Радиорубка. Часть 1. Глава 8. Субботник

8.
Субботник.
В структуре нашего общества есть две организации, одержимые постоянной маниакальной тягой к чистоте. Это армия и школа. В первом случае объяснение найти достаточно легко: надо ведь чем-то занимать скучающих солдат в промежутках между дебильными строевыми упражнениями и еще более ненормальными занятиями типа покраски травы в зеленый цвет перед приездом генерала и уборки снега за забором части.
Что же касается школы, то тут ситуация другая. Если солдат постоянными издевательствами и побоями их начальство кое-как заставляет производить уборку действительно на том уровне, когда можно сказать, что полы и подоконники в буквальном смысле «вылизаны», то эффект от уборок, осуществляемых школьниками, получается диаметрально противоположным. Вот скажите на милость, как можно помыть огромный школьный коридор одним ведром воды? А школьники не только коридор помоют, но еще и на класс останется. Их ведь не волнует, что после трех обмакиваний тряпки в ведро вода становится по цвету и консистенции похожей на машинное масло. Сказали помыть – помоем, а как – это уже не ваше, мол, дело.
А уж совсем варварство доверять школьникам мойку окон. Не говоря уже о том, что во время этого действа кто-нибудь может выпасть во двор, уже сам стиль ученического отдраивания окон способен вызвать дрожь во всем теле и у военного, и у всякого другого человека. Единственное, чем можно оправдать привлечение школьников на всякие субботники, генеральные уборки, чистые пятницы и четверги, так это стремлением педагогов привить им чувство справедливости. Типа: плюнул на пол - будешь мыть, приклеил жвачку учителю на стул – возиться тебе сегодня с веником и совком, разбил окно на перемене - не только вставишь за счет родителей, а еще и перемоешь все окна в коридоре, чтобы знал, сколько труда вложено в каждое из них. Но и тут логика не срабатывает, ведь экстремальные индивидуумы, склонные к подобного рода действиям, как раз всячески уклоняются от участия в уборках, а пыхтят за них их примерные товарищи.
Словом, оставим эту проблему будущим кандидатам педагогических наук, а сами продолжим наше повествование.
В школе закончили летний ремонт, и директор собрал на совещание штаб школы. В школьный штаб входили представители Союза Молодежи (это организация, которая когда-то замещала функции почившего комсомола – не знаю, жива ли она сейчас, хотя уверен, что некое ее подобие осталось и даже процветает – ведь надо же куда-то идти работать самым отчаянным лодырям и имитаторам бурной деятельности), старосты и председатели старших классов и несколько учителей. Я тоже был еще с пионерских времен председателем нашего класса – должность мифическая и заключавшаяся в посещении раз в месяц заседаний в пионерской комнате, на которых решались еще более фантастические вопросы типа облегчения положения юных пионеров Корейской Народно-Демократической Республики, сбора подписей в пользу доставшего весь мир своей голодовкой доктора Хайдера и тому подобное. Поэтому нас с нашей старостой Любкой отправили на заседание штаба.
Совещание происходило в кабинете директора. Кабинет этот, для сведения, находится недалеко от радиорубки, если идти через актовый зал. Окна кабинета выходят на внутренний двор. Здесь всегда сумрачно, невесело, потому что это северная и теневая сторона школы. Сам кабинет достаточно просторный и оборудован в стиле советского учреждения: стол руководителя, примыкающий к нему длинный стол для совещаний, в дальнем углу шкаф с книгами и бронзовой статуэткой Сергея Мироновича Кирова, а у входа запыленная стеклянная витрина, в которой выставлены кубки, грамоты и медали, полученные бывшими учениками на всяких соревнованиях.
Директор подождал, пока все усядутся, а сам тем временем напряженно изучал какие-то бумаги. Тут вода в графине возле правой руки директора покрылась легкой рябью, как в фильме «Парк юрского периода» при приближении тиранозавра, а витрина с кубками задрожала и зазвенела - вошла завхозиха.
Секретарша закрыла дверь, и историческое заседание началось.
Сперва директор в кратких словах обрисовал нам положение дел. Говорил он в своем обычном ободряющем стиле. Все хреново, все вокруг мерзавцы и бездельники, учиться никто не хочет, школу превратили в свинарник, и так далее, и тому подобное. Поэтому необходимость субботника и генеральной уборки в настоящее время является просто вопиющей. А чтобы не откладывать дело в долгий ящик, субботой будем считать ближайший вторник.
Директор спросил у штаба, все ли с ним согласны. Штаб, прекратив ловить мух и рассказывать друг другу вполголоса анекдоты, дружно согласился. Затем директор спросил, как обстоят дела с техническим вооружением, то есть, попросту говоря, есть ли чем копать, в чем носить воду и чем вытирать окна.
Завхозиха поднялась и монотонно заявила:
-Лопат у нас нет. На летней практике все лопаты разворовали. Но зато недавно нам прислали 30 метел…
-Извините, - сказала завуч, открывая тетрадь, - вы сказали, тридцать ведер?
-Нет, 30 метел, да, да, метелочек. Еще есть из запаса 11 штыковых лопат, да еще 13 совковых я дам. 6 носилок есть.
-Известь имеется? – деловито осведомился директор.
-Извести полно, но мы ее еще не гасили.
-Как не гасили? – закричал директор с такой силой, что даже очки его позеленели.
-Но с прошлого года еще много осталось, - быстро исправилась завхозиха, и очки директора приобрели обычный цвет.
Потом обговорили с учителями насчет готовности классов к субботнику. А под конец директор обратился к присутствующим школьникам:
-Вы должны следить за порядком проведения работ. Члены штаба обязаны первыми выйти на субботник и показать пример другим.
В это время солнце, которое было в зените, вышло из-за туч, и лучи его, отразившись от окон кабинета географии на противоположной стороне внутреннего двора, осветили мужественное лицо директора и его свирепо сверкнувшие очки. Это была потрясающая картина, и все сразу воодушевились и загорелись огромным энтузиазмом, особенно Любка, которая тут же шепнула мне, что уж она точно покажет пример и вообще завтра не придет в школу.
А с полки на нас глядел и саркастически улыбался бюст Сергея Мироновича Кирова, чей вид внушал всем нам веру в свои силы, в нашу несомненную победу в завтрашней схватке со школьной грязью.
Во вторник после уроков все переоделись в заранее принесенную из дома рабочую одежду, после чего Людмила Спиридоновна поведала нам о роли 9-го «А» в сегодняшнем мероприятии. Субботник намечался масштабный. Руководство школы предполагало за несколько часов выполнить следующие задачи:
1. Подмести и помыть полы во всех классах и коридорах;
2. Вымыть и начистить до блеска все окна;
3. Вытереть мокрыми, а затем еще и сухими тряпками все стены (кроме покрытых белешкой);
4. Подобрать и сжечь все бумажки и прочий мусор на пришкольной территории;
5. Прокопать новые и углубить старые траншеи для саженцев в школьных палисадниках;
6. Полить деревья на пришкольной территории;
7. Ликвидировать все нежелательные остатки летнего ремонта.
Мы должны были привести в порядок большой зал на третьем этаже, в который выходила дверь нашего класса, а также убрать мусор на футбольном поле. Кроме того, не исключалась возможность привлечения нашего класса на другие участки работы, если там возникнет аврал.
Девчонок оставили мыть коридор, от чего они сразу же поскучнели и даже взвыли с досады, а нас, пацанов, направили на футбольное поле.
Нет ничего лучше работы на свежем воздухе. Хотя, конечно же, мы не работали ни минуты, потому что наша классная за нами не наблюдала, ее вообще не было на футбольном поле, и мы были предоставлены сами себе. Мы слонялись по полю, кидали камни в большие лужи и вообще вели себя как самые отъявленные саботажники. Потом, однако, пришел Кантемир. Он, как учитель физкультуры, душой болел за футбольное поле. Кроме того, его привели сюда страшные воспоминания. В прошлом году во время нашей игры с восьмым «Б» Кантемир, игравший за «бэшников», поскользнулся на этом самом поле и на всем ходу рухнул прямо под ноги Айдоса, несшегося за мячом со скоростью света. Должно быть, это было тяжелое испытание. С тех пор Кантемир стал по-другому смотреть на мир, подобно ветеранам вьетнамской войны или людям, пережившим десятибалльное землетрясение. Также он стал очень ревностно относиться к чистоте футбольного поля: следил, чтобы на нем не было камней и прочего мусора, об который можно споткнуться или поскользнуться.
Кантемир подошел к нам и начал кричать: чего-де мы не убираемся, вообще, что ли, совесть потеряли. Вадим дипломатично заметил, что бумажек и больших кирпичей на всем поле не сыскать – камни убрали еще в прошлый раз, бумаги постоянно съедают забредающие сюда коровы, - а убрать все мелкие камни не представляется возможным. Кантемир согласился, однако все же попросил выдернуть всю пожухлую от летнего зноя траву.
Потом он пошел за школу кричать на семиклассников, которые учинили там вместо субботника игру в «казаки-разбойники».
Мы посмотрели на футбольное поле и вздохнули. Травы было много, а Кантемира обижать не хотелось.
Тут не мешало бы описать наше футбольное поле. Если кто-то думает, что это великолепное спортивное сооружение, покрытое первоклассной футбольной травой, то он очень ошибается. Наше футбольное поле представляло собой огромный прямоугольник каменистой пустыни, оставленный в недрах города. Когда строили пришкольную территорию, природу в этом месте не стали трогать, а просто накатали бетонную беговую дорожку вокруг поля и поставили по краям огромные футбольные ворота. А поле так и осталось заросшим пустынной полынью, солянкой и прочими аборигенами местной флоры. Где-то посередке поля можно было заметить остатки асфальтированной дороги – она, видимо, проходила тут еще до постройки школы. Куда она вела, не знает сейчас никто, даже Кантемир. А может быть, тут пытались построить круг для метания ядра или еще что-то в это роде. Хотя такой круг, этакая нашлепка на земле, сделанная из бетона, уже есть на пришкольной территории метрах в двадцати от футбольного поля.
Словом, наше поле было загадкой живой природы и истории здешних мест. Однажды здесь даже поймали гадюку, которой местные торквемады тут же устроили жестокую экзекуцию через сожжение на костре от автомобильной покрышки. 
А восточный край поля и вовсе был головной болью школьного руководства. Рядом проходила водопроводная труба, а под землей в этом районе были канализационные сети. А надо сказать, что местная система канализации чрезвычайно эргономична по своему характеру: она вплетается в общий стиль всего города и дополняет неповторимую печаль, наполняющую сердце при взгляде на несчастные микрорайоны.
Известно, что наших у жителей душа гостеприимна и широка настолько, что переливается через край. Такова и здешняя система канализации, которая всегда полна до краев и забита на всем своем протяжении. Я имею в виду описываемые времена – как сейчас обстоят дела в тех районах, не знаю, но думаю, вряд ли что-то кардинально улучшилось. Регулярно канализация переполняется и заливает половину города. Это настолько постоянное явление, что весеннее половодье на Урале имеет для горожан намного меньшее значение в их жизни, чем ежеквартальные разливы канализации. Айдос, выросший на Восточной улице, может с уверенностью заявлять, что рос он не на берегах Урала, а на берегах канализационных морей. Этих морей в округе было очень много. Мы с Айдосом даже дали им всем названия и составили подробную их карту.
Самым маленьким и самым вонючим было Канализационное озеро, которое находилось между нашей школой и магазином «Уют». Оно разливалось так часто, что исчезало только в самые жаркие летние месяцы. Зимой оно замерзало, и местные играли на его ядовито-зеленом льду в хоккей. Сейчас на этом месте построили многоэтажный дом.
В школьной ограде было два озера, и оба Айдос называл морями «Ломалищ». Такое название возникло из весенних времен, когда лед на них трескался, и мы бежали его ломать, после чего приходили домой с сапогами, полными воды и получали по шее от родителей. Как раз одно из этих озер постоянно возникало на восточной оконечности школьного футбольного поля. Из-за этого грязь в этом районе совершенно погребла под собой бетонную беговую дорожку и разъела в ржавчину футбольные ворота. Летом почва здесь была неверная, мягкая и вся в ямках от копыт постоянно проходящих здесь коров и верблюдов. Поэтому в большой футбол на нашем поле играли крайне редко. Играли в основном не вдоль поля, а поперек, а вместо ворот ставили камни, обозначавшие штанги.
Коли я уж завел речь о канализационных морях, поведаю о них все остальное, а уж потом продолжу историю о субботнике, тем более что темы эти очень схожи: субботник посвящен борьбе с грязью, а рассказ о наших приключениях в канализационных морях – тому, как от этой грязи можно получать ни с чем не сравнимое удовольствие.
Далее на восток от моря Ломалищ на краю футбольного поля, за школьной оградой, подле большого газохранилища раскинулось самое знаменитое море этого района. Это даже не море, а целый океан. Его тут называли просто и скромно: Северный Ледовитый Океан. Это большущая круглая лужа, заполнявшая глубокую ложбину между «Уютом» и улицей Валиханова. Можно с уверенностью сказать, что этот океан был главным местом отдыха здешней публики. Весной здесь ловили головастиков и лягушек, осенью коровы поедали здесь буйную растительность, но главное действо наступало зимой, когда океан покрывался толстым-толстым слоем льда. Тогда сюда толпами вываливали местные на салазках и санках, тут начинались турниры, игры, драки… Этот океан был необычайно глубок – местами глубина была раза в два больше человеческого роста. И это было причиной еще одного увлечения местных – рыбалки. Нет, рыбы здесь не водилось, зато успешно вылавливалась со дна океана разная домашняя утварь – корявые тазы, вполне еще приличные чайники, автомобильные принадлежности, а порой и целые автомобили, вернее, их покрытые скорбью времени остовы, и прочее. Однажды здесь застрял трактор К-700, и водитель бросил в океан громадную покрышку от трактора. Внутри этой покрышки игрались дети, она долго была главной достопримечательностью и гордостью жителей «Уюта», так же как у обитателей одного из домов в Привокзальном, которые хвастаются вставшим на вечный прикол под их окнами боевым бронетранспортером. Потом покрышку подпалили, и она чадила несколько дней подряд.
Да, Северный Ледовитый Океан, несомненно, был заметной вехой в жизни местных пацанов. Он доставлял даже еще большее удовольствие, чем наполненная до краев помойка, которая, кстати, тоже находилась рядом, в десятке метров.
На месте океана сейчас построен целый жилой район, отхвативший, помимо прочего, большой кусок школьного футбольного поля. 
Напротив «Уюта» между Восточной улицей и 13-й школой находится Северное озеро. Оно не очень большое и не столь глубокое, как Северный Ледовитый Океан, но тоже очень интересное.
Во-первых, посередке озера возвышается громадная черная конструкция – высоковольтная вышка, похожая на небольшую Эйфелеву башню. Это линия, которая идет через весь город от ТЭЦ на Первый участок и Привокзальный. Башня стоит на маленьком островке, почва острова мягкая, и когда наступаешь в нее, сразу набираешь полный ботинок воды. На башне налеплены предупреждения с нарисованными черепами о том, что влезать нельзя, иначе убьет. Многие пацаны, однако, залезали на самый верх и ничего с ними не случалось. Конечно, до тугих проводов, позванивающих в вышине,  никто дотрагиваться не пытался – живы еще были истории о том, как в школьной трансформаторной будке сгорел, ухватившись за кабель, школьник средних классов, пытавшийся прогулять там урок. Страшные истории такого рода составляют важный слой школьного фольклора и передаются из уст в уста через многие поколения школьников. Например, если послушать учеников нашей школы, которая была основана еще до войны и бережно сохранила «предания далекой старины», то можно записать такой эпохальный героический эпос с элементами ужасов, что никакая «Песнь о Нибелунгах» с ним не сравнится, не говоря уж о банальной «Калевале», которой пугают преподаватели учеников младших классов.
Продолжая описание Северного озера, следует упомянуть о его неповторимом цвете и запахе.  Озеро отдает красноватым оттенком, поскольку в нем растет много солянки и водорослей. То есть оно, в отличие, скажем от Канализационного озера, живое. Запаха же нет вообще никакого, что тоже очень странно для морей из канализации.
Связано это с происхождением Северного озера. Поначалу оно было заполнено только наполовину, даже меньше: канализационный люк рядом с ним не столь обилен, как, скажем, мощный исток Ледовитого океана. Но потом произошло событие, сильно изменившее экологическую обстановку в данном районе. На Восточной улице в аккурат рядом с Северным озером прорвало водопроводную трубу. Прорыв был серьезным настолько, что даже городские власти обратили внимание на этот самим богом забытый район и с завидной для них скоростью работы – всего через четыре дня после ЧП - прислали сюда бригаду бравых водопроводчиков, вооруженных огромным экскаватором. Котлован вырыли большой и добротный, потому что долго не могли найти место прорыва. Наконец, рабочие наткнулись на небольшую дырочку в трубе и по зрелому размышлению не придумали ничего лучшего, чем заткнуть дырку деревянным колышком. После этого водопроводчики котлован засыпали, оставив эту часть улицы развороченной на долгие годы, и уехали со спокойным сердцем. Не прошло и недели, как напор воды выбил колышек. И снова привезли экскаватор, пришли те же рабочие, но на этот раз они привели с собой хмурого сварщика. Сварщик поколдовал над развороченной трубой часа два, и с тех пор водопроводных разливов в этом районе не было очень долго: как минимум, год.
Итог всех этих манипуляций был таков, что Северное море вобрало в себя недельную норму воды целого пятиэтажного дома. В результате Северное озеро стало морем смешанного фекально-водопроводного происхождения. А поскольку разливы нет-нет, да и случались и в дальнейшем, озеро продолжало подпитываться от обоих источников. 
Если ехать от Северного озера по улице Восточной в сторону железнодорожного управления, то по правую руку возле хлебокомбината видно еще одно великое море. Оно протягивается более чем на двести метров от Восточной улицы до самого Драмтеатра и заполняется в основном из двух канализационных люков, расположенных по его краям. За его длину при достаточной узости ширины (около десяти метров) и за его извилистость Айдос назвал это море Адриатическим. Причем оно не раз оправдывало свое курортное название тем, что в его смрадных водах летом купались пацаны с «той», не нашенской стороны Восточной улицы. Не знаю, как они там купались, и что с ними после этого было, но, судя по их радостным крикам, они испытывали в этот момент неописуемое блаженство.
Адриатическое море было интересно по двум причинам. Во-первых, оно единственное из всех было частично рукотворным. Во-вторых, здесь мы с Айдосом впервые открыли навигацию. Сначала о рукотворности. Надо сказать, что сначала море было не таким длинным. Оно состоит из трех частей, трех глубоких естественных котлованов, из которых только один, средний, был заполнен водой. Со стороны Восточной улицы котлован прикрывало множество песчаных и травяных барьеров. Это не понравилось Айдосу, который из всех человеческих благ превыше всего ценил свободу. Он рассудил, что держать море в таких пределах это просто издевательство. Раз воды хватает, почему бы ей не заполнить и эти пустоты. И он взял палку и принялся разрывать песчаные барьеры и пускать воду на просторы поля между «Уютом» и хлебокомбинатом. В итоге восточная часть моря стала походить на разлившийся весной Урал: множество мелких островков, полно травы посреди воды, водовороты и все прочее. Айдос остался доволен своей деятельностью, хотя и перемазался с ног до головы песком.
С западной частью моря ситуация была другой. Здесь центральный котлован был отделен от западного одной естественной земляной стеной толщиной примерно в полтора метра. А западный котлован был большой – он заканчивался под стенами Драмтеатра. И вот, я взял стальную трубу и в течение часа прокопал узкий – сантиметров двадцать в ширину и столько же в глубину канал. Потом пробил переборку, и вода из центрального котлована медленно, несмело полилась в новый резервуар. Потом все быстрее, быстрее, а через несколько часов вода сама углубила и расширила канал и хлынула мощной, толстой, уверенной струей. Котлован был заполнен в течение суток.
Теперь мы с Айдосом могли без ложной скромности назвать себя творцами нового мира.
Обновленное море было глубоко, а по берегам его валялось множество досок и кусков пенопласта. Это навело Айдоса на мысль о начале морских походов и завоеваний заморских земель.
Первый свой плот мы сооружали целый день. Это был неуверенный маломощный щит из досок площадью полтора на полтора метра. Но с его помощью мы успешно пересекли Адриатику, хотя и набрали полные кроссовки воды.
А потом мы открыли Химический океан. Этот океан находится в самом конце Восточной улицы – там, где она пересекается с Ленинградской (сейчас – улица Срыма Датова). Там не один, а целых два океана.
Когда-то место, где стоит сейчас наш район, было, скорее всего, солончаком, как местность в глубь пустыни на окраине города. Это наводит на мысль о том, что Химический океан, возможно, имеет естественное происхождение. Раньше здесь было настоящее солонцовое озеро, а потом сюда пришел город, и озеро смешалось еще и с канализационными отходами. Получился Химический океан – громадная, метров пятьсот на триста, зловонная и переливавшаяся всеми цветами радуги от слитого в нее бензина лужа. Бензин берется от гаражей, выросших на берегах океана. Посередине воды воздвигнута гряда, которая делит водное пространство на две продольные части. Ближнюю часть за ее цвет мы прозвали Химическим океаном, а дальнюю - Неизвестным океаном – потому, что мы так и не открыли в нем навигацию.
В Химическом океане мы обнаружили целый флот из нескольких добротных плотов. Его сделали местные. Мы проехались на плотах, однако далеко заплывать не стали. Не из боязни затеряться в открытом море и никогда не вернуться на землю, а из страха, что появятся хозяева плотов, спустят на воду еще какие-нибудь посудины и нанесут нам поражение прямо в океане, после чего купания в этой отравленной воде нам не миновать.
Если в районе Неизвестного океана перейти Восточную улицу и гаражи, то на большом пустыре между Ленинградской улицей и областным военкоматом можно увидеть самое дальнее озеро из известных нам. Это знаменитая Солянка – место массового отдыха деповских и площадских пацанов. Солянкой его прозвали, по легенде, после того, как один деповский, катаясь на салазках, вогнал пику в лед с такой силой, что осколки хлынули во все стороны, в том числе некоторые попали и на лицо этому пацану. Сплюнул тогда парень и крикнул своим дружкам: «Тьфу ты, вот ведь солянка!» Озеро это существует в основном зимой, в летнюю жару оно пересыхает. На Солянке любил бывать Эдик – коренной площадский пацан.
Я рассказал только о части всех великих морей нашего района. Некоторые из них, например, Канализационное озеро, уже исчезли. Другие влачат жалкое существование, подвергаясь опасности быть уничтоженными появившимися в городе машинами-сосальщиками. Эти машины высасывают такие озера и моря, а потом сливают воду в Урал. Не очень, я думаю, полезно для Урала. Даже Химический океан почти высох и все больше напоминает солончак из научно-фантастического фильма о гибели планеты Земля: этакая выжженная солнцем соленая равнина с навороченными по ее берегам остовами машин и кучами мусора. Зато море Ломалищ благодаря постоянным разливам канализации жило и процветало до момента, пока его не закрыли современными жилыми многоэтажками.
Проблему с футбольным полем мы решили радикальным способом. Вадим, недолго думая, организовал захватническую экспедицию на земли работавших неподалеку младшеклассников. Когда наши вернулись из набега, они напоминали собой невольничий караван:  впереди Вадим, с видом победителя вертевший в руке здоровенной палкой, а за ним остальные наши, которые тащат под микитки упиравшихся мелких пацанов.
Мы заставили младшеклассников собирать траву на поле, а сами принялись флегматично наблюдать за ними.
Айдос предложил побродить по школьной территории. Мы с ним отправились через задние дворы к парадному входу школы. Всюду кипела работа. 
Надо сказать, что в нашей школе парадный вход потому и назывался парадным, что открывали его только раз в несколько лет на самые великие мероприятия. Вообще-то, этот вход по идее и был основным, а действующий вход на самом деле назывался запасным, но, видимо, такая была традиция в нашей школе – хранить парадный вход для особо торжественных моментов. В такие моменты двери его открывали настежь: и внутренние, и внешние, вытаскивали из пространства между дверьми лопаты, носилки и прочую хозяйственную утварь, которая пылилась здесь в обычное время, мыли двери, и тогда школа принимала гостей, сверкая чистотой и блеском.
Перед парадным входом школьное руководство с давних пор пыталось сделать палисадник. Уже и чернозем сюда завозили, и саженцы вкапывали раз по сто, и многие поколения учеников на летней практике вовсю поливали протяженные грядки, но все бесполезно: деревья гибли, как от чумы. Оно и ясно: почва в нашей области не подарок. Один Химический океан чего стоит. Весь город на солончаках построен.
Подойдя к трудному палисаднику, мы увидели, как очередное поколение восьмиклассников пыхтит над слабыми саженцами карагачей. Из труб неуверенно бежала вода. Пацаны носились с ведрами и добросовестно, чуть ли не по самую верхушку, заливали саженцы водой. Те, кому надоедало, начинали обливать друг друга из ведер и драться лопатами.
Пройдя далее, мы вышли на пространство перед основным школьным входом. Здесь всегда было особенно много бумажек, особенно возле теплопункта и подле забора. Поэтому сейчас тут корпело сразу три класса. Учитель математики Николай Иванович, одетый в серый пиджак, ходил посреди своих питомцев и кричал на них за их беспробудную лень. 
Фигура Николая Ивановича заслуживает особого описания. Это был согбенный годами, но еще очень бодрый старик с мудрым и тяжелым взглядом много повидавшего на своем веку человека. Долгие годы работы со школьниками обесцветили его волосы до того, что они были уже не седыми, а совершенно белыми. Он страшно много курил, дымил на каждой перемене и после уроков. Зубы его от курева стали полностью коричневыми. Когда он наклонялся к кому-нибудь из учеников на уроке, чтобы объяснить решение задачи или помочь начертить геометрическую фигуру, ученика обдавало запахом настоящей табачной фабрики, смешанным с пряным запахом крепкого чая, который учитель пил на каждой перемене.
Николай Иванович всегда носил один и тот же серый пиджак. Зимой он надевал поверх него серый плащ. У него была даже машина – явление среди наших учителей редчайшее. В нашей школе машины были только у двоих: у Николая Ивановича и у трудовика Вячеслава Ивановича. И у обоих были ижевские москвичи 412-й модели. У Николая Ивановича белый, а у трудовика фиолетовый. Машины оба ставили позади школы, перед окнами кабинета труда, чтобы можно было постоянно за ними наблюдать, потому что нельзя было отвернуться на минуту, чтобы озорные ученики средних классов не спустили все колеса.
Кроме всего прочего, у Николая Ивановича была своя каморка. О, это была знаменитая комната! Это был маленький закуток, отгороженный от класса толстой фанерной стеной, на которой висели громадная доска и стенды со всякими формулами приведения, матрицами и прочими математическими премудростями. В стене была прорезана жестяная дверь. В закутке у Николая Ивановича постоянно стоял тот резкий запах, которым он обдавал учеников, наклоняясь к ним, только еще во сто крат более сильный. Здесь было темно; свет исходил от одной-единственной двадцатипятиваттной лампочки без всякого намека на абажур. По стенам каморки тянулись полки со всевозможными кубами, октаэдрами, громадными циркулями, которыми рисуют круги на доске, линейками, которыми можно было в несколько приемов обмерить всю школу, и прочим внушающим уважение научным инвентарем. В этой комнате любили собираться учителя – друзья Николая Ивановича, то есть все мужики из числа учителей, а их было в нашей школе не так уж и много: пятеро, не больше. Они запирались тут после уроков, пили водку и говорили о жизни.
Николай Иванович относился ко всему очень серьезно. Даже маленькая шалость его учеников приводила его в ярость. Он начинал кричать, топать ногами, но потом быстро отходил и запирался в своей комнате, чтобы покурить и успокоиться. Не случайно ему дали самый трудный класс – девятый «Б». Одного обстоятельства, что в этом классе были Димон и Макса (о Максе разговор еще впереди), хватало, чтобы сделать его очень трудно поддающимся педагогической дрессировке.
Бэшники изнывали, но работали. Уже был собран большой бугор из бумажек и сухой травы. Димон предлагал запалить его и уже вытащил иностранную зажигалку, которую выменял в венгерском поселке на сушеную рыбу, но Николай Иванович сказал, что еще не время.
Мы с Айдосом прошли в школьный двор. Здесь работали старшие классы: десятый и одиннадцатый. Они подметали бетон двора, и к самому небу поднимался столб пыли, поднятый их вениками. Несколько человек перевернули вверх дном баки для мытья сапог во время грязной погоды и выбивали из них наросшую с прошлого года глину. Девчонки поодаль вытряхивали занавески, поминутно чихая от забившейся в нос пыли.
Потом мы прошлись по школе. Заглянули в наше крыло, где вовсю шла работа по мытью окон и стен. Окна уже вытирали газетами, от чего они начинали блестеть. Пацаны из младших классов терли грязными, серыми от глины тряпками стены и очень удивлялись, когда вместо ожидаемой чистоты видели только черные полосы на голубой эмали стен.
Долго в школе мы не задерживались, потому что боялись, что нас увидит Людмила Спиридоновна. Скоро мы были уже на футбольном поле.
Холмик выдернутой травы был уже высок. Вадим удовлетворенно оглядел слегка очищенное поле, вынул из кармана спички и с видом великого инквизитора поджег сухую траву. Воздух наполнился восхитительным ароматом горящей сухой полыни. Вадим отпустил невольников, и те, затаив злобу, поплелись к своим классам.
Пришла комиссия по приемке результатов субботника, в которую, помимо других учителей, входила и Людмила Спиридоновна. Комиссия осталась довольна нашей кропотливой работой и пошла дальше.
Мы собрались вокруг костра и долго смотрели на догорающую траву.
-Не обольщайся насчет отдыха, - сказал мне Айдос. – Теперь идем в рубку.