Радиорубка. Часть 2. Глава 2

16 апреля.
День предстоял напряженный. Сегодня требовалось выполнить три основных дела:
1) наладить аппаратуру в радиорубке ко дню гражданской обороны,
2) не опоздать на работу,
3) нарисовать стенгазету ко дню гражданской обороны.
Само собой, в безупречный график вмешивалась такая обременительная формальность, как посещение школьных уроков. Однако сегодня на уроке химии намечалась лабораторная работа, и это несколько оживляло обычно унылое расписание.
На самом уроке получилось еще лучше. Химички не было, и мы преспокойно «скатали» все друг у друга, изгадили все пробирки и устроили такой оживленный научный диспут, что несколько раз к нам заглядывали испуганные учителя из других классов, но, обнаружив, что здесь сидит 9-й «А», тут же понимающе качали головами и уходили.
После уроков мы с Айдосом бегали по школе, проверяя динамики ко дню гражданской обороны. Динамики представляли собой деревянные ящики коричневого цвета, обтянутые спереди желтой тканью. Они соединялись с радиорубкой тоненькими проводами, которые тянулись по всей школе. Местные хулиганы либо народ, мывший стены, периодически рвали эти провода, поэтому перед каждым использованием их приходилось проверять. На практике это выглядело следующим образом: Айдос сидел в радиорубке и, матерясь, настраивал усилитель. Я носился по этажам и слушал динамики. Скверные качества каждого из них уже были хорошо мне знакомы. Динамик, который висел возле бывшего кабинета НВП на втором этаже (темный коридор с туалетами) орал на всю школу, даже когда усилитель включали на самый низкий уровень громкости. Напротив, динамик, который находился на третьем этаже как раз в том крыле, где помещался наш класс, звучал тихо, словно голос из могилы. Дабы услышать хоть что-то, надо было встать на батарею и приложить ухо к громкоговорителю. Айдос каждый раз что-то подкручивал и увеличивал таким образом громкость, но этого хватало ненадолго, и тихий динамик мог выйти из строя в самый разгар передачи.
Другие динамики тоже были с норовом. Один шипел, другой кашлял, словно старичок-боровичок в очереди за справкой, кто-то сыпал электрическими искрами. Был динамик, постоянно, к нашей радости, норовивший упасть кому-нибудь на голову, что он несколько раз и проделал с большим успехом (он висел прямо над проходом между коридорами).
Однако эта работа была для нас уже привычной, и, применив смекалку в сочетании с чудотворным матом, мы довольно быстро с ней управились. Затем Айдос ушел домой, а я зашел в класс, чтобы совместно с Людмилой Спиридоновной набросать план стенгазеты. Кроме меня, туда уже подошли Ритка и Берик. Классная руководительница поинтересовалась, когда мы собираемся начать изготовление очередного шедевра. У всех оказались какие-то дела, и мы договорились подойти в класс в 17.00, за час нарисовать стенгазету и разойтись по домам.   
В 14.30 мы снова пошли на работу. Подготовленные вчера текстолитовые коробки теперь необходимо было очистить от проводов. Айдос и Эдик полезли в компьютер, а я, вооружившись отверткой и плоскогубцами, принялся рвать провода. Цель нашей работы заключалась в том, чтобы оставить на плате только стальные выводы, покрытые серебром и прочими дорогими металлами. Айдос назвал наш маленький цех «заготовительным пунктом руды». Айдос и Эдик по этой классификации были, скорее всего, проходчиками, потому что безвылазно торчали внутри компьютера, как шахтеры в шурфе. Нельзя сказать, что это было приятное времяпровождение. Однако темнота и теснота не мешали им оживленно спорить по любому поводу.
Никто в классе так не любил спорить, как Эдик и Айдос. Они спорили со всеми и по любому поводу, на деньги, щелчки по лбу и просто так. Это проистекало, по-видимому, из полной несхожести характеров Айдоса и Эди. У них было несколько общих черт: увлечения (техника, химия, радио и электричество), виды спорта (никогда никакого, включая физкультуру) и рост (намного выше среднего), однако на этом сходство кончалось. Айдос обладал необычайно склочным характером и мог серьезно сцепиться по пустячному поводу даже с классной руководительницей. Проиграв в споре, он затаивал зло на оппонента и обязательно потом отплачивал ему сполна: приделывал под стул взрывпакет, плевал в портфель либо вбивал в парту гвоздь так, чтобы острие торчало из поверхности. Когда такая «подлянка» приводилась в действие, Айдос прыгал от радости и обещал в будущем повторение «представления». Само собой, что скоро в классе никто не отваживался с ним спорить. То есть, никто, кроме Эдика.
Эдик был спокоен и невозмутим в любой обстановке, а шутил он крайне редко и весьма своеобразно: мог подойти сзади к несчастному существу небольшого роста, - к Сашке, например, -ухватить его за уши и потянуть вверх с такой силой, что пытаемый взлетал от неожиданности на высоту полметра от земли и визжал при этом хуже поросенка. Эдик, однако, не смеялся, а все с той же невозмутимой миной отпускал несчастного и отправлялся дальше по своим делам.
Сидя внутри компьютера, Айдос и Эдик словно очутились в своей стихии. Вокруг было только железо и сплошная электроника вперемежку с проводами, и еще можно было вдоволь наспориться. Они бубнили что-то без остановки все дни напролет, которые они проводили в компьютере, и спорили порой на такие темы, что у меня ум за разум заходил. Речь шла о микросхемах, о ядерной физике, об интегральном исчислении, но, кроме этого, также о фильмах, видео-салонах, качестве газированной воды и всем прочем, что могло прийти в бедовые головы двух наших гениев. Причем даже разговоры о высших материях велись в привычной им обоим нецивилизованной форме. Они обзывались, матерились, и поминутно призывали меня посмеяться над «этим идиотом Эдиком» или «этим балдой Айдосом».
Без пятнадцати пять я оставил своих друзей наедине с компьютером и помчался в школу. На улице была страшная жара и пыль, причем не просто пыль, а пыль настоящая, местная, какая бывает только в нашем городе, – то есть густая, с примесью тетрадных и газетных листов, использованных в туалете бумажек и полиэтиленовых пакетов. Такая пыль иногда поднимается на высоту пятиэтажного дома, многоэтажки скрываются в ней совершенно, а прохожий, попавший в такой вихрь, должен закрыть лицо рукавом, пакетом или воротником, иначе он просто задохнется. При этом надо крепко стоять на ногах, чтобы еще и ветром не унесло, а пыль тем временем нещадно хлещет по предплечьям, щекам и прочим открытым частям тела.
Местная пыль – это нечто из области художественной гимнастики. Она никогда не летает просто так, без цели, подобно броуновскому движению. Нет, она то летит у самой земли, как метелица, то вдруг взмывает в небо, как крокодилы из популярного анекдота про генерала и солдата (товарищ старшина, а крокодилы летают?), а потом начинает кружиться вокруг своей оси, напоминая небольшое торнадо. Если кинуть в этот вихрь бумажку, она долго будет кружиться по спирали перед вашими глазами, а потом вознесется наверх и вылетит из столба пыли, как стремительный реактивный истребитель, и скроется в неизвестном направлении. 
Спасаясь от таких смерчей и летающих туалетных бумажек (для коренных жителей летающие туалетные бумажки – еще более привычное явление, чем летающие крокодилы), я прибежал домой, взял фломастеры, линейку, готовальню и карандаш и что есть силы понесся в школу. В классе еще никого не было. Мысленно распекая Ритку и Берика, я расстелил на парте лист ватмана и стал выводить надпись «Гражданская оборона», Скоро пришел Берик, за ним – Ритка, которая принесла лист гладкого ватмана, разительно отличавшегося от моего, лежавшего за шкафом со времен завоевания Цезарем Британии. Забраковав мои художественные способности, Ритка начала все рисовать заново, на своем ватмане. Я с готовностью согласился и стал вместе с Бериком наблюдать за художественным процессом.
Вначале намечалось расположить в центре большую картину «Действия учащихся по сигналу «Воздушная тревога», которую, как и весь остальной материал, мы срисовывали с выпрошенной у завуча памятки. На этой картине около десятка школьников куда-то бежали, направляемые жезлом милиционера. Над учениками склонялась их учительница. Рисунок, таким образом, был довольно многофигурным. Однако в результате проявления художественного дизайна Ритки на картине, переложенной на ватман, осталось только четыре человека: два мальчика с противогазами, милиционер в валенках (это у нас милиционер получил в дополнение к униформе валенки – просто так вышли на стенгазете его ботинки) и девочка, которую Рита, в соответствии с современной модой, нарядила в мини-юбку. Причем формы ног девочки никак не оправдывали столь экстравагантного наряда, они, скорее, подошли бы в качестве иллюстрации к стишку «Жил на свете человек, скрюченные ножки». Склонившуюся учительницу Ритка убрала, считая, видимо, что самоуправление в школе должно начинаться с начальных классов. Я восстал против таких репрессий и, несмотря на противодействие Ритки, нацарапал еще одну фигуру (на большее у меня не хватило терпения) – фантастическое существо, смахивающее чем-то на крокодила Гену (впрочем, Айдос впоследствии утверждал, что это снежный человек).
Потерпев фиаско со «снежным человеком», я попытался исправить ноги девочки, но при всем старании выходили либо какие-то обрубки, либо копыта кентавра. Всеобщими усилиями мы закончили этот рисунок, и тут в дверь просунулся нос Айдоса, за которым показался и сам счастливый его обладатель. Айдос объяснил свой визит тем, что ему все равно нечего было делать, и он решил посмотреть, как продвигается наша творческая работа.
Тем временем работа продвигалась вовсе не так гладко, как хотелось бы. Я срисовал с иллюстрации человека в марлевой повязке, и моя картина сразу завоевала большую популярность. Подошел Берик и осведомился, не робот ли это. Пока я обдумывал ответ, Айдос произнес великолепную речь, на которую его вдохновило мое произведение. Айдос сказал, что не знал, что я работаю художником-дизайнером в Голливуде, и теперь не прочь бы взять у меня автограф. На вопрос, с чего это он решил, что я работаю в Голливуде, Айдос объяснил, что уже видел мою картину в одном из американских фильмов, вот только не помнит, в каком именно: в «Зловещих мертвецах» или в «Демонах». Мнение Риты о моем рисунке было более прозаичным: она сказала лишь, что я испортил всю стенгазету. Так как к этому лестному отзыву Рита добавила клятвенное заверение в том, я – дурак набитый (на что Айдос презрительно усмехнулся и сказал: «Подумаешь, Америку открыла!») - я вспылил и, тыча пальцем в ее собственные рисунки, сказал, что она, видимо, часто смотрится по утрам в зеркало, раз творит в таком авангардистском стиле. Тогда Ритка смертельно обиделась и предоставила мне свободу действий, а сама села за учительский стол и принялась за домашнее задание по русскому языку. Тем временем я нарисовал еще одного монстра, потом отдельно - марлевую повязку, больше смахивавшую на носилки.
Скоро ушли Берик с Айдосом, затем Рита. Докончив кое-как газету, я в полдевятого пошел к Айдосу, чтобы взять оставленный у него портфель.