Сфумато 4 Депрессия и экспрессия

На кота Матвея напала тоска. Почему? Наверное, потому, что его хозяев, напротив, обуяла радость. То есть не то чтобы Матвей был против того, чтобы они радовались и веселились, но - веселье это было каким то ... Не настоящим. Странным каким то.

Ещё вчера с утра все вроде бы было нормально. Он ( Хозяин) ещё спал, когда Она (Хозяйка), открыв глаза, долго лежала на постели и смотрела на него (Матвея), сидящего на подоконнике и глядящего в окно. Краем глаза он видел, что за ним наблюдают, им любуются, и не шевелился, купаясь в лучах утреннего солнышка.

Потом Хозяйка поднялась с постели, и, взяв в руки альбом, лежавший рядом на столике, и цветные мелки, принялась водить ими по бумаге. Шуршащий звук, похожий на движение мыши в траве, всегда привлекал Матвея, и он собрался уже сделать прыжок и оказаться поближе к хозяйке, чтобы сесть рядом и понаблюдать за этими "мышками", прыгающими как живые в её руке.

Но она сказала:" О нет, Матисс, сиди тихо, посиди так ещё, пожалуйста!"

И он подавил чувство голода (пора бы уже и позавтракать!) и повиновался.

Вскоре проснулся и Хозяин. Потянулся к жене, нежно обняв и поцеловав.

-О, а ты уже работаешь с утра пораньше.

-Матисс меня вдохновил, смотри, какой свет, как играют краски!

-А не плохо, очень даже, получается. В духе Матисса твоего любимого(не кота, конечно, а художника). Экспрессия цвета, света, динамизм, и эти коты и кошечки за окном, на которых смотрит Матвей,- розовые, зеленые и голубые, и такие же деревья разноцветные - как это ты все увидела здорово!

-Я просто посмотрела на Мотю: вот как он сидит, как тепло, светло и уютно ему, он видит за окном радостно расцвеченный сверкающий в утреннем солнце мир ( не правда же ведь, что кошки видят все в сером цвете, как говорят учёные!), и...

-Да, все как у Матисса, только у него, в отличие от тебя, на картине "Радость жизни" не кошки, а люди обнаженные, любовно обнимающиеся на фоне с ума сшедшей от буйства красок природы. И ты решила изменить манеру письма, я смотрю, как и он?!

-Манеру?!..

-Да. Это ведь первая картина, где Матисс от начала до конца следует собственным законам. Он начинает последовательно внедрять свои «кричащие» цвета, «неправильный рисунок». Матисс называл эту картину «моя Аркадия» и признавался, что хотел «заменить вибрато (мастер, очевидно, имел в виду «мерцающие точки» дивизионизма, которым он увлекся под влиянием дружбы с Полем Синьяком и Андре Дереном) более чуткой, более непосредственной гармонией, которая была бы достаточно простой и искренней, чтобы обеспечить спокойную поверхность»...  Но пора вставать однако. Накормишь нас завтраком?

-Вибрато...да, но я хочу писать мерцающими точками...это немного похоже на сфумато...но не настолько сложно, как у Леонардо...Ну нет уж, ты же видишь, я работаю. Приготовь что нибудь сам! Вот закончу эскиз...

-И начнешь писать картину маслом. Но никуда же она от тебя не убежит. Да и натурщик тоже проголодался, правда, Матвей?

И Матвей, потянувшись, спрыгнул на пол и пошёл к своей миске.

-Ну вот, все вы испортили мне, перебили, настроение ушло, и свет сменился. Сами не можете, что ли, поесть?!

-Но кто у нас в доме хозяйка?

-Я художник прежде всего, а потом уже все остальное!

-Ну ладно, ладно, не обижайся, киска, конечно же, ты у нас талант, и готовишь отлично!

-Хорошо, пойдёмте есть, Матисик, красавчик мой, иди, я тебе вкусненького дам, заслужил.

После завтрака хозяйка снова взялась за работу, но что то не клеилось, видно, у неё. Да и Матвей устал сидеть на окне, пора было разомнуться, и он удрал на улицу.

Набегавшись по саду и повидавшись с соседскими друзьями и подружками, (почти все они были стерилизованы своими хозяевами и потому были как братья и сестры, без всяких брачных эксцессов, что хотя и скучновато, но за то не обременительно),навалявшись под кустами смородины и хорошенько поспав в тени под её ветвями, усыпанными чёрными крупными ягодами, вернулся домой уже к обеду.

Хозяйка все ещё работала над картиной: писала на мольберте, на холсте. На нем так же был и рыже-красный Матисс, и разноцветные коты и деревья...

-Мотя, ну что же ты раньше не пришёл! Садись скорей позируй мне, без тебя ничего не получается!

-Ну почему, по-моему, дорогая, получается совсем не плохо. Вот только ты тут решила сменить манеру.

-Да какая манера, ты что, не видишь, просто все замыливается! Я все испортила!

И она бросила кисти и палитру.

-Все, я больше не могу.

-Правильно, покорми-ка лучше нас с Мотей обедом, хорошо?

-Нет, не хорошо. Ты сам то: валяешься весь день на диване, не видишь - у меня творческий подъём?! Не мог сам приготовить что- нибудь?

-А у меня творческий застой. И вообще - депрессия. Устал я что- то.

-Устал от ничегонеделания? Иди вон, в саду потрудись хотя бы, травой все позаросло. И почему все на мне одной: и дом, и сад, я творческая личность, между прочим, а не...и я тоже устала!

-Ну чего ты завелась опять, кис, ну хочешь, давай развеемся немного. Позовем соседей, покутим, сходим на природу, на пленер?

-Ну...давай, развеем депрессию.


Кот Матвей уже знал это слово - депрессия. И знал,  ч т о последует за тем, как оно прозвучало.

Хозяева собрались и ушли. В сторону речки, она была далеко, по его меркам, видно её было только, если взобраться на крышу сарая по приставной лесенке. Что он и сделал. И сидел на тёплой, постепенно остывающей кровле, глядя в сторону реки, чуя долетавший оттуда то и дело с ветерком рыбный её запах, ловя навостренным ухом звуки плеска волн, далёких голосов, среди которых различались и весёлый смех и хохот его любимых  хозяев.

-Теперь это на долго,- подумал он, засыпая,- надо набраться терпения и ждать...

Наконец, уже глубокой ночью, они вернулись. Выглядели они странно: движения расхлябанные, походка неровная, изменились даже взгляд, голос, запах, - все! Матвей спрятался за кресло, наблюдая.

-Фу, ну и мазня! Как я могла такое нарисовать?!

-Да, не Матисс, конечно. Но тоже не так уж плохо кажется: и замысел интересен, и экспрессия.

-Вот именно, что далеко не Матисс. Простое подражание. Я не художник, я просто бездарь! Налей мне еще!

Наутро Матвей, которого хозяева забыли покормить, долго ожидал, когда же они проснутся. И, устав ждать, решил их побудить немножко. Вспрыгнув на кровать, осторожно прошелся по ногам, по животу Хозяина. Тот перестал храпеть, скинул с себя кота:

-Мотька, ну тебя к черту, брысь!

И перевернулся на бок, натянув на голову простыню.

Тогда Матвей тихонько взобрался на грудь Хозяйки и прилег, мурлыкая. Та только простонала что- то невнятно и снова заснула.

Задремал и Матвей, прислушиваясь к мерному, иногда не ровному стуку её сердца, приподнимаясь в такт её тяжёлого дыхания.

Что- то ворочалось в её животе и глухо ворчало. Казалось, что это какой-то неведомый зверь забрался внутрь, пожирая внутренности его любимой хозяйки...вот так бы и вцепился в этого зверя, прямо в глотку ему, и перегрыз ее, чтобы спасти своего друга,бога своего!

И он невольно выпустил когти, и они воткнулись в кожу... Женщина вздрогнула, тяжело вздохнула, при открыла глаза.

-Чёрт, Мотька, и так хреново, а ещё ты тут! Иди отсюда.

И она, протянувшись к стоявшей рядом с кроватью бутылке, открутила крышку, - бутыль зашипела, как ожившая потревоженная змея, - и начала глотать зловонную жидкость.

Очнулся и муж.

-Дай-ка глотнуть.

И тоже присосался к горлышку бутылки. Потом поставил её на пол, но плохо закрутил крышку, и по комнате поползло кислое облако ядовитого газа.

Они опять заснули. Матвей примостился в ногах и тоже впал в дремоту...там он бродил под красными и желтыми деревьями, вместе с фиолетовыми и синими, и зелеными людьми-кошками, купаясь в солнечном дожде, льщемся с невообразимой, загадочной голубой высоты там, далеко-далеко наверху...

Это блаженство длилось долго, но вот оно померкло, затянулось серой пеленой, заволоклось тучами, перечеркнулось острыми росчерками карандашного дождя, царапающего полотно на мольберте, вот загремело и загрохотало, вспыхнуло и загорелось синим фосфорическим светом и утонуло в шуме и грохоте грозы...

Все проснулись. Занавески на открытом окне бешено махали крыльями, словно большая синяя птица силилась взлететь, но порывы ветра гнали и ломали и сводили на нет все её попытки вырваться на волю.

Люди зашевелились и начали спорить, кому из них надо встать и закрыть окно.

Наконец, хорошенько отхлебнув из бутылки, они кое-как поднялись, покормили, наконец, остатками корма кота. Самим есть не хотелось, бутыль опустела, гроза ушла дальше, и можно было пойти сходить до магазина за добавкой.

На Матвея вдруг напала дикая тоска. Ему показалось, что вот сейчас они уйдут и не вернутся. Он останется один. Совсем один! И что тогда?!

И он пошёл за ними. Они шли по дороге, а он бежал следом по обочине и орал. Так жалостно и униженно, что самому было стыдно. Они гнали его:

-Ты чего, Моть, сдурел? Ну- ка иди домой, брысь!

Но он все шёл за ними и громко мяукал не своим голосом, и наконец отстал, понимая, что не в его силенках остановить их, этих таких больших, но то сильных, то совсем слабых, этих странных и непонятных, но таких близких и любимых ,- богов своих.

Какие- то более мощные силы овладевали вдруг ими, и вели их за собой, вселяясь в их тела, и заставляли пить всякую гадость, изменяя людей до неузнаваемости, и пожирали их умы и все внутренности их, и сытно урчали в их животах от удовольствия...


Все это продолжилось и на следующий день, и на последующий за ним. Люди в полусне  валялись на постели, время от времени прикладываясь к бутыли. Матвей тихо тосковал. И терпеливо ждал, сидя на подоконнике и прислушиваясь к громам и молниями нескончаемых дождей. В природе тоже царила депрессия.

Редкий лучик солнца заглядывал иной раз в дом, но только ещё резче поступала тьма в его углах, и рябила в луче всколыхнувшаяся густая пыль...
Так прошло ещё несколько дней, и вот...

-Посмотри, солнце пишет в духе Матисса, в его более поздней технике. Кто это сидит там, в углу? Кого оно нарисовало?

-Ну все, допился до чертиков, мерещится уже. Пора прекращать уже, однако. Мотенька, ты голодный, прости, мальчик, совсем забыли про тебя, непутевые. Иди, мой хороший, я тебе вкусняшечку дам!

И Матвей, радостно и благодарно мурлыкая, идёт за хозяйкой, и трется о ноги её,  и смачно хрумкает орешками Вискаса.


И снова сидит кот и жмурясь смотрит на просыпающийся сад за окном, пытаясь поймать взглядом всех солнечных зайчиков, прыгающих в разноцветных зарослях, сверкающих от утренней росы. Каждая его шерстинка, ловя блики, загорается на миг и мерцает, отражая свет.

Так и хочется взять в руки тоненькую беличью кисточку и писать, писать, писать: цветных котов и разноцветных людей в ярких кущах под сиреневыми небесами.

Писать мелкими мазочками, штришочками и черточками, и яркими точечками, то мерцающими, то сверкающими, то вдруг исчезающими, как дым.

В технике вибрато пишется жизнь.

А в манере сфумато она то появляется, то вдруг исчезает и рассеивается, как пар над землёй, как туман во вселенной...


Солнце вошло в комнату, развернуло к себе полотно на мольберте, и, с видом знатока оценив экспрессию цвета, и добавив от себя и динамики, и света, и жизни, заставило художников по-новому взглянуть на все.

И захотеть все исправить, и сделать так, чтобы произведение искусства стало наконец если не шедевром, то хотя бы чем- то стоящим внимания и вложения всех своих творческих, животворящих сил.

-