Без родины 2 - Глава 34

                ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

    Я ожидаю  о. Сергия  в необычном  храме: снаружи здание имеет классическую прямоугольную форму,  но внутри нет центрального иконостаса. Вместо него,  между двумя  боковыми алтарями,   пустое пространство. В нем  и появляется закончивший  свои  священнические обязанности  о. Сергий. Он значительно моложе меня, невысокий, худой, с «высохшим»  лицом, и  выглядит не как батюшка, а как турист, каких   в храме много: в цивильной одежде, с огромным рюкзаком за плечами.
 – Благослови, отче! – говорю я, не давая о. Сергию  пройти.  Священник  смотрит на меня с таким недоумением, что я решаю на всякий случай представиться, – Григорий  Россланов, заочник. 
– Да помню я вас! – говорит,  нехотя   благословляя, о. Сергий, – вы по какому вопросу? Неужели в семинарии нельзя встретиться?
– Я приехал  узнать, не согласитесь ли  вы быть моим дипломным руководителем.   
– А я что, могу отказаться? – с непонятной мне интонацией  спрашивает о. Сергий, и тут же проясняет ее вопросом, – в моем-то,  материальном положении? Если я не буду заниматься с  таким, как вы, мне придется  просить милостыню на паперти.
    Я сразу представляю  о. Сергия в рубище,  с протянутой рукой. От этого видения меня бросает в пот. Я думал, вдали от  о. Корнелия,   галлюцинации прекратятся. Выходит, что нет! А о. Сергий внимательно смотрит на меня, и, похоже,  догадывается, что я сегодня немного «не в себе».  Я  пытаюсь отвлечь  его вопросом:
–           Не скажите,  почему в  храме центрального алтаря нет?
– Не знаю, – отвечает о. Сергий, и задумчиво смотрит  туда же, куда и я, словно  и сам в первый раз увидел, – и мне все равно. Я здесь не в штате, меня приглашают, если кто-то из батюшек заболел. Но если вам очень  любопытно,  спросите  у  дьякона, он сейчас подойдет.
  Действительно, к нам  подходит молодой парень в рясе, и, сказав:
– За сегодня! –  вручает о. Сергию белый конверт, в котором  заметна  ассигнация.  О. Сергий тут же достает ее и демонстративно рассматривает,  мимикой давая понять, что рассчитывал на большее.  Однако   к его чувствам  дьякон не проявляет  интереса. Он безразлично ждет, когда о. Сергий успокоится.  Воспользовавшись возникшей паузой, я  задаю свой  вопрос дьякону.
–  Этого не видно, но храм, когда  в советское время расширяли проспект, с восточной стороны  «обрезали», – охотно отвечает он, –  и теперь  ему  невозможно придать  прежний вид. Придется сужать проезжую часть, а на это не дадут разрешения. Так что мы  довольствуемся  тем, что  есть. А вам какое дело? Молитесь, если не нравиться.  Придет время, митрополит решит что-нибудь. На все воля божия!
– А кому был посвящен центральный алтарь?–  интересуюсь  я.
– Иоанну Крестителю. Евреи пошли за ним на Иордань,  однако  потом  обезглавили. А мы,  русские,   вначале построили ему храм, но затем  отсекли алтарь. При  всей разности  народов, хочу вам заметить… что ж, будем считать,  на этом  у вас все? – без всякого перехода,  имея в виду нас обоих,  спрашивает  дьякон.
– Все! – за  двоих  отвечает обиженный недостаточным вознаграждением  о. Сергий. Он перемещается  к  кануну,  где  принимается складывать   в свой рюкзак  продукты, принесенные прихожанами на заупокойную службу. Дьякон,   понаблюдав  за его действиями, тяжело вздыхает  и  уходит.
    О. Сергий, убедившись, что с кануна больше нечего взять, направляется к выходу. Я догоняю его, косясь на  присоединившегося к нам «ангела»  с  храмовой иконы. Ситуация жутковатая, но я, стараясь не терять самообладание, спрашиваю  у  о. Сергия:
– Батюшка, а  как я? Что относительно меня?
– Примерный план работы и кое-какие письменные материалы  у меня дома. – Говорит, не останавливаясь, о. Сергий. – Если хотите ознакомиться, приходите  завтра,  на занятия, что я веду  с  очниками. Я возьму   записи с собой.
– Я не могу  завтра,  у меня телефонная станция на обслуживании.  Мне сегодня определится желательно. Возможно, я другую тему возьму, пока она свободна! – говорю я, стараясь не смотреть на подмаргивающего мне «ангела».
– Послушайте, я из-за вас  на автобус опаздываю!  Как бы вы не хотели, сегодня у нас ничего не получится! – раздраженно говорит о. Сергий.  Ему мои слова о  другой  теме  не понравились.
– А если я вас домой отвезу? – Немного  подумав, предлагаю я. –  На автобусе   ехать долго. Со мной  быстрее, и на билете сэкономите. 
– Ну и как вы представляете  консультацию в домашних условиях? – нерешительно спрашивает о. Сергий. Полный рюкзак  сильно давит  на плечи, и мое  предложение кажется  ему заманчивым.
– Я быстро гляну, что  у вас есть, и уеду.   Если  решусь, перезвоню!
  Отбросив сомнения, о. Сергий соглашается. Мне кажется, что  батюшка  идет мне   на встречу  еще и потому, что  я могу из-за его несговорчивости  «соскочить». А он очень  хочет получить причитающуюся за дипломника прибавку к зарплате.
  Выясняется, что о. Сергий живет не в самой Калуге, а в пригороде,  именуемом «цыганской слободой». Ехать туда нужно  через все городские пробки. Но  усаживаясь в машину,  я с неудовольствием думаю не об этом, а о том, что к нам в кабину   третьим сел  «ангел».  Я  не знаю, что с  этим  делать.
–  А вы знаете, что вы странный какой-то? –  спрашивает  о. Сергий,  придавливая  «ангела» рюкзаком.
–  Знаю. День выдался  неудачный – со страдальческой ноткой в голосе отвечаю я, и запускаю двигатель.
  По пути о. Сергий так жалобно  рассказывает о своем плохом материальном положении, что я, не выдержав, останавливаюсь возле магазина и покупаю ему  кое-какие продукты. На канун обычно кладут муку  и конфеты, а чтобы прокормить троих детей батюшки, их  недостаточно.
– А почему вас не припишут к какому-нибудь  храму? Будете получать твердую  зарплату. У  городских священников  она, хоть и маленькая, однако выдается, как я слышал, без задержки.
– Я был третьим  священником в…, – о. Сергий называет храм, – но  потом сам написал прошение,  за штат.
– Почему? – удивляюсь я, – разве  быть «вольным стрелком» легче? Судя по вам, ничуть!
– Разве деньги решают все? – хмуро говорит о. Сергий, – я ушел, потому что не нашел общего языка с настоятелем. Вы, в семинарии,   в «розовых очках» ходите. Почему-то думаете, что будете  служить Богу  в атмосфере Евангельской любви. А на деле  встретите грязь внутри церкви в гораздо большей степени, чем она есть в обществе. Это потому, что у нас нет механизма самоочищения. Наша церковь  до сих пор  существует в феодальном укладе,  хотя весь остальной мир давно перешел на другие, более прогрессивные правовые принципы.
– Понятно… – говорю я, хотя не особенно понимаю, о чем это он, и остаток пути сижу молча.
          О. Сергий просит меня остановиться  на размытой дождями улице, состоящий  из  пострадавших от времени изб.  Мы входим в одну из них. Нас встречает женщина, по лицу, смесь цыганской и русской крови. О. Сергий представляет ее, как  свою жену Марию.  С гордостью   выкладывает  перед ней, на покрытый клеёнкой стол, продукты, которые ему  удалось «добыть». Мария с интересом перебирает их, представляя, что  приготовит  мальчикам, которые с громкими криками играют   в смежной комнате.
         Обстановка в избе бедная, и внутри она выглядит гораздо меньше, чем снаружи. Много места съедает   дровяная  печь, не используемая:  я вижу  газовую плиту  и батареи парового отопления. Батюшка предлагает мне сесть за заваленный бумагами  письменный стол, но я, извинившись, говорю, что мне предварительно нужно вымыть руки (испачкал, когда ходил в магазин). О. Сергий  теряется, а его жена, хмыкнув, выходит из избы. Я не понимаю,  чем вызвана такая реакция хозяев, пока батюшка не подводит меня к двум пластиковым бочкам  в углу комнаты.
– Вот ковшик – говорит, подавая, покрасневший о. Сергий, – в этой бочке зачерпываете, а над этой моете.
  Вода в бочке мутная, видимо,  из колодца.  Из гигиенических соображений мне не хочется пользоваться ей. Я говорю, что ничего, у меня есть влажные салфетки, чем несказанно радую о. Сергия.  Он бормочет что-то вроде « ну, не хотите, как хотите», и  вторично предлагает  усесться за письменный стол. Что я и делаю, думая,  как   правильно поступил, не попросив стаканчик чая с пряником (время-то обеденное!). Кто его знает, чтобы из этого вышло. У батюшки тут, все чудное!
    Словно  подтверждая  мою мысль, матушка Мария  ставит лестницу у окна, возле которого я сижу,  и забирается  на чердак. Слышаться  ее шаги над нашей головой, и  вскоре на землю  летят черные полиэтиленовые мешки, бросаемые со злобой. Это  заставляет  меня спросить у о. Сергия:
– Возможно, я не вовремя? У вас из-за меня  планы нарушились?
– Не-а, – говорит о. Сергий, провожая взглядом  очередной мешок, – Мария своим детям хочет весенние вещи достать, вот и затеяла светопреставление.
– У вас что, шифоньер на чердаке? –  удивляюсь  я.
– Да, – отвечает о. Сергий, – иначе мне этот стол  негде поставить.
– Может быть, мы  ей поможем? – спрашиваю я, услышав, как  один   мешок с треском лопнул.
– Я же сказал, что  дети ее, – недовольно передернув  плечами, говорит о. Сергий, – ей,  их вещами  и заниматься!
– Ну, что ж! – говорю я, и  открываю предложенную  батюшкой  толстую тетрадь. Заполненная убористым почерком, она содержит,  по сути,  плохо написанную о. Сергием повесть о его  ранней юности, о том, как  он   был вовлечен в секту содомитов.
 По  мере прочтения  я понимаю, что сектантов  не волновали  противоречия в их учении.  Они, в основном, занимались усовершенствованием обрядов. А те, по свидетельству  юного Сережи, были  у них  страшными.
    Прочитав порядком, я останавливаюсь. О. Сергий  смотрит мне в глаза и спрашивает:
– Ну, что? – я понимаю, что он хочет услышать  оценку литературной ценности его труда,  а не мое мнение относительно  возможности написать по нему дипломную работу. Я теряюсь, что сказать батюшке, но  тут в комнату  просачивается  «ангел». Он становится рядом со священником и жестами предлагает высказаться начистоту.
–        Ваш материал не годиться.  Мне для работы нужна проверенная  информация из  печатных   источников. Чтобы я мог на них ссылаться.  А у вас  «сырой»  текст, который вы даже не пытались опубликовать. Хотя бы в  нашем епархиальном вестнике!  – откровенно говорю я, пойдя на поводу у подзуживающего меня «ангела».
– Да разве вы не видите, насколько мой  «сырой»  текст  хорош? – покраснев, горячо говорит о. Сергий. – А прочую информацию об этой секте, если захотите, найдете в интернете. Неужели вы думаете, что кто-то из преподавателей даст вам  готовую   работу, и вам останется  поставить на ней свое имя? Нет уж, извольте потрудиться! – говорит   батюшка и для убедительности легонько бьет по столу ладонью.  «Ангел»  делает такое лицо, будто ему предложили съесть лимон.
    А я,   глядя на священника, думаю, что вижу перед собой гомосексуалиста, который свои врождённые  наклонности оправдывает вовлечением в секту. Кроме того,  человека, сумевшего ради веры преодолеть себя. Отказаться от своей половой ориентации и вести жизнь,  достойную его духовного звания. Но, в тоже время, и человека,  недовольного тем, что его подвиг никем не оценен. И  вместо признания он  гоним людьми, по какой-то, непонятно ни ему, ни им, причине. Что о. Сергий  устал терпеть эти гонения, и хочет    донести  до сведения «коллег по цеху», как ему тяжело живется. Однако мне ввязываться в его «вендетту» с «товарищами по оружию» совсем не с руки. Батюшка к смешкам за спиной привык, а мне они ни к чему. У меня и так репутация, хуже некуда.  Такой «неординарный» руководитель и предлагаемая им скабрезная тема  ее окончательно «добьют».
– Вы же знаете, батюшка, что окончательное решение всегда за о. Никодимом. – Уклончиво  говорю я, не желая  расстраивать священника. – Пожалуй,  поеду, спрошу его. Как о. Никодим благословит, так и будет!
– Тогда  и я поеду с вами! – категорическим тоном говорит о. Сергий, поднимаясь, –  желаю присутствовать при вашем разговоре! Мне кажется, вы не сможете  объяснять о. Никодиму, насколько  неординарным   может получиться ваш труд!
  «« Неординарным» – это не то слово!»» – думаю я, когда мы  опять  усаживаемся в мою «ГАЗель».
 По дороге  в епархию приходится слушать, как батюшка убеждает меня в своей  правоте. Я поддакиваю ему в надежде, что  все образуется в лучшую для меня сторону. Но   в кабинете  заведующего учебной  частью случается полнейшая неожиданность.  О. Никодим, увидев меня в обществе о. Сергия, недовольно  хмурится.  А едва услышав о нашем споре, резко заявляет, что говорить не о чем: я не допущен к написанию.  Я почему-то решаю, что эта новость   связанна с  о. Сергием,  и принимаюсь  невразумительно лепетать, что, мол, на самом деле я хочу  писать  под руководством о. Никодима, а к батюшке  попал случайно.
  О. Сергий,  многозначительно глянув на меня (в очередной раз убедился, что среди людей достойных нет), уходит, бережно спрятав свою тетрадку в рюкзак. На его стул тут же плюхается осточертевший мне «ангел». Теперь в руках  него блюдо, на котором  я с ужасом вижу   свою голову. «Ангел» строит физиономии и показывает глазами на  о. Никодима, намекая, тот  сейчас будет  нечто интересное.
    И действительно: о. Никодим достает   папку, которую я опознаю, как мое личное дело, и  выкладывает передо мной фотографии,  где  я с  перебинтованной головой  выхожу из дверей отделения полиции.
– Вас  обвиняют в хранении наркотиков. Неужели вы думаете, что такому  человеку  мы   выдадим  диплом? – сухим голосом  произносит  о. Никодим. Заметно, что ему неприятно  говорить со мной.
– Но меня  выпустили! – возражаю я, – и следствие  пока не закончено. Мою вину, если таковая есть, или невиновность, в чем я уверен, может установить лишь суд, а до него, еще очень далеко!
– Вас  выпустили  только  потому,  что о. Лаврентий, очень уважаемый священник и добропорядочный член общества, лично подходил к каждому, от кого это зависит ваша свобода, и просил  со слезами на глазах. А иначе  вы уже сидели, и мне не пришлось  бы вести с вами этот разговор. – Говорит о. Никодим.
    Слушая зав. учебной частью,   я наблюдаю, какой  счастливой улыбкой сияет  «ангел», и  меня охватывает уныние.  О. Григория, моего заступника, в епархии больше нет. Он  вышел за штат и уехал на родину, в монастырь, откуда когда-то начинал. Говорят,  почувствовал приближение смерти, уехал умирать.  В далекую сибирскую епархию,  с повышением, отправился и мой друг, о. Герман,  второй человек, всегда  оказывавший мне моральную поддержку.
– А когда судебное разбирательство закончится, и меня официально признают невиновным,  вы разрешите  закончить обучение, как это положено? – спрашиваю я.
– Но  зачем? – удивленно спрашивает о. Мефодий. – Справку с оценками  мы и так дадим, если вам нужно. Хотя я не представляю, для чего она может  понадобиться: мы рукополагать  вас не будем ни коем случае!
  Я пока не собирался  писать прошение, однако мне становится интересно, почему я даже теоретически не смогу стать священником. Я спрашиваю об этом  у о. Мефодия.  Он с тяжким вздохом  вновь  лезет в мое личное дело.  Достает оттуда  длинное письмо  и передает   для ознакомления мне. Я имею «удовольствие»  читать  извращенный пересказ фактов из истории восстановления храма.
 Будто я выпросил в совхозе  ферму от подъемного крана, и  сдал ее в металлолом. Устроил в храме цех по сортировке краденого металла, для  чего  воровал электроэнергию. Ходил по домам,  выпрашивал деньги, и тратил их на личные цели. Не брезговал  и   колдовством: искал захоронение местной ведьмы,  желая  вызвать  ее «дух» и узнать, где  искать драгоценности  утонувшей в пруду  графини.
     Письмо кажется  смешным, однако документ более чем серьезен, поскольку подписан большим количеством селян. К сожалению,   так или иначе зависящих от Олега, подпись которого я вижу в самом конце.
– Вы не первый год в церкви. Много чего повидали,  и прекрасно  понимаете, что это бред, сочиненный  больным человеком! – вяло говорю я.
– Да, – соглашается о. Никодим, – я спрашивал у о. Лаврентия, он  характеризует вас положительно. Но священник должен уметь ладить с людьми, а тут против вас чуть ли не всё  село.  Вы  не умеете выбирать себе  правильных друзей (явно намекает, в том числе, и на  о. Сергия). Вы человек, я с самого начала говорил, для нас неудобный. От вас у митрополита  голова болеть будет. Поэтому он принял решение направить в Настино выпускника очного отделения, иеромонаха о. Никанора.
– И с какого он монастыря? – спрашиваю я, еще в душе не определившись, как мне  реагировать на эту новость.
– Ни с какого.  Спасаясь от погромов,  переехал к нам  из Средней Азии, уже в сане.
– Понятно…– говорю я  и поднимаюсь, понимая, что разговор окончен. Мне хочется поскорей вернуться обратно в общежитие, чтобы в тишине обдумать сегодняшний день.
  Когда я на прощанье  благословляюсь у о. Никодима, он морщит лоб, о чем-то вспоминая, потом говорит:
– Вам о. Георгий  просил передать при случае! – и отдает  небольшой бумажный пакет, плотно замотанный скотчем. На нем  рукой о. Германа написано: «Россланову Г. А, открывать  в крайней нужде!».
– Спасибо! – благодарю я и выхожу из кабинета.
 У ворот  епархии я вижу  о. Корнелия и братьев. Они с утомленным видом сидят на лавочке и спрашивают всех выходящих, куда они направляются.
– Я домой, в Дальний, – опередив их вопрос, говорю я.
– Может, сначала довезешь нас до монастыря, а потом к себе поедешь? – спрашивает о. Корнелий,  все еще стряхивая с себя  жуков.
– Так это,  какой крюк придется давать! – чувствуя себя  уставшим не меньше их, говорю я, – неохота!
– Зато в источнике искупаешься вместе с нами! И к отцу Владимиру на исповедь зайдешь, тебе надо! – произносит о. Корнелий, показывая острием зонтика мне за спину. Там  прячется  «ангел», теперь  держащий на подносе бутылку водки.
– Пожалуй,  ты прав! –  Соглашаюсь я, озираясь на «ангела»,  начавшего протестовать  активными взмахами рук. – Отвезу, поехали!
Монахи  с радостью поднимаются, кратко молятся,  и  направляются  к моей машине..