Та, которая странствует

Восьмой рассказ из цикла «Эфирный мир».

Предисловие автора
01 — Мятежный демон
02 — Стражи Демониона
03 — Цена перемен
04 — Безумие Авиона
05 — Вечная ночь
06 — Восход Сверхновой
07 — Последний шаг перед рассветом
08 — Та, которая странствует


Черно-красная, как кровь на камне, пустошь, прорезанная зубастыми провалами, исторгала в воздух пепел. Сожранные временем валуны были замазаны жирной гарью. Вязкая корка покрывала грязную воду в лужах. Все рассыпалось в прах. Распыленные частицы смешивались в танце, стачивали поверхность почвы, наседали сверху, поднимались снизу. Шершавое небо в красных разводах недвижно повисало над мертвой землей. Сквозь серь не видно ни просторов моря, ни островных скал.

Дышать трудно, пыль оседает во рту, забивает глотку, скапливается в легких, от пыли не спрячешься, и она липнет, въедается в поры, стягивает кожу. Айве стряхнула ее, – и закашлялась. Жар горького воздуха кусал руки и лицо.

Эта земля была когда-то цветущим краем, где берега полноводных рек радовали взор многоцветием, деревья в лесах тянулись вверх и разрастались вширь; единожды пожив в зеленеющем крае, в мечтах или наяву будешь возвращаться сюда за спокойствием. Она пришла, чтобы ступить в покой, оставив тяготы где-то там, чтобы полежать на мягкой траве и покидать камни в воду, волнуя отраженный мир, и забыться, встретив прохладный вечер под звуки захлопывающихся бутонов. Она помнила желтый лотос, яркие солнечные цветы которого покачивались на длинных ножках, окруженные надводными листами-воронками и плавающими листами-лодочками. Лотос, как властитель озера, нависал над многочисленной свитой, состоящей из нимфей разного окраса: белых, розовых, голубых, лиловых, одевших круглые зеленые воротнички с треугольными вырезами к центру. Царство озерных цветов…

…Ныне мертво. Лишь ветер кидает песок в глаза. Может быть, крупицы были когда-то лепестками, стеблями и корнями, или это боль раскрошенных деревьев вьется теперь без формы и одушевленности…

Айве вслушалась. Нет, ей вовсе не показалось: это не ползла сель, не пласты породы кряхтели, и не пыль скрежетала о небо. Нет, это мерно стучали сапоги далеко сзади. Там угольная земля холмами спускается к широкому высохшему устью. Несколько пар ног в беге поднимают взвесь, и она уже плотной завесой заслоняет где-то существующий горизонт. Топот стал громче. Айве обошла расселину, спустилась по стертым полукружным ступеням с голого холма и увидела внизу, как по серой дороге движется колонна. Полусогнутые фигурки в однотонно грязных лохмотьях гуськом бежали в ее сторону. На плечах у каждого раскачивалось по коромыслу с двумя овальными оболочками по краям. Бежавшие не поднимали голов; предводитель ссутулился. Они начали подъем, не сбавив шагу, и скрылись из виду. Было слышно, как поскрипывают сапоги, раскачиваются коромысла и из-под ног катится щебень.

Процессия вынырнула из-за разбитого столпа, чуть поодаль, вынырнула и тут же помчалась прочь, и никто не заметил ее, не сбился с ритма. Ощетинившаяся гусеница с тридцатью ногами поползла вглубь материка, виляя среди обрывов. Лишь последний глянул в небо и закричал предостерегающее слово. Ответил предводитель, и гусеница прибавила ходу.

Что он увидел? Лишь усилилась яркость красных прожилок в небесах; а над горами, еле различимыми, раскалялась зарница. Солнце еще не показалось, но локоны его пламенной короны уже раскинулись над землей, широко затопив краской дали.

Айве обратила взгляд на запад. Невидимое в копоти, там колыхалось море: бухта-залив, изгибающийся вдоль длинного отростка полуострова, где много острых подводных скал. Она скорее почувствовала, чем увидела, что в бухте дрейфуют два корабля: не такие как раньше, а грубые и громадные, несуразные, с выпирающими блоками и вислыми остатками парусов. По огню горело на каждой мачте, подбадривая бегущих, что их ждут.

В долине взыграл рог, и с кораблей ему вторили другие. Вскоре в дымке зашевелились очертания: то бежала новая процессия. Их было столько же, но все без коромысел, без сосудов: они мчались быстрее первой. По второму огню появилось на плохо видимых мачтах, и было в них что-то тревожное, торопящее. Люди бежали, повторяя путь первопроходцев, а те появились вдали, сгибаясь под тяжестью груза, и некоторые спотыкались, чуть не падая под ноги другим. Снова запел рог, пробиваясь через пепел сиплым кличем. Две кавалькады встретились, затормозили; в спешке, но с отточенной выучкой, первые передали ношу и построились в стороне; вторые двинулись назад. Изнуренные и измученные, первопроходцы, налегке побежали следом, на шесть огней, возвещавших о скором восходе смерти.

Различив на фоне рдеющего неба одинокую фигурку, не остановились; но три человека сошли с дороги и осторожно приблизились к ней. Плотные их одежды не стесняли движения, на руках – грубые поношенные перчатки. Лица, должно быть, иссушены враждебной средой, – но не разглядеть глаз под капюшонами, завешанными сеткой. Невысоки и коренасты были эти трое. Один, сказав быстрое слово, повернул обратно, два других подтолкнули Айве, и она, пленница, побежала в их окружении.

Стало теплее, не сказать – жарче. Там, где вспухала огненная зарница, теперь, казалось, горел весь горизонт. Заметался ветер: дул все больше от моря, сбивая с ног, закручиваясь под капюшоном, слепя глаза. Солнечная корона, обхватившая красными пальцами небосвод, наливалась нестерпимым светом, и даже сквозь пепел было видно, как отражается она в море, – там, где дрейфуют два корабля, готовые уже сняться с якорей.

Кричал привязанный к покосившемуся столбу человек, бесновался и просил пощады, размахивая длинными седыми волосами; не понять ни слова, но интонация исполнена мольбы. Процессия осталась безучастной, и Айве, превозмогая себя, не взглянула на несчастного. Какие проступки совершил он, за что его убивают, бросая голого на поживу солнца? В чем провинился, нарушил какие законы, караемые смертью?

…Корабль жил, подергиваясь в такт веслам. Осушенные бессердечными муками доски расщепились, и между ними набились песок и зола. Соль моря изъедала внутри и снаружи. Если бы не жир, корабль превратился бы в головешку, рассохшись и развалившись. Потому и плещут весла по воде, потому и стараются гребцы изо всех сил, – чтобы как можно скорее скрыться за скалой, под ее тенью – от губительного зверя, уже выползающего из своей потусторонней берлоги.

Медленно уходила земля; где-то на берегу погибал человек, чувствуя, как раскаляется мир. Корабль убегал в утреннюю серь. Четкими стали очертания обломанных мачт, вода приобрела ровный цвет крови. Волновались просторы, – то поднимались с поверхности испарения, и море все больше беспокоилось под гнетом жара.

…Грот принял судно во чрево свое. Густой была тьма вокруг, только впереди теплились огни второго корабля. Еще долго они будут плыть, осторожно следуя меж скал единственным путем. Потом грот распахнется, своды потеряются, посвежеет в воздухе, и поймут корабельные: дома. На карнизах стоят люди, темные во мраке, и ждут, когда на тьму пещер будут вытащены тяжелые, полные питьевой воды сосуды.

Усталых добытчиков поведут к каменным умывальням и исполнят почести: разденут их, обмоют, покормят, обласкают. Три раковины на трех камнях снова наполнятся водой, и жрецы дадут напиться людям. К подводным пастбищам отправится группа водоносов, – ведь там тоже есть умирающие от жажды, коим необходимы силы, чтобы нырять за съедобными водорослями и рыбой.

Все это Айве поймет, сойдя на причальный камень. Вид зала, в котором почти в беспорядке настелены лежаки, вызовет жалость и отвращение. Свет еле теплится на кончиках огарков, помещенных в пузыри, чтобы оградить огоньки от случайного дуновения. Маленькие плошки со скудной едой стоят подле настилов, и лучше не вглядываться в обветренные лица, у многих – с язвами, губы полопались, глаза впали. Почти все безволосые, полуголые, только жрецы, укрытые тогами, носят длинные спутанные волосы, рано поседевшие, с растрепанными кончиками. И что-то во взгляде отличает жрецов от других: не то смиренное понимание, не то налет ответственности за безнадежно больных, о ком они заботятся, и это заставляет их быть мудрыми, говорить ободряющее слово, теплее укрывать куском изжеванной ткани.

Айве проведут вверх и вверх, по тропинкам в скале, на несколько ярусов выше, мимо двух столбов со стражниками, вооруженными длинной рыбьей костью. Там, где скос закрывает обзор причала, стоит еще одна раковина, полная до краев. Расстелены в стороне полукругом матерчатые мешки, на них восседают другие жрецы, обсуждают неслышно дела, пьют из каменных чаш. Три сопровождающих Айве жреца поставят ее в центре общины, сядут на свои места, зажгут по свечке, и потом пять мужчин и пять женщин, одинаково погрубевшие и седые, но вполне здоровые, примутся о чем-то спорить, стучать чашками, указывать на нее. А она, Айве, продолжит по мелочам восстанавливать картину этого упадочного мирка.

Так и случилось.

Спор закончился. Жрецы потупились, и одна из них, та, что была ближе к раковине, начала допрос. Не понимая слов, Айве ловила смысл из одной ей доступного источника.

– Как ты понимаешься, дева? – спросила жрица на сухом, почти каркающем наречии, в котором ничего не осталось от языка, властвовавшего народом в давние времена.

– Странница.

Это слово прозвучало для них незнакомо, и они восприняли его как имя. Но голос был для них еще большей загадкой. Никогда прежде не слышали жрецы столь чистого, не стертого пеплом голоса. Они снова обменялись репликами.

– Кто ты, Странница?

– Я странствую, – ответила Айве на их языке.

– Странница эс кин-рас кар? – вмешался мужчина, нервно крутящий чашку на дне, и было видно, что он сомневается.

– Я странствую.

По лицам старейшин пронеслась тревога, последовал короткий разговор.

– Странница, чем являешься ты для судьбы?

– Я повелеваю судьбой.

Жрецы вскочили на ноги. Кто-то уронил чашу, разлив питье.

– Странница, не будь лучом лживого солнца. Отвечай: как повелеваешь ты судьбой?

Вместо ответа Айве расстегнула пряжки на сапогах, развязала узелки и распустила петельки. Под сосредоточенными взглядами, в которых читалось замешательство, она сняла сапоги и легко скинула одежды. Все, до последнего лоскутка. Старейшины издали вздох изумления, увидев белую кожу, ровные волосы, падающие ниже поясницы, плавные очертания высокой девы, рожденной не в этом злосчастном пекле. Она была для них невообразимо прекрасна, как бывает прекрасен новорожденный, но более невозможна, чудна и загадочна, явившись из ниоткуда, а может быть, с самой земли обетованной…

Люди засуетились. Трое мужчин подскочили, почти толкаясь, подняли одеяния и передали их женщинам. Пять человек взбежали по лестнице, вырубленной в скальном проходе, вернулась, неся длинные ткани, только та, которая вела допрос. Тем временем две жрицы предложили Айве легкие шлепки из прочных водорослей на деревяшках, провели ее к лучшему месту возле чаши и дали напиться. Облаченная в жестковатую тогу, она чувствовала их неловкость, смущение. Никто не решался дотронуться даже до пальцев руки, и каждый ловил ее взгляд. Когда с пряной настойкой было покончено, ей жестами предложили подняться на следующий ярус. Там, отгороженная каменной стеной, располагалась ниша, из которой вели три хода. Тот, что в середине, был округлой пещерной норой, почти темный, холодный. Налево и направо шли тропинки, застеленные пучками сухой травы. Под простыми арками метались слабые тени.

Ее повели направо. Потолок нависал близко, в трех человеческих ростах, и можно было предположить, на какой высоте они сейчас находятся. За стенами этих ниш проплывала несладкая жизнь, голод и жажда не давали продохнуть ни на день, и дни, подобные этому, сменялись без надежды на разнообразие. Но здесь властители позволили себе устроить три длинные ванные, вырубленные в полу, все были наполнены до краев чистой водой, подаваемой через отверстия в стене. Возле каждой купальни стоял глиняный кувшин, на мягком лежаке расстелены свежие полотна из серой ткани. Точно из таких же были сделаны накидки жрецов, но потертость в складках, пятна и дыры говорили о длительном ношении. Однако ценнее всего преподносилось то, что лежало на камне: поджаренное мясо рыбы, усыпанное зеленью водорослей, широкие листья, засушенные до хрупкого состояния, и крынка с напитком.

Из десяти старейшин осталась одна женщина, чьи волосы были меньше тронуты сединой, а лицо еще выглядело молодым. Она аккуратно разделась, чтобы не повредить невзначай тоге, сложила ее на постаменте, и скользнула в среднюю купель. Айве, предоставленная самой себе, еще не решившая о дальнейших планах, вкусила местных яств. Как и ожидала она, рыба не была вкусной, сухой лист оказался чем-то вроде хлеба, а питье – всего лишь вода с разведенной в ней слегка горчившей пряностью. Но чтобы это приготовить, приходилось добывать огонь, что-то сжигая: будь здесь много ручного огня, община жила бы иначе.

Купание после пепельной бури стало блаженством. Айве спустилась в теплую воду, обнаружив глубину ванны в половину своего роста, а по краям нашлись выступы, чтобы держаться, и отдалась воде; длинные волосы расплылись вокруг изящного тела струнной аурой. Она вгляделась в сумрачные блики на поверхности, закрыла глаза и почувствовала единение с окутавшим ее миром. Их роднили скрытые нити, общие корни, схожесть бед; и, – осознала она, – люди тоже скитались во тьме, тоже почти пали в безвременье своей ничтожности…

Жрица наблюдала за ней и молчала, а затем нырнула, не расплескав ни капли.

Как ни старались властители ухаживать за собой, кожа их грубела и сморщивалась, овеваемая сухими ветрами даже здесь, глубоко в пещере. Они смело расходовали пресную воду, что было странно: все, что привезено извне, осталось людям, а чтобы наполнить три ванные, нужно трижды по столько. Несомненно, у них был источник, но по каким-то причинам корабли уходили в опасный рейс каждый раз, когда заходило яростное солнце.

Айве не хотела глядеть сквозь эфир, ища легких ответов. Самое большее, что она могла себе позволить, – это вычленять слова языка жрецов, чтобы говорить с ними. Она отдыхала от сложности материй, и мир, сокрытый вовне, был ей безразличен, как и его возможности. Когда-нибудь потом она вернется туда, но не сейчас…

После купания она облачилась в тогу и спустилась вслед за спутницей в совещательное место. Их ждали, напряженно переглядываясь. Поднялись в приветствии, усадили гостью на лучшее место, и сели сами. Жрец, сидевший напротив, достал четки из шариков и надел на шею, все остальные почтительно склонили головы. Женщина возле него наполнила чашу водой из кувшина, передала по кругу Айве. Затем разлила еще пять чаш для каждой пары.

– Пусть сейчас мы исполним ритуал за воссоединение, – сказал верховный. – Друг с другом телами, и со Странницей – душами.

Они пили по очереди: сначала женщина, затем мужчина. Айве лишь чуть притронулась к напитку. Она читала по их взглядам, о чем они будут говорить, на что надеются. Все их небогатое существование выражалось в самом образе, который они являли: несчастные, забитые, старающиеся выглядеть важно, владыки поверженных, кое-как дотлевающих свои дни. И конечно, они мечтали о лучшей жизни, но так, как могли, с высоты своих знаний и представлений о ней. Они думали только о том, как бы увеличить улов, где бы вырубить новую нишу, сколько бы воды добыть с берега, чем еще занять народ, и от кого родить преемника. Пещерные люди надеялись, что Айве – это подарок неведомых богов, а может, и сама богиня, которая пришла, чтобы их защитить и обогреть.

Когда-нибудь придется развеять их смелые мечты…

– Понимай нас хранителями, Странница, ибо мы безымянны, чтобы быть равными, – имена разнят. Круг повернулся ко мне, и буду я ответствовать за всех. Принимаешь ли ты это?
– Принимаю.
– Знаешь ли ты повелевающих судьбой?
– Я повелеваю судьбой.
– Значит, ты имеешь смысл. Знаешь ли ты еще тех, кто имеет смысл? Известны ли они тебе, той, которая странствует?
– Известны.
– Тогда рассуди нас. Не в способности мы говорить с тобой на равных, но должна ты знать легенды о тех, кто имеет смысл.
– Я слушаю вас.

И хранитель начал рассказ на своем каркающем языке. Неведомый слагатель постарался внести благозвучие в резкие слова, смягчал повествование и применял иносказания, – легенда от этого стала расплывчатой, неоднозначной. В угоду плавности слагатель пожертвовал точностью, да и не скажешь, что сам понимал себя…

– Первая легенда гласит о герое, чей смысл пронзает все осязаемое, имеющее облик. Герой, а лик его размыт, найдет запретные врата и откроет их. Сквозь врата он увидит тонкую нить, связующую два берега одной реки. Он попробует дотянуться, понять, но взовьется вихрь, скрывая в пыли врата и то, что за ними. Осуждение герой увидит отовсюду и тайную радость не в его честь. Поверженный, он возляжет на ладью и помчится по волнам к краю земли, – туда, где пламень пожирает свет, и где он должен быть одним из многих, равных и безымянных. Но ладья распадется, не донеся героя на край земли, и так он будет затерян в океане навеки, безымянный и бессмысленный. Однако сказывается, что когда придет час, герой услышит сквозь толщу ила и воды ветер перемен. Он восстанет со дна, обретет силу и вернется в ином обличии к вратам, что были когда-то им открыты. За ним попятам будут бежать цепные твари, кусающие душу, но он успеет захлопнуть врата перед их кровавыми клыками. Тогда увидит он две дороги, и над каждой пылает лживое солнце. Он пойдет по одной дороге навстречу одному солнцу, и пока он идет, это солнце будет гореть в наших небесах, опаляя своей ложью наши нагие души. Внемлешь ли ты, Странница, легенде?

– Внемлю.
– Тогда ответь: куда ведет нас эта легенда?
– Она ведет вас к тому, кто дает надежду, в которую вы не верите.

Жрецы-хранители задумчиво потупились. Лица их превратились в каменные изваяния, устремленные взорами в неведомые годы. Вскоре верховный сделал глоток и продолжил.

– Давно сказана вторая легенда. Она гласит о герое, чей смысл дополняет все осязаемое, имеющее облик. Герой, а его лик размыт, ступает по зыбучей земле, распростерши над ней око свое. Где пройдет он, там поднимется волна, выплеснется из берегов море, и прольется хрустальный дождь. И каждая капля дождя преломляет смысл, точно вода – свет. Герой ступает, но не стремится; шагает, – но не придет, ибо знает он, что нет конца его странствиям. И чтобы не затеряться среди ураганов, он сплетает их в огненные кольца над своею головой, и вспарывает ими небеса, раскрывая небесные оконца. Говорят, что если попросить у него покровительства, он отзовется туманом и укажет слепому, что тот не слеп, но боязлив, чтобы видеть. Прозреет слепой, а герой снимет с неба хрустальные капли и рассеет их над миром: чистый душой будет всегда счастлив, найдя одну, а зверя в себе затаивший сгинет бесследно. Внемлешь ли ты, Странница, легенде?

– Внемлю.
– Тогда ответь: куда ведет нас эта легенда?
– Она ведет вас к тому, кто укажет вам путь, которого вы боитесь.
– Мы должны рассудить твое тяжелое слово, Странница, но прежде проси наших дел для тебя.

Что-то не давало Айве покоя, будто бы не всё она поняла в жизни пещерных людей, и нечто важное укрывалось за простотой их бытия. Она спросила:

– Скажи, хранитель, за что убиен тот несчастный, которого я видела под палящим солнцем?

Верховный смог связать необычные для него слова и понял ее. Он медленно кивнул, принимая решение, и сказал той, что была менее седа:

– Отправь Странницу во сны, а назавтра, когда отдохнет она, водой из кувшина обласкай стопы ее и позволь встать на потаенную землю.

Айве быстро уснула на чужом ложе, так был труден для нее пещерный воздух. Вечер ничем не отличался от утра, но где-то за толщей скал садилось грозное светило. Странницу безмолвно покормили, и младшая жрица пришла за ней, чтобы отвести в потаенную землю. Они спустились на берег. Моряки спали; женщины, стерегущие огонь, поглядывали с подозрением. Никто не разговаривал, и только скрип кораблей о причал да биение волн оглашали высокую залу. Скользкая тропа пролегала вдоль русла, огибая лежбище по самому нижнему ярусу. С левой стороны на камнях теплились свечки; цепь огоньков ныряла под скалу, заворачивала и скрывалась из виду. Там нашелся вход в пещеру, из которой вытекала маленькая речушка в две стопы шириной, – приток большой реки, пронзавшей весь грот острыми горными потоками. Пить ее было нельзя: насыщенная скальной солью, она выстелила русло мелким белесым осадком.

Долго шли в темноте, так как свечей не было; но впереди появился просвет. Следующий зал мало отличался от прежнего: те же ярусы, охватившие неровными кольцами пространство стен, те же грубые спальники, те же люди, среди которых находились и дети. Почти все спали, утомленные работами или голодным днем; кое-где уединились вокруг свечки-другой пары и что-то нашептывали во тьму.

Жрица подошла к женщине и дала ей напиться из кувшина, который несла с собой.

– Роды выпали на безвременье, – сказала хранительница, когда они побрели дальше, взяв свечу. – Трудно будет ей… Могу ли быть я в способности говорить с тобой не высоко?

– Можешь.

Через щель с истоптанным дном они попали в раскол пород. По зазубренным отвесам скал прыгали минеральные жилы тусклых оранжевого и алого цветов. Щель разошлась в пещеру, пещера стала пустотой, и они попали на карниз перед огромной пропастью. В стороне, на широком подъеме, стоял каменный стол, и кто-то спящий скрючился над ним, точно врос. Жрица полила воду на ноги Айве и свои, а затем жестом предложила подняться к человеку. Тот был не один; еще двое – мужчина и женщина – спали в углу, обнявшись, чтобы не замерзнуть. Все трое носили волосы как у жрецов, но вязали их в пучки, чтобы не мешать глазам.

– Блюстители знания, – сказала жрица, и тогда Айве увидела обрывки не то горелой бумаги, не то черно-серой коры, на которой что-то было начертано. Такие же валялись на полу, торчали из отверстий, выглядывали из-под лежанок.

– Письменность уходит из нас, – заговорила жрица. – Мы-внутренние уходим с ней. Чтобы удержаться, мы проводим наших детей по знаниям. Еще не всё истлело в этих обрывках. Мы передаем знания стенам, а из того, что освободилось, творим фитили свечей. Капли страниц остались от изначального моря, и мы не хотим их кончины. Наш улов худеет. Из моря плывет пепельная болезнь, и рыба с молодняком теряет жизнь. Уже с ядом растут ближние к океану поля, и скоро яд прошествует дальше. Моряки спорят с лживым солнцем, чтобы найти благую воду. Мы оберегаем пещерный родник, но он прячется, когда нет дождей. Ванны и раковины сохраняют его дар, и когда нечего пить, мы раздаем эту воду. То же еда: мы раскладываем ее на всех, даже не в угоду себе. Люди-внутренние почти уснули, сдавленные годами безделий. Нет правдивого света, чтобы их разбудить…

Айве почувствовала плач в словах жрицы, обреченной на прозябание во тьме. Она задумалась, что могла бы для них сделать. Пропасть, над которой они стояли, была самым точным символом для этого народа: бездонный колодец мрака и незыблемости… Айве взглянула на противоположный берег и увидела нечеткие ряды колонн с распущенными верхами. Они стояли на широком плато, теснясь и сгибаясь: ни дать ни взять разрушенная колоннада древних жителей. Когда пришло понимание, что же она видит, картина социума стала полной: только этого штришка и не хватало.

– Ответь, хранительница, что есть там? – и Айве указала на подземную рощу.
– То – приговор блюстительницы знаний, отданной лживому солнцу. То – предмет греховного вожделения, недоступный поныне. То – невозможные лес и жизнь, воспетые в знаниях.
– Да, там жизнь. Почему вы не строите мост?

Хранительница долго разгадывала фразу, а потом испугалась:

– Падшая женщина хотела связать корабельной душой два берега, – но это смерть нам! Народ не даст ломать душу кораблей, ибо не добраться потом до горячей земли. Люди отдадут нас лживому солнцу!

«Это тот путь, которого вы боитесь, – думала Айве. – Глупые создания!»

– Ты хочешь знать, хранительница, как я повелеваю судьбой? Я говорю ей: хочу жить! А вы никогда не возымеете смысл. Ибо ваш смысл там, за пропастью, но вы, слепцы, бежите от него, опаляясь лживым солнцем!

В проходе, через который они пришли, заплясал свет. Стражники с рыбьими костями появились оттуда, а за ними следовали остальные жрецы. Проснулись блюстители знаний, услышав последнее слово Айве, и лица их были суровы. Ее, смеющуюся, раздели, взяли под руки и поволокли из пещер. Когда проходили жилой зал, она кричала: «Слепцы, слепцы!», и смеялась над ними. Жрецы не осмелились вредить ей, но знали уже, что сделают. Корабли ждали отплытия.

Ее, нагую, выбросили на одинокий камень вдалеке от берега, а она только смеялась им вслед.

Прошли ночные часы, стал разгораться рассвет. Потянулись по небу красные пальцы, взвились вихри, поднялась волна. Лживое солнце готово было раскрыть свои пламенные объятия испепеленному краю. Вдалеке сгустились две тени: корабли возвращались в грот, обходя стороной камень, но так, чтобы всем было видно приговоренную к смерти. А она стояла, гордо вскинув руку, и чего-то ждала. Ее волосы безумно метались под ветрами. Ударил поверх скал первый луч, не затронув суда, спрятавшиеся за откосами, но осветил Странницу, и она поймала его в ладонь.

И тогда верховный понял, какое чудо отверг, и не мог он не смотреть, как Странница, которая имеет смысл, завивает вихри в огненное кольцо над головой. И в небе, разрываемом ураганами, появляются оконца, и лживое солнце, распустив локоны, разматывается в ее руках. А она, смеясь, собрала все лучи в один пучок и дернула, сняв их с солнца; длинные огненные отростки она утопила в океане, подняв пар со всего моря. Так была побеждена ложь.

Взвились выше прежнего волны, а когда опали, Странницы не было на камне. Верховный приказал плыть туда, ибо увидел что-то блестящее. Они вышли из тени, изумленные переменой: солнце больше не съедало их, и небо стало бледно-синим, хоть и пепельным. Они приблизились к камню, спустили лодку, и жрец покинул палубу. Ступив на камень, в щели он увидел прозрачную каплю изумительной правильной округлой формы, поднял. Ему стало страшно: он не знал, сулит ли капля вечное счастье, или он бесследно сгинет…

7 октября 2008 г.