Радиорубка. Часть 1. Глава 1. Банда Мереке

Часть 1.
Ремонт радиорубки.

1. Банда Мереке.

Здание нашей школы не поражало оригинальностью. Это был типичный советский проект, который я потом видел во многих городах бывшей огромной страны: три блока «лесенкой» в плане, тесный внутренний двор и широкий парадный вход. Особенностью семнадцатой школы (на тот момент - имени Сергея Мироновича Кирова, сейчас – не исключено, что имени какого-нибудь Пердыбая Мыркымбаева, чьим единственным достижением в жизни явилось близкое родство с таким же безвестным, но очень тщеславным чиновником) являлось то, что парадный двор был всегда закрыт, а в промежутке между дверями там хранили всякий хлам. Учителя, школьники и все прочие всегда заходили с южного - черного хода. Там же проводили линейки и прочие торжественные мероприятия.
Посреди южного дворика возвышался огромный фонарь, у подножия которого в грязное время года можно было воспользоваться чудным местным изобретением – корытами для мойки сапог.
Тут необходимо уточнить, что это лишь в нормальных регионах времена года бывают либо только холодными либо, в качестве альтернативы, - теплыми. В нашем городе жители могли насладиться большим разнообразием: были также времена пыльные, комариные и, как уже сказано, грязные. Глинистая почва и повсеместный дефицит асфальта закономерно подводили к резиновым сапогам как единственному средству передвижения в пешем порядке. Да, сменная обувь тоже была строго обязательна. Но еще до подъема на школьное крыльцо следовало подойти к ржавым корытам и взять в руки гладко оструганную палку с куском тряпки на конце. Затем, опираясь на одну ногу, мы ставили сапог на край лохани и рядом заученных движений счищали тряпкой грязь. Как правило, грязи было так много, что палку приходилось макать в воду с десяток, а то и более раз. Потом тряпку тщательно промывали в зеленовато-бурой воде и ставили горизонтально на специальную решетку, сваренную из арматур, воздвигнутую на корме либо носу корыта. Некоторые малосознательные лица просто прислоняли палки к внутреннему краю лохани, отчего их часто сносило в воду, и тогда тем, кому не повезло, оставалось ловить мокрые палки в грязной жиже. Мойка обуви в наши времена настолько въелась в сознание, что никому не приходило в голову пройти мимо лоханей. Крайне редко появлялся человек, как правило, женского пола, в замшевой обуви. Такие изнеженные субъекты, естественно, к сервису по мойке сапог не прибегали. В них сразу угадывались приезжие либо недавно переехавшие в город и еще не освоившие курс выживания в местности с тяжелым содержанием суглинка в почве.
Внутри школа так же, как и снаружи, ничем не выделялась среди других учебных заведений города. Темные коридоры, длинные половицы, крашенные в синий либо коричневый цвет, огромный алюминиевый барельеф Кирова на стене в холле, где ученики переодевали сменную обувь, старая вывеска «Вечерняя школа» над маленьким крыльцом, где занимались шестилетки из «нулевого» класса, пугающий запах лекарств из медпункта, вызывающий судорожные воспоминания о страшных уколах, загадочные недра библиотеки, решетка подвала, из-за которой исходил затхлый аромат неизвестности, склад кирпичей и железок во внутреннем дворе…
Радиорубка тоже занимала свое, отнюдь не почетное место в списке школьных достопримечательностей. Не помню, в каком классе мы впервые увидели радиорубку, но точно скажу, что она меня потрясла с первого взгляда. Потрясла своим хаотическим интерьером и партизанским месторасположением. Своей полнейшей безмятежностью посреди бурного школьного моря. Своей теснотой, которая неожиданно после заднего коридора сменялась громадной площадью крыши. Радиорубка была явлением удивительным и неординарным. Ее патриархальный вид и фундаментальные балки под потолком даже самого безнадежного второгодника наводили на концептуальные мысли о торжестве жизни и бренности существования.
История нашего с Айдосом вхождения в богему радиорубки, впитавшую в свои каменные помещения сливки одиннадцатых классов семнадцатой школы, достаточно типична для карьеры бродячих актеров средних веков и сочетает в себе элементы мексиканской мелодрамы и сказки про Золушку, густо замешанные на индустриальной идеологии социалистического реализма.
Одной из отдаленных, но главных предпосылок стал факт переселения в кабинет русского языка и литературы, произошло это в четвертом классе. До сих пор на совместных посиделках кто-то обязательно произносит коронную фразу нашей классной руководительницы: «Вы, ребята, в трансформатор за школой не ходите – там оголенные кобеля!»
Как и большинство других учителей, руководитель нашего класса, относилась к старшему поколению, взращенному на почве суровой древнесоветской действительности. А в советской реальности школа, как и любая другая организация, строилась и развивалась по образу и подобию колонии общего режима: строгое расписание, надсмотрщики, внешне покорное, но втайне мечтающее о побеге население и, конечно же, всеобщая атмосфера сдержанного либо открыто свирепого презрения всех ко всем. Учителя и школьники напоминали уставшие, вымотанные непрерывной работой автоматы, оживлявшиеся лишь при серьезных сбоях в системе. Если кто-то из автоматов намеренно или по незнанию совершал нарушение (опоздал, обозвал, не принес сменку и др.), его коллективно и радостно мучили и смешивали с грязью, различными намеками выражая при этом сожаление, что в образовательных учреждениях запрещены колесование и смертная казнь. В результате школьные выпускники представляли собой практически уже готовых к взрослой жизни граждан своей страны: запуганные, озлобленные, мстительные, откровенно веселящиеся при виде чужих промахов мутанты с прочно внедренными в подсознание программами на разрушение себя и других, - программами, которые годами методично, со знанием дела, вдалбливали в их головы любимые учителя.
Это сейчас я понимаю, что на самом деле происходило в школьных стенах. Но в те времена я не просто принимал все это, - я сам был послушным функционером той системы. И Айдос тоже, несмотря на технический склад его ума, характера и внешности.
Сначала мы выпускали стенгазету «Колючка», за коммунистическо-идеологический стиль которой нас, мягко говоря, недолюбливала некоторая часть ученического сообщества. Никто нас не заставлял и не назначал это делать, нам это просто нравилось. Благодаря стенгазете мы стали частью культурно-массового сектора школьных активистов. В восьмом классе мы с Айдосом написали и поставили криминальную сценку: о расследовании в школе кражи в особо крупном размере. В роли предельно глупого следователя и одновременно пострадавшей стороны выступал директор, которого играл я. Подозреваемым в краже трех пирожков из школьной столовой был Айдос. В ходе сценки мы поочередно за неимением других актеров играли также учителя математики, физики, литературы и, кажется, химии.
Сценку мы сначала разыграли в классе, а потом перед сборищем школьных выпускников прошлых лет. Сценка пользовалась успехом. Смеялся даже директор, хотя по глазам его было видно, что бы он с нами сделал, не будь он директором.
Потом прошло некоторое время, и мы были весьма удивлены, когда как-то после уроков в коридоре нас поймали два одиннадцатиклассника и, переглянувшись, спросили друг друга: «Они?» – а потом сами себе ответили: - «Точно, они». Нас подхватили под микитки и повели в самый темный угол второго этажа – в район пионерской комнаты и библиотеки, куда ни один нормальный человек никогда добровольно не ходил.
Мы с Айдосом шли покорно, поскольку знали кодекс школьного поведения, по которому старший всегда прав, а если он не прав, то следует читать первую статью. Айдос только спросил: «Бить будете?» – но ему не ответили.
Мы молча прошли пионерскую комнату, библиотеку и подошли к входу в актовый зал. Перед входом начинается крутая железная лестница с бетонными ступеньками, которая ведет на третий этаж к маленькой площадке перед обитой жестью дверью без всяких опознавательных знаков.
Мы поднялись на площадку, и один из наших потенциальных палачей зловеще постучал в дверь.
Напротив двери расположено большое школьное окно, замазанное белой краской – покрашены именно стекла, а не рама. Окно не чистилось и не мылось со дня основания школы – это очевидно, поскольку подобраться к окну с тряпкой смог бы только персонаж комиксов, обладающий суперсилой направленного полета и свободного зависания, а эта публика – нечастые гости в наших местах. Подоконник завален десятками окурков, по которым можно проследить развитие советской и казахстанской табачной промышленности за несколько последних десятилетий.
Дверь открылась, и на пороге появился высокий одиннадцатиклассник.
-А, пришли! – радостно сказал он. – Это ведь вы тогда насчет учителей и пирожков в актовом зале прикалывались?
-Чего? – одновременно спросили мы с Айдосом.
-Ну, вы сценку же ставили? Я про это и говорю. Проходите.
Нам стало интересно. Мы прошли темную переднюю, в которой невозможно было что-либо разглядеть, и очутились в большой сильно освещенной комнате, где, кроме троих вошедших с нами одиннадцатиклассников находились еще двое им подобных и одна девчонка. Одного из местных я узнал. Это был Тотошка из нашего двора. Вообще-то его звали Такен, но на одной из стен во дворе издавна красовалась не поражавшая глубокомысленностью и мастерством исполнения надпись «Такен – Тото», что, собственно, и было причиной всеобщей уверенности в подмене настоящего имени Такена, и это при том, что на популярного в те времена Тото Кутуньо он ну ничем не походил. Еще в отдаленном беззаботном детстве мы с Айдосом ходили за ним и радостно пели: «И Элечка вернется – с Тотошкою домой», - а потом что есть силы бежали от рассерженной знаменитости. 
-Я Мереке, - сказал рыжий. – Это Була, вон то Костян, это Лена, а косяк подпирает Такен. А этих двоих вы уже знаете – это Сашка и другой Сашка, для нас просто - Кореец. Вас как зовут? Отлично. Ну, за работу!
-А чо делать-то надо? – поинтересовался Айдос, который в это время бросал жадные взгляды на запыленную радиоаппаратуру на парте у стены.
-Что такое КВН, знаете? Так вот, через три дня будет КВН с 16-й школой. Надо подготовиться и выступить.
-За три дня ни фига не получится, - сказал тоном Станиславского Айдос.
-А нас чо, спрашивают, получится или нет? – вдруг ожесточился Мереке. – Нам сказали: чтоб было готово, вот и все! И вас, дураков, сказали обязательно подтянуть и гонять до седьмого пота! Так что заткнитесь и начнем работать!
Вспомнив сатанинскую улыбку директора во время последнего представления, мы сразу поняли, кто был духовным наставником и наводчиком Мереке.
И началась работа. Репетиции были долгими и интересными. Но в итоге получалось такое, извиняюсь за выражение, нехорошее русское слово, что сомневаться в исходе КВН-а не приходилось.
-Гады, - бормотал Мереке. – Им, 16-й школе уже за месяц про КВН сказали. А нам только за три дня. Как тут подготовишься? Козлы они все.
Репетиции не отличались разнообразием. Основными действующими лицами были мы с Айдосом и сам Мереке. Костя на задних рядах актового зала приставал к Лене, Була постоянно где-то пропадал, Сашка-Кореец только ходил вокруг и орал на нас для острастки, а Тотошка сидел за кулисами на старом трансформаторе, ковырялся в носу и иногда стонал: «Пива!»
А однажды после репетиции Айдос подошел к радиоаппаратуре в рубке, сел за парту и начал перебирать провода в открытом усилителе.
Мереке смотрел на него, смотрел, а потом радостно так спросил:
-Ты чо, в этом разбираешься?
Айдос и еще один авантюрист нашего класса по имени Эдик Глазков (партийная кличка Эдуард Шеварднадзе) были прирожденными радио-маньяками. Дома в комнатах у обоих можно было снимать голливудский фильм о захвате земли кровожадными роботами: столько там валялось запчастей, микросхем и прочего технического хлама. Когда построили новый Дом пионеров, Айдос и Эдик прознали, что там открылся радиокружок, и с тех оба были потеряны для общества навсегда. Они пропадали в этом кружке круглосуточно, по тридцать шесть часов в сутки, а в школьном портфеле вместо учебников носили платы и приемники; они дошли даже до того, что несколько раз затаскивали в свое электронное царство такого полного дуба во всех технических вещах, как я. Но после того, как я напрямую засунул чей-то новенький радиоприемник в розетку напряжением 220 вольт, миф о моих технических способностях развеялся, и я был спасен. А Айдос с Эдиком так и погрязли в этом болоте, в результате один сейчас стал компьютерщиком, а второй, по слухам – дипломированным железнодорожником (Эдика я не видел с девяносто первого года, по последним данным, датировавшимся приблизительно серединой девяностых, его следы теряются в Самаре).
Компьютеров в наше время не было, не то они уже тогда бы бредили и компьютерами. Айдос, правда, уже под конец школы достал где-то портативный «Спектрум» – по тем временам последний писк, голубая мечта Билла Гейтса. Выглядел «Спектрум», по нынешним понятиям, словно коротенькая клавиатура с проводами. Как это работало, я не представляю. Его подключали к телевизору, и на нем можно было играть в компьютерные игры, вводимые через магнитофон «Романтик». Помнится, все пацаны из нашего класса не вылезали тогда из комнаты Айдоса. Помню две культовые игры: Робокоп и Звездные войны, - насчет качества графики в 1989 году помолчу, но нам и этот уровень казался чем-то фантастическим.
Так вот, Айдос, как увидел аппаратуру в радиорубке, так потерял покой и сон. Он не мог допустить мысли, что целый центнер хорошего железа стоит без всякого толку и пылится, вместо того чтобы приносить радость людям и моральное удовлетворение радиолюбителям. Добравшись же до усилителя, Айдос испытал примерно то же чувство, что и один мужик, который в советское время выиграл в лотерею «Волгу», а, придя домой, еще и узнал о скоропостижной смерти своей любимой тещи (помните, он после этого еще побежал в душ, облил голову холодной водой из ковша и, уставившись на себя в зеркало, стал радостно шептать: «Ну, поперло, поперло!»).
Но подлый Мереке прервал сладостное упоение Айдоса своим глупым вопросом. Он не знал, что Айдоса лучше не тревожить в такие минуты.
Айдос оторвал взгляд от усилителя и, скорчив страдальческую рожу, заорал:
-Да, да! Отвертку мне!
Мереке обрадовался, сбегал куда-то и притащил Айдосу отвертку.
Через полчаса усилитель заработал.
Так мы стали полноправными жителями радиорубки.
Потом был КВН, который мы позорно продули, но зато неплохо провели время в 16-й школе. 
А потом незаметно подкрался конец года. В школе конец последней четверти всегда наступает незаметно. Кажется, вчера только продирал глазки, чтобы после летних каникул идти на первое сентября, а вот уже и май, и птички, как говорится, щебечут, и скоро уже последний звонок для очередной партии вчерашних крутых старшеклассников и завтрашних тупых и голодных студентов.
И Мереке уже не был таким жизнерадостным, и даже Кореец потускнел и задумался о смысле жизни. Они оба грустили о предстоящей разлуке с любимой радиорубкой.
Однажды, в самом конце мая Мереке позвал нас в радиорубку. Вид у него был обреченный.
Кроме Мереке, в радиорубке был Костя. Да еще в темном углу прикидывался ветошью Була.
Мереке прошелся по всем комнатам, сел в кресло и сказал что-то вроде того, что из двух зол выбирают меньшее или на безрыбье и рак рыба – словом:
-Как это ни прискорбно, но радиорубку я оставляю вам, желторотые. Только не надо делать такую несчастную рожу, Айдос, я-то знаю, что в душе ты радуешься и не терпится тебе увидеть, когда я отсюда уберусь ко всем чертям. Не думайте, щеглы, что управлять радиорубкой это прямо такое удовольствие, как пепси-колу пить. Слушайте, мелкие, я буду учить вас жить. Во-первых, вот тебе, Айдос, ключ от радиорубки. Этот ключ в природе только один. Если потеряешь, головой придется дверь открывать. У директора тоже ключа нет, поэтому он постоянно на наш зарится. Но на этот случай есть одна проверенная тактика. Если директор тебя спросит, где ключ, ты скажешь, что у него, - Мереке ткнул пальцем в меня, - а если тебя спросит, ты скажешь, что отдал его, ну, например, этому вашему Эдику. И так далее. Поняли? В любом случае, отдавать ключ ему нельзя, а то он отберет и устроит здесь шахматный кружок или еще какой-нибудь разврат. А так он постоянно должен думать, что мы здесь все ремонтируем, приводим в порядок… Да, мы тут и вправду убираемся, и нечего, Айдос, хихикать и так нагло глазеть по сторонам! И ты тоже не ухмыляйся! Когда мы сюда пришли в первый раз, здесь мусора было до потолка! Если бы вы знали, сколько раз мы на помойку ходили! Во-вторых…
Здесь Мереке остановился, дабы перевести дух, а паузой воспользовался Була, немедленно материализовавшийся из своего угла и заявивший тоном инспектора из полиции нравов:
-Порнографии не развешивать.
-Правильно, - устало сказал Мереке.- Так вот, во-вторых, магнитофон на парте видите? Его десятиклассникам не давайте. Они тоже известные сволочи, только и ждут случая, чтобы сюда ввалиться и все спереть. Они у нас постоянно просили магнитофон, но мы им, щеглам ничего, ясное дело, не дали. И до вас будут лезть. Ну, вы поняли, мелкие? Так вот, слушайте дальше…
А закончил Мереке свою историческую речь заявлением о том, что «когда мы вернемся из армии, все придем сюда и будем вспоминать прошедшие дни».
-Так что чтобы здесь все было в полном порядке к нашему приходу! – сказал он.
И Мереке ушел из радиорубки.
Я на радостях нарисовал на альбомном листе большую карикатуру на всех одиннадцатиклассников, а сзади написал: «Сегодня такое-то число! Наконец-то мы сбросили подлую банду Мереке в помойку – где ей и место! Начинается эра восьмого «А»!»
Но это был не последний визит Мереке. Спустя несколько дней он попросил у Айдоса ключ и заперся с несколькими дружками в рубке. Потом мы туда пришли и обнаружили на столе мой альбомный лист с перечеркнутой надписью. А внизу следующий текст: «Еще раз такое увижу – всему восьмому «А» придет конец! Парту с аппаратурой отодвиньте от розетки на полметра (следует схематический рисунок, показывающий для полных идиотов, как это сделать), чтобы никакой дебил не сунул вилку динамика куда не надо. В вентиляции пустая бутылка шампанского. Выбросите, но так, чтобы никто не видел. И закрывайте дверь! Не то всякие козлы зайдут и будут здесь «говеть». Привет всему восьмому «А»!»
И это было последнее послание Мереке нашему классу. Больше нашего великого учителя мы не видели и не слышали.
Но нам уже и дела до него не было. Мы стали владельцами радиорубки!