История болезни

Из окна медицинского кабинета хорошо просматривалось крыльцо областной библиотеки. Стремящиеся к знаниям школьники, ответственные студенты, редкие думающие пенсионеры входили и выходили через массивные двери с доводчиком. Некоторые оставляли в секции «уличной библиотеки» бульварное чтиво, никому не нужные газеты или листовки с завлекающими объявлениями о низких ценах на мясо в конкретных сетях магазинов. Но находящейся в кабинете шестнадцатилетней Наде сейчас было не до тяги к знаниям. У неё диагностировали болезнь.
— «… И таким образом, на основании всего вышесказанного», и т.д., и т.п., — Грузный врач с бликующей, бритой налысо головой, зачитывал, растягивая гласные, врачебное заключение, — «… Можем констатировать наличие злокачественной опухоли».
Лицо Нади дрогнуло на словах об опухоли. «Все-таки, оно». Она неплохо держалась для шестнадцатилетней, не начинала рыдать и не впадала в истерику от осознания возможной смерти.
— «… В глубине души хочется уверить пациентку надеяться на лучшее», — Врач поднялся с места, заставив стул издать протяжный скрип, — «… Но для меня это означает изменить своим принципам. Я реалист, и привык говорить правду в лицо, если только ситуация не требует вынужденной лжи».
Врач прошел мимо неподвижно стоящей у окна медсестры, и начал наматывать круги вокруг Нади, все так же читая написанное от руки заключение.
— «… На самом деле, все эти разошедшиеся по миру байки о полном исцелении посредством химиотерапии, о чудотворном влиянии молебнов, о неоспоримой пользе эффекта плацебо, — все это байки, придуманные для того самого успокоения. Я лично знал шестерых раковых больных, из них полностью излечился один, начавший лечение на ранних стадиях, и у одной женщины сейчас ремиссия. Остальные умерли, только в последние дни понимая, что все лечение было бессмысленно с самого начала».
К этому моменту врач сделал один полный круг вокруг Нади. Он остановился, и сделал паузу, заостряя внимание на самом важном моменте заключения.
— «… Надежда Веткина, возраст — шестнадцать лет, рост — сто пятьдесят сантиметров, вес — пятьдесят четыре килограмма… Мобильный телефон… Впрочем, я ухожу в ненужные подробности. Прогнозы: год жизни, два года — с химиотерапией. Я могу допускать погрешность, в таком случае прогноз будет более неблагоприятным: полгода жизни, полтора с химиотерапией. Хотел бы высказать свои соболезнования, но это будет лицемерием с моей стороны, по отношению к пациентке, с которой я был знаком не более получаса. Посему прощаюсь без лишних слов. Игорь О.».
Врач закончил чтение и поднял глаза на Надю.
— Вам все понятно, Надежда?
— Не… — Надя смотрела в окно, — Не могли бы вы повторить последнюю строчку? Я не расслышала.
— «… Знаком не более получаса. Посему прощаюсь без лишних слов. Игорь О.», — Повторил врач.
— Теперь все понятно. Я могу идти? — Обычно мурлыкающий голос Нади сейчас не выражал никаких эмоций.
— Да, можете быть свободны.
Надя накинула на плечо свою сумку, лежащую до того на стуле близ врача, заглянула внутрь, видимо проверяя, все ли содержимое на месте, развернулась, и быстрым шагом вышла из кабинета. По дрожащим рукам можно было понять, что, пусть она и пытается держаться, девушка сильно переживает. А если бы кто-то в этот момент решил коснуться ее пальцев, обнаружил бы, что они ледяные.

Надя осторожно вышла из студенческой больницы и пошла по направлению к автобусной остановке. Автомобили ехали по дороге в одну и в другую сторону, шум их колес больно впивался в слух Нади. Она только сейчас поняла, как противоестественны все громкие звуки в созданном для молчания мире. Грузовик проехал по луже, часть воды выплеснулась на противоположную сторону дороги. Надя не видела этого, но слышала всплеск.
Весеннее утро казалось особым. Словно тротуар, здания, небо, — всё было выкрашено в непривычный цвет: смесь серого с голубым. Даже пахло это утро по особому — чем-то розовым.
Ее каблуки стучали по асфальту громче обычного. В ушах завывал голубой ветер, каблуки стучали на его фоне. Навстречу и рядом шли люди, Надя не могла разглядеть их лиц, они виделись ей темными силуэтами. Прохожие шаркали ногами по голубому асфальту, Надя слушала это вместе со стуком каблуком, вместе с шарканьем шин по асфальту, вместе с шелестом зеленых листьев в парке, вместе с завыванием голубого ветра, вместе с мыслью о том, как сообщить о «болезни» матери. Глаза сами поднялись к небу. Облако было огромным и напоминало лицо Бога, но быстро таяло в голубом небе. Надя шмыгнула носом, и вдруг на секунду все затихло — и звуки шарканья об голубой асфальт, и завывание ветра, и ненужные мысли. Надя снова увидел комнату главврача — стол, шкаф с папками, и окно, то самое окно, напротив которого она стояла. За окном ничего не было — пустота белого цвета. Наваждение прошло, Надя резко выдохнула. Она снова шла по дороге. Секунды миража не хватило, чтобы вызвать у девушки приступ паники, но Надя насторожилась. Она продолжала идти, темные силуэты обретали четкость, и уже можно было разглядеть цвета их одежды. Мимо прошел парень в чем-то красном — мир все еще виделся размытым, будто в расфокусе. Надя облизнула губы, и наваждение вернулось — в этот раз уже на полминуты. В комнате ничего не изменилось — стол, шкаф с папками, окно, пустота за окном. Надя тяжело дышала и опиралась рукой на стену здания. Сердце билось быстро и неровно, но оно неудивительно.
— …Помочь? — Спросил кто-то, Надя не расслышала.
Она оторвалась от стены и побежала по дороге.
Зазвенел колокольчик над дверью, сообщая о новом посетителе кофейни. Бариста поздоровалась с Надей приятным голосом и спросила, что она будет заказывать. Надя тихо попросила чашку кофе. Расплатилась картой, заняла место в зале, подождала пару минут. Наваждение не давало о себе знать, темный интерьер кофейни успокаивал… Кофе был готов, Надя аккуратно донесла чашку до своего столика, размешала напиток, сняла пенку, сделала первый глоток, второй, третий… Показалось, что кофе сильно разбавлен водой. Надя допила, на дне осталось немного пенки. Встала из-за стола, стул скрипел, напомнил скрип стула главврача. Снова та картина. В этот раз на минуту. Когда Надя пришла в себя, незнакомый голос спрашивал: «Вам нехорошо?». Она была уже у выхода, нужно было открыть дверь и выйти на улицу, нагнулась над мусорным ведром. Её вырвало.

     Десятый учебный год шёл как ни в чём не бывало. Только Надю теперь избегали прежде обычного. В конце августа мама решила, что лучше не замалчивать Надину проблему, всё равно влияние химиотерапии на её тело рано или поздно окажется заметным. Она позвонила классной руководительнице, расплакавшись рассказала о Надиной болезни и попросила как-нибудь донести информацию до одноклассников и учителей, дабы избежать неловких ситуаций в дальнейшем. Классная руководительница пребывала в шокированном состоянии, не в меньшем, чем мама Нади. Ей было в новинку, что у учеников могут быть такие проблемы. Информация была донесена до одноклассников девочки, очевидно, через социальную сеть «Вконтакте», где Надя не была зарегистрирована. Кто-то из одноклассников выразил соболезнование на первое сентября, кто-то воздержался от вопросов, которые хотелось задать. Но если раньше над необщительной Надей могли время от времени подшутить или спросить о чём-нибудь, то теперь какое-либо общение с одноклассниками окончательно прекратилось. И нельзя было сказать, что Надю это не устраивало, она просто отмечала увеличивавшуюся пропасть между ней и ребятами. Она была достаточно умна, чтобы понять, что друзей у неё, учитывая её застенчивый характер, никогда не будет. И теперь ей даже было немного радостно, как точно она это предсказала ещё три-четыре года назад.    
   Затянувшуюся зиму наконец-то сменила весна. Радостные дети шли из школы домой, они ждали летних каникул, которые уж точно не должны были пройти зря. Одна Надя ничего не ждала: после диагноза жизнь перестала делиться на учёбу, отдых, каникулы. Жизнь стала видеться просто как дорога к смерти, длиной в два или полтора года. Надя старалась как могла получать удовольствие от оставшейся жизни. Было сложно.
У последнего неспиленного дуба рядом со школой курил одноклассник Нади, Данил. Данила окружали восхищающиеся его харизмой ребята. Сам Данил чувствовал себя слишком умным для общения с ними, и их речь слышалась ему неразборчивым хлюпаньем.
Надя ссутулившись возвращалась домой. Не быстрым, но и не слишком медленным шагом.
— А она почему ни с кем не общается? — Спросил Данил у своего приятеля, Игоря.
— Кто?
— Вон та тянка.
— Не знаешь, что ли? — Игорь понизил голос. — Рак.
Игорь был наслышан о болезни Нади больше остальных, его мать часто общалась с мамой Нади на родительских собраниях.
— У неё?
Игорь кивнул:
— Шейки матки.
— Лечится же вроде, нет? У матери на работе знакомая курс лечения прошла… От рака щитовидки.
— Третья степень, неоперабельная. Можно только для профилактики химиотерапию проводить, чтоб метастазы не попёрли…
— И сколько… Ей жить осталось с таким диагнозом?
— По-разному живут. Но мать её считает, что… Недолго.
Данил задумался.

Надя прошла половину пути до дома. Дорога занимала двадцать минут, и девушка всегда ходила пешком вместо того, чтобы ездить на автобусе. Ей нравились такие прогулки.
— Привет… — Неожиданно неловко поздоровался Данил. Обычно он был храбрее.
— Привет. — Надя дёрнулась от неожиданности. С ней редко здоровался кто-то из одноклассников.
— Слышал про твою болезнь. — Это была не лучшая фраза, чтобы начать разговор. Данил, не подумав, решил сходу выразить соболезнование.
— Да… — Надя не знала, как ответить.
— Сочувствую…
— Да всё… В порядке всё…
Она действительно считала, что что-то ещё остаётся «в порядке».
— Почему ты… Кхм. Почему ты ни с кем не общаешься?
Данил проявлял к ней интерес. Наде могло бы даже быть приятно. Недавно перешедший в их класс, Данил нравился ей больше других одноклассников, у них даже были схожие интересы в фильмах и книгах. Наверно, если бы Надя не боялась любого общения, они бы даже могли хорошо подружиться…
Но сейчас он начал общаться с ней только из-за её болезни. Не иначе. Из-за болезни Надя показалась ему какой-то «особенной», заслуживающей заботы или помощи. А Надя не любила, когда кто-то бросал в её сторону сочувствующие взгляды. Она считала, что всегда сможет помочь себе сама.
— Не знаю… Просто не общаюсь.
— Компания не нравится?
— Нет, нравится…
Данил чувствовал себя дураком, что начал этот разговор. Надя чувствовала себя максимально неуютно. Ей хотелось поскорее оказаться дома, зарыться в одеяло и проспать два часа, чтобы немного сбросить стресс.
— У тебя ведь есть сестра, да? Поддерживает тебя?
— Сестра? Нет… Какая сестра?
— Я твою маму видел с твоей младшей…
По взгляду Нади Данил понял, что что-то перепутал. Он точно знал, как выглядит мама Нади?
— Да, наверное я с кем-то перепутал… Ну я пойду, мне в ту сторону. — К Надиному облегчению сказал Данил. — Пока.
— Пока.
Данилу на самом деле было по пути с Надей, он жил чуть дальше неё. Данил пошёл в обход, чтобы закончить этот неловкий разговор. Надя тоже знала, что он пошёл не в ту сторону.
Видя это, Надя улыбнулась.

Надя стояла на остановке уже двадцать минут, ожидая единственный ходивший здесь автобус. Было жарко даже в теньке, Надя ходила взад-вперёд, обмахивая себя руками.
Сегодня, в воскресенье, она спонтанно решила съездить в центр, взять пару книг в библиотеке. Девушка начала читать больше прежнего после диагноза, ей хотелось уйти, прочитав и посмотрев всё, что она запланирует. Надя уже прочитала несколько всемирно известных антиутопий, пару пьес Чехова, а теперь в ближайших планах было «добить» непрочитанные книги из «Великого пятикнижья» Достоевского, познакомиться с тремя недописанными романами Кафки, ну и осилить «Тихий Дон», пройти который в школе она, быть может, и не успеет…
Знакомое лицо почудилось Наде среди собиравшихся садиться на подъезжающий автобус пассажиров. С её социофобией девочка нередко принимала случайных прохожих за знакомых, но сейчас она была уверена на сто процентов.
Её мама. Стоит здесь и ждёт посадки на автобус. Рядом с матерью девочка лет десяти. У девочки рыжие волосы, заплетённые в две косички. Девочка улыбается…
Мама переменилась в лице, заметив Надю. Подумала, что делать: подойти и поговорить или сделать вид, что не заметила дочку и сесть на автобус. Решила сесть на автобус, но толку было мало: дочка её уже заметила.
Надя осталась стоять на остановке и ждать следующий автобус ещё двадцать минут.

Надя обедала на кухне с родителями. Кто-то сказал маме, что такие совместные обеды помогут дочке не унывать и верить, что семья никогда её не бросит. Надя нехотя черпала бульон из супа, оставляя гущу. Надо было спросить об увиденном у мамы, которая сейчас вела себя как ни в чём не бывало. Спросить, чем быстрее, тем лучше. Если она не спросит в ближайшие дни, —  не спросит уже никогда.
— Мама…
— Да, дочка?
С мамой они всегда были ближе, чем с хмурым, грубым папой. Папа тоже любил Надю, и она это знала, просто он не мог показать ей своей любви, а она не могла открыться ему и быть столь же откровенной, сколько с мамой.
— Мама, я была в центре позавчера…
Мама опустила глаза, начало разговора ей не нравилось.
— Ты была там с девочкой. Кто эта девочка?
Надя сказала это, сказала даже не с обвинением, не с укором, просто с интересом. Мама же имела право иметь от неё какие-то секреты… Правда?
Мама не знала, что сказать.
— Дочка… — Она подбирала слова. — Я тебя очень люблю, и так вот получилось, что заболела ты… Конечно с твоей болезнью, с твоей стадией, прогнозы благоприятные… И врачи сделают всё, чтобы ты жила… Но если нет…
— Она должна знать. — Сказал папа. — Она уже взрослая.
— Но если ты… Тебя не станет, мне придётся пойти за тобой. — Мама плакала. — Ты моё солнышко, ты светишь мне… Я живу только ради тебя. И поэтому, на случай, если тебя не станет, я решила… Удочерить ещё одну девочку. Она живёт в детдоме, и я пока только забираю её иногда и хожу с ней на прогулки, чтобы мы могли привыкнуть друг к другу. Если тебя не станет, мы с папой удочерим её, сменим её имя на «Надя»… Это просто единственный выход для меня как не сойти с ума, дочка… Но ты, конечно, останешься жива, и я всё равно удочерю её, я не хочу дарить её ложные надежды. Она очень славная, общительная, храбрая, смешная… Вы с ней поладите… У тебя будет сестрёнка, Надя…
Взбешённая Надя вскочила и схватила маму за шею. Даже у такой спокойной девочки случались вспышк ярости, особенно в кругу семьи. После начала курса химиотерапии скачки настроения участились.
— Надя! — Папа хотел вмешаться.
— Не надо, не мешай ей. — Спокойно сказала мама.
Надя окунула маму лицом в тарелку с супом. Как она могла? Как могла практически напрямую говорить о том, что Надя, скорее всего, умрёт, и что у неё уже готов план действий на такой случай? Неужели человека так просто заменить? Неужели Надя настолько пустой человек, что её можно заменить девочкой из детдома, которая будет не хуже, а то и лучше неё? Как мама могла задумать это удочерение? А если Надя действительно останется жить, что ещё за сестрёнка? Она не хочет жить с сестрёнкой, она вообще сторонится людей, почему её мнения никто не собирается спрашивать? Сука, сука, сука!
На поверхность супа всплывали пузырьки. Наде стало ужасно мерзко. Она удерживает в таком положении захлёбывающегося живого человека, живое существо, жизнь которого может прерваться, если Надя продержит его без доступа к кислороду дольше предела. Мерзость была даже не в том, что они были родственниками, мерзость была в том, что под руками Нади могла прекратить своё существование двигающаяся, дышащая мама. Громкий стук её сердца раздавался на всю кухню.
Надя отпустила маму. Мама подняла голову. К её лицу прилип кусок капусты из супа.
— Ты не можешь понять, чтоя чувствую, дочка, не можешь понять мою психику. С тех пор, как у тебя диагностировали болезнь, я потеряла покой, перестала воспринимать тебя как всё ту же дочку. Ты и сама изменилась, ты не можешь этого заметить, но ты становишься всё отчуждённее под влиянием этих препаратов! И я всё время будто вижу циферблат у тебя над головой, он отсчитывает, сколько тебе осталось жить… Но я даже не могу видеть эти цифры… Всем суждено умереть, и только Господь Бог знает, кто когда умрёт… И люди не знают, от чего именно умрут, это позволяет им ложиться спать спокойно… Но мне точно известно, что ты умрёшь именно от болезни. Может через год, может через десять, через двадцать лет, но от болезни. И такая определённость пугает меня… Доченька… Страшно это говорить, страшно об этом думать, но… Похоже, я и успокоюсь только после того, как ты умрёшь…
Надя обняла маму. Какие-то её слова и поступки казались циничными, но она любила Надю, она не хотела, чтобы дочка умерла. Наверно, это сейчас было главным. Мама и Надя плакали. Папа присоединился к объятьям.
— Не грусти, мама. — Сказала Надя. — И ты, папа, не грусти. Я не умру.
Это была её первая оптимистичная фраза со дня диагноза.

«Надя! Подружка моя, как же давно мы не общались! Как мы с семьёй переехали в пятом классе, так совсем ничего даже не слышали друг о друге! Хотела написать тебе в ВК, потом решила, что живое письмо будет искреннее. Мы с тобой уже совсем взрослые, скоро поступим в институты, начнём самостоятельную жизнь, там уже сможет ездить друг к другу и видеться постоянно! Или обе поступим в МГУ, и будем жить в общежитии. У меня же с тех пор так и не появилось такой хорошей подружки, как ты, Надя!
Помнишь, как мы ночью залезли на тот надземный переход (мы его называли «небесный переход», лол), и написали там наши имена маркером на стекле? Мне очень интересно, сохранились ли те надписи!
Да, тебе, конечно же, не обязательно писать мне в ответ бумажное письмо! Найди меня в ВК, поговорим обо всём, что изменилось в наших жизнях. Прилагаю к письму свой ID. =).
Да, и ещё прилагаю к письму книгу, я же помню, что ты любила читать в детстве! «Мастер и Маргарита», но не простая книжка, а с иллюстрациями, очень-очень дорогое издание!
Чмоки-чмоки,
Таня.»
Надя порвала письмо. Такое неожиданное возобновление дружбы, на которое Таню, по всей видимости, уговорила мама, было ей ни к чему.
И книга такая у меня уже есть…  Сказала Надя.

Она провела рукой по облысевшей голове. Мамина подруга постригла, уверяя, что когда волосы отрастут после завершения лечения, они будут кудрявыми. Та же подруга оставила Наде гостинцы, мама пихала ей деньги, но она не взяла, даже не скрывала, что дарит из жалости к обречённо больной.
Всё бы ничего, но холодный осенний ветер продувал голову на улице, даже в платке, а скоро ещё и предвиделся снег. Нужен был парик.
Мама вот как раз на днях крутилась перед зеркалом в парике, купленном ею не из необходимости, а для красоты. Мамин парик вряд ли подошёл бы к Надиной голове, а просить купить ей собственный парик девочка почему-то стеснялась. После той беседы на кухне у неё возникли проблемы в общении даже с самым близким человеком. Жить в таком вакууме теряло всякий смысл, и смерть уже казалась не такой страшной…

Мама разбудила Надю в выходной в восемь утра, было ещё темно. Раньше она будила дочку так рано только когда они собирались ехать на дачу… Те времена прошли. Сегодня она предложила съездить с Надей в детдом, посмотреть на её будущую сестрёнку, поднять настроение впадающей в депрессию девочке. Ведь, судя по словам мамы, прогнозы врачей становились всё более и более оптимистичными, и теперь Надя обязана была выжить. Надя понимала, что ничего хорошего после таких слов ждать не стоит. Её самочуствие ухудшалось, после химиотерапии тошнило и кружилась голова, а недавно у неё был зафиксирован низкий уровень гемоглобина в крови.
В папиной машине играл нелюбимый Надей шансон, но даже он придавал какую-то жизнь и какой-то смысл тёмному, дождливому, грязному утру. Папа остался в машине, когда мама с Надей пошли в детдом.
И зачем она вообще согласилась?
Дети помладше дрались за погремушки в манежах, постарше — устраивали игрушечные чаепития и строили башни из кубиков в игровых уголках. Толстая заведующая детдомом отвела Надю с мамой в общую спальню. Сестрёнка ещё не проснулась.
Она лежала на кровати в пижаме, окутанная одеялом. Грудь сестрёнки вздымалась и опускалась. Рыжие волосы были заплетены в две косички.
— Надя, кошечка моя! — Позвала мама.
Надя подумала, что это её, потом вспомнила, что сестрёнку тоже зовут Надей.
Сестрёнка открыла большие глаза.
— Мама! — Без стеснения спрыгнула с кровати и обняла маму.
Она называла её мамой.
— Смотри, как тебе идёт эта пижама. — Сказала мама.
— Да, мне она очень нравится! Я теперь буду ходить в ней ве-е-есь день!
— Ты не можешь ходить в ней весь день, дочка. — Мама умилялась, удерживаясь от того, чтобы заплакать. — Иди переоденься, а потом я хочу тебя кое с кем познакомить.
И она называла её дочкой.
— Познакомить? — Сестрёнка раскрыла рот, он стал похож на большую букву «О». — С кем? С ней?
Она посмотрела на Надю.
— Узнаешь, дочка. Иди, переоденься.
— Ты хочешь познакомить меня с ней! У меня будет новая подружка? Кроме Насти и Вали?
— Всему своё время. Иди, переодевайся.
Сестрёнка куда-то ушла.
— Как тебе, дочка? — Спросила мама у Нади.
— Как мне что?
— Твоя будущая сестрёнка.
— Не знаю пока.
— Вы сейчас с ней пообщаетесь и полюбите друг друга, я уверена, что так и будет! Правда, она очень общительная?!
— Да…
— Ты вот такой общительной не была в детском садике.
Это был укор?
Сестрёнка вернулась. Она переоделась в розовую рубашечку с короткими рукавами и голубую юбочку. На руках теперь виднелись следы, будто от уколов.
— А это что у тебя на руках, дочка? — Забеспокоилась мама.
— Это..? А, это мы с Валей играли во врачей, она делала мне прививки игрушечными шприцами, как настоящий врач!
— Затейницы! — Мама скрыла волнение за улыбкой. — Больше таким не занимайтесь, это может быть опасно!
— …Ладно…
— Дочка, я говорила, что хочу тебя кое с кем познакомить. Ты знаешь, что скоро будешь жить у меня дома, и вот эта девочка, — это моя первая дочка. Скорее всего вы с ней будете жить у меня вместе! Я тебе об этом говорила, помнишь?
«Скорее всего»?
— Да, ты говорила…
— Я хочу, чтобы вы с моей первой дочкой подружились. Сейчас я оставлю вас наедине, чтобы вы могли не стесняясь поговорить обо всём, о чём захотите.
Мама вышла из спальни и закрыла дверь. Здесь были ещё дети, но они либо спали, либо не обращали на двух девочек внимания.
— Так значит… Ты моя будущая сестрёнка. — Сестрёнка рассмотрела Надю.
— Да… Если выживу.
— Если выживешь… У тебя ведь болезнь, да?.. Мама говорила…
— Да, болезнь…
Мама была настолько откровенна с сестрёнкой? Интересно, о чём она её ещё рассказывала?
— А ты, значит… Детдомовская. — Надя пересилила скромность и решила спросить об этом. О чём сейчас говорить с сестрёнкой ещё — она не знала.
— Да! Но скоро я буду свободна!
— Свободна!
— Я сейчас будто в мыльном пузыре, но мама удочерит меня, и я буду свободна!
— А как ты здесь оказалась? Если не секрет…
Нетактично?
— Я не помню. Всегда здесь жила.
Сестрёнку вопрос не смутил.
— На случай, если мы будем жить вместе… Мы должны подружиться сейчас? — Спросила Надя.
— Должны! Мама обещает, что мы подружимся! Она говорит, что даже почти не знает, кого из нас будет любить больше, когда удочерит меня! Говорит, что я почти как ты, только в чём-то даже лучше! Ей нравится слушать, как я играю на пианино, например…
— Ты играешь на пианино?
— Да! Научилась здесь! А ты играешь?
— Нет…
— Ещё я пою…
— А я не пою…
— И танцую!
— Я не танцую…
— Почему ты так грустишь?
Сестрёнка смотрела на Надю невинными глазами. Нельзя было её расстраивать, она была юна и не знала, какие мысли могли беспокоить будущую сестру. Но не спросить Надя не могла:
— Маме ведь ты нравишься больше, чем я, правда?
— Не знаю… Мне кажется, она будет нас обеих любить!
— Я просто думаю, что… Стану не нужна ей, когда она удочерит тебя! — Надя заплакала. — Ты действительно как я, но лучше! И она решила удочерить именно тебя, потому что ты лучше меня во всём! Ты — это та Надя, которую мама хотела бы видеть рядом с собой! И я не виню тебя, ты очень милая девочка, я это вижу, и я очень хочу, чтобы всё-всё в твоей жизни было хорошо, чтобы мама удочерила тебя, но проблема во мне, я чувствую, что я ненужный человек, я может быть даже не человек… Хотя о чём я говорю, я же всё равно не доживу до дня, когда мама тебя удочерит, она для этого и задумывала удочерение, она знает, что я умру!
Сестрёнка обняла плачущую Надю. Надя задыхалась. Она давно не говорила так много слов незнакомому человеку. Она никогда не говорила так много слов незнакомому человеку.
— Не плачь, сестрёнка. — Сказала сестрёнка. — Ты нужна своей маме. Если бы ты не была её нужна, она бы не подбирала тебе на замену девочку, похожую на тебя по внешности, и не называла бы её твоим именем.
— Значит, тебе известно, что тебя подбирали «на замену»…
— Да. Мама как-то раз сказала мне. Когда плакала. Сказала, что ты умрёшь, и что она рада, что у неё останусь хотя бы я.
— Она уверена в том, что я умру…
— Мне кажется, да. Она говорила. С твоей болезнью ведь долго не живут…
Надя и сестрёнка стояли, обнявшись, ничего не говоря друг другу, несколько минут. Мама подошла к двери в спальню, приоткрыла её, увидела обнимающихся дочек и, не мешая им, закрыла.
— Мама действительно любит нас обеих. — Сказала Надя. — Но в одном она ошиблась.
— В чём, сестрёнка?
— Я же уже говорила ей, что не умру. Раньше с сомнением, но теперь могу повторить это с уверенностью. Я не умру. Я доживу до ста лет.
— Как же ты не умрёшь, сестрёнка? С твоим диагнозом продолжают жить не больше года, даже с условием химиотерапии. Как ты доживёшь до ста лет?
Надя перестала плакать. Улыбаться было непривычно, но она с болью подняла уголки губ:
— А вот.

Она лежала на больничной койке и смотрела в потолок, будучи не в силах даже повернуть голову и посмотреть, кто вошёл в палату. Со вчерашнего дня Надя почти не ела, но её продолжало тошнить. Из-за распространившихся метастазов ей стало тяжело испражняться. Либо не получалось совсем, либо получалось с сильной болью, от которой хотелось скорее умереть. Казалось, что ноги начинают неметь.
Она не знала, почему оказалась здесь. Ей просто стало плохо после очередной химиотерапии. И на второй день после химиотерапии ей продолжало быть плохо. И на третий. А на четвёртый она вопила на всю квартиру, давление скакало, приехавшие врачи что-то вкололи и под руки увели в свою машину. Мать подсуетилась, и Наде дали отдельную палату.
Теперь она здесь, и её тошнит.
У неё не получилось. Попробовать стоило.
Вошла мама.
— Здравствуй, доченька. Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. — Соврала Надя. — Ты знаешь, мама, уже получше.
— Хорошо. Есть хочется? Я схожу в столовую, попрошу принести тебе еды повкуснее.
— Здесь… Нет вкусной еды.
— Потерпи. Скоро будешь дома, есть мою готовку на кухне.
— Мама… Я же умираю.
Мама вздрогнула.
— Мама… Я умираю… Ответь мне на один вопрос, пожалуйста… Тебе правда нужна была именно я… Или тебе просто нужна была дочь… Ты плакала, потому что умирала я… Или потому что умирала твоя дочь?
Мама постояла. Посмотрела на Надю, не отводя взгляд. Потянула носом. И выбежала за дверь, где уже расплакалась.
— Так и думала. — Сказала Надя.

— Я не могу. — Мама плакалась собиравшемуся зайти в палату Нади рыжему врачу. — Не могу стоять там, смотреть на неё и улыбаться… Она до последнего верила, что будет жить… Но теперь умирает… У вас есть успокоительное?
— Спросите у медсестёр. — Врач сохранял спокойствие, это было частью его работы.
— Спасибо… Мне сказали, ей осталось жить около месяца?
— Кто вам так сказал?
— Ваш коллега… Такой, невысокий…
— У меня другое мнение насчёт состояния пациентки.
— Да?
— Я бы сказал, что ей остаётся день. Максимум полтора.

В дверь палаты постучали. Наде было тяжело сказать «войдите» так громко, чтобы это было услышано. Вошла сестрёнка.
— Привет, сестрёнка. — Она выглядела серьёзной, а не радостной, как обычно.
— Привет, сестрёнка… Тоже п-пришла поддержать меня? Мама тебя попросила?
— Нет. Я пришла попрощаться.
— Хотя бы честно.
— Ты не удивлена?
— Ты с самого начала казалась мне честнее прочих.
Это уже не был разговор старшей сестры с младшей. Это звучало как разговор двух взрослых людей.
— Мама просила повесить тебе это. — Сестрёнка надела на шею Нади деревянный крестик. — Думает, что тебе это чем-то поможет. Сама она не смогла собраться с силами, чтобы ещё раз зайти к тебе. По её просьбе папа объехал три церкви в округе и в каждой попросил попов помолиться за тебя. Сам он тоже вряд ли приедет, сказал, что ему тяжело видеть тебя умирающей. Вот настолько всё безнадёжно. Но мама, похоже, тебя действительно любит.
— Но тебя она будет любить сильнее.
— Конечно. Если не будет — зачем тогда это всё?
— Ты достойная противница.
— Да. И
То было достойное противостояние. В котором ты проиграла. Признай, что ты проиграла.
— Да. Я проиграла.
— Ты умрёшь, а я буду жить.
— А ты будешь жить. С моей мамой. Будешь петь, играть на пианино и танцевать. Я ничего из этого не умею. У тебя больше причин жить, чем у меня.
— Именно. Жаль, ты умрёшь, и не увидишь, как надо было жить.
— Жаль, что ты думаешь, будто я не могла понять, как надо жить, без твоей помощи. Мама точно больше не зайдёт?
— Вряд ли. Она будет сильно занята, трахаясь с врачом.
— Да… Это на неё похоже… — Наде даже стало смешно. — А во сколько я умру?
— Надеюсь, как можно скорее. Мне не терпится провести как можно больше времени с мамой. Мне нужно сделать для неё много того, чего не сделала ты.
— Понятно. Прощай?
— Прощай. Пожала бы тебе руку, но ты своей вряд ли даже пошевелить сможешь.
— А вот это уже оскорбление.
Сестрёнка вышла из палаты.
— А вот это уже оскорбление. — Повторила Надя.

— Перед смертью она впадёт в кому. — Рассказывал рыжий врач маме Нади в своём кабинете. — У неё закатятся зрачки, и она впадёт в кому. У вас будет около двух минут, чтобы попрощаться, дочь продолжит вас слышать. Потом она… Умрёт, вы знаете.
— Мне будет тяжело находиться с ней, пока она ещё может говорить… — Мама приняла успокоительное и теперь не плакала. — Кто-нибудь может позвать меня, когда она будет уже в коме?
— Да, если кто-то из врачей будет рядом в этот момент, вам сообщат.
— Спасибо… Я думала, а можно ли позвать в палату батюшку? Чтобы он… Соборовал…
— Вы же говорили, что ваша дочь надеется выжить. Это не подорвёт её надежду?
— Она уже должна понять, что не выкарабкается…

Пришёл кто-то ещё. Ждать было некого, но Надя всё равно сразу догадалась, кто это.
— Привет, Данил.
— Привет. Ты правда сказала не пускать в палату никого из одноклассников, кроме меня?
— Да.
Неловкое молчание, прямо как тогда, по дороге домой.
— А… Почему именно меня?
— Ты нравился мне больше других одноклассников. Мне даже казалось, что ты понимаешь меня, в отличие от них…
— Я… Не понимал, я пытался понять. Хотел понять.
— Жаль, не успел. Я думала, мы бы стали друзьями, если бы не мои проблемы в общении с людьми.
— Мы ещё можем стать!
— Сейчас? Уже не успеем… Я скоро умру.
— Ты не умрёшь.
— Мне это сегодня уже говорила моя мама. Я убедила её в обратном.
— А меня не убедишь. Ты не умрёшь. Через неделю тебя выпишут из больницы, ты вернёшься в школу, и скажешь «как приятно быть живой».
— Спасибо. Приятно слышать такие пожелания.
— Это не пожелание, это утверждение. Твоя мать — это твоя мать, но ваши родственные отношения ещё не означают, что она всегда права. Насчёт того, что ты умрёшь, она ошибается.
— Спасибо…
— Я вот тут тебе ещё принёс… — Данил осмотрелся, убедился, что в палате нет камер, и достал две бутылки коньяка. — Это как пожелание выздоровления. Я знаю, что ты не пьёшь, просто…
— Я поняла. С тобой я бы выпила, Данил. И этот коньяк мне, конечно, ещё понадобится. Спасибо большое.
— Ну я пойду? Навещу тебя ещё раз завтра. Ты сейчас выглядишь неважно, но завтра будет получше, и завтра мы с тобой поговорим побольше. У нас много времени впереди.
— Да. Спасибо большое.
Данил ушёл. После него пришли из столовой, привезли тележку, на которой стояла тарелка с супом, лежали столовые приборы. Надя сказала заботливым поварам, что обязательно поест, и не стала. Она знала, что больше не поест.

Данил шёл на выход из больницы. Навстречу ему шёл батюшка.
— А вы что здесь делаете, батюшка? — Спросил Данил.
— Пришёл девочку соборовать. — Батюшке было жарко в рясе, он выражал это недовольным видом.
— Ну попробуйте. — Сказал Данил и вышел из больницы.

Батюшка натёр Надю маслами, прочитал молитвы и ушёл. Мама так и не заглянула, даже на соборование. Надя осталась одна. На тележке с едой догорала оставленная батюшкой свечка.
«Что же ты, мама», — Подумала Надя, — «Совсем меня разочаровала».

Рыжий врач выглянул из туалетной кабинки, осмотрелся и вышел. Мама Нади вышла следом за ним, поправляя юбку. Врач стал умывать руки.
— Моя дочка! — Вспомнила мама. — Никто ведь не знает, что мы здесь! Никто не сможет предупредить, если она впадёт в кому…
— Поздно. — Врач посмотрел на наручные часы. — Скорее всего, она уже умерла.

Она лежала на больничной койке и смотрела в окно. Вечерний весенний воздух развевал занавеску. Ровно год прошёл со дня, когда у неё диагностировали болезнь. Уже пора…
Занавеска развевалась. Надя вспомнила маленькие уютные улочки своего города, торговый центр, городской парк, все места, в которых она уже никогда не побывает. Ветер утих. Занавеска успокоилась.
Но попробовать стоило.
Она поднялась с кровати. Было больно, но готовый умереть организм перестал воспринимать боль. Ноги не чувствовали пола под собой. Надя взяла принесённый Данилом коньяк, который был надёжно спрятан под кроватью. Откупорила две бутылки, полила деревянную кровать, одеяла, подушку, всё что должно было гореть. Она выкинула ненужные бутылки и стала двигать кровать. Мама подсуетилась, чтобы Наде выделили большую палату, чтобы по такой палате было тяжело и долго двигать кровать. Но у неё всё получится. Надя пододвинула кровать к двери, открыла и стала двигать в коридор.
В коридоре никого не было, сёстры были в сестринской, доктора — в своих кабинетах, пациенты в палатах, а мама в туалете с рыжим врачом. Надя подвинула кровать в центр коридора и, опираясь на стену, вернулась в палату. Взяла свечку с тележки. Подумала, и заодно взяла нож. Вернулась в коридор, кинула горящую свечку на кровать. Кровать вспыхнула, сильнее чем ожидала Надя. Она вернулась в палату, собрала книжки с детективчиками, стоящие здесь в небольшом шкафу на случай, если пациенту захочется почитать, вышла в коридор и кинула их все в костёр. Ходить стало легче, ноги начали чувствовать холодный пол под ногами. Холод — это тоже чувство. Это лучше, чем не чувствовать ничего.
Датчики дыма сработали с запозданием, но сработали. Хлынул дождь, а огонь уже распространился на висящие на стенах кондиционеры, кондиционеры взрывались, падали, огонь переходил на деревянные двери. Надя умыла лицо под освежающим дождём и пошла по коридору. Кто победит в борьбе огня и воды было уже понятно. Кто победит в борьбе жизни и смерти было уже понятно.
По коридорам бегали врачи, медсёстры, пациенты, но среди всех лиц Надя высматривала одно.
— Дочка. — Мама бежала ей навстречу. — Прости меня. Ты злишься, что я хотела заменить тебя после того, как ты умрёшь, но я могу о…
Надя достала нож и воткнула маме в грудь. Вынула нож. Воткнула нож маме в живот. Вынула нож. Воткнула нож маме в живот. Вынула нож. Воткнула нож маме в грудь.
Мама упала на пол, парик слетел с её головы. Надя подобрала парик и надела на себя — её облысевшей голове было неприятно под усилившимся дождём.
Она пошла дальше.
— Надя! — К девочке подбежала встревоженная Таня. У Тани были длинные голубые волосы. — Что здесь происходит? Почему всё горит? Я пришла навестить тебя, прости, что не успела вовремя! Я знаю, мы уже пять лет не общались, я могла писать тебе письма, я просто…
— Суета сует. — Сказала Надя.
  — А? — Таня увидела, что её волосы пылают под огнём. Краска хорошо горела. — Блять! Я горю! Сука! ****ец! Нахуй! ****ь!
Таня побежала к эвакуационному выходу из больницы, пытаясь потушить свои волосы руками. Спустилась по лестнице, выбежала из больницы и через толпу пробилась к своим родителям, которые остались ждать дочь на улице, когда она прошла прощаться с Надей, и теперь сильно переживали. Родители обняли Таню, роняя горячие слёзы. Больше у Тани никогда не было депрессий.
Надя подошла к лифту и нажала кнопку вызова.
— В здании пожар, лифтом нельзя пользоваться! — Приняв её за умалишённую, крикнул бежавший на выход врач.
— Кто это сказал?
— При пожаре нельзя пользоваться лифтом.
— Приведите мне точную цитату и человека, который это сказал. Я подумаю, доверять ему или нет.
Надя зашла в приехавший лифт. Нажала на кнопку этажа, не глядя. Двери почти закрылись. В лифт вбежал папа Нади. Теперь они ехали вдвоём.
— Надя, что происходит?
— Ты опоздал.
— Я работал, не мог приехать! Мама звонила мне, говорила о твоём состоянии! Когда узнал, что ты умираешь, я приехал так быстро, как мог!
— Ты мог не приезжать. С тобой всё ясно.
— Как давно начался этот пожар? Где мама? Почему на тебе… Её парик?
— Мама мертва, папа. Я убила её ножом из столовой и забрала парик себе. А до того как я её убила, она трахалась с рыжим врачом.
— Ты… Что сделала? — Папа схватил Надю за шею, поднял её маленькое тело воздух и с силой ударил о вделанное в стену лифта зеркало. По зеркалу пошла трещина. Папа сжимал руки, оставляя следы на шее Нади.
— Ах ты сука! Я с самого начала был прав, когда советовал твоей матери сделать аборт! Пожар тоже твоих рук дело? Сейчас ты наконец-то сдохнешь!
Пройти курс лечения от смертельной болезни лишь чтобы впоследствии погибнуть от рук собственного папы было глупо.
Поток воздуха сорвал люк в потолке лифта с петель, и понёс его вверх по шахте.
— А? — Папа даже не успел понять, что произошло.
Тот же поток подхватил его самого. Папу унесло в шахту. Несколько раз он ударился о стены, послышался хруст его ломающейся шеи.
Надя вцепилась в поручень под зеркалом, только чтобы не улететь вслед за папой. Поток ветра неизвестного происхождения силился засосать её в темноту, но у него не получилось. Полминуты спустя, лифт прибыл на нужный этаж.
Она оказалась на большом пляже. Выйдя из лифта и осмотревшись, Надя поняла, что кроме пляжа и набегающего на него волнами моря на этом этаже ничего нет. На небе не было ни одной звезды. Луны тоже не было. Всё равно было светло.
Сестрёнка сидела у моря с ведёрком и лопаткой, лепила песчаные замки. Надя подошла к ней по липкому серому песку. Сестрёнка заметила её и обернулась.
— Настю и Валю отправили на убой. — Сказала сестрёнка. — Твоя мама успела удочерить меня. Их никто удочерить не успел.
— Не бойся. — Сказала Надя. — Ты скоро будешь рядом с Валей и Настей.
Она схватила сестрёнку за плечи и опустила её под воду. Сестрёнка даже почти не сопротивлялась. Она конечно продолжала дёргаться в руках Нади, в руках Нади дёргалось живое существо, дышащее существо, думающее существо, и это просто надо было пережить. Громкость стука сердца сестрёнки усилилась, Надя слышала это, сердце билось очень быстро, послышался треск, это сердце пробило грудную клетку, грудь сестрёнки закровоточила под водой из-за того, как сильно билось сердце.
Пузырьки перестали подниматься на поверхность воды. Сестрёнка была мертва. Надя достала труп и положила его на берег. Она хотела как-то попрощаться с сестрёнкой, но заметила огромную надвигающуюся волну. Такая волна дожна была унести Надю. Надя поднялась и побежала к лифту. Ноги вязли в песке. Надя поняла, что это не песок, — это глина, все её ноги были перепачканы в глине, глина засасывала её как зыбучие пески. На полпути к лифту Надя обернулась и увидела, что волна унесла труп сестрёнки, на берегу было пусто…
Надя зашла в лифт, нажала на кнопку этажа, не глядя, вытерла грязь с ног о пол и наконец-то отдышалась. Попыталась снять с головы надоевший парик. Бесполезно. Это был не парик, это были её собственные волосы.
Двери лифта открылись. Надя была на том же этаже, с которого уезжала. Пожара не было. Врачи и пациенты шли по своим делам. Надя вышла, боязливо оглядываясь по сторонам, ловя удивлённые взгляды. И упала без чувств.
— Помогите ей, чего вы стоите?
— Как она здесь оказалась?
— В чём это она вся перепачкана?

Надю обследовали две недели. Пришли к выводу, что психическое состояние девочки в норме. Просто она не помнит, как оказалась в той больнице. Она сказала врачам, что не помнит. Они бы не поверили в произошедшее.
Её родителей и родственников не обнаружили. По старинке расклеивали листовки, размещали объявления в интернете, но никто не отозвался. Теперь у неё не было родных.
— Ничего поделать, к сожалению, не можем. — Сказал сидящий за столом перед Надей врач, перебирая в руке лежащую перед ним ручку. — Придётся отправить тебя в детдом. Тебе ведь через год восемнадцать?
— Через год.
— Проведёшь год в детдоме. Выйдешь — государство выдаст тебе бесплатную квартиру, которую ты не сможешь продавать и завещать, но в которой сможешь жить. Наверно знаешь, как это делается.
— Знаю.
— Не было бы счастья, несчастье помогло. — Сказала медсестра. — Хотя бы квартира у бедной девочки будет.
— Это всё бесполезно. — Сказала Надя. — У меня болезнь… Рак. Через полгода меня уже точно не станет.
— Извините, что за подростковые фантазии? — Поразился врач.
Надя посветлела.
— Мы же проверили не только ваше психическое, но и ваше физическое здоровье. Было проведено исчерпывающее медицинское обследование. И могу сказать с полной уверенностью… У вас нет рака.

Надя вышла на улицу. Ей дали немного времени подготовиться к отъезду в детдом, и она решила провести это время на улице. Дождь недавно кончился, о чём давали знать разбросанные по находящейся перед больницей детской площадке лужи. Солнце отражалось в тающих под его лучами лужах, слепило Надины глаза. По шоссе проезжал автомобиль, из него раздавалась неразборчивая музыка. Надя поняла, что не стоило ей быть столь пессимистичной.

Посвящается Семёну Лису.

Егор Лебедев, 2019.