Я буду тебя жалеть... повесть

1.
Родаки усердно делали вид, что якобы забыли о моём присутствии. На деле, как всегда, исподтишка и довольно отпадно, воспитанием моим занимались: телик глазами проедали именно с этой целью.
Гламурно чесались!
Финтовую комедь, от которой откровенно тащился бы Федюк, (Федька Игнатов - мой сосед, друг и одноклассник), вывернули наизнанку, как шкуру медведа. Главную героиню, готичную пелотку в отпадных кедах, в пижаму прикидную завёрнутую, в низачот послали. Будь в реале, по табло паданакам тем настучали бы за бухло и на секас припёртость. А за то, что лавандос предков перили и синьку пелотке той плескали...
Стоп!
Для рассказа этого не те слова я начал применять. Его выложу в Инете. А там не только продвинутые в современном молодёжном сленге ”перцы” тусуются, но и те, кто даже не пытается постичь сегодняшний фронтменский уровень общения. Так что, полный резон предпочесть мне “топтать” лингвистические “тропинки”, по которым некогда уверенно “хаживал” корифей от литературы, Лев. Тот самый, Толстой.
Хотя... да, от некоторых жаргонизмов, известных не только молодёжи, если они рассказ этот сделают ярче и образней, отказываться глупо.
Есть более веская причина излагать материал так, как того требуют учителя в школе. Я же не сверстников тешить собираюсь. И даже не ради прочих читателей душу решил вывернуть наизнанку. Пишу для того лишь, чтобы прочесть сие смог один единственный человек, мой биологический отец. А он, (в прошлом выпускник МГУ, в настоящем миллиардер и сволочь хорошая), предпочитает читать классику.
Этими воспоминаниями я хочу окончательно и бесповоротно похоронить биологического отца, (живого и успешного во многих начинаниях), в своей душе. А пока... пока повествование не дописано, лютую ненависть к нему стану делать ещё лютей.
"Так поступать не по христиански" - сказал бы отец Серафим.
В данном вопросе с ним крайне не согласен.
Верующим вряд ли буду. Молитвами благосклонность небес вымаливать - не для меня! А если, вдруг, приду в веру - Бог простит! Ему есть, за что меня прощать.
Очень, очень постараюсь, чтобы эта моя исповедь попала моему биологическому отцу на глаза. Знаю, стыдно ему не станет. У него своя "правда", устоявшаяся подлая "правда", которую уже ничем не перечеркнуть.
Зато - уж это точно знаю! - ему будет больно читать эти строки.
Очень больно!
А мне хотелось бы, чтобы ему было ещё больней! В стократ больней!!!

2.
Федька помешан на жаргонизмах. Целую науку преподал мне, поневоле запомнил.
- Даже такое простое слово, как голова, - с жаром говорил он, - в разные десятилетия звучало по-разному: в 50-е - башка, грызло, балда; в 60-е - репа, кумпол; в 70-е - тыква, чайник; в 80-е - котелок, башня; в 90-е - чердак, бубен; в 2000-е - крыша, а сегодняшнее поколение молодёжи, окрестило её - табло.
Всплеск сильных эмоций в 50-е прозывали словом забытым кулл; в 60-е - рулез; в 70-е - отпад; в 80-е - круто; в 90-е - конкретно, в 2000-е - жесть, не по детски, сегодня - аффтар жжот.
Деньги сегодня - лавандос, а прежде, не менее значимо, они именовались: капуста, бабло, мани, башли, деревянные, лавэ, хрусты, филки.
Готично, ламурно - так сегодняшняя молодёжь называет слово “хорошо”. А когда-то в ходу были другие слова: улётно, клёво, отпад, зыко, круто, понтово, адидас, полный угар, зашибись, чётко, класс, ништяк, всё пучком, всё путём, супер, балдёжно, в тему.
Федька многое что говорил. Эрудиция друга особого удивления не вызвала. При общении со сверстниками и я обувь называл кедами, а одежду - пижамой, привычно использую другие жаргонизмы, но это не доставляет мне того балдёжного удовольствия, которое ещё год назад пьянило аж.
Увы, подобный трёп помогает строить отношения с ребятами, особенно в школе. Да и в Инете белой вороной выглядеть желания особого нет.
Сейчас чаще в блоги поэтов и писателей заглядываю. Эти творческие натуры язык один признают, классический. И он, вдруг, оказался для меня более эмоциональным... - умным более, что ли.
- Разумом светлеешь! - рассмеялся Федька, когда сказал ему об этом. А спустя неделю, он пришел ко мне с листом бумаги, свёрнутым в трубочку. Протянул и, ухмыльнувшись, сказал: - Зацени!

На твои продрогшие плечи
Я накину багровый закат.
Целовать тебя буду весь вечер -
Этот мир подарить тебе рад!

- Клёво! - заулыбался я.
- В Инет кину. А хочешь, ты закинь! - заулыбался и он. - Ламурненько заценят, ещё перл выдам. - Засмущался, оправдываться начал: - У меня комп в ремонте, а предки к своим не подпускают. Заняться нечем. Вот, дурью решил помаяться.
Он вскоре попрощался. Видел через окно, как дорогу перешел, в дом свой зашел, а уже через пару минут друг вопил в телефонную трубку:
- Не вздумай выкладывать в Инет, убью! Никому не показывай!!!
Часу не прошло, с ещё одним листком примчался.
- Вот, - просипел, отчего-то виновато в глаза заглядывая.

Целовать тебя буду весь вечер -
Этот мир подарить тебе рад!
На твои продрогшие плечи
Я накину багровый закат.

- То же самое, - пожал я плечами. - Лишь строки местами переставил.
- Нет, не то же самое! - с жаром ответил он. - Поменял местами следствие с первопричиной.
- Ну-ну, дерзай! - отозвался я.
Раз пять Федька прибегал ко мне, с очередными виршами. А ночью, спал уже, тихий стук в окно раздался.
- Заключительное это, - робко промямлил он, протянул свёрнутый в трубочку лист бумаги. - Выбери лучшее и опубликуй. Твёрдо говорю, обратного хода не будет!
- Быстро давай, а то комары налетят! Прочитаю, позвоню!
Пришлось и это читать, раз позвонить обещал.

От поцелуев пьян стал наш вечер,
Каждый взгляд твой - дороже наград!
На твои обнаженные плечи
Я накинул багровый закат.

Ах, как губы твои обжигали,
А глаза были так близки...
С нами звёзды о счастье мечтали,
И, завистливо - светлячки.

Прочитал и... обалдел. В мгновение понял, что друг вполне может стать интересным поэтом. Это и высказал ему по телефону. А вот про то, отчего пьянел вечер, (и, вообще, может ли он пьянеть?!), про багровый закат, который использовал Федька в качестве оренбургского пухового платка, про светлячков, которые завистливо мечтали, говорить не стал. У поэтов свои заморочки. Вдруг, можно и так писать стихи.
А что? Сам читал в Инете, причём не басню: “...колун довольно крякнул, разваливая чурбак...”. Колун крякнул - не человек, который колол дрова!
С этого дня Федька начал терроризировать меня своим творчеством.
Уже Федька - не я! - доказывал мне:
- Согласись, какие ни появились бы новые жаргонизмы, голова в классическом русском языке будет называться головой, деньги - деньгами. Лингвисты консервативны. Так полагаю, не каждое слово, сегодня придуманное, включат в словари. А если и попытаются ввести, препоны чинить будет ещё более консервативная Академия наук.
Всё верно.
Наш великий и могучий, (язык, то есть), может остаться великим и могучим только в том случае, если его не будут “заплёвывать” до неузнаваемости жаргонизмами, которые меняются чуть ли не каждое десятилетие.
Всё так, но... с жаргонизмами жить - и мне, порой! - прикольней. Особенно, когда легкомысленно похохмить хочется.

3.
По вечерам, даже в выходные, предки довольно часто смотрели телевизор, подключенный к обычной антенне. Им вполне хватало десяти каналов.
Справедливости ради сказать стоит, что не все “мыльные оперы” они одобряли, а если и смотрели их, то для того лишь, чтобы посмеяться от души над тупостью режиссеров и продюсеров, да пожалеть актёров, которым ещё предстояло и предстояло тупить в бесконечных сериалах. Порой, они и прикольные комедии смотрели по видику. И откровенно чумошные, (даже про гомиков).
В том свой прикид был.
Зная, что я жадно прислушиваюсь к их высказываниям, они ненавязчиво пытались наставить меня на путь истинный. От их наивности, (в вопросах моего воспитания, особенно полового), я откровенно торчал. Тащился, то есть.
Меня на путь истинный наставлять - их любимейшее занятие!.. Бог ты мой, тогда я не понимал, что и это грань моего счастья - самого большого счастья!
В миг один, словно ангел-камикадзе, оно с лёту вмазалось в стену горя. Скукожилось. Стало былым. И до боли, до слёз желанным... Простите, чуть вперёд забежал. Постараюсь, отныне, не поддаваться эмоциям, рассказ так вести, как события происходили. А вот на небольшое отступленьице решусь. Должен же я, хотя бы парой слов, охарактеризовать родителей.
Папа историю в школе преподавал, за словом в карман не лез. Но слова его никогда не бывали обидными. Он мягкий и пушистый! - эту фразу от мамы не раз слышал. И действительно, когда папа ссорился с кем-то, чем более был сердит, тем чаще произносил слово “пожалуйста”. А если находился во взбешённом состоянии, в ходу было холодное - “будь добр”, произносимое особо тихо, (“будьте добры”, для посторонних). Вот только, вывести его из себя... - постараться нужно.
- Антон, будь добр, объяснись по поводу... - подобное его обращение ко мне, крайне редкое, печальным взглядом поверх пузатых очков приправленное, меня всегда пугало и вызывало гамму отвратных чувств, словно с собственной сопливой совестью начинал целоваться. Впрочем, и я за словом в карман не лез. Но почему-то, почти всегда, после разговора с отцом испытывал крайнюю неловкость. И клятву себе давал - исправиться!
А вот после разговора с мамой, (сверхвоспитательного, имею в виду), мне пуститься хотелось во всё тяжкое. Она и подзатыльник могла отвесить. И наорать. Но если в настроении, щёки в помаде будут, а волосы взъерошены. И деньжат щедро отстегнёт на карманные расходы. И лодыря гонять позволит.
Телик, ничуть не хуже, был и в моей комнате. И комп, с неограниченными возможностями Интернета. Да и программы и фильмы мне нравились не те, что предпочитали смотреть мать и отец. Но... меня тянуло к ним, как банально выражаются некоторые писатели, словно магнитом.
Отчасти, виной тому был огромный, 180 страничный блокнот, который на две трети я заполнил яркими и красочными изречениями близких мне людей. Если учесть, что почерк у меня бисерный, то собранного материала вполне хватило бы на книгу.
Собственно, их собирал я именно на книгу. "Квинтэссенция счастья" - так назвал её три года назад. Для тринадцатилетнего мальчика это простительно. Когда исполнилось шестнадцать, переименовал в “Цейтнот счастья”. Не менее глупое название, не так ли? Но для меня оно... да, наполнено было особым смыслом. Особенно сейчас...
В тот субботний день, как обычно, я на ковре сидел, обхватив согнутые в коленях ноги руками, (любимая поза, с которой родители почти свыклись). В ящик пялился, когда отец или мать на меня внимание обращали: исподтишка наблюдать за ними было более понтово.
Родители перемалывали косточки героям той самой финтовой американской комедии - вовсе не дебильной! - о которой я начал рассказывать вначале повествования. Для тех, кто не понял о чём речь, повторю словами более простыми и привычными: смазливую девчонку, отнюдь не пустышку, лишь притворяющуюся блондинкой из анекдотов, мечтал поцеловать каждый из четверых пацанов, сбившихся в компанию. Чтобы выглядеть круче, они кичились отпадными манерами, делали вид, что выпить для них не проблема, и проблема не выпить. Сами же, после школы, усердно рвали железо на пустыре, накачивали мускулы. А в выходные развозили пиццу, мыли машины - за любую работу брались, лишь бы заработать лишний рубль... тьфу ты, доллар. К тому же, один из них брату старшему постоянно приходил на выручку, марафетил его забавный автомобиль, переделанный под такси, а другой кучерявый афроамериканец помогал своему кучерявому афроамериканцу-дедушке содержать неприметный, маленький магазинчик, расположенный у чёрта на куличках, на окраине негритянского гетто.
Деньги у родителей они не воровали, как это обозначилось в начале фильма. Нормальные пацаны, правильные. Поспорить могу, в каждом дворе нашей необъятной страны таких компашек не по одной - не каждая рассадник зла!
А вот мои родители ужасались фильмом. Отчасти притворно, говорили якобы умные фразы, якобы не мне предназначенные, а я якобы не слушал их.
Во время рекламной паузы папа переключил телик на другой канал, а там о мальчишке каком-то рассказывали, который угнал у своего “богатого Буратино”, (отца, то бишь), крутой джип, чтобы покататься, да не справился с управлением. Снесло его с дороги. При скорости за сто врезался в дерево - не жилец.
Сообщение рядовое. Таких по десятку в день телевидение с экранов выплёскивает, вместе с другими “помоями”. Обыватели отвыкли вздрагивать и жалостливо качать головами: слезу не выдавишь.
А тут - глазам своим не поверил! - у отца руки затряслись. Побледнел. Губами зашлёпал, рыбу изображая, на берег выброшенную. А мама, словно окаменела, немигающее уставилась в экран.
- Чт-т-то д-д-делать?! - с трудом произнёс папа.
Мама пантерой метнулась к трюмо, нагнулась и вытащила из-за него пистолет.
Челюсть моя к грудной клетке прилипла.
Не таясь, мама торопливо сорвала с оружия куски скотча, которым, очевидно, оно приклеено было к задней стенке трюмо. Умело передёрнула затвор. Хладнокровно положила это страшное орудие убийства в карман халата.
- З-з-зачем? - едва выговорил отец.
Он показался мне дряхлым старичком. Даже лысина стала казаться больше, а очки с диоптриями, вызывающе беременными, плесканули многократно увеличенный страх. - Убер-ри. Спрячь. Этим лишь усугубишь наше положение.
- До тебя не дошло ещё?! - холодно спросила мама. - Его сын погиб. - И в крик сорвалась: - Нет у него сына - нет!!! А Антошку я ему не отдам!!! Слышишь, не отда-а-ам!!!
- Нельзя так, - плаксиво произнёс отец.
- Значит, не дошло! - криво усмехнулась мама. - А мог бы понять, что нас выбрали не случайно. Мы детдомовские, горевать по нам некому. По всему выходит, убьют нас. И ублюдка этого рядом положат, вместо нашего сына!
- Нет! - визгливо выкрикнул отец.
- Да, - уже спокойно произнесла мама.
- Что делать... Что нам делать?! - В глазах отца мог бы утонуть линкор. Таким я его ещё не видел.
- Защищаться, - тихо сказала мама. И так же тихо, но весьма весомо добавила: - И защищать сына!
- Но я... Я не умею, - жалко пробормотал отец.
- Зато я умею! - от мимолётного взгляда мамы у меня мурашки по спине поползли. В нем была несокрушимость, правота и уверенность. Сжав кулаки, она гневно произнесла: - К этому дню я готовилась все шестнадцать лет! Антона этому толстосуму не отдам! - И истерично заорала на меня: - Пошёл в свою комнату!!! Разговор не для твоих ушей!!! - Холодно добавила: - Прости, родной. Пришла пора тебе кое-что рассказать. Вот только сделать это мы сможем чуть позже, прежде сами поговорим.
Как я в своей комнате очутился - не помню. Провал в памяти. Смотрю, у окна стою, штору тереблю руками. Как пришел в себя, бросился к двери. Чуть приоткрыл её.
Отец на диване сидел, обхватив голову руками. Мама ему что-то втолковывала. Вдруг, раздался глухой хлопок со стороны невидимого мной входа на кухню, словно там шампанское открыли. Папа медленно повалился на диван, а мама бешено отпрыгнула в сторону. Послышался ещё хлопк. Мама, словно в боевике крутом, подпрыгнула и, кувыркнувшись, упала за диван, всколыхнув шторы.
В зеркало на пару секунд увидел Илью Тимофеевича и Рената. Они шли медленно, разговаривая и весело смеясь, беспечно опустив пистолеты с глушителями и не глядя в сторону дивана. Расслышал:
- Этот придурок у Федьки, - говорил Илья Тимофеевич. - Время есть, поразвлечёмся?!
- Мысль дельная, давно на эту сучку запал, - заржал Ренат. - Доставим напоследок удово...
Рука мамы, с пистолетом, и её взлохмаченная голова вынырнули из-за спинки дивана. Пистолет дважды выстрелил. Оглядываясь по сторонам, мама неторопливо встала в полный рост и прохрипела:
- Ублюдки!
Я распахнул дверь, подбежал к отцу. Затормошил. Взвыл в голос, когда увидел пустые, лишённые жизни глаза. Завизжал, словно щенок, когда измазал кровью пальцы левой руки.
Мама приложила к шее папы два пальца. Дошло: пульс проверяла.
- Антон, ему уже не поможешь, - положив руку мне на плечо, тихо и спокойно заговорила она. - Возьми себя в руки, нам надо спешить. Как можно быстрее необходимо уйти из дома. Если твои телохранители пошли на убийство, значит, наши непрошенные гости на подходе. А они не менее опасны.
Сознание моё словно бы раздвоилось. Одна половинка моего я вопила от ужаса, вторая - готовилась действовать, защищаться. Мамины уроки по регуляции сознания в экстремальных условиях не прошли даром - установки те сработали автоматически.
Страх вскоре отступил, а ужас свернулся в клубочек, но не улетел на задворки рассудка, а запульсировал в висках острой болью. Зато я обрёл способность мыслить более-менее здраво.
- Они убьют нас? - спросил спокойно.
- Они постараются убить меня. Твоё тело им нужно живым и невредимым.
- Тело... - почему тело?!
- Потом, все вопросы потом! - Мама метнулась к бельевому шкафу. Не стесняясь меня, скинула халат, (на долю секунды позже отвёл взгляд, навсегда запомнив её гибкое, по-девичьи красивое тело). Секунд через двадцать, уже в модных брюках и лёгкой кофточке, с вместительной сумкой в руке, она подскочила к трюмо, высыпала из шкатулки в сумку свои драгоценности, побросала в неё косметику. Подбежала к секретеру. Рванула на себя правый, нижний ящик: в сумку полетели деньги. - Антон, отойди от отца. Вставай! Ну, вставай же с колен! Нам уходить нужно!
На полу, в лужах крови, лежали мои "верные" телохранители Ренат и Илья Тимофеевич. У каждого во лбу по дырке. В застывших руках пистолеты.
Не мог поверить, что они хотели нам зла.
- Мам, ты что, их убила?! - глупо пробормотал я.
- Нет, по головке погладила! - рявкнула она. Перепрыгнув через трупы, она ринулась к выходу. У лестницы остановилась, ожгла меня взглядом. - Пошевеливайся!!!
Бочком-бочком, стараясь не наступить на кровь, я обошел мёртвых охранников, пулей ринулся по лестнице на первый этаж.
В прихожей мама остановилась перед высоким шкафом для обуви. Торопливо распахнула дверцы. Выбросила на пол мои коньки. Крючок, на котором они висели, крутанула на 180 градусов. Что-то щёлкнуло, шкаф повернулся, словно дверь, открыв нишу. В ней стояли две довольно объёмные китайские сумки, набитые чем-то доверху.
- Забирай, ты понесёшь! - скомандовала она.
Я послушно достал не очень тяжелые сумки, поставил их на пол.
Мама бросила в нишу пистолет. Тотчас снова схватила его, папиной замшевой курткой принялась тщательно протирать поверхности.
Это пренебрежение к отцу, к его любимой вещи, показалось мне крайне обидным.
- Зачем?! - только и смог сказать.
Мама истолковала мой вопрос по-своему.
- Не волнуйся, в сумке новый лежит! Этот замаран, желательно избавиться! - И ухмыльнулась кровожадно. И затараторила, чтоб волнение погасить и с мыслями собраться, (в ней болтливость проявляется именно тогда, когда она чем-то озабочена): - У меня даже махорки две пачки припасены, чтобы собак со следа сбить, если, не дай Бог, такая погоня будет. И пистолет-пулемёт, вдобавок к обычному. И граната со слезоточивым газом. И две настоящие, противопехотные. И фиговина какая-то, которая много дыма делает. И противогазы, под наш размер и для папы. И электрошокер. И яд - капли на бутылку водки хватит, чтобы выпившие окочурились.
- И ты умеешь всем этим пользоваться?! - ошарашено пробормотал я.
А мама сорвала с вешалки свой белый шарфик, сунула мне и рявкнула:
- У тебя руки в крови! Вытри!
- Это... Это... Мам, это же папина кровь!!!
- Не будешь же ты всю жизнь ходить окровавленным! - рявкнула она.
Я подчинился. А мама вытряхнула в нишу тщательно протёртый пистолет из папиной куртки. Следом в нишу бросила куртку. Выхватила из моих рук шарфик, отправила туда же.
- Сжечь бы надо, но... время дороже! - Она захлопнула дверцу-шкаф, повернула крючок в исходное положение. Повесила на него коньки. Посмотрела на меня безумным взглядом и прохрипела: - Всё, уходим!
И тут, зазвонил телефон. Не сотовый мамин, и не мой, что был в кармане джинсов. Домашний. Мама схватила меня за руку, потащила к выходу. Сделав несколько шагов, резко остановилась. Подбежала к телефону, сорвала трубку и зло выкрикнула:
- Вы убили моего мужа! Договор не действителен! Знайте, сына я не отдам! - Через несколько секунд брови её поползли вверх. - Что-о-о?! Какой ещё отец Серафим?! Какого чёрта от меня надо?!.. Кто-о-о?! Священник?!!!.. - Кусая губы, мама минуты полторы-две слушала молча. Затем, произнесла твёрдо: - Возможно, приеду! Но если это ловушка - дорого заплатите! Знайте, сына я надёжно спрятала!.. Всё, у меня нет времени на разговор!.. Да, адрес запомнила!
Трубка полетела в стену, сверкнула осколками.
- Уходим!
У ворот гаража мама хлопнула себя ладошкой по лбу и умчалась в дом. Вскоре вернулась, радостно звякнула перед моим носом связкой ключей.
- Повезло, соседи на хранение оставили. Мы поедем на их машине.
- Почему не на нашей? - брякнул я. И очередной тупостью переполнился: - Мам, это же воровство!
- На своей мы далеко не уедем. Её прежде всего в розыск объявят. А вот на мерсе шестисотом, соседском... - да, больший шанс улизнуть. - И заорала истерично: - Менты твоему отцу биологическому, этой твари поганой, скоро пятки лизать будут! Он меня выставит убийцей твоего папы, твоей убийцей и убийцей твоих телохранителей!
- Но я же жив! - вскричал я.
А мама пробормотала под нос:
- Да, так будут развиваться события, скорей всего. - И заорала: - Не спи на ходу! Пошевеливайся!..

4.
Жизнь делала из меня паиньку. С самого раннего детства мне воспрещалось лазить по заборам, драться... - короче, напрашиваться на неприятности. А чтобы неприятности не выискивали меня, рядом со мной, насколько я себя помню, всегда находились двое из четырёх охранников. Илья Тимофеевич, Ренат... - об остальных можно не упоминать, в повествовании нашем они не участвуют.
Илье Тимофеевичу было под пятьдесят, вес под центнер, а стометровку пробегал быстрее, чем я, (не раз соревновались). Ренат появился в нашем доме лет семь назад, когда умер от сердечного приступа шкафообразный крепыш и молчун, дядя Ваня.
У Рената медалей спортивных - тьма. Как-то, года четыре назад, он разложил их рядами на аккуратно заправленной кровати. (Он жил в домике для прислуги, расположенном на территории нашего коттеджа). Долго-долго объяснял мне, что и за что получил. А под конец вздохнул тяжело и фразу печальную бросил:
- Вполне мог бы стать олимпийским чемпионом.
После этого случая, Ренат стал водить моё ленивое тело в местную качалку, (в спортзал, то бишь). А ещё через год стал натаскивать меня боевым приёмам самбо, боксу и обучать восточным единоборствам.
- Молодчина, из тебя выйдет толковый боец! - нахваливал он. И приободрял: - Этот спортивный пот не считай напрасным! Как знать, может, именно эти навыки спасут тебе жизнь! - И твердил: - Старайся! Как можно больше ухватить старайся из того, что я даю тебе! - И снова, снова и снова повторял: - Может, именно это поможет тебе сохранить жизнь!
Мне не терпелось с кем-нибудь подраться, уменья новые опробовать.
Увы, одноклассники стычек со мной избегали, глаза прятали в смущении. Тогда я Гошу “задрал” в школьном туалете, накаченного старшеклассника, которого более старшие ребята опасались.
В тот день, воскресный, я пришел в школу для того, чтобы доделать стенгазету: был её главным редактором и художником. Зачем нарисовался в школе Гоша, да ещё в нашем крыле, понятия не имею.
- Морду тебе намылить не проблема, - холодно посмотрел он мне в глаза. - Проблема живым остаться после этого!
- Чо пургу гонишь?! - возмутился я.
- За выбитый зуб твои шавки меня живым в землю зароют.
- Сыкуешь, так и скажи!
- Так и скажу, - сделал он позорнейшее, как подумал вначале, признание. - Но не тебя! А шавок твоих, особенно Рената. Он и в этом году по кругу весть пустить велел, что если волос с твоей головы...
- При чём тут Ренат?! - выкрикнул я. - С тобой базар веду я! Я!!!
Гоша ухмыльнулся и процедил сквозь зубы:
- Из-за тебя инвалидом стать, как Рудов, желания нет!
- Лжёшь!
- Про это только один недоумок не догадывается - ты!
Я бросился на Гошу с кулаками, забыв о боевых приёмах. А он скрутил меня, повалил на пол.
- Не лезь ко мне больше, понял! - прохрипел зло. - Ни к кому не лезь, понял! Живёшь - и живи! Иначе из-за угла получишь, кирпичом! Понял!!!
Гоша выбежал из туалета, а я полчаса не мог унять слёзы.
Полагал, истерики моей никто не слышал. Как бы ни так! На следующий день Гоша подошел ко мне.
- Ты извини меня, - заговорил доброжелательно, - про Генку с дуру брякнул.
- Проехали, - мотнул я головой.
- Антон, а ты урок мне преподал. Хороший!
- Как это?!
- От воя твоего до сих пор мурашки по телу. Понял - как не понять?! - ты не при делах! А ещё понял: пацан ты правильный. - Он замялся на секунду. И ладонь мне протянул. И заявил, решительность намерений своих взглядом твёрдым подкрепив: - В общем, дружбу предлагаю! Братан, с тобой можно корешиться!
Так я обзавёлся ещё одним другом.
На следующий день я наотрез отказался ходить с Ренатом в спортзал. И перестал на драки напрашиваться... - ах, да, с ребятами из своего посёлка.
Спустя два месяца после того разговора с Гошей, я умолил телохранителей свозить меня в город, в клубняк. На субботнюю дискотеку, то есть. Место тем привлекло, что напротив пивбар. Пока охранники пивком будут баловаться, как обычно, я дельце одно проверну - так задумал.
Четверти часа не прошло, падонак крутой на файтинг... - тьфу ты, снова на сленг потянуло. Скажем так: несколько неуравновешенный молодой человек с тупым взглядом, (либо колёсами, либо наркотой оболваненный), после того, как я пощебетал с девчонкой одной, решил набить мне морду.
Не скрою, вина в том отчасти моя была. Мне шавки его вежливо сказали, что к пелотке той ход закрыт, а я не менее вежливо объяснил юнцу долговязому и его спутнику, коротышке с серьгой в ухе, (они ко мне подошли, в общем-то, корректно), что этот вопрос решать мне, и не иначе.
Подраться, хоть с кем-то, стало моей навязчивой идеей. Не приёмами блеснуть хотелось, не уменья те опробовать, а заполучить фингал. Да-да, обыкновенный фингал! Он казался мне пропуском во взрослую жизнь.
Тот клубняк выбрал потому ещё, что в нём принято было, при разборках, драться один на один.
Меня чуть ли не на руках вынесли на улицу, тумаками под рёбра загнали в прилегающий к дискотеке парк. И круг образовали. Я приготовился махаться с тем придурком, но успел лишь сжать кулаки. В круг ворвался Ренат. В следующий миг мой противник, жилистый недомерок, ужом извиваясь, корчился от боли на асфальте. Дружки его ошалели поначалу. Вскоре опомнились, разом бросились на спокойно стоящего в центре круга моего телохранителя. Дрался он изящно, другого слова не подберу.
Трёх секунд не прошло, уже пятеро изображало змей, желающих уползти. Остальные отступили. Но из-за угла, с криком “Наших бьют!” толпа вывалила, человек в пятнадцать. Если бы не Илья Тимофеевич... При виде ствола в его руке, пацаны замерли истуканами. А тут и Ренат вытащил пистолет.
- Кто дёрнется, продырявим, - сказал спокойно, с ухмылкой презрительной. И добавил, в голос угрозы нешуточной плеснув: - Насквозь продырявим, такие полномочия у нас есть.
Пацаны врассыпную, а мы в загородку вернулись. То есть, в посёлок свой.
Ренату не терпелось услышать похвалу в свой адрес - соловьём разливался! - но я до самого дома молчал. Мне уже окончательно расхотелось быть таким же сильным и ловким, как этот симпатичный с виду татарин. Хоть он и спас меня от расправы того крутого придурка, я начинал Рената не просто ненавидеть - люто ненавидеть. И Илью Тимофеевича. И остальных охранников.
Самое время разродиться небольшим отступлением.
В седьмом классе я подрался с Геной Рудовым. Он рассвирепел, когда я повалил его на землю. Схватил камень и рассёк им мою бровь. Кровищи было-о-о... Рану мне зашили, но сказали, что шрамик, как память о драке той, на всю жизнь останется.
Вечером, прогуливаясь по собственному участку, часть разговора случайно подслушал.
- Из-за козла этого нас квартальной премии лишили, - сказал Ренат.
- Так дела пойдут, бесплатно будем работать, - недовольно пробурчал в ответ Илья Тимофеевич.
Увидев меня, они замолчали.
Через три дня Генку нашли в карьере, в котором добывали щебень. Полуживого. У него сломана была в двух местах рука и ключица. Повреждены внутренние органы. Следоки решили, что он сам сорвался в карьер, с семиметровой высоты, а как приложил к камням табло... - то бишь, головой ударился! - утратил о событии том память.
Как бы не так!
Препараты, лишающие человека памяти, на вооружении спецслужб есть. А меня “пасли” не ВОХРовцы с дробовиками - профи!
После разговора с Гошей история та наполнилась особым, зловещим смыслом.

5.
Мы ехали на соседском мерсе по центральной улице посёлка. Кондик за пару минут превратил июльскую жару в прохладу осени, но мама этого словно не замечала: лоб был в крупных каплях пота. На дорогу смотрела так, словно под каждым кустом пряталось по террористу с базукой.
- Мам, а зачем они охраняли меня так тщательно? - прервал я молчание. - Кому я был нужен?! И для чего?!
- Потерпи! - рявкнула мама. - Проедем КПП, всё объясню!
- Меня выращивали на запчасти? - спокойно спросил я.
Губы мамы в тонкую ниточку сжались.
На КПП посёлка нас узнали: один из охранников, дядя Миша-анекдот, кивком головы поздоровался с мамой и подмигнул мне. И мерс соседский узнали: напарник дяди Миши не смог скрыть удивления при виде нас в нём, но шлагбаум открыл.
Папа преподавал в сельской школе, расположенной в двух километрах от посёлка. Учил детей и этих охранников, (все они были из того села). Им и в голову не пришло, что жена учителя их детей может похитить чью-то собственность, тем более шестисотый “Мерседес” не менее известных наших соседей, уехавших отдыхать во Францию.
Мы мчались по трассе под сто. Мерс мог бы бежать резвее - двести не предел! - если бы мама не боялась скоростной езды. Та скорость, с которой мы ехали, была среднеарифметическим между двумя страхами.
Не доезжая метров двести до поста гаишников, мама притормозила до шестидесяти. Больше скорость не снижала, несмотря на ограничения. Сержант, стоящий на обочине, отнёсся к этому нарушению равнодушно.
Едва отъехали от поста, навстречу промчались ментовская иномарка и машина скорой помощи.
- Это они! - громко и эмоционально произнесла мама.
- Кто, они?! - требовательно произнёс я.
- Те, кто за тобой едут!
- Мам, ты не могла бы...
- Позже!.. Прости солнышко, не до объяснений!
- А может не они это?
- Никаких “может” быть не может! - твёрдо произнесла мама. - Видишь, они поворотники включили, сворачивают на дорогу к посёлку.
- А если они в село едут?! - проявил я упёртость.
- Деревенские не будут скорую вызывать из города. Привыкли неотложкой и врачами нашего посёлка пользоваться.
- Мам, при чём тут это?!
- Тот мент, что скорую сопровождает, в посёлке нашем частый гость. Летом чуть ли не каждую неделю к родственничку на шашлыки наезжает. Охранники его, как облупленного, знают. Ворота распахнут загодя, едва увидев. Вероятность того, что они остановятся на КПП и вопросы задавать начнут, практически равна нулю. А вот когда трупы увидят...
- Мы же дом заперли! И калитку заперли! И прислуги нет, выходной же!
- Никогда недооценивай противника, - задумчиво произнесла мама. И заговорила, словно бы сама с собой: - По всему выходит, мент тот купленный. Ему изначально была отведена роль сопровождающего. Потому и тропинку в посёлок наш заранее натаптывал.
- Мам, а ты не преувеличиваешь? - спросил я.
- Да, в дом они не сразу попадут, - продолжала вслух рассуждать мама. - Но попадут. И быстрее, чем нам хотелось бы. А вот следующий их шаг можно спрогнозировать. К КПП поедут. Или позвонят. Выходит, у нас есть, до того, как объявят перехват, минут двадцать. Но если они и в самом дела прежде поговорят с охраной... Антон, через десять минут мы поедем к городу по просёлочным дорогам. С другой стороны к нему подъедем. Километра за два до окраины бросим машину в лесу. А там... - да, ищи ветра в поле! Когда переоденемся, нас узнать будет практически невозможно. - Она засмеялась истерично и, вдруг, стала невероятно серьёзной. Хлопнула себя ладошкой по лбу. Вскричала, скорей простонала: - Ох, какая я дура!!!
- Что случилось?! - обеспокоился я.
- В город нам нельзя!
- Почему?!
- Я купила полуторку на имя своей лучшей подруги - нам нельзя в ней останавливаться!
- Почему?! - силился я понять хоть что-то.
- Вычислят! А то, уже знают о ней!
- Кто? Как? Зачем? - недоумевал я.
- Антон, мы едем к тому священнику!!!
- К какому священнику?!
- Который звонил мне!
- А он кто?!
- Ты можешь помолчать хотя бы минуту!!!.. Прости, Антон! Мозги набекрень! Нужно решать, как поступить, а я... я всего боюсь! Ну почему я не родилась мужчиной!!!
- Мам, я...
- Помолчи! Хотя бы минуточку помолчи!
Вскоре мама резко затормозила и повернула на грунтовую дорогу. С минуту “Мерседес” раскачивало, словно яхту в шторм. Более мягко он пошел, когда свернули в лес.
Лавируя между деревьями, сминая поросль, мама отъехала от дороги метров на сто, пока машина не ткнулась бампером в ствол огромной сосны.
- Повезло, грибной сезон не наступил, - сказала она, заглушив мотор.
- При чём тут грибы?! - удивился я.
- Просто так по лесу, заражённому клещами, никто шастать не будет, - сказала она.
- И что?!
- Машину не сразу найдут!!! - рявкнула она.
Мне стыдно стало от собственной тупости.
- Мам, от кого мы убегаем? - спросил я. И потребовал: - Расскажи! Всё, что знаешь, расскажи!!!
- Не время! Сумки бери! Вылазь!
- А куда мы...
- Шевелись, чёрт возьми! - рявкнула она. Уже выпрыгнув из машины, торопливо пояснила: - Если расписание не поменялось, автобус до Дерябино будет минут через двадцать пять. Он останавливается здесь, на перекрёстке, если пассажиры имеются из ближайшей деревушки. Нам на него надо успеть.
Она высыпала содержимое сумок на ковер из сосновых иголок. Скомандовала:
- Раздевайся до пояса! Штаны и кроссовки позже поменяем!
Мама скинула брюки и кофточку, торопливо одела бесформенный, темно-зеленый балахон, который с большой натяжкой можно было бы назвать платьем. Натянула на ноги чёрные мужские носки и туфли обула, облезлые, цвета детской неожиданности, в которых дворникам работать было бы стыдно.
- Для женщин одежда многое значит, - тараторила при этом. - Можно скрыть проблемные места, а можно напоказ их выставить. И преобразиться, до неузнаваемости. - В её руке волшебным образом очутились ножницы. Роскошные, волнистые волосы, рыжим водопадом ниспадающие до середины спины, огромными прядями полетели на землю.
- Я даже стричь себя научилась, - тараторила она. - Чтобы “лесенок” не было, волосы по-особому между пальцев пропускать надо.
Она одела цветастый, не раз стираный платок, и... мамы не стало. Передо мной была побитая жизнью, невероятно худая торговка с базара, с фигурой плоской и никчемной. На тоненькие ножки её, до того стройные, без боли трудно было смотреть.
Мама выудила из кучи бюстгальтер, в небольших чашах которого был поролон.
- Дай-ка, сама одену!
Я не сопротивлялся: вопрос жизни и смерти, как понял.
Следом, мама заставила меня надеть розовую дамскую кофточку, с легкомысленными рюшечками... или воланчиками... - ой, откуда знать мне, как называется это месиво из вздыбленной ткани. На шею мне она повесила дешевую цепочку под золото. Выудила из кучи вещей чёрный парик и тюбик с клеем “Момент”. Им она густо измазала парик изнутри, выждала секунд десять и одела эту копну волос на мою голову.
- Наверное, мама родная не узнает! - неуклюже пошутил я.
- Не узнает - точно не узнает! - когда губы тебе накрашу и брови подведу! - деловито отозвалась она и принялась упаковывать сумки. Несколько банок тушенки полетели в сторону порослей акации. - Без них обойдёмся! - Следом полетел противогаз, мятые брюки, не менее мятая водолазка и куртка в стиле Аля-бомж. - Это папины вещи, ни к чему таскать с собой! - Мама зашвырнула в кусты увесистую зелёную банку, (дымовуху, как я понял), а так же несколько тряпок и три пакета с неизвестно чем. Гранаты, пистолет и пистолет-пулемёт, каким обычно террористы пользуются, она торопливо сунула в сумку. И командовала: - В машине, в баре, минералка должна быть. Достань!
Минералки не было. Лишь дорогущий коньяк и... вроде бы шампанское.
- Давай сюда! - потребовала мама.
Она торопливо открыла бутылку. Когда струя схлынула, сунула её мне в руки.
- Полей!
Впервые видел человека, умывающегося фирменным шампанским.
Когда мама разогнулась, от её прежнего облика почти ничего не осталось.
- Бежим! - скомандовала она.
- А машину закрыть?!
- Плевать на машину! - рявкнула она. - Как бы не опоздать!
Если бы это Федькиных родителей была машина, ни за что не позволил бы бросить её открытой. А у соседей, что справа от нас жили, денег прорва. Мерс потерять, что мне перчатку обронить.
Через несколько минут мы были на перекрёстке.
- По документам ты Ерохина Нина Васильевна, - зашептала мама мне в ухо, хотя на остановке никого не было. - Тебе 15 лет, а я, стало быть, твоя мать, Ерохина Лидия Семёновна. Запомнил?!
- Мам, но мне 16 лет.
- Тебе было бы 16 лет, - раздражённо ответила мама, - если бы паспорт подделать было так же просто и быстро, как свидетельство о рождении. Повтори, что я сказала!
- Мне было бы 16 лет, если бы паспорт...
- Тебе что, мозги отшибло! - змеёй прошипела мама. Возмущённо зашептала в ухо: - Повтори, как зовут тебя и меня!
- Я Нина Ерохина. Папу Василием зовут. А тебя Лидией Семёновной. Ты тоже Ерохина, так как моя мама. - Выпалив это, я протянул возмущённо: - Ма-а-ам, у меня хорошая память!
- Тогда следующее запоминай! - рявкнула она. - Намертво запоминай! Прописаны мы - живём, то есть! - в нашем областном центре, по улице Октябрьской, дом два, квартира шесть.
Подъехал автобус.
Старенький ПАЗик с лязгом распахнул переднюю дверь...

6.
В райцентре, с забавным названием Дерябино, мама прежде всего купила билеты на автобус, следующий в другую область. До его отправления было около полутора часов.
- На автовокзале ни к чему торчать, - заявила она, озираясь. - В город пойдём, вернёмся перед отправлением автобуса.
Городом деревуху эту можно было назвать с большой натяжкой. Десятка три четырехэтажек в центре. Остальное - обширный частный сектор.
Мама завела меня в одну из новостроек. Заставила снять фирменные джинсы, надеть дешевую джинсовую рванину, грубую подделку под фирму, с дырками на коленях.
- Для сегодняшней молодёжи это писк моды, - заявила она. В нашем посёлке такой “писк” не приветствовался. Пришлось смолчать.
Потрёпанные “лапти”, в которых ходит рабочий класс, искренне кроссовками считающий китайский ширпотреб, оказались мне малы.
- Жмут немного, - сказал я.
- Перетерпишь! - строго произнесла мама. - В твоих нельзя уже на автовокзал идти. - И пояснила: - У любого мента, разбирающегося в обуви, подозрение вызовешь. Как сядем в автобус, переобуешься.
Самым неприятным было, когда она мне ресницы тушью красила, и губы помадой мазюкала.
- Может не надо! - попытался я сопротивляться.
- Антошка, - произнесла мама жалостливо, - потерпи уж! Сам знаешь, не в игрушки играем!.. Ну, вот! На мальчика ты абсолютно не похож!

Лучше изложить путаный рассказ мамы, хотя бы частично, своими словами.
Мы сидели на лавочке, в убогом дворе убогой четырёхэтажки. Мама кусала губы и выплёскивала на меня очередной сгусток собственной боли. Боли, которой предназначено было врасти в меня.
Я слушал её внимательно, хотя и несколько отрешённо. Воспринимал события, словно забавный фильм, в котором не я был главным героем.
Сейчас понимаю, то был шок. Мозг защищал себя от перегрузки, не давал поверить в услышанное.
Я даже посмеивался над чем-то... не помню над чем.
О том, что мои родители интернатские, без того знал. Не было, и не могло быть, у меня бабушек и дедушек. Никакой родни не было, кроме отца и матери.
Они познакомились в интернате. Влюбились друг в дружку в интернате. И там же, в закутке около столовой, впервые поцеловались и поклялись в верности.
Первая работа отца - ученик слесаря. Мама, на этом же заводе, кладовщицей устроилась. Плакала, когда папу забрали в армию. От счастья ошалела, когда он вернулся. Через полгода свадьба. Завод выделил им комнату в общежитии - раем казалась!
Вскоре выяснилось, что у них не может быть своих детей. Бесплодной оказалась мама. Они решили усыновить ребёнка, брошенного родителями. Сначала одного. Затем, как только получат квартиру, ещё четверых.
- Семья - это семь я! - до ушей улыбался папа, улыбкой проблемности в никуда загоняя.
Да, папа!!!
Я не перестану его так называть до самой смерти. И детям своим - а они обязательно будут! - скажу, что у них был самый замечательный в мире дедушка. А вот об уроде том, который был моим биологическим отцом, рассказывать не буду! Вообще! Ничего!!!.. Нет, буду! Они вправе знать правду.
Так вот, отец говорил тогда:
- Мы сами познали фунт лиха. Если от горя, от беды беспризорной сможем спасти хотя бы пять малюток, значит, не зря проживём эту жизнь!
Согласитесь, таким отцом можно гордиться!
Так бы и было, не вмешайся мой биологический отец. Он предстал перед моими родителями, (язык не поворачивается назвать их приёмными), во всей своей внушительной правоте.
Вот тут, пожалуй, лучше слово предоставить маме.
- Он предложил усыновить тебя, Антон, - говорила она, потупив взгляд. - Он говорил ужасающие вещи, но я видела перед собой только грудного ребёнка, которому нужны моя помощь и любовь. Согласилась, не особо задумываясь над тем, что говорил этот страшный человек.
Он сулил моим родителям чуть ли не золотые горы. И не только сулил. Через неделю после того, как появился я у мамы и папы, они вселились в двухкомнатную квартиру. Как отпраздновали новоселье, мой биологический отец выложил на стол увесистую пачку денег.
- Андрей Викторович, - обратился он к отцу, - Вы мечтали стать учителем. Мне хочется помочь Вам осуществить свою мечту. Знайте, отныне ваша семья не будет нуждаться в деньгах.
В наше время, когда родители выбрасывают новорожденных на помойки, когда беспризорников больше, наверное, чем в годы Великой Отечественной войны, когда детские дома переполнены, многие с восторгом отнесутся к сделке, которую осуществили тот господин, мой биологический отец, и мои настоящие родители.
Казалось, парик, и тот дыбом вставал от ужаса, когда слушал маму.
- Он поставил одно лишь условие, - тихо говорила она. - Если погибнет его сын, он заберёт тебя.
- Но это же абсурд!!! - вскричал я.
- Антон, ты клон, - с трудом произнесла мама.
- Кто-о-о?! - ошарашенно протянул я.
- Клон сына этого богатого господина. Его точная копия. Двойник.
- Мам, первый клон овечка Долли. Её лет тринадцать назад создали. А мне - шестнадцать! Когда я родился, о клонировании только мечтали.
- В девяностые годы государство не могло содержать науку, - сгорбившись, уставившись в землю, тихо говорила мама. - Многие научные проекты сворачивались, НИИ закрывались, учёные сбегали за границу. Твой биологический отец к тому времени был очень богат. Прибрал несколько лабораторий к своим рукам. В одной из них, задолго до овечки Долли, научились делать клонов. Когда его жена забеременела, он клонировал своего ребёнка. Создал тебя.
- Но... зачем?!
- Чтобы защитить своего сына от случайной смерти.
- Но я... я никогда не назову его отцом!
- Назовёшь, если он найдёт тебя, - как-то по-особому, скривила губы мама.
- Мам, это мне выбирать!!! - возмутился я.
- Если он найдёт тебя, Антон, выбирать тебе не придётся. Ты превратишься в его сына. Будешь думать и поступать, как его погибший сын.
- Но как... как подобное возможно!
- Раз в полгода он записывал сознание своего сына на объёмную виртуальную матрицу. Тебя, как личность, сотрут. Ту матрицу наложат на твой мозг. Ты станешь тем, кого заменить предназначен. Тела одинаковы, не считая шрама на брови - его сын почти не заметит, что тело подменили. Думать будет, что после той автомобильной аварии некоторое время был в коме.
- То есть, ты хочешь сказать, что он во мне воскреснет?!
- Именно это.
- Это же... - Я на секунду задумался и расхохотался. - Мам, неужели ты во всё это веришь?! Это же фантастика!
- Уже не фантастика, - тяжело вздохнула мама. - Сам рассуди, зачем ещё, после смерти сына мог бы потребоваться ты?
- Подожди, - растерянно прошептал я. - Допустим, в то время, когда я родился, клонов в России уже делали. Но записывать сознание человека, да ещё на какую-то объёмно-виртуальную матрицу... мам, не реально это!
- Увы, реально.
- Мам, темой этой давно интересуюсь! Все новейшие разработки знаю. Только-только придуман шлем, который позволяет играть на компе без рук, управлять им силой мысли. Система “мозг-компьютер” лишь недавно создана. Для современного интерфейса, предназначенного для улавливания нервных импульсов, уже не нужны электроды, вживлённые в мозг. Учёные университетов Дрексель и Нью-Йорка, создали крыс-биороботов. А японцы научились мысленно управлять протезом-роботом: мысли человека повинуясь, компьютер сжимает и разжимает пальцы искусственной руки. Военные мечтают мысленно управлять боевой техникой, а обезьян превратить в бесчувственных вояк. В некий спецназ, противостоять которому невозможно. Но то, о чём ты говоришь, дело отдалённого будущего!
- В науке прорыв делает кто-то один. Он на десятилетия может опередить своих коллег.
- Мам, а откуда ты обо мне, обо всём этом, так много знаешь? Он не должен был тебе всё о своих планах выложить!
- Он сказал лишь, что если умрёт его сын, он тебя заберёт. Остальную информацию я купила. Не важно у кого! Я поклялась не выдавать того человека, даже тебе.
- Мам, стереть сознание, это... это же убийство!
- Да, убийство. Но ему нужен свой сын, живой. Ради этого он готов был убить не только тебя, но и нас, твоих приёмных родителей. Вот только, не подумал он, что на этот счёт у нас, у меня, по крайней мере, может появиться другое мнение. Ты стал для нас родным сыном. Я не могла, права не имела, не защитить тебя. Для меня ты не клон - человек! Самый дорогой на свете человек!
- Мам, а кто был моей суррогатной матерью?
- Не знаю. Тебе месяц было, когда появился у нас.
- А тот человек, который тайну тебе продал, почему не сказал этого?
- Я и не допытывалась. Другое больше интересовало. А когда встретилась с ним ещё раз, он отказался со мной разговаривать. Заявил, что и без того много выложил.
- Им проще было бы вырастить меня в обезьяньей клетке, в НИИ, - задумчиво произнёс я. - К чему нужны были такие траты?!
- Не только ты, но и мозг твой должен был развиваться, - мама, едва сдержав слёзы, скривила губы. - Иначе, отторг бы ту матрицу. А если бы ты жил в нищете, твоё подсознание противилось бы тому образу жизни, который вёл тот мальчик.
- Так вот в чём причина того, что, когда мне исполнилось десять лет, у вас особняк появился в элитном посёлке.
- Он решил, что в элитном посёлке ты будешь в большей безопасности.
- И вы принимали все эти блага, брали у него деньги... - мне проорать захотелось: ЗАЧЕМ?! Едва сдержал себя.
Мама поняла моё состояние.
- У нас не было другого выхода. Пойми, без документов сбежать проблематично, а я паспорт фальшивый сделать себе смогла лишь год назад. Да и куда бежать? Мы надеялись, что с его сыном ничего не случится. Мы образование тебе мечтали дать блестящее. Чтобы не в нищете ты жил. Чтобы... - И тут, мама заплакала. Навзрыд. Едва выговорила: - Подлость была, не отрицаю. Казнить за неё я себя буду всю жизнь! Нам, детдомовским, предложили райские условия. На то и купились.
- Не плачь, мам! - жалостливо заговорил я. - Успокойся, а! Я ни в чём вас не упрекаю! Я люблю тебя! И папу... любить не перестану!
- Пошли на автовокзал, - тяжело вздохнула она, - как бы на автобус не опоздать. - И встрепенулась, боязливо оглянулась по сторонам. - Антон, будь настороже! На ментов не пялься и не паникуй, если они подойдут к нам. Ни с кем посторонним не заговаривай, на вопросы не отвечай. Тебя голос твой, мужской, выдать может. Делай лицо туповатым, мычи что-нибудь, и взгляд в сторону отводи. Если я скажу кому, что ты на голову пришибленная, не вздумай возмущаться!..
Мы без приключений доехали до небольшого городка в соседней области. Там сели в поезд. А на следующий день, уже под вечер, прибыли в другой областной центр, в большой город. Поселились в гостинице.
Наконец-то мама позволила снять парик.
То ли от клея, то ли от аллергии на чужие волосы, кожа головы зудеть стала ещё в поезде.
- Прекрати чесаться! - рявкнула на меня мама в купе. Повернулась к попутчикам: пожилой семейной паре. Подражая деревенской, не далёкой умом бабёнке, проговорила, растягивая окончания некоторых слов: - Баню-то мы на прошлой неделе топили-и-и! Поди, блох дочка где-то нахватала-а-а! - Я промычал в ответ нечто нечленораздельное. - Ой, не подумайте-е-е! - протянула мама. - Она не всегда головой пришибленная-а-а! Порой и разговаривае-е-ет!
После концерта этого попутчикам общаться с нами расхотелось. Вид делать стали, что нас в купе не существует. И мама замкнулась, словно бы думать о чём-то своём стала. А я не выдержал вскоре, нервно расхохотался. Совсем не так, как смеются девчонки, а громко, раскатисто, по-мужски. Смех мой бедные старички по-иному расценили: поёжились и боязливо в тамбур выскочили.
- Нашел время смеяться! - сердито посмотрела на меня мама. - Перепугал людей, наверняка проситься в другое купе пошли! Давай-ка, лезь на верхнюю полку! И не высовывайся больше! И не чешись!
- Ага, тебе легко говорить...
Высказать по полной программе собственное возмущение мне не дала дверь, резко скользнувшая в сторону. В купе заглянула проводница.
- Как, у вас в порядке всё?!
- Нормально-о-о! - протянула мама. Посмотрела на старичков сердито: - Ой, чо вы-ы-ы! Нинка-то моя смирная-а-а! Овечки смирне-е-й!
- Ну вот, видите, всё в порядке! - провозгласила проводница и торопливо ушла. А я чуть снова не расхохотался. Смех, предвестник истерики, булькал во мне глухими всхлипами, рвался наружу. Я глотал его и не мог проглотить. Спасибо маме, что утешать не стала.
Когда в гостинице вымыл голову, (сначала с мылом, а затем с шампунем), как выцарапал из волос остатки клея, испытал ни с чем не сравнимое блаженство...


7.
Утром мама пробудила меня ни свет ни заря.
- Антон, - заговорила наставительно, - я уезжаю к отцу Серафиму. Из номера не выходи. Никому дверь не открывай. Продуктами я тебя обеспечила, только что из города вернулась. В холодильнике полкурицы копчёной, колбаса, молоко, творог, минералка. На столе хлеб, печенье, конфеты.
- Когда ты вернёшься?
- Вечером. Если меня не будет сутки, не жди. Из города этого убегай. Лучше всего на автобусе. В Москву поедешь, вот адрес.
Она протянула мне листочек бумаги.
- А там кто живёт?
- Моя подруга детдомовская, Галя. Галина Николаевна. Расскажешь ей всё. Она не откажется тебе помочь, приютит. Гримируйся под девочку. И деньгами не сори, ешь что проще. Деньги на столе, в твоём паспорте. Тебе десятой части хватит, остальные спрячь под поролон в бюстгальтер. Равномерно распредели, чтобы грудь одна не выпирала. Их Галине отдашь, но после того, как поговоришь с ней. Вдруг выставит... - нет, не должна! Я её не раз выручала! Но если что, мало ли что, надежда будет только на себя. Ты сильный, сможешь выстоять! Работу найдёшь...
Мама многое что говорила. Я слушал молча. Машинально запоминал её слова, накрепко, а сам о том думал, что если судьба к нам будет несправедлива, самого дорогого человека вижу в последний раз. Возможно, в последний раз.
О том, как я “сопли распускал”, ни к чему говорить. Скажу лишь, ближе к вечеру я впервые почувствовал себя взрослым. Мужчиной себя ощутил, который обязан вершить мужские поступки и отвечать за них перед собственной совестью.
Да, я стал взрослым.
Путь из детства во взрослость я преодолел за несколько часов. Скажем так, за несколько мучительных часов.
Мама вернулась около семи вечера. Окинула взглядом стол, заглянула в холодильник, заговорила торопливо:
- Сыночек, что же ты ничего не ел?! Сейчас, я тебе приготовлю...
- Успеется! - сказал я твёрдо. - Рассказывай, как съездила?!
Мама посмотрела на меня удивлённо.
- Хорошо съездила. Приняли, как родную. Завтра поедем туда, в село, погостим у отца Серафима, затем в Сибири, в деревне глухой осядем. Я коров буду доить, - заулыбалась она, - а ты доучиваться станешь в деревенской школе. А там, в армию. Оттуда он тебя не достанет. А как отслужишь, ты ему не понадобишься. Глупо будет сознание подростка в тело взрослого человека помещать.
- Вполне разумное решение, - задумчиво сказал я. - Откуда священник о нас узнал, выяснила?
- Из исповеди того, кто судьбу твою решил.
- А как же тайна исповеди?!
- Тот человек, когда смертельно заболел, исповедовался у друга детства, отца Серафима. А когда узнал о смерти твоего брата...
- Брата?!!!
- Когда узнал о смерти твоего брата, попросил отца Серафима вмешаться, рассказать нам всё, предупредить о грозящей опасности и приютить на первое время. Хоть так искупить вину свою решил.
- Рассказывай!
- Ой, сыночка, у меня радостная новость есть. И радостная, и горестная, одновременно! Антон, ты не клон!
- И кто я?
- Человек, обыкновенный человек! Тот мальчик, который погиб, был твоим родным братом. Ты прав был, в той лаборатории клонов не умели делать. Руководитель её твоему биологическому отцу мозги пудрил. У матери твоей, настоящей...
Я взорвался, выкрикнул гневно:
- У меня только одна мама - ты!
А мама, слёз не стесняясь, торопливо объяснять принялась:
- У неё двойня родилась. Близнецы. Руководитель лаборатории, чтобы не разоблачили его предыдущую ложь, чтобы огромные деньги на дальнейшем жульничестве заработать, скрыл тот факт, что родились двойняшки, а позже выставил тебя клоном.
- Мама, какая разница, клон я или не клон! Главное, мы любим друг друга!
- Антошка, но это же в корне меняет...
- Это ничего не меняет! - перебил я. - Другое скажу. Отныне я тебя защищать буду. Запомни, если обидит тебя кто, смертельно обидит, сил не хватит, глотку зубами порву! За тебя - любому порву!..

8.
Уже вторую неделю мы живём у отца Серафима. Я сдружился с его сыном, Сережей. Он всецело отдал в моё распоряжение свой компьютер.
Сергей старше меня на полгода, но иногда мне кажется, что я его старше лет на десять.
- Антон, - заявил он в первый день знакомства, - надеюсь, мы душами сроднимся. Бог даст, братьями более, чем родными, станем. Мне добротой тебя одарять дюже приятственно...
Если честно, в мыслях не раз мечталось, чтобы у меня много-много родственников было.
Неужели, это реально?!!!
Каждый день заходил на блог Федьки. За год стихотворений полста он уже выложил, все заново перечитал. И все комментарии. А сегодня нечто новое появилось.

Есть друг у меня, Антон.
Исчез вдруг, растворился в жизни.
Кричу в пустоту души: - Где он?!
Отозвался б,
Хотя бы свистнул,
Ветром к нему бы примчался...
Болью сгорают мысли.

Тётка какая-то в комментариях глупость выплеснула:
- Стоит ли так унижаться! Настоящие друзья не “растворяются в жизни”!!!
Не удержался, вопреки предостережениям мамы, написал от имени Серёжи:

Ночь.
Стук в окно.
- Кто?!
- Я, - ответил ты.
И лист бумаги протянул.
- Вот, прочитай!
В тот день родился поэт...
Я помню!!!

Та тётка и мне не поленилась дать комментарий:
- Убого!
Спорить с ней не стал. Стихи не раз пробовал писать, но, видимо, не каждому дано поэтом быть.
Фёдор на сайте был. Непонятки замучили, отчего не отвечает. А он отключился, вдруг. На блог его глянул, а там ни стихотворения того, ни комментариев к нему, уже нет. Только через час сообщение пришло:
- Ант! Можешь не шифроваться!!! С чужого компа к тебе зашёл.
Конечно же, я рассказал ему всё.
Федька не предаст!!!
Даже о том рассказал другу, что мама подробно изложила на бумаге всё, что знала по этому делу, а увезти записи в Москву, (кому - не говорят, таятся), вызвался отец Серафим.

По-вечерам, со мной беседы обстоятельные ведёт отец Серафим. Понял, не маленький, подрядился он на роль психолога.
Мы почти не говорили о Боге. Больше о жизни, о бедах людских. Поверил: сердце его кровью всякий раз умывалось при виде выпивох местных, от неустроенности деревенской жизни, от неумения людей быть счастливыми.
Как-то мы заговорили о ненависти. Я злобой воспылал к своему биологическому отцу, а он очень вежливо и тактично пытался осадить меня.
- Человек, который ненавидит, опустошает себя, - тихо говорил он. - Ненависть выедает душу, словно червяк яблоко, оставляя душевную гниль. Продолжая его ненавидеть, ты обрекаешь себя на муки. И людей, что тебя окружать будут, страдать заставишь.
Я усмехнулся криво:
- Полюбить, прикажите?!
- Пожалеть.
- Пожалеть?! Эту гниду пожале-е-еть?!!!
- Да, пожалеть. Любить его не за что. А вот презрения твоего и жалости он достоин. Он выдумал собственную сказку о счастье. Он правдами и неправдами добивался этого счастья, калечил души невинных людей и сеял смерть. Когда нибудь настанет судный день...
- На небесах?! - грубо перебил я.
- Не обязательно на небесах. В жизни. В жизни, Антон, тоже бывает страшный суд. Если хотя бы отчасти проснётся его совесть, взвоет от ужаса. От сотворённого взвоет. А она проснётся. Она у всех преступников, даже заматерелых, к старости просыпается.
- Сомневаюсь.
- Зато я это точно знаю. Я ведь исповеди выслушиваю. А в них такое иногда рассказывают - не приведи Господь услышать ещё раз! Только любовь к людям помогает выстоять, сердце болью не захлестнуть.
- Чтобы жалеть, надо простить, - пробормотал я.
- Да, это так.
- Я никогда его не смогу простить!
- Это решать тебе...
Мы о многом говорили. Тихие слова сельского священника набатным колоколом гремели в моей душе. И вот, я готов простить своего биологического отца.
Нет, не так! Ненависть я решил заменить жалостью. Нет, снова не то говорю. Вот более точные слова - подменить решил ненависть лютой жалостью и не менее лютым презрением!!!
Сейчас... Сейчас-сейчас! Вот только выплесну в последнем, отчаянном, зверином крике острую, невероятно острую боль:
Слы-ы-ышь, ты-ы-ы, уро-о-од!!! Я простил тебя-а-а-а-а-а!!!
Простил!
Тебя...

КОНЕЦ.


2009 г.