Последний шаг перед рассветом

Седьмой рассказ из цикла «Эфирный мир».

Предисловие автора
01 — Мятежный демон
02 — Стражи Демониона
03 — Цена перемен
04 — Безумие Авиона
05 — Вечная ночь
06 — Восход Сверхновой
07 — Последний шаг перед рассветом
08 — Та, которая странствует

Посвящается той, которая в зеленом.


Шар. Он значим. Из всех вещей остался только непрозрачный стеклянный шар. Фелис чувствовала горечь, глядя на него. Шар играл важную роль для Дайны, а значит, она его сохранит. Потому что всё прочее исчезло. Всё, кроме цели разобраться и понять, что произошло на самом деле. И начать нужно, конечно, с прошлого, – отдаленного или не очень. В прошлом находится ключ к настоящему и будущему; в нем – причины былого.

В садах спокойно и тихо, решила Фелис. Там она сможет собраться с мыслями.

Подойдя к двери, она прислушалась. Сначала разобрать ничего не удалось, ведь она очень устала, и слух притупился, но вскоре послышался гомон застолья. Те не вылезают из-за стола. Небольшая группа из самодовольной знати, пирует и гомонит, – точно как в цитадели, – ищет развлечений. Они приняли бы ее с распростертыми объятьями: красавица-девушка с пронзительным взглядом, веселая и грациозная, она, Фелис, одурманила чуть ли не всех местных рыцарей. Только вот она их презирала, прекрасно зная, что это за «рыцари» и чего хотят. Сейчас, кажется, они заняты важными делами, есть шанс проскользнуть незаметно.

Затхлый воздух ударил в нос, когда она открыла дверь. Скорее бы попасть в сады. До сих пор ей удавалось избежать сомнительного общества; но цветы, возникающие на пороге каждое утро, значили, что у одного из богатых лордов были «серьезные намерения». Цветы привозились издалека, диковинные, иногда пышные, иногда стройные и тонкие, а то и вовсе водяные в ванночке. Приходилось губить такую красоту, выбрасывать ее из окна, в реку.

Дайна будто бы не видела ничего. С прибытием в крепость она стала искать уединения, возвращалась за полночь и ничего не объясняла. «Найди себе занятие, девушка», – бросала она и растворялась в коридорах замка. Слово «девушка», заменившее имя, звучало как-то неестественно и оскорбительно. А потом случилось…

…Зеленые лужайки, буйные лиственные деревья, стройные бутоны цветов, насыпи-заросли и даже пруд, укрытый широколистными водорослями. Длинная ветвистая терраса, вся издырявленная окнами и арками, делила сад на участки. По ней часто прохаживались дамы, обсуждая последнюю сплетню: замечательное место, чтобы подышать луговым воздухом, наблюдать грозу или предаться размышлениям. Водопад в два человеческих роста был выполнен так искусно, что о его рукотворной природе никто не задумывался. В глубине садов, куда ведут мостики с периллами, тихо и спокойно, – именно за этим спокойствием пришла Фелис.

Чтобы не испачкать платье, она положила на скамью веер. Какое-то время даже не шевелилась, вслушиваясь в плеск воды. Он казался грустным в окружении тишины. Потом девушка огляделась: нет ли кого поблизости; и, убедившись, что одна, в уме воззвала к обретенной способности. На сей раз получилось сразу. События минувших дней стали разворачиваться перед ней как необычайное действо. В течение получаса кто-то мог прийти в сад и увидеть её, неподвижно сидящую на скамье, с закрытыми глазами, чуть наклонившуюся вперед, и руки в светло-зеленых перчатках сжимают сиденье; длинные волосы, изящно выгнувшись назад, спускаются по плечам, а ободок легко переливается серебром. Платье с легкими переливами цвета листьев, подол в тройных оборках с белыми узорными плетениями, – неужели такая чаровница может быть несчастна?..

Солнце, скрытое за высокими отвесами скал, спустилось еще ниже, и в городе стало сумеречно, хотя до вечера оставалось еще несколько часов. Только тогда Фелис словно бы очнулась. Ей надо отдохнуть. Надо… Отдохнуть.

С усилием поднявшись, она побрела назад, по шевелящимся теням темного сада.

* * *

…Белое, ослепительно яркое небо. Жар духовный, жар физический и жар мысли буревал над небом… три огненных языка вились в гибельном ритуальном танце, обжигая друг друга, распадаясь и собираясь воедино…

…Дайна увидела её возле разбитого фонтана. Фелис лежала на земле, сердце билось слабо, почти неощутимо. Холодные и очень бледные руки. Дайна отнесла ее в дом, уложила в одеяла, растопила очаг, вскипятила воду и всю ночь отогревала, прогоняя смерть. Через несколько дней врачевания Фелис чувствовала себя гораздо лучше, но признавалась в слабости и постоянно мерзла. Подогреваемая заботой и теплом, она слушала рассказы Дайны о мироустройстве, о значении Авиона в нем, о многочисленных тропках в ткани пространства, об эфире и его осколках.

– Возможно, ты удивишься, – говорила Дайна, – но эти миры никому не нужны. Вселенные, которым не есть числа, настолько велики, что никто не борется за них, ибо воюют всегда за ограниченные ресурсы. Да и воевать некому. На что они нужны? Чем больше ты  видишь, тем скучнее становится, если ты ничем другим не занимаешься. Ты можешь всю жизнь слушать эфир, каждую секунду открывая что-то новое, но это так же, как плавать в море и умирать от жажды. Вместе со способностью ходить между мирами ты получаешь и осознание того, что перед тобой много тропинок, но ни одна из них не ведет к цели. Нет никакой цели, не существует. Эфир не предлагает нам смысл к существованию, эфир просто есть, ему все равно, что кому-то скучно или грустно. Наша невообразимая вселенная, – а я говорю о всем мироздании в целом, – содержит секреты и тайны за каждым углом, разные: побольше и поменьше. Не очень многие хотят их разгадывать, им достаточно замкнутой области, чтобы жить и существовать. Тот, кто хочет большего, должен и цель ставить большую. И он начинает искать развлечение, занятие, учится, ищет приключений, исследует, ставит эксперименты, путешествует ради путешествия или необычайных красот, – делает всё, чтобы не оставаться наедине с тропинками в никуда. До некоторого момента я практиковалась в трехмерном рисовании, бродяжничала и изучала магию… Это искусство, которое мне почти неподвластно. Естественно, я сравниваю себя с лучшими из магов, их немного. Математика всегда плохо мне давалась… Ты должна понять, Фелис, что магия – это особая математика, но не в числах или знаках. Она – в смыслах и сущностях, в связях и силах, и чтобы ею обладать, необходимо не только понимать природу всех явлений, но и уметь составить уравнение, которое привело бы явление к нужному эффекту. Есть у меня страшная тайна, Фелис. Я много знаю, но мало умею, и это доставляет некоторые неудобства… Магия – это искусство, куда более сложное, чем рисование в объеме или, например, игра на флейте. Ее так же трудно постичь, как… Ну… Знаешь, Фелис, есть один занимательный мирок, в нем живут люди, и у них очень богатое воображение, хотя к магии они не способны. Вот их мир мне и трудно постичь. Я тебе даже объяснить не смогу. Электричество, машины… И, особенно, кое-что, называемое ком…

Дайна почему-то замолчала. Фелис уже привыкла к неравномерной речи, сбивчивому повествованию  или внезапным вспышкам красноречивого озарения. Если Дайна говорила ровно, то казалось, что она прожила долгую жизнь, стала мудрой и вдумчивой, и сейчас декламирует давно выученные строки. Наоборот, она могла прерваться на полуслове и уже рассказывать совсем другое, от себя, с жаром, с желанием поделиться. Тогда она представлялась девушкой. Фелис так и не смогла решить, как же ей вести себя с Дайной. И с самой собой – тоже…

– Значит, – прошептала Фелис, превозмогая боль в горле, – я должна была попасть в Орден магов…
– Конечно, – улыбнулась Дайна. – Вряд ли тебя можно представить в доспехах. Но кто знает. Во всяком случае, ты помнишь, как оказалась в цитадели?
– Мне кажется, что я забыла это по своей воле.
– Да, так и есть. Было трудно проследить твою историю, и не только потому, что ты затираешь воды эфира. Я с ужасом видела то, что происходило с маленькой девочкой до цитадели и в ней, и мне даже сейчас страшно за тебя. Возможно, в будущем ты станешь готова вернуть воспоминания, должным образом отстранившись от них, воспринимая их как факты, без эмоций и переживаний. Пока тебе лучше не знать. Пусть прошлая жизнь не тяготит тебя.
– Все говорили, что я бездарна…
– Удивительно, какими люди бывают завистливыми, низменными, глупыми. Фелис, пусть я не много умею, но этого достаточно, чтобы увидеть в тебе удивительно крепкий росток таланта. Когда он разовьется… Наверно, мы снова встретимся, и тогда уже ты будешь гораздо сильнее и удачливее меня. Тогда уже я буду спрашивать тебя о том, чего не знаю.
– Мы расстанемся?
– Ты еще не до конца отвыкла от мировоззрения маленькой девочки. Не прячься за ним понапрасну, это может помешать твоему развитию. Фелис, ты, взрослая и очень красивая девушка. Это налагает на тебя определенную ответственность. В том числе и ответственность принять ответ, который тебе известен.

«Да, мы расстанемся, – думала Дайна. – Есть такие вещи, девочка моя, которые непростительны даже для нас. Я нарушила запрет, а значит – повинна, значит – недостойна, значит – должна буду понести наказание, даже если запрет поставлен безумцем в бессмысленных целях… Это закон. Он тоже придуман безумцем. Законы безумцев – самые жестокие, самые неотвратимые и самые нерушимые…»

Дайна встала, поправила занавески, закрыв путь звездному свету, зажгла еще одну свечу к трем, горящим в настольном подсвечнике, и от нее оживила свечи в канделябрах, висящих по всем стенам. Небольшая комнатка, в которой были только шкаф, кровать да столик, будто бы стала просторнее. Деревянные перекрытия, выполненные в простом грубом стиле, вдруг заиграли молниями – естественными прожилками на срезах, напоминавшими ручейки металла. Или это и был металл, наливающийся внутри ствола при жизни дерева? Должно быть, очень сложно обрабатывать такую древесину… Вот бы ей, Фелис, иметь внутри себя стальную жилку. Она почти всегда убегала или пряталась, чего-то боялась, а в особенности – людей. Она едва помнила, почему, но это точно было связано с ее рождением и жизнью до цитадели. То, что привело ее в цитадель, и то, что она заставила себя забыть, поглощенная простым выживанием там, где ей не были рады…

– Я не хочу жить, – сказала она тихо. – Я не могу.

Дайна подошла, присела на кровать.

– Фелис, это не так. Да, бремя быть особенной очень тяжкое. Но коль скоро оно тебе выпало, в твоих силах сделать все, чтобы его вынести. Возможно, в этом и есть смысл жизни великих людей, – не сломиться перед собой. Величие быть достойным… Чем больше величие, тем больше бремя, и тем больше нужно усилий, чтобы достойно нести его. Повелевать силами природы, управлять вращением планет, пронзать взглядом окраины и собирать воедино осколки эфира… Быть тем, кто держит в руках саму ткань сущего, – не многие достигают этих высот. Потеряв свои прежние идеалы, Фелис, ты приобрела новые, и скоро ты их осознаешь. Не хочешь жить? Но ты не жила. То, что было раньше, нельзя назвать жизнью. Твой дом разрушен? Но что это был за дом – холодный, сырой, где по стенам ползают мокрицы? Погибли те, кого ты знала? А подумай, хочешь ли ты знать их теперь?..
– После всего этого…Не будет покоя. Не будет конца…
– Покой придет к тебе, просто позови его. Я помогу тебе. Мы вместе увидим свет ярких солнц и вдохнем ароматы иноземных цветов. Мы войдем в океаны и выйдем из пещер. Мы посетим горные вершины и увидим новый мир. Родись заново и оглянись: теперь все иначе.

Фелис почувствовала, что хочет спать. Невысказанные мысли о ее будущем еще вертелись в голове, и слабость пока давила огромным камнем, но все это, – она чувствовала – останется во вчера, стоит только по-настоящему захотеть. Захотеть родиться заново… Быть властителем там, где иной не достоин ходить… Жить новой жизнью… Жить… Она как будто бы даже увидела в воображении то, чего всегда желала, и пейзажи манили красочностью, но налетевший сон смыл их, как опечаленный художник смывает краски с неудачного полотна. Под ласками забытья пропала последняя мысль, еще державшаяся за сознание: «Я буду рождена завтра», и Фелис заснула крепко-крепко.

«Вот и хорошо, – думала Дайна, туша свечи. – Ты станешь великой. И ты отомстишь за меня. Я верю»…

* * *

…Высокий шпиль, зубцы и башни, а под ними – водопад…

– Идем, – Дайна встала из-за стола.
– Куда? – устало спросила Фелис без надежды на ответ: подруга в последнее время совсем не разговаривала с ней, только указывала, что делать. Перемена была столь стремительной и страшной, что и не верилось.

«Может быть, я ее обидела? – нервничала Фелис. – Но чем, чем и когда? Зачем она издевается надо мной?»

«Прости, девушка, – мысли Дайны были мягкими, – что мне приходится с тобой так обращаться. Но иначе нельзя. Близится тот час, которого ты боишься. Мне нужно показать, что ты ничего для меня не значишь. Не гулять уж нам ночами…»

Когда они выходили из-за стола, мужские взгляды умиленно следили за ними. Нежные черты двух красавиц слепили не хуже солнца! Как не сойти с ума? Их пыл, однако, опадал, когда они видели строгость Дайны, упражнения Фелис в фехтовании на кинжалах. И как-то так вышло, что старина Мортинг Лью последние дни прятал руки в бинтах, без устали объясняя всем, что лишь обильно порезался, когда уронил нож. Ему верили. По крайней мере, в той части, что раны были ножевыми порезами.

Фелис и Дайна нога в ногу шли из зала в зал, мимо золотого убранства покоев, под расписными потолками, сквозь двустворчатые двери с серебряными ручками. Камины, люстры, изысканные кресла, столики на кованных гнутых ножках, цветастые ковры с глубокой бахромой, мансарды и балконы, – как убого! Ибо роскошества не отражали духовный мир обитателей города.

В этот ночной час город плавал в грезах. Скрипели хилые лачужки на берегах, где-то билась о причал лодка, и бесновалась ранняя птица. Водопад молотил озеро потоками, но отсюда он был едва слышен и не мог заглушить даже такие тихие звуки спящей во тьме рыбацкой деревни. Шапка из непроницаемого тумана лежала над скалами, скрывая небосвод.

– Девушка, – сказала Дайна. – Мы обе утомлены. Мне нужен покой. Жаль, что тебе этот замок не приглянулся. Нам нужно выспаться. Иди в апартаменты. Я приду позже.

Фелис уже очень злилась. Она больше не могла сдерживать себя и выкрикнула:

– Дайна, почему ты стала со мной так обращаться?!. Что я сделала?..
– Девушка, сегодня ко мне подходил господин Лью. Он просил вашей руки. Я обещала подумать. Если вы не будете меня слушаться, мне придется дать согласие и оставить вас здесь, чтобы вы поучились хорошим манерам светского общества. Итак, выбор за вами: пойти спать или нарушать мое драгоценное уединение вашим ненавистным присутствием.

Наверно, это была самая длинная речь за два месяца их пребывания здесь, и самая несправедливая за все время их дружбы. Фелис, глотая обиду, развернулась и пошла прочь. Еще долго после она запиралась в комнате; никто и ничто не могло утешить ее.

«Прости, что я лгала тебе, – думала Дайна. – Прости, что обижала. Я виновата, очень виновата. Если бы ты знала, зачем я это делаю! И ты узнаешь, скоро узнаешь; я не могу объясниться прямо сейчас, хоть душа любви полна…. Ты простишь меня, единственная и самая дорогая подруга моя. Но надежда еще жива. Ты – моя надежда. Мы почти пришли, но мы не успеваем. Не успеваем… А так хотелось еще раз взглянуть на луну! На черные мазки-моря, на пятнышки-кратеры, на шрамы-горы… Там светит солнце, а это самое главное, правда? Что есть неизменные веками вещи. Что можно быть уверенным хотя бы в чем-то. Что, возвращаясь домой, ты найдешь его целым и невредимым: он стоит себе на пригорке, под звездами, и ждет хозяина. Ты войдешь, встряхнешь пыль с пола, сядешь в любимое кресло возле любимого окна, возьмешь любимую книжку, и будешь смотреть на любимые звезды, а звезды будут смотреть на любимую тебя… И ты почувствуешь радость: по-прежнему у тебя есть дом… И по-прежнему лучами серебрит простор луна…»

Когда Фелис выбегала из зала, вся растрепанная и взвинченная, на пороге возник тщедушный старик. Его вид совершенно выбивался из принятой в замке одежды, и это заставило девушку забыть о Дайне и озадаченно посторониться. Бородатый старик был облачен вроде бы в тогу, или, возможно, в серую простынь, или просто глубокую ткань со складками. Наперевес он держал палку, будто хотел ее метнуть копьем. Не заметив Фелис, он пересек зал, распинав три стула, и вышел прямо на балкон. И стало ясно, что ничего хорошего он не замышлял. Вскрик Дайны, движение, стук палки о камень, – и все стихло. Ни на балконе, ни внизу, ни где-либо еще Дайны не было. Никого не было.

Так за считанные мгновения перед Фелис разыгралась сцена, многие причины которой еще предстояло выяснить, а значительные последствия – осознать…

* * *

Путь из сада покои, где можно прилечь и отдохнуть, отдаться мыслям, тяготившим ее, удлинился втрое. Кажется, пошли вторые сутки, как она не спала. Усталость вырвалась на свободу как разъяренный кужахха, и разметала своими рогами силу воли. Что-то близится, думалось ей. Что-то набирает смертельные обороты, напряжение растет, как будто взвинчивается завод невероятной пружины, на одном конце которой вселенский фундамент, а на другом – судьбы многих, положенные на карусель в строгом порядке, чтобы, когда пружина будет отпущена, лететь им каждому в свою сторону и в свой черед…

Что же это? Она встряхнулась. Вот коридор, вот окна, впереди двустворчатая дверь на широких колодах, и одинокий зеленый цветок среди золотого убранства, да и тот нарисован… Видимо, устала она больше, чем думала, потому что всё в беспорядке расплывается перед глазами. Еще пару шагов, и она будет у себя. Еще два поворота…

Из-за двустворчатой двери раздался рев. Тяжелая поступь грузного тела приближалась ко входу. Поступь сопровождалась бранью. «Где эта девка?» – заорало тело, прежде чем показаться в проходе.

Фелис почувствовала исступленную ненависть. Если тело искало ее, то оно умрет здесь. Просто ей так захотелось, а может быть, она уже давно желала смерти этому грязному Мортингу Лью. Она шагнула в сторону, к стене, переложила веер в правую руку и принялась ждать. Тело двинуло по одной створке плечом и ввалилось в холл. Оно почти полностью повторяло облик пузатого четырехлапого кужахха, только не хватало рогов. Расставив лапы в разные стороны, тело старательно боролось с полом, и каждый шаг был непохож на остальные. «Ааа, девка, где ты!» – проорало оно. Не заметить Фелис мог бы только слепой: зеленое платье прекрасно выделяется на фоне серебристой стены, но тело шло мимо, скребя пальцами по пролетам между окнами. Когда оно приблизилось на три шага, уже не было сомнений, что девушку оно не видит. «Ааа, найду, хуже будет!».

Почему тело выполнило ее мысленный приказ и выпрыгнуло из окна, уже не важно. Никогда она не захочет это узнать.

Быстрее спать, отдыхать, покинуть сознание, очистить его со стороны… За угол, в ответвление, мимо пустых комнат, чуть подальше, вот уже почти… Разорвать плен замка, вихрем влететь внутрь, захлопнуть… Свечи погибли раньше, ласкающая тьма вокруг… На ощупь добраться до кровати, бросить веер… В одежде повалиться на кровать, даже не сняв туфли…

Сон пришел тотчас же.

* * *

Сон ушел почти сразу. Как прибой откатывает назад, оставляя тину и водоросли под жаром поднимающегося солнца, сон утек в свою страну, обнажив сильную головную боль и онемение рук. Фелис перевернулась на спину, обнаружив, что туфли валяются на полу, а платье смято в нескольких местах. Она еще лежала, массируя сначала руки, потом голову, – боль понемногу отступила в один маленький участочек мозга и там тихо тлела. Сильно хотелось есть и еще сильнее – пить. Кажется, глаза опухли…

Она приподнялась, взвалила подушку на высокую спинку… но не было желания сесть. Валяясь в полудреме на жестком покрывале и не ощущая пространств, Фелис о чем-то смутно думала. Что-то ее разбудило. Затекшие руки? Может быть. «У меня были перчатки, – вспомнила она. – Потеряла…». Может быть, она проснулась от недостатка воздуха. Или надоело спать… Или кто-нибудь стучал, звал, а потом – ломился, когда не услышал ответа.

Потом взмахнула в последний раз крыльями бьющаяся в окно птица и вылетела в трубу камина, к гнезду…

Шкаф прижимал дверь под тем же углом. Фелис пыталась вспомнить, как передвигала и роняла его, но эта часть вчерашнего вечера была словно затерта до состояния тумана. Думать не получалось, понятия и образы расплывались, не обретая смысл, форму и очертания. Всё вокруг было непонятным и раздражающим. Тяжелой больной головой не очень-то надумаешь…

А пить хочется. Если бы не это, Фелис вряд ли стала бы двигаться еще лет десять… Несмотря на легкое головокружение и секундное помутнение в глазах, нацепила туфли. Неудобно, скинула под кровать и заметила там веер. Босиком прошла до двери. Узор на жестком ковре… Шероховатый, бугристый… Она в пещере, идет по холодному камню, и камушки впиваются в подошву. Она – только что родившаяся, ничем не прикрытая, в темноте и одиночестве… И выходит в свет, льющийся из окна. Что это за пещера? Неужели с ней такое бывало?..

Острое переживание охватило ее, оттенки красного и синего заплясали в ассоциациях. Вчера она мысленно путешествовала по прошлому, а сегодня с изумлением обнаружила, что оно другое, и оба варианта она помнит в равной степени отчетливо, будто бы участвовала в каждом из них одновременно. И ни один не был похож на правду…

Она бы так и стояла среди комнаты, погруженная в двойственные воспоминания, если бы шкаф не подпрыгнул на месте.

– Фелис, Фелис, вы там? – позвал баритоном голос, делая по два ударения на ее имени. – Фелис, ради всего святого, отзовитесь! Здесь Клаус, священник, – помните меня? Фелис, прислушайтесь к моим мольбам, откройте! Вы же понимаете, что эти меры необходимы… для вашей матери… после трагичной гибели…
– Отец Клаус, пожалуйста, прекратите и отойдите, – прервал мужской голос необычайной глубины. – Я открою эту дверь.
– Рими, сын мой, сила – не всегда благо, пожалуйста, хотя бы в присутствии маленькой девочки воздержитесь от…
Но Рими не очень слушался священника: после первого же толчка дверь поддалась, шкаф накренился, – да так, что распахнулись створки, с полок скользнуло на пол белье, – и эта громадина грохнулась столь стремительно, что лопнула в трех местах, утонув под пылью с задней стенки…

* * *

Сон уходил медленно, подобно сизой луне, уползающей по небосклону перед самыми зорями, и долго еще за ним тянулся морозный хвост сонливости. Перекрученная постель где-то была теплой, где-то неприятно ледяной. Саднило горло, трудно дышалось в неудобном положении. Платье – нечто бесцветное, бесформенное, везде помявшееся, но сейчас оно было роднее покрывал и подушки.

Фелис поежилась, растерла руки, ноги и спрыгнула на прохладный пол. Быстро поправила складочки, оборки и распутала неистовые волосы. А где перчатки?. Как будто бы ночью она почти в беспамятстве сцарапывала их с запястий непослушными пальцами и… Зарыты в постели, наверно. И ободок… И туфельки…

Этим ранним утром тьма стояла сероватая, скользкая, как туман над рекой. Сквозь зев форточки вплывает в комнату каменный морозец, обладающий тайным знанием, как проникнуть не только под одежду, но и в душу, и хочется чего-то теплого, мягкого, утонуть в меху шубы, запрыгнуть под плед и в кресло-качалку, и непременно чтобы с камином! Стащив покрывало (где-то звякнул ободок), Фелис завернулась и надела пуховые тапочки, – на ощупь, почти случайно поймав их, увиливающих, возле изголовья кровати. Придерживая покрывало, она одной рукой зажгла спящие на столе свечи. Маленькие полешки в камине и так занялись быстро, потрескивая и распространяя по комнате хвойный аромат. Скоро уже можно ждать тепло и уют. Фелис забралась на табуретку, уместившись на ней в позе младенца, оправила свою накидку, чтобы ниоткуда не задувало, и налила воды из графина в дубовую кружку. Да, теперь можно посидеть в раздумьях. Еще бы чайник вскипел быстрее…

Залюбовавшись оранжевыми отблесками на полировке кружки, Фелис как-то отдалилась от виденного во сне. В нем она была еще совсем ребенком. Да… Та самая ночь, принесшая в их дом горечь несчастий, а следом – потерю родителей, разрушение детства, и конец жизни беспечной…  Потом – безумное бегство от реальности, едва не превратившееся в манию, и страх перед каждым встретившемся человеком вонзается в изнуренную душу, и череда мытарств по улицам деревушки сливается в один сплошной темный провал, и все, что соотносится теперь с тем временем – это мрак, запах земли, мосты, канавы, далекий свет фонаря на крыльце случайного дома, чьи-то крики во тьме, вздохи, стук копыт, бьющий по душе стальными подковами, и звезды, полные безразличия, и восходящие луны: белая и синяя, каждой ночью, а иногда и днем играющие в небесную чехарду, и постоянный голод, и сырость, и безнадежность…

В коридоре на каблуках сонно прошествовали две дамы, беседуя вполголоса о цветочной ванне. Фелис пережевывала подсохший кусок хлеба с вкраплениями чеснока. Чайник тихо заурчал и засипел, она сняла его с огня. Горячий чай согрел ее и прогрел. Теперь она была готова. Она переставила подсвечник в центр стола, смела крошки. Стало жарковато, и покрывало отправилось в полет до кровати. Еще бы умыться, переодеться, причесаться, найти ободок… но это подождет.

…Шар лежал в ладонях. Для Дайны он значил то же, что для Фелис – украшения, белые воротнички и кружевные манжеты. Шар мылся, обтирался, заворачивался в шелк, помещался в мешок, прятался от солнечного света и никогда не доставался в присутствии посторонних. Что-то помимо бережного отношения Дайны отличало шар от простой стекляшки. Тяжелый и гладкий, подернутый дымкой. Загляни внутрь, – и ты окунешься в бездну переливчатой черноты. Дайна часто сидела вечерами и смотрела в него, и можно было заметить, как неподвижны ее глаза: не моргнет, не дрогнет. Бывало, она брала его в одну ладонь, другой накрывала сверху, и так, в обнимку, могла просидеть полночи. Казалось, она совсем не спала. «Что это?» – спрашивала Фелис. «Память, – отвечала Дайна. – Память. Хочешь подержать? Бери, конечно…». Но сколько бы Фелис не крутила шар, как бы ни старалась, ничего не происходило. Дайна загадочно улыбалась…

«Не гулять уж нам ночами,
Хоть душа любви полна.
И по-прежнему лучами
Серебрит простор луна».

Шар пробудился. В сознании появились картинки: светлый круг в бесконечном пространстве, бесшумные молнии, и в центре – Дайна. Она глядела куда-то вдаль, в серую бездну.

– Приветствую, Фелис, – произнесла Дайна, не оборачиваясь. – Меня больше нет.

* * *

Его имя – Дикий.

Фелис подняла палку, спрятала под капюшон волосы и свернула с тропы в заросли. Сейчас она отыщет в эфире подходящий мир, и, задержав дыхание, сделает последний шаг в раннее утро, где как раз готов разыграться рассвет. И это будет значить, что цель стала ближе.

Скоро она будет на Земле, прямо под носом у Дикого, а он и не догадается. У нее есть шанс, который будет обязательно использован. Дикий должен понести наказание за смерть Дайны, которая вмешалась в его зверские планы. Дикий должен умереть.

Нужно только сделать еще один шаг.

2 сентября 2008 г.