Английский штурман на службе у сёгуна Японии

/От автора.
19 апреля 1600 года первый голландский корабль достиг Японии - залива на острове Кюсю. Это был 340-тонный голландский галеон «De Liefde» («Любовь»), известный также как «Erasmus». Командовал галеоном капитан Яков Квакернек, штурманом был Уильям Адамс,- первый англичанин, достигший Японии.  На борту был голландский негоциант Ян Йостен ван Лоденстейн – он поселился в Японии навсегда.

Рейс «De Liefde» от Амстердама до Японии был очень тяжелым – до японского берега дошла половина экипажа – 24 человека, из которых только пятеро были в состоянии ходить, а шесть членов экипажа умерли вскоре после прибытия. Выжившие члены экипажа «De Liefde» были доставлены к будущему сегуну Японии Токугава Иэясу, который долго расспрашивал их о событиях в Европе. Англичанин Уильям Адамс и голландец Ян Йостен ван Лоденстейн  впоследствии были назначены доверенными лицами сёгуна по европейским иностранным и военным делам.

История «De Liefde» продолжилась через 400 лет – 19 апреля 2000 года принц Нидерландов Виллем-Александр в присутствии наследного принца Японии Нарухито открыл в Японии памятник на месте, где наиболее вероятно 24 уцелевших члена экипажа голландского галеона «De Liefde» 19 апреля 1600 года сошли на японский берег.
Памятник включает статуи негоцианта Яна Йостена ван Лоденстейн и штурмана  Уильяма Адамса. Открытие памятника состоялось в рамках празднования 400-летия установления дипломатических отношений между Нидерландами и Японией, прибытие голландского галеона  «De Liefde» в Японию считается их началом.

Судьба Уильяма Адамса очень интересна. Писатель Джеймс Клавелл использовал ее для создания образа кормчего Джона Блексорна в своем известном романе «Сёгун». 

Но это произведение художественное – предоставим слово самому штурману Уильяму Адамсу – о своих приключениях он рассказал в письме, написанном 22 октября 1611 года. Я выполнил краткий литературный перевод с оригинала письма./

ПИСЬМО ШТУРМАНА УИЛЬЯМА АДАМСА

Услышав, что английские купцы находятся на острове Ява, и даже не зная их имен, я осмелился написать эти несколько строк, желая, чтобы уважаемая Ворсшип Компани вспомнила обо мне, и простила мне мои поступки.

Кроме того, это послание я пишу в силу того, что всем своим сердцем и совестью я продолжаю быть связан с моими соотечественникам и  своей далекой родиной.

Ваша Милость,- тот к кому попадет это письмо, должен знать, что я уроженец Кента, родившийся в городе под названием Гиллингем, в двух английских милях от Рочестера, в одной миле от Чаттама, в гавани которого стоят королевские корабли. 

С двенадцатилетнего возраста я воспитывался в Лаймхаусе, неподалеку от Лондона, где был учеником у шкипера Николаса Диггинса. Затем я сам служил капитаном и лоцманом на кораблях Ее Величества, около одиннадцати или двенадцати лет работал в Ворсшип Компани, а затем  решил испытать себя в Голландии на Индийском торговом трафике.

В 1598 году от Рождества Христова я был нанят на должность  старшего лоцмана для флота из пяти парусников, подготовленных Индийской компанией, а именно Питером Ван дер Хагеном и Хэнсом Ван дер Векеном. Генералом флота был назначен купец по имени Жак Маху.

Мы отплыли из Голландии двадцатого июня, что оказалось слишком поздно, поэтому, когда мы подошли к линии /экватору/, нам не удалось  пройти ее из-за встречных ветров.

Была примерно середина сентября, сильные южные ветра помешали нам продолжать плавание, а многие наши люди заболели. Мы были вынуждены идти к мысу Гонсалвеш на побережье Гвинеи.  Здесь мы высадили своих больных на сушу, считая, что это спасет их жизни. Наши надежды не оправдались – местность оказалась очень нездоровая, и только часть из наших больных выжила.

Затем мы взяли курс на побережье Бразилии, чтобы, спустившись к югу, войти в Магелланов пролив.  Неподалеку от гвинейского побережья мы встретили остров Аннабона, высадились на него, заняли городок из восьмидесяти домов и сделали остановку на два месяца.  На этом острове мы укрепили свои силы мясом, апельсинами, разнообразными фруктами и т.д. Климат на острове не дал нам полного выздоровления, поэтому, когда один наш человек выздоравливал, то другой заболевал, и это продолжалось до двенадцатого или тринадцатого ноября.

Набравшись сил, мы отплыли с Аннабона, и обнаружили, что ветер по-прежнему дует на юг и юго-восток, и юго-юго-восток.  Лишь когда  мы достигли четырех градусов к югу от линии, ветер стал благоволить к нам. Путь между островом Аннабона и  Магеллановым проливом занял у нас около пяти месяцев.

Двадцатого девятого марта на широте пятьдесят градусов мы увидели землю, но ветер два-три дня дул нам навстречу. В конце концов, когда он поменялся, нам удалось подойти к проливу Магеллана. Указанное событие произошло  шестого апреля 1599 года, когда уже надвигалась зима, а снег, холод и голод делали свое дело - наши люди ослабели.

Непрерывно дул южный ветер, мешавший нашему плаванию. Нам требовалось всего шесть или семь дней северо-восточного ветра, и мы могли бы пройти проливы, но ветер не менялся.  Ввиду этого мы были вынуждены зазимовать и оставаться в проливе с шестого апреля по двадцать четвертое  сентября, когда наши запасы продовольствия были в основном израсходованы, а за неимением таковых многие из наших людей умерли от голода.

Когда мы, наконец, прошли через проливы и вышли в Южное море, то нас встретили сильные шторма, и ледяные ветра, отбросившие нас на юг за пятьдесят четвертый градус широты.

Еще до того, как наш флот рассеялся из-за штормов и непогоды, мы условились, что если потеряем друг друга, то у побережья Чили, на широте сорок шесть градусов, будем оставаться в течение тридцать дней. Согласно вышеупомянутой договоренности, я поднялся на север до сорок шестого градуса и там пробыл у берега двадцать восемь дней.  Мы хорошо отдохнули, пополнили свои запасы, и обнаружили, что жители этой страны очень добродушны, и только из-за запрета от испанцев местный народ не захотел долго торговать с нами.

Сначала жители приносили нам овечьи туши и картофель, за что мы давали им деньги и железные ножи, чему они очень радовались, но затем все местные жители ушли с побережья в свою деревню и больше к нам не приходили.

Во время стоянки мы собрали пинас, находившийся в разобранном виде  в нашем трюме. Итак,  после  двадцати восьми дней отдыха мы продолжили плавание вдоль побережья. Вскоре мы попытались войти в устье реки Балдивия, но из-за сильного ветра, дувшего в это время, нам это не удалось, и мы направились из речной бухты  к острову Мокко, к которому мы пришли на следующий день. Не найдя у острова  парусников из нашего флота, мы направились к острову Святой Марии.

На следующий день мы пришла к мысу, находившемуся всего в полутора лигах от вышеназванного острова, и, видя, как много людей бродит вокруг этого мыса, и  найдя хорошее место, бросили якорь в прекрасной песчаной бухте в пятнадцати саженях от берега. Мы спустили лодки на воду и поплыли на них вдоль берега, желая начать переговоры с местными жителями, но они не позволили нам ступить на берег, и обстреляли нас большим количеством стрел.

На корабле  у нас совсем не было провизии, и мы решили захватить ее военной силой, для чего высадили на берег двадцать-тридцать наших людей, прогнавших с берега дикарей, причем большинство из них было ранено нашими стрелами.

После вооруженной высадки, мы стали подавать дикарям знаки, что нам нужна пища, и показали им железо, серебро и одежду, предлагая все это в обмен на нее.

Дикари поняли нас, и угостили наших людей на берегу вином, картошкой, и фруктами, а также объяснили нашим людям знаками, что сейчас они должны вернуться на наш парусник.  Знаками дикари показали, что на следующий день наши люди должны высадиться на берег, и тогда они принесут для них много освежающих напитков.

На следующий день, девятого ноября 1599 года, когда наш капитан со всеми офицерами приготовился идти на берег,  мы увидели там множество людей, неизвестных нам.  Капитан провел общий совет, где было решено плыть к берегу на лодках со всем оружием, которое мы только сумеем противопоставить дикарям, но на берег не высаживаться. Когда капитан подплыл к берегу на одной из лодок, то дикари знаками стали ему показывать, что он должен сам высадиться на сушу, а к нашим лодкам никто из дикарей не подходил.

В конце концов, так как дикари не подходили к нашим лодкам, наш капитан, с остальными нашими людьми, решили высадиться на берег сам, вопреки тому, что было решено на общем совете, на нашем корабле.

Двадцать три наших товарища с мушкетами высадились на берег и двинулись по нему к четырем или пяти хижинам дикарей. Когда они ушли от лодок на расстояние мушкетного выстрела, то около тысячи индейцев, устроивших засаду, стремительно напали на наших людей, и,  насколько нам известно, перебили их всех.

Когда наши товарищи, остававшиеся на лодках, вернулись на корабль, и принесли нам известие о гибели нашего капитана и всех наших офицеров мы долго оплакивали это как самое печальное событие из всех смертей наших людей в этом нелегком плавании.

На следующий день мы снялись с якоря  и отправились на остров Святой Марии, где нашли корабль нашего адмирала, прибывшего туда за четыре дня до нас, и отбывшего с острова Мокко за день до того, как мы прибыли туда.

Наш флот насчитывал теперь два парусника, и все мы были этому очень рады, кроме того, я встретил своего хорошего друга Тимоти Шоттена, служившего лоцманом на адмиральском корабле.

Находясь на острове Святой Марии, лежащем на широте тридцати семи градусов двенадцати минут у берегов Чили, мы провели общее совещание и на нем решили плыть  сразу в Японию. Такое решение было нами принято по двум причинам: мы понимали, что испанские королевские суда уже ищут нас у побережья Перу, и плыть вдоль него мы не можем, а также имеющийся в наших трюмах большой купеческий груз ткани, которую мы надеялись в Японии продать с большой выгодой.

С острова Святой Марии на двух наших кораблях мы отплыли двадцать седьмого ноября, при этом об остальной части нашего флота мы не имели никаких известий. Мы направились прямо к Японии и вместе пересекли линию равноденствия, пока не оказались на двадцать восьмом градусе северной широты, где мы находились примерно двадцать третьего февраля 1600 года.

Отсюда нас погнал на северо-запад фантастический штормовой ветер, сопровождавшийся сильным дождем, в котором я потерял корабль лоцмана Питера Шоттена, о чем очень сожалел. Тем не менее, не теряя надежды, что в Японии мы вновь встретимся,  я сохранил наш прежний курс.

На тридцатом градусе северной широты я искал мыс Руки, названный так на всех лоциях, картах, и глобусах, но не нашел его. Позднее оказалось, что этот мыс указан на этой широте ошибочно, и он расположен севернее тридцать пятого градуса /вероятно это мыс Иодзима у входа в Токийский залив/.

В конце концов, девятнадцатого апреля на тридцать втором градусе северной широты мы увидели землю /остров Кюсю/.

Таким образом, от острова Святой Марии до Японии мы плыли четыре месяца и двадцать два дня, и на тот  момент, кроме меня, было не более шести человек в нашем экипаже, которые еще могли ходить.

Мы бросили якорь примерно в лиге от места под названием Бунго /современный город Усаки/. К нашему кораблю сразу приплыло много лодок, и мы терпели, то, что они окружили нас со всех сторон. Мы были не в состоянии сопротивляться им, но и лодки японцев не причинили нам никакого вреда, к тому же  ни один из нас не понимал друг друга.

Через два-три дня после нашего прибытия к нам приехал иезуит из местечка под названием Лангбака, куда ежегодно съезжаются карраки из Макао. Он вместе с другими японцами, бывшими христианами, был нашим переводчиком, что было не в нашу пользу, так как наши смертельные религиозные враги стали нашими сопровождающими.

Однако правитель Бунго, к которому мы прибыли, был настроен дружески. Он предоставил нам дом и землю, где мы разместили наших больных людей и получили все необходимое для отдыха. Когда мы бросили якорь в Бунго, в нашем экипаже было двадцать четыре человека, среди них были и здоровые и больные, трое из которых умерли уже на следующий день.

Больные по большей части выздоравливали, и ухаживали за тремя лежачими больными, которые, в конце концов, тоже умерли.

В то время как мы находились здесь, император /будущий сёгун Японии Токугава Иэясу/, услышал о нас, и послал к нам пять галер, с целью доставить меня к императорскому двору, находившемуся на расстоянии около восьмидесяти английских лиг от Бунго.

Так что, как только я предстал перед ним, он спросил меня, из какой мы страны; и я долго отвечал ему по всем пунктам. Я мог свободно отвечать ему на любые вопросы, ибо между нашими странами /Голландией и Японией/ не было ни войны, ни мира. Но все подробности этого допроса здесь описать было бы слишком утомительно.

Затем мне было приказано сидеть в тюрьме с одним из наших моряков, пришедшим со мной, чтобы прислуживать мне. Через два дня император снова позвал меня и потребовал объяснить причину нашего приезда. Я ответил: «Мой народ стремится к дружбе со всеми народами и к торговле во всех странах, привозя товары, которые наша страна могла бы предложить».

Кроме того, я объяснил ему причины конфликта между испанцами и нашей страной и сделал это так, как мне казалось, как он был бы рад услышать. В конце концов, мне снова приказали отправиться в тюрьму, но мое новое заключение было хуже прежнего.

39 дней я томился в темнице, не получая больше вестей о нашем корабле, о моем капитане, и о том выздоровел ли он. Я ничего не знал об остальных людях нашего экипажа, и все это время каждый день ожидал смерти. Я ожидал, что меня обезглавят, ибо такой приговор в Японии так же обычен, как  повешение в нашей стране.

Во время моего заточения  иезуиты и португальцы множество раз сообщали  императору лживые свидетельства против меня и моих товарищей.  Они говорили, что мы евреи и грабители, и если бы нам позволили жить, то это было бы против Его Высочества и его земли, ибо ни один народ не должен приходить в Японию для грабежа. Но если бы я был казнен, то остальная часть моего народа без сомнения должна была бы бояться и больше не приплывать сюда. Так ежедневно мои недруги говорили обо мне императору, желая ускорить мою смерть.

Но Бог проявил милость к нам и не позволил нашим врагам распространить свою волю на нас. В конце концов, император дал им ответ, что мы еще не причинили ему никакого вреда или вреда ни одной из его земель, поэтому против разума и справедливости будет предать нас смерти. Если наши властители воюют друг с другом, это не может быть той причиной, по которой он должен убить нас. Наши враги были вне себя от горя и сознания, что их жестокое притворство подвело их. За что да будет хвала Богу во веки веков.

По прошествии 41 дня император приказал снова привести меня к нему, и задал мне так много вопросов, что о них было бы слишком долго вам писать. В заключение он спросил меня, не хочу ли я отправиться на свой корабль, чтобы повидать своих соотечественников. Я радостно ответил согласием, на что он приказал мне так и сделать.

Итак, я был освобожден из заточения. Первым известием, полученным мной, было то, что корабль и весь экипаж находятся в столице. С бьющимся сердцем я сел в лодку и отправился на наш корабль, где нашел в добром здравии своего капитана и остальных, оправившихся от болезни; и когда я пришел к ним, то многие из них заплакали, ибо им было сообщено, что я давно казнен.

Так, слава Богу, все мы, оставшиеся в живых, снова собрались вместе. С корабля вынесли все вещи, и другой одежды, кроме тюремной, у меня не было. Японцы забрали все мои инструменты и книги, и все ценные вещи. Это было неизвестно императору, но, узнав об этом, он приказал, чтобы те, кто взял наши товары, возвратили их нам обратно, что, однако, выполнено не было.

Он также приказал выдать для нас 50000 рупий в медных деньгах. Эти деньги в его присутствии передали в руки того чиновника, кто был сделан нашим управителем, для того,  чтобы он имел возможность выдавать их нам под наши нужды, на покупку провизии, и на другие особые расходы.

По прошествии тридцати дней, когда наш корабль стоял перед городом, называемым Сакай, в двух с половиной или трех лье от Осака, где в то время жил император, пришло сообщение от императора, что наш корабль должен быть доставлен в самую восточную часть страны, называемую Кванта. Место куда, согласно его приказу, нас доставили, была на расстоянии около ста двадцати лье. Наш путь туда морем был весьма долгим из-за встречных ветров, так что император был там задолго до нас.

Придя в страну Кванто к городу Эддо, где находился император, я стал использовать все получаемые императорские денежные средства, чтобы отремонтировать наш корабль. Из-за этого трое или четверо наших людей выступили против капитана и против меня, а затем они подняли общий мятеж вместе с остальными нашими людьми, так что у нас было много неприятностей с ними. После этого мятежа они больше не жили на нашем корабле, и каждый был от нас независим.

Было бы слишком долго писать конкретнее. В конце концов, императорские деньги были распределены в соответствии с местом каждого человека в экипаже. Это случилось после двух лет  нашей жизни  в Японии, когда нам сообщили, что мы не получим наш корабль, и будем всегда жить в Японии. После этого каждый из нас шел своим путем туда, куда считал нужным. В конце концов, император дал каждому нашему человеку на жизнь по два фунта риса в день, ежедневно и ежегодно.  В сумме это составляло одиннадцать или двенадцать дукатов в год: мне, капитану и морякам.

В течение четырех или пяти лет император вызывал меня, как делал это много раз прежде. Один раз он хотел, чтобы я построил ему небольшой корабль. Я ответил, что я не плотник и не разбираюсь в этом. «Что ж, делай свое дело, - сказал он, - если выйдет не хорошо, то не беда». По его приказу я построил корабль в восемьдесят тонн или около того.  Этот корабль был сделан во всех отношениях по нашему образцу, и он, приходя на борт, чтобы увидеть его, очень любил его. Таким образом, я пользовался у него большим расположением, так что часто приходил к нему, и он время от времени дарил мне подарки и, наконец, определил для меня ежегодное жалованье в сумме около семидесяти дукатов, с двумя фунтами риса в день ежедневно.

Находясь в такой милости и благосклонности, я научил его отдельным законам геометрии и пониманию искусства математики, и другим вещам.  Я так понравился ему, что когда я говорил, он мне не  противоречил. Этому удивлялись мои бывшие враги, теперь просившие меня оказать им дружбу, поэтому испанцам и португальцам я воздаю  добром за зло. По прошествии пяти лет я обратился к императору с просьбой разрешить покинуть эту землю, желая видеть мою бедную жену и детей в согласии с совестью и природой.

Этой просьбой император был недоволен и повелел мне остаться в его земле. Однако со временем, будучи в большой милости у императора, я снова обратился к нему с мольбой, потому что мы получили известие, что голландцы находятся в Шиане. Затем я снова взмолился, и смело заговорил с ним, но он не дал мне ответа.

Я уверен, что он ни за что меня не отпустит. Я попросил его отпустить моего капитана /Яков Квакернек/, и он вскоре отпустил его. Мой капитан на японской джонке отплыл в Патан,  где нашел голландский флот из девяти парусников, главнокомандующим которого был Матлиф.  На этом флоте он снова стал капитаном, затем отплыл вместе с флотом в Малакку где сражался с португальской армадой.  В одном из сражений мой капитан был ранен и вскоре умер; так что до сих пор, я думаю, у меня на родине нет никаких определенных новостей, о том жив я или мертв.

Поэтому я молюсь и призываю Вас во имя Иисуса Христа сделать так, чтобы мое пребывание здесь, в Японии, стало известно моей бедной жене: в некотором роде вдове, и двоим моим детям - сиротам, составляющим мою величайшую печаль сердца и совести.

Меня знают в Рэтклифе и Лаймхаусе по имени моего доброго хозяина Николаса Диггинса, и мистера Томаса Беста, и мистера Николаса Айзека, и Уильяма Айзека, братьев, и многих других, а также мистера Уильяма Айонса и мистера Бекета.

Поэтому пусть это письмо или его копия попадет к кому-нибудь из них: я знаю, что сострадание и милость таковы, что у моих друзей и родственников будет новость  о том, что я все еще живу в этой долине моего печального паломничества, чего я снова и снова желаю ради Иисуса Христа.

За мою службу, которую я выполнял и выполняю ежедневно, служа императору, он подарил мне, подобно английскому лорду, восемьдесят или девяносто земледельцев, которые будут всегда моими рабами или слугами, и подобный презент, никогда прежде не давался никому чужому. Так Бог наградил меня после моих великих страданий; и ему только честь и хвала, сила и слава, ныне и вовеки, мир без конца.

Датировано в Японии двадцать второго октября 1611 года.

Ваш недостойный друг и слуга, Уильям Адамс.


Ссылка на книгу "Приключения отважных капитанов" на главной странице.