В опорном пункте

Рассказ

1
Утром 10 ноября 1980 года, прямо в День советской милиции, в помещение общественного пункта охраны порядка на поселке резинщиков, пришел молодой парень лет двадцати пяти. Это – участковый инспектор, только что назначенный на эту должность. Несмело переступает он порог опорного пункта или ОПОП, как для краткости в обыденном употреблении назывался этот местный центр охраны правопорядка, на котором в тесном взаимодействии трудились сотрудники милиции и представители общественности.
Новоиспеченный страж порядка среднего роста и среднего телосложения. На голове, прикрывая темно-русые волосы, меховая шапка. Одет в модную по тем временам, к тому же довольно дешевую, короткополую куртку из искусственного меха черного цвета с большими накладными карманами. Эти аксессуары первыми бросаются в глаза, так как красуются на обеих полах. К тому же отделаны для пущего изыска манжетами с огромными декоративными пуговицами. Другую часть одежды представляют серые расклешенные брюки. Они хотя и не новые, но тщательно отутюжены. Остроносые, под цвет куртки, полуботинки производства местной обувной фабрики, начищенные до зеркального блеска, завершают одеяние.
В больших темно-карих, если вообще не черных, глазах молодого человека настороженность и неподдельный интерес: как будет встречен в новом, незнакомом коллективе, как сложится дальнейшая судьба?
Совсем недавно он работал транспортировщиком в известном на всю страну Курского заводе резиновых технических изделий – РТИ, на складе готовой продукции цеха вулканизации нестандартного оборудования. Коллектив цеха небольшой, стабильный, «текучки» кадров почти не было. Словом, дружный коллектив. Притершись, молодой человек чувствовал себя в нем, если не «как рыба в воде», то достаточно уверенно. Знал, кто на что способен, и что от кого можно ждать. Да и о нем знали все.
Совместный труд в коллективе сближает людей. Особенно, если кроме труда там еще проводятся какие-либо культпоходы или спортивные состязания, или же поездки коллектива на сельскохозяйственные работы в подшефный колхоз. А эти мероприятия в те годы практиковались довольно часто. Причем, с вовлечением в это дело чуть ли не всех работников цеха: от начальника и до последнего разнорабочего. Возраст и пол помехой тому не были.
Но именно индивидуальные особенности молодого человека, его серьезное и добросовестное отношение к труду, активное участие в общественной жизни цеха, начитанность, сделали его заметным в коллективе. Этому же способствовали и независимость его суждений, и некоторый опыт организаторской деятельности (до завода работал преподавателем в школе). Итогом стало то, что он был избран вожаком комсомольской организации цеха, хотя, по правде сказать, и не стремился к этому.
В первых числах октября его неожиданно, прямо с рабочего места, вызвали в партком завода.  Такого еще не случалось. «С какого перепугу? – шагая по асфальтированной дорожке, размышлял он – Вроде, ничего не натворил… квартиру еще не заработал…»
В кабинете секретаря парткома находилось пять или шесть членов парткома. Тут же и секретарь парторганизации Марковская Инна Феофановна. Ей давно за пятьдесят. Строгость и серьезность, как и изморозь седины в волосах, стали неотъемлемой чертой ее лица и характера. Но, несмотря на годы и некоторую полноту, выглядит респектабельно и внушительно. Она – ветеран Великой Отечественной войны. Уважаемый человек не только на заводе, но и в городе.
– Садитесь, – ответив на приветствие, плавным жестом руки указала на кресло, расположенное напротив.
Одновременно ее быстрый, едва заметный взгляд скользнул по листу бумаги, лежащий перед ней.
– Садитесь, Николай, – повторила, назвав по имени.
Молодой человек присел на предложенное кресло.
– Как вам работается? – продолжила Марковская, по-видимому, дежурными репликами. – Нравится ли коллектив цеха? Что интересного происходит в комсомольской организации? Вы же там секретарь.
В голосе доброжелательность и одновременно  с этим тонкий намек на то, что она владеет обстановкой. Прием вполне известный.
– Вроде все нормально. Жаловаться не на что. Недавно в очередь на квартиру стал. И комсомольская организация цеха, хоть и небольшая по численности, но не хуже других на заводе, – ответил-доложил кратко.
– Это хорошо, – улыбнулась одними глазами Марковская. – Скажите, вы дежурить в опорный пункт ходите?
– Хожу. Уже раза три или четыре дежурил с цеховой ДНД. Удостоверение и значок народного дружинника имею.
– Не боязно? Ведь, наверное, приходится во время дежурства со всякой шпаной общаться. Никак не удается всех порядочными людьми воспитать. Еще нет-нет, да находятся антиподы нашего общества. Их мало, но что скрывать, пока имеются, – искренне и с болью в душе посетовала она.
– Да нет, не боязно. С нами постоянно находятся сотрудники милиции. А с ними чего бояться? «Наша милиция нас бережет» – это еще Маяковский отметил… в двадцатых годах… – пошутил Николай. – Да и сам себя в обиду давать всякой шпане не собирался и не собираюсь… В семье и в коллективе не этому учили. И за себя постоим, и других в обиду не дадим! – несколько пафосно закончил он.
– Замечательно! – улыбнулась снисходительно Марковская, и в уголках ее губ отчетливо обозначились морщинки. – Впрочем, другого ответа я от вас и не ожидала.
«К чему бы этот разговор? – думал между тем молодой человек, следя за необычным диалогом. – Вроде бы я во время дежурства ничего плохого не сделал. «От звонка и до звонка», как и все, был на дежурстве. Спиртного не употреблял…»
– Партия решила укрепить правоохранительные органы лучшими представителями трудовых коллективов. Надеюсь, слышали?..
– Слышал, – ответил однозначно.
Действительно на телевидении и радио довольно часто поднимали этот вопрос. Не отставали от них и печатные СМИ – газеты, журналы.
– Потому партком завода принял решение направить вас на работу в органы внутренних дел, то есть в милицию. Как на это смотрите? – наконец-то прояснила суть разговора Инна Феофановна, пристально воззрившись в лицо собеседника.
Молодой человек явно был огорошен этим неожиданным предложением-приказом. Он даже заерзал в кресле, по-видимому, порываясь встать. Последнее не укрылось от секретаря парткома, так как та стала излагать мотивы, приведшие к такому решению.
– Это не страшно, что у вас нет юридического образования. В парткоме об этом известно. На первых порах, думаю, вам помогут, подскажут… Да и педагогическое кое-что значит… А там и заочно пойдете учиться, ибо «молодым у нас везде дорога», – улыбнулась ободряюще. – Вот и обретете теоретические знания. Вы же член партии…
– Да.
– Раз член партии, то, что такое партийная дисциплина, знаете. Считайте, что это вам партийное поручение, – твердо и категорично, как уже о вполне решенном и не подлежащем дальнейшему обсуждению вопросе, окончила свою речь секретарь.
Молодой человек молчал, понимая, что любые отговорки будут выглядеть несолидно, детским лепетом. Не зря же ему напомнили о партийной принадлежности. К тому же в каждом человеке с рождения заложены склонности к приключениям и авантюризму. До поры до времени они находятся в анабиозном состоянии. Но достаточно какого-либо толчка, секундного раздражителя, и все – они вырвались на волю. Молодой человек не был исключением. И пока секретарь обосновывала данное решение, вирус авантюризма уже пошел гулять в его мозгу, подготавливая почву к согласию.
Все громче и громче стучали невидимые фанфары романтики будущих погонь, засад и перестрелок, почерпнутых из книг и кинофильмов. А внутренний голос уже утверждал, что молодой человек ничуть не хуже других, которые работают в милиции: «Не боги горшки обжигают»! Поэтому он перестал ерзать в кресле и после того, как Инна Феофановна сделала паузу, спросил, когда приступать к оформлению необходимых документов.
По-видимому, на его лице еще были видны следы внутренней борьбы между «да» и «нет». И секретарь парткома на весы сомнений бросила последнюю гирю:
– Имейте в виду, Николай, что и в милиции нашим парткомом вам будет оказана помощь в жилищном вопросе. Мы своих не бросаем…
Сколь можно было доверять последним словам, молодой человек не знал – в жизни всякое бывало – однако поблагодарил и за доверие, и за заботу.
Потом последовали официальные напутствия, заключавшиеся в том, что молодой человек «оправдает оказанное ему «высокое доверие» и не подведет коллектив завода и партийную организацию».
При этом члены парткома дружно и важно кивали головами. Мол, мы полностью согласны со сказанным. По-иному и быть не может…
Придя после работы в снимаемую им и его женой однокомнатную квартиру на поселке КЗТЗ, молодой человек поделился неожиданной новостью.
– Что будем делать, Рая? Жизнь милиционера – это не только красивая форма, но и огромнейшая ответственность… Это ненормированный рабочий день и постоянные конфликты… Следовательно – издерганные в клочья нервы, – играя с малолетней дочуркой, говорил он. – Но с другой стороны – обещают дать квартиру. Надоело по чужим углам скитаться…
– Смотри сам. Знаешь же, что я буду согласна с любым твоим решением, – поглаживая плечо мужа и ласково поглядывая на него, ответила та без долгого раздумья  – И в милиции никто не пропал. У моей директрисы есть знакомый участковый – Евдокимов Николай Павлович. Иногда в магазин заходит. Веселый, улыбчивый. Всегда шутит. Значит, не так плохо и в милиции…
Рая – оптимист по натуре. О жизни судила, не особо углубляясь в ее суть и не «мудрствуя лукаво». Если б знала она, что старший участковый майор милиции Евдокимов через два года умрет, не дожив и до сорока пяти лет, оптимизм бы ее поубавился.
– Не получится – уволишься! Лишь бы у нас в семье было все хорошо. Решай сам…
Потом были хождения по отделам кадров, собеседования с начальником Промышленного РОВД, прохождение медкомиссии.

2
Промышленный РОВД находился на Льговском повороте, напротив отдела кадров завода РТИ, в двухэтажном здании послевоенной постройки. Это здание, как и множество других, если верить местным легендам, строили пленные немцы в конце сороковых и начале пятидесятых годов.
Собеседование проводил лично начальник отдела полковник милиции Воробьев Михаил Егорович. Ему было за пятьдесят. На форменном кителе теснились колодочки от орденов и медалей, красноречиво говоря о пройденных годах Великой Отечественной войны. Время слегка посеребрило темно-русые волосы, но еще не проредило их. Даже намека на облысение. Крупный нос и несколько тяжеловатый подбородок совсем не портили черт лица, наоборот, придавали ему мужественность и силу. Взгляд серых глаз строгий и жесткий. Во всех движениях чувствовалась уверенность и внутренняя сила человека, привыкшего повелевать.
Воробьев располагался за столом с массивным пультом управления, в кресле с высокой спинкой. Чуть подальше от него на простом стуле сидел замполит – капитан милиции Давыдов Виктор Владимирович. Он среднего роста и телосложения, лет тридцати, с полным, но волевым лицом. Русоволосый и белобрысый, с хитринкой в карих глазах.
Именно к нему обратился молодой человек вначале, как к первому должностному лиц, отвечающему за работу с кадрами. Побеседовав, Давыдов привел его в кабинет начальника.
– Присаживайтесь. – Воробьев взглядом указал на стул возле стола. – В милицию решили пойти? Сами решили или кто-то посоветовал?
– Да… вот… по направлению парткома завода РТИ, – робея под жестким взглядом Воробьева, промямлил молодой человек. – И сам тоже решил.
–  Что-то он робок, замполит. Ты так не считаешь?.. А нам робкие не нужны. Нам орлов подавай…
– Оботрется, Михаил Егорович, – ответил Давыдов, подмигнув молодому человеку, мол, дрейфь. – К нам всякие приходят: и робкие, и смелые… Но работают только те, кто имеет призвание.
– Ты у нас спец по человеческим душам, тебе и принимать решение, – подвел итог короткого собеседования Воробьев. – Мне сейчас некогда заниматься с ним – в райком вызывают… Занимайся сам.
– Займусь, – кратко, совсем не по-военному (к удивлению молодого человека) пообещал замполит.
– А вы, молодой человек, запомните, – аккуратно складывая в папку какие-то документы, продолжил Воробьев наставления, – если решили служить в органах, то знайте: робким в милиции не место. Здесь нужны люди смелые, с твердым характером и твердой волей. Конечно, не какие-нибудь «башибузуки», но волевые и уверенные в себе. И честные. Главное – честные! – сделал он ударение на последнем слове. – Всё. Свободны.

3
И вот бывший рабочий Курского завода резиновых технических изделий стоит в помещении общественного пункта охраны порядка поселка РТИ. Он немного смущен и напряжен, ибо чувствует на себе изучающие и оценивающие взгляды четырех человек, находившихся в данный момент в кабинете старшего участкового инспектора.
– Здравствуйте! Разрешите представиться в связи с назначением на должность участкового инспектора, – обращаясь непосредственно к майору, как к старшему по званию и должности, и к тому же единственному лицу в форменной одежде, произносит скороговоркой молодой человек. – Моя фамилия – Паромов, а зовут – Николай, – добавляет он после небольшой паузы.
– Привет, – бурчит худощавый белобрысый майор –  старший участковый инспектор Минаев Виталий Васильевич.
Поздоровавшись, майор поудобнее усаживается в расхлюпанное кожаное кресло с рыжими подпалинами на подлокотниках. Это от времени и долгой эксплуатации.
– Мы ведь уже познакомились в райотделе. К чему такая официальщина. У нас этого не любят, – добавляет он, как бы извиняясь перед остальными за нового участкового. – Я уже сообщил остальным о твоем назначении. Ожидали. Но ты куда-то пропал после совещания в РОВД.
Майору около сорока. Лицо его не выражает ни доброжелательности, ни неприязни. Скорее всего, на нем задержались следы некоторой досады от прерванного появлением нового персонажа то ли разговора, то ли спора с кем-то из присутствующих.
Не исключено, что жизненный опыт и частая смена подчиненных участковых приучили Минаева сдерживать свои эмоции. Поэтому особой радости от появления нового участкового он не испытывает. Форменная одежда явно не первой свежести, не раз ношена. Однако чистая. Правда, сидит как-то мешковато. Строевиком тут и не пахнет. Парадный китель распахнут. Золотые погоны местами измяты. Форменный галстук расстегнут и держится на рубашке только за счет заколки. Тесемки галстука черными змейками сбегают по белой рубашке, ворот которой также расстегнут.
– Привет! – говорит вслед за майором пожилой мужчина.
И протягивает для пожатия руку, не давая новому участковому ответить майору на вопрос: где он пропадал после совещания. Ему на вид около пятидесяти лет. Может, чуть более. Он суховат, подтянут и как-то сразу же вызывает к себе доверие у собеседника, располагает к себе.
– Будь здоров, коли не шутишь… – продолжает он, продлевая рукопожатие. – Смотрю, ты что-то стушевался. Не стоит – тут все свои. Я, например, председатель совета общественности, а в недалеком прошлом – сотрудник милиции, майор…
Речь председателя совета общественности размерена, голос несколько глуховат.
– Не исключено, что я тебе оформлял прописку… – заканчивая ритуал знакомства, говорит он. Но, спохватившись, что не назвал себя, шутливо дополняет: – Василий Иванович… Конечно же, не Чапаев, а только Клепиков, – лучится веселой улыбкой.
 Паромов, приободренный Василием Ивановичем, уже уверенней протянул руку высокому черноволосому парню лет двадцати восьми, привставшему со стула.
– Николай.
– Подушкин Владимир, – отвечает с некоторой долей превосходства чернявый.
– Очень приятно, – скороговоркой тараторит Паромов. – Мы немного знакомы, так как совсем недавно я ходил в дружину и вас видел.
– То-то вижу: лицо знакомое, – говорит Подушкин и поясняет, продолжая знакомство, – друзья иногда называют просто Палычем. Начальник штаба заводской добровольной дружины и главный на опорном пункте.
Заметив ухмылку Минаева и удивление на лице Паромова, уточняет:
– Виталий Васильевич, – кивок головы в сторону старшего участкового, – всего лишь желанный гость тут, как и подчиненные ему участковые.
Все это произносится с серьезной миной на лице и явным акцентом на слове участковые. Понятно: дает понять, кто хозяин в доме.
Минаев, услышав последнюю фразу Подушкина, иронично улыбается и порывается что-то ответить. Но вмешивается Василий Иванович:
– Прекращайте вы свой спор о старшинстве. Совсем не ко времени это. Нечего молодого участкового, который не успел порог переступить и познакомиться, пугать. Еще успеете наспориться. Дайте человеку познакомиться со своим коллегой, – спокойно и веско говорит он, обращаясь сразу ко всем.
Четвертым в кабинете был участковый инспектор Черняев Виктор. Он с ходу заявил, что на опорном пункте принято не представляться по поводу назначения, а проставляться.
– Иначе служба не сложится… Да и дружба зависит, как гласит народная мудрость, от полноты налитого стакана.
 Намек яснее некуда: Паромову предстоит бежать в магазин за бутылкой спиртного.
Черняеву примерно столько же лет, сколько и Паромову. Только выглядит он старше Паромова и уж точно уверенней и солидней. Этакий бывалый, прошедший огни и воды, немало повидавший на своем веку человек. Возможно, поэтому есть в нем что-то показушно-театральное…

4
Паромов и Черняев уже немного знакомы. Случилось это месяца два тому назад, когда Паромов с цеховой ДНД был на дежурстве. Тогда под аркой, расположенной между зданиями магазина «Универсам» и кафе «Бригантина» на улице Парковой, человек десять подвыпивших парней, цинично нарушая общественный порядок, учинила распитие спиртных напитков. Их громкий хохот, нецензурная брань, «задирание» прохожих, в том числе женщин и девушек, беспокоили граждан. Некоторые пожилые люди пытались совестить распоясавшихся парней, но те только громче матерились и гоготали жеребцами стоялыми, не реагируя на замечания. Нарушение общественного порядка было налицо. И это нарушение первым обнаружил Черняев. Он находился в тот вечер в отгуле и направлялся в магазин за продуктами. Был в гражданской одежде (ну кто же в выходной день будет ходить в форме) и даже без служебного удостоверения – выскочил-то из квартиры на минутку. Пересекая арку, Черняев мог бы сделать вид, что ничего не происходит, мог купить продукты и вернуться домой. Мог конечно, если бы не был милиционером. Причем не по форме, а по сути..
– Я – участковый инспектор милиции, – подойдя к парням, громко произнес Черняев, – и требую, чтобы вы немедленно прекратили нарушать общественный порядок. Требую, чтобы прекратили материться и распивать вино! А еще я требую, чтобы вы немедленно удалились отсюда и не мозолили людям глаза!
В толпе после первых слов Черняева на какое-то мгновение смолкли разговоры: там переваривали услышанное. Но когда смысл слов дошел до мозгов нарушителей, и они увидели, что какой-то паренек, один-одинёшенек, без форменной одежды, без милицейского удостоверения, именем закона требует от них подчинения, взбеленились и поперли на него «буром».
– Ты, красноперый, совсем охренел! – прохрипел верзила лет тридцати по кличке Малыш – Малышев Юрий.
Ранее он уж дважды отбывал срок за хулиганство и умышленное нанесение телесных повреждений. И только полгода как «откинулся» с зоны.
– Наверное, в морду хочешь!
– «Перо» ему в бок – и вся недолга! – раздался чей-то визгливый голос. – Перо!
Так исподтишка обычно действуют провокаторы. У самих «перо» воткнуть кишка тонка, зато подстрекнуть других – за милую душу!
– Перо! – многоголосо подхватила, заводясь, в предчувствии драки и близкой крови толпа. – Перо!
Черняев понял, что слова тут бессильны. Нужно было действовать по-иному. «Но не убегать же позорно, чтобы потом гады злословили на мой счет, – горячей волной пронеслось в голове. – Нужен другой выход!»
Ближе всех к Черняеву стоял Малыш. И  когда Малыш опустил руку в карман брюк, Черняев бросил ему в лицо хозяйственную сумку, с которой шел в магазин. Пока Малыш концентрировал свое внимание на сумке, участковый нанес ему удар ногой в промежность, вложив в этот удар не только всю силу, но и всю злость, и ненависть мента к своим извечным антиподам. Разрывая кольцо окружения, головой боднул в живот высокого дружка Малыша, первым подавшего идею применения «пера», как основного аргумента в споре с милиционером. Тот, «сложившись» пополам, упал на бетонный пол арки. Боковым зрением Черняев отметил для себя, что Малыша скрючило. «Этому уже не до пера!» – отфиксировало подсознание.
Неожиданные решительные действия участкового привели толпу хулиганов в замешательство. Этим незамедлительно воспользовался участковый, вырвавшись из опасного окружения.
«Возле ДК должны быть постовые и дружинники! – молнией пронеслась мысль. – Надо туда за помощью, чтобы задержать это дерьмо… И наказать! Да так наказать, чтобы навсегда, позабыли, как грозить милиционеру «пером».
Он кинулся в сторону ДК и сразу же увидел четырех дружинников: двух молодых парней и двух девушек с красными повязками на рукавах. Те шли по площади со стороны дворца культуры в сторону парка.
– Товарищи дружинники! – прерывающимся от волнения после схватки голосом прокричал Черняев. – Товарищи дружинники, я – участковый инспектор милиции и прошу оказать мне помощь в задержании группы хулиганов.
Дружинники, среди которых был и Паромов, остановились.
– Мы в вашем распоряжении, товарищ участковый, – узнав Черняева, заверила старшая группы, смазливая блондиночка с пухленькими губками и подкрашенными глазками, Снеговая Валентина. – Что случилось?
Черняев вкратце обрисовал сложившуюся картину и напомнил о мерах предосторожности, необходимых при задержании пьяных и дерзких хулиганов.
– Аннушка,  – приказала Снеговая крановщице цеха веснушчатой Арцебашевой, – пулей в ДК! Там постовые милиционеры. Скажи им, чтобы бежали под арку для оказании помощи участковому и дружинникам, а затем позвони в опорный и вызови подмогу. А мы – под арку, чтобы задержать хулиганов, – видя нетерпеливые жесты и недовольную гримасу на лице дружинницы от затянувшегося инструктажа, окончила она.
Аннушка кинулась в ДК, а остальные скорым шагом направились под арку. Там по-прежнему продолжали толпиться все те же подвыпившие парни. Они, перемежая обычные слова матерщиной и жестикуляций, живо обсуждали только что произошедшее событие. Увлекшись, мало обращали внимание на происходящее, в том числе, на спешивших к ним дружинников.   
Приблизившись к хулиганам, Черняев в корне изменил тактику. Он уже не стал представиться им сотрудником милиции, как сделал это в первый раз, а сразу же кинулся в самую гущу с криком:
– Милиция! Стоять!
Мало того, начал раздавать удары руками и ногами направо и налево всем, кто попадался на пути. Под аркой закрутилась настоящая «карусель» из человеческих тел. Опешившие от неожиданного нападения хулиганы, никак не могли понять, что происходит, и только тупо матерились. С глухими хлопками разбивались о бетонный пол арки падавшие из рук нарушителей бутылки с вином и пивом.
– Держи! Вяжи! – кричали дружинники, не выпуская никого из закрученной Черняевым «карусели».
По примеру участкового, они щедро раздавали тычки и пинки всем, кто пытался вырваться из-под арки на улицу.
Психологическая победа пока была на стороне блюстителей порядка. К тому же к ним присоединилась пара жителей ближайших домов, узнавших Снеговую. По-видимому, сработал неписаный закон: «Наших бьют». Вот и вмешались.
Однако весь эффект неожиданности мог распасться в любое мгновение, стоило только шпане увидеть свое значительное численное превосходство и осознать этот факт.
Но уже бежали из ДК на помощь, громыхая по асфальту подкованными сапожищами, постовые. Со стороны опорного пункта бегом приближалась резервная группа дружинников. Вечернюю тишину разрывали вибрирующие завывания милицейской сирены – это летел на всех парах автопатруль.
В минуту все нарушители были скручены, связаны их же брючными ремнями. Часть их была «погружена» в милицейский автомобиль, а не поместившиеся конвоировались в пешем порядке до опорного пункта.
Так Паромов впервые познакомился с участковым инспектором Черняевым. И Черняев запомнился ему, как смелый и решительный до дерзости человек. А вот Черняев в той суматохе и круговерти событий вряд ли смог запомнить дружинника Паромова. Такое случается сплошь и рядом…

5
И вот теперь они вновь встретились. Но уже совсем при других обстоятельствах. Черняев почему-то опять не в форменной, а в гражданской одежде. Но держит себя солидно и значительно. Остальные с неподдельным интересом наблюдали за реакцией нового участкового.
«Черт бы вас всех побрал с вашими проверками, – мысленно чертыхнулся Паромов, – да и денег ни рубля нет: поиздержался, пока устраивался на работу, месяц живя на зарплату жены. Кроме того, обычно проставляются с первой получки – так уж заведено во всех коллективах… А тут – не успел порог переступить – беги в магазин… Да, дела… Скорее всего, проверяют не на жадность вообще, а на склонность к спиртному. Как поступить? Если сказать правду, что нет денег, то посчитают, что обманываю и жмотничаю… А если попросить в займы и сбегать за бутылкой водки, то не расценят ли это как слабость к спиртному… Еще за алкаша примут. Как быть? Да и дадут ли в долг совсем незнакомому человеку? И начинать свою карьеру с выпивки совсем не хочется».
Эти беспокойные мысли стремительно пронеслись в голове Паромова, вновь выводя его из равновесия, появившегося после доброжелательных слов Василия Ивановича. 
– Прошу извинения, – с виноватой улыбкой на лице и конфузясь, произнес Паромов, – но у меня при себе сейчас нет денег… Однако если мне кто-либо из вас одолжит… хотя бы до обеда рублей десять,…то я схожу в магазин и куплю водки и закуски. Также хочу сразу предупредить, чтобы потом не было недоразумений: спиртное  употребляю очень редко и в небольших дозах, так как быстро пьянею. А этого мне совсем не хочется. Поэтому я выпивать не буду.
Выпалив это скороговоркой, на одном дыхании, Паромов стал оглядывать всех, ожидая дальнейшей реакции. Никто давать ему денег в долг не спешил. По-видимому, «переваривали» услышанное. На какое-то мгновение повисла напряженная тишина. Пока длилась эта пауза, Паромов продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу.
– Э-э-э, брат, – растягивая на распев первые слова и постепенно заводясь, начал Черняев, – да тут и нет особо пьющих.  Здесь – лишь чуть употребляющие. Ты еще, как следует, с нами не познакомился, а уже обижаешь. Так дело не пойдет. Мы тебя не пить приглашаем, а отметить наш профессиональный праздник – ведь сегодня День милиции. Впрочем, можешь и не пить – дело хозяйское… А мы не прочь по рюмашки опрокинуть, – закончил он более мягко и как бы от имени всего коллектива монолог. – За знакомство и праздник.
– Уймись, будущий опер, не вгоняй человека в краску, – слегка раскачиваясь в кресле, с долей явной иронии в голосе бросил реплику Минаев.
– А что такое? – ощетинился Черняев.
– Сам лыжи навострил в опера, уже и рапорт подписан, – продолжил Минаев, обращаясь в основном к Василию Ивановичу, – а все молодых «колет».
– Серьезно? – искусственно удивился, подыгрывая старшему участковому, Клепиков.
– Пытаюсь, –  заскромничал, как красная девица, Черняев. – Но неизвестно: выгорит или нет…
– Выгорит, – как о деле уже решенном сказал Минаев. – Лучше скажи, когда сам будешь «отступную» ставить, «колун» хренов.
– Как только, так сразу, – отшутился Черняев. – Знаете, что за мной не заржавеет.
– Каков ты участковый, мы знаем, – усмехнулся Клепиков, – но каков будешь опер – неведомо? Может, с нами тебе и выпить будет зазорно? Опера – они народ крутой, занозистый да зазнаистый… не чета участковым.
– Ну, ты, дед, и скажешь, – сделал показушно обиженное лицо Черняева, однако в его голосе послышалась неуверенность.
– Да всякое было, верно, Васильич? – не оставлял Клепиков в покое участкового.
– Верно, – краток Минаев.
– Да ну вас, – махнул рукой Черняев.
– А ты, Паромов, не стой столбом, а снимай куртку и присаживайся на свободный стул, – сделал Минаев ударение на слове «присаживайся». – Не садись, а присаживайся. Запоминай, кстати. Сесть мы всегда успеем.
– Спасибо.
– Да расскажи-ка нам о себе пообстоятельней, не торопясь. Как говорится: с чувством, с толком, с расстановкой. Времени достаточно.
– Особо и рассказывать нечего, – стал раздеваться Паромов.
– Ничего, что-нибудь да найдется. А пока мы с Василием Ивановичем будем слушать твою исповедь, «штаб» сгоняет за «сухочевым», – как о вполне решенном деле говорит он. – Надо же, в самом деле, отметить наш праздник. Верно, Василий Иванович?
 Василий Иванович молча утвердительно кивнул головой.
По всему видно, что председатель общественности здесь пользуется большим уважением и авторитетом. Он, как успел заметить Паромов, был немногословен. Потому каждое сказанное им слово звучало веско. От всего его облика исходила какая-то мужская надежность и основательность, а от общения – доброжелательность.
– Эй, штаб, найдется ли у тебя на пару бутылок, – обращаясь непосредственно к Подушкину, интересуется Минаев, – или тебе подбросить из своих запасов? 
– Найдется, – на ходу отзывается Подушкин, направляясь в магазин.
– Тогда действуй. Да порасторопней. 
– Через минуту доставлю нарушителей порядка – «сухочевых», – схохмил начальник штаба уже из коридора.
– Пойду, займусь бумагами, – произносит Черняев, – пока «штаб» за «сухочевым» колдыбает. Праздник – праздником, а дела – делами….
Буркнув что-то еще, он покинул кабинет Минаева.
– Мудрит, – бросил реплику Клепиков на демарш участкового. – Форс держит.
– Черняев же… – хмыкает старший участковый.
Паромов, сняв с себя куртку и повесив ее на металлическую вешалку, стоявшую в углу, недалеко от двери кабинета, сел на стул и стал излагать свою биографию. Акцент поставил на то, что о работе милиции он практически ничего не знает.
– Сведения, почерпнутые из книг и фильмов, не в счет…
По-видимому, его откровенность подкупила обоих слушателей. Лицо Минаева расплылось доброй улыбкой, а в глазах Василия Ивановича веселыми бесенятами проскочили искорки одобрения и снисходительного великодушия бывалого человека.
– Не боги горшки обжигают, – заверяет Минаев, возвращаясь к прерванному разговору с молодым участковым. – По себе знаю, – добавляет он для вескости. – Главное – это желание работать, а остальное все придет само собой со временем. Верно, Василий Иванович? 
Тот утвердительно кивает.
– На первых порах присматривайся к работе остальных участковых, в том числе и к работе Черняева, – способный и хваткий, не зря же его берут на оперативную работу так быстро. 
В голосе Минаева явное одобрение.
– Присматривайся и учись. И что особенно важно, не стесняйся спрашивать, если столкнешься с непонятным. Как говорится, спыток – не убыток… Денег не просит и умными поощряется. Верно, Василий Иванович?
– Верно.
– А еще поменьше заглядывай в стакан. Здесь тебе Черняев не пример. 
 Тут Минаев сделал небольшую паузу. Его светло-голубые глаза слегка затуманились. Было видно, что какие-то, не очень приятные, мысли тревожат его душу.
– С завтрашнего дня возьмись-ка за изучение уголовного и уголовно-процессуального кодексов, особенно тех разделов УК, где речь идет о хулиганстве и хищениях, – продолжил после короткой заминки он. – Это самые распространенные виды преступлений на сегодняшний момент, с которыми приходится сталкиваться участковому. Плохо, что нет кодекса об административных правонарушениях – все  разбросано в различных постановлениях, указах, приказах и отдельных законодательных актах, – скорее для себя, чем для Паромова, с сожалением говорил Минаев. – Но основные нормативные документы в этой области, без которых работа участкового инспектора вообще бессмысленна, имеются. И если ты обратил внимание, то на стенах всех помещений опорного пункта развешаны плакаты с текстами этих документов.
 Паромов быстро осмотрел стены кабинета старшего участкового. Действительно, все стены, кроме той, что находилась за спиной Минаева, на которой располагался большой цветной портрет Дзержинского в деревянной «позолоченной» рамке, были «украшены» добротно изготовленными плакатами с текстами Указов, Приказов, Постановлений, Положений.
А Минаев между тем продолжал знакомить нового участкового с некоторыми вопросами предстоящей деятельности.
– Кроме этого, у каждого участкового имеется папка с образцами оформления документов. Так что и тебе необходимо, как можно быстрее, обзавестись такой папкой. Но это, впрочем, не самое главное. Главное – быть порядочным человеком всегда и во всем. В нашей работе нет мелочей. Мы всегда работаем с людьми. С разными людьми. И всегда  у них на виду. Поэтому с каждым человеком: потерпевшим ли, нарушителем ли, с судимым или даже с самым последним пьяницей – будь всегда выдержан и тактичен. Даже, если они тебя вздумают провоцировать. Не поддавайся на провокации, не позволяй эмоциям даже хоть на секунду возобладать над разумом. Не бравируй своими полномочиями, но и спуску никому ни в чем не давай. В жизни участкового бывают разные ситуации. Порой за себя приходится постоять и кулаками… Вот Василий Иванович не даст соврать.
– Случается, – подтверждает Клепиков.
– А если прижмет нужда, то бей, не раздумывая – продолжает наставлять Минаев под одобрительное кивание головой Василия Ивановича. – И бей так, чтобы с первого удара «вырубить» обидчика. Нам по Закону и по положению разрешено служебное табельное оружие, но наши руководители-перестраховщики под разными предлогами его не выдают. Так, что защищаться приходится и кулаками. Силу везде уважают, а уж в том контингенте, с которым мы работаем, и подавно. Иначе – беда. Если хоть раз допустишь слабину – считай, все пропало…
– Что верно, то верно, – вновь кратко комментирует Клепиков.
– Сядут на шею. Работать не дадут, – уточняет старший участковый, внимательно посматривая на новичка: впитывает или пропускает мимо ушей столь важную информацию. –  Тогда лучше сразу же увольняться. И еще: в милиции много разных служб, есть и такие, которые следят за работниками милиции. Сотрудники этих служб стараются обзавестись информаторами. Ты – молодой, всех нюансов милицейской работы пока еще не знаешь, поэтому имей это в виду. «Стукачей» у нас не любят и не жалуют. Это я говорю тебе не в обиду, а чтобы предостеречь от греха по неопытности.
При последних словах Василий Иванович одобрительно хмыкнул, давая понять, что он полностью разделяет мнение Минаева в данном вопросе.
Хлопнула входная дверь – вернулся из магазина Подушкин. Его появление прервало дальнейшие наставления старшим участковым инспектором нового.
По предложению Минаева все прошли в кабинет начальника штаба ДНД.
6
Стоит заметить, что опорный пункт располагался на первом этаже обыкновенного жилого пятиэтажного здания, построенного в конце шестидесятых годов. Под кабинеты участковых использовались небольшие спальни обычной трехкомнатной квартиры, а под кабинет начальника штаба – помещение кухни.
Здесь также на всех стенах висели аккуратные плакаты. Но не с текстами статей уголовного кодекса и административных нарушений, а с выдержками из Положения о добровольных народных дружинах. Видное место занимали графики дежурств цеховых дружин и маршруты дружинников при охране общественного порядка.
Подушкин сдвинул на край письменного стола какие-то книги и журналы, застелил столешницу листом ватмана вместо скатерти.
– Вот и ворог наш, – поставил он бутылку сухого вина «Монастырская изба». – А вот и друзья, – вывалил из пакета в тарелку жареную мойву.
Затем, словно фокусник из рукава, откуда-то из утробы стола достал пару граненых стаканов, налил в них из графина воды.
– Ополосни, – попросил Черняева. – Не в службу, а в дружбу…
Тот, буркнув незлобиво, что «штаб – всему голова», пошел мыть стаканы.
Отправив участкового, Подушкин продолжал священнодействовать над столом: ножом порезал на мелкие ломтики полбуханки хлеба и открыл банку шпротов. Не прошло и минуты, как он приготовил из шпрот и ломтиков хлеба бутерброды. По числу участников предстоящего застолья.
– Все! – возвестил Палыч о готовности. – Милости прошу к нашему шалашу.
Минаев, Клепиков и Паромов, негромко переговариваясь, придвинули поближе старенькие стулья, стоявшие у стены. И под их жалобный скрип, расселись за столом.
Возвратился с вымытыми стаканами Черняев. Молча поставил их на стол и сел на свободный стул. Но, видно, общее молчание его тяготило, и он пошутил:
– Люблю я поработать, особенно пожрать!
– Да, можно приступать, – поддержал его Подушкин
И с чувством выполненного долга улыбнулся черными, как у цыгана, глазами.
– Можно-то – можно… – тут же отреагировал Минаев, – но закрыл ли ты на замок входную дверь?..
– Точно, – тут же вцепился взглядом в начальника штаба Черняев. – А то, помнишь, в прошлый раз – забыл, и нас чуть ли не «застукали».
– Что правда, то правда… – отметил и Клепиков.
– Василич, а может, он специально так сделал, чтобы нас «спалить»?.. – хохотнул Черняев, продолжая подтрунивать над начальником штаба ДНД.
– Закрыл, – огрызнулся Подушкин, – а если не веришь, то сходи и проверь. Все – «тип-топ».
Никто проверять дверь не пошел, понадеявшись на добросовестность и осторожность Палыча. Минаев откупорил бутылку и налил в имеющуюся посудину вина. Примерно по полстакана.
– Прошу извинения за малое количества посуды, – вместо тоста произнес он. – Придется обходиться всего лишь двумя стаканами.
– Два – не один, – почувствовав камешек в свой огород, тут же отбоярился Подушкин. – К тому же малое количество компенсируется качеством объемов.
Но Минаев был неумолим, отговорки не принял.
– Сколько раз говорил доблестному начальнику штаба, здесь присутствующему, – продолжил он, апеллируя к остальным, – чтобы обзавелся необходимым количеством стаканов… Перед людьми стыдно… А ему все «трын-трава».
– Верно, – поддакнул Черняев, прицеливаясь к сочащемуся маслом бутерброду. – Клянусь уголовным кодексом и милицейским свистком, верно…
– Ты еще уголовно-процессуальным поклянись, – зыркнул на него Палыч.
– Как быть? – продолжил Минаев все тем же шутливо-подковыристым тоном. – Кому первому прикажите вручить эти два кубка с живительной влагой?
– Виталий Васильевич, да на тебя с твоими участковыми никогда стаканов не напасешься, – вынужден был огрызаться Подушкин. – Только неделю назад принес полтора десятка, всем раздал – и где они?
Минаев небрежно отмахнулся: мол, не перекидывай проблемы с больной головы на здоровую.
– Только и сохранились, что мои, припрятанные, – продолжил атаку Палыч. – А если бы и эти не спрятал, то и их уже бы не было…
– Виталич, его и в ступе толкачом не поймать, – подковырнул Подушкина Черняев. – Он и в светлый день наведет тень на плетень. Потому желательно ближе к делу… – указал он глазами на стаканы с вином, придерживаемые Минаевым.
– А что касается вопроса, кому пить первым, – даже не взглянул на Черняева Палыч, – то мое мнение такое: самому старейшему и самому молодому, то есть Василию Ивановичу и Николаю. Возражений нет? – сделал он небольшую паузу.
Возражений не было.
–  Раз возражений нет, то, как говорят в данном случае святые отцы, – по единой! Святые отцы мудрые, они суетность и счет в этом деле не любят, чтобы грехов меньше отмаливать.
С последними словами Подушкин аккуратненько извлек из рук Минаева оба стакана и вручил их Василию Ивановичу и Паромову.
– Василий Иванович, за вами тост, – вмешался нетерпеливый Черняев. – Скажите пару слов по такому случаю.
Подушкин и Минаев активно поддержали Черняева.
Василий Иванович встал и, держа стакан на весу, в чуть согнутой в локте руке, произнес тост за здоровье всех присутствующих, за удачу и успехи в работе, за взаимовыручку и милицейское братство. Он и Паромов, чокнувшись своими стаканами между собой и, символично с остальными – с бутылкой, выпили.
Паромов хотел только пригубить, так как ему действительно не хотелось выпивать. Но компаньоны, увидев такой оборот, дружно зашикали на него. Новому участковому ничего не оставалось, как выпить полстакана вина. Не обижать же новых товарищей… Не конфузиться же…

7
Вино было прохладное, с приятной кислинкой. Легкий, едва уловимый аромат щекотал ноздри. Откуда-то изнутри к голове стали накатываться волнами тепло и расслабленность.
Пока выпивали остальные, сказав для приличия короткие тосты, Паромов почувствовал, как осоловел. Даже  изготовленный Подушкиным бутерброд не помог. Глаза стали увлажняться, покрываясь маслянистой пленкой алкоголя, а язык как бы разбух во рту.
«Эк, брат, как тебя развезло, – подумал о себе Паромов, – второго «захода», не говоря уже о третьем, тебе не выдержать. Еще, не дай Бог, под стол сползешь – людям на смех, а себе на великий позор. Надо что-то делать, чтобы отказаться от дальнейшего употребления спиртного, но в то же время и своим отказом не обидеть всех».
Пока Паромов занимался самоанализом и поиском выхода из создавшегося положения, его новые коллеги были заняты сами собой. Неспешно закусывали, ведя неторопливую беседу; со смешком рассказывали анекдоты, милицейские байки и разные случаи. Впрочем, Минаев ел мало, но много курил. Вообще, курили все, за исключением Подушкина и Паромова. Первый напрочь лишен был этой вредной привычки, а второй – боялся, что его еще сильнее «развезет».
  Минаев курил одну сигарету за другой быстрыми жадными затяжками. Гася очередной окурок, нервно мял его длинными тонкими пальцами о край массивной стеклянной пепельницы, стоявшей на середине стола. Кабинет быстро заполнялся дымом. Не выдержав «газовой атаки», Подушкин встал из-за стола и подошел к единственному окну, наглухо зашторенному тяжелыми коричневыми гардинами. Раздвинув гардины, открыл форточку.
– Потише базарьте, чтобы людей не смущать. На улице все слышно, – предупредил он, усаживаясь на свое место. – И пора уже по второму кругу, а то вино прокиснет.
Сказав, разлил остаток вина из первой бутылки в два стакана и стал откупоривать вторую бутылку.
Наполненные стаканы предназначались Клепикову и Паромову. Но Василий Иванович, немного отодвинув стакан от себя, сказал, что ему уже достаточно.
– Паромову – тоже, – тут же добавил он тактично. – Вон как глазки блестят…
Уверенно, как само собой разумеющееся, аккуратно отодвинул предназначавшийся Паромову стакан на середину стола – для желающих.
Удивительно, но никто не воспротивился. Паромов почувствовал внутреннее облегчение: никто не принуждает пить спиртное через силу, как случается это в других коллективах. На душе посветлело. Внутреннее напряжение спало. Даже хмель стал куда-то пропадать.
Только спустя время, он узнал о неписаном законе, заведенном и действовавшем на опорном пункте: никогда и никого не заставлять пить спиртного больше того, сколько желает сам выпивающий. Но первую стопку – обязательно до дна. Во избежание «закладывания». А в этот день Паромов произошедшее отнес на счет авторитета Клепикова и был несказанно благодарен.

8
Опрокинув по второй «единой», Минаев и Подушкин заспорили, кому должны подчиняться дружинники на опорном: старшему участковому инспектору милиции или начальнику штаба заводской ДНД.
– На дворе висит мочало – начинаем все сначала… – подмигнул Паромову Черняев, намекая на бесконечность данного действа.
Минаев, отстаивая свою точку зрения, горячился. Старался взять Палыча нахрапом. Не принимал явных и ясных доводов своего оппонента, которые даже такому неискушенному новичку, как Паромов, были понятны и очевидны. Новый участковый молчал, не вмешиваясь в спор двух старожилов. Только переводил взгляд с одного на другого по мере того, кто из них держал речь. Зато Клепиков и Черняев, как бы продолжая старую игру, известную только им двоим, активно поддерживали то одну, то другую сторону.
Если перевес в словесной баталии был на стороне Минаева, то Василий Иванович со снисходительной усмешкой опытного и повидавшего жизнь человека говорил:
– А штаб-то прав, Василич. Раз он отвечает за организацию и выход дружинников на дежурство, то они ему и подчиняются. А ты к этому делу, как говорится, только «сбоку припека».
Эти реплики тут же «подстегивали» Минаева, заставляя его все больше и больше горячиться и поднимать голос.
– Нет, Василий Иванович, ты не прав. Главный на опорном пункте не Подушкин, а Минаев, – отчетливо слышалась многозначительность в голосе Черняева.
– Это еще почему? – тая хитринку во взгляде, не соглашался Клепиков.
Затихал и Минаев, надеясь услышать поддержку.
– Кто такой Подушкин? – как бы спрашивал себя Черняев и тут же отвечал: –  Обыкновенный гражданский человек. На него даже протокол за мелкое хулиганство можно составить – и как милый пятнадцать суток получит. А Минаев?! – устремляется вверх его указательный палец. – Минаев – целый майор доблестной советской милиции. С ним сам прокурор за руку здоровается.
– Да что ты говоришь? – играет роль Клепиков.
– Вот вчера, например, идем мы с Минаевым в отдел… –  с хитрющей улыбкой «подливает масло в огонь» Черняев. – Только стали переходить дорогу от остановки Льговский поворот – вдруг визг тормозов. Что такое? А это прокурор Кутумов на «Волге» куда-то мчался по своим прокурорским делам, но, увидев Минаева, не утерпел, тормознул. Все дела – по боку. Вышел из «Волги» и чуть ли не строевым шагом к Минаеву. Руку тянет, что та, бедная, чуть ли не из плеча вырывается. Так ему с Минаевым поздороваться хочется. Поздоровались прямо на проезжей части. Машины их объезжают. Некоторые недоумки-водители сигналят, матерятся, требуют дорогу освободить. Люди на остановке – про трамваи, автобусы забыли, глаза на них таращат. А им на все это – глубоко плевать. Стал прокурор расспрашивать Минаева о том о сем… Как, мол, здоровьице, как успехи по службе, не балуют ли подчиненные, скоро ли очередное звание, не болит ли головка после празднования годовщины Октябрьской революции, – нес треп Черняев, весело поглядывая то на Минаева, то на Подушкина.
Те и про свой спор забыли, с настороженной снисходительностью внемлют краснобайству участкового. Внемлет и Паромов, ожидая, чем это закончится. Ему удивительно: младший по званию и должности подначивает старшего – и хоть бы хны! Не ждал такого.
– Правда, только перед тем как расстаться, – начинает «закругляться» Черняев, – прокурор пообещал отправить Минаева в СИЗО…
– Что так? – стремительно бросает реплику, подыгрывая, Клепиков.
– Это если Василич проклятого вора и хулигана Беркута, то бишь Бирюкова Славу со Второго Краснополянского переулка, не поймает, – под общий смех импровизирует Черняев. 
Минаев порывается что-то возразить, но Черняев не дает ему и слова вставить:
– А вы тут говорите: Подушкин, Подушкин! Слаб еще Подушкин в коленках, чтобы с Минаевым тягаться. Так что, Василий Иванович, я категорически настаиваю на том, что главный на опорном пункте Минаев. Стал бы прокурор с Подушкиным полчаса торчать на дороге и грозиться отправлением в СИЗО? – скалит зубы милицейский Златоуст. – Нет, не стал бы. Сразу бы и отправил без какого-либо следствия и дознания. Говорят, он со своей толкушкой-печатью никогда не расстается. Следит, чтоб всегда под рукой была – таким, как  Подушкин,  прописку в СИЗО оформлять. Немедленно, не отходя, так сказать, от дороги. 
– Бряхня! – подражая Краморову из «Неуловимых мстителей», смеется Подушкин. И добавляет: – Мели, Емеля, твоя неделя! А как намелешь – узду на уста наденешь. А чтобы не простудился роток, запри его на замок. Так-то…
По всему видать, Подушкин за словом в карман не полезет. Сразу и отбреет, и отчешет… Только и Черняев не лыком шит, опять баламутит:   
– Но если посмотреть на дело с другой стороны, то все-таки главнее Подушкин.
– Как так? – деланно недоумевает Клепиков. – То Минаев старший, то вот Подушкин… Ты уж поясни, будь добр…
– Это при условии, – стараясь быть серьезным, поясняет участковый, – если бы  на дороге Подушкина и Минаева остановили длинноногие дружинницы. Они бы, зуб даю, – сделал он соответствующий жест рукой, – на Минаева и внимания не обратили. Словно его и не было, и нет, словно он – пустое место. Ноль прозрачный. Зато с Подушкиным стали бы не только разговаривать, но средь белого дня виснуть на нем, как игрушки на новогодней елке.
– И зачем вся канитель, коль Подушкин наш не ель? – подзадоривает участкового Василий Иванович.
– Чтобы потом, по жребию, давно установленному штабом ДНД, затащить его в кровать.
Все, за исключением Минаева и хохмача Черняева, лицо которого – сама невинность и невозмутимость, засмеялись.
Минаев, не ожидавший такого наглого «предательства» со стороны подчиненного, как бы впал в прострацию и ступор, пока Черняев разглагольствовал. Но как только тот окончил свой треп, майор уже не в шутку, как с Подушкиным, а на полном серьезе напомнил Черняеву про субординацию. Он встал со стула. Молча застегнул все пуговицы на рубашке, не спеша повязал галстук, привел в порядок китель. И только после того, как убедился, что форменная одежда соответствует уставным требованиям, не повышая голоса, но чеканя каждое слово, произнес:
– Товарищ лейтенант, вы забываетесь, что здесь находится майор милиции и ваш непосредственный начальник. Я официально напоминаю вам об этом и требую, чтобы вы покинули этот кабинет.
Дело из комичного стало принимать трагикомичный оборот. Тут всем стало не до смеха.
«Не хватало того, чтобы произошел скандал, – подумал Паромов. – Славное начало работы участковым инспектором». Но никакого скандала не последовало. Черняев встал и извинился перед Минаевым. После чего вышел из кабинета.
– Ну, и мультики… – отреагировал Василий Иванович своей любимой поговоркой на произошедшее. – Вы, товарищ майор, однако забыли, что за столом с вином нет подчиненных и начальников, а только друзья. А между друзьями чего не бывает. Подумаешь, схохмил человек. Ну, и что из того. Здесь все взрослые и все понимают, что это не со зла и не в обиду. Черняев на то и Черняев, чтобы какую-нибудь хохму отмочить. Будто бы ты его первый день знаешь. Впрочем, пора заканчивать посидушки и приступать к работе. Со стороны штаба возражений нет? – обратился он к Подушкину.
Тот ответил, что нет.
– Тогда я с Паромовым займусь изучением его участка пока по схеме. Потом пересмотрим с ним картотеку. Пусть, хоть и заочно, но познакомится со своими «подшефными». А с завтрашнего дня он пойдет вытаптывать свой участок уже практически. Товарищ майор, вы не возражаете? – подчеркнуто официально обратился он к Минаеву.
– Не возражаю, – ответил Минаев и пошел «отчитывать» Черняева и мириться с ним.
Как позже узнал Паромов, Минаев Виталий Васильевич злопамятностью не страдал. Он мог легко вспылить и тут же также быстро остыть, особенно, если чувствовал, что неправ.
К удивлению Паромова, «подшефных» оказалось немало. Все они, точнее карточки на них, находились в специальном металлическом шкафу с секциями. Шкаф стоял в кабинете старшего участкового инспектора и запирался на ключ. Это исключало доступ к его утробе посторонним.
– Тут особо опасные рецидивисты и поднадзорные, – открыв верхнюю секцию, пояснил Василий Иванович. – Особо опасных рецидивистов или «особистов», как зовем их между собой, всего двое. Остальные сидят. Черняев как-то заверял, что и этим скоро «лапти сплетет»…
– Досаждают?
– Не больше других. Просто в «конторе» считают, что их место на зоне, а не на свободе…
– А поднадзорные – это кто?
– Это лица, судимые за тяжкие преступления… возможно, не раз. Взяты под гласный административный надзор либо прямо в колонии, как не вставшие на путь исправления, либо уже тут… участковыми. Судом они ограничены в правах. Например, не имеют права покидать свое жилище с 18 часов вечера и до 6 часов утра… При трех нарушениях ограничений их ждет суд и зона.
– Вижу, этих погуще будет…
– Да. Человек двадцать… – потрогал Клепиков тонкие картонные карточки. – Еще на каждого из них есть личные дела, которые хранятся в райотделе. В делах – полное досье об их художествах и вмененные ограничения.
Информация сыпалась как из рога изобилия, и Паромов едва успевал ее «пережевывать».
– А это, – вынул Василий Иванович из необъемного чрева шкафа следующую секцию, – карточки на «формальников» и просто ранее судимых.
– И чем «формальники» от просто судимых отличаются? – проявил Паромов чистейший дилетантизм.
– «Формальники» – это лица, ранее судимые за тяжкие и особо тяжкие преступления, по формальным признакам подпадающие под Положение об административном надзоре, но по разным причинам не взятые под надзор… – словно профессор, прочел целую лекцию Клепиков.
– Исправившиеся что ли?..
– Есть, конечно, и исправившиеся, – терпеливо пояснил Василий Иванович. – Но большая часть – вряд ли. Сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит… Просто не всегда у участковых доходят руки, чтобы взять под надзор…
– А почему не доходят?
– Текучесть большая. Ты, к примеру, третий или четвертый за этот год на этом участке… За текучестью некогда контролировать…
– А ранее судимые? Чем они отличаются от «формальников»?
– Многим. Во-первых, тем, что под гласный административный надзор не подпадают. Во-вторых, урок учета у них всего год. В-третьих, – на них нет личных дел, а только карточки. Понятно?
– Вполне… –  не очень-то уверенно подтвердил Паромов.
– Раз понятно, то идем дальше, – закрыв данную секцию, потянулся рукой отставной майор милиции к следующей. – Тут карточки на тунеядцев…

…Когда картотека, наконец, иссякла, новый участковый узнал, что учет ведется не только судимым и тунеядцам, но и пьяницам, и семейным дебоширам, и дважды привлеченным к административной ответственности, и несовершеннолетним.
– Господи, сколько же их… – вырвалось помимо его воли.
– Не больше, чем людей, – усмехнулся Клепиков. – Кстати, Николай, запомни, – добавил он серьезно, – порядочных людей всегда намного больше. Просто они в тени. А дерьмо, как и положено дерьму, на поверхности плавает…
«Может и больше… – мысленно согласился Паромов, – но и людского дерьма оказывается не так уж мало…  Никогда ранее об этом не знал». Да, с такой концентрацией негатива человеческого общества он никогда знаком не был. Даже не подозревал о таком его существовании в советском обществе…
До семнадцати часов Паромов под руководством Клепикова штудировал по карте поселка участок, запоминая расположение улиц и домов, фамилии и прозвища лиц, состоящих на различных видах учетов и проживающих на обслуживаемой территории; составлял себе образцы документов, без знания которых, по определению Минаева, работа участкового инспектора бессмысленна.
Но до этого, примерно в пятнадцать часов, тихую обстановку творческого процесса, сложившегося в опорном пункте, нарушило шумное появление нового персонажа – инспектора по делам несовершеннолетних Кактусовой Анастасии Михайловны.
– Видели ли вы вчерашний концерт, посвященный Дню милиции? – восторженно закричала она чуть ли не с порога. И не дожидаясь ответа на заданный вопрос, продолжила: – Ну, Пугачиха! Ну, примадонна! Дала класс!
 Все, заинтригованные шумным и эмоциональным вступлением инспектора ПДН, оставили свои дела и  ждали продолжения. Как-никак, а речь шла о Пугачевой Алле Борисовне, эстрадной знаменитости и гордости страны. Во всем Советском Союзе не было человека, который не знал бы Пугачеву.
– Видно, была подшофе, – пустилась в пояснения Кактусова. – Запуталась в проводах и чуть не упала прямо на сцене. А концерт шел вживую, прямой трансляцией. Не вырежешь, не уберешь. Но Пугачева на то и Пугачева – не стушевалась. Прямо в эфире дала чертей обслуживающему персоналу. Чуть ли не до матов. А зрители в зале ее поддержали аплодисментами. Неужели в повторе все это вырежут? – закончила она пикантную новость дня.
Все единодушно согласились с тем, что при повторе праздничного концерта, посвященного Дню милиции, этот момент будет убран. В стране не любили показывать негатив. А тут такой казус!
Кактусова была энергичной и эмоциональной женщиной предбальзаковского возраста. На взгляд Паромова, за собой следила не очень. Вся какая-то взлохмаченная, растрепанная. Дорогая шуба сидела мешковато, будто с чужого плеча, словно ей досталась случайно и временно. Черная шляпа, надвинутая до бровей, своими широкими полами скрывала пол-лица. На носу очки. Так, что глаз и бровей почти не было видно. Выделялись тонкие губы, ярко накрашенные помадой.
Знакомство с ней у Паромова прошло как-то скомкано, без каких-либо подробностей. Назвали друг другу свои имена и разошлись по кабинетам. Впрочем, засиживаться в опорном пункте Кактусова не стала. Как неожиданно появилась, так и неожиданно ушла.
После ее ухода Василий Иванович подозвал к себе Паромова и предупредил:
– Будь с ней поосторожнее: женщина соответствует своей фамилии – колючая, самолюбивая, с большими амбициями и… связями. Но умница… и дело знает. Ее побаиваются не только подростки, состоящие на учете, но и их родители. Всех держит в кактусовых колючих рукавицах…
В последующей работе Паромов не раз убеждался в правоте слов Клепикова. Кактусова действительно была хорошим профессионалом в своем деле. Умела организовать работу общественности, взаимодействие с участковыми инспекторами и сотрудниками уголовного розыска.
Как и участковые инспектора милиции, она целыми днями находилась на работе. Не раз и не два она с участием своих внештатных помощников – членом оперативного комсомольского отряда или для краткости окодовцев – раскрывала преступления, содеянные несовершеннолетними: кражи велосипедов, мопедов, хулиганские проявления.
Когда-то она была замужем. Но семейная жизнь не сложилась, и с мужем она рассталась. Кто из двоих супругов был виноват в распаде семьи – судить трудно. Кактусова на эту тему распространяться не любила. Однако она никогда и нигде не отзывалась плохо о бывшем муже, с которым поддерживала добрые отношения, и который время от времени навещал ее. В такие дни Анастасия Михайловна преображалась: принаряживалась, прихорашивалась, искрилась весельем и остроумием. Знать, не перегорела еще до конца ее любовь! Только однажды, когда пятилетняя дочь Паромова Гелина, находясь в опорном пункте, спросила у нее, где ее муж, она довольно нелюбезно ответила, что ее «муж объелся груш». Эта фраза настолько понравилась маленькой Гелине, что она еще долго одолевала родителей вопросом: как может муж объесться груш?
Характер у инспектора ПДН был не мед. Что писалось в ее официальных служебных характеристиках, неизвестно. Скорее всего, общие шаблонные слова и фразы, заранее заготовленные штампы. На деле же Кактусову отличали такие черты характера, как жесткость, прямолинейность и бескомпромиссность. Весь мир она делила на белое и черное, не признавая полутонов. Ни в суждениях, ни в поступках. Друг для нее был другом. И ее не смущали его недостатки. Не только не смущали, но она их и не видела и не желала видеть. За друга она могла постоять всегда и на любом уровне. А если появлялся враг, то он оставался врагом до тех пор, пока она не стирала его в порошок. Об этом знали все сотрудники отдела и старались с ней отношения не портить. Себе было дороже.

В семнадцать часов пришли дружинники и постовые милиционеры. Паромов присутствовал при проведении им инструктажа и развода на маршруты. Инструктаж проводил майор Минаев, а развод по маршрутам – начальник штаба ДНД Подушкин. Оба были – сама корректность и галантность. Никто бы не смог и подумать, что еще несколько часов назад они спорили между собой, выясняя, кто из них главнее на опорном пункте.
К двадцати часам постовые милиционеры и дружинники доставили в опорный пункт несколько мелких уличных хулиганов и выпивох. На них Паромов под контролем Минаева и Василия Ивановича, набивая руку, составил протоколы об административных правонарушениях. Так вполне обыденно начиналась трудовая жизнь новоиспеченного участкового инспектора милиции, которая вскоре захлестнет его с ног до головы ежедневной рутиной.
В этот день преступлений на поселке резинщиков не было. После двадцати двух часов общественный пункт охраны порядка был закрыт. Участковые и дружинники разошлись по своим домам.

…Долго еще этой ночью не мог уснуть начинающий участковый инспектор милиции Паромов, вновь и вновь перебирая в памяти и заново переживая события прошедшего дня.