Переполох в Мусине, глава 10

Глава 10

Вставать не хотелось, ох, как не хотелось, но надо. Мы потягивались с девчонками, приводили себя в порядок.


- Ну, ты мать даешь… - пропела нежным голосочком Ленусик 

-  Чего? Чего? – поспешно, переспросила Марина.


- Да, ты смотри, какие на ней  клеевые шерстяные носочки. Интересно, даже очень интересно, кто это ей презентовал, да еще и среди ночи? А..ААААА… - игриво, пропела  Ленусик.


-  Ну ка, дай ка,  я посмотрю. Да? Красота,  да и только. Вязанные,    вручную. Тепленькие. Где это ты их взяла, Оля? Или твой дед принес ночью? Слышали мы кое -  что… -  сказала и  заулыбалась Марина.


-  Ох,  и глазастые вы…. -  ответила в шутку я.


- Высоко лежим, на тебя глядим. Не садись на пенек….. Не  давай пирожок …. -  пропела мягким  бархатным  голосом Марина и обе засмеялись.


-  Ой, все -  то вы выслушали и высмотрели, а сути не увидали.  Да, ладно. Пошли  спускаться с полатей. Неудобно заставлять хозяев ждать, да и газу здеся  нетути… - ответила в тон подругам я и стала спускаться с полатей.

 
Мы спустились с полатей. Умылись холодной родниковой водой из рукомойника и вытерлись чистым белым – белым льняным полотенцем – рушником,  как его называла Любка.


Рушник был очень красивый,   домотканый,  с неровными краями,  по бокам,  и мережкой на концах.  Концы,  вдобавок,   были обвязаны тонкими изящными кружевами из белых хлопчатобумажных  ниток. Рушник смотрелся торжественно и белоснежно. Нам было жалко вытирать не очень чистые наши руки. Мы искали полотенце   попроще,  или вытирали своими платочками, но Любка увидала этот наш маневр и вмешалась.


- Ну, чего бережете? Для чего эту красоту я берегла? Это же мое придано  еще.  А гостей давно не было. Умру и не помну по - хорошему.   А лен, он любить,  когда его мнуть и стирають. Он от этого еще белее  становится и мягче. Чё, стоите?  Вытирайтесь и айда  за стол – скомандовала она нам.


Мы привели себя в порядок, и вышли в общую избу. Пока мы были в запечном закутке, умывались и причесывались,  Любка и Васёна, накрыли стол к чаю. При дневном свете, комната казалась и просторнее и выше. На полу были постелены домотканые,  яркие и веселенькие по цветовой гамме, половики. Какая – то местная мастерица,
соткала их на самодельном ткацком станке, на радость людям.  В центре комнаты стоял большой деревянный обеденный стол, накрытый  такой  же, как рушник, белоснежной скатертью с мережкой и кружевной канвой по периметру. В центре стола, на медном подносе важно стоял пузатый ведерный самовар,  до блеску начищенный, он сиял округлыми боками, как бы приветствуя гостей. На самоваре, в венце,  где вставляются трубы,   для вытяжки дыма, красовался большой  фарфоровый,  заварочный чайник,  с причудливо – витиеватой  ручкой,  утиным  носиком,  на конце,  которого,  примостилось   чайное ситечко, и двумя жар  птицами,  по бокам. Вокруг самовара расположилось много разнообразных  тарелочек, плошечек и блюдечек с различной снедью,  от хлебосольной хозяйки.  Чего там только не было. Там были грибы и ягоды. Сухие, соленные и моченые. Чугунок источал  вкусный аромат свежесваренной,  в печи, картошки. Квашенная капуста стояла в маленьком берестяном бочонке, рядом с чугунком, а в глиняной крынке пенился квас. От голода и ароматов, сразу засосало под ложечкой,  я проголодалась.

 
 Мы стояли в нерешительности, любуясь такой красотою и вдыхая вкусный аромат.


- Ну, чего  так долго? И чего  стоите? Модничаете? Особого приглашения ждете? – скороговоркой проговорила Любка, подставляя нам  табуретки, накрытые, такими же, как половики,  яркими   маленькими  дорожками.


-  А мы вас заждались.  Садитесь быстрее, а то чай простынет, да и в баню,  пора идти – поддакнула Любке Васёна,  пухлая, улыбчивая, немолодая женщина.


Она выглядела, как кукла -  баба на чай. На голове яркий платок, завязанный на голове концами вперед, как у Солохи из фильма «Вечера на хуторе близь Диканьки». Поверх основной одежды, на ней был надет свободный  сарафан и плотной домотканой ткани.  На ногах были стеганые чуни, вставленные в валенные  и  обрезанные, как тапочки,  чесанки с галошками.  Двигалась она быстро и бесшумно, наливая чай и накладывая нам  снедь в тарелки.


Пока Любка с Васёной хлопотали вокруг стола, усаживали нас удобнее,  наливали чай и накладывали самые вкусные кусочки нам в тарелки,  я успела рассмотреть сидящую во главе стола пожилую женщину,  а именно -  старуху Лешачиху.


Во главе стола, в тени, молча,  разглядывая нас,  сидела Лешачиха. Меня удивило, что она,  не была похожа на ведьму, как я ее ожидала увидеть.  За столом сидела она в пол оборота, подперев левой рукой подбородок. Сидела прямо, свободно держа осанку и высоко подняв подбородок, прямо,  почти в  упор, глядя на нас. В правой руке она держала большой бокал  с горячим чаем.  Отпив пару глотков горячего чая, она ставила бокал на блюдечко, затем правой рукой брала и клала сухие ягоды и сухарики в почти беззубый рот,  и опять брала бокал и запивала чаем  еду. Посмаковав, она опять пила  чай,  и все повторялось сначала. Поза ее не менялась, и только черные зрачки, ее изумрудно зеленых глаз, искрили от отблеска светового луча, отбрасываемого от блестящего и хорошо отполированного медного самовара. Что- то в этом  взгляде,  было и зловещее,  и одновременно любопытное, а может даже  и озорное. Свои  эмоции Лешачиха никак не проявляла. Просто сидела и отдыхала, после бессонной ночи, с чувством собственного достоинства и удовлетворения, после хорошо выполненной работы.  Одета она была просто. Вязанная, пестрая из домашней овечьей шерсти кофта, а поверх нее была накинута  безрукавая   душегрейка,  отороченная по пройме,  беличьим мехом. На голове у нее была надета фетровая  шапочка – поддёвка под  дорожную шаль. Такие шапочки надевают под платок или шаль, чтобы они хорошо сидели в дороге и не падали  с головы на плечи, тем  самым мешая ходьбе,   а так  же она предохраняли от холода  голову  в пути. Острый крючковатый нос почти заныривал в бокал, и было что - в это смешное и зловещее одновременно.


Дальше я ее разглядывать не стала,  поскольку,  наши взгляды встретились, и я почувствовала в ее взгляде нескрываемое любопытство, с каким она бесцеремонно разглядывала нас. Ей было интересно узнать, что же мы за люди и почему оказались в этой богом забытой глуши для нас, а для них -   домом.


Любка подала мне кружку  с душистым травяным чаем и большую тарелку  с  дымящейся картошкой и льняным маслом.


-  Ну, чего сидите? Угощайтесь. Попробуйте нашего угощения. Все натурально с огорода и из леса. Чай сами делаем из  травы  Иван – чай. Мы  его собираем, сушим, потом запариваем и опять сушим.  Попробуйте  чаек.  В заварку  я    добавила немного  липового цвету  и  сухой  малины  -  говорила Любка,  хлопоча  у  стола.


-  Пейте, пейте и похваливайте  -  пошутила  Васёна.


-  Ну, и чего раскаркались, как вороны перед дождем. Чего хвалить? А может им, городским, это не понравится. Они городские, пади с утра кофею пьют – тихо, но четко сказала  Лешачиха, а потом добавила:


-  Может, то может, но   на  може -  нет надёжи. Чего дома пьют и кушают, то дома, а с нами пусть потчуются тем, чем Бог послал. А ты чего не ешь?  И чай не пьешь? Чай не пил, какая сила, а чай попил, совсем ослаб. Давай попей, вкусный чаек из самовара, да с серебром луженого.  Вода живая,  посеребренная,  чистая. Попей, да похвали,  и тебе хорошо,  и хозяйке приятно. Любка, это которой,  ты носки то принесла?


- Вон, та с краю, та, что манерничат, ничего не исть и не пьёть.  Её – Ольгой величают  –  быстро, с обидой в голосе, ответила Любка.


-  Ольгой зовут, хорошее имя, важное, а меня Лешачихой кличут. А в девках,  меня Агриппиной  называли, да вся вышла,  все поменялось…  А сейчас – Лешачиха да Лешачиха… - в  раздумье,  произнесла она.


- Что делать? Все течет и все меняется. Я вон,  какая тонкая да звонкая была, а сейчас, как сдоба пышная -  начала было говорить Васёна, но Лешачиха ее прервала.


-  Ольга, а ты чего  не пьешь чай? – спросила Лешачиха,  почти в упор, рассматривая меня.


- Просто не могу пить горячий. Горло побаливает. Боюсь, обожгу,  хуже  будет. А так все вкусно, очень вкусно.  Дома мы так не едим. Особенно, картошка из печи. Тепленькая,  развалистая, да с грибочками, вкусно  -  спокойно ответила я.


Я посмотрела на Любку. Она  сияла, как начищенный медный грошик.  Она была счастлива видеть, как мы с аппетитом поглощаем ее припасы.


- Вот то – то же, и я говорю.  Все свое. Чистенько. Да из лесу и реки. Отведайте всего понемножку.  Одной то что, скучно, а с кумпанией,  все веселее будет. Попотчуйтесь,  и пойдем в баньку. Я там для вас все сготовила.  Хорошо -  скороговоркой,  говорила  Любка.

- Не торопи. Пусть посидят. Распробуют твои угощения. А я на их погляжу. Давно людей чужих не видела. Молодые, белые, холёные…. Вы то,  как здесь оказались. А тебя как зовут? – указывая на Ленусика, спросила Лешачиха.


-  Ленусик, вернее Лена, т.е  Елена -  ответила  Ленусик,   смущаясь  под ее пристальным взглядом.


- Вот, вот… А сколь тебе годов?


-  Тридцать один… - ответила она.


- Вот и я о том же…. Тридцать один год, а ведешь себя, как в 15 лет. Несерьезно. Замужем или так …  – спросила она, прямо глядя в глаза  Ленусика.


- Нет,  я не замужем -  ответила Ленусик.


- Вот то – то и оно…. Не замужем, а грешишь, да и аборты делаешь,  а ты знаешь, что  мало деток по  роду  тебе  приходит.  Детей – то…. Без продолжения можешь остаться, бездетной, коль энтого  несерьезного не бросишь. А бросишь, вскоре  замуж позовут. А коль позовут, то не зевай, иди. Хорошо жить будешь, ребеночка родишь. И все хорошо будет. А энтого брось, не твой. Не нужен он тебе. А если не сделаешь, то и говорить не о чем  - с нажимом, произнесла Лешачих и посмотрела на Ленусика.

Ленусик сидела, смотрела на Лешачиху и молчала. Она застыла с кружкой в руке, как изваяние, а из глаз капали слезы.


-  Ну, чего заревела, все ведь хорошо, сделаешь,  и жизнь изменится – добавила Лешачиха.


Мы с Маринкой посмотрели на Ленусика и вдруг увидели, как ее лицо изменилось, как она помолодела.


- Да не реви ты, дурра.  Радуйся, что ко мне пришла. Кто, кроме меня, правду скажет и научит, как дальше жить. Всем наплевать на других, каждый только за себя, а это не правильно.  А мне нет,  не все равно, что с тобой будет. Почему? Да все просто, одной плохо жить, человек  любит общество. Господь нас создал парой, а ты в нутрях хороший человек, а снаружи форсу много, да и рядом с тобой плохой мужик околачивается, эгоист. Замуж тебя не позовет, а тебе пора уже. Брось его.  Вот бери пример с этой, как ее…


-  Марина… -  подсказала я.


-  Ага.  Как эта тихоня Марина. Тихоня, тихоня, а своего не упустит.  Ну, а ты, Ольга, ты сама все знаешь, и говорить нечего. Как захочешь, так и будет. Вот только захочешь ли? Не знаю…. В этом весь вопрос и есть. А захотеть надо бы. Любка,  собери мне в дорогу, пойду скоро, а то стемнает. А вам легкого парку. Знатная у них обчественная банька. Знатная…. А тебе я еще сказать хочу -  посмотрев на меня, продолжила Лешачиха:

 
-  Бывает, человек суетится, бегает, ищет свое счастье, а оно, счастье ходит следом, за ним, да по пятам, да по пятам, а человек все бежит вперед,  в поиске счастья, а остановиться и оглядеться не может или не хочет. Вот так он и бегает  всю жизнь, а его счастье за ним, и встретиться они никак не могут. Ищет человек, ищет, а чего и сам не знает. А тебе вон смотри, счастье само привалило. Носки теплые подарило, ножки согрело, не каждой такое счастье выпадает. Вот ты и думай, хорошо думай. Стоит ли дальше бежать, а может,  пришло твое время остановиться… . Да, ладно…. Ты же меня не послушаешь, дальше побежишь….  Думай, хорошо подумай, а потом решай….  Ну и я пошла. Прощевайте.  Любка, проводи – сказала Лешачиха и вышла в сени.

Продолжение следует.