Отзыв на роман Ч. Айтматова И дольше века длиться

Для моего любимого сыночка:

Отзыв на книгу Чингиза Айтматова «И дольше века длится день».


Я думаю, трудно будет найти, как в нашей, так и в мировой литературе, книгу более глубокомысленную и смелую, столь прекрасно написанную и со столь завораживающим сюжетом. Книгу более ценную, важную и мудрую. Чингиз Айтматов написал Книгу с большой буквы. Подумать только, что Книга эта в основном про Степь и ее обитателей, и при этом роман явно политический!

Предметом Книги являются подвиг и предательство, человеческие страдания и счастье, словом, личность и ее взаимоотношения с обществом.
В Книге ты найдешь немало страшных страниц о лютых казнях и коварствах, но ещё больше в ней места подвигам, дружбе, мудрости и, конечно, любви.

Цель Книги — поднять в человеческом сердце тревогу за свою Родину, за «правильность» своей жизни и за планету Земля в целом.

Дух Книги — глубокий, чистый, первозданный, от того крепкий, сильный, оздоровляющий.

Время действия: примерно 15-17 веков. Самыми древними из людей Книги оказались жуаньжуаны, упоминаемые в «Легенде о манкурте», они жили в 350-550 гг. (Чингисхан, если интересно, жил позже 1162 – 1227).

Заканчивается Книга веком XX. Но, думаю, ты со мной согласишься, точку на XX в. ставить рано: действие книги можно продолжить и на наши дни, второе десятилетие XXI в. и на дни завтрашние.
Разве земляне в случае аналогичного контакта с Космосом поведут себя иначе, чем в программе «Обруч»? С тех пор, как написана Книга (1980), они мало изменились к лучшему. (Если, вообще, они когда-либо менялись к лучшему).

Методы Книги: сравнение, сопоставление, нередко доходящее до крайности — отторжения, уничтожения своего героя. Кого или что сталкивает писатель в своем романе? Людей, как выразителей разных точек зрения? Непримиримые мировоззрения?

У Айтматова все обстоит ещё острее: он противопоставляет по максимуму: до предела, до катастрофы — одного героя-единицу против целой системы таких единиц. Одно маленькое-маленькое человеческое сердце должно вынести давление чудовищной машины власти. Нетрудно догадаться чем заканчиваются такие поединки.

Юристы непременно бы увидели в романе конфликт норм естественного и позитивного права; права, присущего человеку в силу его человеческой сущности и права, привнесенного в социальную жизнь историей, течением времени, прогрессом.

В Книге хватает места и другим, менее «кровавым», но не менее горьким столкновениям: отцов и детей, города и деревни (в случае Айтматова – Степи), в общем, мышления прогрессивного и мышления традиционного.

 Хотя нельзя думать, что все симпатии автора только на стороне людей из традиционного общества. Вспомни геолога Елизарова, академика Турген-ага-Чаадаева из послесловия к Книге, космонавтов-маргиналов.

У Айтматова все обстоит гораздо сложнее и тоньше. Обычно хорошие книги прежде всего вызывают у читателя бурю восторга и удивления, а эта Книга, помимо перечисленных качеств, заставляет ещё и думать! (Не исключено, что это ещё один предусмотренный автором метод).

Гениальный Айтматов в своей Книге применяет, на мой взгляд, ещё один гениальный прием — цикличность повествования. Это значит, что одна и та же ситуация, схема, в нашем случае конфликт единицы и коллектива, прокручивается многократно.

Таким образом, писатель, видимо, хочет добраться до природы ненавистного ему тоталитаризма, а многократность делает проблему наглядной. Можно сказать, что писатель мыслит «блоками». «Блоки» эти, как правило, помещены в одиссею (ещё один метод). Одиссея — путешествие героя по жизненному пути, заканчивающееся возвращением домой или к Отцу Небесному (смертью).

В цикличности я усматриваю крайне редкую для русской литературы практику — дать читателю некоторые «правила жизни» . Всем известно, как русские писатели прекрасно описывали далеко не прекрасную русскую (реже советскую) жизнь.
А вот дать «рекомендации», как правильно понимать такие «неправильные» условия русской (советской) действительности никто из них, на мой взгляд, как следует не потрудился. Но Ч. Айтматов не русский писатель. Русскоязычный, с прекрасно усвоенной русской культурой, но, к счастью для читателя, не русский.

В многократных историях: «Сарозекской казни» (Белое облако Чингисхана), истории жизни и трагической смерти учителя-писателя Абуталипа и даже в истории о бродячем певце Раймалы-аги, влюбившемся на старости лет в 19-летнюю девицу (здесь герой воюет уже не с государственной машиной, а с мнением сородичей. Однако это мало что меняет: герой погибает и там) писатель-мудрец приучает читателя думать.

Думать — что можно делать по отношению к ближнему, а что нельзя. Мы хорошо видим, куда заводит «правда» большинства, и что также «не туда» ведут формулы «успешной» жизни. Где же выход?

Видимо, надо заставить говорить собственное сердце. А с молчащим сердцем лучше ничего не предпринимать. Писатель об этом не говорит прямо, но читателю есть с кем себя сравнить.

Если ты не такой, как, скажем, Абуталип, Едигей, Казангап (ряд довольно большой), то сиди и помалкивай, поучись у достойных людей, как надо жить. Ведь все это очень серьезно: из-за нашего возможного слабодушия, предательства не кого-нибудь и не мировую державу, а всю планету Земля ждет страшный приговор — «шапка манкурта на голову», тоталитаризм в планетарном масштабе.

С одиссеями у Айтматова тоже не все так просто. Они у него многоуровневые, как матрешки. Самый простой из уровней, но, согласись, далеко не самый тривиальный, — это путь Едигея с телом своего покойного друга Казангапа на кладбище.
Во время долгого похода Едигей много думает, вспоминает. Воспоминания эти от части касаются его собственной жизни, а от части складываются в цельную историю-одиссею учителя Абуталипа.

Абуталип ещё и писатель, а это значит — герои его сказов претендуют на свою одиссею. Заключительный, четвертый уровень обобщает все предыдущие истории-одиссеи, «блоки», весь временной отрезок романа. Действующими лицами этого неуловимого, «размытого» уровня являются космонавты-отступники.

Космонавты, разумеется, могут обобщить повествование, но только обобщить. А объединить несвязанные между собой истории никаким людям, как субъектам, я думаю, не под силу. Объединить их может только метод, теперь уже свой собственный, «одиссеевский».

Истории Книги живут, действуют и умирают параллельно. Развязка во всех мирах наступает почти одновременно: казнят в «Белом облаке …» влюбленных, и накануне смерти тирана (5 марта 1953 г.) погибает Абуталип. «Отворот-поворот» космонавтам и Едигею также не заставляет себя ждать. Надо ли говорить, какое впечатление это производит на читателя? Но не это главное.

 Суть Книги состоит в том, что виновником вышеперечисленных несчастий может стать … любой из нас. Любой из нас может «подкинуть хворост в горящую печь тоталитаризма», любой из нас содержит в себе ростки Каиновой братоубийственной зависти.

Но вернемся к космонавтам и их одиссее. (Я решила не перечислять субъектов просто так, не группировать их по различным основаниям, а поговорить о наиболее мне понятных или сильно взволновавших людях романа). Думаю, ты со мной согласишься, что само их (космонавтов) присутствие с первых страниц делает роман ярким, завораживающим.

Айтматов — мастер контрастов: не так-то просто «просвещенного» читателя затянуть в глубины казахской Степи. А за космонавтами читатель пойдет куда угодно — хоть в открытый космос. Не все герои романа имеют свои схемы-одиссеи. Да так уж это важно — спросишь ты? В случае с космонавтами, думаю, важно. 

Их одиссея особенная, необычная. То, что они слетали на другую планету и не вернулись на Землю, не есть одиссея. Одиссеей является весь исторический путь, пройденный человечеством от древних жуаней до современных или, как мы условились считать, постсовременных дней, т.е. эволюция.

Конечно, космонавты не жили все эти 15-17 веков, по полторы тысячи лет каждый. Но на протяжении долгих столетий писатель, как мне кажется, ищет образ идеального, совершенного человека. И в конце концов, в конце веков он его находит — это космонавты. Они такие «как надо», как Айтматов любит: умные, честные, грамотные, искренние (судя по их письмам), невероятно смелые (не побоялись же пойти на контакт!), в общем, сочетают в себе высокие душевные качества с требованиями технического прогресса.

Но Земля не хочет слышать благую весть, принесенную космонавтами, что где-то на планете Лесная Грудь нет войн, государств и нет правительств — поэтому там нет тоталитаризма. Там нет тоталитаризма — и поэтому там нет войн, государств и правительств. Вот такая у лесногрудовцев замечательная «формула жизни».  Отвергая космонавтов — свой лучший продукт, венец — Земля остается без будущего. Привожу цитату:

«Наконец, о себе, ещё раз о нашем поступке. Мы сознаем, какое недоумение и какие вслед за этим экстренные меры породило наше исчезновение с орбитальной станции. Мы глубоко сожалеем, что причинили столько тревог. Однако это тот уникальный случай в мировой практике, когда мы не могли, не имели права отказаться от самого великого дела своей жизни. Будучи людьми строгого регламента, мы обязаны были ради такой цели поступить вопреки регламенту.

… переняв их опыт, мы могли бы произвести переворот в нашем бытии, начиная со способа добычи энергии из материального окружения мира и до умения жить без оружия, без насилия, без войн. Последнее покажется вам дикостью даже на слух, но мы торжественно удостоверяем, что именно так устроена жизнь разумных существ на Лесногрудской планете, что именно та-кого сокровенного совершенства достигли они, населяя такую же по массе геобиологическую обитель, как и Земля.               

А между тем совершенно напрасно, поистине как глас вопиющего в пустыне, из Вселенной шли беспрерывные радиосигналы паритет-космонавтов 1-2 и 2-1! Они отчаянно просили не прерывать с ними связи. Они не оспаривали решение Обценупра.

Предлагая ещё и ещё раз изучить проблемы возможных контактов с лесогрудской цивилизацией, исходя, разумеется, прежде всего, из интересов землян, они не настаивали на немедленной реабилитации своей, соглашаясь ждать и делать все, чтобы их нахождение на планете Лесная Грудь служило обоюдной пользе межгалактических отношений, но они возражали против предпринимаемой сторонами операции «Обруч» — против той глобальной самоизоляции, ведущей, как они считали, к неизбежной исторической и технологической рутине человеческого общества. … Но было уже поздно. Никто на свете не мог их слушать, никто не предполагал, что в мировом пространстве безмолвно взывают их голоса".               

Возможно, паритет-космонавтам на чужой планете без нашего тоталитаризма будет даже лучше, но все-таки очень жаль, что Земля в лице своих правительств так бессердечно поступила с хорошими, честными людьми.

Абуталип. Нельзя говорить о Книге и не говорить об Абуталипе. Тем более, что его одиссея расписана достаточно подробно. По профессии Абуталип учитель, по призванию тоже Учитель, но уже с большой буквы. На Боранлы-Буранном разъезде Абуталип оказался из-за связи с югославскими партизанами в конце второй мировой войны.

В 1948 г. Сталин поссорился с Броз Тито, и всех, кто был как-то связан с югославскими событиями, стали репрессировать. Так бывший учитель, горожанин вместе со своей семьей: женой Зарипой (тоже учительницей) и двумя малолетними детьми оказался «на краю земли», в сарозекской степи, попросту в ссылке.

Начальник разъезда написал на Абуталипа, своего путейного рабочего донос. Донос «подтвердился». Абуталипа арестовали. Во время следствия, не дожив до смерти Сталина буквально несколько дней, Абуталип погибает. Кому он мешал в Степи? В чем его «вина»? Айтматов здесь, по-видимому, подходит к теме первородного греха. Но я эту тему не чувствую. (Наверное, потому, что грех пошел от женщины). Мне более понятна тема зависти.

В силу своего ума и замечательных душевных качеств Абуталип был не-обыкновенно ярким, неординарным человеком. Мало того, что он никогда не ныл, оказавшись в суровых условиях Степи, он продолжал учить, как своих, так и Едигеевских дошколят уму-разуму.

Иными словами, он не уставал возиться с детьми, что для человека, занятого каторжным трудом, было далеко не простым делом. А по ночам Абуталип писал. Писал мемуары о войне (что и явилось «основанием» для его ареста), записывал древние легенды.

Все это он делал ради своих сыновей, чтобы когда подрастут — читали. Писательство Абуталипа — всего лишь часть его воспитательной работы. Абуталип был слишком умен для сарозеков, слишком талантлив, слишком любим детьми. Мало кто мог сравниться с ним. Поэтому он и «не свой», «чужой», «подозрительный». Считаю, что предательство случилось по зависти. Цитирую:

«Он и дня не мог прожить вне своей семьи. Дети, сыновья — для него это было все. Каждую свободную минуту Абуталип занимался с ними. Он учил их грамоте, сочинял разные сказки, загадки, устраивал какие-то придуманные им игры .

— Вот что, Едигей, давай я и твоих девочек буду учить. Я ведь не от нечего делать вожусь с ребятами. Жизнь здесь на отшибе, конечно, скучная, тем более надо заниматься с ними. Времена наступают такие, что знания потребуются сызмальства. А иначе к образованию и не пробьешься.

 … Вечерами, когда Абуталип приходил с работы, он и Зарипа устраивали нечто вроде школы-детсада для своих и Едигеевых детей. Дети учились бук-вам, слогам, играли, рисовали, слушали книги, которые им читали родители и даже все вместе разучивали разные песенки.

Это оказалось настолько интересным занятием, что и сам Едигей стал захаживать и наблюдать, как все это у них здорово выходило. Умилялся Буранный Едигей. Душа его умилялась. Вот что значит образованные люди, учителя! Любо смотреть, как они умеют обращаться с детьми, как они сами умеют быть детьми, оставаясь взрослыми. 

Ценил Едигей в Абуталипе ум, сдержанность, но больше всего привязанность к семье, ради которой жил Абуталип, не сдавался, черпая в том силу. Прислушиваясь к высказываниям Абуталипа, Едигей приходил к выводу, что самое лучшее, что может человек сделать для других, так это воспитать в своей семье достойных детей.

И не с чьей-то помощью, а самому изо дня в день, шаг за шагом вкладывать в это дело всего себя, быть, насколько можно вместе с детьми.
— А что, Абу, вечерами, как ни пройду мимо, голова твоя все над подоконником торчит. Пишешь что или чинишь что-то — лампа рядом? — спросил Едигей.

— Так это просто все, — охотно отозвался Абуталип. Вот как только сорванцы мои улягутся, я записываю кое-что, пока в памяти, войну и мои югославские годы. Время идет, былое отодвигается все дальше. — Он помолчал.

— Я все думаю, что я могу сделать для своих детей. Кормить, поить, воспитывать — это само собой. Сколько смогу, столько смогу. Я прошел и испытал столько, сколько другому, дай Бог, за сто лет не придется, а я ещё живу и дышу, не зря, должно быть судьба предоставляет мне такую возможность.

Может быть, для того, чтобы я что-то сказал, в первую очередь своим детям. И мне положено отчитаться перед ними за свою жизнь, поскольку я породил их на свет, я так понимаю. Конечно, есть общая истина для всех, но есть ещё у каждого свое понимание. А оно уйдет с нами. Когда человек проходит круги между жизнью и смертью в мировой сшибке сил и его могли, по меньшей мере, сто раз убить, а он выживает, то многое дается ему познать — добро и зло, истину и ложь…
— Постой, одно не пойму, удивленно перебил его Едигей. — Может, ты и верно говоришь, но сынки твои малыши, что они поймут?
— Потому и записываю. Для них хочу сохранить. Буду жив или нет, ни-кому не знать наперед. … В прежние времена люди детям наследство оставляли. К добру ли, к худу ли оставалось то наследство — когда как. Сколько книг об этом написано, сказок, в театрах сколько пьес играют о тех временах, как делили наследство и что потом сталось с наследниками. А почему?

Потому что наследства эти большей частью несправедливо возникали, на чужих тяготах, на обмане. А я утешаю себя мыслью, что мы избавлены от этого . Мое наследство никому вреда не причинит. Это лишь мой дух, мои записи будут, а в них все, что я понял и вынес из войны. Большего богатства для детей у меня нет.

Здесь, в сарозекских пустынях, пришел я к этой мысли. Жизнь все оттесняла меня сюда, чтобы я затерялся, исчез, а я запишу для них все, что думаю-гадаю, и в них, детях своих, состоюсь когда-нибудь. То, чего не удалось мне, может быть, достигнут они…  А жить им придется потрудней, чем нам. Так пускай набираются ума смолоду…
— А я к чему это говорю, — продолжал Абуталип. — Для малых детей взрослые всегда кажутся умными, авторитетными. Вырастут, смотрят — а учителя-то, мы то есть, не так уж и много знали и не такие уж умные, как казалось. Над ними и посмеяться можно.

Колесо времени все быстрее и быстрее раскручивается. И, однако, о себе мы сами должны сказать последнее слово. Наши предки пытались делать это в сказаниях. Хотели доказать потомкам, какими они были великими. И мы судим теперь о них по их духу. Мои сказания — мои военные годы. Пишу для них свои партизанские тетради. Пригодятся, когда подрастут.

Но кроме этого тоже есть задумки кое-какие. В сарозеках придется им работать. Опять же, когда подрастут, пусть не думают, что на пустом месте жили. Песни наши записал старинные, ведь их потом не сыщешь. Каждая песня — целая история. Так и видишь тех людей. И хочется быть с ними душа в душу. Вот ведь какую память оставили по себе».

Не смотря на то, что в Книге хватает горьких и печальных событий, ее нельзя назвать сумрачной или унылой. В ней довольно много светлых и «счастливых» страниц: празднование взрослыми и детьми нового года, летнего дождя, поездка в город за арбузами. Надо ли говорить, что за всеми этими «детскими» радостями стоял Абуталип?!

Абуталип и его враги. Я, кажется, была не совсем права, «раскладывая» Книгу по одиссеям. До поры, до времени мне это сходило с рук. Но вот я дошла до врагов Абуталипа. Первым, как ты уже знаешь, был малоприметный начальник разъезда Абилов. Это он написал донос. О нем мало что известно.

Явным и смертельным врагом был следователь НКВД Тансыкбаев. По со-временным меркам — «человек, имеющий мечту» (раскрыть сфабрикованный им самим заговор) и «заботящийся об успехе» (получить от Родины признание своих «заслуг»: просторную квартиру и повышение в звании).

Ещё большим, совсем уже непримиримым врагом Абуталипа была советская репрессивная машина, для бесперебойной работы которой требовались именно такие, как Абуталип.

Вся «вина» писателя-учителя, как ты помнишь, состояла в том, что он был более умным, культурным, талантливым, чем его обвинители. На этом тема врагов Абуталипа, вроде бы, исчерпана. А куда девать ещё две «неоприходованные», безодиссеевские истории: легенду о манкурте, легенду о Раймалы-ага?

В закрытых условиях тоталитаризма, как мне казалось, очень просто, естественно, чуть ли не автоматически можно стать предателем Абуталипа. Но почему тогда не стали предателями Едигей и Казангап? Да и сам Абуталип предпочел смерть, лишь бы не присутствовать на очных ставках с бывшими фронтовыми друзьями — не распространять свою «вину» на них.

Что они — Едигей, Казангап, Абуталип — сделаны из другого теста? Оказывается, я упустила из виду интегрирующий метод Книги. Выражается этот метод очень емким словом обруч из «Легенды о манкурте». Оставим откровенно садистскую процедуру «обманкуртывания», посмотрим на ее результат.

Манкурт — человек, насильственно лишенный разума и памяти, от того не имеющий в своем сердце любви к матери, своему роду, родному краю. Манкурт не нуждается в дружбе, общении с людьми. Манкурт — человек звероподобный, неласковый, не признающий за ближним никакой ценности.

Манкурт никогда не говорит «спасибо», не знает слов «здравствуйте», «извините», «пожалуйста». Манкурт …  довольно! Чем дальше продолжаешь этот список, тем больше осознаешь, что манкуртом можно стать не только вследствие хирургического вмешательства древних жуаней: одеть на себя «верблюжью шапочку» можно добровольно, безболезненно, в любой час.

А зависть, та самая извечная Каинова зависть — она лишь как метод, как проявление свойств недоброй, испорченной души. Поэтому никакого автоматизма, «случайности» с предательством быть не может: человек либо готов стать предателем, либо нет!

(Хотя манкурт не обязательно заканчивает предательством, стукачеством. Если оно востребовано системой, то да, он «стучит». А если нет, как в «деле» Раймалы-ага, то он сам расправляется с «инакомыслящим»).

Манкурт всегда потенциальный преступник, он Герострат, готовый разрушить храм Артемиды. «Храм» — отпечаток, отголосок  прекрасного, божественного в человеке. Пусть то будет талант жырау , которым обладал Раймалы-ага, или ученая мудрость писателя-педагога или … новорожденный младенец, сын «незаконных» супругов, а в бОльшем масштабе — паритет-космонавты вместе с полюбившейся им нетоталитарной планетой Лесная Грудь.

Манкурт — человек, закрывающий на ближнего, не «прекрасность» ближнего глаза. Сначала человек становится манкуртом, а потом следователем Тансыкбаевым, сначала манкуртом, а потом предателем, мучителем.

Вспомни, как Раймалы-ага сильно «мешал» своим родственникам, как они всю жизнь стыдились своего беспутного брата: «все богатство Раймалы — звук домбры да походка Саралы (коня)»!

Привязали его, Раймалы как сумасшедшего к дереву, не пустили на ярмарку, не пустили к возлюбленной 19-летней Бегимай. Думали, ничего в мире от этого не изменится. Ошибались — изменилось! Какой без Раймалы праздник?! Какая без него ярмарка?!

Вместо красивых звуков, песен и слов — одно ржание коней, людской гвалт, крик верблюдов. Раймалы вносил в жизнь людей гармонию — как было не потерпеть его «неправильность», «непутевость»?! В общем, сначала человек закрывает глаза на прекрасное, а потом становится губителем этого прекрасного. Сам способ «губительства» уже не столь важен. А как ты считаешь, сынок?! Цитата из Книги:

«А так оно и было. Всю свою жизнь Раймалы-ага провел в седле и с домброй в руках. Богатства не нажил, хотя славу имел огромную. Жил, как майский соловей, все время в пирах, в веселии, везде ему почет и ласка. А коню уход и корм. Однако были иные крепкие, состоятельные люди, которые не любили его, — беспутно, мол, бестолково прожил жизнь, как ветер в поле. Да, поговаривали и так за спиной.

Но когда Раймалы-ага появлялся на красном пиру, то с первыми звуками его домбры ... все заворожено смотрели на его руки, глаза и лицо, даже те, кто не одобрял его образа жизни. На руки смотрели потому, что не было таких чувств в человеческом сердце, созвучия которым не нашли бы эти руки в струнах; на глаза смотрели потому, что вся сила мысли и духа горела в его глазах, беспрестанно преображавшихся; на лицо смотрели потому, что красив он был и одухотворен. Когда он пел, лицо его менялось, как море в ветреный день…»


Казангап. С одной стороны эта фигура в романе едва ли не эпизодическая, второстепенная, и уж точно не главная. Она, как тень, сопровождает все повествование. Точнее, наоборот. Это его, Казангапа пятеро односельчан на протяжении четырех сот страниц Книги провожают в последний путь. 

А с другой стороны, фигура Казангапа системообразующая, на ней держится весь роман. Казангап — герой, хотя он не воевал, не имел боевых орденов (Сталин «догадался» выдать путейцам «бронь»), но его полем битвы была Степь, одинаково беспощадная к людям что зимой, что летом. Казангап «умудрился» проработать в нечеловеческих условиях сарозеков 30 лет. Цитата:

 «Вспомнилось Едигею, что до того, как появились на перегонах всевозможные снегоочистители … пришлось им с Казангапом побороться с заносами на путях не на жизнь, а на смерть. А вроде бы совсем недавно это было. В пятьдесят первом, пятьдесят втором годах — какие зимы лютые стояли.

Разве только на фронтах приходилось так. Когда жизнь употреблялась на одноразовое дело — на одну атаку, на один бросок гранаты под танк… так и здесь бывало. Пусть никто тебя не убивал. Но зато сам убивался.

Сколько заносов перекидали вручную, выволокли волокушами и даже мешками выносили снег наверх, это на седьмом километре, там дорога проходит низом сквозь порезанный бугор, и каждый раз казалось, что это последняя схватка с метелью и что ради этого можно не задумываясь отдать к чертям эту жизнь, только бы не слышать, как ревут в степи паровозы — им дорогу давай!

Однажды на заносах двое суток не покладая рук бились, расчищая пути от снега. А снег все идет и ветер крутит. С одной стороны счищаешь, а с другой сугроб уже намело. И холодно — не то слово: лицо, руки повспухали…

Трое из новоприбывших рабочих к ночи в тот день ушли. Обматерили сарозекскую жизнь на чем свет стоит. Мы, говорят не арестанты, в тюрьмах и то дают время выспаться… Ночью стало невмоготу работать. Снег порошил, ветер со всех сторон. Деться некуда от ветра. Когда те трое ушли, они с Казангапом остались вывозить снег верблюжьей волокушей.

Пара верблюдов была запряжена. Не идут, твари, им тоже холодно и тошно в этой круговерти. Снег на обочинах по грудь. Казангап тягал верблюдов за губы, чтобы они шли за ним, а Едигей на волокуше погонял сзади бичом. Так бились они до полуночи. А верблюды потом упали в снег, хоть убей, вконец выбились из сил. Что делать? Бросать придется дело, пока погода не утихнет.
— Хватит, Казаке, полезем в паровоз, а там видно будет, как погода, — проговорил Едигей, хлопая одна о другую смерзшимися рукавицами.
— Погода какая была, такой и будет. Все равно наша работа — расчищать путь. Давай лопатами, не имеем права стоять.
— Да мы что не люди?
— Не люди — волки да разное зверье — по норам сейчас попрятались.
— Ах ты гад! — взъярился Едигей. — Да тебе хоть подохни, и ты сам здесь подохнешь! — и двинул его по скуле.

Ну и схватились, поразбивали губы друг другу. Хорошо ещё кочегар выпрыгнул из паровоза, разнял вовремя. … вот такой он был Казангап. Теперь таких не сыщешь. Нет теперь Казангапов. Последнего везут хоронить ».

Славился Казангап не только своими моральными и физическими качествами, в случае надобности он мог оказать серьезную материальную помощь. Так по приезду Едигея на разъезд, он подарил ему, страдающему от тяжелой контузии, удойную верблюдицу с новорожденным верблюжонком. Верблюжонок тот со временем превратился в легендарно-го Каранара, а наш Едигей, благодаря верблюжьему молоку, стал здоровым и трудоспособным человеком.

А когда уехала Зарипа, только он, Казангап смог стать на пути крайне взволнованного и расстроенного, «уязвленного» Великой любовью Едигея. Первый заговорил с ним, пытался успокоить, отрезвить. Одним словом, не оставил его в очень большой и непоправимой беде.Цитирую:

«… Женщина эта с великим умом оказалась, не то что ты. Ты думал, когда-нибудь, чем бы могло это все кончиться? Нет? А она подумала и решила уехать, пока не поздно. И я помог ей уехать, когда она меня об этом попросила… Уехала, не уронив ни единым словом своего достоинства и достоинства твоей жены. И они попрощались как люди… Молчал Едигей — что было отвечать? Казангап говорил, в общем-то, правду. 

И тогда Едигей выложил все, как того ему хотелось. Так и так, мол, помышляю уехать с семьей. Надоело в сарозеках, пора переменить место жительства. Казангап внимательно выслушал и вот что сказал ему:

— Смотри, дело твое. Только ты сам не понимаешь, чего ты хочешь. Куда бы ты не запропастился, а от беды своей не уйдешь. Она будет всюду с тобой. Нет, Едигей, если ты джигит, то ты здесь попробуй перебори себя. А уехать —  это не храбрость. Каждый может уехать. Но не каждый может оси-лить себя».

Едигей, как известно, никуда не поехал, остался в сарозеках, и по смерти Казангапа занял его место мудреца и «джигита», непреклонного правдолюбца, что видно из его борьбы за старое кладбище. Едигей стал достойным преемником своего друга и наставника.

Ну а все-таки, какое нам с тобой дело до Казангапа?
Дело в том, что мы (я, мама и др.) всегда хотели иметь такого друга или наставника, как Казангап: мудрого, чуткого, всегда готового прийти на помощь, разделить ответственность. Ты, кажется, с этой проблемой успешно справился. Но Ч. Айтматов напомнил мне наши старые семейные драмы. Я чуть позже о них расскажу. Быть может, этот опыт пригодится для следующих поколений Гуриных — Юровых — Захарченок.

(Вот так, незаметно для себя, я решила стать летописцем нашей семьи. Одна из важнейших составляющих Книги — «советская», что делает жизнь ее героев сопоставимой с жизнью моих родных. Поэтому благодаря Книге мне легко вспоминать прошлое. В общем, сынок, жди «Вариации на тему Казангапа» и другие рассказы).

О воздействии Книги на читателя. А теперь уже без всяких методов, просто так, я хотела бы рассказать тебе, сынок, как я переносила чтение. Признаюсь — Книга заставила меня много плакать. (Да ты, не бойся — мои слезы не всегда были откровенными, явными, чаще безмолвными, скрытыми). Но все-таки не было главы или героя, которые бы не заставили меня переживать. Это не значит, что в Книге много плохого. Напротив, это значит, что Книга хорошая. Очень хорошая!

Для меня одним из главных оценочных критериев художественной прозы является наличие в ней чувства жалости и любви к людям, культивирование этого чувства в процессе чтения. Если это есть, — то книга хорошая; если нет, обычно это обнаруживается с первых же страниц, то я ее не читаю. (Наверное, этим объясняется моё неприятие некоторых авторов в принципе).

Роман Ч. Айтматова «И дольше века длится день» раскрывает для читателя целое море жалости (любви): к людям вообще, к отдельному человеку, к «просвещенному» человеку, к детям; к своему краю. А какая любовь обходится без слез? В общем, я хочу тебе показать самые трогательные для меня места Книги.

Сначала мне было очень жаль всех казахов за то, что у них крайне суровые зимы и такие же не пригодные для нормальной жизни летние месяцы. Ещё больше мне было жаль женщин — в сарозекской степи они трудились наравне с мужчинами. Едигей не раз замечал, как они плохо выглядят, как быстро высыхают, стареют. Разве не жалко их всех?

Сынок, а ты помнишь ту неприкаянную рыжую лисицу в начале книги, мы ещё не знали «что она может значить»? Как мне теперь кажется, лисица та вовсе не знак, который мы не смогли разгадать, она — небольшая прелюдия либо иллюстрация к теме Степь. На ее примере писатель хотел показать, какая это голая, пустынная местность, раз бедное животное в поисках пищи вынуждено идти многие километры вдоль ж/д полотна.

Это не первый случай, когда я читаю, как тяжело жилось людям в иные времена. Об этом, например, «Записки охотника» Тургенева. Известно, что Александр II пролил над ними не мало слез, и что упомянутое произведение послужило поводом для скорейшего освобождения крестьян.

Так вот, царь-освободитель плакал над «Записками», а я нет. В наше время также находятся люди, которые не могут читать их без слез (наша Катя), а я по-прежнему отношусь к ним довольно спокойно, а на плачущих смотрю немного свысока: «То же мне, нашли повод!» (Кстати, у меня есть отзыв на «Записки», адресованный «неведомому» редактору, от того местами приторный. Как-нибудь перечитаю «Записки» и адресую отзыв тебе — уже неприторный).

Почему я не плакала над «Записками», — была за русских спокойна? В общем-то, да. Потому что у всякого русского человека есть особый талант (иммунитет), помогающий ему пережить любые неблагоприятные для жизни условия. Нельзя сказать, что у казахов такого дара нет. Есть, а как же иначе!

Но дело в том, что та совокупная сила айтматовских казахов была направлена в одно русло, а у тургеневских героев такого «русла» не было, каждый жил сам по себе. Вот из-за этого общего русла я и плакала. Потому что общее «русло» — это наше бывшее социалистическое хозяйство, жизнь нескольких поколений сплоченных одной идеей людей, словом, наш бывший СССР.

Если либерализация страны и оставила нам кое-какие материальные останки старого строя, то от славы тех людей, согласись, ничего не осталось. Разве не жалко, что колоссальные усилия советских тружеников потеряли признание, легитимность?

Жалко по отдельности. Едигей и др.. Книга Ч. Айтматова «И дольше века длится день» по большому счету — Книга о правильном человеке. Писатель не только обозначает проблему: «осторожно — тоталитаризм!», но и указывает способы борьбы с ней: правильный человек — препятствие тоталитаризму.

Образ этот, конечно, собирательный, в него входит большинство героев романа, «накопленных» Книгой за 17 веков. (Не потому ли, не смотря на грозное предупреждение, Книга несет читателю исключительно бодрый, положительный заряд?!)

Различные по своей правильности герои имеют одну общую черту — это их детскость. Веселиться наравне с детьми и не теряет при этом своей ученой солидности Абуталип, радуется, как дитя, глядя на них Едигей. И уж не от детскости ли идет безмерная щедрость Казангапа, делающая его уязвимым для своего «прогрессивного» сына Сабиджана?! И уж точно не от «взрослости» паритет-космонавты влюбляются в своих синекожих коллег! 

Детскость айтматовских казахов огромна. Чего она только в себя не вмещает! Прежде всего доброту, затем необыкновенную смелость, искренность, прямоту, безграничное дружелюбие, способность к подвигу, жертве.

Детскость заставляет взглянуть на себя со стороны, сравнить с «диким», необразованным казахом, и сравнение это, увы, будет не в пользу «просвещенного» человека. Я не могу, в отличии от Руссо, давать по этому по-воду какие-либо советы; мне ей (детскости) нечего противопоставить. Мне остается только плакать, потому что видишь за ней идеал человека, образ Божий, образец кристально чистой души. Цитирую:

«И рванулся Едигей с Эрмеком на руках к вагону.
— Ты куда? Ты куда? Бог с тобой! — яростно отталкивала его в грудь женщина с фонарем, заслоняя тяжелыми плечами проход к двери.

Но никто не понимал в ту минуту, что Едигей готов был, если на то пошло, сам уехать вместо Абуталипа, чтобы по дороге придушить кречетоглазого собственными руками, так стало ему невыносимо больно, когда закричали ребята. — «Папа! Папа! Папика!» … Едигей повернул назад. И долго не мог успокоить плачущего мальчика».

Скажи, пожалуйста, ты когда-нибудь видел таких «ненормальных»?

Чтобы не говорили верующие о завидной посмертной участи безвременно погибших, о том, что кровь смывает грехи и т.п., посюстороннему человеку трудно до конца понять и принять их постулаты.

В массовых репрессиях (казнях) мирного, безоружного населения всегда есть противоестественный аспект.
Ведь «в расход» пускаются здоровые, полноценные люди — не калеки, не уроды, не правонарушители. Массовые репрессии — это как снег или заморозок на распустившиеся весенние листочки.  Применительно к Советскому Союзу — «заморозок», «снег» на 1/6 части суши в течении сорока с лишним лет.

Ну, а какая детскость бывает без хороших родителей?! Если вспомнить, сколько внимания в Книге уделено детям Абуталипа, то можно заключить, что казахи нежные и любящие родители. Причем не просто «нежные и любящие», а по возрастающей.

Если у Едигея, Абуталипа, Казангапа чадолюбие «повышенное», то у сотника Эрдене оно максимальное: ради жены и сына он пренебрегает «государственной службой» у Чингисхана. И в его действиях нет и тени предательства или «безумства»: вырастить потомство в условиях Степи гораздо сложнее, чем в благоприятных для жизни районах. Возможно, поэтому такое внимание к детям, к семье. Цитата:

«Сотник долго смотрел, силясь угадать свои черты в ничего не выражающем пока личике спящего младенца. Вглядываясь в новорожденного, затаив дыхание, он, может быть, впервые постигал божественную суть появления на свет потомства как замысел вечности…»

Но больше всего в Книге меня удивило, скажу больше, поразило казахское гостеприимство. Ты, должно быть, помнишь тот совершенно «не-правдоподобный» для современного человека случай, произошедший с Едигеем на дальнем разъезде Ак-Мойнак, где он оказался по вине сума-сбродного верблюда Каранара.

Увлекаемый любовной страстью Каранар умчался далеко в Степь, оказался на том разъезде и наделал немало бед: покалечил местных атанов (верблюдов-самцов), отбил из стада трех лучших маток, вернуть которых из-за крайне свирепого нрава Каранара не представлялось возможным. В общем, навел на жителей Ак-Мойнака большой страх.

Так вот Коспан (это он написал Едигею письмо с просьбой поскорее за-брать Каранара) вместо того, чтобы устроить Едигею разнос за покалеченных и угнанных животных (один из атанов, кажется, умер), не только не отпустил его на ночь глядя среди зимы домой, но устроил ему самый настоящий … пир.

С музыкой, прислугой, дорогими для того времени угощениями. Не пойму, они что там настолько рады людям, что готовы всё простить, или человек у них в принципе не может быть врагом, раз причинителю вреда было оказано столько почестей?! Одним словом, счастливые люди!

Жалко … себя. А что ещё остается мне делать, как не жалеть себя? Ведь ни одним из упомянутых положительных качеств в нужной мере я не обладаю. Потому и трудно мне рассчитывать на такие осознанные, от того и величественные похороны, как у Казангапа. Возможно, это беда всех русских.

Ни для кого не секрет, что священники отпевают нас на «раз-два-три». Считают, что другого мы не заслуживаем? (Дай Бог, чтобы тех молодцов, что стали бабушкиными соседями по кладбищу отпевали получше! Их много — кто в погонах, кто в костюмчике — но по всему видно, что погибшие ребята «от туда», с ДНР. Жалко, очень жалко. Я сейчас говорю о «солдатиках»).

«Неправильная» или Великая любовь Едигея. У Едигея была во всех отношениях красивая — глубокая, горячая, неиссякаемая — любовь. Только вот беда — невзаимная, неразделенная. Поэтому с самого начала было ясно, что это не любовь надвигается на Едигея, а катастрофа.

Потому что с самого начала было видно, что Зарипа не готова или не способна разделить столь сильные чувства Едигея. Но она правильно рассчитала его «возможности»: ни какими полумерами (улыбками, взглядами, короткими встречами) он довольствоваться не станет. Ему нужна любовь необъятная, неоглядная, безмерная, как и те сарозеки, в которых он живет.

Любовь Едигея нельзя было уменьшить или нейтрализовать разумными словами: по своей сути она такая же непостижимая, иррациональная, как бытие, как Бог. Обладателю подобного дара трудно что-либо «рекомендовать». В тоже время ни у кого из читателей «не поднимется рука» упрекать Едигея за его «запретную» любовь. Зарипа, как и следовало ожидать, уехала, точнее, сбежала, а перед взором читателя открылась ещё одна сарозекская казнь. Цитата:

"И плыла Земля на кругах своих, омываемая вышними ветрами. Плыла вокруг солнца и, вращаясь вокруг оси своей, несла в себе в тот час человека, колено-преклоненного на снегу, посреди снежной пустыни. Ни король, ни император, ни какой иной владыка не пал бы на колени перед белым светом, сокрушаясь от утраты государства и власти с таким же отчаянием, как сделал то Буранный Едигей в день разлуки с любимой женщиной… И плыла Земля…"

Зарипа. Не знаю, как так получилось, но Зарипа самый невнятный персонаж романа. Все герои Книги легко делятся на плохих и хороших и только Зарипа стоит особняком. Она как оборотная сторона медали, на видимой части которой изображены ясные, хорошо «читаемые» образы казахов-мужчин.

Я не люблю Зарипу именно за ее непонятность, непонятость, нераскрытость; прочитав Книгу, я так и не знаю, кто она мне — друг или враг. Согласись, что это как-то не «по-казахски».

Наверное, не случайно в Книге много текстов, написанных от имени своих героев. Это и письма-послания космонавтов, и легенды, записанные Абуталипом, песни и клятвы Чингисхана, песни Раймалы-ага, даже Коспан оставил на страницах романа свое письмо-сообщение по поводу верблюжьих бесчинств (довольно глупое, по мнению Едигея). Письма-тексты дополняют характеристики героев или полностью восполняют их образ, как было в случае с невернувшимися космонавтами.

Чего совсем нельзя сказать о Зарипе. Хотя ей, как грамотному человеку, на мой взгляд, следовало бы написать Едигею письмо. Разве его заботы о ее детях не достойны признательности?! А его Великая, но «несвоевременная» любовь не достойна нескольких добрых и красивых слов?!

Зарипа, бывшая учительница начальных классов не умеет писать, не умеет думать?! Средневековый Чингисхан и тот сочинял благодарственные оды своему войску! Может быть, Зарипа оставила устные рассуждения, которые помогли бы ее понять — навроде следователя Тансыкбаева или Едигея, чьи вопросы и думы актуальны по сей день? Опять нет. Она не оста-вила никаких слов-следов!

 Зарипа — человек действий. Она «знает, что делает»: оставила на память Едигею шарфик и тут же, воспользовавшись его отсутствием, уехала куда глаза глядят, а там, на новом месте сразу вышла замуж. Но все ее действия происходят как бы «вне контекста», т.е. без оглядки на окружающих ее в недавнем прошлом людей.

Разве один Едигей успел привязаться к ней и ее детям? Весь поселок пере-живал за них! А она взяла и уехала за тридевять земель в самый разгар суровой зимы. Ждал ли кто их там, встречал ли? Никто этого не знает. 

Но самая большая загадка романа — за кого Зарипа вышла замуж, какого отца «припасла» она своим детям. Неужели женщине с двумя детьми, заведомо «ущербной» невесте так уж легко было найти человека, подобного Абуталипу, умного и во всех отношениях красивого, или с таким же большим сердцем, как у Едигея?!

А может, она вышла замуж за первого встречного, лишь бы поскорей сменить, забыть фамилию «врага народа» ?! Так какого отца она нашла своим детям? В любом случае, от него трудно ожидать, чтобы он хранил светлую память об Абуталипе, воспитывал его сыновей в том же духе, что и отец-писатель-патриот.

Сложную, очень сложную, прямо-таки болезненную ситуацию породил своей Великой любовью Едигей. Не дай Бог, какой-либо женщине оказаться на месте его «ненужной» жены Укубалы. Но не менее страшно представить себя и на месте Едигея. Как жалко его одинокого, неутешного в своем самом большом горе, в своей Великой безнадежной и «бессмысленной» любви! Цитирую:
 
«Зачем было жить, зачем куда-то ехать…
И теперь ему было безразлично, откуда, куда и зачем он едет, куда спешит сквозь ночь скорый поезд. В каком-то тамбуре он остановился, прижался пылающим лбом к прохладным застекленным дверям и стоял здесь, не оглядываясь, не обращая внимания на пассажиров, снующих мимо него. А поезд шел раскачиваясь. И можно было открыть дверь, поскольку у Едигея, как у всех железнодорожников, был свой ключ, можно было открыть и переступить черту…

В какой-то пустынной местности во тьме Едигей различил два далеких манящих огонька. Они долго не исчезали из виду. То ли окна одинокого жилья светились, то ли то были костры небольшие. Какие-то люди, должно быть, находились возле тех огней. Кто они? И почему они там? Эх, была бы там Зарипа с детишками! Спрыгнул бы сейчас с поезда и побежал бы к ней, а добежав одним духом, упал бы к ней в ноги и плакал бы не стыдясь, чтобы выплакать всю накопившуюся боль и тоску…

Буранный Едигей сдавленно застонал, глядя на те огоньки в степи, уже исчезающие в стороне. И стоял так у дверей тамбура, всхлипывая неслышно и не оборачиваясь, не обращая внимания на шумные хождения пассажиров по по-езду.  Лицо его было мокрым от слез… и была возможность открыть дверь и переступить черту… А поезд шел раскачиваясь".   

Нет, не друг мне Зарипа, не друг. Несмотря на все ее «безупречные» действия, мне как-то неуютно находиться рядом с ней. Следуя своему принципу, замечать в героях Книги прекрасное; удивляться, радоваться или плакать, глядя на это прекрасное, мне хочется поскорее бежать о нее к другим, по настоящему красивым людям романа. Но на этот раз не к любимым героям Книги, а к ее автору Чингизу Айтматову.

Из многогранного писательского таланта Айтматова я выделю всего лишь одну, но едва ли не самую важную грань — отношение автора к слову (русскому слову). Ни для кого не секрет, что современные люди устали от слов, что слова перестали в полной мере выражать свою суть. А в Книге Айтматова слова имеют свою первоначальную силу! А все потому, что слово у него есть слепок вечности.  Писатель относится к слову настолько бережно, словно боится ему «навредить». Видимо, поэтому Книга Айтматова не только целомудренна и чиста, но и весьма убедительна, сильна.

Попривыкнув  к современным (либеральным) «ценностям», я долго недоумевала, почему Едигей считает письмо Коспана глупым, а его самого чудаком. (Письмо содержало подробную информацию о любовных стараниях верблюда Каранара). Мне понадобился не один день, чтобы уразуметь, что о таком писать нехорошо.

В устной речи, да и то среди мужчин, ещё можно об этом сказать пару слов, но в письменной никак нет! Если бы не советская «закваска», при-знаюсь, я бы так ничего и не поняла! А что до людей, то описание любовной сцены Едигея и Укубалы похоже на красивый стих в прозе, который можно дать читать и ребенку, он ничего там не «найдёт» .

Книга Айтматова необычайно тактична. Я имею в виду крайне малое количество казахских слов. Автор употребляет лишь самые необходимые слова: имена собственные да пару терминов, например, «жырау», «атан». Писатель будто боится потерять кого-либо из привередливых русских читателей, которым казахские звуки придутся не по душе. (Ты помнишь, как у меня вышло с одним из рассказов Лескова?)   Благодаря свой подкупающей деликатности, Ч. Айтматов, я думаю, не потерял ни одного русского читателя!

А айтматовское знание и чувство русского языка заставляет просто завидовать! Текст размеренный, основательный, певучий, конечно, умный, со-стоящий из свежих, ясных, «незамученных» слов. Обрати также внимание на название романа: по-моему, буква «и» в начале фразе свойственна одному лишь русскому (славянскому) языку. (Для примера слова из песни: «И стояли барышни у обочин, им солдаты нравились очень-очень…»)

Поставив точку на Зарипе, я вдруг обнаружила, что почти ничего не сказала о казненных молодоженах из «Белого облака Чингисхана». А мне не хотелось бы «уходить» из Книги, не почтив память влюбленных. Эти двое, на мой взгляд, достойны того, чтобы люди (и в первую очередь русские люди), праздновали какой-либо день в их честь.

Я нисколько не умаляю значение праздника св. Валентина, но подвиг сотника Эрдене, мне кажется весомей, сильней. Ведь слова «Это я — отец ребенка!» стоили сотнику жизни . Думаю, что многие русские женщины со мной согласятся: в нашей стране, без особых на то причин, дети часто растут без отцов.

В тоже время «цивилизация» настолько спутала представления человека о добре и зле, что не только горе-отцам, но и современным матерям ради карьеры ничего не стоит откреститься от своего будущего ребенка. Для этого надо только вовремя сходить к гинекологу. Книга «И дольше века длится день» в плане борьбы за выживаемость нерождённых младенцев, на мой взгляд, самая действенная, впечатляющая.

Нет, все-таки не нужно ставить точку на Зарипе: впереди ещё столько интересных нераскрытых тем! Можно, например, сравнить Ч. Айтматова с кем-то из великих русских писателей — Достоевским или Л. Толстым. Для этого, правда, потребуются определенные знания.

Можно ещё раз взглянуть на сотника Эрдене и его «невенчанную» жену Догуланг и поговорить об их бессмертной и красивой любви. Можно сравнить казахов и русских и выяснить, наконец, чем вызвана «прозрачность» в отношении добра и зла первых и вечная неопределенность вторых. (Здесь, я думаю, понадобятся методы В.О. Ключевского).

А можно просто поднять голову в небо и посмотреть, не летает ли там коршун. А если летает, то подумать, чтобы такого ещё нужно сделать в жизни, чтобы подобно Едигею можно было сказать Богу:

«И если правда, что душа после смерти переселяется во что-то, то зачем мне быть муравьем, хотелось бы мне превратиться в коршуна-белохвоста. Чтобы летать вон как тот над серозеками и глядеть не наглядеться с высоты на землю свою. Вот и все» .



Чуть не забыла: большое спасибо тебе, дорогой сыночек, за Книгу!!! Отличная Книга! Я знаю, она тоже тебе очень понравилась. Приглашаю к диалогу.

Апрель-май 2015 г.                Твоя мама.