В. Глава 9

9


     Когда непрошеный гость ушёл, я с силой ударил по ручке моего кресла. Это было невольное, бессознательное действие, о котором тотчас же пришлось пожалеть, так как я прилично ушиб руку. Глупость, конечно, кресло ни в чём не виновато. Всё дело во мне и моём дурацком характере. Каждый раз говорю себе не раздражаться, и ничего не выходит. Ну зачем я устроил сейчас эту сцену? Да ещё перед юнцом, которого увидел впервые в жизни. Разве нельзя было сдержаться и спокойно объяснить, почему… почему я не могу ввязываться в это дело? Выходит, что нельзя было. Потому что постороннему человеку такое не объяснишь. Вот и приходится впадать в истерику, словно женщина.
     Стыдно, ещё как стыдно. Способность стыдиться я пока не потерял, и на том спасибо. Только не очень-то это помогает. Бог знает, что он обо мне подумал. И не всё ли равно? После такого приёма ему не захочется приходить снова. Тем более… тем более, что нет смысла. Он видел, во что я превратился. Слышал, как я сам отношусь к своему положению. Ну кто после такого не махнёт рукой? Только самый упорный и твердолобый. А Аркадий вовсе не твердолобый. Иначе бы вовсе не додумался притащиться ко мне. Что ж, его можно понять… Он ещё мало жил на свете и не избавился от некоторых иллюзий. И с моей стороны подло смеяться над этим. А я ведь смеюсь, вот прямо сейчас, когда думаю о нём, не могу сдержать усмешки. Гнилое чувство мнимого превосходства.
     Я проехал на кухню и открыл холодильник. В такие минуты мне обязательно нужно что-нибудь съесть. Но обнаружился только полупустой пакет молока да пятидневная горбушка хлеба. Ладно, сойдут и они. Еда хоть немного отвлекает от неприятных мыслей. 
     Значит, на самом деле ничего ещё не решено? Ведь кольнула же меня сейчас какая-то неясная мысль об искуплении. Искуплении чего и перед кем? Брось, не притворяйся хоть сейчас. Ты знаешь, какой долг на тебе висит. Все эти пять лет ты старательно избегал думать о нём. Прятался за необходимостью решать мелкие повседневные проблемы. Их было много, этих проблем, очень много. Так что всё устраивалось как нельзя более удобно. А теперь, видимо, наступил конец. Нельзя всю жизнь находиться в бегах. Этот юнец, как ты его презрительно (ведь презрительно же!) называешь, пришёл тебя разбудить. Конечно, у него свои цели и заботы. Но он – орудие твоего искупления. Звучит страшно пафосно, да и чёрт с ним! Не в словах сейчас дело. Только бы он не обиделся! Ведь знаю я этих молодых, они очень легко обижаются. Даже во вред себе. Возьмёт и не придёт больше. И очень может быть, ведь я чего только ему не наговорил! Что же в таком случае делать? Найти его самому? Это, пожалуй, возможно, не так уж и много у нас в городе молодых архитекторов Аркадиев. Но как это будет выглядеть, не говоря уже о трудностях, связанных с моим… положением? Сам выгнал его, а потом побегу разыскивать? Побегу, да… Он будет иметь полное право дать мне от ворот поворот. Хорош же я буду в таком случае!
     Горбушка оказалась даже твёрже, чем можно было ожидать, и я едва не сломал зубы, разгрызая её. Надо съездить в магазин и подзакупиться. Вот только сейчас я совершенно не в состоянии что-нибудь делать. Там опять будут люди и их взгляды… И мне непременно станет казаться, будто они знают. Знают, что я не просто так посажен в это кресло. Бред, паранойя! И всё же… это в том числе и моя вина. Не ошибись я тогда в расчётах… Нет, хватит мусолить об одном и том же. Ты ошибся, и исправить ничего нельзя. Что там исправлять, когда без ног сидишь! На протезы и за десять лет ничего не накопишь с этим пособием. Обещали ещё три года назад по госпрограмме, и где она, эта их госпрограмма?  Хотя, если честно, даже и не представляю себя на протезах. Заново учиться ходить… А нужно ли оно мне, право слово? За пять лет я так привык всё время сидеть. Когда у тебя нет ног, каждый день – как подвиг. Само существование уже есть борьба за существование. Лишись я этого, и кто знает, может, вообще повешусь…
     Неприятнее всего тут Войнов. Маэстро Войнов, скажите на милость! Он и в самом деле ещё слишком неопытен, раз принимает эту напыщенную посредственность за мастера. Лучший архитектор города, чуть ли не официальное звание. А сам ни одной мало-мальски оригинальной идеи за всю жизнь не родил. Даже те подвесные колонны по случаю двухсотлетнего юбилея у меня украл. Да и бог с ним, пусть украл, мне не жалко. Хуже то, что Войнов знает. Надо же такому случиться, что знает именно он. Кто угодно мог получить чертежи, ведь их по ошибке засунули не в тот конверт. Но на конверте стояло имя Войнова – и уж он, конечно, обрадовался. До сих пор понять не могу, из каких соображений дело не получило огласки. Неужели эта серая бездарность прониклась ко мне сочувствием? Приняла во внимание мою инвалидность? Тьфу, пакость, даже противно. Меньше всего мне нужна его жалость. Я принял то, что мне было уготовано, и никто другой… Хватит, хватит об этом!
     В чём бы ни была причина, но Войнов промолчал. Может быть, он даже получает от этого удовольствие – до сих пор. Вот мол, владею оружием, которое может тебя погубить, но не пускаю его в ход. На всё моя добрая воля. Но если вдруг ты решишь брыкаться – тогда не обессудь. Такие дела не имеют срока давности. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: стоит мне только заикнуться о просчётах в проектировке «Золотого города», и чертежи отправятся куда надо. А это – позор, прежде всего позор. Меня даже тюрьма не и особенно волнует. Потому что моя теперешняя жизнь мало от неё отличается. Но вот осуждение и – обсуждение… Сейчас я для них лишь жертва обстоятельств. А превращусь в преступника, который сам пострадал от своего преступления. И ведь так будет, будет, я отлично знаю. Так неужели мне предлагают пойти на это? Ради спасения новых потенциальных жертв? Ради того, чтобы самовлюблённый идиот Войнов не пострадал так же, как пострадаю при этом я? Да полноте, кто так определённо сказал, что будут новые жертвы? Этот юнец вполне мог ошибиться в своих расчётах. Мало ли в таком возрасте ломают дров! Галереи могут оказаться вполне прочными, и тогда… Тогда от меня ничего не потребуется. Но узнать это можно лишь одним способом…
     Я не заметил, как она вошла. Может быть, просто слишком глубоко задумался. Этот Аркадий, видимо, даже не прикрыл как следует дверь. Впрочем, какая разница, если у неё всегда есть ключ? И тем не менее, хотя я всегда какой-то своей частью ожидаю её появления, я вздрогнул, когда услышал голос за спиной:
     – Ты никогда не задумывался, почему твоя комната похожа на склеп даже в самый солнечный день?
     Я резко повернулся – насколько это возможно в кресле. Она стояла в нескольких шагах от меня, стройная и красивая. Почему мне всегда хочется отметить, что она красива? Ведь мог бы, кажется, и привыкнуть за столько лет. Но нет, не привык, и каждый раз смотрю на неё как в первый. Да и не так часто она в последнее время меня посещает.
     – Склеп? – уцепился я за слово, как за соломинку. – Что ты такое говоришь, Рита? Это нисколько не похоже на склеп.
     Она рассмеялась, и волосы её, густые каштановые кудри, разлетелись в разные стороны. Они у неё как будто живут своей собственной жизнью.
     – Не похоже с точки зрения конструкции, наверное? – продолжала она. – В этом отношении тебе, виднее, конечно, дорогой папочка. Полагаю, что и входная дверь в склеп устроена несколько иначе, не так ли?
     – Да с чего ты взяла, что я знаю? Мне никогда не приходилось иметь дела со склепами.
     И ведь она серьёзно, вполне серьёзно, хоть и говорит шутливым тоном. Вечно у неё так всё перемешано. А ещё странная манера не здороваться со мной. Вместо приветствия сразу начинает с какой-нибудь фразы, иногда совсем посторонней. Чёрт её разберёт, если честно.
     – Не приходилось иметь дело? Ты живёшь в одном из них уже пять лет, открой глаза! Здесь темно и холодно. Я бы даже сказала – сыро, но ты можешь обидеться. Ты ведь стал очень обидчивым, папа.
     – Возможно, – буркнул я. – Но не на тебя. 
     – Ах, это правда, ты испытываешь ко мне известную слабость. Впрочем, это у многих так.
     Я не стал уточнять, у кого это у “многих”. У Риты нередко вырываются всякие такие странные словечки. И это ещё с самых первых лет…
     – Я просто люблю тебя.
     Фраза получилась у меня неловкой и оттого прозвучала как-то грубо. Но она словно и не заметила.
     – Папа, папа, снова ты о любви. Объясни мне, зачем каждый раз о ней говорить? Оставим это влюблённым, у которых и тем-то других для разговора не находится. Ну а нам это зачем? Я ведь знаю, что ты меня любишь, так что же ещё нужно? Или, может быть, ты сомневаешься в моих чувствах?
     Последний вопрос был задан очень прямо, как и вообще ей свойственно. И это ударение на “ты”…
     – Нет, я… – щёки у меня вдруг начали гореть. Никогда и ни с кем ещё я так не краснел, как с Ритой. Ну что, казалось бы, тут такого. Просто скажи: “Нет, я не сомневаюсь в тебе”.  Ведь это будет почти правдой. На девяносто девять процентов. Только в том-то и дело, что один оставшийся процент всё меняет. Ведь тогда, в тот момент, это было просто наваждение, мираж, бред. Результат шока или как там? Даже глупо думать всерьёз, что…  Но вот она задала вопрос и молчит, ждёт. Смотрит на меня своими ультрамариновыми глазами, изучает. Значит, ей что-то известно из этого моего бреда? Или известно, что то был не бред? Один-единственный процент вероятности. Только почему один, с чего я это взял? Мне просто страшно даже подумать, что…
     – Ну, от тебя нелегко добиться конкретики, – усмехнулась моя дочь (а я называю её своей дочерью, да). – Вижу, ты опять впал в мизантропию и думаешь, что все вокруг только и мечтают, как тебе навредить. А между тем посмотри вокруг: ты сам свой худший враг. Ну разве можно так жить, пусть и в твоём положении? Помнишь, как часто ты говорил о роли испытаний в судьбе человека? Меня тогда эти речи сильно занимали. Конечно, я была подростком, а в этом возрасте все впечатлительны. Но я и сейчас со многим согласна. Хотя, думаю, ты многое взял у Ницше… если не всё. Да это ведь и неважно. Каждому даётся ровно столько, сколько он может перенести, не так ли?
     – Так, – мрачно ответил я.
     – Значит, ты сильный человек и способен справиться... хотя бы с собой. Разве ты с этим будешь спорить? 
     Она умеет так подвести, что и возражений никаких не остаётся. Ну что в данном случае можно было сказать?
     – Нет, не буду… – покачал я головой и сердито проехался перед ней от окна к шкафу и обратно. – Просто всё оказалось несколько сложнее… в жизни. Не всё нельзя включить в проект, знаешь ли.
     – Жизнь гораздо проще, чем ты думаешь, папа. Усложняют её те, кто её боится.
Мне этот разговор был решительно не по нутру, и я решил перевести его на другую тему.
     – Всё может быть, Рита. Но расскажи лучше о себе. Ты ведь так редко говоришь о себе, что… я даже не знаю. Тебя не было почти три месяца!
     Она пожала плечами. Одета она была как-то уж слишком по-деловому, в строгий жакет и длинную облегающую юбку. Каблуки высокие и тонкие. Странно, что я не слышал их стука, когда она входила.
     – Вот ещё скажешь, три месяца. На самом деле не прошло даже двух, я была у тебя двадцать третьего апреля. (И всегда-то она помнит все даты!) И потом, о чём мне тебе рассказывать? Ты ведь знаешь, у меня весьма хлопотная жизнь, – в этой фразе Рита сделала странное ударение на последнее слово. – Я часто в разъездах… бываю во многих местах. Ну, зачем тебе ещё что-то? Уверяю, ничего особенно интересного в моей деятельности нет. Тебе бы она показалась скучной. Ты живёшь совсем по-другому, твои миры заключены в тебе самом.
     Иногда у неё это бывает. Пафосные моменты, как я их называю. Но всё с одной целью – отвести разговор от себя. Рита очень не любит говорить о себе. Так и в детстве было. Конечно, в детстве-то понятно, с учётом обстоятельств… Но сейчас ведь совсем не то, что тогда.
     – Не знаю, остались ли  у меня какие-то миры, – проворчал я. – Иногда так пусто… что даже начинаешь бояться, что всё ушло. Но когда ты приходишь…
     Тихий вздох, похожий скорее на всхлип, прервал меня. Я повернул голову – и замер от неожиданности. В дверях стояла Вера и смотрела на нас во все глаза. Или, возможно, я неправильно выражаюсь… В общем, она стояла там, похожая на статую. Было очевидно, что она не ожидала встретить у меня Риту. И надо же так случиться, что Вера решила прийти ко мне именно в эту минуту! Вот и не верь потом в судьбу.
     – Какая милая семейная встреча! – произнесла моя дочь – и  улыбнулась.