумливо наблюдая, как женщина, обняв бездыханное тельце своего ребёнка, сходит на их глазах с ума. Ужас. Ужас. Ужас". -  стучало в голове Бахтиёра.                Он побледнел, еле сдерживая себя, что бы ни зарыдать.               
       - Извините, - произнёс он и поспешил выйти из комнаты.               
               
 "Неисповедимы пути человеческие! Кто бы мог подумать, что у старика соседа такая страшная история за плечами. Есть ли на свете мука более тяжёлая, чем пережить смерть своего ребёнка? Дорогой мой Шиллер, лучезарный Гейне, велико мудрый Гёте! Могли бы вы подумать, что ваши потомки будут способны на такое" – размышлял  Бахтиёр.               
               
 После исповеди поведанной Бахтиёру, в отношениях между друзьями - соседями зародилось нечто родственное. Случись старику заболеть ( а Лиза не могла оставить работу), Бахтиёр ухаживал за ним, как за отцом. Самуил Ильич, старался помочь Бахтиёру в решении тех или иных проблем, часто возникающих в жизни молодого человека.               
               
 Однажды, на исходе майского дня, Самуил Ильич позвонил Бахтиёру  и попросил заглянуть. Предчувствуя неладное, Бахтиёр тут же выбежал к нему.                Самуил Ильич, открывший Бахтиёру дверь,  выглядел необычно торжественно: в чистой новой рубашке, брюках. Лицо аккуратно выбрито. Стол  застлан белоснежной накрахмаленной скатертью и сервирован, как в ресторане. Золотистое вино в графине и три бокала, на стройных ножках, отражали теплый, уютный свет из под абажура, создавая в комнате праздничную атмосферу.               
       - Самуил Ильич, У вас сегодня день рождения?               
       Печально улыбнувшись, он ответил:               
       - Парадоксальный у нас сегодня день и праздничный и не очень.            
       "Так меня в армию провожали: - и весело было с друзьями и грустно", - подумал Бахтиёр.               
               
 Из спальни вышла Лиза. В вечернем фиолетовом платье, с новой причёской, она выглядела стройной и эффектной.               
       - Папа, принеси, пожалуйста, рыбу, она уже готова. Я боюсь, платье испачкать.               
       Самуил Ильич направился в кухню.               
       - Вы не смущайтесь, - глянув на Бахтиера, сказала Лиза, - женщины способны преображаться.               
       - Вы сегодня совсем не такая, как обычно.               
       - Красивая? - у Лизы заискрились глаза. Спасибо. Я так не привыкла к комплиментам…               
                Самуил Ильич принёс рыбу, запечённую до золотистой корочки, украшенную сочными кружочками лимона и зеленью, поставил к рыбе горчицу и тёртый хрен в свекольном соке.               
        - Ну, кажется, все готово. Прошу к столу.               
        Самуил Ильич разлил по бокалам вино.               
       - И что ты хочешь нам пожелать, - обратился он к дочери.               
       - Нет, ты как старший и глава семьи, должен говорить первым.               
       - Хорошо, я скажу: выпьем, друзья, за долгую и счастливую жизнь, когда на душе светло, радостно и труд - не в тягость.               
       Пригубив вино, Лиза разложила по тарелкам рыбу.               
       - Бахтиёр, ты кушал фаршированную рыбу? - спросил Самуил Ильич.               
       - Нет, не приходилось.               
       - Я люблю с хреном. Попробуй.               
       Бахтиёр, помазал рыбу душистым пурпурного цвета хреном и отрезал кусочек.               
      - Мммм, - простонал он, распробовав, - очень вкусно! Как вы её приготовили? Косточек нет, и, кажется, здесь есть ещё что - то, кроме рыбы.               
       - Кушайте на здоровье, я дам вам рецепт, - сказала Лиза.               
               
 Отец, повторно разлил по бокалам вино. Не привыкшая говорить тосты, Лиза просто сказала о том, что лежало у неё на душе:               
        - Мы с папой, много лет жили по съёмным квартирам. Разные встречались хозяева, соседи и со многими мы были в дружественных отношениях, но с вами... Она  встала и, в порыве чувств, поцеловала Бахтиера в щеку.               
        - Простите мальчики. Мне пора, мы с подругой идем в театр. Пока!         
          Надев кофту, Лиза вышла. Стул, на котором она сидела, недопитое вино, казалось, ждали её возвращения.               
               
 Оставшись одни, друзья переглянулись. Какая - то недосказанность мешала обычному дружескому общению.               
         - Я, кажется, догадываюсь, почему сегодня радостно и не очень, - сказал Бахтиёр. - Сейчас все уезжают... Неужели и вы?               
        - Налейка полнее. Я хочу сегодня напиться с тобой.               
               
 Самуил Ильич, отодвинул блюдо с остатком рыбы, графин с вином, бокалы, вытащил из под скатерти конверт, вынул из него листочек и стал читать вслух. Это было письмо от его сестры, проживающей в Израиле, она писала, что устала жить одна, что очень скучает по Лизочке, по брату своему, что последние годы хочет прожить вместе со своими родными и умоляет переехать к ней.               
                Самуил Ильич зная, что Бахтиёр будет переживать расставание, не меньше чем он сам и  пытался смягчить весть о принятом решении, оправдаться перед ним.               
 - Ты думаешь, я хочу уезжать? Я родился в этой стране, вырос, воевал за неё. У меня своя квартира, налаженная жизнь. С другой стороны, Роза растила Лизаньку во время войны, она ей как дочь, и я у неё единственный родной человек.               
                - Без сомнения вам надо ехать, - Сказал  Бахтиёр,  успокаивая себя и друга.               
        - Во время войны вырастить, выкормить ребёнка было не просто, зачастую в ущерб своему здоровью. Она не заслуживает одиночества, тут и долг и элементарная благодарность.
       - Спасибо тебе. Я надеялся, что ты всё поймёшь.               
       Самуил Ильич, снял со стены кирку.               
       - Это тебе на память. Нам предписано уезжать незаметно, так что...         
       Старик, крепко обнял Бахтиёра.               
       - Ты мне как сын. Храни это письмо, здесь адрес и номер телефона, вдруг тебе случится быть в Иерусалиме.               
               
  ...Соседи покинули страну поздней ночью в полном соответствии с предписанием.
      Проснувшись утром, Бахтиёр почувствовал, что за стеной - перегородкой пусто. Так же пусто, как у него на душе.               
       Он повесил кирку на стену в своей комнате.               
       Каждый раз, глядя на неё, Бахтиёр вспоминал Самуила Ильича, жуткую трагедию, пережитую им в молодости, не ожесточившееся при этом, его сердце и благодарил судьбу за встречу с ним и, пусть не долгую, но верную дружбу.