Жизнь - как она есть

                ЖИЗНЬ – КАК ОНА ЕСТЬ

                ч.1. М Н О Г О Ж Е Н Е Ц
               
   Наконец, справившись со всеми домашними делами, Тимоха
улёгся в постель.  Надо бы  немного поспать, завтра суббота –
предстоит  множество  забот,  одолеют  хлопоты,  приятные, и
возможно не очень, хотя необходимые.
    Завтра  в семнадцатый раз ему   предстоит жениться.  Да,
 в семнадцатый раз   после смерти Полины – первой, настоящей
жены. Мысли, мысли, мысли…
Милая, милая  Полюшка,  знаешь ли,  видишь ли  ты всю мою 
вдовецкую жизнь? Видишь и понимаешь.   Ты всякую минуту
во мне, во всех моих  помыслах, во  всех движениях,  во  всей
моей  судьбинушке.  И теперь  и  тогда, только ты, с той поры,
когда разглядел тебя. Увидел, не в первый раз, видел и раньше,
а вот разглядел по-настоящему так, впервые.
  Разглядел  на  свадьбе своей  соседки  Катьки,  где  Полинка
была  «дружкой».  Развязано  подошёл  и пригласил,  даже не
пригласил, а по привычке, как бы потребовал: « Пойдём потан-
цуем». Полина подняла головку, посмотрела в глаза, и с какой-
то покорностью встала, положила руку на плечо и ещё раз пыт-
ливо посмотрела  ясными голубыми глазками. И, как  молнией
прошило всё тело Тимохи, проняла мелкая дрожь, сковала неу-
веренность мысли и движения. Словоохотливый и даже болт-
ливый он целый танец не смог произнести ни слова, кружась в
вальсе он несколько раз сбивался с ритма.  Полинка всё время,
он это видел,  иногда взглядывая и быстро отводя глаза, смотр-
ела на него пытливыми, познавающими глазами.  Вот тогда он
и почувствовал, «прозрел и разглядел», но и оробел. Куда дева-
лась его развязанность, разухабистость, смелость.
   С этой поры Тимох  стал  задумчивым,  спокойным, рассуди-
тельным,  покладистым.   Ещё усерднее  работал по хозяйству,
спешил помогать отцу, предупредительно торопился пособить
 маме,  заботливее оберегал младших братьев и сестрёнку.
    «Взрослеет сынок» –  радовались  родители,  до времени, не
 не догадываясь о подлинной причине,  столь положительного
перерождения сына.
   Ты, только ты, моя Полюшка, сделала из деревенского, скан-
далиста,  драчуна,  хулигана – человека.  Ты укротила, достала, 
откуда-то изнутри моей души всё человеческое, собрала и сое-
динила  воедино. А, скорее всего,  ты одарила,  наделила, меня
тем, из чего состояла сама – добротой, нежностью, лаской, вер-
ностью, и ещё множеством достойных качеств, которые и пере-
числить нельзя.
    Быстро  росло и усиливалось желание  Тимохи видеть  люби-
мую,  да – любимую – он понял,  что он влюблён,  влюблён  си-
льно,  ему  уже хотелось отдать себя всего во власть своей стра-
сти, отдать во власть этой девочки.
   Полинка – сиротка. Оба родителя умерли от чахотки, сначала
отец, а через полгода и мать, и с семилетнего возраста  девочка
воспитывалась у тёти – одинокой   старой   девы.   Тётя   Фёкла
жила не богато, но пристойно, была прихожанкой православной
церкви, усердно молилась, прислуживала  во  время  церковных
обрядов. Приобщала и племянницу, но не навязывала  и  не при-
нуждала. Девочка росла в любви, доброте и заботе.
    Чтобы увидеть свою  избранницу,  Тимох  чаще потребного
 старался  пройти  мимо  её  дома,   умышленно  замедлял  шаг
перед окнами. Иногда они встречались, как бы случайно,  заго-
варивали, но разговор каждый раз, как-то не  клеился. На гуля-
нках танцевали, один раз он, даже проводил её домой. Хотел и
уже было решил признаться в чувствах, но неожиданно, не  до-
ходя до дома,  Полинка попросила  его  не  провожать  дальше,
мол, может увидеть тётя, сказала «добраночь» и убежала.
   Милая, если бы ты знала, что я хотел тебе сказать, какие сло-
ва долго подбирал,  много раз мысленно  повторял,   репетиро-
вал своё признание, и как огорчился, когда всё враз сорвалось.
   Сколько раз снова искал возможность, и сколько  раз  ругал
себя за нерешительность.
  И всё же Тимоха решился, выпил для смелости, явился в дом
Фёклы и, прямо с порога, перекрестясь на образа, выпалил:
        – Тётя Фёкла, отдайте мне Полинку в жёны, жить без неё
дальше не могу, отдайте.
   Обе, и тётя, и племянница вышли на стук и теперь, как оша-
рашенные  смотрели на жениха и молчали.
   А Тимоха, повернувшись к Полинке:
     – Полинка, милая, будь моей, – при этом попытался стать на
одно колено, но потерял равновесие и упал набок.
 – Тётя, он, похоже,  пьян – помогая  парню  встать,  прогово-
рила девушка. Тётя молчала.
А Тимоха, встав, продолжил, но уже не так решительно:
    – Люблю… Милая… Люблю очень.  Выпил,  да,  выпил,  для
храбрости, научили, а то бы я никогда не решился признаться.
  Да, все в деревне знали  Тимоху, как равязанного,  можно ска-
зать, хулигана, но любителем выпить он не слыл.
    Полинка, краснея, опускала глаза,  а  тётя  внимательно,  как
бы впервые, изучала  парня.
   Высокий, стройный, плечистый, даже очень красивый,  из хо-
рошей работящей семьи, к тому же единственный поздний сын
у родителей,  а значит наследник не малого  хозяйства.   Жених
завидный –  пронеслось в голове тёти.
     – Я, в общем-то, не против, но решать ей самой, – наконец
вымолвила тётя и, повернувшись к племяннице, – Ну, как пой-
дёшь замуж?
Полинка ещё пуще зарделась, взглянула на тётю, на Тимоху,
затем снова на тётю, и опустивши глаза, тихо сказала:
     – Не знаю, как-то неожиданно это, я право, не знаю.
И тут к Тимохе  вернулась его настырность:
     – Полинка, радость моя, говори, что согласна, – и ещё твёр-
же, – Не уйду пока не услышу – «да».
     – Да, согласна, – и впервые открыто взглянула ему в глаза.
Тимоха сделал два шага и смело поцеловал девушку в щёчку.
Затем  взял руку тёти,  наклонился,  поцеловал  и, достаточно
 громко  сказал: 
     – Спасибо, – поклонился святым образам, про себя побла-
годарил Господа, перекрестился, и быстро вышел.
Всю недолгую дорогу  Тимоха повторял: «Моя Полинка, моя,
моя жена, слава тебе Господи, моя». Дома тут же объявил ро-
дителям:
    – Папа, мама, я женюсь, беру замуж Полинку Ясинскую. В
субботу же засылайте сватов.
    – К чему такая спешка?  Подумай хорошенько, дело-то не
шуточное, да и подготовиться надо.
    – Нет, нет папочка, нужно быстрей,  как бы ни  передумали.
Люба она мне, давно люба. Я только что был у них и Полинка
согласилась, и тётя Фёкла не против.
    – Ещё бы, – с небольшой язвинкой только промолвила мать.
Но делать нечего, любимому сыночку перечить не стали.   Так   
и поженились молодые.  Жить  решили с родителями мужа,  а
 тёте всячески помогать.  Полинка  сильно  к  ним привязалась,
 с первых дней стала  называть:  папочка и  мамочка,  а  они от
 всего  сердца полюбили  невестку и называли её ласково доче-
нькой. А, уж, как они любили друг друга, то ни словами выра-
зить, а и на бумагу не  выложить.  Как никто прожили  тринад-
цать лет. Ох, как прожили. Восьмерых  деток родили, пять ма-
льчиков и трёх девочек –  вот это, пожалуй, и есть  свидетель-
ство великой любви.
   Семерых удачно, а вот на восьмом…
   Родила Полинка среди ночи мальчика, крупненького, кре-
пенького, трудные были роды, но только успела приложить
 малыша к  груди,  как  у  самой  началось  обильное кровоте-
чение, прямо истекает кровью. И пока Тимоха привёз из мес-
течка за восемь вёрст фельдшера,  она умерла от потери кро-
ви.  Не  успел он даже проститься с живой. Стонал, ревел и
целовал уже мёртвую.  И стал Тимоха близ сорока лет вдов-
цом.  Вдовец –  у,  которого семеро деток,  как  под лесенку,
друг за другом, а восьмой в пелёночках, грудной. Старшему
двенадцать, младший только родился.
   Погоревал,  поплакал,  но  надо жить,  жить ради их, ради
памяти своей любимой.   Трудно,  ох, как трудно, приходи-
лось одному. Помочь некому.  Родители уже умерли к тому
 времени, сначала отец,  а за четыре месяца до смерти жены
умерла мать. А через  полгода не стало и  тёти  Фёклы, хотя
от неё то и помощи не могло быть. После  смерти племянни-
цы что-то перекосилось в голове,  стала сама не своя, невме-
няемая,  потом приключилась некая  подучая  болезнь – при-
падки.  И  её  схоронил   Тимоха.  Какая-то  полоса  смертей
следовала перед ним.  Почти за три года схоронил всех  сво-
их близких. Судьба – судьбинушка, пошто  же ты так  исказ-
нила меня?
  Помолившись в церкви, испросив прощения у  Бога и у сво-
ей  Полюшки,  Тимоха начал искать, если не себе жену, хотя
бы мать детишкам, а лучше и то, и другое.
   Много было претенденток на место, но видит Бог,  ни одна
не прижилась. Может, и старались, но не смогли.
   И завтра снова женитьба.  Три недели назад на исповеди  у
Отца Никадима, Тимоха посетовал на свою судьбу и  расска-
зал, как он уже почти три года ищет жену и маму деткам.
 Священник внимательно выслушал, отпустил грехи, причас-
тил и посоветовал уповать на милость Господню. А в начале
недели батюшка ездил по коляде, заехал, освятил двор, пост-
ройки, избу, да и остался ночевать. Более внимательно осмо-
трел хозяйство, похвалил.  А и впрямь есть за что.  Несмотря
на все трудности, хозяйство Тимоха поддерживает в порядке.
Во дворе две лошади,  жеребёнок,  корова с  перезимкой-тёл-
кой, свинья с будущим приплодом, пару годовалых кабанчи-
ков, куры, гуси, кролики. Хозяйство крепкое, мужик трудяга,
ему бы настоящую хозяйку.
  Вечером Тимоха накрыл  приличный стол,  выставил бутыл-
ку «Жондовой». За трапезой говорили о житье-бытье, правда
большей частью Отец Никадим задавал вопросы и вниматель-
но выслушивал  ответы,  вдумывался,  переспрашивал,  и  всё
больше убеждался,  что этот мужик «с головой»,  а под конец
беседы выдал:
     – А не захочешь ли ты Тимофей Федотыч стать моим зятем,
взять к себе в жёны мою дочь Катю?  Расхваливать  не  стану,
но думаю будет и женой, и матерью.
     – Помилуйте, Святой Отец,  как же так?  Разве  это  возмож-
но, –  растрогался  Тимоха – слыханное  ли  дело,  стать зятем
самого  Отца Никадима, –  Разве она решиться?
     –  Решиться, она уже решилась. Признаюсь, после твоей ис-
поведи, я немного рассказал о тебе дома, и Катя, даже распла-
калась. Так что дело за тобой. Решишь – приезжай в субботу о
полудни ко мне домой.
     – Да, но Екатерина… Катя меня даже не видела.
     – Видела  в церкви, да не красней ты, сказала – нравишься.
Ну, а ты увидишь её дома. Не красавица, но и не безобразна.
Утром уходя, Отец Никадим повторил своё приглашение.
   Разговор  с  батюшкой  сильно  разволновал  Тимоху, прошло
пять дней, а  волнение не проходит, но твёрдо решил ехать.
     Проворочавшись полночи, рано встал, затопил  печь,
 и принялся готовить еду деткам, её надо наготовить  побо-
льше, на целых два дня, до его возвращения.  Параллельно
 затопил баню,  надо искупать детишек  и  самого привести
в надлежащий вид.  Напоил и задал корму скотине,  Гнедку
выделил  ведёрко овса,  как-никак ему предстоит везти  же-
ниха, а если посчастливиться то и невесту.
  За делами время пролетело быстро.  Ближе к полудню, Ти-
моха заложил розвальни, положил побольше соломы, сенца,
уложил тулуп и валенки для невесты и выехал со двора, пре-
дварительно сказав детям, что вернётся только завтра.
     – Пап,  а ты взаправду привезёшь мамку, – спросил пяти-
летний Федька.
     – Постараюсь, сынок. А ты очень хочешь?
     – Не знаю. Привози, только добрую.
  При этих словах, старший, Володя, как-то язвительно усме-
хнулся, спросил:
     – А такие бавают?
     – Бывают, ты же помнишь нашу?
     – Так то наша, – многозначительно  со вздохом заключила
семилетняя Нинка, – а  эти все чужие.
   Ничего больше не сказал Тимоха, а и что он мог сказать, хо-
тя сам хотел верить – есть. Только надо её найти.
     Подмораживало, мела лёгкая позёмка. Тимоха дёрнул вож-
жи, застоявшийся Гнедок послушно перешёл на мелкую тру-
сцу.
    Какая она, эта  Катя, ведь он её даже не видел.  По словам
отца – не красавица, да уж ладно, только бы не противная. Го-
ворит проворная, старательная, и по дому управляется, и руко-
делием занимается, в церкви прислуживает, богобоязная.
 Говорит, в более юные годы находились женихи, но все были
не по душе, вот и дотянула до тридцати пяти. Старая дева.
   Двор Отца Никадима  одной  стороной  примыкает к церков-
ной ограде, другой – к  берегу небольшой  речушки,  сзади  и
 спереди ограничен небольшими проулками. Обогнув церков-
ную ограду, Тимоха остановился у сплошных прочных ворот,
в которые была врезана такая же прочная калитка. Тимоха на-
кинул поводья на стоящий рядом столбик, подошёл и надавил
щеколду, калитка открылась с глуховатым скрипом. У  крыль-
ца зазвенел колокольчик, а внутри двора хрипло залаяла   со-
бака. И тот же час на крыльце появилась женщина в  накину-
том на плечи пуховом платке.
      – Открывайте ворота и въезжайте, -  чистым,  негромким
 голосом произнесла и скрылась. Разглядеть её Тимоха не ус-
пел. Пока он возился с запорами ворот, уже одетая в поддев-
ку,   закутанная в тот же платок,   женщина  снова  вышла  и
 направилась к нему.
      – Заезжайте  Тимофей Федотыч, –  тихо  повторила она,
открывая вторую створу ворот.
  Тимоха взял Гнедка под уздцы и  направился вглубь  двора,
женщина шла впереди.
      – Вот сюда, – показала она на поветь, – сани ставьте под
навес, распрягайте, а я закрою ворота.   
Голос  её был приятным, мягким, звучал спокойно-распряд-
ительно. «Может она», мелькнуло в голове Тимохи. Вгляды-
ваться в лицо было некогда, да и начало смеркать.
      – Укройте  лошадь и  ведите за мной в  пуньку, –  вернув-
шись, скомандовала женщина. Тимоха  всё время, молча вы-
полнял команды – его охватило, какое-то оцепенение.
     – Ну, вот теперь идёмте в дом.
    В доме  было тепло,  стоял  насыщенный  аромат   чего-то 
съестного.
      – Раздевайтесь Тимофей Федотыч, вешайте вот  сюда, –
указала   на вешалку  с  большими  коваными  крюками, –
и проходите.  Сама  скрылась за приоткрытой дверью.
   Пока Тимоха топтался,  раздумывая, снимать ли  валенки – 
удобно-ли   босиком,  с  другой  стороны в  валенках   тоже –
женщина раскрыла дверь и поставила перед ним войлочные
домашние туфли.
      – Вот наденьте и проходите. Тятька и матушка в церкви –
будут после вечерни.
« Значит, она» подумалось Тимохе. Девушка была в чёрной
длинной юбке, блузке в розовый горошек, среднего роста,  в
теле,  хотя  полной её  назвать было нельзя,  длинные  русые 
волосы  спереди гладко причёсаны, сзади собраны в пучок.
   При беглом рассмотрении – вполне  приличная,  приятная
особа,  поведение   свободное,  открытое,  без,   каких-либо
притворных гримас и  ужимок. « В целом – хороша», заклю-
чил Тимоха.
      –  Присаживайтесь, Тимофей Федотыч. Чаю?   А, может
рюмочку с дороги?
      – Благодарю,  Екатерина…,  – замялся  Тимоха и  непо-
нятно было, чего он хочет.
   Но Катя уже ставила на стол тарелочку с квашеной капу-
стой, блюдо с румяными пирожками, поставила и налила из
графинчика рюмку,  должно быть водки.   В  то  время  как
Катя вела себя непосредственно, уверенно, Тимохом овла-
дела, какая-то неловкость – робость, что-ли. Он взял рюмку,
отпил половину, и только хотел поставить, как Катя запро-
тестовала:
      – Нет, нет. Из моих рук – всю, до дна, недопитая рюмка,
нехорошая примета, – с лёгкой улыбкой произнесла она, и
лицо её стало ещё приятней.
  Выпил всё, похрустел  капусткой  и принялся за пирожки.
«Ест смачно, аккуратно, должно быть, так и работает», под-
метила Катя.
      – Может ещё рюмочку?
      – Нет, не надо, Екатерина…,  –  и снова  смутился.
      – Зовите меня просто Катя, – улыбнулась девушка.
      – Хорошо, но тогда и вы меня зовите Тимо…, –  и даль-
ше, как заклинило. Выручила Катя:
     – Если вы не против, звать вас я буду Тимоша,  только не
сразу, потом, дайте мне к вам привыкнуть.
  Дальше разговор пошел более  активно.  Поначалу  больше
 говорила Катя, но потом разговорился и  Тимоха. Он  охот-
но пояснял ей всё,  чём она интересовалась, А интересовало
Катю многое, и земля,  и хозяйство, а больше всего дети.  И
вот тогда покинула его скованность – почувствовал, что ему
стало легко и свободно. Простота, задушевность, умение  во-
время остановиться и дослушать, вставить необходимое  сло-
во – всё это влекло его к собеседнице. Да и он ей, похоже, не
безразличен. Когда Тимоха во время разговора, взял её за ру-
ку, она не одернула, а только внимательно посмотрела ему  в
глаза. К приходу Отца Никадима и матушки Кристины, оба
уже понимали, что их влечёт друг к другу.
    За вечерей, поговорив о том, о сём,  Отец  Никадим  прямо
спросил:
      – Ну, как детки, сговорились? 
Тимоха вспомнив, об обязанностях жениха встал и довольно
бойко попросил:
      – Святой Отец, матушка, если я достоин, отдайте за меня
Катерину.  Дайте своё благословение.
      – Подойдите сюда, – священник встал, снял со стены ико-
ну Божьей Матери, благословил,  трижды  поцеловался  с  зя-
тем, дочь поцеловал в лоб, сказал:
     – Живите с Богом.
  Затем  молодожёны расцеловались с матушкой.
     – Благослови вас Господь, – тихо выговорила она.
  Утром следующего дня все направились в церковь, где Отец
Никадим совершил обряд венчания, объявил  Тимофея и Ека-
терину мужем и женой. На этом настояла Екатерина.
  После завтрака, молодая чета стала собираться в дорогу.
Пока Тимоха запрягал лошадь, женщины собрали  небольшое
приданное, угощения деткам   и с  помощью  Отца  Никадима
загрузили в сани.
 Поджимал морозец, колючий ветерок, дующий в спину тут же
заметал  санные  следы.  Подгоняемый  попутным  ветерком  и
подшевеливаемый вожжами,  Гнедок охотно шел размашистой
рысью,  местами переходя на  лёгкий  галоп.  Доехали  быстро.
Взаправду – домой дорога легче и короче.
 Заехав во двор, Тимоха  сразу повёл жену в дом. В переднюю,
где  стояла русская печь, большой высокий стол, по сторонам,
которого располагались длинные лавы,  высыпали детишки, и
в ожидании чего-то, всматривались в приезжую мамку.
     – На колени детки, целуйте ручку мамке, – громко  скоман-
довал Тимоха.
 Дети послушно начали опускаться на колени, но их поспешно
остановила Екатерина:
     – Не надо,  Тимоша,  встаньте  детки.   Не надо, – спокойно,
но  как-то убедительно  произнесла она  и с  некой  укоризной,
посмотрела на мужа, быстро сняла верхнюю одежду,  поверну-
лась:
     – Лучше садитесь за стол и будем вечерять.
  Все  послушно  стали усаживаться,  только меньшой,  трёхле-
ток Мишка, стоял и лупал глазёнками, пока новая мама выкла-
дывала  из  огромной  корзины  пирожки,  ватрушки,  слоёнки,
крендельки, яблоки, груши.
     – В печи чугунок с черничным взваром, – немного смущён-
ный своей выходкой  подсказал  Тимоха, – а  я  пойду  распря-
гу лошадь и досмотрю скотину.
     – Все уже напоены и накормлены - доложила Таня – мы с
Ванюшем всё сделали.
     – Молодцы вы у меня,  – похваил Тимоха  и  вышел.
Распряг Гнедка, завёл в конюшню, задал сенца, «Напою пос-
ле, когда остынет и обсохнет». Взял узлы с пожитками  Ека-
терины и вернулся в дом.
  За столом  полная  семейная  идиллия – все  жевали  приве-
зённые угощения, черпая ложками из  мисок, запивали чер-
ничным  взваром.  По  правую  руку Екатерины,  используя
право старшей,  расположилась Таня, по левую, плотно при-
жимаясь – Нинка, на коленях важничал Мишка.
      – Да я смотрю у вас всё ладно – сказал обрадовано.
      – Садись и ты к нам, Тимоша – ласково пригласила Екате-
рина.
  Тимоха по хозяйски сел во  главу стола,  как  было  заведено
издавна,  взял  пирожок, и  только теперь заметил – нет  стар-
шего, Володи, спросил:
     – А где Володя?
     – Волёдька усол к болшевикам – картавя, выпалила Нинка.
     – Вчера, после  твоего отъезда,  к  Володе  пришёл   Дедков
Пашка, Володя взял  торбу, полжил  кусок хлеба с салом, ска-
зал, чтоб его не искали, что они уходят за границу к  больше-
викам, что там очень хорошо жить.
    «Убежал, убежал, паршивец», в уме повторял Тимоха пока
добежал до Дедковых.
      – Где твой Пашка? – выкрикнул он  Хведору, отцу Пашки.
      – Дома Пашка. Паша, иди сюда, – позвал Хвёдор.
     Пашка воровато оглядываясь, вышел.
      – Где Володя? – громче обычного, чуть не выкрикнул  Ти-
моха – мне сказали, что вы вместе уходили из дома.  Это так?
      – Да, но я его проводил только за  деревню,  а  дальше  он
пошёл один. Сказал, что до вечера дойдёт до  границы, а  как
стемнеет, проберётся к российским пограничникам. Теперь он
наверно уже там.  Теперь заживёт.  Он смелый.  А я струсил в
последний  момент, –  вздохнул  Пашка, –   Вы извините дядя
Тимоха, но Володя сказал, что он не хочет  больше  целовать
 руки вашим «бабёнкам»,  что  ему  это очень противно.
      – Я же для них стараюсь, мне может, тоже противно было
иногда, – только и сказал Тимоха и пошёл домой, где Екате-
рина укладывала спать детишек.
      – Сагитировали все-таки, ушел Володя в поисках лучшей
 жизни. Найдёт ли? – горестно высказался Тимоха, когда они
остались с Екатериной одни.
      – Храни его Господь, – и Екатерина  трижды  перекрести-
лась.
  Первая  брачная ночь прошла в разговорах и взаимных  лас-
ках и только ближе к утру, когда обоих  томил  сон,  Тимоха
спросил:
     – Скажи Катенька, тебя не пугает наше будущее? Ты не
покинешь нас?
    Нет, Тимошенька, я замуж шла навсегда, я с вами до кон-
ца дней своих, – и нежно прижалась к нему.



                ч.2. Б О Л Ь Ш Е В И К
               

  За околицей простившись с другом, Володя  размашистым
 шагом пустился вперёд. Немного было обидно,  что  Пашка
подвёл, струсил в последний момент  и  отказался  идти.  Но
поразмыслив  пришёл к выводу,  что может это  и к  лучше-
му – одному проще будет затаится и прошмыгнуть  незамет-
но. Сперва шёл по санному следу, но усиливающаяся позём-
ка заметала колею, и идти становилось труднее,  и  тогда  он
решил идти по насту,  благо  несколько  дней назад  стояла
оттепель, а последующий за этим мороз образовал прочную
корку. Идти стало легче, да и можно было выпрямлять путь,
срезая углы поворотов.  Одолевала  тревога – что там  будет
 впереди?
 К сумеркам, с небольшими передышками  – подолгу   отды-
хать не позволял  холод –  вышел к последним  домам  приг-
раничной деревни, за которыми начинался густой ельник,  а
там, где-то и проходит граница. Пройдя немного по ельнику,
увидел просветы,  просека, вот она – граница.  Стараясь  не
наступать на ветки подошёл ближе,  затаился  под  развесис-
той,  могучей  елью и стал наблюдать.  На  противоположной
стороне  просеки,  тоже  был  лес,  далеко  вправо   виднелось
небольшое деревянное строение, из трубы, которого, вился ды-
мок,  влево  на  незначительном  расстоянии,  просека  делала
поворот. Одновремённо из строения вышли два, закутанных в
 воротники человека  и один  направился  в противоположную
сторону, другой  в  сторону  Володи.  «Жолнежи,  погранични-
ки  делают обход»,  решил  он  и  ещё  теснее  прижался  к ели.
 Пограничник  спокойным шагом  прошествовал мимо  Володи
и вскоре скрылся за поворотом.  Пора,  решил  он и со всей си-
лы рванул через просеку,  вбежал в кусты, и  как из-под земли
перед ним появился солдат с винтовкой наперевес, но не поль-
ский,  русский.
      – Руки вверх, – скомандовал он.
  Володя немного приподнял руки.
       – Выше, выше, – уже громче выкрикнул солдат.
Володя попытался поднять выше, но сделать это не позволя-
ли рукава полушубка.
       – Не могу, видишь.
Тут же появился второй, подошёл, ощупал, сказал:
       –  Веди.
       –  Пошел вперёд, вон туда, по  тропе.
Шли долго, сначала  по тропе,  затем  по широкой  расчищен-
ной  дороге.  Наконец, подошли  к  аккуратному,  рубленному
домику с небольшой табличкой: «ПОСТ   № 7».
  Внутри было тепло, топилась буржуйка с выведенной  через
форточку трубой. У входа на табуретке сидел солдат,  дальше,
за столом другой, похоже, офицер.
      – Вот взяли польского лазутчика, – доложил конвоир и то-
лкнул Володю к столу, – бежал с той стороны.
      – Кто, откуда, куда, зачем? – как  заученную фразу отчека-
нил офицер.
Володя растерялся и молчал.
      – Фамилия, имя, быстро.
      – Тимкевич… Володя…
      – Откуда?
      – Из деревни Топорка.
      – Куда и зачем идёшь?
      – К вам, к большевикам, говорят, у вас живётся лучше.
Можно учиться.
      –  А у вас, что плохо?
      –  Как кому.
      –  А тебе? Семья есть?
      –  Есть. Тятька, три сестрёнки и четыре брата. Мамка умер-
ла при родах, Мишку родила, а сама умерла.
      –  Что в торбе?
      –  Харчи. Хлеб, сало.
      –  О, Давай сюда.
      –  Что давай?
      –  Торбу. Ты что не понял?
 Володя снял торбу,  подал офицеру. Тот  достал  свёрток,  раз-
вернул, скомандовал:
      –  Левков, ставь чайник.  А ты садись,  кивнул он Володе, –
будем ужинать.
Володя сел, пока солдат ставил чайник на  буржуйку,  подкла-
дывал  дрова,  офицер  умело  нарезал  хлеб,  сало,  достал   из
стола фляжку влил в алюминиевую кружку и подал Володе:
      –  Пей.
      –  Что это, водка?
      –  Спирт. Левков, подай ему  воды.
Левков  зачерпнул в такую же кружку воды и поставил  перед
Володей.
      –  Я не буду, я ещё не пью, рано, – серьёзно  произнёс  Во-
лодя.
      –  Ну и правильно делаешь, – офицер взял кружку, и ловко
 опрокинул себе в рот, крякнул, спрятал фляжку. Буди этих, – и
 принялся закусывать,  –  ты тоже  ешь, – кивнул Володе.
      –  Подъём, – громко рявкнул Левков и  из угла  вышли ещё
 два солдата.
      – Все к столу, – распорядился  офицер, –  жрать и  в обход.
Все пристроились и  через считанные минуты,  стол был  пуст.
Володя пожалел, что не поел прежде, чем переходить границу.
      –  Вши, блохи есть – спросил офицер у Володи.
      –  Откуда? Я  чистый,  сегодня  в  бане мылся,  мы каждую-
 субботу баню топим.
      –  Тогда, вон в тот угол и спать.  Завтра отвезу тебя в город
и сдам по назначению. Что такое «по назначению»  Володя  не
 знал –  ладно будь что будет,  улёгся в углу на лежак, и  скоро
 уснул.
  Володя проснулся от выкрика: «Подъём». В домике было шу-
мно, все куда-то торопились.
     – На улицу, в машину, – крикнул Володе Левков.
  В кузове грузовичка, вместе  с пятью солдатами Володя прие-
хал в город, где его под конвоем повели по длинному  коридо-
ру  и  заперли  в  небольшой  комнатке, с маленьким  окошком
под кованой решёткой. «Камера»,  мелькнуло в голове, тюрьма 
 что ли?
  В комнатке вдоль стены,  прикреплённая  к  сене, решётчатая
скамейка, в углу деревянное ведро, закрытое такой же, деревян-
ной крышкой.
  До позднего вечера им  никто не интересовался: «может забы-
ли», подумал Володя и постучал в дверь.
      – Ну чего тебе?  – услышал за дверью.
     –  Хочу в отхожее место, по нужде.
     –  В парашу.
     –  Что?
     –  В углу параша,  ведро,  вот туда и дуй, –  пояснил  голос
 из-за двери.
      –  Как это?
      –  Как обычно. Можешь стоя, можешь присесть,  лёжа не 
получится, – и хохот.
  Немного спустя лязгнул засов и команда:
      –  Выходи, лицом к стене.
      –  Вперёд,  за мной, –  продолжил, другой.
Шли  длинным  коридором, по  сторонам  которого  чернело
множество дверей, напротив одной из них, передний скоман-
довал:
      –  Стой, – открыл дверь и прокричал, –  арестованый дос-
тавлен.
  «Арестованый», и Володе стало страшно.
      –   Проходи,  садись, –  мягко  пригласил  сидящий за сто-
лом молодой человек в военной форме.
  Володя присел на краешек стоящей перед столом табуретки,
повернулся  и  осмотрелся.  Кроме  стола  и  табуретки  стоял
 шкаф с множеством  стопок  бумаг,  стоящих вертикально, в
углу стойка с крючками, где висела шинель, с другой стороны
шкафа  небольшой  столик,  на  котором лежал  хлеб,  кружка,
кусок колбасы, бутылка с  белой жидкостью, «может молоко»,
«должно быть обед этого человека», подумал  Володя и сглот-
нул слюну.
     –  Усаживайся поудобней, разговор будет долгий, – скриви-
вшись,  как  бы в улыбке,  произнёс  человек,  –  хотя  может
быть и  коротким,  если  ты  сразу  расскажешь,  кто  и  зачем
послал  тебя к нам.
      –  Я сам.  Мы с  Пашкой  так  решили,  рассказывают,  что
 здесь живётся лучше, можно учиться…
      –  Кто такой Пашка, где он?
      –  Пашка мой друг, мы с ним собирались идти, уже вышли
за деревню, но потом  он вернулся домой, сказал что страшно.
      –  А тебе не страшно?
      –  Поначалу страшно, но я твёрдо решил идти.
      –  Я спрашиваю, тебе не страшно врать? Ты кого собрался
обманывать?
      –  Я  не обманываю,  дядечка,  – и  у  Володи  навернулись 
слёзы.
      –  Врёшь, гадёныш,  – вскочил и замахнулся, направляя ку-
лак к лицу парня.
Володя ловко уклонился, но наклонил табурет и грохнулся на
пол.  Ушиб локоть и висок, начал вставать. Открылась дверь и
вошёл один из конвоиров.
      – Увести.
Снова  в  той маленькой  комнатке сутки ожидания.  Короткие
моменты  сна  на  жёсткой  скамье   и   томительное  ожидание
неизвестного, и думки:  «А  Пашка  где-то  дома дрыхнет, наж-
равшись. И вообще, что там теперь дома,  как братишки,  сест-
рёнки,  какую там, тятька мамку привёз.  Может зря ушёл? Да,
уж теперь никуда не деться,  придётся терпеть»,  а слёзы сами
льются.
  Днём второго дня охранник подал в миске, какого-то  варева,
кружку с коричневой жидкостью и кусок хлеба.  Хлеб  Володя
съел, варево попробовал, но вкус был отвратительный.
      –  Что это? – спросил у охранника.
      –  Баланда.
      –  У нас такое и свиньи не едят.
      –  Посидишь здесь, будешь есть за милую душу.
      –  А где я?
      –  В НКВД,  под следствием,  ты польский шпион,  – пояс-
нил караульный, – пей быстрей чай, мне нельзя с тобой разго-
вать, услышат – влетит от  командира.
 Володя глотнул несколько раз из кружки, тоже гадость, и вер-
нул кружку.
 Вечером опять допрос,  тот же кабинет,  та же  обстановка,  и
вопрос:
       –  Кто, и с какой целью послал тебя сюда?
Володя молчал.
       –  Есть хочешь?  – вкрадчиво, даже ласково, – скажи кто и
иди к тому столу, ешь.
       –  Никто меня не посылал, я сам пошёл.
Снова:
       –  Увести.
Утром  следующего дня в  комнату  втолкнули мужика, лицо
которого  было  перемазано  кровью,  а  губа  распухшая.  Он
смачно выругался, поминая  чью-то «маму», и тяжело  дыша
уселся на скамью. Володя,  молча,  наблюдал  за прибывшим,
а тот продолжал изливать недовольства,  адресуя  их кому-то.
Затем, как бы представляясь, сказал, что его  зовут Николаем,
попал по дурости: по пьяни, мол, ругнул власть,  но какую не
уточнил. В принципе он не виноват, а вот зачислен в полити-
ческие.  От него  Володя узнал,  что  они  находятся  в  К П З
 НКВД, что комната, в которой они находятся, называется ка-
мерой, а человек, что их допрашивает – следователь, и что от
него зависит всё.  Укорил себя, что зря он  противился,   мол,
видишь, чем это  кончилось,  так  и  быть,  мол,  пойду  приз-
наю свою вину, глядишь, и следователь мягче будет.
Дальше, как бы между прочем, стал интересоваться  им.  Как
зовут, откуда, за что попал,  зачем и как  переходил  границу,
почему и как его не заметили польские пограничники,  и  во-
обще, какого чёрта ты сюда полез. Плучив, на всё искренние
ответы, и, как бы потеряв интерес к Володе, сокамерник пос-
тучал в дверь.
        –  Чего надо, – рыкнули за дверью.
        –  Скажи следователю, что я готов давать показания.
Вскоре дверь открылась и часовой сказал:
        –  Оба на выход, – и посторонился.
Вышли и вдвоём пошли по тому же коридору, но почему-то
без конвоиров.
        –  Отправляй в приёмник,  нашёл шпиона, пацан  наслу-
шался пропаганды, – сказал сокамерник  следователю  и  вы-
шел.
        – Садись сюда, поешь. Садись, ешь, – ещё добрее повто-
рил следователь, – извини дружок, служба такая.
 Часа через два, Володя был уже в  приёмнике-распределите-
ле, где его осмотрел  врач,  остригли  наголо,  заставили  вы-
мыться под душем, объяснив, как это делается. Всю его оде-
жду велели оставить, а выдали другую, правда не всё по рос-
ту, но чистую и довольно ещё приличную, хотя и не новую.
Накормили, отвели в комнату.
        –  Вот твоя кровать, – сказала женщина в белом халате.
Впервые за эти дни,  Володя крепко уснул в чистой, чем-то
притно пахнущей постели.
  Ну, а через неделю он был уже в детдоме, где в первый же
день, в комнате, куда его поселили,  получил  резкую  пощё-
чину от высокого худощавого паренька, за то, что у него нет
закурить. К тому же он пошутил,  что таким  курить  вредно.
Но, когда тот вторично замахнулся,  Володя  со  всего  маху
врезал  ему под  ложечку.  Парень  еле удержался  на  ногах,
отскочил  и  снова  пошёл  в  атаку.  Не  дожидаясь,  Володя
вновь ткнул парня в живот,  а когда тот  скорчился  от  боли,
саданул снизу вверх, прямо в санки, затем схватил за горло и
сжал. Парень стал задыхаться, лицо его побагровело, Володя
разжал пальцы, оттолкнул противника и грозно выдавил:
       –  Ещё раз, когда-нибудь, сунешься – убью.
  Да, драться Володя умел, ещё в деревне никто не смел оби-
деть его.
  С того дня он стал авторитетом, к нему обращались обижен-
ные, обидчики боялись.  И  надо отдать должное – в  детдоме
прекратились драки.
  Воспитатели, учителя и вся детдомовская администрация
относились к Володе по справедливости, по доброму.
 Жизнь заладилась. За два года он окончил четыре класса и в
семнадцать лет был направлен в школу ФЗО.  Там  вступил в
комсомол  и  стал  вполне успешным активистом.  Через  год,
получив профессию слесаря-инструментальщика,  стал  рабо-
тать на заводе.  И  снова,  благодаря  напористости, повышен-
ной активности – на виду у руководства.  Избрали  в  комитет
комсомола, а  когда потребовались кадры в  НКВД,  рекомен-
довали  и  туда. С большой группой таких же активистов на-
правили Володю  в областной  центр,  освобождённой от по-
льской оккупации,  территории, можно сказать – на родину.
  Работали усиленно, зачистки, выслеживание и захват враже-
ских группировок,  раскулачивание,  борьба с  религиозными
пережитками, со «служителями  культа». Громили и  рушили
церкви, костёлы.
  Как-то, ближе к вечеру поступила команда  ехать в  отдален-
ное местечко, райцентр громить церковь.  Быстро в восмером
погрузились в кузов крытого грузовичка и помчались.  Затем-
но подъехали, ломанули калитку церковной ограды, проскачи-
ли  в  незапертую  дверь церкви  и при свете догорающих  све-
чей приступили к разбою.  Громили,  ломали, крушили  всё,
что на пути,  обезображивали лики святых.  Когда  Володя 
пробегал  мимо,  из  приоткрытой двери  боковушки  вышел
старый священник, заросший белесой бородёнкой и такими
 же волосами.
       –  Голубчики, что же вы делаете? – взмолился он.
       –  Цыц, сука, –  рявкнул  озверевший Володя, и вложив
всю  силу,  со  всего  плеча  двинул  старика  в  переносицу.
Священник  пошатнулся,  и  грохнулся   на   спину,  ударив-
шись затылком об приступку.  Тело   его дёрнулось и  обмя-
кло, из носа и приоткрытого рта потекли струйки крови. Во-
лодя   взглянул в открытые глаза, в которых застыли  блики
свечей и, не отдавая отчёта содеянному, быстро перешагнув
через  ноги  лежащего,  продолжил  громить.  Запахло  палё-
ным, это от упавших свечей горела  церковная  утварь.
     –  Всё, хватит, уходим, –  скомандовал старший, и  все по-
бежали к машине.  Спешно погрузились и назад,  а  к церкви
уже бежали люди.
   Рьяно «трудились», много было грехов на этих, «большеви-
ках», как   любили они себя называть, но оценивать и, тем бо-
лее сожалеть, было некогда. Да и уверен был Володя, что всё
так надо,  так  учит  партия,   всё  во  благо  народа,  который,
наконец заживёт по-новому.
   Рвение  и  старание  Володи  не  оставалось  незамеченным,
всё время в передовых рядах, благодарности, грамоты,  повы-
шения в звании и вот  перевод в обком комсомола инструкто-
ром,  а  затем  и  секретарём. Сбылась мечта –  вступил в пар-
тию, стал настоящим большевиком. И  стал  Володя –  Влади-
миром Тимофеевичем.
  Всё бы хорошо, да стали донимать тревожные сны. Снилась
деревня,  сестрёнки, братишки, только, как бы они уже взрос-
лые, отец, куда-то зовущий его.  А ещё,  чаще всего, виделась,
незнакомая, закутанная в чёрный платок, женщина, которая с
укоризной смотрит ему  в глаза,  глазами, где   застывшие бли-
ки свечей, глазами того старого священника. И так ему нудно,
страшно от этого взгляда,  что даже во сне трясёт «колотун» и
до  пят  прошибает  его  потом.  Проснётся  –  сердце  стучит,
рвётся из груди и долго не может придти в себя, осознать дей-
ствительность, вразуметь, где сон, а где явь. Жутко.
Измучившись вконец, выпросил Владимир Тимофеевич поезд-
ку на родину, в свою деревню.   Мол,  соскучился  по  родным,
как-никак десять лет прошло, а  заодно сам воочию увижу, как
идёт жизнь на селе.
  На станции легко выпрыгнул из вагона и на большак.  Убори-
стым  шагом  без  отдыха  преодолел  вёрст  семь  пути,  и  вот
она деревня и вот он дом родной. Всё родное, но кое-что иначе.
Новый забор,  и дом почти вдвое больше, сделана  пристройка.
Толкнул калитку, около крыльца две девочки, одна с ведёрком,
другая с куклой.
       –  Дядя, ты кто – выпалила одна. А из огорода уже  выбега-
ла девушка с криком:
       –  Володя – прозвучало, как ответ на вопрос.
       –  Танька, ты что ли – но она, обхватив руками шею, уже
 повисла на нём.
       –  Мамка, мамка смотри Володька приехал, наш Володька.
 Подошла женщина с приятной улыбкой, поздоровалась:
       –  Здравствуй Володя, ты совсем взрослый,  заждались мы
 тебя.
       –  Здравствуйте – не совсем приветливо выдавил Володя и
про себя подумал, «значит, есть мамка».
       –  Ну, пойдёмте в дом – ещё приветливей,  но не притвор-
но, пргласила женщина.
 В доме чистота, всё на своём месте,  «может и впрямь,  настоя-
щая мамка», снова подумалось Володе.  Тут же, откуда-то  поя-
вились  Мишка и Федька, все окружили  его,  каждый  старался
притереться, дотронуться, быть поближе к брату.
       –  Проходи Володя, посмотри дом,  свой дом –  ведь  здесь
всё твое, родное – прямо с гордостью  говорила женщина – вот
тесновато стало, так и пристроили ещё, теперь всем  места хва-
тает. И все гуськом направились осматривать дом.
Прошли переднюю, одну комнату, другую и… вдруг…Володю
колотнуло. В небольшой,  светлой  комнате,  на  кровати  стоя-
щей напротив окна,  обложенная по бокам  подушками – ОНА,
женщина в чёрном платке, которую он постоянно видел во сне.
Она! И взгляд тот же, с искринками.  Володе всё больше ста-
новилось не по себе и он спешно прошёл мимо.
        –  Это наша бабушка, – мама нашей мамки – пояснил Ми-
шка, который старался держаться ближе к  брату, – она  у  нас
 болеет и не разговаривает.
 Как во сне Володя прошел по остальным комнатам, и  ничего
не осмысливая, направился к выходу.
      –  Хочу пройтись по деревне – пояснил всем, недоумённо
и вопрошающе смотрящим на него.
      –  Только долго не задерживайся, скоро  придёт   тятька  с
 ребятами,  будем ужинать – просящим тоном  произнесла ма-
мка.
  Володе хотелось побыть одному, успокоиться, но за ним увя-
зались Мишка, Федька и девчонки, как он уже понял, его мла-
дшие сестрёнки.  Побродив по деревне,  за  околицей  и   даже
прогулявшись до леска,  компания  вернулась  домой,  где  все
уже были в сборе, и накрывался большой стол.
 Снова обнимания, поцелуи, радостные восторги.  Атмосфера,
как отметил про себя Володя, искренне дружелюбная. Все де-
ти любовно называют маму, мамкой, да и она в свою очередь,
ко всем относится ровно, внимательно и ласково.
 Поужинав,  постепенно все члены семьи  разошлись  по своим
делам. Таня с Нинкой  взяли  миски  и  ложку  пошли  кормить
бабушку, Катерина – управляться по хозяйству, малыши, тоже
нашли себе занятия.
        –  Тять, а  у  тебя не найдётся выпить, – неловко  спросил
Володя.
        –  Есть. А ты, что выпиваешь?
        –  Редко, только по случаю, думаю сегодня такой, – а  сам
подумал, «выпью, захмелею, может станет легче».
Тимоха достал из шкафчика, тёмного стекла,  трёхчетвертную,
стопки,  налил.
        –  Ну, за приезд, сынок.
Выпили. И ещё по одной.
        –  Расскажи тятька о своей жизни.
        –  Живём, вроде ничего, привыкаем к новизне, с весны ко-
лхоз организовали, работаем, пока все непривычно, всё наше и
не моё,
       –  Да не об этом я, это всё устоится, придёт в норму.  Как
  в семье? вижу, вроде бы ладите, да и семья приросла.
       –  Да, сынок, родили мы с  Катериной  сестрёнок  вам, сна-
чала случайно первую, Женьку, потом сознательно и Ленку.  А
живём очень дружно, в любви и уважении. И всё она, наша  ма-
мка. И откуда у неё всё это, это умение наладить  атмосферу  в
доме. С первого дня, как-то всё спокойно, уверенно повела се-
бя, расставила всё и всех по местам, отогрела всех, осчастливи-
ла и меня и деток.  Они  сразу  потянулись к ней, детская душа,
она чувствует, где фальшь, а где искренность. Приехали  мы  с
ней на следующий день, как ты ушёл, и вот уже десять лет сча-
стье в доме, было бы и дальше, но…  Тимоха  замолчал,  вздох-
нул, налил ещё.
       –  Если бы не горе, великое  горе случилось у нас.  Год
назад налетели некие нехристи на церковь в местечке, крошили,
рушили, осквернили, затем подожгли изнутри, а Отца Никади-
ма убили. А он отец нашей Катерины,  она  дочь  священника,
он мне её и сосватал, да ты наверно помнишь, он  тогда  ездил
по коляде и ночевал у нас. Царствие ему небесное. Некоторые
говорят, что это были большевики, а некоторые, что польские
бандиты.  В общем, там,  в церкви его и убили,  церковь  люди
потушили, а Отец Никадим был уже мёртв.
Похоронили  его за  церковной  оградой,  народу  было  много,
съехались со всех  близлежащих селений,  после  захоронения
долго не расходились  и не  разъезжались,  скорбели  и  несли
проклятия убивцам.  И ещё  беда  случилась  при  захоронении.
Когда опускали гроб в могилу, измученная матушка Кристина,
мать Катькина, с криком, « И я с тобой»,  бросилась  в  могилу,
ударилась о  гроб  и не  встала.   Вытащили  её  мужики,  а  она
встать на  ноги не может,  скрючило их.  Врачи  потом  сказали
что повреждён позвоночник.   К тому же потеряла речь, да  и  с
глазами,  что-то приключилось – взгляд  стал каким-то   диким.
Забрали мы её к себе и вот уже год,  как сидит на кровати.  Так,
всё слышит, понимает, а речи нет, только губами шевелит.  Ка-
терина и детки ухаживают, да и я помогаю,  когда  сила  нужна.
Послезавтра,  как раз,  годовщина  по  смерти  Отца  Никадима.
Съедутся люди на поминание, правда,  церковь ещё  не  восста-
новили, но панихида будет у могилы.  Свезём  туда  и матушку
 Кристину, усадим в телегу, с председателем я договорился. Да,
председателем у нас Хвёдор Дедков, а Пашка конюх   Ты  тоже
с нами поедешь? Да?
       –  Не знаю, завтра будет видно, завтра мне надо в район, я
с утра съезжу на велосипеде, – ответил  Володя, а   сам  в душе
 надеелся,  что это не та  церковь.  Томил  холодок  и  тошнота 
под ложечкой, попросил:
       –  Налей ещё.
Тимоха налил сыну, сам пить не стал, завтра работать.
       –  А теперь отдыхать. Пойду, узнаю, где тебе постелили.
       –  Погоди, тять, я хочу на сеновал, можно?
       –  Иди,  я сейчас принесу подушку  и одеяло,  а  то  ночью
можешь замёрзнуть.
  Развалившись на прошлогоднем сене, Володя сразу уснул, а
в  полночи  проснулся  и  проворочался  до утра.  На  рассвете
схватил попавшийся велосипед, погнал в местечко. Вот и цер-
ковь, да это та. Сломанная ими, висячая на одной петле калит-
ка. Прошёл. С тыльной стороны церкви аккуратный, обдерно-
ванный, могильный холмик, крест с табличкой, на которой:
               
         


                З / П

                У Б И Е Н Н Ы Й
                Св. Отец Никадим
                В миру Кришлевич Николай
                Калистратович
      
                Мир праху сему

   А ниже приписка другим почерком:

                И  Проклятие убийцам

Вернувшись  домой, Володя  тихонько разбудил Мишку и велел выйти во двор.
        –  Поедем со  мной на  станцию,  я  уезжаю, а  ты  пригонишь
велосипед домой, и не задавай вопросов. Поехали, – сказал, когда Мишка
уселся на раме.
 Через пять часов  Владимир Тимофеевич был уже в кабинете
первого секретаря, и сразу:
       –  Ухожу с работы и уезжаю на стройку в Сибирь.
       –  Никуда ты не уедешь. Ты откуда сорвался? На бюро за-
хотел?
       –  Уеду, завтра же, – ещё твёрже заявил  Владимир  Тимофеевич и
хлопнул дверью.
   А завтра началась война.

 
      
   
                Ч.3  Т А Ё Ж Н И К

    Наконец, четыре свободных дня, четыре праздничных и выходных,
что совпали, сошлись вместе. Как я признателен отцам Октябрьской
социалистической революции. Нет не столько за саму революцию, не
за её результаты и последствия,  а за эту возможность на  целых че-
тыре дня освободиться от насущных забот и мыслей о них.
   Четыре дня! Быстрей, быстрей в тайгу, на охоту. Опять же не столь-
ко ради трофеев, сколько для удовлетворения, спокойствия и услады
души, общения  её с красотами. Охота! Можно, конечно и просто бро-
дить, наслаждаясь, но деловому человеку – человеку, который более,
чем полжизни посвятил делам, бесцельное шатание, даже наедине с
природой, претит. Ему нужна цель. Так, вот она и есть – охота. На
охоте человек полностью сосредоточен на этом, всё внимание и мыс-
ли отдаются наблюдению, отключая от всего прочего, всё другое не
существует. Вот это и есть отдых, это перезагрузка.
  Четыре дня в тайге! И пусть не постигнет тебя охотничья удача всё-
равно ты доволен, осчастливен – ты человек! И так – на охоту.
  За плечами, с вечера собранный, увесистый рюкзак, через плечо
двустволка и карабин, и по лёгкому морозцу, по берегу замёрзшей
Оби, вперёд, на север. По центру реки, где течение круче, быстрее –
наблюдаются промоины, у берега лёд уже крепкий, да и снежку к
кромке поднамело, лыжи скользят легко. Лёгкий морозный ветерок
обдувает, свежит и ты дышишь всем своим существом, созерцая всё
очарование тайги, вековых кедров, пихт вперемежку с берёзками, ре-
дкими соснами и другими, традиционными европейцу деревьями.
   Часа через четыре с лишним, преодолев километров тридцать, выби-
раюсь на берег, и сняв лыжи, направляюсь к бывшему стойбищу хан-
тов, где целый поселок из добротных рубленных домов хозяйствен-
ных построек, возведённых властями для аборигенов. Дома пустуют,
в некоторых выбиты окна, нет дверей.  Нахожу целёхонький и даже
обжитый редкими охотниками, целы  окна, двери, есть печка с пли-
той, можно обсушиться, согреться, вскипятить чай, что я и собира-
юсь сделать. На плите чайник с замёрзшими остатками воды, вдоль
стены печки прочный топчан, пригодный для приличного отдыха.
Должно быть я не первый, да и не последний постоялец. Есть спич-
ки, на полочке соль, сахар, начатая пачка грузинского чая. Впрямь,
как в настоящей таёжной заимке. Есть, даже немного дров. Прошёл
по дворам других домов, набрал ещё дров – запас не помешает. За-
топил печь, растопил снег, вскипятил чай. Смеркалось, зимой в тай-
ге вечереет рано. После плотного ужина разморило. Натолкал побо-
льше дров, прикрыл поддувало и прилёг на топчан. Уснул – взяла
своё усталость.
  Проснулся под утро, в комнате тепло и даже уютно. Освежив лицо
снегом, быстро перекусил и дальше в путь, в глубь тайги.
Лыжи спрятал под валежником – в тайге они ни к чему – пешим по-
рядком направился на северо-восток. Любуясь красотами и высмат-
ривая зверя, я почему-то совсем не беспокоился о том, куда иду, по-
терял счёт времени, и совсем не думал о предстоящем ночлеге. Под-
стрелил двух белок, освежевал, шкурки уложил в рюкзак, а тушки
оставил на месте.
  Увлечённый своим занятием, продвигаясь всё глубже в тайгу, я и не
заметил, как подкрадывается вечер, и понял это, когда начало смер-
каться. Осознав всё, почувствовал, нет не страх, а лёгкое волнение,
стал искать подходящее место для ночлега, чтобы разжечь костёр и
соорудить примитивный шалашик из веток, но вдруг различил при-
несённый ветерком запашок дыма. Раз дым, значит и люди. Сориен-
тировавшись в направлении, иду на дымок, иду долго. Через время
слышится собачий лай, который по мере приближения усиливается
и, кажется, становится всё злее. Наконец, натыкаюсь на стену, а ско-
рее забор из массивных вертикальных плах высотой метра три, за-
острённых вверху. Иду вдоль забора, собачий лай всё ожесточённее.
Что-то скрипнуло, похоже дверь. Собака радостно взвизгнула и с
рыком бросилась на забор напротив меня.
         –  Тихо, Тризор, тихо. Кто там? – раздался хриплый голос.
         –  Охотник, заблудился. Не поможете сориентироваться, а
если можно и переночевать?
        –  Пройди вперёд ещё, я тебя встречу.
Пройдя ещё метров сто, а может и больше, я вышел на вытоптанную поляну.
       –  Стой, – раздалась команда и из-за угла вышла фигура человека
с ружьём в руках, – если с добром  проходи и открыл широкую  из
таких же плах воротину, – вон, вон пошёл, – прикрикнул на собаку.
       –  Сперва убери своего волкодава, а то он порвёт меня на куски.
       –  Ко мне, – рявкнул хозяин, ухватил собаку за ошейник и скрыл-
ся в темноте.
  Я ждал.
Вернулся он с фонарём и ружьём наперевес, посветил мне в лицо,
осветив при этом и заросшее своё, закрыл, заложил завалом воро-
тину.
       –  Пошли. Что это ты охотишься по ночам. Не опытный, что ли?
       –  Видимо так, – согласился я.
Подошли к строениям. Да тут целое хозяйство. Среди тайги, удивительно.
Приличный,  рубленный дом, похоже на сваях – разглядеть трудно,
лестница в шесть ступеней, крыльцо и дверь в сени.
        –  Проходи в сени, а я отпущу пса, он у меня на цепи, но
достаёт до крыльца, –  иди, а то цапнет.
Я зашёл в тёмные сени, за мной хозяин, при свете фонаря – дальше.
Дом разделён на две половины, как и принято в деревнях, стены из,
гладко отёсанных, толстых брёвен.
        –  Есть хочешь? – спросил хозяин, подкручивая фитиль,
висевшей над столом, керосиновой лампы.
        –  Можно, но у меня всё есть с собой – поспешил заверить я.
        –  Садись, – хозяин потушил фонарь, извлёк с загнетка чугун и
поставил на стол, – вот только извини, с хлебом у меня скудно – толь-
ко сухари.
        –  Хлеб есть у меня, – и я стал выкладывать свои запасы,
достал и фляжку со спиртом, хозяин понимающе подал два стакана и боль-
шую берестяную посудину, похожую на кувшин, две тарелки и две
алюминиевые вилки.
Я налил, выпили, хозяин быстро плехнул в стаканы розовой жидкости
из берестянки.
         –  Запей –  клюквенный сок по моему рецепту.
Взял ломоть хлеба, взял, как-то осторожно, бережно, положил на ла-
донь, примял мякиш, аккуратно положил на стол, слизал с ладошки
крошки и только после этого, откусил и начал жевать.  Снял крышку
с чугунка и сразу пахнуло мясным ароматом, но каким-то особым,
можно сказать, знакомым и не знакомым, достал и положил мне ку-
сок. Я откусил – вкусно.
         –  Медвежатина  в бруснике с травами, – пояснил хозяин,
– не смотри так на меня, понимаю, но по-другому было нельзя, замучила.
Жаль очень. Молодая мамка, кто-то отнял у неё детёныша, убил или
выловил, вот она и осерчала на человека. Караулила меня, старался
уходить. Потом стала забираться во двор, шкодила, зарезала двоих
оленей. Пугнул выстрелами, после чего ещё злее стала. Уходил, не
трогал. А на этот раз прямо пошла на меня, близко, понял – одному
 из нас  не жить. Пальнул из обоих стволов, в голову. Скрючилась,
 завалилась набок, а глаза открыты, смотрит на меня, смотрит с мёр-
твым укором, даже жуть меня охватила, прости меня Господи.
Шкура сохнет в повети, выделаю –  подарю тебе, если хочешь, ну а
мясо…, мясо –  вот, не пропадать же добру. Жить надо, раз уж остал-
ся жив.
  Пока он говорил, я пытался разглядеть его. Лица почти не видно –
сплошная растительность. Длинная борода, усы, закрывающие рот,
небрежно подрезанные по шею, седеющие волосы. Нос и глаза –  всё обличье.
   Я налил по другой.
         –  Может познакомимся, – предложил я, – меня зовут Владимир,
Владимир Михайлович.
         –  Валес, – выдавил хозяин.
         –  Ну тогда и меня зови короче –  Володя.
При этом, как мне показалось, Валес вздрогнул.
   Выпили.
         –  Судя по тому, как ты  обустроился, давно здесь.
         –  Давно, с войны.
         –  Дезертир?
         –  А это, как посмотреть.
         –  Воевал?
         –  Нет…, не пришлось…, – замялся Валес.
         –  Ладно, не надо, – понимающе кивнул я головой.
         –  А ты кто? Что-то ты не больно похож на настоящего охотника.
         –  Нефтяник я, скважины бурим, нефть добываем. Слышал мо-
жет?
         –  Не только слышал, а и чувствую. Вот беспокоюсь, куда мне,
когда вы станете поближе подбираться. Местные жители, ханты и
манси уже ушли дальше, севернее. Им легче. А мне куда со всем хо-
зяйством? Придётся всё бросать, всё –  и к ним.
         –  А может к нам, к людям? – спросил я и тут же  понял свою
оплошность.
         –  Они тоже люди. Люди простые, наивные, искренние, правди-
вые. Добрые люди, с ними, пожалуй, проще.
         –  Тогда, почему ты не с ними?
         –  Другой я, понимаешь, другой.  Рождён другим. Я часть своей
жизни прожил по-другому, с теми, кого ты назвал людьми. Я оттуда,
из тех людей, но уже и не там я. Я не там и не там. Мне здесь привы-
чно, здесь хорошо, понимаешь. Здесь моё место. Куда мне потом?  А
вообще-то идём спать.
   Другая часть дома почти пустая,  от печки вдоль стены широкие нары,
правда есть подушки и какие-то покрывала, прохладно.
      –  Ложись ближе к печке, она ещё маленько тёплая, хотя сегодняя
 здесь не топил, люблю прохладу.
      –  Спасибо, не беспокойся, не замёрзну, – достал спальный мешок,
залез, и согреваясь, крепко уснул.
  Утро выдалось светлое, через верхушки деревьев, даже проглядыва-
ли лучи, что  зимой в здешних местах редкость. Должно быть усилит-
ся морозец.
  При дневном свете вижу – нет не совсем пусто, есть стол, несколько
табуреток и даже, что-то вроде комода, сундуки, коробки.
  Хозяина в доме нет, но в печи уже потрескивают дрова и яркое пла-
мя стелится по своду.
  Вышел на крыльцо. О, да здесь целое подворье. К дому примыкает
целый ряд построек, обустроено всё основательно. Пёс сразу вскочил,
 натянул цепь, коротко прикреплённую к прочной скобе, вбитой в сте-
ну, но удивительно, ни рычать, ни  лаять не стал, зорко вглядываясь
в меня, дружелюбно завертел хвостом. Я спустился по ступенькам вниз
и осмотрелся. В дальнем углу на дощатой площадке стоял Валес и ме-
тал деревянными вилами через забор, из стожка, что-то похожее на
сено и сухие ветки с листьями. Вдоль забора виднелся целый ряд та-
ких стожков, похоже, запас кормов для какой-то живности.
        –  Доброе утро, Валес, – поздоровался я, подойдя ближе.
        –  Доброе, – отозвался, продолжая своё занятие, тот, - в
тайгу пойдёшь, или совсем уходишь?
         –  Надо бы в тайгу, а уходить…, – я замялся, очень заинтересо-
вал меня этот таёжный житель, – у меня впереди ещё три выходных,
вернее, праздничных дня, завтра седьмое ноября, день Октябрьской
революции. Знаешь такой праздник?
        –  Ещё бы, хотя я уже путаюсь в месяцах, не только в днях. 
А праздник такой помню. А ты пойди в тайгу, а к вечеру приходи, я
 вот олешек подкормлю, да снаряжу баньку.  Это с детства люблю.
 Обрадованный приглашением, возможностью пообщаться, поглубже
узнать этого, заинтересовавшего меня человека, я продолжил:
        – А олени  твои или бродячие, – не найдя другого слова, спро-
сил.
        – Мои, держу десятка полтора, без их нельзя, к весне после отё-
ла будет больше.
        –  Они в тайге так и бродят?
        – Днём да, но не совсем свободно, там у меня огромный участок
выгорожен, к ночи придут во двор, под вон тот навес, я им ворота остав-
ляю открытыми.
 Валес закончил метать и мы направились в дом. Он выставил тот же чугун
 с мясом.
         –  Подкрепляйся и иди, приходи засветло, и не заплутай.
Если честно, то идти мне не очень то и хотелось, но надо играть роль
настоящего охотника. Валес вывел меня и закрыл ворота. Часов пять
я, считай, бесцельно пробродил по тайге, стараясь не удаляться от
жилья, хорошо размялся и надышался чистым морозным воздухом.
Моё возвращение предварил собачий лай – лаял Тризор, но лаял не
так, как в первый раз, не злобно, спокойно, как бы только извещая
хозяина о моём приходе. И когда мы с Валесом, который встретил меня у
ворот, подошли к дому, пёс уже совсем не лаял, а припадая
на передние лапы, прогибая спину и вертя хвостом, преданно смот-
рел, как бы кланяясь, приглашал: – «заходите, заходите».
        –  Наверно ты хороший человек, не каждого он так встречает.
Животина , она нутром чувствует добро.
 Я смолчал.
        –  А теперь в баню.
Баня! Сразу ударяет хвойный аромат, лёгкий, ласкающий жар. Баня
по-чёрному, но довольно чистая, пол устлан свежими пихтовыми
ветками, прочный полок, деревянные чаны с водой, ушаты. Веники
берёзовые и тоже с вплетёнными пихтовыми ветками. Валес плещет
ковшиком на камни, усаживается на полок и приглашает меня.
        –  Залезай, сначала надо прогреться.
Прогревшись, я слезаю с полка и направляюсь в предбанник.
        –  Погоди, подай веник и поддай духу, просит Валес, укладывае-
тся на полке.
 Выполнив просьбу, выхожу, слышны хлопки, удовлетворённый стон и вскрики.
 Кричит:
       –  Володя, добавь ещё духу.
Что-то знакомое в его слове – «духу», так называют пар в моих краях,
да и имя Володя им произносится тоже по-нашему.  Я поддал на кам-
ни, Валес взвизгнул и снова заработал веником. Немного посидев, я
опять удалился – невыносимо. Скоро вышел и Валес, выдохнул, за-
черпнул из кадки, напился и вышел.
        –  Теперь идем, я тебя обработаю, не дрейфь, не "обварю", – снова
знакомое слово, – ложись.
Я улёгся на полок, подложив одну руку под щеку.
       –  Нет, не так, – руки по швам, вдоль туловища.
Вооружившись двумя вениками, Валес взялся за меня.  Сначала поводил
вдоль всего тела веником, не прикасаясь, затем другим провёл по телу,
а дальше, виртуозно взмахивая, стал осыпать меня шлепками,постепенно
учащая и усиливая их. Приостановился, добавил на каменку и снова
заколдовал, одним веником протягивая по телу снимал жар, другим
взмахивая и шлёпая – добавлял.
        –  Поворачивайся на спину, – выкрикнул, добавил жару и тем
же порядком обработал перед.
        –  Вот бери веник, где мало прибавляй сам, – и вышел.
Прибавлять было незачем и я тоже вышел.
        –  Попей, – показал Валес на кадку.
        –  Вкуснятина, – похвалил я, действительно такого напитка
никогда не пробовал.
        –  Мой рецепт – морошка с тёртыми кедровыми орешками и ба-
гульником.
         –  Да, но он по моему хмельной?
         –  Слегка.
Вдоволь насладившись баней, пошли в дом, где устроили застолье
из таёжных запасов Валеса, а это тушеное мясо, солёная и вяленая ры-
ба, солёные грибочки, моченая брусника, дополнили остатками моих,
в том числе и фляжкой.
Во время трапезы, я всё время подбирал момент, чтобы начать разго-
вор о его прошлом, но Валес опередил меня:
        – А ты Володя откуда будешь? Нефтяники ведь все люди приез-
жие, местных, поди, совсем нет.
       –  Из Белоруссии, белорус я, Валес,– при этих моих словах он,
 как мне показалось, вздрогнул, заволновался.
       –  А там откуда?
Я назвал город.
       –  И родом оттуда?
       –  Нет, родом я из деревни, из Западной, бывшей польской, и наз-
вал район.
       –  Деревня, какая деревня? – уже совсем дрожа, выпалил Валес.
Я назвал. С минуту он молчал, что-то вспоминая, или раздумывая,
и вдруг повернулся и внимательно вглядываясь в меня, закричал:
       –  Земляк, Володя, земляк ты мой, мы с тобой земляки. Я тоже
белорус и родом из соседней с твоей деревни, (назвал деревню), мы
соседи по деревням. И никакой я не Валес – Владимир я, Володя,
Владимир Тимофеевич Тимкевич. Не Валес, а Володя, понимаешь?
Губы его дрожали, голос стал звонким, и он говорил, говорил, гово-
рил, повторяя одно и тоже.
        –  Наливай земляк, выпьем за тебя, за принесённую весть, за
нашу Беларусь, за нашу Родину.
        –  А давай не за всё сразу, – пошутил я, – а то за всё выпьем
и тоста не будет для следующего стакана, без тоста, говорят уже пьянка.
        –  А из моих ты знал кого-нибудь?
        –  Учился со мной в школе Тимкевич Мишка и две его младшие
 сестрёнки: Женька и Ленка. Выходит – это твои. А ты, значит тот
Володя, что ушел тогда за границу.
        –  Тот, это я ушёл за лучшей жизнью, и вот нашёл, – он криво
усмехнулся.
Знал Володя я и других, знал почти  всю семью, бывал дома, с Миш-
кой мы, можно сказать, дружили. Очень любил я слушать, как он на
гармошке играл. Замечательно играл. Играл нам, когда мы – подростки
свои вечеринки устраивали, мы его просили, даже несколько рублей
собирали, платили за игру. Поначалу отказывался, не брал, говорил,
что мамка не разрешает, но мы настаивали, так было принято у взрос-
лых парней и нам хотелось быть на них похожими, чтоб всё было по-
настоящему. Мамка их, тётя Катя  была добрая, вся семья очень лю-
била её. В деревне говорили, что она мачеха, но Мишка не любил это
слово, если кто-нибудь так говорил – мамка, и не иначе. Ещё испод-
тишка некоторые называли «попиха», это потому, что она, якобы
дочь священника, которого когда-то убили большевики.
  По мере опьянения, Владимир Тимофеевич становился всё разгово-
рчивее.
         – Жизнь моя, земляк, складывалась непросто, складывалась из
отдельных эпизодов, можно сказать, эпох. Всё начиналось, как надо,
но потом, толи я сам не так её настраивал, толи судьба водила мной.
Много и хорошего было в ней, в жизни-то, и много срывов.  Бывало,
 идёшь, идёшь и вдруг черта, обрыв – падай. И тут же какая-то сила
останавливала и направляла в другую сторону, отводила от пропасти.
  Детство благополучное, первый любимый сын у любящих родите-
лей. Любящих меня и друг друга. Ох, как они любились, это я теперь
понимаю. Видимо отлюбили и за меня. Мне то не довелось. Да это я
так…  И вдруг – смерть мамы. После чего всё пошло не так. Отец из
всех сил старался дать нам всё, старался найти замену маме, и всё ми-
мо – не было ей замены. И осерчал я, осерчал на этих женщин, осер-
чал на отца, не вынес, не выдержал то, что было,  бросил всех и
всё – ушёл. Мне бы понять, поддержать отца, подставить своё,
пусть и неокрепшее плечо, помочь поднимать младших, а я бросил,
предал их всех и ушёл. Наслушался пропаганды, что велась в нашей
«польше» из-за границы и пошёл в поиски более лёгкой, вернее лучшей
 жизни.
  Там снова жизнь пошла в гору. Детдом, ФЗО, завод и далее подъём
по карьерной дорожке вверх и хотя граммотёнки маловато, но усерди-
ем, рвением дослужился до секретаря райкома. И  срыв – моральный
срыв, прозрение, попытка убежать от нажитых грехов, а вернее от
самого страшного греха – убийства. Думал, что только ударил, а по-
том оказалось – убил.
          –  Налей – тошно мне.
И кого убил, Володя. Убил священника. Убил отца женщины, кото-
рая стала любящей женой моему отцу, настоящей, заботливой мате-
рью моим братишкам и сестрёнкам.
Когда узнал и убедился, осознал, решил убежать, уехать на какую-
нибудь далёкую стройку, на север, дальний восток, хоть куда, толь-
ко подальше – забыть, забыться. После короткого разговора с пер-
вым секретарём, в тот же вечер уехал в Москву, а там узнал, что
 началась война. Переночевал на вокзале и утром пошёл в ближай-
ший военкомат, сказал, что приехал по личным делам и прошу нап-
равить на фронт – готов стать на защиту Родины. Расспросили, и
когда узнали, что работал слесарем на заводе, дали талон в гостин-
ицу, велели никуда не отлучаться, ждать.
Четыре дня проболтался без дела, думал уж, что в суматохе забыли,
ан нет. На пятый вызвали и с группой специалистов отправили на
Урал, на машиностроительный завод. Вот и сбылась мечта – куда
хотел туда и попал.
На заводе в слесарях я долго не задержался – мастер, затем  нача-
льник цеха. Работали на пределах возможного. Я руководил це-
хом испытания и отгрузки готовой продукции. Составы отправля-
лись строго по графику и не дай Бог задержать.
 Шёл сорок третий год, весна, по сводкам, готовилось освобождение
моей Белоруссии, моей Родины. Нужно было срочно отправить состав,
грузили ночью, спешно, люди были задержаны после дневной сме-
ны, полуголодные, усталые. Меня торопили и я торопил. При подъё-
ме последней машины, неожиданно кран пошел в обратную сторо-
ну, сорвал ограничивающий башмак и рухнул.  Рухнул и танк мимо
платформы, а под ним два человека насмерть.  Погрузили подруч-
ными средствами, самотугом. Мёртвой оказалась  и крановщица.
  Шум,гам.  Ну думаю всё, конец тебе Владимир Тимофеевич, три
трупа, по законам военного времени – трибунал и вышка. Бежать
сей час же.  Потихоньку пробрался к среднему вагону, под брезент
и между гусениц танка притаился. Скоро гудок и состав покатил, ко-
лёса постукивают всё быстрее и быстрее, обгоняя удары моего серд-
ца. Пролежал так часа два-три, вылез, приподнял брезент – темень,
по сторонам полотна мелькают кусты, дальше лес. Дорога пошла на
подъём. Пора. Прыгнул и покатился в кусты, поезд ушёл, а я напро-
лом в лес. Шёл сколько мог, свалился и уснул. Проспал наверно не
очень много, проснулся – светло, утро, верхушки деревьев золотит
солнце, красота. И так, Володя, жить захотелось – решил буду и да-
льше спасаться всеми силами.
  Наметил путь по солнцу на север и чуть-чуть на восток, и пошёл.
Как шёл – рассказывать долго. Шёл лесами, кустами, обходя редкие
селения, хоронясь от людей. Питанием была трава, листья, кора,
когда становилось невмоготу, решался, заходил и приворовывал.
Однажды проследил, что в крайнем доме никого нет, забрался, за-
имел нож, топор, верёвку, да и харчишек сподобило прихватить –
больше недели питался. Нет, не вини – взял не последнее.
 Шёл долго, по подсчётам больше двух месяцев, наконец, вышел к
реке. Не очень широкая, но шустрая. Пошёл вдоль, на берегу,  в не-
большом прибрежном посёлке присмотрел лодку, ночью во дворе
прихватил вёсла, отбил цепь от лодки и вперёд. Грести надобности
не было, только рули. Потом река влилась в другую, широкую, ме-
дленно текущую (после узнал –Обь), поплыл по ней. Плыть старал-
ся по центру, где течение быстрее, берёг силы. Причаливал к берегу
только, чтобы поискать съестное. К тому времени уже  в огородах
кое-что было, но населённые пункты встречались все реже и реже,
сплошь лес и лес. Сколько так плыл сказать не могу, потерял счёт
дням и неделям. Селения исчезли – ни живой души, лес, река и я.
Появилась тревога, что дальше? Куда доплыву? По ночам холоде-
ет, у края реки образуется наледь. Запорошил редкий снежок – зима.
Где зимовать? К тому же, за время своего «путешествия», я отощал,
спал с лица, живот подтянуло, последние силы покидают, дальше некуда.
 Когда я снова оказался у черты, когда охватило полное отча-
яние, на правом берегу показались сереющие вертикальные конусы,
из верхушек которых курились дымки. То были яранги хантов и манси.
Вот оно спасение.
  Причалил к стоящим на берегу лодкам, прицепил к ним свою и, ша-
таясь вошёл в ближайшую. Окатило теплом, дымом, голова закружи-
лась, покинуло сознание и я рухнул.
 Очнулся, приподнял голову, вижу, какой-то человечек, заросший
волосами, обвешеный  шкурками, цветными тряпками, лентами,
бегает, топочет ногами, стучит в какую-то обечайку с натянутой на
неё кожей, сопит, издавая дикие звуки. Бегает вокруг меня, хватая
из стоящего деревянного блюда куски мяса, засовывает в рот, жуёт и
снова кричит. На мгновение мне показалось – не на том ли я свете и
не черти ли надо мной потешаются. И вдруг человечек пал наземь,
задрыгал ногами, захохотал, вскочил и, махая руками, выбежал.
Потом мне объяснили, что это шаман изгонял из меня злых духов,
и умолял добрых вернуть меня к жизни. Вот и вернул. После этого
меня накормили, напоили и я снова спал.
  Попал я к бездетной молодой чете, которые проявили ко мне всю
свою доброту и заботу. Звать меня стали – Валес, вроде я, когда был
в забытье, бормотал это слово. Ну, Валес –  так Валес, настоящее-то
и впрямь, незачем. Кормили усиленно, еду приносили и другие. При
таком уходе я быстро шёл на поправку, окреп, стал охотно помогать
в домашних делах. Носил дрова, колол на реке и носил лёд, помогал
ставить подлёдные сети, и даже стал ходить в тайгу на охоту. Выме-
нял на лодку ружьё и скоро, почти, ничем не отличался от местного
народа, разве что, ростом. Научился всему, что необходимо для вы-
живания в местных условиях. Жизнь снова, как бы наладилась, но
однажды...
  Поехали несколько мужичков на оленях в ближайший посёлок сда-
вать шкуры, поехал и мой хозяин.  Загляделся я, как хозяйка моя уп-
равляется около постели – ладная такая, взыграла застоявшаяся кровь,
схватил, подмял её под себя и … Нет не насильно, она не противилась,
податливой была, да и как потом оказалось – понравилось. До поздне-
го вечера, пока вернулся муж, мы ещё несколько раз повторили.
  С того дня и пошло. Любые возможности использовали для утех.
 Так и повелось – ночью она с мужем, а в отдельные моменты –  со
мной. Притянул я её к себе. С моей стороны, так это простая потреб-
ность, а с её, выходит, что-то большее. Но, как это всегда бывает, по-
теряли мы меру осторожности, и прихватил нас муж. Сказки, что они
делятся с гостями жёнами. Рассердился, ругался , кричал, до больше-
го не дошло. Да куда ему против меня. Замахнулся было на неё, да я
так рявкнул, что сразу сник, а ещё пригрозил если, когда-нибудь  тро-
нешь – прикончу.
  Вот так я отблагодарил своего благодетеля. Скотина я неблагода-
рная. Стерпи я тогда, не дай воли своей похоти – всё и осталось бы
по-прежнему, всё чинно и благородно. А так, прихватил я свои вещи-
чки, нож, топор, ружьё и в тайгу. Хорошо, что подоспела весна. Ста-
рался уйти, как можно дальше. Набрёл на речушку. Небольшая, но чис-
тая, стремучая, похоже, с ключей начинается.  Да ты видел за огра-
дой.   Вот и обосновался.
     –  А про своих «благодетелей» что-нибудь слышал, знаешь?
     –  Переселились они всем стойбищем, ушли севернее, почти вплот-
ную к тундре осели. Встречал, давно правда, двух охотников их, гово-
рили – примирились, вскорости родили сынка, живут дружно. Да,вот
мне тревожно стало. Не мой ли, сынок-то? Но это поначалу, потом в
делах да в заботах стало забываться, стал черстветь, что ли.  А напом-
нил ты и заныло внутри, затревожило. Налей ещё.
   Утром следующего дня, Володя, верхом на оленях, вывез меня к бе-
регу Оби, где я встал на лыжи и пустился в обратный путь.