Сохраняя сны

Сохраняя сны


Наш ум подобен постоянно кривляющейся обезьяне
Наше осознание себя находится между тем, что было до нас и тем, что будет, после.
TEMPUS FUGIT, ACTERNITAS MANET
- время летит, вечность остается неизменной

Время, имеет не только длительность, оно обладает также голосом. Вернее, разными голосами. Оно говорит о себе в старых ходиках движением маятника туда-сюда, «так-так, так-так». В этом, несколько суховатом голосе, иногда проскальзывают случайные ноты, и в строгой периодичности, заложенной мастером эти ноты-диссонансы, как аритмия в сердце, слышаться вдруг как некие шорохи, позвякивания. Сбоит. И, кажется, что полу-истертые, едва различимые медведи Шишкина, тоже замирают, прислушиваясь к таинственным вибрациям, проходящим через механическое сердце.
Другие мелодии звучат из круглых советских будильников. По-своему щелкают кварцевые хронометры, причем, в последнем случае, диапазон их голосов от размерных щелчков до занудливого журчания.
И если в комнате несколько часов, это уже общение. Их щелканье, тиканье начинает напоминать разговор разных людей. Кажется, не просто механизмы, но механизмы, наделенные сознанием, являют нам то, что настолько эфемерно, парадоксально в своей сути, казалось бы, очевидно, но доказуемо лишь опосредовано - загадочное, таинственное время.
Особенно, пульс времени слышен в старом, нежилом доме, где голос его по-настоящему силен. Он отражается от стен, мебели, звенит эхом, шурша и осыпаясь с пожелтевших обоев, резонирует в фарфоре чайного сервиза.
Впрочем, время говорит с нами не только посредством часов. Его голос можно услышать везде; в задорном свисте скворцов весной, в гортанной сваре ворон, мятущихся в сером осеннем небе, оно же, в стрекотании кузнечиков, путешествующих в высокой траве в шорохе падающих листьев и грохоте ставен под напором зимней пурги.
Голос этого таинственного персонажа многообразен, он есть даже там, где человеческому уху наложен запрет. Соударяясь, атомы, ничтожные элементарные частицы, вдруг обретают голос. Мы видим их, слышим их голоса, становящиеся реальностью, благодаря приборам. Но есть и более высокий план. Там, на смену какофонии, приходит изумляющая человеческое воображение гармония. Там, уже звучит музыка сфер.
Но всему свое время.
-Да! - бросил фразу машинально. Потом вернулся, перечитал. Как часто мы говорим готовыми штампами, не особо вдаваясь в смысл сказанного. Как понимать, «всему свое время». Значит ли это, что время делится на определенные части. Вот этому событию, «это время», а этому «это». Что это – отрезки одного времени, или совершенно разные времена, причем, наделенные некими свойствами, пригодными только для того или другого события. Что это за субстанция такая, вот она есть и одновременно ее нет? Все это возвращает наш дезорганизованный, смущенный ум к нашим ходикам. Эти «ходики» тикают везде, они неотъемлемый атрибут проявленного мира. Остановить их невозможно, потому что мастер, создавший этот универсальный механизм, увы, не в нашей власти, и не время, а мы, наделены свойствами лишь фиксировать это движение; из точки А, в точку В.
И неважно двигаемся ли мы буквально, или это течение мысли. Так рождается событие. Событие – это и есть время.


Мы все рождаемся мокрые, голые и голодные. И это только начало.
Махабхарата дас

19.. год.
Глава 1

-А-а-а! Волна резкой, невыносимой боли захлестнула все ее существо.
-А-а-а! Желтый свет родильного отделения подчеркнул иссиня-черное небо. Через окно, до половины закрашенное белой краской было видно, как с юго-запада приближается гроза. Набухший свинцовый валик становился все больше, все ближе.
 Сначала пропало солнце, а потом потемнело, как-то сразу, как будто весенний день в одночасье превратился в вечер. Раз за разом нависшее небо чертили зигзаги, заливая ярким, красноватым светом притихшие улицы. Отдельные раскаты грома слились в один непрекращающийся гул.
Вот, черные, клубящиеся облака на большой скорости пересекли черту города, вот они уже над головой. Яркая вспышка полоснула из темной кипящей яростью бездны. Сухой треск грома испугал и поднял в небо стаю ворон, залаяли собаки.
-А-а-а! А-а-а! - посиневшие губы сжались, превратившись в одну скорбную полоску. Темно-русые, кучерявые волосы разметались по мокрой подушке.
Молодая женщина, словно большая сломанная кукла, застыла изогнувшись всем телом на измятых, скомканных простынях.
Что-то металлическое упало со стола. Слышно было, как матюгнулась из-под повязки врач:
-Петровна! Еп..т
Фигура врачихи, закрывая свет операционного светильника нависла над роженицей.
-Ну, давай же! Давай!
-Тужся!
-Тужся, Людочка!
-Ну, давай еще раз!
Закрытые ресницы женщины дрогнули. Пальцы, мявшие простыню, стиснулись в кулачки, и сквозь низкий хриплый стон, вдруг послышался другой звук, резкий, прерывающийся крик.
Очередной всполох неба вырвал из сумерек мокрое, красное, тельце, посиневшее, от немого крика, торжественно вознесенное медсестрой вверх на вытянутых руках. На улице упали первые капли дождя. Крупные, тяжеловесные, они ударили по стеклам, забарабанили, превратившись, вдруг в один сплошной гул.
Небо и твердь слились, образовав первичный океан, пронзаемый молниями, он, вибрировал в раскатах грома, меняя форму под ударами яростных порывов ветра. Люди в родильном отделении улыбались, измученная улыбка дрожала и на губах женщины…
-Поздравляем! Мальчик!...
Трудно сказать, так ли это было в деталях. Но, несомненно, то, что событие произошло, дав начало новому отсчету. В этом немощном сморщенном теле заработали часики, проявив из небытия еще одного свидетеля или скорее участника в грандиозном представлении непостижимого театра.
Говорят, новорожденный жадно постигает вновь открывшийся мир. Да, но сначала он постигает его изнутри. Через звуки, доносящиеся из-за тонкой перегородки, через чувства, идущие извне, через многое другое.
Разговор, как шорох, мамина песенка, как что-то убаюкивающее, умиротворяющее. Так хорошо и безопасно. Там хорошо. Там? Тут! Впрочем, не может, стоящий в «прихожей» так думать. Для него это сон, где чередуются периоды благости, бесконечной любви то вдруг возникающая тревога, терзает просыпающее сознание. Это сон, где действуют тени. Сон, который никто не помнит потом.
И я не помню. А впрочем, это самонадеянность с моей стороны и где-то в глубине, в самом забытом уголке сознания, есть, наверное, хотя-бы малюсенькая зарубочка о таком знаменательном событии.
А пока, знаю точно, когда я родился, была сильная гроза. Это ведь со слов матери, а не доверять ей нет никаких причин.
Ребенок был недоношенный, слабый. Дозревать пришлось в инкубаторе. Куда спешил досель неизвестно.
Такое вот патетическое появление на свет, среди грома и блеска молний, наверное, оказало неизгладимое впечатление на мой неокрепший рассудок, и я лет до 13-14, при каждой грозе пытался залезть под одеяло, чтобы не видеть и не слышать небесного сражения.
Утробная память, так сказать.

Мадонна

-Mia donna!
Полумрак просторной комнаты с высокими потолками, через слегка прикрытые ставни узкого стрельчатого окна наполняет золотистый вибрирующий свет летнего дня.
Где то, пройдя через едва различимые щели лучики, пронзают пространство, проявляя танцующие мельчайшие пылинки, и те, попадая в зону действия света, словно золотые искорки, то вспыхивают, то пропадают вдруг, лишившись божественного воздействия. Причудливой формы пятна света медленно, но верно, движутся в глубину покоев, материализуя из темноты сантиметр за сантиметром серо-зеленоватый мрамор пола.
Еще немного и он встречает на своем пути холст, укрепленный на большом массивном мольберте.
-Accidenti! (черт возьми!) – мастер отложил палитру, постарался убрать мешающий лучик.
Он немного сдвинул мольберт и сделал три шага назад.
- О, прекрасная, божественная, - тихо, одними губами прошептал он, любуясь девушкой. Вторую неделю длился этот сеанс, и каждое утро, принимаясь за работу, мастер открывал в ней все новые и новые грани.
Звали ее, Мария. Дочь старого графа Алессандро, в свои, 25 лет, она напоминала скорее живого, задорного подростка, нежели 25 летнюю девушку из аристократической семьи.
Ее стройная фигурка несла в себе некую неповторимую природную грацию.
Женственность, деликатность, какое-то тонкое благородство, придавали ей особую прелесть. Существо из высших сфер, не иначе, воплотилось в этой хрупкой молодой женщине. Ангел, сошедший в мир, дарящий гармонию, недостижимый идеал.
-Как же примитивно искусство живописца, - думал мастер, глядя на этот верх совершенства. - Возможно, ли передать все эти тончайшие оттенки настроения, мягкость длинных, волнистых волос, напитанных солнечным светом, устремленный в окно, несколько затуманенный взгляд зеленых, словно морская волна глаз. - Перламутровую гладкость кожи, подчеркнутую непринужденными, живописно спадающими складками, богато украшенного фиолетового платья.
-Нет, краски для этого слишком грубы, нужно подчинить своей воле свет, да, только он, наделенный чем-то особенным, несущий в своей основе все цвета и оттенки, подобный животворящему эфиру он и только он способен вырвать у сумерек этого мира, запечатлеть эту особенную красоту, эту…
В дверь постучали. Мастер вздрогнул от неожиданности. Мария повернулась в пол-оборота, одарив своей божественной улыбкой его очнувшуюся от забытья фигуру.
-Маэстро!
-Да, входите, - он шагнул навстречу открывающейся двери.
Это была служанка.
-Синьор Росси! - Привели мальчика.
-Спасибо! Клавдия.
Это была его идея. Как же он забыл. Для картины нужен был ребенок, и он нашел его у четы Альдо, живущих совсем недалеко от его мастерской. Это был прелестный, очень общительный лет пяти карапуз со слегка вздернутым носиком, утыканным рыжими задорными веснушками. После недолгих уговоров, пообещав достойную плату, мастер получил согласие синьора Альдо.
-Ну, заходи Марк, не бойся. - Хочешь печенья, смотри, что у меня есть для тебя.
-Донна Мария – это Марк.
-Здравствуй, Марк!
Мария встала с кресла, и, шурша длинным атласным платьем, неслышно ступая, приблизилась к мальчику. Она дотронулась своей маленькой изящной ручкой до его непослушных, белокурых кучеряшек. Уголки ее чувственных губ излучали детское любопытство.
Точно, они были чем-то похожи, пятилетний ребенок и молодая женщина. Наверно, их объединяла та трогательная непосредственность, присущая существам незамутненным жизнью.
-Марк! - Ну, иди же ко мне, бесенок! - Давай, поиграем с тобой. - Хочешь, я покажу тебе птичку, живую птичку. - Мы покормим ее, Марк? Да?
Она взяла за руку мальчика и повела вглубь комнаты, где в клетке, накрытой плотной зеленой тканью сидели молодые щеглята.
И вот уже зазвучал звонкий детский голосок, восторг, щебет вперемешку с теплыми, грудными обертонами слегка низкого голоса донны Марии.
Маэстро, как зачарованный, пытался запечатлеть это полное единодушие двух чистых душ, но что мы можем…
-O, Mia donna! Guai! (увы!).
_____________

Такая вот фантазия, но может быть, однажды, высказанная вслух или доверенная бумаге, станет, она где-то, чьей-то жизнью, в другом мире, в другое время.
Может поэтому, мне так близки Марк, Мария, наконец, маэстро. Ведь это я, давным-давно, писал это лицо, эту трепетную фигуру, это я, неосознанно, по-детски, любовался тонким станом донны Марии, когда вместе, кроша печенье, кормили с ней птиц маэстро Росси.
Память, загадочная штука. Она обладает, только ей понятной избирательностью. Мы помним совершенно случайные, ничтожные, можно сказать вещи, и забываем многое, что казалось, когда-то важным, и очень значительным.
Но, может нам так кажется? Приоритеты расставляем не мы. События, которые происходят с нами, это реальность или только наши мечты, кто может отделить истину. И что есть истина в мире, зыбком, похожем на черно-белую кинохронику, где под лучом прожектора, вдруг оживают, действуют, совершают поступки люди-призраки. Выключен киноаппарат, и они исчезают, словно и не было ничего, ни радости, ни страдания, ни любви – лишь едва видимый в полумраке зала экран. Все!
 Люди, персонажи такого же кино, и стоит лишь кому-нибудь выключить свет...
Но остаются наши идеалы, замутненные временем и пространством, они осколки прожитых некогда, или будущих жизней. Как радиоволны из недосягаемых галактик, они приходят, резонируя в нашем сердце, загадочные, мистические, обладающие необъяснимой жизненной силой сны.
И в этих снах сонмы душ, раз, за разом примеряя разные маски, как искры, вылетающие из непостижимого, чарующего, огня, они гаснут и вновь рождаются, сталкиваясь и разлетаясь в этом таинственном танце жизни.
Помним, время – это событие, и поэтому совершенно не важна последовательность.
Нельзя же вот так взять и отделить твою, мою внутреннюю жизнь от жизни якобы реальной.
-Так, где же мы настоящие? – голос моего спутника несколько растерян.
Костер догорает, по раскаленным красным углям то там, то тут пробегают суетливые язычки пламени. Что-то там шипит, потрескивает, и вот уже погасший, почерневший уголек, вдруг трескается и маленькая искорка, повинуясь малейшему движению прохладного ночного воздуха, взвивается вверх, на какие-то доли секунды, освещая окружающее пространство, совсем недолго и недалеко.
-Не знаю. - Возможно, настоящие мы в своей целостности, совокупности физики и лирики, – я немного утрирую, переводя разговор в шутливую плоскость.
-Вот у тебя чего больше?
-Да ну тебя. - Так можно и умом тронуться.
Он подбросил в костер свежую порцию дров. Через минуту, огонь уже весело трещал, отбрасывая причудливые пляшущие тени.
-Знаешь, если об этом думать постоянно, - задумчиво сказал он, - начинаешь терять смысл своего существования.
Зябко поежившись от ночной прохлады, подкрадывающейся со спины, мой попутчик, спросил:
-Ты, вот знаешь, для чего ты живешь?
-Или для кого?  - я встрепенулся, пытаясь осмыслить появившуюся, вдруг, но быстро ускользающую логическую конструкцию. 
-Точно, в этом есть нечто. Мы определенно нужны друг другу.
-Мы? - Он хмыкнул.
-Ну, люди. – Человек, тянется к человеку. - Зачем? - Я думаю, он хочет понять свою суть, глядя другому, в глаза. – Вот, можно ли увидеть себя в дереве?
-Ну, наверное, да, - его лицо расплывается в ироничной улыбке, - если рожден, то будешь баобабом…   
-Нет, не то! - Слишком мы разные, и даже, присвоив дереву или другому существу, нехарактерные для них качества, мы будем ощущать неполноту наших общих сопереживаний. - Мы будем одиноки. - Должна быть соразмерность. - Мы, разговариваем с Богом, постигаем его, общаясь друг с другом.
-А женщины тоже?
-А какая разница. - Женщина несет в себе такую же искру, как и ты. – По сути, ты, я, все живое не имеют такого качества, как пол. - Понимаешь, в духовной своей части они едины, и лишь натянув на себя шкуру физического мира, нырнув него, каждая такая искорка, становиться подобна лучу света, проходящего через призму, выходя оттуда, он приобретает новые качества, блистая семью красками спектра. - Потенциально, есть в нас и мужское и женское, и в них облекаемся, имея к тому или другому аспекту предрасположение.
-Скажи, еще выбираем.
-Ну, кто-то и выбирает, думаю, немногие.
-И все равно, женщины -это зло, им, в отличие от нас благосклонны совсем другие звезды, - он слегка дернулся, словно добавляя себе уверенности.
-А ты, друг мой, женоненавистник? - Зла в ней столько же, сколько и в мужчине, не больше и не меньше. - Может быть, тебе не нравятся некоторые атрибуты, присущие ей более выраженная материальность, приземленность, наконец. Действительно, в своих качествах, она немного антипод мужчины, но, я думаю, это, наоборот, дополняет многое в нашем сосуществовании.
-Говорят, очень давно, человек нес в себе два аспекта, как мужское начало, так и женское. - И вот, представь себе, они разделились, их дороги все больше расходились на протяжении колоссального периода времени. - Материальная природа вносила свои изменения, воздействуя на каждую из частей по-разному. - Через какое-то время их качества могли измениться настолько, что они не только не могли уже узнать друг друга, но и превратились, как бы в антитезу один к одному.
-Может поэтому так мало по-настоящему счастливых пар. - Связывает ведь не внешний покров, но нечто, что внутри нас. -Вот и везет кому-то, если встретил на своем пути именно свою половинку, причем не совсем забывшую тебя.
-Ну, ты сказочник! - Однако, - попутчик сгреб угли догорающего костра.
В светлеющее небо взвились сонмы желтых, быстро гаснущих искр. Глубокое, бездонное, утыканное звездами небо слегка поблекло. Восточная часть его часть - чуть порозовела, указывая на пробуждение прекрасной богини утра, Эос. Наступал новый день.

Грехопадение

На берегу широкой, медленно текущей реки, уходящей к горизонту четырьмя длинными рукавами, раскинулся блистательный сад. Сверкающий, как драгоценный изумруд, он занимал все прилегающее к реке плато и круто уходил высоко в горы, где его очертания таяли в голубовато-сиреневой дымке, пронизанной ярким солнечным светом.
Среди тенистых, причудливых деревьев и кустарников, то тут, то там было слышно неумолкающее журчание многочисленных ручьев и ручейков.
Причудливыми змейками устремлялись они между нагретых солнцем камней, орошая своей искрящейся, прохладной водой буйно разросшуюся растительность.
Щебетание, свист, щелканье ярких, экзотических птиц, вторила их веселому плеску. Благоухание спелых, сочных плодов, великолепных, невиданных цветов, наполняло, все пространство тягучим, слегка приторным привкусом.
Кроме птиц, таинственный сад укрывал множество разных животных. Их голоса доносились из-под густого зеленого покрова, их силуэты виднелись на залитых солнцем прогалинах, слегка расплываясь в теплой, вибрирующей истоме дня.
Вся эта идиллия, несла в себе такую пасторальную гармонию, что казалось, ничто не может нарушить ее гипнотической силы.
Но, что это?
На полянке, покрытой высокой, ярко-зеленой травой, где-то под большим платаном, вдруг раздался взрыв неудержимого женского смеха.
На какое-то время он резко оборвался, прерываемый, низким приглушенным расстоянием голосом, но, тут же, снова дробно рассыпался среди вечнозеленых зарослей.
-Не может быть! - Нет! - Нет! - голос капризной девчонки.
В ответ вновь послышались настойчивые, вкрадчивые интонации.
-Ну, как же... - Нет!...
-Да!
Вскоре, из зарослей, вынырнула стройная, изящная фигурка молодой девушки.
Ее, полностью обнаженное тело, ярким живописным пятном, выделялось, на фоне бурной, сочной растительности.
Длинные, густые волосы рассыпались по несколько угловатым, девичьим плечам. Наполненные светом, они игривыми, шаловливыми волнами, то вздымались, то опадали, копируя каждое ее движение.
Неожиданно, она остановилась, плутовато посмотрела по сторонам. Затем, поднеся ладошки к губам, тихонько, почти шепотом позвала:
-Ад-а-ам!
Потом немного громче:
-Адами!
Но никто не появлялся. Она, опустив руки, обиженно надув губки, исподлобья посмотрела вокруг.
-Адам! - Выходи, - Адам! - Ну, Адами.
Тучка набежала на ее, слегка насмешливое выражение лица.
Вдруг, она почувствовала легкое прикосновение сзади, и быстро обернувшись, угодила прямо в его объятия.
-Зачем ты прячешься, Адам!
Повиснув на нем, она зашептала ему на ухо горячо и несколько сумбурно:
-Адами! - Я была у Нага, и он сказал мне…
-Ты была у Нага? – спросил он.
Румянец залил ее щеки.
-И что же могла сказать тебе эта ящерица?
-Он не ящерица. - Он умница, и знает то, о чем ты и не догадываешься.
-И что же он такое знает? – на лице молодого человека заиграла несколько простодушная улыбка.
-Понимаешь, он знает то, что скрывает от нас отец.
-Как это, скрывает?
-Ну, Адам, это про то дерево, растущее в центре его сада, помнишь?
-А, та яблоня, с которой нельзя есть плодов, потому-что они ядовитые?
-Так вот, не ядовитые они, – выражение ее лица приняло заговорщицкий вид, и она прошептала ему прямо в ухо:
-Отец обманывает!
-Это тебе сказала твоя ящерица! – Улыбка не сходила с лица Адама. – Что тебе наплел еще этот чудак.
-Он сказал, что это яблоки, и что, съев их, мы не умрем, а станем, как боги.
-Но отец сказал, что умрем! – Адам нетерпеливо махнул рукой, – ты что, не веришь ему. Как это?
-Адами, - Ева, привстав на цыпочки, после небольшой паузы быстро сказала:
-Я ела эти яблоки!
-Ты! Ты ела эти плоды?
-Да! Да! Да! - И я жива!
-И еще, я была с Нагом…
Ничего не понимающая улыбка по-прежнему не сходила с лица Адама.
-Еви! Что с тобой! - Пойдем к реке, я познакомлю тебя со своим новым другом Тапиром, он чудный. - Он показал мне сегод…
Неожиданно, девушка быстро развернулась и легкими, грациозными прыжками понеслась к стоящему посредине поляны дереву.
Через несколько мгновений Ева уже возвращалась назад, пряча, что-то за своей спиной.
-Вот!
В ее руках было большое, золотистое яблоко.
Гладкое, словно отполированное, оно поблескивало в лучах никогда не садящегося солнца, источало сладковатый, слегка дурманящий аромат.
Маленькие ладошки девушки чуть дрожали, держа запретный плод, словно, он жег ей руки, заключенной в нем великой, вдруг открывшейся ей тайной.
-Вот, попробуй, Адами!...
_____________________________

И ели они, и были вместе, как муж и жена. Но, как всегда, все тайное становится явным, так, ни высокая трава, ни вездесущее солнце, не смогли сохранить их тайну.
И вот, уже, с вечнозеленого, развесистого платана, сорвался, и медленно, медленно кружа, упал на землю пожелтевший лист. Начиналась, раскручиваясь, замысловатой спиралью, новая, скрытая пока в толще времени эпоха.
-Нет! - Нет! - Все было не так! – слышу, вдруг голос Философа.
-Как же, могло такое быть? - Змей соблазняет Еву, она соблазняет Адама, тут же, они прозревают и их создатель, любящий отец, изгоняет их из дома. -Значит, Наг, чудовище, которое живет в жилище самого Всевышнего. - Как же оно туда попало, если ему приписываются самые отвратительные черты?
-Получается, без ведома всезнающего, всевидящего Бога, некто, покрытый жесткой блестящей чешуей, завистливый, испорченный до мозга костей, интригует против любимых детей Господа, подвинув их на такой неблаговидный поступок, ввергая  в пучину зла и страданий, обрекая их, все их потомство, на несение этого греха.
-А всемогущий Господь, уже не может что-либо сделать, кроме как призывать к покаянию согрешивших, и проклинает коварную ящерицу, невесть откуда взявшуюся в центре идеального, божественного мира, превращая ее в некую автономную силу, неподвластную Абсолюту, тому, Кто есть, Все, в своего рода Абсолютное зло, с которым, предстоит в дальнейшем бороться ему самому.
…проклят ты за то, что ты сделал это... - семя жены сотрет тебе главу, а ты будешь жалить его в пяту – говорит Господь, - приду, как Спаситель мира, побеждая все зло, присущее миру, избавлю, наконец, потомков первой супружеской четы от их первородного греха. - Но…, только через жертву сына своего единородного.
-Ну и где же здесь смысл. - Смысл последующих бесчисленных человеческих жизней. – Значит-ли, что следующие за Адамом и Евой поколения, не от Бога, но Дьявола, существующего, как второй полноправный центр силы, и Господу остается только лишь бросать спасательные круги для падшего человечества, приходя в этот мир, привнося себя на поругание неблагодарным.
-Вот здесь и заключено, на мой взгляд, противоречие.
Голос Философа на секунду прервался, и как бы, собравшись с мыслями, он добавил:
-Тут, должно быть, что-то другое. - Может, необходимость, которую нельзя было избежать. - Понять себя, через осознанную любовь к Отцу.
-Биться головой в стену, гореть и тонуть, подыматься и вновь скатываться вниз, участвуя в этой грандиозной битве, на которую подвинули нас он и она, отведав первыми вкус того, что является горнилом нашего духа, великой тайны, добра и зла.
-Может быть…

Рождение

Интенсивный, ослепительный свет, течет из окружающего пространства. Лучистый, растворяющий все вокруг, он везде, его источник скрыт за пеленой из льющегося, отовсюду, потока.
Кажется, совсем рядом и одновременно, бесконечно далеко, рождаются эти ритмично приходящие волны, заполняя собой все пространство.
Его глаза, словно подвешенные в пространстве видеокамеры, сами по себе, напряженно всматриваются в истекающий, из ниоткуда свет.
Ни тел, ни каких-либо объектов не существует, и только взгляд, принадлежащий невидимому свидетелю, как- будто пространство, вдруг обрело глаза и смотрит, не моргая, оцепеневшим ничего не понимающим взглядом во вне.
А там, за пульсирующей световой оболочкой, определенно, что-то есть – это движение.
Трудно передаваемое, призрачное, бесформенное нечто. То плывет, растворенное в молочном тумане, то срывается вдруг, кривляясь и меняя форму, пропадает, так же неожиданно, как и появилось. Ни теней, ни времени. Сколько длится этот апатичный, инертный сон. Вечность.
Но вот, что-то происходит, что-то меняется в привычной для него картине.
Яркость постепенно убывает, и недавние сюрреалистические тени приобретают все большую материальность, а с ними приходят звуки.
Сначала, словно издалека, словно из-за толстой, звукопоглощающей перегородки, долетают они до невидимого уха, становятся все более и более отчетливыми, превращаясь, в сложные понятийные конструкции.
Эти образы, рождают едва уловимую цепочку информации, идущую извне.
Но, пока, нить рвется, и смыслы никак не складываются в последовательно цельную картину.
Неожиданно, свет гаснет, и на некоторое время пропадают даже те немногие видимые ориентиры, для его зафиксированного, застывшего взгляда.
Темнота обволакивает неожиданно, поглощая все без остатка, его пробуждающее, немощное сознание.
Он растворяется в этой тьме, теряя ощущение, даже этого, минимального существования.
И, ни страха, ни удивления, лишь равнодушная констатация, свет – тьма.
Но вот, окутывающий, пожирающий все и вся мрак начинает проясняться, принимая некое подобие сумерек, где постепенно, словно из, так неожиданно сгустившейся тьмы, из ее плоти, стал появляться, вылепливаться загадочные образы. Они не похожи больше на неясные, тусклые сны, нет, это созидается нечто другое, объемное, осязаемое, и лишенное того необъяснимого, все растворяющего света.
Внезапно, все пропало разом. Раз, два, снова появилось, но уже гораздо ярче, светоноснее. Снова пропало.
Он, вдруг, начинает, что-то понимать.
Образ открывающихся и закрывающихся глаз, проплывает перед его внутренним взором. Это не окружающий мир появляется и тут же исчезает, это стали моргать его глаза.
В некотором замешательстве, он повторил, быстро освоив, вновь появившийся опыт.
Кроме этого, оказывается, теперь можно было видеть не только перед собой, но и слева и справа.
Открывшийся его взору мир был достаточно ярок, и лучи света в нем имели определенный источник, он источал слегка желтоватый, приятный и ласкающий кожу свет, неся неведомое для появившегося человека, тепло.
И ему стало хорошо. Мысли приобретали все большую стройность, привнося все новые и новые определения, они, были понятны ему, они описывали то, что он видел, слышал, ощущал.
Его тело, повиновалось ему, легко и без всякого мысленного напряжения. Каждое движение, несло в себе непередаваемое ощущение силы.
Человек огляделся. Он находился на плоской равнине, густо поросшей неестественно зеленой, сочной травой. Над его головой тяжело нависала крона гигантского дерева. Его, мощный, идеально прямой ствол стрелой уходил ввысь, теряясь в переплетении больших, узловатых ветвей.
Непроницаемое для света, казалось, упершееся в само небо, дерево отбрасывало причудливую, с резко очерченными краями тень. Она, то появлялась, то пропадала, следуя за солнцем, периодически закатывающимся в тяжело-серые, клубящиеся облака.
Когда огромный, ярко-желтый шар, вдруг появлялся из-за свинцовой пелены, трава, укрывающая местность, вспыхивала ядовито-зелеными полосами, подчеркивая несколько угрожающую в своей реальности тяжеловесность неба.
Дополняли картину горы. Их белые, остроконечные пики то сверкали, попав в поле действия света, то, вдруг растворялись в этом бурлящем хаосе небес, угнетая своими гигантскими размерами.
Человек заворожено смотрел на открывшийся ему мир. Его развертывающее сознание, как бесконечная, невесть откуда, появляющаяся лента, несла слова, определения, мгновенно отвечая на вопросы, встающие один за другим в его голове.
-Кто я? – Где я?...
Неожиданно, он услышал голос:
-Адам!
Человек покрутил головой, пытаясь определить источник. Голос был реальным и находился где-то недалеко.
И тут, он заметил нагую фигуру девушки, спрятавшуюся в глубокой, непроницаемой тени дерева.
-Адам! - Ты не узнаешь меня? – она шагнула на свет, открыв ему свою изысканную наготу.
-Адами, я жена твоя, Ева, - и неповторимо, с непередаваемой грацией, стыдливо прикрывшись руками, она приблизилась к нему, прильнув на плечо. Ее роскошные, густые волосы, рассыпались по его лицу, ее изящные маленькие ручки сжали его похолодевшие пальцы.
Яркая вспышка в его сознании вернула, вдруг, то, что скрывалось до этого за непроницаемым пологом небытия. К нему вернулось память, и он в мельчайших деталях увидел перед собой сокрытое до времени прошлое.
-Еви! - О, это ты, моя Еви!
Он гладил ее волосы, и слезы катились из его широко открытых глаз.
Он вспомнил все, и теперь, заново переживал случившееся. Лучистые глаза отца и участливый голос Нага, бездонное, сверкающее бриллиантами небо. Он видел испуганный взгляд Евы и слышал слова отца.
-Дети мои! - Не сможете вы меня скоро видеть. - Мое сердце сочится болью, предвидя испытания на вашем пути, но вы не должны отчаиваться, эта извилистая, усыпанная камнями дорога, в конце концов, приведет вас домой.
-Этот путь труден и долог, но он необходим. - В этом путешествии вы, по песчинке будете собирать рассыпанные в моих покровах кристаллы знания.
-Будет время, когда ваша память, казалось бы, навсегда, скроет от вас мой образ, и одиночество станет невыносимой ношей. - Вы будете даже восставать против меня, растеряв в этом пути свою божественную природу, но я, не оставлю вас никогда, любовь моя к вам не станет меньше.
-Укрепитесь духом перед дальней дорогой и пусть Наг, этот светоносный повелитель моих покровов, примет вас в своем царстве.
-Помните, только так, можно узнать меня. - Только так можно подняться в мои огненные чертоги, чтобы уже никогда не расставаться.
-И станем, как боги?...
__________________________

Они стояли неподвижно, как два прекрасных изваяния, и сокровенные лучи солнца, словно огненный меч херувима, запечатавший путь назад, давали им новую реальность, они давали им надежду…   

Философ умолк.
Я задумчиво смотрел, как в ночном, бездонном небе, на фоне бесчисленных миров, в полной тишине, вдруг, вспыхивают и медленно гаснут, оставляя векторы-росчерки метеоры, как жизни людей.
Мы по-прежнему в пути.













Глава 2

Пути

Post factum - после события

Путь, вектор, дорога, стезя - что объединяет эти слова? Что проходит красной нитью в этом наборе знаков. Что прячется в звуковых вибрациях, порождая образы, идеи, планы…
Если движение участвует в рождении события, а событие создает время, то движение, выступает главной ипостасью в этом триединстве.
И вот эти треки, созданные вышеозначенной троицей, записываются в нашу память, как следы, разной глубины
 Они, как знаки, плюс и минус, единица и ноль, своего рода первичный код, присущий материальному миру, посредством которого, информация из мира духовного становиться доступной человеку. Они, сгустившиеся кристаллы духа.
Таким образом, движение, порождая событие в человеческом сознании, дает рождение времени.
По определению, оно неотъемлемое, необходимое свойство существования материального мира. Или все-таки нет? Свойство присущее…, то есть плоть от плоти материи, самая важная часть. Но, где-же эта часть? Как ее выделить из неизвестно откуда появившегося мира? Свойство…, оно всего лишь удобная словесная эквилибристика, подмена понятий.
И если мы не можем вычленить движение, как часть материальной природы, то, что же это такое? Или кто?
Что бы покатился шар, надо просто его толкнуть. Шар толкнули, и он пришел в движение, то есть приобрел свойство, описываемое, как движение. Но толкнул его кто-то!
Помня то, что движение присуще материи изначально и немыслимо без нее, то, следовательно, одновременно с появлением ее, как некой субстанции, она получила такой импульс. Получила от кого?
Мало того, что все пришло в движение, оно, оказывается не затухает, словно кто-то, постоянно производит его, неким мистическим, всеобъемлющим мыслительным процессом, толкая и толкая «шар», пока тот существует.
Следовательно, движение, является воздействием, извне, оно есть фиксируемое нами присутствие того непостижимого, таинственного, вселенского Духа, кто в своей потенциальной целостности, есть Логос.
Наше, открывшееся с рождением сознание, постоянно подвержено этому всепроникающему движению, неустанно производящему бесчисленные феномены жизни.
Это – фонтан, низвергающий потоки информации, где на определенном промежутке происходит, своего рода, кристаллизация «бестелесных битов», а кристаллизатором становится наше сознание, регистрирующее «телесность», правда в искаженном виде и в очень узком диапазоне.
 Ключевым понятием здесь является понятие, «искажение».
Давайте рассмотрим ближе внутреннюю составляющую этого слова, его синонимические оттенки, которые помогут нам понять многие, до той поры, неочевидные вещи.
Однако будем все время помнить, что понятие «искажение» -это не просто слово, но определенные свойства, присущие человеку, преломляясь через которые пульсирующее слово, абсолютная реальность, становится вульгаризованными реальностями каждого отдельного индивида.
Сложенные вместе, они и строят наш мир, наполняя его нелепыми противоречиями, абсурдными идеями, изымают из него самого Создателя, или наделяя его своими представлениями о добре и зле, справедливости, наконец.
Вот вам и новая дефиниция работы сознания, уродование, опошление, профанация. За ними стоят такие качества, как заблуждение, невежественность, высокомерие.
 За ними следует наиболее отвратительный аспект, это подлог, подтасовка, фальсификация.
Если невежу можно оправдать какими-нибудь объективными причинами, то фальсификатор, будем говорить, знает, но идет на поводу своей самости и тогда правят бал жадность, зависть, тщеславие, погоня за все ускользающим наслаждением.
Создание такой искусственной картины мира, в угоду сиюминутных «шкурных» интересов становится самым распространенным действом.
Причем, научились фальсифицировать не только прошедшие события, но и влиять на восприятие будущего, задавая вектор действий.
Обман приносит дивиденды.
Возьмем, например, такое краеугольное в современном сознании понятие, как терроризм. Присутствуя всегда в жизни общества в той или иной форме, он как способ радикального воздействия определенных групп, или одиночек на ситуацию, неожиданно превратился в своеобразный жупел, которым стали пугать уже миллиарды людей. Фактор страха, фактор воздействия на сознание, причем подпитываемый, и управляемый.
И уже неважно, кто его использует. Он хорош для, так называемых, радикальных государств, им совсем не брезгуют и  страны с демократическим устройством.
У людей, прежде всего властьпридержащих, появился универсальный инструмент, с помощью которого воздействие на массовое сознание, стало более изощренным.
В насаждаемом культе «вещизма», где рост производства и потребления, является непререкаемым фактором успеха, и даже мерилом цивилизованности, совсем не остается места духовным росткам человеческой души, находящейся под толстым слоем разнородных предрассудков.
Жизнь, сводится к погоне за наслаждениями. Лишение игрушек, порожденных мировой фабрикой, становится эквивалентом смерти. Под «игрушками» надо понимать не только какие-то материальные блага, но и устоявшиеся, созданные определенные условия, правила сосуществования общества.
И вот тут, терроризм выступает своеобразным пугалом, как дезорганизующее начало, как враг образа жизни, потенциально существующий где-то рядом. Он мерило, судья и палач, он, как идея, универсальное оружие управления.
Все сказанное, совсем не говорит, что такого явления нет, и оно является некой мистификацией. Мы видим, как идея способна влиять на сознание, когда ей придан новый статус.
И вот мы уже каждый день слышим: борьба с терроризмом, экстремисты, трафик оружия. Нам регулярно показывают кровь, бессмысленные жертвы, подпитывая неосознанные страхи, гнездящиеся в каждом заблудшем сердце, умножая нашу зависимость от их власти, погружая все глубже и глубже в пучину неверия и материальности.
Идея неожиданной насильственной смерти, кризис, разрушение, распад, и наконец, «конец света», завтра - современная эсхатология, построенная на вполне меркантильном основании.
Все это выражается в определенных действиях. Они подспудны, начинаются неявно, под прикрытием, как гниль, появившаяся в яблоке. Еще вчера, ее не было видно, сегодня, приходится его выбросить. Но, то яблоко, тут все понятно.
А как же быть с достижениями человеческого духа?
В  угоду низких побуждений, подвергаются не только сомнению, более того, клевете и осмеянию, многие авторитетные источники, их создатели, великие души - маяки для терпящих кораблекрушение в океане Майи.
Вот, что говорит участник процесса, - как вы думаете, над чем? Да! Да! Над Великой книгой, над Словом, Того, Кто есть, Все.
Пигмеи духа, против Отца. Словно, не утро двадцать первого века, а удушающие сумерки средневековья.
«… меня, как участника процесса, больше всего впечатлило невежество обвинения. Заявление прокурора опиралось на заключение «комплексной экспертной комиссии ТГУ», возглавляемой проф. Аванесовым, в котором эта комиссия квалифицирует комментарии Бхактиведанты Свами Прабхупады как «экстремистские».
Обвинение божится: «К самому Кришне и его «Гите» претензий нет, только к комментариям Прабхупады». Однако, открыв заключение комиссии, мы сразу обнаруживаем, что оно начинается с попыток принизить как самого Кришну, так и его Бхагавад-гиту.
В тексте документа совсем не трудно увидеть штампованные утверждения негативного толка, характерные для так называемых сектобрческих сайтов РПЦ.
В процессе суда быстро выяснилось, что вышеупомянутый профессор Аванесов является активным деятелем томской епархии РПЦ, что само по себе, разумеется, хорошо, когда не вредит беспристрастности ученого.
В суде выяснилась еще одна любопытная деталь: проректор ТГУ указал в своей справке, что университет, оказывается, данную «экспертную комиссию» вообще не создавал!»
Вот она, во всей своей красе воинствующая человеческая неблагодарность, и более того, подлость.
 Фонтанирующее невежество, явно замешанное на жадности, приправленные ложью и неверием.
Лицемерие, возведенное в абсолют. Мы слышим звон сребреников, суетливо пересчитываемых потными руками. И если Иуда очистился через свою смерть, раскаявшись, то современные иуды делают дела, как дышат, произвольно, мимо походя.
Всеобъемлющая матрица, как средство разложения, инициатор распутства, пожирает все человеческое, завладевая душой и сердцем.
Это тот Дьявол христиан, якобы наделенный личностью, на самом деле, никогда не существовавший, но вечно живущий в нас.
Он кроется в мелочах, то есть в нашем естестве, в нашем ничтожном естестве…
Такие примеры говорят совсем не о праведной борьбе за чистоту веры. Истина вряд ли нуждается, в каких-либо действиях в свою защиту, и тем более таких.
Не один истинно верующий человек, живущий в миру, или же воцерквленный никогда не станет применять методы, противные слову Божию.
Не было и не будет на земле ни одной истинной религии, а истинная религия – это знание, которые   призывали бы людей к неправедной жизни.
Каждый приход аватара, пророка, привносил новый аспект, дополнительный элемент из единого целого, открывая перед людьми множество разных путей, ведущих к одной единственной истине, лежащей в основе всего сущего.
Как сказано Господом в Бхагавад-Гите: «…человечество приходит ко мне разными путями, но, каким бы путем человек не приближался ко Мне, на этом пути Я приветствую его, ибо все пути принадлежат Мне».
Но даже в этой фразе дотошный ниспровергатель, возможно, найдет крамолу или модный теперь, экстремизм.
-Как же! - Разные пути! - И все принадлежат ему!- Значит, я могу заниматься всем, чем угодно и все равно приду Богу.
-Конечно, придешь! - Материальный мир – это тоже его часть. Иллюзорная игра теней, страстей, боли и страдания.
Ты будешь с каждой новой жизнью постигать весь этот хаос, будешь подниматься, или тонуть, но твое движение – это топтание на месте, потому что суть вещей не здесь, она в Нем, а это трудный путь.
Кто-то идет тернистой дорогой поиска знаний, но не все можно подвергнуть опыту, нельзя препарировать мир, миры, лежащие за пределами нашего восприятия.
Конечным результатом научной деятельности, наверное, может быть, только лишь догадка, о существовании, как они говорят, некой силы, производящей феноменальный мир. Вот, например, теория «Большого Взрыва».
По современным понятиям, Вселенная возникла из некого сингулярного состояния, и с тех пор непрестанно расширяется. Что, это за такое состояние, ученые молчат.
Молчат по той причине, что подошли к той границе, где обычные методы исследования, больше не действуют.
 Должно быть что-то другое. Однако, «другое», это уже иной путь познания.
А что же об этом говорит, так самонадеянно подвергаемое нами суду, альтернативное знание?
Пришедшее из невообразимой глубины веков, где, как представляют современные научные мужи, не могло существовать разумного человека, разве что мифическая прародительница ныне продвинутого человечества, прыгала с ветки на ветку, в поисках пищи, это знание говорит о том же, но намного шире, логичнее, оно имеет законченную общую картину.
«Взрыв» трактуется, как некий выдох, производящий материальную природу. За «выдохом», приходит «вдох», и все растворяется, уничтожается. Затем цикл повторяется. При этом вновь рождающиеся миры, следующие друг за другом, не повторяются - каждая эпоха сохраняет все накопления сознания и духа данной вселенной, которые при новом акте дыхания начинают свое существование с достигнутого уровня.
Здесь уже говорят о духе, о сознании. Не слепые, хаотично проявляющиеся силы природы, но результат деятельности, вселенского сознания.
Для исследования этой области может, использован, только инструмент Духа, или, как его проявление, интуицию.
 Чем чище сердце жаждущего, тем полнее и многообразнее он может видеть мир, достигая причин, лежащих в основе видимых материальных явлений.
Человек больше не пытается описать ускользающую тень, ибо видит суть того, что ее отбрасывает.
Таким образом, непредвзято изучая окружающий мир, не закрывая дверь перед своим внутренним человеком, можно, в конце концов, прийти к осознанию того, что главной творящей, управляющей, действующей силой во вселенной, является абсолютная, все оживляющая, разумная сила. Это и есть Бог.
Известный физик Макс Планк говорил, что религия и естествознание нуждаются в вере в Бога. При этом для религии Бог стоит в начале всякого размышления, а для естествознания -  в конце. Для одних он означает фундамент, а для других, вершину построения любых мировоззренческих принципов. Религия и естествознание не исключают друг друга, как кое-кто ныне думает, а дополняют и обусловливают друг друга.
Очень многие люди, живут, не задумываясь, над такими важными вопросами жизни, как:
-Кто я?
-Для чего я родился? - Каков смысл моей жизни?
Но только до тех пор, когда невзгоды и страдания не сделают человека более восприимчивым, он остается слеп и глух к своей духовной составляющей.
Однако и среди таких душ, есть много тех, кто живет обычной жизнью, следуя простым и одновременно очень сложным в обыденной жизни правилам - по совести.
Их действия, поступки, совершенно лишены всякой корысти. Бремя жизненных испытаний они несут без ропота, не жалуясь Богу на несправедливость, царящую в этом мире, не просят у него каких-то благ, понимая, наверное, интуитивно, свое несовершенство, всю временность этой жизни и существования, возможно, чего-то более важного, скрытого пока от их взора.
Это очень счастливые люди, ибо в их сердцах, голос Бога звучит сильнее.
Душа такого человека, как никого другого, способна принять Господа, как личность. Стоит только разбудить его ото сна, показать путь. Указать истинный объект для его устремлений, его любви, беспричинного, безграничного желания любить, этого основного аспекта самого Господа.
Ибо только в нем заключены, все наши ожидания, все желания, устремления во всей полноте.
Это суть, главная, заключительная часть пути в нашем поиске смысла жизни.
Иисус сказал ему: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь».
От Матфея, 22.37-38.
«Всегда думай обо Мне, стань Моим преданным, выражай Мне почтение и поклоняйся Мне. Полностью сосредоточившись на Мне, ты непременно придёшь ко Мне».
Кришна, Бхагавад-гита, 9.34.

















- Многие мечтают о бессмертии, но не знают, что делать в дождливый воскресный день.

Махабхарата дас
Глава 3

Страх, нет, скорее какой-то животный ужас, уходил. Уходил медленно, словно густой утренний туман под напором встающего утреннего солнца. Отчаянно цепляясь, за так внезапно похолодевшее сердце, он нехотя, постепенно отпускал его, неторопливо разжимая свою жесткую руку.
Дыхание стало ровнее, мальчик обратил внимание, что облако причудливой формы, медленно плывущее в полуденном небе, пересекло уже воображаемую границу, начерченную рядом, уходящих к горизонту столбов.
 Схлынувшая волна, снова явила из небытия звуки, запахи, струящееся с неба тепло. Мальчик слышал журчание жаворонка, порхающего, где-то там, в слегка размытой голубизне неба. Он снова услышал тяжеловатый запах недалеко пасущихся коров, неустанно подхватывающих своими большими, розовыми языками сочную зелень молодого клевера.
-Хрум,  хрум, хрум.
-Му-му-му! – рябенькая буренка, с рогами, как то нелепо расположенными, вдоль головы, вниз, подняла вдруг голову, увидев свою хозяйку.
В белом платочке, подчеркивающим загорелое красновато-кирпичное морщинистое лицо, в юбке, неопределенного цвета, до предела выгоревшей на солнце, держа в полусогнутой левой руке ведро, бабушка, покачиваясь, словно плыла, навстречу своей любимице.
Мальчик не разобрал слов, но было, слышно, как она о чем-то говорила, то ли спрашивала свою «Малюшку».
Угостив корову хлебом, то ли чем-то другим, она, позвякивая ведром, расположилась под ней, и мальчик услышал среди стрекотания кузнечиков и трелей неутомимого жаворонка, другой, резковатый, сначала звенящий, потом все более приглушенный звук ритмично падающих струй молока.
Он закрыл глаза и представил, как вырывающиеся из сосков белые, теплые нити разбиваются о дно оцинкованного ведра, образуя множество капелек, стекающих со стенок.
-Вжиг, вжиг, вжиг…
Все это он видел не раз, он чувствовал запах парного молока, его специфический вкус, его шуршащую бархатистую пенку.
Страх прошел. Его словно и не было. Мысль, разбудившая, вдруг, в его сердце это нечто, похожее на бесформенный черный комок, еще жила, но она потеряла свою грозную значимость.
Появляясь и исчезая, поворачиваясь в его воображении, порхая словно бабочка, эта мысль не казалась больше опасной.
Мальчик мысленно повторял ее, сначала осторожно, потом все смелее и смелее, но сердце билось ровно, и страха больше не было.
-Я умру! – я умру! – я умру – у – у – у…
Вечером, когда красный диск солнца, наконец утонул за чернеющим лесом, мальчик собрал коров, и, придав им направление, с чувством до конца выполненного долга, шел позади стада, слушая тяжелую поступь животных.
В быстро наступающих сумерках, в низинах, мутными клочьями зависал туман, стирая границу между твердью и небесами. Выступившая роса, была в траве, она пропитала, все окружающее пространство, уплотнив его, насытив неповторимым вкусом приближающей ночи.
Еще один день…
Невозможно, однажды потянув за начало веревки, вытянуть ее всю, целиком. Через несколько движений, мы вдруг, с огорчением замечаем, что держим в руках не полноценный моток, но лишь обрывок.
Подобное притягивает подобное. Однако, общие черты, лежащие в основе событий прошедших и преходящих, совсем не очевидны. Словно участвуя в неком грандиозном маскараде, примеряя разные причудливые маски, однажды прошедшее, рождается вновь, под другой личиной, но мы-то узнаем знакомые черты.

Сон

- Это сон?
Ответить на этот вопрос, практически невозможно. Мы находимся внутри, стали заложниками одной завораживающей реальности. Все как в кино, с его надуманным сюжетом, и предсказуемыми героями.
- Хотя, нет!
 В нем есть нечто большее, пугающее своей предопределенностью, логикой, которая неподвластна для нашей самонадеянной ограниченности. Вот оно перед моими глазами. Может игра, ну скажем игра природы, или наше будущее, ставшее на миг нашим настоящим? Предупреждение? Или?…
Автобус идет, раскачиваясь на ухабах давно не ремонтируемой дороги. Шлейф пыли и выхлопы чадящего мотора подымается к выцветшему от непрестанной жары небу. Раскаленный корпус старой колымаги, видавшей лучшие времена, жалобно скрипит, словно жалуясь на свою незавидную судьбу. На ветру бьется флажок.
Глядя на него, никак не могу понять какого же он цвета.
Жарко. Пот выедает глаза, и давно превратил одежду в бесформенную пропитанную солью тряпку.
-Боже! - Как душно!
Пассажиров немного. И вот еще, я не вижу их лиц. Мужчины и женщины, человек пять, сидят впереди. Дремлют? Или мертвые!
Я не вижу их лиц! Мне становится страшно. Страх животный, неконтролируемый, как фонтан, вдруг вырвавшийся из разорванной трубы, паника. Просыпаюсь.
 Натужный рев двигателя, бледная, покрывшаяся холодными каплями пота маска отражается в зеркале водителя. Это мое лицо. На нем нет ничего, кроме расширенных от еще не угасшего ужаса глаз.
-Господи, разве это я?
  Начинаю раздваиваться. Сплю? Нет.
Смотрю в окно.
Местность изменилась, на смену запыленного выжженного пространства с неразличимой границей между небом и землей приближаются горы. Гул автобуса становится напряженнее.
Он похож на животного, израненного и преследуемого. Я думаю о нем, как о человеке и мою утомленную душу вдруг захлестывает волна сострадания.
К чему? Или кому! Мне кажется, что это груда металла живет, чувствует и страдает.
-Что это я? Сердце сжимается и разжимается, болит, однако это не физическая боль, она трансцендентна. Тревога, неясное предчувствие. Предчувствие чего?
-Наверное, я заболел, а впрочем, может это проклятая жара!
Жара, огонь. Точно. Передо мной, вдруг встает давно забытый, еще детский сон.
Яркая вспышка во все небо, сметающий без разбора смерч. Разлетающийся в замедленном темпе по частям дом. Ночь. Пылающий горизонт. Чувство невосполнимой утраты.
 Настоящее стало прошлым.
-А-А-А…
Потом был город, город, расположенный, на темно зеленых от покрывающего их леса холмах, в котором я никогда не был, в стране, о которой можно только догадываться.
  В нем было что-то от мечты или другой жизни. Белые, чуть серебристые, высокие дома-башни, нереальные в своем гипертрофированном масштабе, словно миры, чуждые и непонятные. Умиротворение, чистый, прозрачный воздух, легкая дымка. Может это мой настоящий дом, или я, как гость, стоящий на пороге, и ждущий чудес, которые из детства.
Кажется, вот-вот что-то произойдет. Конечно же, хорошее. Это ожидание. Дальше темнота и лабиринт, мрачный, какой-то не совсем настоящий, из кирпича. Фарс, облеченный плотью. Петляю в нем, ну никак невозможно найти выход.
Дорога домой. Густой молочный, словно взбитые сливки туман, набившийся в уши, глаза, и сердце, сковавший чувства, тревога. Не низа ни верха, ни огней на горизонте и тишина глухая и мягкая как вата.
Мир пропал, он растворился в этой субстанции. Воды пространства поглотили все, и звуки, и цвета, время остановилось. Долго-долго иду, где же поворот домой? Где дом? Страх и восторг неизведанного.
Солнце где-то сверху в самом зените. Автобус ползет через перевал. Скоро конец пути. Я слышу отряхивающихся от дремы-забытья пассажиров. Оживление. А вот и город.
Я смотрю в запылившиеся окно. Внизу раскинулась небольшая долина. Она такая же песчаная и пропитанная пылью, как и все вокруг. Но здесь уже есть и отличия. Это камуфляжные пятна из деревьев, среди которых там внизу, и на склонах гор виднеются неясные очертания невысоких коробок домов. Город как корабль, плывущий в неизвестном направлении, вне пространства и времени. Город-призрак, мираж для жаждущего покоя.
Въезжаем. Улицы пустые, пропитанные раскаленной пылью. Поворот, снова поворот. Улицы широкие, но запутанные. Снова поворот. Автобус ползет медленно. Не видно людей. От монотонности кажется, снова засыпаю.
Нас останавливают. Что там? Люди одеты в черное, в масках, таких, какие носят в спецподразделениях. Одни глаза, без выражения. О чем-то говорят с водителем. Все вооружены. Автоматы и маски, автоматы и маски. Странно, но я, кажется, опять начинаю терять чувство реальности. Мне плохо, чувство безысходности. Я смотрю на попутчиков - только спины. Никто не собирается. Зияет открытая дверь.
- Господи! Да это просто манекены, слепки! Да! Манекены из супермаркета!
Но это не те стройные фигуры с усредненными параметрами красоты, нет. Вон женщина, смотрящая пустыми глазницами, формами далекими от совершенства, оплывшая, словно мороженое под обжигающими лучами полуденного солнца. Или вот тот ее сосед… Глазницы, пустые, бессмысленные глазницы. Ужас сковывает меня. Не могу дышать. Скорее на улицу. В панике, не глядя по сторонам, выскакиваю из салона.
Солнечный свет, жар, и пыль набиваются в легкие.
- Фу-фу!
Отбегаю несколько метров, оборачиваюсь и столбенею. Нет никакого автобуса, ни людей с оружием, нет ничего, кроме раскаленной и прожаренной на солнце улицы. Легкий, горячий ветерок и пыль. Она везде, все покрыто ей толстым слоем, как пеплом. Прах.
Я вдруг замечаю, что страх мой прошел. Забился, спрятался в закоулках души. Кажется, больше не чувствую вовсе. Просто наблюдатель. Как в кино, или во сне. Передо мной узкая и крутая лестница, зажатая между домов. Она тянется вверх по склону, теряется где-то высоко. Выше только небо. Но я туда не смотрю. Кто-то шепчет мне быстро, нечленораздельно. Это даже не слова, обрывки мыслей, придыхания, просто шорох, не разобрать. Однако рядом никого.
-Боже! Подымаюсь по лестнице, побуждаемый любопытством. Все выше и выше, но там кроме неба, ничего.
- Сколько же прошло времени? Удивление мое ненастоящее, просто констатация, когда я замечаю, что докучающее весь день солнце уже клонится к закату. Ну, вот еще немного…
Колебание горячего воздуха, и я вдруг понимаю, что смотрю на нечто не поддающее сознанию.
 Расходящиеся в стороны, вверх, клубящиеся облака магмы, перемешанной с пылью. Гриб. Эстетика смерти. Апофеоз. Секунды, или минуты? А может вечность.
Чей-то голос говорит
- Это далеко.
Но я чувствую движение воздуха. Гриб заполнил собой все небо, он везде, в моем парализованном сознании, в моем остановившимся сердце. Я жду, действия, удара, жду, даже с нетерпением. Это сон или явь? Нет выхода.
Дальше полет, сбитый со ступенек лестницы разлетающимися плазмоидами, падаю.
- Скорее бы земля…
И вот я стою на пыльной, каменистой дороге. Нет ни города, ни лестницы. Багровое от чадящего солнца небо, оно мутное, надышавшееся пылью. Был ли взрыв? Жив ли я? Какая разница? Мне чудится подвох, - эта тишина и покой похожи на быстро опущенные декорации, прикрывшие нечто ужасное, неподвластное рассудку. Может это смерть, таким образом, оберегает мое сознание от распада?
Я смотрю вдаль и вдруг замечаю автобус. Размазанный в последних скользящих лучах и пыли, он уходит все дальше и дальше навстречу солнцу.
Не знаю тот ли это автобус, на котором я попал сюда или нет, но я почти уверен, что это он.
- Да, флажок на капоте…, какого же он все- таки цвета? Что за навязчивое желание? Последний луч гаснет, и я провожаю, идущих, навстречу своей судьбе под развевающимся зеленым флагом. Нет сожаления, пустота…
Мальчик смотрел на багровый, расходящийся во все стороны закат. Его сердце замерло, словно в затяжном прыжке.
Существующие, как само разумеющееся формы переходили в нечто противоположное самим себе. Голос диктора  монотонный, как метроном:
«Перед лицом этих фактов, которые не могут не настораживать, Советское правительство считает своей обязанностью принять все необходимые меры, чтобы Советский Союз был в полной готовности обезвредить любого агрессора… По той же причине после глубокого и всестороннего обдумывания этого вопроса оно приняло решение - провести экспериментальные взрывы ядерного оружия».
Мальчик руками зажал себе уши, пытаясь прогнать внезапную заложенность. Багровеющий горизонт, прорастал множеством причудливых грибов. Их ножки, устремлялись вверх, гигантскими шагами приближаясь, словно многорукий Шива мчался, обуреваемый жаждой мщения.
_________________

Утро выдалось серое, оно словно небрежный набросок углем на пожелтевшей бумаге. Чуть укрывающий землю снег, почти слился с грязным холодным небом. Зябко и сыро.
 Невыразительный, лишенный всякой формы, иней, придал деревьям, строениям особую нематериальность, растворив все окружающее, словно гигантский камуфляжный полог. И нет больше уверенности, что видишь именно то, что есть на самом деле.
Серое небо, серый снег, темно-серый лес на горизонте. В этот зимний декабрьский день, природа решила предстать во всем своем монохромном блеске, удивив роскошным богатством оттенков черного.
С раннего утра в доме царит оживление. Еще затемно, сквозь сладкую полудрему, мальчик слышал звон посуды, чуть шаркающие шаги отца, обутого в валенки, голос матери. Открывалась и закрывалась дверь, впуская облако холодного воздуха, который осаждаясь каплями, делал крашеную зеленой краской поверхность мокрой и скользкой.
Конечно, мальчик этого не видел, но точно знал, что так оно и было. Это много-много раз повторялось, изо дня в день, ну с небольшими вариациями, и эти звуки, и эта полоска света, сквозь, чуть приоткрытую дверь спальни, выхватывающую из ватной темноты, совсем незнакомые в своей неполноте предметы, потрескивание дров в рано затопленной печи.
Однажды проснувшись, он не мог уже по-настоящему уснуть. Внешний и мир снов, то один, то другой брали верх, периодически размывая, разделяющую их грань, рождая блаженное состояние забытья.
Мальчик проснулся, когда скупое зимнее утро, наполнило комнату своим близоруким светом. Скорее не светом, а сумерками.
И эти сумерки имели свой голос, заключенный в размашисто тикающих часах, и запах, свежесваренной картошки, проникающий из кухни, и чего-то еще.
-Вы что там, умерли? – голос матери уже громкий, прогоняющий останки сна.
-Вставайте уже!
Это нам с братом. Брат младше на два года и еще не проснулся. В углу слышно его посапывание.
-Ну, давайте, вставайте снедать. – Бульбачка уже остыла.
-Забыли, Кириллович приедет сегодня. – Работы невпроворот. Да и поможете.
Точно, вчера отец ездил в соседнюю деревню договариваться с нашим дальним родственником, чтобы тот убил кабанчика. Сам не мог.
-Не поднималась рука, - как он говорил. Более того мальчик сам видел, как отец прибегал в дом, когда во дворе раздавались истошные крики лишаемого жизни поросенка.
 Вид его в таких случаях был растерянный и виноватый. Как же будет сегодня?
Мальчик спустил ноги на остывший за ночь пол, потянувшись всем телом, быстро оделся и, сунув ноги в отсыревшие галоши, выскользнул во двор.
Там все было уже готово к ожидаемому мероприятию.
Пара чистых досок, подпирали стену сарая. Красный, с ржавыми проплешинами, газовый баллон, паяльная лампа, немного соломы.
Из темного закутка слышалось голодное повизгивание кабанчика.
-Люся! – А ты воду поставила греть? – отец в замызганной фуфайке, в видавшей виды шапке ушанке из кролика, с вечно опущенными ушами, оперся на заборчик, разделяющий двор на две части.
-Ну, конечно, ждала, пока ты вспомнишь, - ворчит мать. – Где твой «кураненок», день короткий, когда что делать?
«Кураненок» – это кличка у Кирилловича. Откуда и почему появилась, неизвестно, но всегда мы с братом смеялись:
-Кураненок, Кураненок!
Невозможно было соотнести маленького желтенького цыпленка с коренастым, лысеющим мужчиной.
-Иди в хату! – бегаешь разутый, раздетый – кричит мать. Это мне.
-Поешь, а то потом будет некогда.
В доме тепло, от печи исходит специфический дух, тенет дымком, чем-то съедобным. На столе, еще горячая, вареная картошка, темно-зеленые соленые огурцы, трехлитровая банка молока. Чашки уже налиты.
-Еште – говорит мать нам с братом, - сейчас еще блинчики будут. И мы с ним поглощаем завтрак, прислушиваясь, к разговору во дворе. Судя по глухим ударам копыт лошади, и громкому, резкому голосу, Кириллович наконец-таки приехал.
Через минуту, дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился он.
-День добрый, Ивановна! – ты все копошишься и копошишься. Вот, уже, наготовила…
-Ты, Кириллович, сам уже, небось, притоптался за утро? - мать поставила на стол бутылку вина. – Иди, вот погрейся с дороги.
- Не, не буду! – я, что, пить к вам приехал, Кириллович начинает пятиться к выходу, делая вид, что уходит. Но мать, зная его, как облупленного, не поддается на такое притворство.
-Садись, Кириллович, и не дури головы!
Такая игра, традиционна, она беззлобна и недолговечна.
-Я что, Ивановна, один я не буду, он делает вид, что не сдается.
-Ну, где там, батька – кидает в мою сторону мать – где он там ходит!
Вскоре, они выходят во двор, слегка покрасневшие от выпитого вина, спорят. Слышно, как Кириллович подтрунивает над отцом по поводу его боязни убоя кабанчика.
Тот злится, оправдывается.
-Ну, ладно, иди, выпускай уже, - Кириллович деловито потирает руки, по-хозяйски располагаясь посредине двора.
-Давай, Юрик, инструмент!
Я несу старый, австрийский штык-нож в металлических проржавевших ножнах, найденный, когда то, во время или после войны на железной дороге моим дедом, работавшим там стрелочником. Каким-то чудом он сохранился до сих пор. Вынув клинок, Кириллович, потрогав лезвие, остался удовлетворен.
-Ну, что, держать будешь? – это мне.
Я молчу.
-Ну ладно, ладно!  - он смеется.
-Поможете с батькой только повалить, а там я сам справлюсь.
Кабанчик резво выкатывается из сарая, но очевидно, заподозрив неладное, сначала останавливается, поведя пятаком из стороны в сторону и не то, хрюкнув, не то, взвизгнув, мчится обратно.
-А, не хочет! – Кириллович, отложив нож, держит теперь веревку. – Давайте, как только завалим, помогите его связать. – Здоровый, черт!
Наконец, кое-как повалив кабанчика набок, общими усилиями связали ему ноги, и Кириллович скомандовал:
-Ну, теперь можете быть свободны!
Через некоторое время мальчик услышал душераздирающий визг, он взвился до невыносимой ноты, но вдруг резко оборвался. Последовала возня, громыхнули двери, натужно зазвенев щеколдой.
Через окно было видно, как отец нес ведро для сбора крови. Веревка на ногах была перерезана, и теперь они торчали в стороны вверх, словно прося о помощи.
Мальчик больше не смотрел, он знал, что будет дальше. Будут смолить, а затем разделывать тушу, по-деловому, сосредоточено…

Сенокос

Тук-тук-тук, динь, тук-тук, динь, динь. На улице еще прозрачные, наполненные полудремой предрассветные сумерки. По низинам, тягучими, длинными размазанными полосами завис, июньский туман. Где-то там, слышится голос никогда невиданной птицы, крумкача, в болотной осоке сонно урчат лягушки. Доносятся другие, таинственные звуки, они, как эхо уходящей ночи. Другой мир, рождается, проступает, пока еле-еле заметными розоватыми красками на верхушках деревьев. Еще немного, и кажется, вспыхнет, заискрится, словно украшенный драгоценными камнями, заговорит на всех, самых диковинных языках, но…
Это немного позже, а пока над всем этим скрытым до времени великолепием, разносится, то слегка глуховатый, то с явно выраженным металлическим оттенком, перекрывающий все звук, тук-тук, тук-тук, тук-тук. Он, то прерывается ненадолго, то с новой, удвоенной частой, сыплется переливной дробью, наполняя пространство ритмом победителя.
Так начинается июнь. Его голос – это звон отбиваемых кос, его запах – это аромат высушенного сена. Это, уже не майское застенчивое облачение природы и не июльская зрелость, незаметно переходящая в осеннее развоплощение -  это нечто, существующее на грани, эфемерное, словно сон, еще немного, и оно растворяется, переходит в другое, более устойчивое состояние, изменяется, чтобы, сделав круг, вернуться опять. 
 Ну вот! Косы отклепаны – это главное. Нет большего удовольствия, чем косить остро отточенной косой.
-Воду взяли? - переспрашивает в очередной раз отец.
-Да, вроде все – говорю я.
Мы с братом складываем разобранные косы в коляску мотоцикла. Туда же, сумку с ссобойкой. В ней хлеб, зеленый лук, вода, сало, и еще что-то завернутое в бумагу, засунутое напоследок матерью. Подозреваю – это мне.
Вот уже, который год я не ем ни мяса, ни сала. Сначала родители восприняли такую новость, как недоразумение, шутку, затем все переросло в трагедию, вспыхивающую периодически скандалом.
-Какой же ты мужик, что не хочешь, есть мясо! – кричит иногда отец, – как ешь, так и работаешь!
Но работать, нас с братом приучили с детства, и мне кажется, что проблемы такой не существует.
Наконец, все готово, и мы отправляемся в путь. До сенокоса недалеко, километров восемь. Прохладный, напитанный влагой, поток воздуха, разбавленный выхлопом из мотоцикла, заставляет съежиться, спрятаться за спину брата. Он за рулем. Но лучше всего в коляске, там теплее, комфортнее, можно расслабиться и наслаждаться движением.
Заготавливаем мы сено на запущенном огороде двоюродной сестры отца. Это огромный, соток в пятьдесят, участок, полностью заросший травой. Еще сохранились признаки, когда-то культурной обработки, то тут, то там можно наткнуться на одичавшую клубнику, кусты малинника, оккупировали южную сторону сарая, став, вместе с многочисленными сливами непролазной чащей. Небольшой старый сад, ощетинился, торчащими, иногда до самой земли сухими ветками.
С улицы, дом окружали все те же сливы, сирень, вытеснившая из палисадника перед окнами, цветы. Двор зарос высокой травой, гигантскими, в человеческий рост, лопухам. Провалившаяся крыша сарая, облупившаяся краска – все это несло на себе некий оттенок разложения, упадка и вместе с тем, какой-то первобытности, постепенно захватывающей, нивелирующей, когда-то созданное, окультуренное человеческой рукой. 
И мне нравилось это второе. Это был образ природы, залечивающей раны, нанесенные ей человеком.
Ну, вот мы и на месте. Трава густая, высокая, обильно пропитанная влагой. Тяжелым плотным покосом ложится под взмахами косцов. Впереди отец, торит первый ряд, за ним брат. Я замыкаю. Звенит коса, сбивая мириады капелек росы, превращая их в пыль, сыплются лепестки цветов, семян. Вжик-вжик, вжик. Иногда останавливаемся, правим бруском косы. Динь-динь, динь-динь, звучит музыка сенокоса…
Звенят потревоженные комары, затихают, словно прислушиваясь, кузнечики, а солнце поднимается все выше и выше, пригревая взмокшие спины. В чистом утреннем небе, пропитанном солнечным светом, кувыркается жаворонок, исполняя гимн солнцу и новому дню…



Глава 4

Ее изуродованные ревматизмом и тяжелой работой пальцы, словно пытаясь удержаться за периодически ускользающее бытие, торопливо и нервно перебирали влажную, скомканную простыню. Дыхание тяжелое, прерывистое, хрипы то булькающие, то вдруг переходящие в жалобный стон, с какой-то запрограммированной последовательностью вырывались из ее полуоткрытого рта.
Левая, парализованная рука, неестественно вывернутая, покоилась возле стенки и казалась совершенно лишним предметом, поражая своей  безжизненностью.
Грудь, то сотрясалась, то вдруг затихала, и тогда казалось, что все кончено. Но, жизнь еще оставалась в этом полуразрушенном теле, и оно хрипело, свистело, словно моля о помощи, словно...
Неожиданно ее глаза открылись и она, не совсем понимающим, блуждающим взглядом посмотрела на него, потом куда-то за его спину. Короткий вдох-выдох, хрип, вдох-выдох, хрип.
-Мам, тебе плохо? Может воды?
Он дернулся, было к недавно налитой чашке с водой, но она отрицательно покачала головой.
-Что у тебя болит? Мама! А Мам!
-Ничего, - ее пересохшие, потрескавшиеся губы шевелись, как будто, хотели сказать гораздо больше. Но, хриплый, и чужой голос был непослушен, язык косноязычен и она замолчала, глядя в потолок.
Он присел на краешек кровати и взял ее руку в свою. Когда-то полная, теперь рука была сморщенная, усеянная коричневыми крапинками, слегка влажная и совершенно безразличная. Он слегка сжал ее пальцы, но в ответ ничего, и только ее взгляд, он остановился на нем, но не было в этом взгляде прежней любви и участия, отстраненный и усталый.  Сердце его сжалось и казалось закровоточило от осознания неизбежности, невозможности вернуть ушедшее. Он потер ее ладонь и встал.
Комнатка была тесной, пропитана запахом лекарств. На столе стояла чашка с водой, такая, с закручивающейся крышкой, с носиком, через который можно было пить. Посуда для младенцев и для немощных. Громоздились коробочки из-под таблеток. Старая клеенка была забрызгана зеленкой. Он смотрел в окно, где в последних лучах заходящего солнца, отбрасывал длинные, прихотливые тени старый сад, где среди заматеревшей августовской листвы горели на солнце красные, сочные яблоки.
Вечерело. И вместе с гаснущим светом, приходило состояние безысходности, словно кто-то невидимый исподволь накинул удавку и душит, душит...

___________________

Июльское солнце стоит высоко в зените. Пахнет пылью, нагретыми бревнами деревенских изб, цветущими где- то недалеко липами, дегтем, чем-то еще, еле уловимым.
 Дорога на улице изрезана деревянными колесами телег, песок горячий, пышет от него жаром, словно от жаровни. Жарко. Короткие тени от деревьев совсем не дают укрытия и не несут прохлады. Воздух неподвижен, и лишь присмотревшись можно увидеть, как вскипает, колышется его эфемерное тело над поверхностью земли.
Где-то там, за развилкой улиц слышны приглушенные голоса, раздается детский смех. Людей на улице не видно, кажется, что полуденное солнце затормозило течение жизни, подчинило своей власти все, и гусей, спрятавшихся под тенью плетня, и кошку, растянувшуюся в малиннике, и даже мухи и всякие там букашки, кажется, стали ленивыми и неповоротливыми. У соседей, напротив, на самом солнцепеке, стоит, понурив голову, меланхолично помахивая хвостом, лошадь. Иногда она поднимает ее, фыркает, словно жалуясь на нерадивость хозяина.
Но вот, где-то далеко послышался звук, диссонирующий с этой идиллией. Заурчало у околицы, сопровождаемое лаем собак, урчание все ближе и ближе.
Вскоре из-за поворота появился небольшой кортеж из черной блестящей легковой машины и пары, серых от пыли и, словно выгоревших от солнца мотоциклистов. Слегка покачиваясь, похожая на большого навозного жука, подымая клубы едкой пыли, машина повернула на улицу, и спустя мгновение остановилась возле колодца, расположенного посреди улицы.
Два любопытных глаза, с нескрываемым любопытством следили за происходящим.
Маленькая, босоногая девочка, слегка кучерявая, загорелая до черноты с круглым задорным личиком, с удивлением и некоторым страхом выглядывала из-за невысокого забора, страх и любопытство было на ее курносом личике.
Солдаты, помогая друг другу, несколько неуклюже управляясь с «журавлем» стали наполнять фляги и канистры водой. Был слышен их непонятный и несколько гортанный говор. Дверцы машины открылись, и из них вылезли два немецких офицера в черных, расстегнутых мундирах, из-под которых, виднелись белоснежные, накрахмаленные рубашки.
Непроизвольно потягиваясь и разминая ноги, они закурили, спрятавшись от солнца в тени развесистого, лопушистого клена, присев на корягу, давно вросшую в землю под покосившимся плетнем. Потянуло сигаретным дымом, несколько резковатым запахом мужского одеколона.
Через минуту, сначала несмело, но затем, побежденные  детским любопытством, машину и мотоциклы окружили неизвестно откуда взявшиеся дети. Они перешептывались, хихикали, меньшие, прячась за спинами старших, все ближе и ближе подступали к невиданной ими раньше технике. Все, что они встречали, это добитая колхозная «полуторка», да несколько тракторов с большими железными колесами, а тут...
               
Девочка тоже была уже на улице. Она даже не побоялась потрогать гладкую вороненую поверхность лимузина, оставив на покрытой пылью поверхности след от своих маленьких пальчиков.
Неожиданно ее любопытный взгляд встретился со взглядом одного из офицеров. Светловолосый и стройный с приветливыми, правильными чертами лица, он вдруг улыбнулся и поманил ее к себе.
Девочка сначала потупилась, но затем, несмело приблизилась к нему, и он, достав из внутреннего кармана, протянул ей завернутую в красочную бумажную обвертку продолговатую конфету. И она, зажав в кулачке неожиданный подарок, вся вспыхнув, бросилась бежать домой. А сзади раздался добродушный раскатистый смех.
Уже забежав во двор, девочка, срывающимся от волнения и радости голосом, показывая матери подарок сказала:
-Мама! Мне немец подарил, вот!
-Мама! У них нет рогов...

__________________________

Большая трещина в потолке, словно река, изображенная на карте, причудливо изгибается, виляет из стороны в сторону, словно кровеносный сосуд, пульсирует под натянутой кожей, вдруг превращается в змею. Та злобно шипит, расправляет капюшон и вот она уже кобра с горящими, как угли красными глазами. Шипение ее зловещее, пугающее. А чье это там за печной трубой лицо? Нет, это даже не лицо, это страшная морда получеловека полу-зверя.
Он скалится, покрытый густой жесткой шерстью, но как не вяжутся, как не идут ему, эти маленькие, непропорциональные ножки. Его зловонное, горячее дыхание все ближе. Ужас сковывает ее, сознание меркнет, проваливаясь, куда-то вниз, в бездонную, всепожирающую пропасть.
_________________________

-Господи! Когда же закончиться эта ночь? В доме кромешная темень.
Все растворилось, лишилось материальности. Пространство, длина, ширина, высота, все это потеряло смысл, словно их никогда и не было. Только запахи обладают реальностью. Смесь кислых щей, овчины, угарный дух рано закрытой печи и духота, от которой некуда деться, да монотонно щелкающие настенные часы. Вот все признаки окружающего мира.
Но что это!
На улице послышалось лошадиное ржание. Глухой стук копыт, а через мгновение небольшое окошко зазвенело от нетерпеливых ударов.
-Эй, хозяин! Открывай! Открывай, ё-ть!
Девочка сжалась комочком, с головой спрятавшись под старым тулупом.
Отец, чертыхаясь, слез с печи, отчаянно пытаясь найти спички. Наконец это ему удалось и с зажженной керосинкой, в колышущихся отблесках пламени, с напряженным красным лицом вышел в веранду. Загремела щеколда и девочка услышала длинный отборный мат незнакомца и оправдывающийся голос отца.
-Божачки! Что же это такое? – мать тоже встала и зажгла свечу.
Дверь распахнулась настежь и вместе с отцом в дом ввалились еще трое человек.
-Давай жрать, хозяйка!
-Самогонку давай?
Поставив карабины в угол, они по-хозяйски расположились за столом.
-Ну, что Иван, немцам служишь? А раз служишь, значит должен искупить свою вину.
-Кровью – захихикал тщедушный, неопределенного возраста тип.
Мать охнула и перекрестилась.
-Да что же это вы такое говорите.
-Молчи старуха, мы пошутили. Давай накрывай на стол быстрей.
Бородатый, но видно еще молодой мужик зыркнул из- за нахмуренных бровей на отца, и тут же отвел взгляд.
-А ты, Максимов сын? – узнал его тот.
-Ну, Максимов, и что из того?
-Тебя же в армию забрали по весне.
-Когда это было? Теперь мы сами по себе. Партизаны.
-Партизаны? – отец налил стаканы и они, не отрываясь, выпили. Мать нарезала сала, положила краюху хлеба, лук.
Закусывали молча.
-Ну, наливай!
После второй, лица у них раскраснелись, голоса стали громче.
-А сало у тебя отменное прогундосил тщедушный. Еще есть?
-Сейчас, отец направился было в веранду. Сейчас принесу.
-Стоять! Ты не понял, мы все сало забираем. Или ты против? Ты должен помогать Красной Армии – до этого молчавший и сосредоточенно жующий мужик стукнул по столу кулаком. Его мясистое лицо побагровело от выпитого.
Отец застыл в проеме открытых дверей. Девочка окаменела под отцовым тулупом. Сердце ее билось, готовое вырваться из груди. Холодный, мерзкий страх сковал все ее существо.
Эй! Сивый! – и ты тоже, обратился он к Максимову Виктору, закругляемся.
-Давай, что у тебя есть съедобного. А еще нам нужна одежда.
-Ну как же так, стал было протестовать отец, - немцы были на той неделе, позабирали и курей и..., но мясистый, вдруг схватил карабин и уткнул стволом в подбородок отца, прошипел:
Немцам все отдал! Немцам помогаешь! Сейчас отольем тебе пулю и твоим выбл..кам!

________________________________

... ам, ам, мам! Ты слышишь меня, мама?  Сквозь пелену бреда, она чувствует чье-то прикосновение. Чьи-то пальцы еле касаются ее разгоряченного лба, размазывая капельки холодного пота. Она с трудом разрывает слипшиеся веки, но сразу ничего не видит, кроме серой колышущей пелены.
-Кто это – хрипло шепчет она, удивляясь так неожиданно наступившей ясности в голове.
-Юра, ты?
Он садится на краешек кровати, и она видит его, рано поседевшего, с копной длинных спутанных на лбу волос. В ее проясненном сознании, вдруг отчетливо возникает весь ужас положения. Она понимает вдруг, что случилось именно то, чего она боялась в последнее время, то, что задвигала в самые отдаленные уголки сознания. Это ее теперешнее состояние хуже смерти.  Сколько же времени она обездвижена?
-Сколько... – она умолкает на полуслове.
-Господи! Когда же ты заберешь меня? Чтобы сыновья, вот так... они что же смотрят за мной? Боже! Ну не должно так быть... Как стыдно...
Она мучительно пытается вспомнить, тот момент, когда это произошло, но нет, везде, словно забор, преграждает путь ее мысленным поползновениям, только до определенной точки.
Это ощущение ватного тела и голос. Знакомый голос, да, она теперь знает - это был голос Юры:
-Надо звонить в «скорую», быстрей – это похоже на инсульт.
Потом резкий вкус пустырника, потом... Что было потом? Но больше она не смогла ничего вспомнить и вдруг безразлично подумала, что все это теперь неважно, и теперь одиночество ее удел.
Не может же она, в конце концов, сказать, все, что наболело, своему сыну, поведать свои страхи и разочарования, радости. Как же мало в ее жизни было радостей. Работа, дом, снова работа. Дома, хозяйство - корова, свиньи, гуси...
На все нет времени, бег, словно заведенная, с раннего утра и до позднего вечера. Как же быстро все прошло, словно ничего и не было, или... было вчера. Прожила, словно в глек пёрнула. И теперь, ей нечего сказать сыну, нечего. Обидно...
Голыми пришли, голыми и уходим, ничто не держит.
Она закрыла глаза, вдруг поняв, как устала, а он, с тоской смотрел, как маленькая слезинка выкатилась из ее чуть дрожащего века, и, преодолевая мелкую сетку морщинок, вдруг скатилась на подушку, оставив там совсем ненадолго темное мокрое пятнышко.

Календарь

Я смотрю на лежащий передо мной маленький отрывной календарь. На обложке семья в горнолыжном снаряжении, он и она. Он держит на руках двух маленьких карапузов. Они тоже, несмотря на свой возраст, одеты в модные теплые курточки, их глаза закрывают зеркальные хайтековские очки. Оба гордо смотрят на меня, явно гордясь своим привилегированным положением. Да, горы, солнце зима, новый 2010 год.
Уже не помню, когда мама начала что-то писать в таких вот календарях. Раньше их покупали ежегодно, и каждый день отмечался одним оторванным листком. Хотя и не всегда. Как правило, забывали это делать регулярно, и потом приходилось отрывать целую стопку, и она сгорала, даже не прочитанная с обратной стороны.
Календари были тематические и в зависимости от этого, каждый мог узнать для себя что-нибудь интересное.
Но потом, когда мама ушла на пенсию, она стала записывать то одно, то другое. Важное и не очень. Погоду, например, какие-то события, казалось бы, незначительные, но для нее, возможно, имеющие какую-то ценность.
Листочки больше не отрывались, а аккуратно подкладывались под широкую потертую резинку.
Медленно перекладывая порыжевшие листочки, я упорно пытаюсь найти тот миг, ту границу, когда все началось. Когда время, словно метроном начало отбивать тот последний отрезок бытия. Мерно и неотвратимо, лишая радости жизни. Вот оно. Это еще не конец, но до нашего слуха доносятся уже душераздирающие, словно танцующие в забытьи, переливы. Слышите! Вы слышите, как звучит эта музыка неба! Реквием несчастной душе, заблудившейся в этом сумеречном материальном мире. 
_______________________

2 апреля

До + 140С. Без осадков. Пасмурно. С прояснениями.
Спекла Пасху.

3 апреля

Хмуро весь день, моросящий дождь. Грязь непролазная и слякоть. Спекла пиццу.

4 апреля

День пасмурный с прояснениями. Но не яркое солнце. Без осадков, но прохладно.
Были внучата и их родители.

5 апреля

В основном день пасмурный, прояснения были, но «тьмяные». Солнце не ласковое. Без осадков.

6 апреля

До + 130С. Небольшой ветер ю-з. Пасмурно с прояснениями и без осадков.

7 апреля

До + 130С. Пасмурно с прояснениями и без осадков. Перебрала весь семенной картофель. Лежит в веранде.

8 апреля

До + 130С. Пасмурно и были редкие прояснения. Ласкового солнца нет. Зима холодная и весна не лучшая.

9 апреля

До + 140С. Небольшой ветерок ю-з, ю-в, солнышко и без осадков. (516200, 217700).

10 апреля

До + 150С. Ясно и без осадков.

11 апреля

Пасмурно с прояснениями. Временами ветер (найдет туча) без осадков до + 140С.

12 апреля

До + 150С. Ясно, без осадков. Была на кладбище у родителей.

13 апреля

До + 150С. Солнечно. Без осадков. Посидела на дворе не одевшись на солнце.

14 апреля

До + 150С. Ясно, осадков нет. Земля подсохнет.

15 апреля

До + 150С. Ясно и без осадков.

16 апреля

До + 130С. Ясно было и тускло, даже дождик накрапывал. Ветер поменял направление с южного на с-з. Холодает.

17 апреля

До + 100С. Пасмурно. Дождь весь день. В хате холодно и неуютно. Поставила тесто, не хочет подходить.

18 апреля

До + 130С. Было пасмурно до обеда, а потом солнечно, без осадков. Ветер временами порывистый.

19 апреля

До + 150С. Ясно, ветрено. Убрала палисадник во дворе.

20 апреля

До + 130С. Пасмурно, небольшой моросящий дождь. Поставили полный баллон. Запаса нет. Заказала газ.

21 апреля

До + 130С. Пасмурно с прояснениями. Вокруг ходят тучи, но у нас осадков нет.

22 апреля

(33140) газ привезли. Похолодало. Утром + 50С. Пасмурно с прояснениями. Временами дождь.

23 апреля

До + 100С. Солнце мутное. Сильный порывистый ю-в ветер. Очень холодный. Примечание: посеять капусту на рассаду. Отставить! Холодно. Руки даже мерзнут.

24 апреля

До + 100С. Пасмурно с прояснениями. Очень прохладно, ветрено. Не ласково. Что за весна?
Здоровье мое никакое. Одышка, суставы. Хоть не живи.

25 апреля

До + 120С. Ясно. Сильный порывистый ветер. Выборы в местные советы.

26 апреля

До + 150С. Ясно, ветрено и без осадков. Подрыхлила чеснок. Посеяла капусту на рассаду.

27 апреля

До + 130С. Ясно, ветрено и без осадков. Ветер холодный. Высадила георгины и гладиолусы, но земля холодная.

28 апреля

До + 130С. Пасмурно весь день, временами небольшой мелкий дождь. Прохладно. Болят ноги. Сидела в хате весь день.

29 апреля

До + 130С. Пасмурно, редкие прояснения и без осадков.

30 апреля

До + 150С. Ясно, но не слишком и без осадков. Потеплело.

1 мая

До + 180С. Ясно, без осадков, а ветер холодный.


2 мая

До + 180С. Ясно, тепло и без осадков. Цветут сливы.

3 мая

До + 180С. Ходят тучи, но осадки небольшие были ночью и утром, а днем не было. Лежу в кровати и слушаю свои болезни.

4 мая

До + 150С. Пасмурно, временами осадки, небольшой мелкий дождь (грибной). Огород зарос, страшно глянуть. А мои болезни меня любят и не уходят.

5 мая

Абрикос отцвел. Первые трели соловья! Это восхитительно!!!! Пасмурно с прояснениями. Временами порывистый ветер, но без осадков.

6 мая

До + 230С. Пасмурно с прояснениями. С утра моросящий дождь. Днем без осадков. Сидела в хате весь день. Болят колени.

7 мая

До + 260С. Ясно весь день, но несколько раз хмурилось небо, бесился ю-в ветер и выпадало несколько капель дождя. Посеяла редис.

(516200, 221740)

8 мая

До + 250С. Временами порывистый ветер и небольшой дождик. А вообще-то – солнечно.

9 мая

До + 200С. Вокруг тучи, гром; у нас временами шквалистый ветер, а дождь совсем маленький и кратковременный. Потом опять солнечно. В огороде навоз разбросан.

10 мая

До + 200С. И солнечно и пасмурно, но осадков не было. Ветрено и был гром. Посадили картофель.

11 мая

Пасмурно, временами небольшой дождь до + 180С. Перебрала картофель под полом.

12 мая

До + 180С. Ночью гроза, ветер, дождь. Днем пасмурно, но были и прояснения и пока без осадков.

13 мая

До + 200С. Солнечно. К обеду гремело и капал небольшой дождь. Наконец посадила лук.

14 мая

До + 200С. Пасмурно с прояснениями. Небольшой дождь. «Гнус» заел. Здоровья нет. Сижу в хате.

15 мая

До + 200С. Пасмурно с прояснениями. Временами небольшой дождь. «Гнус» заел.

16 мая

До + 200С. Пасмурно с прояснениями. Ходят тучи с обеда вокруг, гремит, но дождя пока нет. 15-00 дня. А вот и дождь. Юра посеял морковь и столовую свеклу.

17 мая

До + 200С. Ясно весь день, ветрено. Осадков нет. Сейчас 15-00 дня.

18 мая

До + 200С. Пасмурно, дождь, прояснения редкие. Сидела в хате весь день. Нет здоровья.

19 мая

До + 200С. Пасмурно с прояснениями. После 17-00 – гроза, ливень.

20 мая

До + 230С. Ветрено, но без осадков. Посадила тыкву и посеяла огурцы.

21 мая

До + 200С. Ясно, ветрено и без осадков. Посадила капусту.

22 мая

Николай Весенний
Солнечно и без осадков

23 мая

До + 200С. Ясно, без осадков, но на с-з появилась туча.

24 мая

До + 200С. Пасмурно с прояснениями. Ветрено. Вокруг ходят тучи. У нас осадков нет. Пошел дождь после 15-00 дня, мелкий и холодный.

25 мая

До + 170С. Дождь, были и прояснения. Очень плохое мое самочувствие! Высокое давление, болит голова, и ноги (колени) – не могу двигаться.

26 мая

До + 160С. Сильный порывистый ю-з ветер. Были прояснения, но без осадков. День холодный. Здоровье мое совсем никудышное. Я ослабла совсем от боли.

27 мая

До + 160С. Ясно, ветрено и без осадков. Сижу в хате, очень плохо со здоровьем. Никаких проблесков и надежды.

28 мая

До + 200С. Ясно, тихо и без осадков. Но мне все не мило. Ходить не могу, болят колени. Сижу в хате и смотрю на природу через стекло.

29 мая

До + 200С. Ясно, мошкара весь день, а под вечер небольшой дождь. Даже гром гремит. Витя «поехав» в ...

30 мая

Витя приехал в 8-00 утра. До + 220С. Ясно весь день и без осадков. Лежу весь день, боли страшные.

31 мая

До + 220С. Ясно, были и тучи, выпадал днем два раза дождь небольшой. Мошкара, комары. Ветер ю-в, а стал – западный холодный после 18-00.

1 июня

Здоровье мое плохое, а ноги ходить не хотят. До + 200С. Осадков не было. Пасмурные моменты сопровождались прояснениями. Международный день защиты детей.

2 июня

До + 300С. Ясно весь день и без осадков. Здоровье мое плохое. Умереть бы скоропостижно, чтобы не мешать.

3 июня

До + 280С. Ясно весь день и без осадков. Но тучи вокруг ходят. Здоровье мое плохое.

4 июня

После 19-00 – дождь. До + 220С. Ясно, ветрено. 16.00 осадков пока нет, но тучи ходят темные вокруг. Здоровье мое ерундовое, но в хате убралась за день с большего.

5 июня

До + 220С. Ясно весь день, ветрено и без осадков.

6 июня

 До + 230С. Ясно весь день и без осадков. Здоровье мое ерундовое. Гляжу в огород, а сорняки «прут». Надеяться не на кого.

7 июня

 До + 250С. Ясно весь день. Жарко. Занималась прополкой с большим трудом, но сдвиги есть. Здоровье мое подводит.

8 июня

 До + 270С. Ясно и без осадков, к обеду ветрено. Мошкара. Ковырялась в огороде. А здоровье шалит, самым серьезным образом.

9 июня

 До + 270С. Ясно, без осадков, жарко. Просидела в хате целый день. Здоровье мое плохое. Совсем ноги не ходят, а сердце бьется в ускоренном ритме.

10 июня

 До + 270С. Ясно, без осадков. Сижу в хате, что-то делаю по хозяйству. Здоровье плохое, слабость. Хочется спать и ноги не держат.

11 июня

 До + 300С. Ясно, а под вечер прошел дождь и даже гром гремел. Здоровье плохое: отечные ноги, больные колени, нехватка воздуха, высокое АД.

12 июня

 15-00. Ясно, ветер ю-з но пока без осадков t0 больше + 300С. Здоровье мое плохое – отеки ног сильные, болят колени, нехватка воздуха. Сердцебиение. Не хочется ничем заниматься. Радости к жизни нет.

13 июня

Утро АД 156/109/104, вечер 151/103/106. Ясно, ветрено и без осадков до + 280С. Окучили картофель, обработали против жука.

14 июня

 Утро АД 164/114/97, вечер 156/105/122. День солнечный и без осадков. 19-00  - тучи вокруг, но дождя пока нет.

15 июня

Утро 153/107/98, вечер...

Под вечер у мамы случился инсульт. Увезли в больницу.

Это предпоследняя запись в календаре, сделанная рукой брата. А ровно через месяц ее не стало.

14 августа

Ночью, между 10-00 и 1.30 умерла мама
Глава 5

После нескольких недель невыносимой жары, вдруг все поменялось. Все усиливающийся юго-западный ветер принес, наконец, перемены. С самого утра парило. Небо, давно выцветшее от постоянного зноя, без единого облачка, стало набухать, сначала еле заметной, но потом все более усиливающейся облачностью.
Она, приближаясь, стремительно захватывала выжженный небесный простор, приобретая в лучах яркого августовского солнца все большую и большую материальность, пугая своей апокалиптичностью, словно демонстрируя неотвратимость и могущество сил природы.
И вот, когда стемнело, власть поменялась. Бешеные порывы ветра разразились ночным ливнем. Натужно гудел близкий лес. Скрипели, невидимые в темноте стволы деревьев, и лишь, на мгновение выхваченные из кромешной тьмы красноватыми всполохами, они приобретали вдруг бытие, противостоя с отчаянным упорством перед лицом беснующейся  стихии.
Сухой треск близкого грозового разряда разбудил его, жестко и неожиданно. Сердце рвалось наружу большими равномерными толчками, словно пытаясь вырваться наружу.
Он сел на кровати, поставив ноги на холодный деревянный пол, уставившись перед собой в периодически вспыхивающую фосфором кромешную темноту. Мысли его бежали по лабиринту, путались, толкались, не находя ответа.
----------------------------------------
Сон был настолько реален, что и не был похож на сон, он мог бы поспорить с этой грозой и этим хлещущим по стеклам дождем, этой обволакивающей темнотой, этой...

Там тоже была гроза, но стремительная, изящная, словно порхающая по небу нимфа. Неожиданно начавшись,  она, под легкий аккомпанемент грома пронеслась над землей, пролившись теплым, ласковым дождем, сверкающие, крупные капли которого, как диковинные бриллианты невиданной красоты, одаривали с невиданной щедростью и зеленые листочки, и траву,  и дом с красной крышей, стоящий на холме под развесистой старой липой, лес, потянутый легкой влажной дымкой. Все сверкало, и переливалось в лучах солнца, так и не побежденного весенней грозой.
Он был художником, и смотрел на весь этот перфоманс с широко открытыми глазами, пытаясь запомнить краски, звуки, наслаждаясь прозрачным, насыщенным озоном, промытым от пыли воздухом. Гармония была разлита во всем, как в законченном, самодостаточном произведении Великого Мастера, где нет ничего лишнего, ничего диссонирующего.
 Фиолет неба и светло-зеленая зелень, красная мокрая крыша, голубоватые ставни, залитые солнцем окна, обрамленные белами рамами, и над всем этим великолепием роскошная двухэтажная радуга. И еще много всего, для описания чего просто не было ни слов, ни понятий, ничего.
Он звонко, по-детски рассмеялся, сердце его наполнилось каким-то благовейным восторгом, восхищением, он словно одна из этих дождинок, легкое дуновение ветерка – это солнце, эта радуга, а древняя и вечно юная блистательная, несравненная апсара, любовно касается его своими прозрачными одеждами. В шепоте падающих капель, был слышен ее озорной, зовущий смех, и он с ликованием, захватившим все его существо, чувствуя непередаваемое родство со стихией, широко расставив руки, побежал, не разбирая дороги, по лужам, мокрой траве, навстречу блистающему, недосягаемому солнцу.
-Люблю-ю-ю!
Вместе с ним двигалось солнце, лес, он слышал жужжание пчел, он видел ласточек, пикирующих в высоком, безупречно прозрачном, влажном небе. Его душа, очарованная происходящим, казалось, покинула его, и парила где-то рядом, опережая на шаг, может быть полшага это размахивающее руками, бренное тело. И время перестало существовать, оно стало абсолютным настоящим, неисчерпаемым в своем богатстве, своей жизненности, как звук, в котором отражено все бытие, который сам, и причина и бытие.

Когда Боги ходили по Земле

Все в этом мире подвержено дуализму. Зажженный однажды свет дает рождение тьме. Любовь, перетекает в ненависть, а сострадание порождает боль. У каждого своя правда, но истина существует, и она неделима.
На берегу бескрайнего, величественного океана, на скалистом утесе, вознесенном и словно парящем среди аквамаринового простора неба, впившись в каменистый грунт мощными корнями, возвышалось громадное, упирающееся, кажется, в самое небо ветвями, дерево. Его длинные ветви, раскинулись вширь на десятки метров, с одной стороны доходя до края скалы, и нависали над уходящим в самую, казалось бы, преисподнюю ущельем. Восходящие потоки воздуха ласково теребили его густую, почти непробиваемую солнцем крону.
Шелест его темно-зеленых листьев был подобен на тихий, ускользающий от слуха разговор с проносящимся в его ветвях ветром.
-Эта я, Ваю, шепчет, вдруг, запутавшись, в густой шевелюре дерева Бог ветра.
- Ты стоишь на моем пути, откуда бы я ни пришел, всякий раз пытаясь задержать меня. Но я не могу стоять на месте, так как вся моя жизнь – движение, и я не успеваю расслышать твоей просьбы. Что хочешь мне сказать, о, царь деревьев?
Но голос дерева, увы, лишь угасающим эхом, следовал за улетающим в безбрежный простор Богом.
-Я-Я-Я хочу тебе расказа...
Но улетает Ваю и замирают листочки, и ничто больше не тревожит Великана, и забывает он о своей просьбе, до следующей встречи.
Однако существа, живущие в его кроне, у его подножия, в расщелинах заскорузлой, огрубевшей от времени коры, могли бы рассказать нам много интересного, о чем  так безуспешно хотел поведать он Богу воздушной стихии.
Их голоса раздаются отовсюду, нужно только прислушаться. Перебивая друг друга, они рассказывают удивительную историю, происшедшую так давно, что след ее теряется в непреодолимой толще веков.
Давайте же послушаем ее из уст вот этой грустной ореады, нимфы горных ущелий, острых камней и заснеженных вершин. Прислонившись к стволу Гиганта и глядя в бесконечный простор океана, изящная, в своей наготе, с длинными курчавыми волосами апсара расскажет нам древнюю легенду, поразительную по своей философии, волшебную и вдохновляющую своей мудростью.

Грехопадение 2
 
Давным-давно, на этом самом месте пребывал в Великой медитации Мудрец Канду. Все его помыслы, все устремления были направлены на познание Абсолютной Истины. Много сотен, а может и тысяч лет, обвеваемый ветрами, иссушаемый солнцем, общаясь с полубогами, он так преуспел в своей аскезе, что вызвал у них зависть.
-Как же так? Простой человек, а обладает таким же могуществом, как и мы.
И решили тогда Боги испытать его веру, разрушить его могущество, как на небе, так и на земле. Царь апсар Камадева, послал на Землю свою лучшую, прекрасную Апсарас, чтобы прельстить Канду, нарушить его покаяние.
И вот однажды, отдыхая в тени молодого баньянового дерева, задумчиво наблюдая, как мерно, волна за волной накатывается на расположенные у подножия скалы камни прибой, он услышал вдруг мелодичное, божественное пение.
Прекрасный женский голос, чистый как слеза, незамутненный в своей почти детской непосредственности, звучал, словно сами небеса, обрели здесь в этой дикой обители своего посланца. Он повернул голову, туда, где вилась среди скал тропинка, ведущая к горному ручью.
И вот в лучах ослепительного, бьющего прямо в глаза солнца он увидел ее. 
Девушка, непринужденно, легко, словно бабочка несравненной красоты, едва касаясь острых горячих камней своими маленькими, нежными, как у младенца ножками, нет, не бежала, а летела, прямо к его хижине. Длинные золотистые волосы, струились по ее обнаженному, белоснежному телу, вспыхивая изумительными, непередаваемыми краскам. Свет могущественного Бога, казалось, обрел материальность в этом прекрасном облике. Ее чувственный голос и неожиданность появления, так поразили мудреца, что он как завороженный смотрел на нее, лишившись дара речи.
-Здравствуй, Канду! О, Великий Мудрец, неужели ты не узнал меня? Неужели не дашь отдохновения моим ногам? Очень долгим было странствие к тебе о, Мудрейший. Истерлись в кровь мои ноги, ибо камнями острыми усыпан путь к тебе.
И она щебетала, словно экзотическая птичка, говорила и говорила, а он смотрел на нее изумленно, и сердце билось как то не так, незнакомое раньше чувство, овладевало всем его существом, заставляя трепетать в ожидании чего-то совершенно нового, вдруг родившегося в его ошеломленной душе.
-О, Несравненная! – Кем бы ты ни была, но останься здесь хоть на миг. Я хочу любоваться твоей божественной улыбкой, твоими, такими чудными волосами, бесконечно долго слушать твои удивительные истории.
-О, Бесподобная! – останься...
Улыбнулась в ответ Апсара, и обвила своими нежными ручками за шею мудреца, и остановилось для него течение времени, легкий ветерок несмело перебирал их спутавшиеся между собой волосы, и где-то там, внизу, у высоких отвесных скал, убаюкивающе, мерно, шелестел прибой.
День за днем пролетали, и были они, как один миг, бесконечно наполненный блаженством и все возрастающим счастьем. День за днем, год за годом...
И вот однажды, когда они вместе любовались закатом, Апсара сказала:
-О, Канду! О, мой Господин! Разреши мне уйти с рассветом. Я и так долго пользуюсь твоим гостеприимством и твоей благосклонностью. Мой путь должен лежать дальше, он между Небом и Землей.
О смотрел на ее, мягко очерченный, скрадываемый подкрадывающимися сумерками профиль. Глаза его любимой были полны грусти.
-О, нет, дорогая – останься! – его шепот, наполненный мольбой и тревогой, был похож на мантру, обращенную к богам.
-Останься!...
Время, неумолимый свидетель наших желаний, чувств, наших устремлений, всего того, что подвигает нас действовать так или иначе в этом вводящем в заблуждение мире, оно, словно невидимый, но присутствующий всегда и везде свидетель, испытывающий, наказывающий и награждающий нас.
Время проходит и многое, приобретает совершенно новые качества в наших глазах. Иногда, словно пелена, вдруг ниспадает с наших глаз, и мы видим ее, истину, сверкающую как драгоценный камень, изумительную в своем совершенстве. Она всегда свет, добро, и справедливость, высшее благо, и лишь наша ограниченность видит в ней несправедливость и зло. Несовершенство, как диссонанс в гармоничной изумительной симфонии, оно причина теней среди бесконечно разлитого света.
Не всегда понимание истины приносит радость. Она играет с нами, словно с маленькими детьми, ведь мы на границе между ее двумя аспектами, которые являются неотъемлемыми и нашими качествами. Только принятие ее во всей целостности, понимание того, что не существует ничего крове нее, поможет обрести спокойствие и отрешенность от ее вторичных проявлений, обрести, наконец, настоящее счастье.
Время открывает глаза. И вот по прошествии многих и многих лет, когда Прамлоча снова обратилась к Канду:
-Мой Господин! Время мое вышло, и я должна покинуть тебя навсегда. В ответ, она вновь услышала просьбу, остаться.
-Еще солнце не успело скрыться за высокими остроконечными горами, а ты уже уходишь? – сказал он.
-Останься, хотя бы до рассвета, О, Несравненная!
И тогда Апсара сказала:
-О, Канду! О, мой Господин! Много дней, рассветов и закатов мы встретили вместе на этом благословенном берегу.
Много лет прошло с тех пор, как по воле могущественных богов, я нарушила твое благочестие, твою аскезу. Прости меня, мой Господин! За то, что счастье не может быть вечным на этой Земле, и все когда-нибудь заканчивается.
Канду смотрел на прекрасную нимфу и не мог поверить в сказанное. Его чувства были в смятении и его разум отказывался служить ему.
-Как же так! - Прошли сотни лет, а ему, казалось, что прошел всего лишь один день, наполненный блаженством и любовью к прекрасному созданию.
-Она говорит, девятьсот семь лет, шесть месяцев и три дня!
-Господи, за что Господи? – взмолился он.
Это значит, что все его старания были напрасны, его аскеза, так долго практикуемая не принесет ему больше ничего, кроме разочарования и боли. Его высокая цель, служения Всевышнему прервана и теперь только через искупление можно попытаться достичь утраченных высот.
-Сгинь, удались, гнусное скопление обольщений – вскричал он в исступлении. Будь проклят тот день, когда я встретил тебя! О, боги!...
И тогда, испуганная Прамлоча воспарила в бездонную синь неба. Ее глаза были полны слез, и они катились по ее бледным щекам и большими солеными каплями летели вниз, проливаясь изумительным, мистическим дождем.
Пролетая над уходящим за горизонт, бесконечным лесом, от дерева к дереву нимфа высушивала свои глаза об их мягкие, пушистые верхушки.
И было это похоже на обильно выпавшую росу в предвечерних сумерках. А когда на небосклон взошел Сома, он собрал драгоценные капельки в одном месте, и под действием его волшебных живительных лучей, слезы пролитые апсарой стали прекрасной девушкой.
И дал Сома ей имя Мариша.
И сказал Сома: О, дочь Мудреца! Отныне твое потомство будет жить в этом саду иллюзий, под отраженным мной светом Бхагована. И только через него смогут они вернуться назад, искупив в великом труде, через страдания и лишения, то мимолетное желание наслаждения, которое привело к падению в этот мир.
Ореада замолчала. Ее фигурка почти невидимая, в тени гигантского дерева, словно растворилась в окружающем пространстве, в теплых отблесках стремительно севшего за горизонт солнца.
А впрочем, может быть и не было ее вовсе и все, что мы услышали – это только наши фантазии, пробужденные потрясающей красотой, таинственностью и загадочностью окружающей природы, ее неразъяснимой сокровенностью?
Кто знает?

Привязанность

Бабушка

Полуденное солнце высоко над головой. Горячо и сухо во рту. Очень хочется пить. Полевая дорога петляет среди выгоревшей, бесцветной травы, уходя, кажется в бесконечность. Конечно, это только, кажется, потому что до ближайшего поселка не более двух километров, но для меня дорога стала без конца и края. Словно заколдованная лента, она захватила нас с бабушкой и не отпускает. Ее пыльное туловище, живое, порождающее множество феноменов. От дрожащего марева вдалеке до маленьких песчаных вихрей, возникающих неожиданно на пути.
Эти микро-торнадо грациозно и стремительно появляются, словно материализуясь и горячего воздуха и так же исчезают, вдруг, без видимой причины, быстро растворившись в колышущейся дымке.
Сам песок, как старый хитрый лис, который заметает свои следы хвостом, делает наши отпечатки бесформенными, непохожими на себя. Он текуч и похож на своего собрата из песочных часов, вдавленный стопой, превращается тут же в фигурные, причудливые воронки.
Я бреду вслед за бабушкой на этом солнцепеке, то считая шаги, то бездумно, словно зомби, оцепенев от жары и усталости.
-Как же хочется пить!
И я представляю себе наш глубокий колодец, старый потрескавшийся журавель, и старое помятое жестяное ведро, усиленное широкими кованными обручами. Вот я опускаю его глубоко в полумрак старого дубового сруба и когда ведро зачерпнуло воду, отпускаю слегка шест, и оно стремительно поднимается из прохладной сумеречной прохлады.
И вот, наконец вода. Ты жадно пьешь, наклонив ведро и она льется тебе на ноги и своим холодом сводит зубы, и ты из-за этого никак не можешь напиться, то и дело отрываясь и снова и снова припадая к живительной влаге.
-Бабуля, я пить хочу, - голос мой неожиданно хриплый, чужой.
-Бабуля!
Она останавливается, ставит на обочину старую, облезлую сумку, с хлебом, прикрытым газетой и смахнув со лба капельки пота укоризненно смотрит на меня. Ее глаза добрые, щурятся от яркого солнца. Она, вдруг улыбается и говорит:
- Что ни шаг, внучек, то ближе  к дому....

Закладки

Было это в конце прошлого века. Да и тысячелетие новое уже десять лет, как плющит эту землю. Кажется, вчера, но как давно! Для тех, кто родом из двадцатого века, звучит все это одним большим недоразумением.
Столетия заканчиваются, начинаются новые. Как все глобально! А жизнь наша, как ручеек, бежит себе и бежит, огибает камушки, копает овражки. Не быстро и не медленно, без остановки… Вот оно, Будущее, о котором гадали на пороге нового века, такое загадочное, желанное, полное надежд… такое будничное, изъеденное бытом Сегодня. Бегут по улицам вместо «Жигулей», «Москвичей» «Оппели» и «Фольксвагены», «Мерседесы» и «Рено», скучают под пластиковыми колпаками редкие телефоны-автоматы, побежденные своими младшими братьями, «мобилами», звучит другая музыка…
Обновится все это через десяток другой лет, обрастет новой мишурой, с другими игрушками будут играть, снисходительно улыбаться, вспоминая нынешнее время, счастливые в своем неведении, ослепшие от гордыни.
Бежит ручеек, и нет в этом мире ничего нового, суета, да и только. 
Но вернемся в начало, именно в начало. Ведь нет в нашем сознании ни прошлого, ни будущего, а только настоящее в виде этакой движущейся точки. Скользим над поверхностью океана-жизни, разворачивается перед нами горизонт, убегает сзади, пенятся волны-барашки, ни раз не повторяя своей формы. Ходим по-кругу, ходим, и не замечаем этого.
Суета-сует…

Начало

Никто не помнит своего начала. Зато потом, когда точка стала на линию и начала свое движение начинается «кино». Сначала оно блещет новизной, яркими красками, эмоциями «через край», потом все это постепенно притупляется, и мы уже не замечаем красоты станций по-ходу движущегося поезда, только мелькание, мелькание…
Но «кино» остается с нами.
Морозный солнечный день. Небо, разлитый кем-то  ультрамарин, снег, разъедающий глаза своим нестерпимым блеском. Скрип шагов деда, скрип полозьев санок. Ничего не вижу через маленькие щелочки глаз, слезящиеся от солнца и холода. Только высокие борта снега справа и слева. Укутан в одеяло, хочется освободиться и бежать, но нельзя. Движение поступательное, укачивающее, струйка пара из заиндевевших ноздрей. Вспоминаю этот эпизод и по прошествии стольких лет все не могу понять, солнце тогда было ярче? И снега больше? А может, просто я был маленьким…
Наши, когда-то увиденные, впитанные, жадно поглощенные впечатления этого «кино», все, в нас. Задвинутые в самые укромные уголки сознания, они вспыхивают иногда, как сверхновые звезды, обжигая сердце, своей не утерянной жизненной силой, своей буквально осязаемой, материальностью.
И в это мгновение мы вдруг замечаем, что у нас есть сердце. Сожмет сладкой болью…
Материальностью обладает даже звуки. Вот, например, «клекот» летящего «кукурузника». Он оттуда, из «начала». Редко-редко пролетит, как путник, заблудившийся во времени, прогрохочет в синем с редкими, проплывающими облаками небе, напомнит о чем-то сокровенном, своей монотонной песней. Ну вот! Вспомнил!
Лето, теплый, пропитанный солнцем день. Легкий ветерок путешествует в траве, слушая безудержно трещащих кузнечиков. Сзади нависает опушка леса. Где-то вдалеке стадо коров, размываемое колышущим маревом. Все это у меня на бумаге. Вот подсохнет акварель и пора домой. Точка на горизонте увеличивается, звук растет, изменяется на слегка лязгающий, самолетик движется не быстро, как-то лениво, но целенаправленно, вдоль железной дороги. Кажется, чиркнув по верхушкам деревьев, он медленно удаляется, растворяясь в лучах солнца. «Клекот» его все тише, тише. Вновь слышу треск кузнечиков. Ну что же пора домой.
А кто не любовался закатом зимой. Когда слепящий диск солнца уже сел за черный от усиливающегося мороза лес. Снег потерял свою первозданную белизну, напитавшись фиолетово-черными подкрадывающимися сумерками. Но главное - это небосвод. От холодноватых лиловых, словно заиндевелых, у самого горизонта красок, угасающего теплого желтого, плавно переходящего в голубой «церулеум», рождая при этом зеленоватые всплески, дальше в неземной, все сгущающийся фиолетовый. А выше уже поблескивают звезды.
Как запомнить, как передать бумаге всю эту гамму небесного представления. Не бывает двух одинаковых закатов, восходов, дней и ночей и нельзя, заглянув в зеркало, увидеть себя. Нельзя ступить в реку времени, не замочив ног…
Как хочется остановить, хоть на миг, изменяющееся многообразие Божества. Остановить, вдоволь налюбоваться.… Хотя вся прелесть заключается, наверное, именно в непрестанном изменении и остановка, смерти подобна.
Вот это желание, иногда болезненное, заставляет мешать краски, спонтанно, словно во сне набрасывать их на холст, месить и месить, пытаясь вылепить исчезающую реальность. Реальность или сон? А может это именно реальность сна. Но как трудно! Обрывки из ускользающей мантии Творца. Жалкие потуги. Жалкое подобие. Но каждый раз снова и снова, забыв о своем несовершенстве, пытаясь обрести призрачную надежду в этом неравном сражении. С самого «начала». Работы, как метки, взывающие к памяти, как закладки в книге жизни. Их «начало» там, в прохладной комнате старого деревянного дома. Открыты створки окна, играет ветер в листьях сирени, движутся прямоугольники солнца по полу с запада на восток, колышутся тени. И вот это окно уже не принадлежит себе, оно подарено листу бумаги, оно изъято из этой театральной постановки и начинает новую линию собственной жизни. На крашеных прохладных досках пола разбросаны альбомные листы, подсыхают капли разлитой краски, а ноги уже несут к пруду. Там прохлада и плеск воды, визг и гогот… лето.
Удивительное время!

Продолжение

Так и бегут дни, незаметно, все больше ускоряясь. То ли событий меньше воспринимаем, то ли привыкаем жить без удивления.  Но вот среди этого сонного течения вдруг взорвется, разметает все и вся нечто не вписывающееся в это загнивающее болото.
То болезнь вырвет их полудремы, заставит подумать о вечном, то радость нечаянная нагрянет. И так волнами. Прилив, отлив. Прилив, отлив.
Бежишь на учебу. Быстрее бы закончились пары, не дождаться. Думается, вот у меня дела вечером, вот это главное. Пришло это «главное», и не главное совсем оказывается. Ну, точно, завтра я иду в кино, едем на этюды, в театр, и тихая радость вновь поселяется, где то в сердце от ожидания события. Как перед дорогой. Тяжело, хлопотно собираться, но как только встал на подножку вагона, становится легко, легко. Текут мысли, пролетают за окном с грохотом незнакомые полустанки. И это унисон, гармония движения…
Кстати, о театре. Это был театр оперы и балета. В тот холодный и слякотный мартовский вечер давали «Тоску» Джакомо Пуччини. Я люблю оперу за ощущение праздника, какую-то торжественность, возвышенность, наконец. И самое интересное  -это совсем не зависит от произведения, наверное, все заключено в той специфической атмосфере оперы, как явления, включающее собственно все и здание и музыку и, конечно же, публику, негромко переговаривающую в буфете, шелестящую программками или в одном порыве слившуюся в экстазе оваций. А где еще в наше безумное время можно увидеть женщин в вечерних платьях.
И вот в этот холодный, мартовский вечер я встретил ее.
-Как романтично, скажете вы. И, наверное, будете правы, потому что это было привнесение из другого времени. Или смешение времен, причудливая метаморфоза из века черных смокингов и высоких цилиндров. Нет, конечно, цилиндры и смокинги были только на сцене, но желтый свет светильников, а воображаемые кареты у входа, позвякивающие подковы лошадей. Причудливые зигзаги нашего сознания, оживляющее в нужное время прочтенные когда-то книги, просмотренные фильмы, или может быть обрывки из реальных прошлых жизней, все это создавало феерическую картину. Где просто образ, а где реальность?
На ней не было ни вечернего платья, ни дорогих, сверкающих в свете софитов украшений. Длинные, волнистые каштановые с золотисто-рыжеватым оттенком волосы, длинная юбка и туфельки с острыми носиками. Лицо светилось какой-то детскостью, мягкостью линий чуть приподнятых скул, прикольно очерченным носиком, усеянном веснушками. Глаза карие с несколько восточным раскосом, тонкая, словно выточенная фигурка, скорее хрупкая, нежели худая.
Нешуточный страсти разгорались на сцене, но я видел только ее, сидевшую чуть ниже слева в партере. Потом мы вместе ехали в гремящем промозглом троллейбусе, и я нес ей какую-то ерунду. 2 марта 1991 года.
У многих художников жены становятся моделями в их безостановочных исканиях идеала. Многие на этом пути нередко превращаются просто в бесплатных натурщиц.  У нас с ней никогда такого не было. Конечно, я рисовал ее портреты, хотя скорее это были наброски. Только под настроение она могла снизойти до утомительного позирования, которое неожиданно прерывалось минут так через 15-20.
-Ну, все уже, - голос у нее низкий, но мягкий. Что же приходится вкладываться в отпущенное время. Зато наброски «незамыленные».

Продолжение 2

Проносятся годы. На смену долгой зиме приходит мимолетное, едва фиксируемое лето. Построен дом, успел покоситься, кажется, недавно еще поставленный забор. В углу возле бани из хрупкой, нежной веточки вырос густой разлапистый виноград. Дети смотрят сверху вниз и играют в футбол. Скоро разбегутся. Кажется, столько воды утекло, столько событий прошло, как давно это было…
Но нет же, вот оно, рядом, никуда ни делось, оно в нас, с нами навсегда.

Эпилог

Я сказал:
- Что ты задумала?
А ты:
 - Завтра все будет.
Меня мучил ужасный кошмар, предчувствие. Казалось, что он вот-вот начнется, но все никак не могло разрешиться.
Я захотел приблизиться к тебе, обнять, но ты сама вдруг оказалась рядом и неожиданно приземлилась на мои колени. Свет, неяркий, не дающий теней стал меркнуть, и я увидел его, нет, скорее почувствовал, непреходящий, доводящий до безумия ужас, лежащую на старенькой кушетке темную фигуру, готовую превратиться во что угодно.
Нечеловеческое, полуразложившиеся, надрывно верещащее...
Тебя больше не было и только он, завладевший моим сознанием, парализовавший волю, наполнял собою, своей мерзостью каждую клетку моего тела.
Господи! Помоги мне избавиться от него!
Рассвет за окном чуть брезжит. Глаза открыты. Я вижу неясный силуэт рамы, просвечивающий сквозь плотные шторы. У меня нет сердца, эта сжавшаяся до боли ледышка, замершая и скукожившаяся, отказывается подавать признаки жизни. Словно нырнув, я никак не могу найти поверхность воды, а кислорода нет, выхода нет.
О, Офелия!
Я буду называть тебя так, - что с нами происходит? Мы оба стоим на краю пропасти. Ты и я!
Знаю, я виноват перед тобой. Ты хотела, чтобы счастье было всегда. Вчера сказала, что ничего со мной хорошего в жизни не было. О, Офелия! Двадцать лет и ничего? Ты разрываешь мне сердце, и оно трепыхается, запутавшись словно в мотке колючей проволоки, исцарапанное, истерзанное, растерявшееся.
Ты сказала, - я хочу обычного, пошлого счастья…
Я тоже хочу счастья, с тобой…