Мой косяк

В начале восьмидесятых, несмотря на то, что в СССР ещё действовали нормы колхозного устава, надзирающие органы уже сквозь пальцы смотрели на количество скота в крестьянских подворьях. Люди в деревнях и сёлах, как упряжные кони, почувствовав слабину сыромятных вожжей, повернули в сторону личного хозяйства и ускоренными темпами помчались заводить в
нём по две-три коровы, несколько быков и свиней, десятками — гусей и кур...
 Зимой, продав на рынке мясо, советские граждане на вырученные
деньги одевали всю семью в новые одежды, покупали в дом цветной телевизор или стиральную машину, а уж совсем предприимчивые с гордым видом пригоняли к дому мотоциклы и машины... Вместе с увеличением поголовья скота увеличился и расход воды, пить же все хотят! Полив огорода, опять же, никто не отменял! Да ещё пошла мода на собственную баню, и все сразу кинулись ставить в конце огорода осиновые срубы с баками для горячей и холодной воды. В единственную на улице колонку теперь выстраивались длинные очереди с гремящими о пустые вёдра
коромыслами, а скрип качающего воду рычага не умолкал до сумерек.
 В ту пору мои отец и дядька, надышавшись воздухом относительной свободы, решили пробурить свой колодец. Работали они тогда в городе на заводе, и сделать бур для грунта с соединительными муфтами, а потом вынести всё это через проходную им не составило проблем. Бутылка водки тогда ещё многое решала... На покупку труб и тросов, конечно, пришлось
потратиться, зато буровую вышку сделали из трёх осин, совершенно бесплатно спиленных в ближайшем лесу. Собрав всю конструкцию на краю огорода, бурильщики принялись за дело. Мне, тогда десятилетнему пацану, была уготована роль дополнительного груза с довольным видом сидящего, ухватившись за трубу, на массивном зажиме, пока мужики крутят его ломами. Зубастая ложка самодельного бура с каждым разом всё глубже уходила в песчаный грунт, и вскоре понадобилось надставлять трёхметровых куски трубы, влезая для этого на деревянную треногу. После слов дядьки, что Санька уже «опытный бурильщик», послали меня на верхотуру крепить трос под соединяющими муфтами во время сборки и разборки длинного хлыста.
 Крепить нужно было именно ПОД выступающими муфтами, чтобы
затянувшись петлёй трос, перекинутый через деревянный блок, держал всю конструкцию из труб, на весу...
Работа спорилась, и на второй день к обеду было уже пройдено метров тридцать. Оставшийся десяток метров нужно было пробурить засветло, и все невольно торопились... Песочный грунт легко поддавался, крутилось внизу отцовской рукой дубовое брёвнышко, сделанное в виде барабана. Наматывался ровным рядком блестящий от солидола трос, снимались и надставлялись в свой черёд куски оцинкованных труб, а моё дело — знай себе, не зевай, посиживай наверху и цепляй как надобно трос...
 В какой-то момент я толи отвлёкся разговором или задумался о чём-то, раззявил, так сказать, рот и зацепил стальную петлю выше муфты... Услышав мой сигнал о готовности, дядька (младший брат отца) начал было крутить ломом бревно-барабан, и в этот момент железный тридцатиметровый хлыст полетел вниз, скользя в петле до следующей муфты, там зацепился и рванул трос со страшной силой... Лом вырвался из дядькиных рук и, крутанувшись, как огромным мечом, ударил того в лоб так, что он отлетел на пару метров и упал у банной стены ещё раз приложившись о её брёвна.  Кровь заливала родное лицо, оглушённый, дядька пытался встать, уцепившись за стену, и опять падал. Подскочивший к нему отец усадил контуженного ломом на приступок и, сорвав с бельевой верёвки цветастую наволочку, скомкав её, приложил к ране. Выбежали из дома женщины и, увидев во дворе окровавленного родственника, завопили как положено «ой, убился.... ай, дураком будет...»...
 Всё это время, на высоте шести метров, застыв от ужаса,
с выпученными как у филина глазами, сидел на жёрдочке виновник
«торжества»! Затаив дыхание, я наблюдал, как бабушка заматывает бинтом рассечённый лоб, как отец заводит мотоцикл, чтобы везти дядьку в больницу, бледное лицо моей матери мелькало среди этой суеты...
 Колодец мы с отцом добуривали сами, не торопясь, под чутким
руководством сидящего в стороне дядьки, которому врачи зашили рану и велели месяц не напрягаться! Сказали ещё, что если бы по темечку ломом попало, то всё... Никто меня тогда не ругал, и только батя покачал один раз головой, но мне хватило этого, чтобы прочувствовать всю глубину моей ошибки. Тогда я понял, что к любому делу надо относиться серьёзно или не браться за него вовсе! Быть серьёзным в десять лет было так тяжко... Может,
поэтому я теперь лентяй?...
 Перед тем, как отправить в армию, решили меня покрестить. Раньше, наверное, руки не доходили, недосуг было, а тут уж сам Бог велел, перед ратным то делом. В крёстные, конечно, взяли моего любимого дядьку! После обряда, по дороге домой, он всё шутил, что и рад бы принять младенца из купели, да боится, что не донести его восемьдесят килограмм до трамвайной остановки...
 Почти сорок лет минуло, а мы до сих пор вспоминаем этот случай. Когда на очередном застолье, нахваливая вкусную воду, кто-нибудь спрашивает, где такой волшебный колодец расположен, мы переглядываемся с дядькой и начинаем смеяться. Тогда я, с повинной головой, рассказываю гостям эту историю, а дядя Саня в это время старческой рукой поглаживает свой шрам на лбу, приговаривая с шутливо-обиженным видом: «Приголубил таки,
крестничек...»