Часть 3, глава 6

               
               Сказал Христос: «А, ну-тка, кто крутой?
            Попробуй, оприходуй каменюкой –
               Сам звезданёшь себя! Не зырься букой,
                Не парься зряшно – кончился запой!
                Готов я заложить штаны –
                Реальней вмазаться в блины!
            Себе на хобот наступи,
               Пошел, и больше не кипи!»
            Теперь дерьмо не властно над тобой:
                Увяли пацаны, ушёл угар.
                Гуляй Маруся, супер-стар!
 
  (Из поэмы Мартинеса Лермы «Любовь Магдалины», переложение для котла Киры Башмачниковой)



Новый день пришёл безмятежный, заря переливалась всеми тёплыми цветами – от малиново-багровой до оранжево-золотой. В необъятном сквозном саду, видном из окон спальни, воцарилось затишье. Дин раскрыл окно – в комнату ворвался свежий и пряный  весенний воздух.

На завтрак Дина пригласил долговязый, молчаливый слуга, и Дин с неудовольствием подумал о том, что и с ним тоже Магдалина делит ложе – она тут одна-единственная на всех, сколько же этих самых всех – Дин до сих пор не ведал.

- Не желаешь ли погулять по Миру, Дин Ди? – спросил Игл после позднего завтрака.
– Путешествие может оказаться любопытным – ты ещё не видел всех наших красот.

Красоты Трианона и впрямь оказались стоящими, не перехваленными. Саду не было конца. Длинные, стройные аллеи яблонь и груш, отягощённых плодами, сменялись заснеженными рощицами и лужками; пруды, обильно засыпанные сохлыми, жёлтыми листьями, лужи, прихваченные первым ледком, перемежались с буйным цветением под первой весенней грозой.

Но не это оказалось самым удивительным. Дину попадались заснеженные фруктовые деревья посреди жарких, солнечных летних полянок, встречались пышно цветущие розы и георгины, выглядывающие из-под пухлых, свежих снежных наносов. Посреди сугробов он увидел дивной красоты озерцо с тёплой водой, будто прогретой полуденным солнцем, и зелёную травку по краям, а неподалёку от него застыли ледяные, нетающие скульптуры.

В конюшнях кипела работа – Игл с неподдельной гордостью показал ему любимую гнедую кобылу, которая совсем недавно разрешилась от бремени очаровательным жеребёнком, чёрным, как ночь, с белой отметиной во лбу.

В остальных стойлах лошади Трианона, порождения Безвременья, отправлялись в очередной поход к Небытию – медленно, но неуклонно двигались от старости к рождению. Дин видел молодых, горячих, но слишком юных жеребцов – их не седлали, а только выгуливали в загоне.

Замечательная прогулка пролетела как единое мгновение. Дин постоял на краю крепостной стены, окидывая взглядом даль Трианона. Он видел, как двигались по Миру Зима, Лето, Осень и Весна. Двигались плавно, синхронно, мирно уживаясь. Но по фронтам вспыхивала порой бурная перепалка, вздымались смерчи, выворачивались с корнем деревья, которые мгновенно прирастали на новом месте, выплёскивалась вода из озёр, высыхали одни водоёмы и переполнялись другие, трещины прорезали землю и заполнялись либо болотистой жижей, либо зыбучим песком.

Синие и чёрные тучи, вперемежку с белоснежными облаками, летели с невероятной скоростью – то отдельными горными кряжами, то вереницами плосковерхих холмов; из одной где-то вдалеке бил град, из другой, пронизывая радуги, сеялся тёплый грибной дождичек. Третья, свинцовая, несла снежные хлопья, а четвёртая пропускала сквозь себя вечерние, багровые и розовые, солнечные стрелы…

Зрелище было завораживающим, колдовским и жутковатым. Нечто похожее происходило на Леолле, когда по ней распространился разрушительный вирус, выведенный в военных земных лабораториях.

Игл охотно рассказывал о своём Мире, но оказалось, что первоначальный замысел Творца давно перерос его самого, вырвался на свободу, стал неподконтрольным и неукротимым. Если бы не Замок с его стабилизирующим полем, выжить здесь не смог бы никто.

- Я полагал, если Мир погружён в Безвременье, в нём должны царить если не гармония и согласие, то хотя бы нечто неопределённое, единообразное, стабильное, а не хаос, - сказал Дин. – Теория равновесия Миров говорит именно об этом.

- Теорию равновесия придумали умные Творцы, - возразил Игл. –  Чтобы ты был миролюбив и уравновешен. Ты должен любить свой Мир достаточно, чтобы он выжил. Вот единственный закон существования. Иначе тебя пожрёт Изнанка. Замок и есть такой гармоничный и стабильный элемент в нашем Мироздании. Всё живое и всё сущее в нём – суть кирпичики фундамента, неповторимые, единственные в своём роде, самостоятельные в своем развитии – но замкнутые друг на друге. Утрата одного из них может пошатнуть равновесие. А разгадка проста: каждый "очажок", каждая "ячейка" пространства Мира живет в своем времени, отсюда мешанина сезонов.

Они вернулись в Замок. По пути в свои покои Дин столкнулся с Магдалиной.

- Красавица, я скучал по тебе! Почему тебя заставляют работать – разве ты не полноправная и единственная госпожа Трианона? Почему не ты водила меня по своим прекрасным садам?

- Ох, Дин, я просто мечтаю об этом! Ты бередишь мою душу! Я так завидую тебе! Ты видел множество Миров, и ещё увидишь, а я прикована к одному месту! Моя страстная мечта, любовь моя, – путешествовать с тобой! – Магдалина пылко обняла Дина и тут же отстранилась, поправила передник и ускользнула.

Магдалина оказалась очень занятой. Она беспрерывно перемещалась от кладовки к кладовке, от кладовки – к кухне, от кухни – к оранжерее, из оранжереи – в сад и назад, в кухню, она сновала по коридорам, плетя витиеватую охранную вязь. Дин едва успевал проследить за ней. Её руки двигались ловко и привычно – она варила компот, отжимала творог из взвара, полученного накануне из соседнего мирка в обмен на очередное пророчество, перемывала посуду, искусно подштопывала старую, но удобную и любимую одежду братьев. Уверенно отдавала приказания слугам, которые мелькали в коридорах замка ещё быстрее и неуловимее – с бидонами с ключевой водой или с молоком, с корзинами фруктов и ягод, с копчёными окороками, с отрезами материи, с необхватными кипами книг… Казалось, что их движение подчиняется некой строго разработанной схеме, образует сложный, замкнутый орнамент.

И Дин понял, что стержень Трианона – не братья, а вечное движение. Движение сезонов и ветров, движение Магдалины и слуг, движение информации, движение светил…

Магдалине и впрямь было некогда – лишь ещё разок она перебросилась с ним несколькими шутливыми словечками, да пару раз обменялась страстными поцелуями.

- Ах, Дин, умоляю тебя, дождись вечера. Мы снова проведём сказочную ночь! Радость моя, как же дивно с тобою рядом, как светло! Ты продлеваешь мою жизнь! – шептала она ему пылко. Потом тяжко вздыхала с сожалением, и снова бежала по своим неотложным делам.

Наконец-то приблизился вечер. Прислуживая за столом во время позднего обеда, Магдалина многообещающе подмигнула ему. Дин прочитал в её открытых глазах пламенный посыл, он согревал его, обещал Силу, а, значит, приближал момент ухода. Как ни прекрасен Трианон, рано или поздно настанет время уходить.

За вечерним чаем братья увлеклись карточной игрой и пригласили гостя. Дин с содроганием наблюдал, как из рук в руки перепархивают, подобно мотылькам, жизнерадостные красотки, злющие уроды, самодовольные красавчики и свирепые стражники, пучеглазые короли и пышнотелые королевы, на лету меняя облик, обмениваясь тумаками и ударами копий, отчаянно гримасничая и пытаясь кусаться. Ими невозможно было манипулировать, они не поддавались гипнозу и не желали с ним разговаривать, и Дин несколько раз подряд проигрывал по очереди каждому из братьев, а затем извинился перед ними и отправился к себе, подгоняемый мыслями о Магдалине.

В покоях его уже ожидал кувшин с кислым молоком, хрустящие хлебцы и кусок свежайшей брынзы. Дин вздохнул: не тот ужин, который хотелось бы вкушать в вечер перед свиданием, но, тем не менее, подкрепиться стоит. Затем он залез в ванную, благоухающую лавандой и розами. Расслабился, воображая себе пылкую возлюбленную…

Но он напрасно прождал Магдалину до полуночи, и отправился её искать по необъятному замку. Не то, чтобы его толкала к движению страсть к Магдалине, скорее – любопытство и страсть к передвижению. Замок словно требовал ото всех беспрерывного движения, не дозволяя расслабленной праздности.

Он неслышно двигался по пустым коридорам, заполненным бесплотным шёпотом каменных стен. Вот круглая зала, перекрёсток, где соединяются коридоры со всех концов Трианона. Если Магдалина вырвется-таки к нему, она не минует перекрёстка. Дин завернул за угол, и застыл, как вкопанный.

Перед ним стояла Саэра. Живая, реальная, из плоти и крови. Она пылала ревностью и гневом. Лишь один штрих заставлял сомневаться в том, что её можно коснуться – она стояла не на полу, она висела в воздухе.

- Ты изменил мне! – с бешенством сказала Тера. – Ты изменил мне с этой служанкой! Как ты мог?

- Тера, но ты не подпускаешь меня близко. Ты не даёшь себя познать, дразнишь – и убегаешь!

- Дин, я пылаю страстью! Я смотрела на вас – и сгорала! Сходила с ума от ревности!

- Тера, ты лжёшь о своей страсти. Я не вижу её. Я перестаю тебе верить.

- Я всего лишь слабая женщина, Дин. Ты используешь меня – и бросишь.

- Нет, Тера, нет. Ты – не та, которую можно бросить, - Дин сделал шаг вперёд – но Тера отступила: - Ещё не время, Дин. Докажи мне свою преданность.

- Что ты хочешь?

- Эта женщина… Я не желаю больше видеть тебя с ней.

Дин улыбнулся: - И только-то? Я больше не буду любить её, если ты её заменишь.

- Этого мало. Я хочу, чтобы ты убил её!

Дин отшатнулся: - Что? Что ты говоришь? Я не убийца, Тера! Законы Леоллы не позволяют отнимать жизнь!

- Леолла далеко, а ты уже положил начало – убил энкогхара. Да и Магдалина не умрёт – она всего лишь перейдёт под моё начало.

- И ты заберёшь её оболочку, а душу сомнёшь, исковеркаешь, станешь истязать. Я ненавижу смерть, ненавижу насилие!

- Если ты хочешь меня – значит, любишь смерть, - возразила Тера. - Дин, смотри на меня – разве я хуже Магдалины, разве не стою жертв?

И Тера начала медленно, томительно медленно сбрасывать одежду. Нет, это Саэра, точно змея, выползала из своего серебристого милитари-комбинезона. Совершенная, жестокая воительница Саэра, жившая много веков назад в Мире, поглощённом Изнанкой, и совершавшая набеги на соседей, пока судьба не столкнула её с Терой.  Саэра, бросившая вызов Смерти.

В её руке оказалось два широких лезвия, сверкающих и отточенных. Саэра начала в воздухе танец под музыку, слышную только ей и единственному зрителю. Вокруг неё колыхались разноцветные тени, а Тера пропарывала их ножами, и алые фонтаны, струйки и брызги не разлетались в стороны, но сплетали округ замысловатые узоры, магические письмена, бросали рубиновые отсветы на молочно-белую кожу.

Она тянула к нему руки, звала, демонстрировала страсть и жажду слиться с ним. Дин сходил с ума, изнемогал и томился.

Но как только завороженный Дин делал шаг к ней – Саэра отлетала прочь, заманивая его в одну только ей ведомую ловушку. Так довела она его почти до самых покоев.
И там Дин, словно в тумане, увидел, как от пересечения тоннелей торопится к его покоям оживлённая, счастливая Магдалина. Она надела сегодня другое платье, из белых кружев, и спешила к Дину, чтобы он полюбовался им, а потом сорвал в порыве страсти. Магдалина не видела танцующую с ножами Саэру. Она направлялась прямиком к ней…

Дин хотел вскрикнуть, вскинуть руки в предупреждении, броситься к ней. Но его ноги приросли к полу, язык онемел, а руки налились свинцом. И в этот миг Магдалина увидела его, вспыхнула, радостно ахнула – и побежала навстречу, смеясь и протягивая ладони.

Всё произошло мгновенно. Взлетели и опали сильные, гибкие десницы с серебристыми ножами, взметнулся алый гейзер, окрашивая белопенное кружево, Дин закричал – и вдруг очнулся в холодном поту в своей комнате, на роскошной, огромной кровати, хватая иссохшим ртом воздух.
 
За широкими окнами бушевала гроза. Обвальный снегопад, пронизанный разрядами молний, нещадно сёк буйно цветущий сад. Дин хотел вскочить и рвануться в распахнутую дверь, но силы вдруг оставили его, и он отключился...

... Утро наступило хмурое, сырое, осеннее. За окнами большой залы не было ни весны, ни лета, ни зимы – там царила поздняя осень, унылое предзимье – ледяная морось, серо-бурые оттенки, непроглядные небеса.

Братья не сидели, как обычно. Они стояли в малой трапезной, напротив бледного, измученного видениями Дина, который даже не притронулся к предложенному завтраку – алым яблокам из сада, крепкому, тонизирующему напитку из кровавых гранатов, ноздрястым ломтям серого хлеба и острой, красноватой ветчине.

- Дин Ди, мне трудно говорить тебе это, - заговорил Игл, и лицо его потемнело. – Но твои сны вещают об одном: ты не можешь больше оставаться в Трианоне.

- Вы позволяете себе влезать в мои сны? По какому праву?

- Мы в своём праве, Дин Ди. Ты опасен, ты можешь совершать убийства. Мы едва уберегли наше единственное сокровище, прекрасную Магдалину.
 
- Бред! – воскликнул Дин. – Совершить убийство? Никогда! Это абсурд!

- К сожалению, это не абсурд, - жёстко ответил Игл. - Ты убил её, нам пришлось заключить её в охранный саркофаг, и теперь она будет спать триста лет, пока не выйдет на новый круг существования и не оживёт для нас. Ты нанёс нам непоправимый урон!

- Значит, это был не сон и не видение? – проговорил пораженный Дин.

 - Мы могли бы уберечь и тебя подобным образом. Но ты вряд ли захочешь спать триста лет. Значит…

- Я не хочу спать, и я не убивал… - беспомощно пробормотал Дин.

-  … значит, тебе необходимо покинуть Трианон, и чем скорее, тем лучше.

- Вы тоже изгоняете меня. Понимаю. Соседство с Изнанкой не нужно никому. Но вы хотя бы укажете мне путь отсюда?

- В Трианон трудно попасть, но ещё труднее выбраться. Мы не станем открывать Двери. Тебя сторожит угрожающая Тень. А мы дорожим своим Миром. Ты должен сам найти Мир, который захочет тебя принять, Дин Ди.

- Что же делать? Как я найду выход из Безвременья?

- Ты действительно не желаешь остаться в Трианоне, постигать его мудрость триста лет?

- Эта участь и этот Мир не для меня, мудрые братья. Отпустите меня на волю.

- Тогда дай мне свою левую ладонь.

Дин протянул руку, Игл вложил в ладонь Дина колоду обычных, потрёпанных карт.

- Сожми её крепче, согрей своим теплом. Хорошо. Теперь вытащи десять карт, наугад, и разложи их на столе рубашками вверх. Остальные отдай мне. Закрой глаза. Попробуй найти выход…

Дин закрыл глаза, холодный ветер дунул ему в лицо, Дин вздрогнул и открыл глаза,
словно вдруг только что проснулся. Замок исчез. Дин стоял посреди широкого, бурого, осеннего луга. Его окружали тени. Они то собирались в один ком, то распадались на отдельные фигуры - казалось, что в глазах двоится и троится.

Пространство вокруг него зыбилось, сминалось, дрожало и колебалось, подобно прозрачной студенистой массе, которую перемешивает невидимая гигантская ложка. Пласты воздуха перемещались, Дина то окатывало удушливым жаром, то леденило и знобило, то иссушало, то обдавало водяной пылью. Он никак не мог сконцентрироваться на чём-то одном, потому что ни одной неподвижной точки вокруг не было. Начиналось головокружение. Мир завертелся вокруг него всё быстрее и быстрее. Ещё немного – и его тоже подхватит пространственный поток.

Дин раскинул руки, сжал кулаки, стремясь остановить вращение, потом попытался представить себе, что вращается не Мир, а он сам – на гигантской детской карусели.

Мир мгновенно остановился, словно стоп-кадр. Дин едва удержал равновесие.
Луг тут же пропал. Дин оказался в необъятной круглой зале, окружённый полупрозрачными дверями без ручек и замков. Дин пошёл вдоль бесконечной стены, всматриваясь  в то, что творилось за дверями. И хотя в зале, кроме него, никого не было, сзади он всё время ощущал чьё-то дыхание, тяжёлое, жаркое, недоброе.
Оно тяготило и подавляло. Дин толкал то одну, то другую дверцу, но они не отзывались. Прошло немало времени, пока он не понял, что в этой зале всего лишь десять дверей, сквозь которые он может пройти. И надо отыскать среди них ту, единственную, куда ему не заказан путь и где чувствуется жизнь.

А чуждое дыхание сзади учащалось и приближалось, внушая ужас, заглушая живые импульсы, пробивающиеся сквозь перегородки. Дин тоже убыстрял шаг, ему хотелось спрятаться за дверью от невидимого преследователя, и он толкался в неприветливые входы всё сильнее и резче. Он не желал себе признаваться, что ещё немного – и его охватит паника. Первый раз в жизни. Как же далеко он ушёл от своей устойчивой, мирной жизни, от своей надёжной колыбели, от ясных и понятных законов Союза, единых для всех, но где ему позволялось так много.

Вот, наконец, один из входов поддался. Дверь от его яростного нажима ушла вглубь. В глазах на миг потемнело – и снова прояснилось...