Л. Козлова Руденко -Багрянцева Первоконники

               К столетию  Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи

                Создателям   Первой Конной армии  посвящается


                Л.Л. Козлова   ( Руденко – Багрянцева)
                Первоконники
                ( По личным  материалам  А.П. Багрянцева)

               


            «Эпоха Советской власти с 1920 по, примерно, 1989 год – это единственная эпоха в истории нашего народа, когда правящая  элита действовала не по указке Запада и не с ведома Запада, а благодаря некому мандату политическому, который был выдан страной и народом. Государство развивало социальные системы, здравоохранение, науку. В истории каждой нации есть период террора. Террор был в истории молодой английской нации, молодой американской нации, молодой французской нации. Потом нация взрослеет.  Так  французы перешли к Четвертой, Пятой республике  от Робеспьера, не отвергая Робеспьера, а в Париже можно встретить сегодня улицу Робеспьера, и улицу Дантона, и улицу Марата, который призвал к смерти 30 тысяч аристократов. Нам же предлагают постоянно оплевывать свою историю, относиться к ней, как к дерьму какому-то. Я решительно возражаю!»
                Максим Шевченко  ( Аргументы в  дискуссии со Сванидзе)
…Командование Донского казачества, верой и правдой служившее царю и отечеству всю первую мировую войну, после отречения Николая Второго от престола не спешило исполнять приказы Временного Правительства.  Обосновывалось это «отсутствием  казачьего резерва в связи с военным положением страны». Однако в последних депешах Керенский стал  прямо  обвинять Войско Донское   в   поражениях на фронте. Войсковое правительство вынуждено было мобилизовать  и направить в столицу три эшелона казаков  во главе с походным атаманом Лавром Георгиевичем Корниловым -  четыре эскадрона в полной комплектации.
            Генерал со штабом ехал в штабном вагоне, а офицеры и командиры подразделений, собравшись  в одном вагоне, резались в карты и пьянствовали.
     Казаки тоже играли  в карты и не  против были выпить, если им  наливали. В отсутствие офицеров, за рюмкой  и картами,   солдаты - большевики вели пропагандистские беседы с казачеством. Разговор шел о жизни, о богатых и бедных, о несправедливой войне, о людях, которые хотят изменить жизнь  в лучшую сторону   и подсказывают, как это сделать.
    Пока эшелоны   доехали  в  Царское Село, где была выгрузка, казаки  уже недовольно гудели,  пререкались,   грубили офицерам. В ответ офицеры намеренно  подчеркивали собственную «элитность» и   высказывали презрение к рядовым. Даже в обстановке всеобщего развала они не хотели признать, что с казаками это не пройдет. Их высокомерие  сталкивалось с   чувством собственного достоинства и свободолюбием казачества. Негодование казаков  становилось явным.  А когда в одном из вагонов офицер плеткой ударил казака, недостаточно уважительно, по  мнению  барина,  ответившего   «его благородию»,  тот   вырвал у него плетку и  швырнул  ее  в окно. Офицера, бросившегося «на хама»  с кулаками, тут же  скрутили, и один,   казачок  весьма  крепенький, зло  процедил сквозь зубы: «Моли бога, …. трах-та-ра-рах…, что не полетел следом за плеткой!».
      В Питер Корнилов  поехал верхом в сопровождении сотни конвойных. Вернулся генерал быстро - его ожидали  гораздо позже.  Командующий собрал  офицеров на совещание, где и рассказал, чего хочет от них Керенский.  Длилось собрание более двух часов.  Корнилов резюмировал:
   «Приказ  следующий:  мы подчиняемся коменданту столицы. Начальник штаба через два-три часа объявит, где и какая сотня будет расквартирована вместе с лошадьми.
    Наша задача - навести в столице и ее окрестностях порядок. Сотни разбить на три-четыре человека. К этим  казакам комендантом будет приставлен верховой солдат из комендантского полка. Он знает район патрулирования, обязанности конного патруля, криминальные места района. Ему известны  и некоторые нарушители порядка.
     Перед заступлением на дежурство вас будет инструктировать офицер комендатуры. Старшим каждого патруля, независимо от воинских званий, является представитель комендатуры, его приказы обязательны для всех».
          Прошла неделя. В городе и его окрестностях ежедневно вспыхивали стычки между полицией и революционно настроенным населением. Казачьи патрули оказывали помощь полиции и жандармерии, при этом   погибли 11  казаков. Три патруля вообще исчезли.
             Возмущение  в казачьих  частях росло.  Рядовые  перестали подчиняться младшим командирам, а иногда и офицерам. В одном эскадроне офицер, вступившийся за младшего командира, ударил  нагайкой нескольких казаков.  Тут же его забили   насмерть, крича при этом: « Прошло то время, господа офицеры, когда вы могли  руки на казаков распускать!».
          Генералу Корнилову докладывали обо  всех  происшествиях в войске Донском - как о  ничем не примечательных   в данной  ситуации,  так и о тяжелых, из ряда вон выходящих.  Понимая серьезность положения, Корнилов собрал совещание офицеров, на котором  обсуждалось разложение войска. Генерал зачитал и  полученный им от Петербургского революционного комитета ультиматум, предлагающий  казакам ретироваться на Дон. В противном случае, говорилось в ультиматуме, он, генерал, и его  офицеры   будут самими же казаками  разоружены и арестованы.
    На совещании почти все  офицеры предлагали идти  на Дон. Было решено: пусть войска, преданные Керенскому, сами воюют здесь с большевиками и  немцами, а казаки вернутся в родные  степи.
            Двигаться на Дон решили до узловой  станции Чудово своим ходом, а там погрузиться на железнодорожный  транспорт.  Ведь получить в столице паровозы  и вагоны без ведома  Временного Правительства не удастся. Керенскому донесут мгновенно, а это очень  нежелательно.  Мало ли что   он предпримет, чтобы удержать казаков в столице…
          Для заказа необходимого железнодорожного  транспорта  в Чудово отправили офицера. О результатах и дате поставки  вагонов тот должен будет   сообщить по телеграфу  в Царское Село.
    Через два дня  Корнилову  донесли о необходимости немедленной подготовки к движению. Генерал объявил готовность номер один   в любое время дня и ночи.
      Офицер, дежуривший на железнодорожной станции в Царском Селе, обосновался в Конюшенном переулке  в конюшне царского полка, у коневодов-солдат, с которыми давно познакомился, патрулируя в Царском Селе. Коневоды оказались  его  земляками из Донского края, поэтому он  и сообщил им, что в скором времени Корнилов уводит казаков в Новочеркасск. Офицер  обнадёжил солдат, Хохулю и Булько, что возьмет  их с собою.
         В царском полку после отречения царя от престола офицеры разбежались, как крысы с тонущего корабля. Кто ушел в действующую армию, кто перевелся в другие части, а кто и дезертировал.  Офицеры, пришедшие вместо них, были гораздо  терпимее к  рядовым, менее требовательны  и к подчиненным,   и  к себе.  Специфику охранно-караульной службы они не знали, да она никому уже и не была нужна.  Не хватало людей на все  посты  - большинство солдат дезертировало.   Сравнение с тем, какими  были здесь организованность  и порядок всего  несколько недель назад,  было очень неутешительным…
        Павел,  с детства  приученный к ответственности, порядку и труду, продолжал,  как всегда добросовестно, исполнять свои обязанности. Его  наставника доктора Лившица отправили на фронт. Расставание для Павла было тяжелым. Словно со старшим братом прощался  он с доктором, особенно остро чувствуя наступающее одиночество  и удаленность от семьи.
          За ужином в столовой   Павел встретился с Хохулей и Булько. Они шепнули  ему, что  есть новость,  и позвали   после ужина  к ним  в конюшню.
        Минут через десять зайдя  к товарищам, Павел  увидел  там   незнакомого офицера в казачьей форме   и молодцевато отдал ему воинскую честь. Тот  с удовольствием  ответил на приветствие  красивого солдата  с белой повязкой  и красным крестом на  левой руке  и   заинтересованно посмотрел снизу вверх на высокого, крепкого, отлично  сложённого парня с широченными плечами.
     Павел подошел к своему  коню и ласково  погладил  его  по спине.  Потом  расправил  чёрную блестящую гриву и   на ладони поднес к его рту сахар и слегка посыпанный солью  хлеб. Лошадь    легонько  и часто перебирала ногами, тихим приветственным ржанием благодаря хозяина и друга  за угощение. Этот неповторимый звук  кони  издают     от удовольствия и радости. При этом  они  доверчиво и ласково   тянулся к человеку головой, чтобы своими мягкими губами коснуться его лица.  Конечно, такая картина   для казака – есаула  была самой красивой  и родной. Улыбаясь,  он  подошел к солдатам  с восхищенным вопросом: «И  кто этот красавец?!».  Ему ответили. «Каков, однако…,-  подумал офицер. -  И лицом хорош, и статью...  И поёт, говорят, как  Бог…  Всем ведь берёт!  Эх… несправедлива, однако, божья канцелярия! Одних щедро наделяет, а других -  ничем!»
-    У такого, поди, и силища богатырская: саблей  рубанет - так напополам!- невольно  вырвалось у него вслух.
   От стойла  Павел  шел    к  говорившим    легким, быстрым шагом, поэтому тихо,  и   его не заметили. Он  же услышал последние слова офицера  и  поинтересовался: «…Это кто ж так рубит, что из одного делает двух?!»  Все трое  разом  оглянулись.      Первым заговорил Федор Булько.
-  Это господин есаул сказал, мол,  ежели ты  махнёшь  саблей, то одним ударом из человека сделаешь двух…
-  Или из одной сабли две. Смотря, кто окажется крепче,-  невесело усмехнулся  Павел.
- Пробовал?! -  живо  встрепенулся Иван Хохуля.
- Не приходилось,- отрицательно покачал головой Павел. - Дай бог, чтобы и не пришлось,-  сделав паузу, продолжил он.
- Сомневаюсь, что всем нам не придется пострелять и помахать клинками и саблями…   Причем, в скором времени, -  и  есаул   повторил  слова генерала Корнилова на последнем совещании офицеров  о том, что Керенский со своим правительством долго не продержится.  И что сметут его в России рвущиеся к власти большевики во главе с Лениным.
-  А что и будет такого необычного, если  власть в стране захватят большевики? – недоумённо пожал плечами  Павел.-   Ведь  большевики -  это наши, российские люди, не немцы же они  или другие иностранцы, что вечно лезут к нам…
    Доктор  Лившиц за короткий срок дружбы с Павлом   сумел,  что называется,  «посеять» в его   сознании зёрна классовой борьбы.  Теперь   Павел чётко осознавал  отличие борьбы большевиков  от намерений  других партий.  Он не только понял, но и убедился  на  собственном опыте,  что многочисленные эти партии и партиёшки единогласно защищают вовсе не трудящийся народ. Все они единогласно отстаивают  только личную собственность паразитирующих на  труде  этого  народа  помещиков и буржуев.  Яростно отстаивают они главное -  собственность  на средства производства,  на  орудия труда, на землю.   Да и собственность на самоё  жизнь крестьянина и рабочего, считал Павел
-  Какая разница, в чьих руках будет власть?-  продолжал Павел,-  главное, чтобы все люди хорошо жили. Я так понимаю.
   Офицер  вступать в полемику не стал.  Однако  вспомнил  сказанные на том же совещании слова Корнилова: «… если к власти в России придут большевики, нас  ждет долгая братоубийственная война внутри страны, в России».   Поэтому коротко бросил: «…Нельзя допустить, чтобы к власти пришли большевики» -  и  ушел.
     Остались втроем. Хохуля шутливо рассказал  Павлу, как  восхищался им  есаул.
 - Он смотрел на тебя, Павел, как на смотринах глядит  жених на невесту!- смеялся он
-  Маленького роста мужики частенько считают себя обделенными, потому   и  восхищаются  рослыми, -  сгасив улыбку,  добавил Федор Булько.
    Глаз Павла дрогнул в лукавой усмешке:
-  Вот спасибо  -  разуважили!  Хоть за рост мужиком   восхищаются… Жалко, не бабы.
    Солдаты рассказали Павлу о своем решении дезертировать вместе с казаками из полка на Дон. 
  -  Этот есаул послан в Царское Село генералом Корниловым. Он ждёт сообщения из Чудова о готовности  вагонов,  и казаки в ту же ночь выступают туда походным маршем, там грузятся в вагоны -  и в Новочеркасск, домой.   Мы решили рвануть на Дон с казаками. Есаул нас берет, - сказал Хохуля. -  Если хочешь, давай с нами.
-  А  там-то  что? -   размышлял  Павел,- служить казакам? Не хотелось бы. Наслышан, как офицерье с казаками обращается…
-Ну,  а  здесь что, Павло?! – махнул рукой Булько.- Если казаки бегут от Керенского, то это не к добру. Если мы рванем отсюда, то там от Новочеркасска до нашей слободы рукой подать. Да и  от казаков легче убежать  - мы  же  им не присягали.
 -  И здесь, если что,  сошлемся на казаков, дескать, полк наш расформировали после отречения Николашки   и нас направили к землякам, как мы тоже с Дону и на лошадях,-  поддержал его Хохуля,  с ожиданием  взглянув на Павла.
    Павел задумался.
  -Поедем, Павло, мы тебя там не бросим,- в один голос уговаривали его солдаты.
- Хорошо, хлопцы, я ещё подумаю, -  Павел пожал им  руки  и ушел.
          Дорогой от Конюшенного переулка до Екатерининского дворца Павел мучительно раздумывал, как поступить. Что здесь все скоро изменится, видно было по всему… Но пока ведь он служит!  Правда,  раньше Павел,  выполняя свои обязанности,  знал, что здесь для него  всегда будет работа, и старался исполнять свое дело  как можно лучше. Теперь он не был уверен в завтрашнем дне, не знал,   будет ли он   сам здесь завтра. Он, мужчина-санитар, остался один на весь госпиталь. Всех отправили на фронт. Да и женщин больше половины уже нет. Прислали молоденьких девчушек, которые ничего не умеют и всего боятся. Павел чувствовал: дни его пребывания в госпитале сочтены.  И  он ещё здесь только потому, что заменяет   один  десятерых,  что  востребован и безотказен в  каждом  отделении:  днем и ночью  постоянно  бегает он по палатам, кабинетам и этажам…  Работает  больше всех, благодаря  своему здоровью и силе.
   Во дворце его ожидал дежурный врач. Начальник госпиталя приказал освободить комнату на втором этаже, рядом с его кабинетом. Койки  велел распределить по другим палатам.
   - Хорошо, но сейчас время ужина. Поужинаю, все сделаю,- Павел  козырнул и ушёл.
     В столовой Павла ожидал Булько. Хохуля, поев, уже  ушел.
    Увидев Павла, Федор бросился к нему.
   -Павло, ты решил или нет? Сегодня ночью выступаем. Ждем тебя в конюшне до 10 вечера.
   - Сейчас поем  -  поговорим.
   Они  сели за стол. Ужинали, лишь коротко перекидываясь словами,  но  пошли в роту вместе.  Там Павел сложил в вещмешок  свои вещи, взял баян, и они  вышли на улицу. Павел отдал Федору вещмешок и баян, а сам  вернулся  в госпиталь. Он хотел  забрать  там ещё  кое-что из вещей  и главное - санитарную сумку.  Она-то  обязательно пригодится.  Уж это  санитар Багрянцев знал…
     В госпитале Павел  прежде всего выполнил  приказ  дежурного   врача по  организации освобождения  указанной начальником госпиталя  комнаты. Раненые,  которые шли на поправку и готовились к выписке, согласились помочь. Он назначил одного из четверых старшим, показал, куда что перенести. Закончив работу, попросил раненых доложить об этом  дежурному врачу.
   - Если он спросит, где я, скажете, пошел по вызову дежурного по полку
   Взял санитарную сумку, наполнил ее бинтами, инструментами, препаратами  и быстро пошел на выход.  К счастью,  он не встретил никого, кто мог бы его отвлечь или помешать исчезнуть незаметно.
   В Конюшенном переулке   Павла уже ожидали Федор Булько и Иван Хохуля. Казаки очень обрадовались ему.  Уважительно глянув на санитарную сумку в его руках, понимающе переглянулись.  Услышав голос хозяина, лошадь Павла легонько заржала,  будто приветственно напоминала о себе. Повернув голову в сторону стойла, Павел увидел своего коня с сумкой на голове.
-   Что, покармливаете перед дорогой? - спросил он  Хохулю.
- Дали  наесться вдоволь овса, дорога предстоит дальняя, неизвестно, когда покормить лошадей придется, а  после овса кони  могут сутки не есть.
   Павел пошёл к лошади.
    -Только не давай ей сейчас сахару! - крикнул Федор.
   --Почему? – удивился  Павел, уже доставший  из кармана приготовленный для друга лакомый  кусочек.
  -После сахара  лошадь  не будет есть овес, а не дашь, ещё трошки поест.
- Этого я не знал,- сознался Павел.
  Иван предложил выложить на стол всё, что берет каждый из них,  сложить вещи  в один вещмешок, а добравшись до  места, разбираться, где чье.
-В  еще один  вещмешок наберем овса лошадям. У нас останется баян и санитарная сумка. Пока погрузимся в вагоны, по очереди будем везти   вещмешок с вещами и санитарную  сумку, баян и вещмешок с овсом.
-- А не лучше ли овес поместить в переметные сумки?- предложил Павел.
- Переметные сумки мы уже овсом  наполнили.  Но только  этого  мало. Овес для лошади, что уголь для паровоза. Чем его больше, тем дальше уедешь,- сказал Иван.- Давайте так.   Ты, Павел, как самый сильный из нас, да еще и хозяин, везешь баян. Он не так тяжелый, как здоровенный… как кадушка добрая! А у тебя и спина шире, и руки длиннее. Вот и тяни! Федя, тебе везти вещмешок с овсом. А я повезу санитарную сумку и вещмешок с нашими вещами. Я думал, санитарная сумка легкая, бинты да вата, а она тяжеленная!  И чего ты туда наложил, Павло?!
-  Кроме штатной комплектации, что успел и сумел. Там пузырьки с разными лекарствами, таблетки, порошки, спиртовки, шприцы. Много кое-чего, -  Павел бережно погладил сумку. -  Не одному она жизнь   спасла...
- А что это у тебя за палки или доски там? – не унимался Иван
- То не доски, то шины. Применяются  при переломах конечностей,- вздохнул Павел.- Хлопцы, мы тут собирается, а вдруг есаул не возьмет меня?! – вдруг вспомнил он.
-  Ты что, Павло, он скорее нас бросит, чем тебя,- фыркнул Иван.- Он втюрился в тебя, как дивчина в хлопца. Ты бачив, як вин на тэбэ дывывся? А як узнав, що ты врачуешь, да на баяне граеш и писни гарни спиваеш, нэ хотив без тэбэ  и уезжать, ждав тэбэ.
-Чого цэ ты, Иван, забалакав на ридной мови? – насмешливо осведомился  Федор. – Никак, почуял себя  скоро дома? 
  -   Федька, черт, ты что, мысли мои читаешь? Ей богу, собираясь, представил, что скоро будем дома,  и не заметил, как заговорил на родном языке! Павел, а ты, наверное, ничего не понял?  - засмеялся    Иван
-  Всё я понял,- отозвался Павел. -  Вы забыли, что я   с Украины.
-- Федька, сбегай-ка  в фотографию, спроси у Веденеева, сколько сейчас времени. Может, пора уже собираться, - забеспокоился  Иван.
- Ещё рано,- раздался голос есаула, стоявшего на пороге  конюшни. – А, баянист.  Ну что,  не передумал стать казаком?- улыбнулся   он,  увидев Павла.
-  Казаком надо родиться, одного желания мало, -  проговорил  Павел. -  Это были особые люди в Российской империи. Из века верой и правдой царю и отечеству служили.
- Не были, а есть.  И всегда будут. И отечеству служить будут  всегда.  Это временным проходимцам мы отказываемся служить. Уходим на Дон, будем думать, как спасти отечество и вернуть на престол царя, - есаул говорил приветливо, но  уверенно и гордо. 
     Ему   понравилось уважительное отношение этого здоровяка к  казачьему сословию. Он подошел к Павлу,  поздоровался  с ним,  слегка  охнув    от рукопожатия  санитара, качнул головой  и  усмехнулся. Пожав руки  Ивану и Федору,   сел рядом, продолжая разговор.
- Вы правильно сказали.  Да, да, казаком надо родиться. Но казачество не всегда ведь было.  Когда-то его создали  свободолюбивые крестьяне, что пришли на Дон, уходя от рабства.  Они и стали первыми казаками.  Мы помним это и не отказываем достойным людям, которые хотят быть казаками и соблюдают все наши законы и обычаи.  Они могут  вступить в казацкое сообщество.  А  тебя, Павел, мы обязательно примем в казаки.   Парень ты, думаю,  хороший:  рассуждаешь здраво, работать умеешь, коня любишь и жалеешь…  Но главное -  достоинство человеческое у тебя есть. Честь свою блюдешь. И   душа  у тебя свободная, вольная -  это  я сразу почувствовал. Да  ещё  и  собою  ты видный! Значит,  потомство твоё не опозорит казачество,  а будет украшать его. И не будет казацкому роду переводу!
-  К тому же  ты еще умеешь играть на гармошке, - весело добавил есаул и засмеялся, несколько смущенный собственной неожиданной высокопарностью 
  -Не на гармошке, - поправил Федор,- а на баяне.
- Да какая разница, - махнул рукой есаул.
- Большая, -  приподнялся Павел.- Баян отличается от гармошки, как лошадь от осла. Верхом на обоих ездят, только в кавалерию не берут ослов, как  и в оркестрах нет гармошек.
    Неизвестно, сколько бы они ещё  говорили на эту тему, да Иван Хохуля, вставая, сказал, что пора поить коней, овес они поели. Спохватился и есаул: «Я чего приехал, ребята, вести у меня новые. В  штабе изменили маршрут движения на Чудово. Пойдем не на Павловск, а на Колпино. Велено  вам было раньше в 10 часов вечера быть за Павловском в сторону Москвы. А теперь надо в то же время быть за Колпино».
   Напоив лошадей, все трое оседлали их, по-походному закрепили переметные сумки и другую амуницию. Коня  есаула поставили в стойло не  расседланным, повесив ему на голову сумку с овсом.  Когда всех лошадей напоили, есаул, прыгнув в седло, выехал из конюшни  и стал  подчеркнуто строго  покрикивать на солдат, торопить, требуя « не копошиться» и « быстрей поворачиваться».  Иван  Хохуля  громко произнёс: «Ваше благородие! Разрешите отдать ключи от конюшни дежурному офицеру и доложить, куда вы нас забираете и на сколько».
- Разрешаю, только быстро, мы уже опаздываем, -  тоже  как можно громче  ответил есаул.
        Когда Хохуля вернулся, есаул скомандовал: «Караул! За мной! Рысью, марш!» Он  ударил своего коня  каблуками в бока, тот  перешел на рысь, за ним рысью пошли все. Выехав за город, ехали  шагом,   лишь изредка переходя на рысь. К месту встречи с генералом прибыли заблаговременно.   На пути  встречали разъезды казаков, требовавших пароль. Есаул, подъезжая ближе  к офицеру,  тихо  называл  ему кодовое слово и возвращался. В дороге, видя, что Хохуля везет на одном плече вещмешок, на другом большую санитарную сумку, есаул взял   ее у Ивана  и сказал, что  повезет сам.   
     За город выезжали мелкими подразделениями.   Генерал Корнилов с тремя полковниками ехал на двух тачанках, за ними бричка с какими-то ящиками. За Колпино, у села Ульяновка, все соединение корниловцев собралось на полчаса раньше. Сделали поэскадронную перекличку, доложили генералу.
     -Откуда лишних 12 человек? - спросил генерал.
    Ему объяснили.
- Это неплохо, -  удовлетворенно кивнул генерал, -  люди нам  в нашей борьбе понадобятся. Однако  внимательно за ними  присматривайте  - не провокаторы ли?
     Через час, выслав боковые, фронтовой и тыловой дозоры, казаки двинулись на Чудово. 21 октября (по старому стилю), то есть  4.11.1917  в 10 часов генерал Корнилов со своими казаками прибыл на станцию Чудово.  Посланные генералом в Чудово офицеры знали об их прибытии. Вагоны в тупике были готовы к погрузке на станции.
   Дав казакам после дороги два часа на отдых, на  прием пищи и подготовку к погрузке, Корнилов распорядился узнать, когда их отправят.
       Ему доложили, что   начальник  железнодорожной станции   точно этого  знать не может,  надо держать связь с дежурным. Тот  и  скажет, есть ли паровозы и насколько  все  готово.
    Генерал дал команду о погрузке.
    К двум часам дня казаки погрузились в вагоны, о чем сообщили дежурному по станции. Подошли паровозы. В 15 часов Корнилов и казаки тронулись в путь. Погода была солнечная и теплая.   Но  для  Павла дорога была нелёгкая. Без  привычки к дальнему  расстоянию  в седле   он  сильно натер ноги  выше колен. С трудом спрыгнув с лошади, Павел   охнул и покачал головой
-  Трудна же ты,  казачья доля… -  улыбнулся он друзьям.
   Те хохотнули, похлопали его  по спине и пригласили к «столу».  Сытно поели, и настроение у всех троих,  и без того  приподнятое, стало просто отличным, поскольку в животах  уже не урчало.
-Павло! Поиграй ради удачного начала -  домой едем! -  крикнул  Федор.
- Ребята! Вы женаты? –  вздохнул  Павел.
- Да! - хором ответили Федор и Иван.
- А дети есть?
-У меня дочь, которую еще не видел, - сказал Хохуля.-  Только восемь месяцев прожили с женой, и меня забрали. Сейчас ей уже три года.
- А у меня детей нет,- сокрушенно  выдохнул Федор,- не успели.
-Вот видите, хлопцы, у вас у одного один ребенок, у другого хоть  и нет детей,  но  вы едете домой, еще бы вам не радоваться. А мне? Еду, не зная, куда и зачем. А дома детей четверо сирот… Так что мне, хлопцы, что-то  пока  не до веселья…
    В противоположной  стороне вагона казаки начали «кучковаться»   сразу  же, как тронулся поезд. Зазвенели стаканы, бутылки, кружки. Сначала говорили тихо.  Подпив, загалдели  громче, постепенно слились в одну компанию и уже не говорили, а орали под стук колес.
- А вы не желаете выпить? - спросил друзей Павел.
- Желание имеется, да желаемое отсутствует.
-Подай, Федя, медсумку, -  попросил Павел.
    Он достал пузырек граммов на 150, под горлышко наполненный светлой жидкостью и запечатанный белым сургучом.
-  Вот, возьмите. Здесь спирт 96 градусов, надо столько же воды и смешать их, получится питье крепостью 43 градуса.
-  А водка сколько градусов?! - встревожился Иван.
-  Говорят,  сорок,- успокоил Павел
Один из казаков дал Федору котелок, в котором было меньше половины воды.
Федя взял у казаков пустую бутылку, вылил туда из пузырька спирт, в пузырек налил воды и  отправил  «снадобье»  в бутылку.
- Добавь еще половину пузырька,-  сказал Павел,- иначе будет очень крепкая.
- Да  на дурницу  ж  и  гардал сладкий  - пойдёт!
   Федор достал выпивку, Иван закуску.  Федор вытащил из-под  стола баян в футляре и  приспособил его   для посуды и небогатых солдатских  харчей. Иван поставил три алюминиевых кружки, вынул из сумки черный кусок ржаного хлеба, три  вареных яйца, порезанную луковицу и сало. Когда все выпили и закусили, настроение приподнялось  ещё выше.
- Павло! Поиграй  все же  на баяне, а?… Так хочется  чего-то хорошего. Домашнего. Мирного… В общем,  веселья…-  умоляюще протянул Федор.
    Иван  тут же поддержал его. Друзья смотрели на Павла  такими  глазами, что отказать им  не было ровно никакой возможности.
- А казаки не будут возражать? -  сомневался Павел.
- Они вон   кто спит, кто в карты режется, а у кого деньжата есть, водку или самогон пьют… да жрут.
- Ну что ж,  доставай, Федор,-  вздохнул  Павел.
   Когда он растянул меха и прошелся пальцами по клавишам,   шум среди казаков  сразу стих.  Они   повернулись в сторону  трех солдат, державшихся раньше особнячком, тихо и скромно. Когда Павел запел мощным своим  баритоном: «Стоит гора высокая, а пид горою ростэ гай», а следом два    прекрасных мужских  голоса подхватили любимую украинскую песню: «зэлэный гай густэсэнький нэ наче справди рай», и   Павел вновь повёл   уже высоким басом:  «А в тим гаи тэчэ ричка, вода, як скло блыщить, блыщить…»,  казаки мигом  соскочили с настилов, окружили солдат и замерли.   С  наслаждением слушали  они  чудесную украинскую песню. Дивные образы и прекрасный язык  словно смывали  с души каждого   что-то  тёмное,  трудное… жестокое  - всё наносное, не  свойственное  человеку, а рожденное войной.   Но песня закончилась. Молчали люди.  Не хотелось нарушать то,  что песней наполнило  души. Как-то страшно было заговорить и спугнуть это тихое счастье.  Но  тут чей-то звонкий голос  вдруг  задорно  прокричал: «Ребята! А русскую песню сыграйте, а?!». Его слова утонули в  таком  дружном «ЛЮБО!», что вагон будто качнулся.  Павел заиграл и запел  «Из-за острова на стрежень…». Ведь это  казачья песня, песня об атамане  Стеньке Разине, поднявшемся против угнетения простого народа. Её подхватили все казаки. Особенно хорош  был  чей-то  молодой,  красивый, сильный тенор, казалось,  наполнявший   все пространство, по которому мчался поезд…
    Но  вот состав сбавил скорость, подъезжая к  станции, и остановился. К поющему  вагону со всех сторон бежали гражданские, казаки из других вагонов, офицеры…  Хор могучих мужских голосов  тревожил и звал, заставлял души трепетать, волноваться, страдать и радоваться.  Заставлял жить.   
   Допевали стоя.
  Вышел из штабного вагона и генерал Корнилов. Он  долго слушал песню.
-  Хорошо поют казаки…   Дом и Дон поднимают казакам настроение, -   грустно промолвил генерал, вздохнул  тяжело и  устало поднялся на ступеньки.
  Павел снял баян, начал укладывать его в футляр. С перрона протестующе закричали женщины и дети, казаки и другие прохожие. Павел и сам наскучал по игре на баяне - ведь последнее время, как перебрались в Екатерининский дворец,  некогда было взять его в руки. Он опять  обнял  инструмент, уселся получше и начал играть…
  -  Поезд будет стоять долго,-  успокоил  всех  офицер.
  Тем временем дали команду покормить овсом лошадей. Иван шепнул Павлу,  чтоб тот не беспокоился:  они с Фёдором покормят и напоят его коня и купят что-либо поесть.
   Играя на баяне для собравшихся  женщин и детей, Павел заметил, что к их вагону идет знакомый есаул. Тот  поздоровался и спросил, почему  Павел  не ухаживает за лошадью. Павел указал головой на людей: « Не отпускают… а лошадь ребята покормят и напоят». Уходя, есаул  проговорил: «Вальс «На сопках Манчжурии» знаешь?» Перебирая лады, Павел  перешел на вальс.  Есаул остановился,  молча  слушал песню, глядя куда-то далеко-далеко.  Отстранённый от всего происходящего,  он был наедине с собой, с какими-то своими, очень невесёлыми, мыслями.  Тяжкими мыслями..  Потом крепко пожал Павлу  руку, дал  ему   газетный сверток и сказал коротко: «Спасибо.  Мой отец там покоится. Погиб в 1905 году в войне с японцами.  Помяни моего отца.  Андреем его звали».
   - И мой брат, Илья, тоже там, -  задумчиво проговорил Павел и перекрестился.
   Паровоз дал сигнал. Со всех концов станции побежали к вагонам казаки. Прибежали Федор с Иваном, увидев сверток, спросили, что это.
- Не знаю, что там, это есаул принес помянуть его отца, Андрея.
  Федор развернул газету  - там была бутылка водки, круг колбасы, кусок ветчины и белый калач хлеба.
-   Что дольше пролежит, не испортится, то оставим на завтра, а водку и ветчину съедим сегодня вечером, - распорядился Иван.
   Федор и Павел рассмеялись.
-  Да… Водка, конечно, быстрее всего пропадает…  Опаснейший продукт!
    Тут поезд дал еще один сигнал. К вагону подбежали три казака.
   -Эй, православные, кто тут играл на гармошке?!
- Не на гармошке, а на баяне,- поправил их Федор.
-  Да какая разница!- орали казаки.
    Павел подошел к двери.
-- Бери свою гармонь, друг, поедем в нашем вагоне. До Новочеркасска будешь сыт, пьян и нос в табаке!
 - Я не один, нас трое.
- Бери своих, пошли скорей, пока не тронулся поезд.
   Подбежав к двери, казак заорал  в дверь бугаем:
- Клименко! Наши солдаты  и гармонист не  жалають ехать в вашем вагоне, у вас там  одна   шалупонь  и погано, водка мочой воняить, а табак падалью!- и, повершись  к Павлу, взревел ещё сильнее:
  -  Идемте, станичники, зараз отседова, пока ишшо солнце не село!
    Павел  вскипел  и  резко повернулся к хлопцам: 
 -   Чего это он орет и  за нас решает?!.
   -  От,  архаровец скаженный,  - рассердились   Иван и Федор, - хай тебе грец! Какого ты так орёшь-то?!
     Тут поезд тронулся, и  друзья расположились на своих местах. Только не успели они усесться в качающемся вагоне, как  к ним подошел тот же  заполошный казак. Он  бурчал виновато: « Ну  не обижайтесь!  С дуру я орал...Трошки перебрал ноне…Извиняйте, ребята!  Ежели не  против, то прошу к нашему шалашу.  Кроме музыки, ничего не берите, у нас всё есть!»    
     Посоветовавшись,  троица пошла в  казачий  угол.  Там спиртное текло  рекой. И   закуска была отменная: мясо, колбаса, вареная птица, даже шулюм  умудрились сварить. На остановках казаки пополняли запасы еды и выпивки, потому  ели и пили они до Новочеркасска. Давно не играл Павел на баяне так подолгу,  кое-что подзабыл.  Но сейчас вспомнил, да  и новое разучил. Нот Павел не знал, но  имел отличный  музыкальный  слух и мгновенно запоминал мотив любой новой песни.  Он раньше никогда  не бросал скрипку, баян или балалайку, если  окончательно  ни разучит   понравившуюся песню
        До Новочеркасска ехал Павел в веселой компании, сытый  и обласканный  уважительными взглядами пьяных мужиков, завидовавших его умению  нажимать на цветные пуговички этого короба, создающего такие хорошие  звуки.  Павел, как всегда,  пил  мало, что особенно удивляло казаков: «Вроде  казак-казаком…  Не баламут какой. И не хворый.  А  дуркуеть -  не пьёть…  Никак,   богомольный?  Ну нехай… Его дело».
   В трезвых компаниях Павел обычно играл с особым удовольствием – там все хотели петь, плясать. Упившиеся  же обычно  быстро  засыпали  -  им музыка была не нужна. Устав от криков, общего шума, Павел закрыл глаза и положил голову на баян.  Но он не спал, хотя  иногда  люди  думают  про баяниста: «Упились все, и баянист  тоже».  Павла терзала одна мысль:  правильно ли он поступил, оставив госпиталь?  И  теперь едет,  не зная куда и зачем…  Что его ждет? И вторая мысль не покидала его: как там дети…  Из газеты узнал, что  русские войска покинули окопы,   а немцы, до этого драпавшие, перешли в наступление. Не встречая сопротивления, походным маршем оккупировали Украину, Белоруссию и уже захватили Воронеж. Он думал о детях так сосредоточенно и серьезно, что закололо в груди.  Почувствовав удушье, Павел встал, перешагнул через спящих казаков, пошел к двери, рванув на ходу ворот гимнастерки. Подойдя к двери, жадно вдохнул  свежий  осенний воздух.  Его прохлада сняла,  утолила  боль   в сердце. Отойдя от двери, вытер ладонью лоб - он оказался мокрым и холодным.  Пошел на свое место, опять перешагивая через спящих в самых немыслимых позах пьяных казаков.  Иван и Федор тоже  храпели с раскрытыми ртами, приняв на грудь лишнее. Павел не понимал тех, кто не знал предела в выпивке. И в их селе Лебяжьем были мужики, которые напивались до беспамятства, бродили по селу, приставали  к прохожим и орали песни, пугая собак.  Но никогда  не видел  Павел  пьяным никого из родных. Покойный дед Петя говорил: «Какой интерес напиваться от радости, горя или за компанию в праздники, или в гостях? Они ж  на второй день ничего не помнят! Пьяный человек -  дурак дураком».
    Отбросив грустные  мысли и выпрямив спину,  Павел достал баян, растянул меха и запел: «Эх, полным полна коробушка, есть и ситцы и парча…». Один за другим казаки начали принимать вертикальное положение…
     Через двое суток, 24 октября 1917 года, в 10 часов поезд пришел в город Шахты.   Состав загнали в тупик, разгрузились, сделали перекличку. По команде генерала Корнилова  походным маршем двинулись в Новочеркасск. Павел и  его товарищи  ехали рядом, могли обсуждать свои планы.  Бежать в свою слободу  они решили по прибытии на место.  В Новочеркасск войско Корнилова прибыло около 13 часов. Город с оркестром встречал казаков на площади у памятника Степану Разину.
   С площади командиры подразделений развели своих подчиненных по местам постоянной  дислокации. За Павлом и его товарищами подъехал знакомый есаул. Он поздравил друзей с прибытием на донскую землю, велел ехать за ним, потом подошёл к одному из подразделений, стоявших на площади, пообщался с офицерами, вернулся к солдатам. Показал на подъехавшего с ним сотника, представил его, сказав Ивану и Федору, что это будет их командир, он  всё расскажет и покажет.  « А ты, мОлодец,- обратился он  к Павлу, - до понедельника побудешь с ними, а в понедельник тебе скажут, где и кем ты будешь служить».
-  А какой сегодня день? – поинтересовался  Павел, ни к кому конкретно не обращаясь.
-  Сегодня суббота,- ответил есаул, - 24 октября 1917 года.
    Он приложил два пальца к виску  и  со словами  «честь имею, господа», ударив шпорами  лошадь, умчался с места в карьер.
   Сотник сказал: «Становитесь в строй на левом фланге, на месте все расскажу и покажу». И присоединился к офицерам, стоявшим во главе колонны.
       Когда  ехали по городу, очевидно,  туда, где это подразделение дислоцировалось до ухода  в столицу, друзья, общаясь, порядком  волновались,  особенно тревожно было  Павлу.
- Нас разлучат,- говорил он, - возможно,  никогда и не увидимся. - Давайте этой ночью бежать.
  -А куда бежать, Павло? -  тревожно спросил Иван. - Я сейчас днем не представляю, в какой стороне моя слобода. А ночью  как?  Мы ведь с Федором, как и ты, никогда здесь не были. Давайте не пороть горячку, не паниковать. Надо все разузнать сначала. Вот когда  разберусь, куда ехать, то пусть даже коня заберут,  пусть свяжут -  один черт убегу!  И тебя, Павло,  если буду бежать, не брошу, клянусь.
   Пока спорили, подъехали к городку. Послышались  радостные  крики казаков,  встретившихся с   товарищами. Открыли конюшни, быстро расседлали и расставили по стойлам лошадей. По команде офицера все построились. Павел и  его друзья, как всегда,  пристроились на левом фланге. Офицеру совсем не понравилось, что  чужие солдаты  на голову выше самого высокого казака, а тот, что с красным крестом на белой повязке, черт бы его побрал, на две головы выше всех, а в плечах  -  так   уж все два казака!
 -- Вы откуда, братцы, такие мОлодцы? – подошел к ним офицер.
 - Из столицы, - за всех ответил Хохуля.
-  А где служили? -  не отставал офицер.
- В Царском Селе,- опять ответил Иван.
-  Все понятно,- понимающе  улыбнулся  офицер.
Он знал, как строго отбирали солдат для службы  при царском дворе. Учитывали всё – и физическое состояние, и общее развитие, и умственные способности
-Да они только длинные, как каланча, - громко сказал один из казаков,- а ткни пальцем  - упадут!
- Не думаю, -  офицер  покачал головой. - Если вас построить в колонну по одному, и тот, что с крестом на рукаве, стукнет в лоб правофлангового, вы все повалитесь, как домино.
   Строй угрожающе молчал.   Казакам  явно не понравилась  язвительная  насмешка  офицера.
-  Это гвардейцы из царского полка,-  примиряюще добавил офицер.
Строй загудел, зашевелился, каждому хотелось увидеть тех, о ком говорят.
- А туда слабаков, как я знаю, не берут, - строго завершил офицер.
    Поставить солдат правофланговыми в строй казаков офицер не мог. Подойдя к ним поближе, тихо проговорил: «Вы отстаньте от строя шагов на 6-8 и идите за строем». В казарме, куда их привел офицер, казаки, жившие здесь и раньше, до ухода в столицу, быстро заняли прежние свои кровати. Новеньким дали свободные места.
    На тройку солдат поглядывали все казаки. Кто добродушно, а кто  и с неприязнью. Когда все получили в каптерке простыни, наволочки на подушки, одеяла,  застелили кровати, раздалась команда построиться на ужин. Поев  в столовой перловый суп и пшенную кашу, строем  пошли  к казарме, где  им объявили о личном времени и распустили. Иван с Федором остались курить, а Павел пошел в казарму  и сел у своей тумбочки писать домой письмо. Он еще в Питере приготовил конверт, бумагу, карандаш,  положил их в футляр баяна и даже начал письмо,  но не дописал его. Теперь  он закончил писать, но не запечатал письмо в конверт – адреса - то собственного не знал, как не знал и того,  куда они собираются бежать?    Усмехнулся сам над собой и стал ждать Ивана с Федором. Ребята пришли скоро и дали Павлу  адрес Ивана Хохули: Азово-Черноморский край, слобода Мартыновка, улица Шевченко, дом 17.  Запечатали  письмо, но возник вопрос, куда его отнести? Федор пошел к дежурному казаку с повязкой на рукаве, спросил  - и бегом к Павлу!   Взял у него письмо  и отнес в почтовый ящик в коридоре  - по утрам письмоносец ежедневно  отвозит содержимое ящика  на почту.
  Отправив письмо, Павел облегченно вздохнул. Узнают, наконец-то узнают родные, что   он жив, слава богу!
- Павло, давай поиграем, попоем,-  предложил Федор.
-А где, здесь что  ли? - недоумевал Иван
- Зачем здесь, я видел на улице скамейки, пошли, покажу.
- А можно ли там играть и петь...  - засомневался Павел.
- Сейчас   узнаю, - и  снова  пошел к  казаку с повязкой .
-  Так  откуда ж я знаю,- изумился  тот, - у нас тут никогда не играли!
-  А песни пели?
-  Песни пели.  Пели  до ухода казаков в столицу, во дворе, там есть скамейки.
     Они взяли баян, вышли во двор. Павел  начал играть. В  три голоса запели про Стеньку Разина, про Маньчжурские сопки. Увлекшись, не заметили, как  собрались вокруг них казаки, многие из которых с удовольствием подпевали. За воротами появилось  множество  гражданских людей разных возрастов. Привлекали звуки баяна  - не часто тогда люди его слышали.
        К вечерней поверке дежурный загнал всех в казармы. При построении  казаки с восхищением и завистью  разглядывали троих солдат. Для   казаков здесь они, считай,   почти с Луны свалились.  Все рослые, физиономии холеные, не тощие. «Кормили, видно, их неплохо»,  - решили казаки. У всех обмундирование подогнано, ушито, солдаты в нем как влитые. Сапоги на всех яловые, не из свиной кожи и не кирза.  Начищены ваксой  - не дегтем! Блестят.  « На музыке играть умеют. А поют как! Их там, в царских хоромах, наверное, специально учили. Интересно, чего это они к нам, казакам, затесались…», - раздумывали вояки.
- Царь от престола отрекся, они остались не у дел,- сказал один из них.- Вот по другим частям и распихали. Эти трое видать, из казаков, вот их к нам, казакам, и направили.  Переоденут в наше, сабли выдадут, клинки, пики,  и будут они казаками.
-  А возможно, их и в царский полк брали из казаков, - поддержал его  другой
    Утром после завтрака  объявили построение. Сотник вызвал из строя наших солдат и повел всех троих в канцелярию, где было два офицера и урядник. Урядник сразу подошел к ним, спросил, городские они или деревенские. Услышав желанный ответ, что деревенские, сказал, что это  хорошо, «косить, надеюсь, не разучились». На бричке  своей  урядник повез их в конюшни, где вчера они оставили своих лошадей.  Перед этим заставил забрать свои вещи и постельные принадлежности, полученные вчера.
   На хоздворе урядник велел вещи оставить в бричке  и оседлать своих лошадей. Когда все были готовы, он объявил: «Едем в пойму Дона на заготовку сена». Ребятам многое было непонятным. Урядник не слишком разговорчив и уже в летах, они не стали задавать ему вопросы, зная - много с него не вытянешь. Приедем, решили они, увидим.
        Ехали недолго, около часа. От города недалеко, верст 8-10. У самого Дона стоят две палатки, у яслей  три лошади на привязи  едят сено. Под наспех сделанным навесом  -  длинный стол со скамейками с обеих сторон, а чуть в сторонке, тоже под навесом,  походная армейская кухня на колесах, из трубы которой валит дым. У кухни стоит небольшой стол, над которым колдует тепло одетая женщина. Трава  осоки выше колен, очень густая. По ней редко-редко  растут ивы, еще не успевшие сбросить все листья.  На Украине, да и здесь переселенцы из Малороссии называют их  вербами. Около палаток большая куча срубленных деревьев, а рядом,  поменьше, -  напиленных и нарубленных дров.
    Расседлав лошадей, привязали их к яслям, в которые уже положено сено. Постель и сёдла по указанию урядника занесли в палатку, где стояли шесть одноярусных кроватей. Три кровати были свободны, на них   они и постелились. Посреди палатки стояла буржуйка, которая не топилась, около нее лежали толстые чурки дров. У входа в палатку в застекленном металлическом футляре на треноге стоял керосиновый фонарь «летучая мышь». На воздухе было уже прохладновато, а в палатке относительно тепло. Палатка двойная, утопленная в землю выше колен.
    Урядник познакомил их  с поварихой, своей женой, и ее помощницей. Втроем они жили во второй такой же палатке. Потом урядник повёл солдат в загоны, показать, где  предстоит работать. Пройдя с полверсты, увидели в ложбинке троих по пояс раздетых мужиков и удивились   - не лето, а они полуголые. Спустились  к  ним - потеплело.
      Познакомились с косарями, ими оказались молодые казаки.
 -Завтра эти казаки уедут, нам предстоит скосить вот эти три загона,--   урядник  показал площадь рукой.
-А косы есть? - в один голос спросили солдаты.
-Так вот  это разве не косы?
-Это их косы, -  сказал Хохуля.
- Да и не их это косы, Иван,  -  усмехнулся Федор.- Посмотри на их фигуры, когда они косами машут.
-  Так много не накосишь, - вмешался в разговор Павел.
Урядник слушал их и переводил свой взгляд с одного на другого.
-   Этими косами, господин урядник, можно подкашивать бурьян в канавах для коровы, когда та пришла  из череды домой на ночь. Что у нас, новороссов, делают женщины и дети-подростки. А мужики в сезон заготовки сена выходят из дома чуть светать начинает, чтобы в загоне до рассвета быть и,  пока на траве роса, больше скосить. Слыхали поговорку «Коси коса, пока роса. А роса до полу, идет косарь до дому. Или так:  роса- долой, и мы домой»,- объяснял уряднику Иван.
- К косовице сена или хлеба мужики косы готовят. Отбивают их, точат, правят лезвие так, чтобы при косьбе  оно  легко и быстро восстанавливалось оселком. Черенок для косы выбирают по своему росту. Чем выше ростом человек, тем длиннее черенок. Лучок на черенке должен быть  на таком расстоянии, чтобы рука легко его доставала, но не была слишком близко. Косарь во время работы должен двигаться ровно, свободно  держать косу за лучок правой вытянутой рукой, не наклоняясь,  доставать до земли при прямом положении косы по отношению к ней. Сам он должен не вихляться, тело свое  не сгибать, - добавил Павел.  – А эти…. Ну какие они косцы.  Вы только гляньте на них…
-  Послушаешь вас, так косой косить  - целая наука, - возмутился урядник.-  У нас в деревне одна коса в семье,  и все ею пользуются, и стар, и мал, и мужики, и бабы!  Главное, чтобы была она острой!
-- Не подогнанной под себя косой много не накосишь. Очень быстро будешь уставать.  Если ж  под тебя коса, ею можно без устали махать часами, -  возразил Павел.- Идет такой косарь ровно, как кол проглотил, только в поясе со стороны в сторону качается. Если я подгоню по себе косу, - сказал Павел,-  то  положу траву на этих загонах, что вы показали, за два дня один, а может, и раньше.    
    Урядник  недоверчиво  посмотрел на рослого, крепко сложенного парня.
  - Хорошо, солдаты, после обеда привезу вам держаки, или, как вы их называете, черенки. Если вы за два дня скосите эти загоны, с меня магарыч.
-А что это такое  - магарыч? – заинтересованно  взглянул на него Павел
- Это на Дону откуп, или взяток, так величают  расплату за услуги: магарыч.
   После вкусно приготовленного обеда  урядник с женой уехали в город. Казаки, косившее сено, ушли в загон докашивать, Хохуля захотел поспать, Федор с Павлом пошли к Дону.   Федор был заядлым рыбаком. Подойдя к реке, они увидели справа от себя одного  рыболова, сидевшего метрах в 10-12 от берега в воде на какой-то  коряге. С левой стороны два рыбака стояли  по колено в воде. Подошли к ним. Поздоровались, пожелали им удачи, посетовали, что те стоят в холодной воде.
--Мы не в воде, то  притопленная лодка.  Кончим рыбалить -  вытащим   на берег.
   Когда рыбаки вышли на берег, все вместе перекурили и разговорились. Рыбаки  рассказали, что это не Дон, а один из его рукавов, Дон чуть южнее. Это правый его берег.  Ростов на правом берегу Дона, юго-западнее, верстах в тридцати от Новочеркасска. Вверх по Дону большие станицы: Багаевская на левом берегу Дона, Семикаракорская, тоже на левом, Константиновская, она на правом берегу. Паромы есть во всех больших станицах. Первый паром вверх по Дону в Багаевской, верст 60 отсюда. Вниз по Дону есть большой паром в Аксайской станице.
   Солнце катилось к закату - осенние дни коротки. Набежал ветерок, воду в рукаве морщит, рябит. Становится прохладно.
- Пора домой, - заторопились рыбаки.
  Солдаты помогли  им  вытащить лодку на берег. Рыбаки пошли домой, а Павел с Федором в палатку, где спал Иван. Он уже не спал, пилил и рубил дрова. Увидев друзей, радостно сказал: «А я вас заждался».
- Зачем? -  спросили они.
- Придем в палатку, тогда  поговорим.
- Одному двуручной пилой неудобно пилить, а ножовка мелкозубая, короткая и тупая. Давайте двое пилить самые толстые, а один колоть, - посетовал Иван.
  Через час они попилили и покололи все дрова у обеих палаток и у кухни.  Пришли казаки, косившие осоку. Увидев три кучи дров, удивленно переглянулись. Один сказал,  с  удивлением качая головой:
-Теперь я верю, что вы скосите за день те три загона!  Ещё бы  -  перепилили столько дров, что  это не сделали бы  десять  наших казаков за неделю…
-  Загоны я скошу один,- сказал Павел,- если урядник привезет настоящую косу, не серпы, какими косили вы. Такой косой, как у вас, и я не скошу за неделю.
     Пока они говорили, приехал урядник. За палаткой не видно дороги. Он ехал тихо. Услышали, когда он остановил лошадей.
- Ребята, возьмите у меня из рук макитру, тута  блины в сметане, дома на плите напекла, здеся рази   напекёшь!- крикнула  им жена урядника.
    Все пошли к телеге, которую урядник остановил около кухни.
Казаки стали разгружать телегу, распрягать лошадей. Павла интересовали держаки на косы, которые он увидел в телеге. Вытащил их, примерил, удовлетворенно  кивнул.
--Лучки у меня в ящике,-  сказал урядник, увидел, как самый большой из солдат  осматривает держаки.
-А кос новых нет? -  спросил Павел.
- Есть,  под сеном, тряпкой замотаны, не новые, но  у хороших, хозяйских казаков выпросил.
Павел нашел их, размотав, осмотрел.
-   Пойдут! - сказал.-  Подправим кое-где, подточим и начнем.
     Когда у кухни сгрузили привезенные продукты  и мужчины стали расходиться, жена урядника спросила у мужа: «Игнат, коли вы все здеся, можеть, повечеряем? У Лукерьи лапша готовая и блины ишшо теплые».
-  Да можно и повечерять. Сегодня уже не наработаешь, скоро темнеть начнет.
    Все услышали заманчивый для них диалог жены урядника с мужем  и  вернулись к столу.
   -Казаки!- крикнула помощница поварихи Лукерья, -  мойте руки вон там, в кадке. Нонче блины есть будете.
  - А мы не казаки, -  сокрушенно сказал Федор.- Нам руки можно не мыть?
    Все засмеялись.
-  Да она нам и  блинов не даст, -  подмигнув,  пригорюнился Иван.
  - Нет, что вы,- смутилась Лукерья, покраснев. - Всем дам, Игнатьевна много напекла, всем хватит, но сначала лапша с индюшкой.
    После сытного ужина, сидя у палатки на дровах, Иван спросил у Федора, есть ли у него махорка, а то  свой кисет он  в палатке забыл.
-Тебе курить хочется, Ваня, а мне после такого ужина хочется спивать. Давно ны   йив я такой смачной  лапши с индюшкой…  як моя мама варыла. Вирытэ,  и курыть нэ хочетьця.
Федор дал Ивану кисет.
- Павло, а може,  заспиваем?
- Неси баян.
   Федор мигом принес футляр. Павел достал баян, сел на футляр и, растянув меха, запел: «По Дону гуляет…». Песню подхватили голосистые Федор с Иваном. В тихой займе поймы Дона эхом разнеслось «казак молодой». Повыскакивали из палаток казаки и урядник с двумя женщинами и остолбенели у своих палаток, не веря своим глазам и ушам:  на дровах около палатки сидели три красавца-солдата, пели под баян и улыбались.
   Когда закончилась песня, подошли все к солдатам,  и,  молча  выбрав деревянные пеньки, расселись вокруг. Павел играл русские и украинские песни, и втроем они пели  и пели. Сколько прошло времени, никто из них не заметил. Солдатам  вкусный ужин   напомнил отчий дом, который для двоих из них  уже всего за несколько десятков верст.  И  мысленно они давно там…. Три казака и урядник с женой и  кухаркой  не часто, а быть может, и  совсем не слышали  такое пение в три голоса под хороший аккомпанемент баяна.   Поэтому  за временем не следили. Проиграв весь свой репертуар, Павел сказал, вставая: «Концерт окончен, спасибо за внимание». Слушатели, которые, замерев, молча сидели во время  прекрасных звуков,  разом заговорили. Они благодарили солдат, жали им руки, хлопали по плечам, а обе женщины плакали, как  от  нечаянного счастья.
  Покурив, казаки ушли в палатку.   Павел и Федор, по-прежнему  сидя на дровах,  рассказали Ивану, что узнали от рыбаков. Договорились скосить сено уряднику, чтобы его не наказали, и, как только он уедет в город, оседлать коней и рвать когти. До Багаевской, говорят рыбаки, верст 50, есть паром, который переправляет только днем. Чтобы засветло попасть туда, надо выехать в первой половине дня. На том и решили. Перекурив, пошли в палатку спать.
   Утром, после завтрака, Павел, еще раз осмотрев косы, подправил их. Какие  нужно, отбил, подточил напильником, затем оселком. Закрепил их на держаках и каждому, в зависимости от длины рук, подогнал лучки. Когда косы были готовы, они пошли в загоны. Сначала докосили загон, не докошенный  вчера казаками, а потом перешли на те, которые им вчера показал урядник.
-Я пойду первым,- сказал Павел,- за мной Иван, Федор замыкающий. Каждый берет столько, чтобы одним шагом и разворотом  положить пяткой косы захваченную носком косы траву. И таким же темпом нужно идти до конца загона. Смотрите, покажу.
    Он снял гимнастерку, остался в ночной сорочке, хотя было еще прохладновато. Подошел к траве, не захватывая еще ее, пяткой косы на вытянутой правой руке достал загон. Сделав разворот  вправо,  взмахнул косою слева направо, одновременно делая шаг вперед. Разворот - и руки переводят косу справа налево с такой скоростью, что скошенная трава не успевает упасть там, где ее срезала коса, летит туда, где коса остановится. Получается, что срезанная трава ложится в конце захвата слева в ровный валок.
   Пройдя саженей 10, Павел остановился.
-Ну как? Так у вас косят?
-Так, - сказал Федор.- Всё так…  Только не видел я  еще, чтобы у кого так красиво, как у тебя получалось…
Став один за другим, они без отдыха положили всю траву в первом загоне. Сели отдохнуть, перекурить.
-  Павел, откуда у тебя такие знания и умения в косьбе? - спросил Иван.
  -Знания?  Да, действительно,  большие.  Может, больше вашего. А умения столько же как у вас, если не меньше, потому что косил я не больше вашего. Дед мой по матери был хорошим кузнецом, весь сельхозинвентарь чинил, всё, от косы до косилок и  до сеялки. А мы, его внуки, как научились ходить, так к деду в кузницу, где он лошадей ковал и косы делал, и чинил, и сохи, и бороны, и плуги, и сеялки… Лошадей ковали и телеги разные чинили. Дед чинил, нас учил, все рассказывал и показывал.
   Передохнув, только встали в загон и пошли махать косами, как  пришел урядник. Встал в начале загона и любуется, как они работают. Как по команде:  взмах -  срез, взмах -  срез! Валки ложатся ровно, как под линейку. «Ай,  молодцы, ай, красавцы. С десятью казаками все лето пробыл в пойме! С этими тремя, гляди, уже давно дома были бы.  Я уехал с казаками в город, когда  они косы налаживали. Еще до обеда -- он глянул на свою тень,--часа полтора, а они докосили не докошенный казаками клин, и новый к вечеру положат. Ай да ребята…»
   Солдаты не видели урядника, только что стоявшего за их спинами. Обойдя загон, пошли  навстречу.
- . Бросайте ребята, пойдем обедать, там женщины вам вкусный обед дома на плите сварганили.
  Он подождал, пока косцы  дошли до него.  Протерев   косы травой, пошли на обед.
-  Зачем вы протерли косы? - спросил урядник.
-  Так ведь к  мокрой косе прилипнет трава. Коса высохнет с ней. Потом присохшая трава будет мешать лезвию  скользить. И скошенная  трава будет рассеиваться и падать, не ложась в валок.
   Поварихи радостно встретили солдат. На обед приготовили борщ с курятиной  и сырники со сметаной и молоком.
-  После такого  обеда любая  работа не страшна!-  поблагодарив поварих, солдаты  снова пошли косить. Дорогою договорились не докашивать сегодня загон, оставить на завтра. А завтра, как только уедет урядник в город, быстро докосить -  и в путь.
   Вечером после ужина, на котором была жареная рыба по-казачьи, которая солдатам очень понравилась, опять попели песни под баян, но недолго.   Сослались  на усталость рук, давно не бравших косы.
    На следующий день утром урядник один уехал в город. Женщины возились на кухне. Павел с Федором, взяв косы, пошли косить. Иван дал лошадям овса. Когда они поели, напоил и оседлал их, не затягивая подпруги. Поднял на длинной палке  привязанную  сверху наволочку с подушки.
     Федор первым увидел поданный Иваном сигнал. Взяли косы, пошли в лагерь. Женщины их  не заметили. Оставив  косы  у палатки, тихо сели на лошадей, подпруги сёдел Иван  уже подтянул, издали увидев идущих друзей. Вынес вещмешки и баян, отдал их всадникам. Сел сам на лошадь, и  под прикрытием палатки они  тихо тронулись в путь. Отъехав незамеченными на приличное расстояние, пошли рысью. Когда лошадь бежит  так, с опорой на землю двумя копытами, передним правым и задним левым, а затем наоборот -  передним левым и задним правым, она иногда переходит в намет, как бы избавляя уставших всадников от толчков при  ударах  копыт о землю.  Тогда  лошадь  начинает   сначала выносить  одну заднюю  ногу, потом вторую  заднюю и вместе с ней, параллельно, - переднюю. В конце ставится вторая передняя нога и следует  своеобразная фаза подвисания.   Преданность и любовь лошади к своему хозяину  способствует иногда невероятному в их действиях,  что   чувствовал каждый  умный и любящий лошадей всадник.  Не раз испытывали это и    Павел, Иван и Федор.  Но сейчас они просто  не замечали ничего, кроме дороги. Здесь до балки верст пять, как  говорили рыбаки. Балку переехать, повернуть налево, ехать прямо до большака, там версты две. Вправо по нему -  путь до самого Багаевского парома, а  потом  дорога  идет на Константиновскую и дальше. Отдохнувшие и сытые кони вновь и вновь переходили на бег. К полудню они  прискакали  к  Багаевской переправе. Паром был ещё на другом  берегу, загружался. Спрыгнув с сёдел, солдаты размяли уставшие спины и бедра и долго молча смотрели на  тихие воды желанной реки…  На  тот берег, куда так рвались их сердца.
     Переправившись на левобережье, Иван сказал: « Здесь мне  приходилось бывать. И не раз.  С завязанными глазами путь  домой найду.  Сейчас станицу проедем, она неширокая, вдоль речки тянется  с версту до большака. Там повернем налево -   и до станицы Семикаракорской. А от нее до нашей слободы рукой подать»
-  Я тоже бывал в Семикаракорах, - сказал Федор, - только давно, с отцом.
    Павел с   теплой завистью смотрел и слушал своих возбужденных, весело болтавших попутчиков. Скоро их  дом... Чем веселее были они, тем грустнее становилось ему.  Федор заметил  неладное, спросил, что с ним.
-  Вы, хлопцы, едете домой, вам весело, а отчего весело будет мне? Вот думаю, где тут я остановлюсь, чем буду заниматься, чем жить. Там, в Царском селе, хотя и небогато, но кормили. А здесь  кто меня будет кормить? У крестьян  ведь  как? Как в сезон потопаешь, так зимой  и  полопаешь.  А мы все сезоны в седле да в строю…
-  Павло, не беспокойся, будешь жить у меня,-  воскликнул Федор,-  не пропадем!
- Нет, Федька, Павло будет жить у меня, его уже вся моя семья ждет, если письмо получили.               
 –  И почему это у тебя?! - возразил Федор с обидой.
- Не обижайся, Федя, - ласково   ответил ему Иван. - У вас большая семья, а флигелек  маленький, самим тесно. А у меня отец, мать, да жена с ребенком. И  хата поболе  твоей.
-- И у нас хоть и землянка, но большая,- Федор,  хотя и сдался, был  недоволен и тоже погрустнел.
    В Семикаракорской заехали на базар, купили гостинцы домой, сушеной и копченой рыбы, арбуз, копченое сало и хлеб. Лошадей не гнали. Увидев в одном дворе колодец, попросили у казака разрешения напоить  коней. Выехали за станицу, перекусили сами и подкормили  рысаков, разнуздав и отпустив их пощипать травки.
     Домой, в слободу, приехали еще засветло. Подъехав к подворью Хохули, спешились.   Отдав повод Павлу,  Иван пошел открывать ворота. Его увидели.  Все  домочадцы  с криком выскочили во двор. Не дав расседлать лошадей,  бросились  обнимать, целовать  Ивана. Крики услышали соседи справа,  слева и  через дорогу широкой деревенской улицы. Набежало народу полон двор. Поздравляют с возвращением домой,  каждый  спрашивает про  сына, мужа, брата, зятя… мол, не встречал ли?
          Павел стоял, держа   скакунов за поводья,  на улице. Небольшой двор заполнен мартыновцами всех возрастов и обоих полов. Больше часа земляки не отпускали Ивана.  И люди все шли и шли... Наконец, Иван вырвался и подбежал  к Павлу.
- Ты прости, Павло, видишь, что творится.  Почти в каждой семье кто-то воюет, спрашивают, не видел ли.
      Народ стал расходиться.  Иван взял за поводья  коней, пошел во двор, Павел за ним. Расседлав лошадей, Иван отвел их в противоположный угол. Вернувшись, занес сёдла в сарай,  взял  баян и вещмешок  и повел Павла землянку. В комнате было  тепло, пахло домом  и хлебом. Жена Ивана Анна возилась  у плиты, мать ей помогала. Отец пошел управляться. Иван разделся сам, помог  Павлу, оба сели на скамью у стола, оба тяжело вздохнули.
-  Мне легче сотку земли вскопать, чем прощаться и встречаться, - сказал Иван.
-  Давай сапоги снимем, жарко, -  помолчав, произнес  Павел.
        Иван принес деревянную приспособу, чтоб снимать сапоги.  Разулись  и облегченно  расправили  пальцы ног,  почувствовав, наконец, невероятное облегчение.
    Пришел хозяин, накормивший и напоивший на ночь всю имеющуюся живность. Иван представил Павла отцу. Познакомились. Жена Ивана, Анна, смахнула ладонью со стола, начала  выставлять  на него посуду, хлеб, бутылки, разносолы. Зашла мать Ивана с большой сковородой  в руках. Поставив ее в центр стола, сказала мужу: «Батько, сидай сам и прыглашай солдатикив за стол».
    Отец разлил по граненым стаканам мутный, молочного цвета напиток. Подняв стакан, отец сказал: «За тэбэ, сынок, за визврат в батькив дом и за твого друга, щоб мий дом був и його домом, пока вин будэ у нас житы». Зазвенели стаканы, отец с Иваном выпили по полному, женщины только пригубили.   Павел, который никогда  еще не пробовал самогон из сахарной свеклы, а это был именно он, смог осилить лишь половину. На сковороде был жареный кролик, которого Павел тоже никогда не ел -  почему-то брезговал. Он начал закусывать солеными огурцами, помидорами, пилюсткой. Жена Ивана заметила это и принесла жареное мясо. Выпили Иван с отцом еще по стакану. Павел допил и отказался пить дальше. Первое впечатление от  этого напитка было далеко не лучшим  - во-первых, свекольный самогон   с неприятным привкусом, а во-вторых, очень уж крепкий…
   Иван с отцом  уже   порядочно  окосели, поэтому тоже  больше пить не стали. Женщины, натрудившись за день, уставшие, едва сдерживали сон. Павел, глядя на них, вспомнил своего деда Петю, который бабушке Маше и дочери своей – Павловой маме говорил: «Вы или работаете, или спите. Не можете вовремя остановиться,   сесть и просто отдохнуть  или лечь вздремнуть. Работа от вас никуда бы не ушла!».
   Павел подумал  о том, какие же все деревенские женщины великие  труженицы….   Им суток постоянно  не хватает, а дела  не убывают, и так бесконечно и вечно…
-   Павло! - вдруг в  полный голос крикнул Иван. - Давай попоём  -  доставай музыку!
   Женщины вздрогнули от неожиданности,  слегка растерявшись, но  слова Ивана их  заинтересовали, они оживились.  Павел достал из футляра баян, сел на скамью рядом с Иваном.
- Ну, какую? - спросил он.
- Давай «Огирочки»!
Павел растянул меха, ударил по клавишам и запел: «Посеяла огирочки…».
- Блызько над водою…,- подхватил Иван.
    Мать и жена Ивана выпрямили уставшие спины, расправив  плечи и  поправив платочки  на голове.    Прибежала соседка, потом пришла другая… Вскоре  хата  наполнилась людьми. Землянка не маленькая, три комнаты трамвайчиком, но все стремились вперед, чтобы видеть играющего и поющих.
    Допоздна играла гармонь  и пела  отвыкшая от праздников тихая, безлюдная от войны  Мартыновка.  Спать  улеглись поздно. Рано утром Павел проснулся от  голоса Федора Булько. Тот пришел не один,  говорили и другие голоса, и, кажется, Павел    где-то  их уже  слышал... Но он  повернулся к стене лицом, натянул шинель, которой был укрыт, на голову и снова крепко заснул.
   Разбудил его шум во дворе, доносившийся через  приземистое окошка, выходящее на улицу. Открыв глаза, увидел: в комнате светло, через два небольших окошка пробивается солнышко. Надо вставать, подумал Павел, наверное, уже не рано. Встал, оделся, пошел искать, где умыться. Проходя через комнату, где вчера ели и пели, обратил внимание на стол, за которым они тогда сидели. Хорошо помнит,  что, когда начали играть и петь,  жена Ивана убрала на нем , вынесла сковородки, миски, ложки на кухню. Сейчас он был снова накрыт,  на нем посуда, бутылки, стаканы. Видно, что за столом уже сидели. Войдя в другую комнату, увидел у  окошка мать Ивана с вязанием в руках.
 - Доброе утро,-  приветливо сказал он.
   Она вздрогнула от неожиданности, встала,  и, ответив на его приветствие, спросила: «Снидать зараз будэтэ?».
-  Нет, спасибо, пока не хочу, - ответил Павел и спросил, где можно умыться.
   Женщина, положив вязанье, пригласила  идти за ней. Выйдя во двор, показала ему рукомойник, сняла с натянутой веревки полотенце, дала ему в руки. Умывшись, Павел обошел большой двор с  постройками, напомнивший ему свой на Полтавщине.        Проходя мимо открытых и закрытых дверей, определял по запаху, где помещение для птицы, свиней, овец, коров и лошадей... Эти запахи, услышанные каждым деревенским ребенком, как только он начинает топать своими ножками, остаются   с ним  на  всю его жизнь. С возрастом, где бы человек ни был, какую бы ни избрал себе профессию,   почуяв аромат  животных, окружающих сельского жителя,  он будто возвращается  в прошлое.  И запахи эти   так  дороги для души  каждого, рожденного  в селе, что не сравнятся с ними ароматы  лучших духов. Так  и сердце Павла сжалось сейчас  от встречи с настоящей жизнью, встречи  с детством.  Показалось, что сейчас дедушка Петя сейчас выглянет из сарая…   отец  выйдет из конюшни…
    Павел словно  дома побывал  на  минуточку.  И опять навалилась на него  тоска.  Вернулся в дом.  Хозяйка позвала его к столу. Пока гость ел, она ему рассказала,  что приходил Федор Булько с Тихоном Плетневым и Егором Хижняком.
-  Сказали, что хорошо тебя знают, очень хотели увидеть.  Ты спал, велели не будить, мол, пусть отоспится.  Они еще придут, дело у них к тебе есть. Какое, не знаю. Ваня с Анной пошли к ее родителям, скоро должны вернуться. Обещали к обеду, хотя я не верю. Сват так зятя любит, что без рюмки не встретит и не проводит, а за рюмкой время останавливается.
    Она спохватилась:
- А ты почему не наливаешь себе?- спросила обеспокоенно, - я  же специально для тебя поставила.
- Я вижу, спасибо, - ответил Павел,- но я не приучен к этому.
- А что так?- спросила женщина. -  Бедно, должно, жили или другая причина?
   Павел  рассказал о семье, о любимом деде,  который играл  на баяне, гармошке, скрипке, балалайке  на всех свадьбах и семейных торжествах  в селе. Обучил дед этому и  двенадцать  своих внуков,  всем купил баяны, скрипки. В доме всегда была музыка, песни. Но вот  пить дед не любил.  Очень не любил, и всех внуков к  тому приучил. Он говорил: «Ну что хорошего в водке-самогонке? Залил себе вчера  глаза, став дурак  - дураком, приставал к людям, мешал, бузил, а то, еще хуже, подрался.  Люди долго вспоминают все хорошее и плохое на минувшем празднике, а он и рад был бы вспомнить, да не может  -  залил мозги бормотухой, от которой как бы и жил - и не жил, и был - и не был!»
- И что, совсем у вас не пил никто?  - удивилась  хозяйка.
- Нет, почему, женщины выпивали,- сказал Павел.
Глаза у хозяйки округлились от удивления.
- Бабушка Маша, мама моя, а иногда и дед Петя, и сестры, и невестки – жены старших братьев могли выпить.  Но совсем  понемногу!  Дед делал очень вкусные наливки из слив, земляники, вишни. Пили они, как правило, за ужином, а потом крепко спали.
      Мать Ивана оказалась права  - к обеду Иван с женой пришли, но обоим было не до Павла. Иван с тестем накушались вдоволь… Только подвела  Анна  мужа  к кровати -  упал на нее  и мгновенно уснул. Анна же устала.  Удерживая его от падения, она описывала  дорогу домой такими зигзагами,  что та  стала  много  длиннее утренней.  Но Павел этого  не  знал    -  ещё  до прихода Анны с пьяным Иваном  он решил  пойти  познакомиться со слободою.
   Павел обошел  маленькую  деревеньку, почему-то называемую «слободой». Мартыновка…  « Странно  связано  это слово  с именем Мартына, сгинувшего моего  старшего братка… Судьба,  что ли, мне здесь жить?    А почему слобода, а не деревня или село?…  надо спросить».
   Место для поселения выбрано хорошее. Река делает крутой поворот с запада на юг, а метров через 250-300 плавно поворачивает на юго-запад и  течет ровно, как по линейке, сколько  ее видно. В этой излучине и берет свое начало слобода. Здесь предводитель, очевидно,  по имени  Мартын, первым и вбил кол для своего подворья. И стало расти поселение от его подворья на запад и  на  юг. Земельные наделы  -  совсем  недалеко от реки, вверх и налево. Не понравилось Павлу   только, что у  реки  с названием  Сал правые  берега  высокие и крутые.   Весной,  говорят, вода выходит из берегов, заливает  на левом  берегу все вокруг. Но не глубоко:  слободяне  умудрялись окапываться  и выходить из наводнения с минимальными потерями.
   По садам можно определить, кто и когда  здесь обосновался. У кого деревья высокие, старые - давно, у кого еще маленькие -  недавно. Во дворах он у всех увидел скирды и стога соломы и бурьяна.« Как и у нас в Малороссии и на Полтавщине,  здесь  нет лесов - степь. Как и у нас, плиты и печи топят соломой, бурьяном и кизяком».
    Вернулся Павел за полдень. Иван еще спал. Отец его возился во дворе. Мать что-то вязала, а Анна сидела за прялкой и  пряла белую овечью шерсть. Войдя, он поздоровался, да, очевидно, громко.  Женщины, сидевшие к нему спинами, встрепенулись. Мать, продолжая вязать,  пересела со стула на кровать, уступив ему место.  Анна встала и отодвинула в сторону прялку.  « Здравствуй,- ответила она ему, -  мы ждали тебя, не садились обедать. Раздевайся, садись, сейчас будем кушать».
-   А Иван еще не проснулся?- спросил Павел.
- Нет, еще спит,- сказала Анна.- Он теперь не скоро проснется. Какой же ты молодец, Павлуша, что не пьешь.
- И я больше пить не буду,- раздался  унылый голос Ивана из другой комнаты.
-Ой ли, так и не будешь? – покачала головой мать.
- Нет…  не буду я пить… Сейчас  вспомню, как Нюся домой меня вчера тащила, так уши от стыда горят…
-- Не вчера, Ванечка, а сегодня, ты еще не отрезвел. Иди, умойся холодной водой, она хмель прогонит. И отца заодно позови обедать.
    Иван  с трудом поднялся, про себя бормоча что-то и страдальчески охая. Совестливо пряча помятое, опухшее  лицо, прошел мимо домочадцев  во двор. Вернулся,   от немного посвежевший и приосанившийся от ледяной колодезной воды, вместе с отцом.
- А какое сегодня число? - спросил он у Павла.
- Сегодня, Ваня, 26 октября, вчера было 25, -  улыбнулся Павел.
    Обедая, отец поставил на стол бутылку и три стакана. Иван насупился: «Мне не наливай, отец».
- А тебе, Павел?
-  А я выпью немного, -  Павел придвинул стакан. -  За Ивана…  --  добавил  он, пряча улыбку.  -   А заодно и за знакомство с вашей слободой. Кстати, -  обратился он  к отцу Ивана, - Павел Трофимович, почему Мартыновка не село, а слобода?  И в честь какого Мартына она названа?
- Точно я не знаю, не буду врать.  Но слыхал от деда своего Савелия Игнатьевича, царство ему небесное, что наша слобода появилась еще до отмены барщины. Бежали сюда крепостные мужики от своих кровососов, селились, а, обжившись, украдкою привозили свои семьи. Кстати, первым, возможно, и был Мартын,   а  в его честь и назвали. Бог его знает. А слобода  - это такие поселения, где жители стали  свободными, «слободными»,  у нас говорят.  И служили государю. Правильно не слободА, а слобОда.  Но сейчас все говорят так.
    Пообедали, поблагодарили хозяек за  труды, и  Иван предложил Павлу сходить к Федору:
- Он утром здесь был,  и не один, с Егором Хижняком и Тихоном Платоновым, ты их знаешь. Они тоже служили в столице, нас всех вместе еще до войны забирали служить.
- Откуда я могу их знать?
-  Да видел ты их не раз  в Царском.  Они приходили к нам с Федором, видели тебя и ты их.  Не запомнил ты просто.  И сегодня они были здесь.  Ты спал, не  стали  тебя будить. Я обещал им прийти, как ты проснешься. А тут, видишь, как получилось! Стыдоба.  Сам спал пьяный…  Нюся  моя  соблазнила…. сказала, родители важнее, а друзья потом. Я  и поддался..
- Ну, пойдем, только без баяна, с ним ты опять напьешься.
- Не, я Нюсе слово дал и отцу с матерью обещаюсь.   Больше не напьюсь.
     Пришли к Федору, но того  дома не было.
- А знаете, - вспомнила   его жена Нина, -  скорее всего, Федя  у Тихона Плетнева.
     Пошли к Тихону  Плетневу.
   У  Плетнева, кроме Федора, были и те парни, которых Павел видел в столице, и еще несколько человек - молодых и не очень. Один особенно заинтересовал  Павла:  невысокого роста, коренастый, широкоплечий крепыш с волевым лицом,  скуластым с  ямочкой  подбородком, чуть вытянутым вперед, отчего зубы казались  упрямо  стиснутыми,  а лицо - решительным и суровым. Миндалевидные глаза его  были глубоко посажены под нависающим  просторным  лбом  с густыми  серпообразными бровями. Этот лоб, высокий и прямой, с небольшими залысинами,  явно говорил   о его незаурядных  мыслительных способностях. Небольшой   рот с ярко выраженными и  прочно  сжатыми губами   заставил  Павла улыбнуться: «Ну, характер, однако…». Плотные,  упругие щеки  прикрывали твердые скулы с часто двигающимися желваками. « И настырный, похоже, хлопец»,-  снова хмыкнул Павел и с еще большим интересом всмотрелся в незнакомца. Волосы  у того были  темно-русые и  на удивление  шелковистые   на вид  - как у ребенка.   Они слегка    прикрывали  маленькие, но тоже плотно и крепко  сидящие  уши. Шея, крепкая  и короткая, с большим кадыком,   оставляла впечатление упорства и настойчивости.    «До чего  интересная  личность…  Волосы только и выдают его душу. Теплую… не сказать, что нежную, но,  несомненно, - по-настоящему  добрую и очень мягкую».
   Незнакомец  говорил о чем-то, но,  увидев вошедших, замолчал  и   внимательно посмотрел на  Павла.  Что этот незнакомец вглядывается в него, Павла не удивило - не он первый.   Невысокие  мужики  ему  часто  завидовали, поедая глазами.  Но этот-то чего так смотрит? Он ведь  не так уж и мал.  « Не такая каланча, как я, но и не маленький, среднего роста мужик.  Очень широк в плечах, да и телом  не узок, поэтому кажется ниже ростом. А  вот почему он-то  мне  так интересен? Рассматриваю его, как девицу,  честное  слово.  Это неспроста, чувствую. Есть  что-то  в этом парне  необычное.  А  какой  сильный, даже тяжелый у него взгляд….  На деревенского простолюдина  совсем не похож….  А  если он и простой слободской мужик, то умом его Бог явно не обидел».
   Эти мысли быстро проносились  в голове Павла, а  в доме Тихона Плетнева гремели возгласы приветствия земляков, друзей, давно не видевших друг друга.
    Когда все угомонились, Тихон сказал: «Ребята, давайте дослушаем Бориса Мокеевича». Все притихли, расселись, устремив  взгляды  на заинтересовавшего Павла мужчину, которого Плетнев назвал Борисом Мокеевичем.
- Борис Мокеевич! Продолжайте.
-  Мне задали вопрос, почему в феврале 1917 года большевики не захватили в стране власть? -   заговорил  Борис Мокеевич.- Я не особенно разбираюсь в политике. Может,  пришедшие товарищи больше меня знают и лучше объяснят?
- Мы с Павлом солдаты, не политики! - крикнул Хохуля.
-  Как я понимаю, - начал Борис Мокеевич,- в февральской революции активное участие принимала, кроме рабочих и крестьян, буржуазия, которая и пришла тогда к власти. И неудивительно. Она была ближе к царскому самодержавию, она была образованной, а  недовольство ее заключалось в желании иметь больше, чем она имела. Большевики не смогли тогда соперничать с ними,  потому что большинство членов РСДРП были призваны в действующую армию, то есть были на войне. Там же, на войне, были практически все рабоче-крестьянские массы, которые  поддерживали большевиков.  Именно  это  и помогло буржуазии  легко прийти к власти в стране. Она ведь   не воевала, а  со своим квасным патриотизмом  мирно и сытенько обитала   около штабных.    Кроме того, партию большевиков в самый критический момент предали некоторые  ее члены. Я уверен, ребята, что именно сейчас партия во главе с Лениным ищут или уже нашли нужный момент, чтобы взять власть в России в свои руки, свергнуть буржуазных временщиков во главе с плюгавым адвокатишкой Керенским.
-  Борис Мокеевич!-  поднял руку и, не получив еще разрешения, встал один из незнакомых Павлу парней.
- Что ты хотел, Лемешко?
-  А когда большевики возьмут власть, немцы перестанут воевать против нас… или как?
-  Ты  задал мне тяжелый вопрос.  Я ведь тоже солдат, не политик, не могу ответить точно. Если судить о том, из-за чего эта война началась, то скоро она не кончится, поскольку в нее  втянуты не только Германия и Россия. Воюют  Англия, Франция, Венгрия, Австрия, Сербия и ряд других стран. Мы защитили сербов  - это наш, славянский, народ, против которого Австро-Венгрия развязала войну. За Австрию вступилась Германия, за нас -  Франция и Англия. Думаю, В. И. Ленин придумает, как закончить эту войну. Но это, хлопцы, еще не все. Если даже с Германией мы и разделаемся, нас ждет  гораздо худшее…  нас ждет другая, внутренняя, братоубийственная,  война.
  В помещении загудели.
  -  Это какая еще война?! – раздалось сразу  несколько голосов.
- Подождите, хлопцы, не кричите. Давайте выйдем, покурим, а то уже уши опухли.
- Да курите здесь,- крикнул хозяин флигеля, - только не все сразу, поочередно.
- Нет, не могу в доме сидеть, -  вздохнул  оратор. -Здесь  до этого было накурено, да еще надышали…  Куда уж тут курить!
   Подышать свежим воздухом вышел со всеми и  Павел. Выбрав момент, спросил у Ивана:
- А  кто он, этот Борис Мокеевич?
- Это Думенко, Борька. Головастый парень, скажу я тебе.
- А кто он сейчас?
-  Не знаю. Нас, когда забрали служить, повезли в Питер, а там - кого куда. Борис служил  в батарее ездовым,  руководил ездой и подкатом орудий. Храбрый, черт! Получил за это  максимальный в кавалерии унтер-офицерский чин вахмистра. Воевал  храбро, ибо у него  иконостас на груди:  полный  Георгиевский кавалер!  Говорят,  и  на офицера учился
-  А сейчас?
- А сейчас дезертир, как и мы с тобою.
  Говоря с Иваном, Павел заметил, что  Федор с Борисом Мокеевичем  частенько тоже посматривают  в  их  сторону.
  После перекура Борис Мокеевич продолжил беседу:
- Ребята, поймите меня правильно, я говорю вам, как я думаю, понимаю. Возможно, я ошибаюсь. Когда я был в городе, знаком был с большевиками, которые  давали почитать кое-что. Большевики, когда придут к власти, национализируют, то есть заберут у помещиков землю и раздадут ее крестьянам на вечное пользование. У буржуев отберут фабрики и заводы, шахты, рудники, отдадут их рабочим навечно. А как вы думаете, понравится это помещикам и капиталистам? Конечно, нет. Значит, они объявят нам войну.
- А почему ты говоришь, что братоубийственная будет война?
- Потому что есть родные братья, один богатый, другой бедный, или бедные оба, но другой работает на богатого, ему там лучше, чем  с голоду пухнуть без земли да коня, он будет его защищать. А офицерский корпус в армии? Он почти весь из привилегированного общества, из капитала. А казачество Донское, Кубанское, Сибирское? Они обласканы  царем и буржуазией, они хорошо жили, значит, будут защищать их и себя.  Далеко мы живем от столицы, это пока по почте дойдет нам газета, из которой узнаем, что в столице делается!   Мой вам совет: приобретайте, у кого нет, лошадей,  клинки, шашки, пики, карабины, винтовки. Кто принес с собой оружие из армии и боеприпасы к нему, смажьте и спрячьте его в надежном месте.  Будем ждать вестей из столицы.  На всякий случай нам надо держать связь друг с другом, придумать сигнал, по которому мы можем быстро собраться в условленном месте в полной боевой готовности, имея при себе оружие, у кого какое. Не забывайте, всего в нескольких десятках километров от нашей слободы Новочеркасск – логово богатого Донского казачества. В любое время может появиться здесь какое-нибудь казачье подразделение. Хижняк! Запиши прибывшее пополнение  -  Хохулю Ивана и Булько Федора,-  приказал   Борис Макеевич.
- Я уже записал.  А Багрянцева Павла вы не назвали,  а  я и его записал
 - Его не назвал потому, что не знаю его еще.
   Павел не сводил глаз с Думенко. Речь того  была лаконична и четка, когда он говорил о том, в чем был уверен, что знал. А   если  уверенности не было, одни предположения,  и здесь не тушевался, убедительно  объяснял  их, аргументируя  фактами.
- Официальная часть нашего совещания закончена, можно расходиться. Если у кого есть ко мне вопросы личного характера,- заметил  Борис Мокеевич, - прошу.
Выждал паузу  - вопросов не было.  Он  крикнул: «Багрянцев!». Павел подошел.
- Извините, как вас величать? -  спросил Павел  у Думенко.
- Борисом Макеевичем,  по фамилии  Думенко.  А вас? –  подал ему руку  Думенко.
- Меня зовут Павлом,  -  Павел с удовольствием ощутил  жесткое  и крепкое    рукопожатие
-А отца как нарекли?
- Отец Зиновий.
- Значит, Павел Зиновеевич? Курите,-  он достал кисет.
- Нет, не курю.
-А  со спиртным как?
- К спиртному тяги не имею. Рюмку - другую могу выпить, но не больше.
- Давайте выйдем,-  предложил Борис Макеевич.
Они вышли во двор.  Закурив, Думенко поинтересовался:
-   А  почему не курите, из староверов или в большой бедности жили?
- Нет, не в нищете вырос, а  на  религию ни дед по матери, глава  нашего рода, ни отец, а  стало быть,   и мы, девять братьев, особо не уповали. Бабушка и мама,  правда, ходили в церковь. Сестры тоже, но  редко.
-  У  вас еще и сестры есть?
- Есть.
- Сколько?
- Три.
-Что, вас было 12 детей?!
- Да.
-Все родные?
-Родные.
-Все живы?
- До войны все были живы. Один погиб в войне с Японией в 1905 году. Другой мой брат, мы близнецы с ним, погиб в 1915 году в Галиции. Третий похоронил утонувшую в Ялте жену  и  умом помешался…  всё  ездил по стране, искал ее. Пропал где-то. Кстати, Мартыном звали, как  основателя вашей слободы.
  Выскочил из флигеля Хохуля, увидев Павла, крикнул:
-  Вот ты где, а я тебя ищу!
-  Зачем?
- Хлопцы   просят, чтобы ты поиграл, попел.  Я сбегаю за баяном?
- Как хочешь.
  Иван убежал.
-  А почему жена Мартына утонула в Ялте, они что, там жили?
- Нет, отдыхали.
 Видя недоумение собеседника, Павел пояснил:
- Мартын был певцом, пел в Харьковском театре оперы и балета.
- Бас? -  утвердительно  спросил собеседник.
- Да.
-  Так значит, это  я его слышал и видел, когда был в Харькове! Неужели это ваш брат?!  Красавец мужчина… Талантище!   А когда он пропал?
- Не знаю…  Никто из семьи не знает….
-- Я его видел на сцене в 1916 году, - задумчиво произнес  Думенко.
-  Возможно,  хотя  умом он тронулся раньше. Но его то накрывало, то отпускало, и тогда он возвращался в Харьков. Жена старшего брата его приводила в порядок, и он опять пел в театре, пока его ни схватывало  снова.   И он исчезал.
- А как же его театр принимал и выпускал на сцену без репетиций?
- Не знаю. Сергей говорил, что, когда пел Мартын, в театре не было свободных мест.
- Кто такой Сергей?
- Самый старший брат, до ареста он часто приезжал  к нам в Лебяжье…  мне помогал в воспитании Мартыновых детей  да отцу с матерью.
- Из  твоего рассказа, Павел, чем больше узнаешь, тем больше возникает вопросов.
     Запыхавшийся  Хохуля остановился перед сидящими на завалинке Павлом и Борисом Мокеевичем,   поставил  на землю футляр с баяном.
   - Уморился  тащить твой инструмент…и как ты его держишь,  стоя часами, когда играешь?! Пойдем, Павло, в хату! -  запыхавшись, попросил он, -  там хлопцы ждут.
-  Ну  а  зачем ты футляр-то  брал? Без него  же  баян гораздо легче! Не спопашился, что ли?  - с улыбкой покачал головой  Борис Мокеевич. -  Иди в дом, там в глечике  взвар есть. Хлебни,  мы сейчас придем
  Они встали. Борис Мокеевич взял Павла под руку  и, направляясь к двери, продолжил прерванный Хохулей разговор.
- Сейчас у меня  сразу два вопроса к твоему рассказу…    по поводу твоего  брата Сергея. Почему и когда он стал жить в Харькове  и за что и когда его арестовали? Но сначала  скажи, какое у тебя образование и где ты его получил, живя в деревне? Ведь в России поголовная безграмотность и в городах, а ты не городской!
   Так и вошли она вместе в жарко натопленную комнату. Борис Мокеевич сел на табуретку у окна,  а Павел на футляр,  бережно, легко и умело взяв  баян  в руки. Устроившись, расправил на коленях одежду и,  подняв голову, встретился глазами с Борисом Мокеевичем.   Улыбнулся ему тепло и задумчиво, с удовольствием провел  по клавишам и заиграл  первую   пришедшую ему на ум песню.  Ту, что пел он   покойной Анечке. Песню, больше всего любимую незабвенной его женой  -  украинскую «На городи верба рясна….»
  Парни, ждавшие Павла, вмиг поймали на слух мелодию и подхватили:

….Там стояла дівка красна.

Вона красна та вродлива,
Її доля нещаслива.

Її доля нещаслива: 
Нема того, що любила.

Нема його та й не буде —
Розраяли вражі люди.

Розраяли-розсудили, 
Щоб ми в парі не ходили.

А ми в парі ходить будем,
Як любились, так і будем!

   Комната наполнилась таким пением, что занавески на окнах закачались.
   Жена Тихона Плетнева с дочкой была у соседей.  Услышав  звуки  ладного и мощного  мужского хора, она прибежала домой, а следом за нею  соседка, тоже с ребенком. Войдя в комнату, женщины подняли на руки детей,   которые с  удивлёнными мордашками  крутили головками, переводя взгляд  с одного поющего дяди на другого.  И не описать   радость и удивление  в  детских  глазёнках!  Больше всех их внимание привлекал баян, издававший чудесные  звуки, и пальцы дядиных рук, бегающие по пуговичкам  большой игрушки. Женщины так и простояли  у порога, боясь помешать песне  и спугнуть неожиданное чудо.
    Когда  умолк баян,  у всех зазвенело в ушах от тишины.
- От ваших глоток флигель завалится,- покачал головой  Борис Мокеевич.-  Но пели вы  хорошо.
    Опустили  на пол детей, которые  тут же потопали к дяде с дивной игрушкой и  потянулись к пуговичкам, нажимая их пальчиками.  Павел  при этом растягивал и сводил меха. Раздававшийся звук  безмерно  радовал ребятишек. Они восторженно  визжали  и смеялись. А Павел  был счастлив  их  радостью.
   Обе женщины хвалили певцов и баяниста, просили спеть еще.
- А флигель выдержит? - засмеялась жена Тихона, Надежда.- Хотя  Тиша его и крепким смастерил!
   Однако  поющие хотели  уже не только петь…. А счастливые  женщины при желании могут сотворить невозможное.  Надежда с соседкой быстро накрыли стол. На нем появились разносолы: помидоры, огурцы, капуста шинкованная и большими кусками, пилюстка, сало соленое и копченое, нарезанное мелкими ломтиками, моченые яблоки, соленые арбузы, яичница с салом.  И,  конечно же, бутылки всё с той же   молочного цвета самогонкой из сахарной свеклы…. И  множество граненых стаканов и рюмок….
   Прервав пение, все хорошо «подзарядились».   Кроме Ивана, давшего жене слово не пить, и Павла, который, как всегда, выпив две рюмки, больше  не стал. Пока шла зарядка спиртным, Павел спел несколько романсов на русском и украинском языках, которые когда-то, приезжая, играл и пел  брат Мартын.
   После спиртного  хорового пения уже не получалось.   Попросили Павла попеть еще немного -  и разошлись. Провожая Павла с Иваном, Борис Мокеевич,    тепло   благодаря  за доставленную людям радость,  крепко пожал им руки и сказал, что будет рад новой встрече.
   Домой Иван с Павлом пришли весёлые и трезвые. Домочадцы их заждались, не садились без них ужинать. Увидев мужа трезвым, Анна спросила, где и у кого они были. Узнав, что у Плетнёвых, не поверила:  Надежда трезвыми не отпустила бы. Павел подтвердил.  Женщина радостно и робко обняла мужа и поцеловала.
-  Неужели завязал, Ваня?
- Не завязал, а с умом буду пить.  Как Павло.
  Целуя мужа, она все же уловила разящий запах бормотухи и  сразу насторожилась. Но  Павел подтвердил, что стол жена Тихона накрыла хороший, с выпивкой,  а  вот  муж её все равно   остался  трезвым! Поцеловала Анна мужа  ещё раз - за то, что сдержал слово.
- Чем вас Надежда угощала? -  спросила Анна  у  Павла.
- Её не было дома. Пришла, когда мы на сухую начали петь,- рассмеялся  Иван. - Успела яичницу с салом пожарить, остальное соления.
- Мне  очень понравилась капуста пилюстка.  А  мочёные яблоки и солёный арбуз  - это вообще  вкуснота! Раньше я их не ел, –  добавил  Павел.
- Нюся, достань и ты арбуза,- попросил отец,-  давно мы не доставали.
- Не надо, Нюся, готовь, - остановила  ее  мать,- в погреб я схожу сама.
….После ужина Иван вышел покурить во двор.  Кто-то окликнул его с улицы по имени. Подойдя, увидел Бориса Мокеевича.
- Иван, позови баяниста, и с ним выйди, дело у меня к вам есть.
Иван пригласил его в хату.
- Нет, разговор без лишних ушей.
   Когда Павел вышел, Борис Мокеевич спросил у них, свободны ли завтра, и сказал:
- Надо проведать князя Верхоломова. Вчера у него были казаки. Договаривались о закупке кавалерийских лошадей. Ивана там знают некоторые работники, а тебя, Павел,  нет. Пойдете вместе. Иван   как товарищ  показывает тебе  дорогу, а ты - ищущий работу табунщика. Если возьмут, поторгуйся, как неместный, в отношении заработка, жилища, питания. Сейчас делегация казаков находится в поместье, здесь рядом, очевидно, останутся ночевать. В поместье товарных лошадей нет,  только племенные производители и разъездные лошади  княжьего  семейства  и некоторых его рабочих.  По моему предположению, они не договорились по какой-то причине, возможно, покупатели видели еще не все табуны, некоторые ведь  еще на пастбищах. Короче, надо узнать как можно больше о визите делегации атамана к князю Верхоломову.
   Проводив Бориса Мокеевича, Павел с Иваном, не  совсем ясно понимая цель и желание Думенко, по-разному толковали его задание. До сна высказывали друг другу  мысли по этому поводу.  Засыпая, каждый сам себе задавал вопрос: «Зачем это ему?».
    Встали утром они не рано. Отец уже управился, то есть почистил стойла и настилы скота, убрал навоз, покормил и напоил всю живность. Женщины приготовили завтрак. По вчерашней договоренности,  мужчины возобновили, как на службе, утреннюю зарядку  - оба признали ее полезной  и на гражданке. После завтрака, одевшись попроще, оседлали лошадей, поехали к усадьбе Верхоломова. Князя они там не застали. Управляющий усадьбой сказал, что хозяин и казаки, ночевавшие здесь, рано утром ускакали на гору Гром, где пасется табун товарных маштаков-трехлеток.
-- А зачем он туда повез казаков?- спросил Иван.
- Так казаки хотят купить 150 маштаков, - ответил управляющий,- мы вчера сидели в столовой, говорили. Они готовы взять их сейчас, но те еще не объезжены. Казаки спросили у князя, сколько  надо времени, чтобы объездить лошадей под седло. Князь сказал, что не меньше месяца. У нас, мол,  нет столько манежей и объездчиков, чтобы за 3-4 дня маштак стал верховым конем. Казаки спросили, есть ли у князя кобылицы, они более спокойные,  да  и податливее при объезде. «Есть и кобылицы, берите их, мне все равно,- ответил князь,- только кто вам сказал, что они спокойнее. Лошадь, как и человек, у каждого свой норов, свой характер».
- Дядя Коля,  - обратился Иван к управляющему.
-А ты  откуда меня знаешь? -  удивился  тот.
- Так я Ванька Хохуля, вы шо, мэнэ  ни вгадалы?
-Да ты так вырос, что и не узнать. Как там отец с матерью, живы - здоровы?
-Да, слава богу, нормально.
- Кланяйся от меня Павлу Трофимовичу и Галине Тарасовне. Так чего ты хотел?
-Дядя Коля, а вам работники не нужны?
- Какие?  Ты?
-  Да нет,  к нам родственник приехал из Малороссии.
-Нет, хлопцы, с работой у нас плохо. Бывает, в сезон иногда потребуется человек, как правило, весною, но временно. А постоянно все места заняты. Разве кого смерть скосит или сляжет от болезни.
- А там, на Лиманном?
-   На Лиманном не знаю, там управляющим Приходько Николай, Иванов отец, ты его знаешь.
-  Помню, из запаханцев.
-Да.  Вот к нему и поезжайте , возможно, у него место найдется.
-Спасибо.
    Они простились, ускакали. Выехав за сады имения, Павел спросил у Ивана, куда он думает сейчас ехать. Иван сказал то же, что думал и Павел:  надо вернуться в слободу и сообщить Борису Мокеевичу то, что  узнали.
    Думенко не ожидал  так быстро получить столь  важную  информацию. Вихрем неслись мысли… «Атаман Войска Донского приобретает верховых лошадей! А для чего они ему понадобились? Царь – их покровитель - отрекся от престола, временному правительству во главе с Керенским Войско Донское служить не захотело, убежало из столицы под предводительством Корнилова. На войну с немцами и австрияками Каледин сам казаков не пошлет. Значит, Каледину верховые лошади нужны для другой цели. Какой? Надо дождаться почты. Как же она долго до нас доходит….»
     Не обращая внимания на сидевших рядом Ивана и Павла,   он произнес вслух: «Надо срочно встретиться с Иванычем».
-Хохуля, у тебя конь не уставший, сделай доброе дело. Пока я с баянистом поищу калмыка, смотайся в Семикаракорскую или в Багаевскую. Вот тебе полтинник. Если там уже привезли почту, купи газету, самую свежую.
Иван быстро вскочил на коня и с места рысью помчался на бугор к большаку, ведущему в сторону Ростова, на запад.
-Ну, а мы с тобой поищем калмыка.
-Кто такой калмык, и где мы будем его искать?
-Мама! - позвал Борис Мокеевич. -  Это я тебе, дорогой, расскажу, но  надо поесть. У вас есть что по-быстрому поесть, мама? - спросил он.
- Да, сынок. Борщ давно готов, сейчас пирожки с картошкой и кислой капустой жарю. Пока борщ поедите, и пирожки поспеют. Мойте руки, идите на кухню.
Уже сидели на лошадях, когда мать вышла из дома, крикнула: «Боря, а может, уезжаете надолго. Так возьми пирожков в дорогу».
- Нет, не надо, мама, мы  ненадолго! Приедем – поедим. Как тебе понравились пирожки?- спросил Борис Багрянцева.
-Очень!-  ответил Павел.-  В нашей семье тоже пирожки не пекли, а жарили, с любой начинкой. Печеный признаю только хлеб,  и обязательно перепеченный. Недопеченный хлеб не люблю.
-  Я тоже предпочитаю перепеченный,- сказал Борис Мокеевич.
- Недопеченный хлеб у нас, новороссов, называют «глывкИй», - сказал Павел.
- Откуда ты хорошо знаешь   наш  язык, Павел?
-Так ведь я родом с Украины, и мои предки по маме, каких я знаю, русские, но  родились на Полтавщине. А как они туда попали, из ныне живущих никто не знает. Или нелюбознательными были, или жизнь их была такой, что не до родословной  было. Жили русские обособленно тремя селами. Говорили только на родном, русском, языке, а песни пели украинские и  на украинском. Парни на украинках женились, их жены переходили на русский  среди нас.  Среди украинцев же  говорили по-украински. Их дети говорили, как отец  -  везде на языке отца. Девушек замуж за украинцев не выдавали, только за русских. За этим строго следили попы в церкви.
-А откуда ты знаешь?
- Брат, что сгинул, Мартын, сказывал. Он ведь хором в церкви руководил, там его и нашли из Харькова, переманули к себе
- А отец-то твой как женился на твоей матери? Она   ведь была  дочерью  кузнеца!  Это  вообще  особый человек  на  селе,  тем более,  если  всеми уважаемый. Отца-то ведь там никто не знал?
- Об отце, Борис Мокеевич, долго рассказывать.
- А нам спешить некуда, одно другому не мешает. Вот здесь вброд переедем Сал,-  он показал место брода.
- А почему здесь,  вон там  же  гораздо уже речка?
- Здесь дно твердое, ни пешеходы, ни гужевой транспорт не застрянут, а в других местах дно илистое. Говорят, раньше здесь, в этой речушке, люди тонули, даже телеги с грузом уходили под воду. Помнишь поговорку  «Не зная броду, не суйся в воду»? Люди знают, что здесь твердое дно, поэтому именно сюда идут и едут.
Переехав на левый берег реки, Борис Мокеевич показал Павлу высокие деревья, кучно растущие верстах в пяти-семи, а чуть в стороне какое-то строение. По сельским масштабам, большое.
-  Вот туда и едем,- показал он.- Это редкое калмыцкое селение, какая-то столица, а вон то строение религиозное, Хурал, что ли.  Вообще, калмыки недавно начали вести оседлый образ жизни. Это  когда здесь стали селиться русские люди из центральной России. Бежавшие крепостные образовали  впоследствии казачество в калмыцких степях. В 17 веке  они  помогли царям в войнах против турок, и казаков стали именовать по названию больших рек, протекающих по землям, ими заселенным.   За донскими казаками  появились кубанские, переселившиеся после отмены крепостного права на земли прикубанья из Малороссии и Белоруссии. Затем терские на реке Терек и другие. Калмыки в недалеком прошлом были кочевниками. Жили они, перемещаясь по Калмыцкой степи.  Там пасли скот, который был для них основой жизни  -  питались они мясом и молочными продуктами. На зимовье останавливались в местах пересечения   балок, в которых укрывали от ветров скот. Зимы у нас здесь не суровые, скот их переносит легко. Днем скот пасется, находя еду под снегом, на ночь от ветра его загоняют в балку, перпендикулярную ветру. Скот  сам ложится  так, чтобы защититься от хищников. Рогатый скот головами наружу.  У  них ведь орудие защиты – рога. Лошади  ложатся  головами во внутрь. Орудие защиты у них – копыто. Молодняк лезет в середину.
- И не боятся волков? - удивился Павел.
- Не боятся. Волки боятся свободно пасущегося стада.
- А кто охраняет спящее стадо ночью? У  калмыков собаки есть?
- Есть у них и собаки, но от стаи волков надо много собак. В табуне лошадей есть жеребцы, а в стаде коров бугаи. Они и являются организаторами охраны своего стада. Бог, если он есть, создавая нас – людей и животных -  всё предусмотрел, в том числе и самозащиту всех  и от всего.  И для нас, и для животных. Видишь, вон там, на дереве, человек сидит? За нами наблюдают. Сейчас нам навстречу всадники поскачут.
    И не ошибся. Павел  не разглядел  еще  в кроне деревьев наблюдателей, как  услышал цокот копыт приближающейся лошади. Выскочили трое. Один исчез куда-то при выезде из-за религиозного строения, другой, проскакав половину пути до едущих шагом всадников, резко остановился, третий, подъехав к ним, громко крикнул: «А, это  Борис!»  и поднял вверх обе руки, что было, очевидно, условным сигналом. Те двое издали крик и  поскакали обратно в селение.
    Поздоровавшись рукопожатием с обоими, калмык не стал ничего спрашивать, пригласил в юрту поехать, чаю попить.
-  Где Иваныч, Бадьма? Он мне срочно нужен, - сказал Думенко
- Не знаю  я, где Ока, - ответил Бадьма,- но если ты хочешь его видеть, мы его найдем.
-Найди, Бадьма, скажи ему, я его буду ждать у себя дома.
Бадьма вскочил в седло и ускакал.
    Обратный путь  был уже  известен, поэтому  казался  Павлу  значительно короче. Борис Мокеевич продолжал  расспрашивать его. Он  снова  вспомнил про отца Павла,  спросил о его судьбе. Павел   рассказал  о том, как пришел   на Украину  отставной солдат – богатырь  невиданной красоты и силы, не знающий своего роду-племени, которого украли где-то на Урале  или в Сибири  сборщики  живой силы  - «пушечного мяса», то есть  солдат для царя-батюшки.   « И лицом, и ростом, и русым волосом, и  красивым голосом» – всем хорош был.  Пустяка  недоставало – без отца, без матери, без дядьев и теток…  Ни двора, ни крыши, как говорят на Урале,  ни кошки ,ни мыши.  Одни руки. Да и те не при деле.   Посватался  этот солдат  к девушке, красоты редкой,  статной и высокой, с красивой косой до колен, но с испорченным оспой прекрасным лицом.   Поэтому страшно стыдившейся себя, «рябой», перед молодым солдатом, которого полюбила с первого взгляда и на всю жизнь. Руки у солдата были золотые, душа – как вода в криницах. Поэтому  отец с радостью отдал ему в жены любимую дочь.    Нежно и преданно  любили молодые друг друга,   жалел  и берег  Зиновий   свою нареченную.  Рассказал Павел  и о том, как  умен   и трудолюбив был отец,  как стремился к грамоте  и  освоил-таки  ее, пусть поздно, в зрелом возрасте, но быстро и очень хорошо.
   Ехали не спеша, шагом. Борис Мокеевич спросил, где и как познавал грамоту  сам Павел.
- Я ожидал этого вопроса от вас и охотно расскажу. На  Украине  сёла близко друг от друга, не то, что здесь, от  села до села много верст, да еще и с гаком. Поэтому у нас там и земли мало. Бедно люди живут.  И среди множества сел было  только наше село Лебяжье, где все люди умели читать, писать и считать. Только некоторые старые люди не знают грамоты, и то из-за  своей лени.  Не хотели в свое время учиться.  Началось все в начале восемнадцатого века, когда в нашем селе поселился немец из Германии, занимавшийся изготовлением колбас, копченого мяса, сала для Германии.  Три поколения колбасников этой семьи прожило в селе до Первой мировой войны. Они оставили о себе хорошие воспоминания, особенно семья  последнего предпринимателя, у которого жена была педагогом. Она обратила внимание на желание и способность к учебе наших русских детей. У этих колбасников была нянькой их ребенка одна девочка – Катя Блинова. Взяли ее  в восьмилетнем возрасте  и хозяйка начала учить нянечку грамоте. Девочка удивляла  редкой  способностью схватывать  все  на ходу и запоминать. За считанные дни она научилась читать, писать, считать.  Да еще и по-немецки так быстро заговорила,  что хозяева ушам своим не поверили, услышав, как  свободно она «дзеркочет»  по - ихнему. Какие бы задания  ни давали  Кате, она со всеми справлялась.  У хозяйки была небольшая библиотека на немецком языке, а на русском и украинском  -  всего несколько книг. Она предложила Кате их прочесть. Читая, Катя сталкивалась с названиями городов, рек, озер, стран и континентов. С помощью хозяйки, познакомившей ее с картой мира, Катя частично изучила географию, историю и другие предметы.  Прочла все немецкие книги, в том числе и специальные по переработке  мяса. Даже иногда подсказывала хозяину   рецептуру и сроки  изготовления,   поражая  хозяина своей памятью.
    Когда их  ребенок подрос, колбасник выписал ему из Парижа гувернантку. Катя очень быстро овладела французским, перечитав всё, что привезла француженка. Как нянька, Катя уже не нужна была немцам. Но они ее не отпускали до самого  замужества. Кормили, одевали, платили деньги ее родителям - не хотели расставаться с нею. С ее помощью немка набирала детей и бесплатно учила грамоте - читать, писать, считать. Научив одних, набирала других. Изъявляли желание учиться грамоте взрослые – и  их учили.  Именно Катя и  учила грамоте моих родителей, приходя к нам домой, когда ей было 12 или 13 лет.
   Благодаря немке, ее звали Эльза Францевна Гирш, в нашем селе появилась школа, причем,  много раньше, чем в окрестных селах. Муж Эльзы – Франц Оттович Гирш, увлеченный женой в   обучение крестьянских детей, так заразился  процессом, что не жалел  для приобретения школой всего  необходимого    никаких  средств.
    К сожалению, конкуренты колбасника  вынудили немца продать свой бизнес и уехать в Германию  -   они неоднократно покушаясь на него, вредили всячески, даже пытались убить.
   А та девочка  Катя – Екатерина Сергеевна Блинова, позже по мужу Филимонова,- посвятила себя обучению людей грамоте. Она добилась исполнения своей мечты -  в селе построили школу, приобрели учебные пособия, потом прислали учителей с педагогическим образованием. Пока  школа  там  лишь начальная.  А Екатерина Сергеевна мечтает, чтобы в нашем  селе  не только начальная школа появилась первой в округе, но и средняя. Молодь, начиная с семи лет, у нас вся учится.  Многие   уже окончили  школу. У кого есть возможность, учатся дальше.
-  Ты, Павел, очень осведомлен  в этой теме. Почему?
-  Катерина Сергеевна - моя соседка. Она и ее дочери сейчас вместе с матерью моей покойной жены  воспитывают моих четверых и четверых братовых детей.
 -А твои родители?
- Родители мои уже старые и больные, хотя и они помогают, чем  могут
- Немцы сейчас  хозяйничают на Украине…  -  задумчиво  сказал Борис Мокеевич.
- Я знаю… и очень переживаю. Недавно отослал письмо, дойдет ли…
   В разговоре быстро летит время. Ехали шагом, опустив поводья на луки седел. Борис Мокеевич неоднократно закуривал, а Павел рассматривал плетку, подаренную ему калмыком, стараясь разгадать, из скольких ремешков  та сплетена. Только когда лошади сами, без помощи  всадников, стали спускаться с крутых берегов к воде у места переправы, те  схватили поводья.
   Подъехав ко двору Бориса Мокеевича, оба обратили внимание на свежую землю у ограды  вблизи ворот, а в центре ее зарытое бревно, на котором висел кусок рельса метра два длиною. Мать Думенко говорила у калитки с женщиной-соседкой. Увидев подъезжающего сына, пошла им навстречу.
- А это что, мама? Кто это закопал?
- Они недавно ушли, Тихон Плетнев, а с ним еще трое, я их не знаю. Сказали, ты знаешь.
- Не помню, -   задумался Борис Мокеевич. – Зайдешь, Павел?
- Нет, спасибо, поеду домой.
- Павел, если не устал, съезди в Лиманное в отношении работы. Возможно, что-то новое узнаешь. Иван, думаю, еще не вернулся. Если что узнаешь, сообщи, мне это очень важно знать.
    Павел, приехав домой, узнал, что Иван еще не вернулся. Пообедав, напоил коня, поехал в  Лиманный, куда  вчера с Иваном не доехали  и  вернулись в слободу. Дорогу ему Иван показал. Найдя в Лиманном управляющего, Павел спросил о работе. Управляющий знал всех людей в окрестности, поэтому  отнесся к Павлу с недоверием. Узнав, что он родственник Хохули, недавно приехал, заговорил приветливее. Расспрашивая Павла, спросил, приходилось ли ему объезжать молодняк.
- Объезжать под седло маштаков? - переспросил Павел. - Нет, не приходилось,  да и вес мой для маштаков великоват.
-   Жаль. Вес не мешает, есть и маштаки крупные. А  нам сейчас позарез нужны опытные наездники.  Срочно надо объездить под седло не менее 150 маштаков и столько же кобылиц.
- Зачем так много?
-  Покупатель  нашелся. А для хозяина продать в зиму такое количество голов - большая удача.  Необъезженных не берут, а почему – не говорят. А мы не можем такое количество лошадиного молодняка объездить под седло за короткий срок.  А опытных специалистов нет.  Вот завтра поеду в слободу, возможно,  кто из стариков когда-то этим занимался и захочет помочь нам. Даже если сам не сможет уже объезжать, пусть научит молодых. Таких  вот, как ты, к примеру.  Если в слободе не найду, поеду к калмыкам. Ты приезжай денька через два, тогда и решим.  Может, поучишься  да и будешь объезжать под седло и под хомут.
    Павел поблагодарил управляющего, спросил, к нему приезжать или к князю в имение? Там, наверное, и покупатели будут?
- Нет, покупатели сегодня утром уехали в Платовскую. Говорят, они и там берут строевых лошадей.
    Павел уехал. Не заезжая домой,  сразу  повернул  к Борису Мокеевичу. Рассказал ему подробно, как тот и просил, стараясь не пропустить не только  смысл разговора,  но и каждое слово, сказанное управляющим.
   Думенко  молча выслушал  Павла.  Потом   нахмурился,  крепко обхватив рукой подбородок, снова помолчал, потирая лоб и шевеля своими роскошными бровями. Неожиданно улыбнулся, видимо, приняв какое-то решение,  и  тепло  взглянул на Павла:
- А ты домой заезжал?  Не приехал ли Иван?
 Павел  отрицательно покачал головой.  Они заговорили о хозяйственных проблемах и пошли к дому, откуда уже давно мама Бориса звала их обедать…
    Иван вернулся ночью. Газет он не купил, а поэтому к Борису Мокеевичу решил не ехать, не будить его. Утром  сообщил ему, что прождал в Багаевской до вечера, а газет не привезли. Нет их и в Семикаракорах.
    Прошло несколько дней. Борис Мокеевич не беспокоил ни Ивана, ни Павла. Они отгуляли на свадьбе у Петренко. Помогали по хозяйству отцу Ивана во дворе. У отца своих две лошади рабочих, да два строевых коня  прибавилось в зиму. Их надо где-то поставить, для чего нужно  расширить сарай. Место есть, да нет ни досок, ни бревен.  Корма заготовлено только для своей живности, да и то  внатяжку, хватит ли? Иван с Павлом короткие осенние дни вертелись, как заведенные, с раннего утра до темноты. Через неделю расширили сарай с запасом, где оставили место для сена, купили зерно для лошадей.  Павел Трофимович помогал, как мог, но его просили отдыхать или добывать у знакомых мужиков  все необходимое: инструмент, гвозди и прочее. Возвращаясь однажды с базара, где  искал шпагат, он  встретил Егора Хижняка, который передал ему просьбу Бориса Мокеевича о том, чтобы  Иван с баянистом пришли к нему сегодня после обеда. Когда он прибыл домой, время было близким к обеду. Друзья уже  закончили обвязку камыша на крыше пристройки к сараю, и Иван крикнул, увидев  отца: «Павел Трофимович! Принимай работу!»
- Хорошо, приму. Но строго, глядите, буду смотреть!  А сейчас слезайте с крыши, мойте руки и пошли обедать.  Мать с Анной заждались, видать.
      После обеда Павел с Иваном пошли к Думенко. Выйдя на его улицу, увидели и других мужчин, идущих к  дому  Бориса.
 -   Иван,  –  сказал  задумчиво    Павел. --   А нас ждет какая-то новость.
   - Откуда ты знаешь?
-   Мы не одни к нему идем, посмотри.
Во дворе Думенко толпился народ. Увидев это, Иван согласился с Павлом:
- Да.  Похоже, ты прав
- Заходите! - крикнул кто-то.
Вошли. Борис Мокеевич предложил садиться  кто где, можно на пол. Когда все уселись, стихли, Думенко сказал:
-  Друзья мои, свершилось. Свершилось то, чего  ожидал угнетенный народ России. 24-25 октября  1917 года в столице нашей Родины, в Петрограде, произошло Октябрьское вооруженное восстание рабочего класса в союзе с крестьянством под руководством Российской Социал-Демократической рабочей партии большевиков,  возглавляемой В. И. Лениным.
     Вот у меня напечатанное в газете воззвание «К гражданам России!», написанное      В. И. Лениным, в котором сообщается о взятии власти в России Военно-Революционным Комитетом Петроградского Совета.  В 2 часа 10 минут ночи 26 октября штурмом взят Зимний дворец и арестовано Временное правительство.
    В тот же день второй Всероссийский съезд Советов по докладу Ленина принял Декрет о мире и Декрет о земле. Съезд  избрал Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ВЦИК) и создал первое Советское правительство во главе  с В. И. Лениным.
     В Декрете о земле говорится, что она является государственной собственностью, передается на вечное пользование крестьянству.
    Это главное, что я хотел вам сообщить. Поздравляю всех вас с этим историческим событием, совершившимся впервые в мире и именно в нашей стране – в России. Восторжествовала справедливость, о которой всё человечество на Земле мечтало многие столетия. Мечта о  социальной  справедливости.  Однако, забегая вперед, напоминаю: до  социальной справедливости для всех и каждого  еще очень далеко. Кровопийцы, пившие кровь   трудового народа веками, этой революцией не уничтожены, они живут среди нас.  Обдумывают, совещаются, как удержать все то, что они не своим трудом приобрели и пользуются, пока мы не отобрали у них. Будут драться с нами не на жизнь, а на смерть. Они сейчас готовы к битве. Готовиться надо к битве и нам. Для начала я предлагаю  тем, кто хочет вступить в мой отряд для защиты идей революции, записаться у Багрянцева Павла Зиновеевича.
-  Павел! – обратился он  к Павлу,- перед уходом я хочу с вами поговорить. У моих ворот вкопано бревно, на нем висит кусок рельса. Это наша сигнализация. Услышав удары в  него, все должны бежать на базарную площадь.  И еще. У кого есть оружие: пика кавалерийская, клинок, сабля, карабин, винтовка, револьвер, ружье с боеприпасами не менее десяти патронов, а также строевая кавалерийская лошадь и седло,  все это надо указать при записи в мой отряд. Если у кого есть вопросы, не касающиеся коллектива, прошу подойти ко мне.  Напоминаю, слушайте:  звон рельса – сигнал сбора на базарной площади. Сейчас вы свободны.
   Когда все разошлись, остались лишь Иван и Павел, Борис Мокеевич дал Павлу амбарную книгу и карандаш.
- Это для записи в отряд желающих,- сказал он. - Давайте подумаем, что писать.  Садись, пиши. Фамилия, имя, отчество. Год и месяц рождения. Семейное положение. Наличие оружия (какое). Наличие лошади и седла. Домашний адрес.  Кажется, все.
- А когда записался в отряд? - предложил Иван.
- Да, можно  и это.
- А профессию, образование? - спросил Павел.
- Да, пиши: дата вступления в партизанский отряд, профессия, образование, партийность. Кажется, все?
-  Да,-  согласились все трое.
-  Вот эти вопросы и будем задавать при  записи, а если понадобится знать о бойце еще что, потом допишем,-  заключил Борис Мокеевич.
    Два дня Павел, живя у Ивана Хохули, записывал желающих вступить в отряд.   Рано утром Думенко пришел к Хохулиному двору, вызвал Павла, сказал, что неудобно так.     « Люди приходят и приезжают с окрестных сел и хуторов. Ищут меня, находят, а потом тебя. Так не пойдёт. Бери свои вещи, будешь жить у меня».
- Да тут и конь мой, и корма…. мы с Иваном в складчину закупили.
    Вышел Иван.
- Ты его коня посмотришь, Хохуля? - обратился Борис Мокеевич к Ивану.
-  А что? Посмотрю,  конечно
- Да ему надо пожить у меня. Людей не хочется гонять. Приезжают ведь  с других сел.
-  Хорошо, за коня не беспокойся, Павло, я присмотрю, как за своим.
   Три дня жил Павел у Бориса Мокеевича. Дня два люди были. Несколько человек он записал, а потом бездельничал. При нём приезжал к Борису Мокеевичу калмык, которого Павел видел впервые. Это тот, которого Борис Мокеевич называл Иванычем. Они уединялись вдвоем и подолгу говорили. Однажды позвали Павла, и Борис Макеевич попросил при Иваныче еще раз  передать разговор с управляющим в хуторе Лиманном.
   Павел подробно повторил рассказ о беседе с управляющим, основное  внимание уделив проблеме  острой  необходимости объездить 150 муштаков и  тому, что  князь  поехал   с покупателями в Платовскую станицу, где большие табуны лошадей. Покупатели и там хотят взять под седло молодняк
    Его собеседники молчали.  Это молчание было напряженным и  видно было, как мучительно размышляют они о чем-то.  Потом  Борис Мокеевич  тихо  спросил у калмыка, поехали ли калмыки в Лиманный объезжать молодняк? Иваныч сказал, что он не знает. Обещал узнать.
- Иваныч, у меня возникла идея, не знаю, осуществима ли она, одобришь ли ты ее.
-  Какая?  Говори.
- А что если ты…  пошлешь своих людей наняться объезжать лошадей  не  только  на хутор Лиманный,  но  и в станицу Платовскую?  И  ночью табуны  угнать!  Только не представляю, куда их спрятать… ,  -  Борис Мокеевич замолчал,   пристально глядя на  своего товарища.
   Пока они говорили, Павел стоял, не решаясь  ни уйти, ни  остаться. Думал, вот закончит Борис Мокеевич говорить, спрошу и выйду.
   Ока Иванович Городовиков, а это был именно  он, молча выслушал Бориса Мокеевича, покрутил правой рукой ус, ухмыльнулся, спросил: «А чего мы все  стоим?». Сел на табуретку, обращаясь к Павлу, сказал: «Мы стояли, потому, что говорили. Ты не говорил. Почему не сел? В ногах правды нет. Если наш разговор для твоих ушей, садись».
- Этому человеку я доверяю, --  сказал Думенко.
-    Ты сказал, не знаешь, куда спрятать угнанный табун, а знаешь, как угнать, а я не знаю, как угнать, но знаю, как и где спрятать. Зачем тебе табун? -  просил Ока  у Бориса.
- Думаю, в скором времени нам не один табун понадобится.
-  Зачем так  много?
- Много, Иваныч, надо потому, что далеко  не все из тех, кто хочет защитить новую власть  ипридут к нам или создадут свои отряды, имеют строевых лошадей. А мы им поможем.
-Что-то я не пойму тебя, Борис. Сам же мне читал, что большевики взяли власть, создали наше рабоче-крестьянское правительство во главе с Лениным. Что нам еще нужно? С кем воевать?
-  Иваныч, а те богачи -  угнетатели, кому вольготно жилось при царском самодержавии, где сейчас и чем заняты? Они среди нас, их не уничтожили большевики, а только от власти отстранили. Ты, Иваныч, думаешь, они подчинятся большевикам, Ленину, отдадут свои земли, заводы, фабрики, дворцы, все своё богатство, нажитое нашим  трудом? Не будут за власть бороться? Они сейчас готовятся к реваншу. Спят и видят себя победителями, свергнувшими новую  власть.  И свергнут, если мы здесь, в глубине России, по всей стране не поможем, не защитим  советскую власть. В столице при поддержке рабочих  большевикам  взять власть было легче, чем удержать ее теперь. Ты знаешь, Иваныч, кто у князя Верхоломова закупает строевых лошадей и требует в кратчайший срок объездить их обязательно под седло, не жалея денег? Причем, в зиму, что выгодно коневладельцу.  А не торгуется, платит те же деньги, что и по весне, атаман Войска Донского Каледин. А зачем ему столько сейчас строевых лошадей? К тому же  он берет таких же строевых лошадей и в станице Платовской. Думаю, Каледин собирается утроить Донское войско, призвав резервистов, и направить его на борьбу с Советами. Здесь   мы что-то   видим, знаем или  предполагаем. А что делается во всей России? В газетах пишут, буржуазия усиленно и повсеместно готовится к контрреволюции, не жалея средств. Из бывшей царской армии вызвались генералы и адмиралы, готовые возглавить формирующиеся полки, дивизии и армии. Такие, как Деникин, Колчак, Врангель, Юденич, Шкуро, Краснов, Дутов и многие другие.
-   Ты, Борис, думаешь, война еще не кончилась…
-  Думаю, Иваныч, она еще и не начиналась внутри страны. Не та, с немцами, а наша, внутренняя. Между нами, рабочими в союзе с крестьянством, под руководством партии большевиков,  и капиталистами да богачами всех мастей, на стороне которых будут офицеры той, царской, армии и богатое казачество.
- Да, сила большая…   и  не в нашу пользу,- сказал  Городовиков.
- Кроме них, Иваныч, капиталисты соседних государств, да и всего мира, боясь, чтобы революционный пожар российского народа не перенесся на их страны, готовятся и уже помогают нашей буржуазии всем, чем только могут: оружием, обмундированием, продовольствием, военной техникой. И, как говорит В. И. Ленин, помогут и своими армиями, высадив десанты. Как пишут газеты, Ленин призывает создавать повсеместно боевые дружины, отряды, приобретая оружие борьбы. Сливаясь, несколько отрядов будут образовывать более крупные подразделения и соединения. По мере возможности, новая власть будем эти формирования вооружать, снабжать боеприпасами, продовольствием и обмундированием. В И. Ленин говорит, что если мы не создадим свою армию в кратчайший срок,  контрреволюция вместе с Антантой  нас свергнет, уничтожит.
- Борис, ты хорошо  и умно  все разъяснил. Теперь я понимаю, зачем тебе так много лошадей, - сказал Ока.- Давай, говори, что надо делать.
-   Во-первых, скажи, сколько ты сейчас сможешь посадить в седло вооруженных всадников?
- Много могу, человек пятьдесят. С оружием двенадцать человек. Несколько с пиками, саблями, остальные с арканами.
- Зачем с арканами?
-Как зачем? Оружие добывать. Тот, у кого оружие, не может стрелять во всех сразу. Пока он выстрелит в одного, другие накинут на него аркан, стянут с лошади, заберут оружие, всё, что надо, ну  и лошадь.
-А ты пробовал уже так добывать оружие?
-Да  эти двенадцать винтовок так  и добыли.
- Молодцы… так, наверно, и действуйте. Нам много надо винтовок, карабинов, сабель, пик, клинков. Вам необходимо  на железнодорожных станциях охотиться на полицейских, жандармов, солдат, сопровождающих грузы и  вооруженных людей, передвигающихся по железной дороге.  И обезоруживать их. По возможности, не причиняя их здоровью вреда. Просто обезоруживать.
-  Хорошо, Борис Макеевич, я так и научу своих ребят.
- Теперь в отношении табунов. Если ты знаешь, куда спрятать можно лошадей, то придумай,  и как их угнать.
-  Борис Мокеевич!- перебил его Городовиков, - калмык не цыган, никогда чужого не брал и не возьмет.
- Ока Иванович! -  теперь Думенко  прервал обиженную речь товарища.- Это не воровство.  Это как борьба: кто кого победит, перехитрит.  Воруют в корыстных целях, для себя.  А мы, угоняя лошадей, не даем возможности атаманам посадить на этих лошадей вооруженных всадников и послать их воевать против советской власти. Потом на этих лошадей мы посадим своих,  уже вооруженных, людей и поведем  защищать  свою власть.  Понимаешь?
-  Да. Правильно ты говоришь, Борис. Понимаю.  Что надо делать?
-  Я не могу предвидеть всего. Давай посоветуемся. Если я ошибусь, ты потом будешь меня винить.
- Ты не ошибешься…   ты грамотный.  И  умный. Говори! Если плохо говорить будешь, я тебе скажу. Говори!
--Хорошо. Надо послать в Лиманный хутор твоих людей  -  наниматься объезжать лошадей под седло, им очень нужны сейчас такие  люди. Послать столько, сколько надо для угона определенного  количества лошадей, назначить старшего, которому бы все подчинялись. Осмотреться там,  добиться доверия   управляющего и его людей  добросовестным отношением  к работе. Когда всё будет готово к угону, сообщить мне.  Я подготовлю здешних ребят.  Они   встретят  вас на переправе через реку и будут сопровождать  табун до  того места, где твои люди уйдут  с лошадьми к назначенному   укрытию.  Мои же возвратятся  назад другой дорогой - сделают обманный маневр для поисковиков табуна.
- Ты  опять хорошо придумал!  Почему ты не генерал  до сих пор, не понимаю.  Да, я  буду советовать  всё  делать только  так, как ты сказал. Надо позвать тех, кого мы назначим старшими со стороны калмыков  и со стороны  парней со слободы, при них все обговорить.
-  Согласен,- сказал Борис Мокеевич, - зови, а от  слободы  поедет вот он, Павел.
Лады, -  встал  Иваныч,- я приеду с хорошим парнем. -  А что ты, Борис, говорил о Платовской?
- То, что  атаман и в Платовской покупает лошадей. И там  молодняк   объезжать  надо. Я хочу, чтобы ты, Ока, поехал туда, разобрался там и угнал и тех лошадей.
-  Сколько?
- Не скажу, сколько. Сколько сможешь угнать и спрятать, чем больше, тем лучше.
-  Хорошо.  Постараюсь.
- И еще. Продолжай охотиться за вооруженными людьми, добывай оружие, любое, только осторожно.  Но  очень прошу,  не допускай всё-таки случаев убийства или увечий владельцев оружия!  Это пока не война, а владелец оружия нам  не враг. Может, тоже пока…
                *****
  В декабре в хуторе Лиманном ночью угнали табун лошадей – молодняк трех-четырех лет. Князь Верхоломов послал гонцов в Новочеркасск к атаману Войска Донского с вестью об угоне купленных им лошадей, половина из которых уже объезжены под седло. Просил организовать их поиск казаками.
   Через неделю два табуна таких же лошадей угнали в станице Платовской. Выехавших на  их поиск вооруженных людей разоружили калмыцкие отряды.
   По словам Городовикова,  при общении с калмыками, работающими табунщиками у коневладельцев в станице Платовской ,  он узнал о существовании там  какого-то отряда. Некоторые  из них работают у коневладельцев, в том числе и табунщиками. За кого они, он  не знал.
- Это плохо, Иваныч, -  обеспокоенно  проговорил Думенко. - Надо узнать, за кого, сколько их, кто ими руководит. Они не свирепствовали после угона лошадей?
-  Они – нет. Те, что работают там, выезжали с хозяевами искать табуны и рассказали моим ребятам, как их разоружили калмыки. Подозревают у калмыков сообщников, но прямо не говорят, знают, что все калмыки, работающие там, в эту ночь не отлучались.
- Иваныч, в хутор Лиманный из Новочеркасска приехали двадцать человек казаков и два офицера для поиска лошадей.  Ты уверен в надежности  укрытия?
-  Эх, Борис, сам я их не прятал...  Но  доверил людям опытным, надежным. Думаю, спрятали надежно, далеко, верно.  Только это же  не одна лошадь… и даже  не десять.  И  не в горах  мы, а в степи. Коней надо пасти, поить и охранять. Если долго укрывать лошадей, а искать будут опытные люди, то найдут. Я и мои люди быстро нашли бы, а как будут искать казаки, не знаю.
-  Ока Иванович, а  не разоружить ли нам казаков?
- Как скажешь, можем и разоружить, только казаки стрелять будут, а ты сказал, нельзя убивать. Если казаки начнут стрелять, убить могут или покалечить, тогда и мои люди убивать их будут.
- Значит,  надо узнать, как вооружены казаки.
- Узнаем, Борис.
      Декабрьские дни короткие. Пока Борис Мокеевич беседовал с Городовиковым, в землянке с  ее маленькими окошками стало темновато.  Когда  вышли во двор, оба удивились, как быстро прошел день.
-  А я хотел еще встретиться кое с кем, - сказал Борис Мокеевич, -  но не хочется в темноте бродить.
-  А зачем ты  тогда  рельсу-то  подвесил? – Иваныч  удивленно посмотрел на Бориса.- Договорись вот  со всеми, кому сколько ударов в рельс,  и будешь так их вызывать к себе.
- Да ты   горазд на выдумку, брат!  Так и сделаю.  А ты  сейчас куда?
- Я в Лиманный, ты ж мне задание дал.
-Так темно уже!  Завтра поедешь.
-Мне не темно  -  калмыки ночью видят, разве ты не знал?- лукаво  блеснул глазами Ока.-  И ещё они так говорят:  то, что можно сделать сегодня, не оставляй на завтра, завтра другие дела будут.
          И, ударив по голенищу  сапога сложенной плеткой, с места в карьер   помчал по улице…
   « Ну,  джигит хитроглазый, - улыбка тронула лицо Бориса. -  И ведь правильно подсказал! Действительно  -  условиться с нужными ребятами о количестве  ударов для каждого и так  вызвать их», - подумал Борис Мокеевич и пошел к Тихону Плетневу, жившему  ближе всех.
    Тихон управлялся во дворе, поил и кормил живность на ночь.  Увидев вошедшего, пошел  навстречу  и  пригласил гостя в дом.  Тот отказался.
- Извини, надо поговорить один на один.   Давай присядем, где нас не будет слышно.   –   Понял.  Пошли в конюшню, там тепло, перекурим и поговорим.
    Забыв свой кисет дома, Борис закрутил себе папиросу из Тихоновского .  Прикурили. Затянувшись,  Думенко  закашлялся.
- Ну, и крепкий же ты куришь табак, Тихон!   У меня слабее. Я чего к тебе пришел. На Лиманный приехали казаки. Не сомневаюсь, будут искать лошадей. Надо собраться и обсудить наши действия. Обойди всех, пусть придут ко мне сейчас Багрянцев, Хохуля, Хижняк, Булько, Мухин.  И  сам подойди. Я буду вас ждать.
   Когда все собрались, Думенко посмотрел на Павла: «Павел, ты тетрадь захватил с собой? Дай ее мне». Раскрыв, спросил, все ли записаны. Услышав утвердительный ответ, разочарованно констатировал:  « Маловато. Сейчас я объявлю вам ваших подчиненных, запоминайте».
   Он начал читать.
- Плетнев! Запоминай, это твои,  - и назвал двенадцать фамилий
    Так  по очереди он назвал   по двенадцать фамилий всем пятерым, а шестому, Василию Мухину, сказал:
- У тебя Лука Бондаренко и Кожушко Андрей маленького роста, поэтому у тебя будет четырнадцать человек. Багрянцев будет еще и  моим ординарцем,  помощником. Его приказания, как и мои – закон. Многие из вас служили и знают: без дисциплины армии не будет. Все должны делать то, что сказал командир. Старший командир может отменить приказание младшего, а младший старшего – нет. Этому, думаю, вы научите тех, кто не служил.  У многих лошади не строевые, знаю. Но  скоро  Городовиков  пригонит  лошадей и поменяет всех нестроевых. Мало у нас оружия. Я получил уведомление из Ростова. Приглашают зарегистрироваться, после чего обещают взять на довольствие по вооружению, обмундированию, продовольствию, по зерну для лошадей. Сейчас в хутор Лиманный приехали казаки для поиска угнанных табунов. Как мне известно, двадцать два человека с офицерами. Наверняка, они вооружены не только саблями и клинками, есть у них и стрелковое. Вопрос в том, как их разоружить без жертв, без крови. Давайте выйдем перекурим, а потом подумаем  все вместе, -  предложил Борис Мокеевич.
    Только вышли первые курцы, им навстречу Городовиков. Поздоровался,  спросил, где  Борис.   Тот   затянулся пару раз, бросил, затоптал окурок, подошел к Иванычу и,  взяв его под руку,   повел в хату, с нетерпением спрашивая: «Ну что, как там? Рассказывай!».
-  Борис, ты сначала чаем напои, а потом ответ держать вели.
-   Будет тебе чай, Иваныч, не тяни, говори.
-   Приехали они часов в одиннадцать утра. Офицеры встретились с князем. Говорили недолго, около часа, и поехали на бугор, на север. Вернулись часа в три-четыре, уже стало темнеть. Ночевать поехали в имение к  князю, здесь, сказал управляющий, негде. Мои люди все видели и слышали. Все казаки с саблями и карабинами, офицеры с наганами.  Когда они вернулись, офицеры спешились, подошли к князю, он ждал их в конюшне. Мой человек давал лошадям овес. Подошел поближе, весь разговор слышал. Князь и управляющий советовали не ездить всем вместе.  Мол, так вы никогда лошадей не найдете. Предлагают  разбиться на группы по два-три человека.  Так они охватят  позволит  большую территорию. Князь сказал, что и он завтра пошлет своих людей на поиски табунов.
….  До полуночи мартыновцы спорили, как лучше разоружить казаков. Договорились, что если казаки будут по два-три человека разъезжать, то они - по пять-шесть человек, причем в каждой группе обязательно один-два калмыка с арканом. Разошлись поздно. В семь утра по сигналу весь отряд собрался на базарной   площади,   где Думенко  рассказал о предстоящей задаче.  Разбились по пять-шесть человек   и разъехались по заданным маршрутам.
     К исходу дня без единого выстрела отряд пополнился двадцатью  карабинами, двумя наганами, двадцатью лошадьми с седлами да еще двадцатью саблями. Такое вооружение рискованно и слишком медленно. Борис Макеевич, не прекращая, писал во все инстанции молодой республики, где и как можно вооружить отряд, созданный им для защиты советской власти. 
    С   неожиданно быстро полученным из столицы  ответом на свое  письмо    Думенко   собрался  вместе с    Окой Городовиковым   в  Ростов. За старшего он  оставил С. М. Буденного, командира отряда революционеров Платовской станицы. Приказ был такой:  на случай свирепствования казаков в поиске пропавших лошадей объединиться и постоять за себя. В калмыцких селах главные  -   братья Бурндуковы, Дарджа и Бадмин. В Большой Мартыновке  -- Багрянцев Павел Зиновеевич.
 - Если будут мужчины, возрастом до сорока лет, желающие вступить в наши отряды,- сказал Думенко Буденному,  - направляй их к Багрянцеву.
    Павел продолжал жить у Хохули. С  отъездом Бориса Мокеевича скучновато стало. Борис ведь часто их собирал, информировал  о событиях в стране, они строили планы, советовались о будущих действиях. Теперь же от однообразия будней   всё чаще стали лезть в голову  Павла  мысли о доме, о детках… Особенно по своим  маленьким он скучал  да  по племяннице Гале, младшенькой доченьке Мартына.
...В один из декабрьских дней 1917 года Думенко Б. М. и Городовиков О. И. на четырех бричках, запряженных хорошими лошадьми, в сопровождении десяти вооруженных, уехали в Ростов. Остановились в Батайске у родного дяди Думенко, материного брата, Гордеева Андрея Спиридоновича, работавшего на железнодорожной станции осмотрщиком вагонов.  Переговорили  с  ним  о цели  приезда, и тот  посоветовал сначала поехать  в Ростов одному, узнать  всё, а потом уже ехать всем. Дядя свел племянника с одним из членов их железнодорожной партячейки. В одноэтажном доме с деревянным крыльцом и длинным коридором толпилось два-три десятка мужчин разных возрастов, почти все курили и громко о чем-то говорили.
- -Чего они кричат? - спросил Борис Мокеевич у приведшего их сюда мужчины.
- Вчера прочли в газетах о разгроме Керенско-Красновского мятежа в столице и Дутовского мятежа богатого казачества на Урале. И о  Каледине. Поднимает голову богатое казачество у нас на Дону. Эти люди приходят с просьбой отправить их на борьбу с контрреволюцией, - ответил им партиец.
- Мне бы их…. -  сказал Думенко.
- Кого?
- Да людей этих,-  повторил задумчиво Думенко.
-  Так у тебя  ж  нет оружия!
-  Нет. Но есть лошади, и немало. А если смелых людей посадить на лошадей, дать им палки и арканы, они скоро сами себя вооружат.
    Партиец пристально посмотрел на Думенко и стоящего рядом с ним калмыка.
-  Да вы, ребята, видать, не из тех, за кого себя выдаете…. Пошли, - сказал он, положив руки им на плечи.  В коридоре у каждой двери толпилось много людей.  Партиец упорно проталкивался, шел дальше, Борис с Иванычем, не отставая, за ним. У нужной двери он остановился, повернул голову, ища поверх голов  своих спутников. Увидев их рядом, удивился и подумал «  Упёртые ребята!». У  этой двери никого не было. Партиец постучал, открыв дверь, спросил разрешения  войти.  Пропустил спутников вперед, зашел сам, прикрыв дверь. Обращаясь к сидящему за столом человеку, партиец сказал, что привел к нему интересных, по его мнению, людей, просил поговорить с ними. Хозяин кабинета встал, вышел из-за стола, поздоровался со всеми за руку, пригласил  сесть, сел сам напротив.
-  Слушаю вас, товарищи.
  Думенко встал и представился.
- Борис Мокеевич,  -  его прервал хозяин кабинета,- да вы сидя можете говорить, садитесь, побеседуем сидя.
- Это мой заместитель и друг Ока Иванович Городовиков, представитель наших братьев- калмыков, -  поблагодарив, продолжил Думенко. -  Мы  создали отряды для борьбы с контрреволюцией  и готовы объединиться в более крупное соединение  -   в один отряд под общим командованием.  Подскажите, что нам надо сделать, чтобы нас зарегистрировали и поставили на все виды довольствия. Для нас на данный момент необходимо кавалерийское вооружение, боеприпасы и сёдла. Через неделю мы посадим в них более шестисот человек. Лошади у нас есть.  Мы можем стать кавалерийской силой в подавлении мятежа богатого казачества на Дону.
   Выслушав Думенко, хозяин кабинета встал, подошел к нему. Тот тоже поднялся, а с ним  и Городовиков. Хозяин  крепко пожал им руки, пристально глядя  в глаза, сказал:
- Спасибо. Это, товарищи, радостная весть для всех революционных масс Донского края. Вы чем приехали и где остановились?
    Думенко ответил. Их проводник добавил:
- Он племянник одного нашего работника. Но боюсь, у  него  двенадцать человек, да еще и с лошадьми, не разместить. Я сейчас распоряжусь. Балаев,  ко мне!
     Он приказал   перевести  гостей в военный городок. В городке разместят и людей, и лошадей, накормят и напоят.
                ****
     Через пару часов тачанка, запряженная двумя рослыми гнедыми кобылами, подкатила в Ростове по выложенной брусчаткой  улице Садовой  к дому номер тридцать шесть. Извозчик остановил лошадей
  - Приехали,- бодро сказал батайский начальник.-  Здесь располагается Реввоенсовет.
    Обращаясь к Думенко, он  посоветовал им  перекурить здесь, а сам зашел в здание.
    Выйдя из тачанки, Борис Мокеевич с  Окой  закурили цигарки и,  прогуливаясь по тротуару,  рассматривали  дома на противоположной стороне. Еще не докурили, как увидели вышедшего из здания их знакомого с двумя прилично одетыми мужчинами. Как по команде  выбросив в  урну окурки, друзья подошли,  одновременно поздоровались со всеми. Подняв головы вверх, поскольку хозяева  стояли на площадке ступенек, а гости  на тротуаре, увидели два  недружелюбных лица и немного растерянного  батайчанина.
-  Кто вы такие?  - высокомерно и   брюзгливо спросил один из  местных.
-  Вы всех гостей так встречаете? - вопросом на вопрос рубанул Думенко.
 - Вы не грубите, -  сказал тот.
- А вы не хамите,  - отрезал  Думенко. – Кто мы, вам, надеюсь, сообщил приведший нас  товарищ. Если он не ростовчанин, то это не значит, что он глупее вас.  Разобрался, наверное,  кто мы, коли повёл сюда. А вот кто вас уполномочил не доверять большевику из  батайских коммунистов, избравших его своим руководителем, надо разобраться. И разберёмся.
     Думенко еще хотел что-то сказать, но его перебил второй.
 -Товарищ, -  примиряюще  начал он, - да вы не сердитесь!  Зачем нам ссориться, вы просто не так поняли моего товарища. Друзей и недругов мы различать умеем.
    На лице батайчанина   теперь  царило  откровенно веселое  удовольствие от остроты ответа и   смелости   его  «подопечных».  Чиновники  же  были порядком  огорошены и подавлены напором и  силой  коренастого, широкоскулого и крепко стоящего на ногах человека.  Чиновник спросил любезно: «У вас есть документы?»
- Документы есть у всех,-  усмехнулся   Думенко.- Вон сорока и та, в отличие от вороны, с белым пятном на крыле летает -  это ее удостоверение личности. Вы документы мои хотите проверить? Почему здесь, на улице? Опять недоверие к батайскому коммунисту?  Не врагов ли привез к вам?  Ох,  чинуши, ну  делопуты….
     Обращаясь к батайскому большевику, Думенко сказал серьёзно: «Товарищ,  вы знаете, где находится Северо-Кавказский крайком партии? Ведите нас туда.  А  то  боюсь,  еще не создав кавалерийского корпуса,  начну без шашки рубить…  разных господ».
-  Крайком ВКП (б) здесь близко, - ответил тот.- Пойдемте.
  Услышав о крайкоме ВКП (б), оба чиновника не на шутку испугались. Хватая  Думенко и его друзей   за руки,   усиленно  уговаривали  «не ходить в крайком».
-  Мы все ваши вопросы решим, простите  за  осторожность, за излишнюю бдительность, -  упрашивали они рассерженного  Бориса.   -  Ведь наша недоверчивость объяснима, вы же знаете, товарищи, сейчас время такое,  вы  же понимаете, надо  быть особо внимательными и бдительными!
    Думенко был вспыльчивым и  нетерпимым, а зачастую и жестоким к хамам и наглецам.  Он не терпел насилия и  несправедливости.  Но он пасовал  и терялся   перед рабски  унижающимися.   Поэтому   поморщился в ответ на поток оправданий,    мрачно   буркнул:  « Опять время виновато... у  сволочей всегда так…»  - и добавил, насупившись:
- Хорошо. Пойдем, Иваныч, послушаем, что нам скажут эти….  Ру-ко-во-ди-тели…
    Поднявшись на второй этаж, пройдя по коридору, вошли в светлый и теплый кабинет. Посадив гостей, уселись и  чиновники. Тот, который на улице первым  высокомерно пытал их, первым и заговорил, но уже  доброжелательно и спокойно.
  - Что вас привело к нам?
  Поскольку говоривший чиновник сидел, не вставая   заговорил и Думенко.
-- Мы с товарищем хотим создать кавалерийское соединение для  борьбы с контрреволюцией, Антантой и прочими врагами молодой советской власти. Нас необходимо зарегистрировать, поставить на все виды довольствия, подчинить вышестоящей организации, присвоить номер или название и выдать кавалерийское снаряжение, оружие и боеприпасы.
-  Чтобы зарегистрироваться, надо уже что-то иметь, то есть иметь какое-либо подразделение. Что у вас есть?-  спросил чиновник.
   Думенко  с иронией  посмотрел на него  и с искренним любопытством беззлобно воскликнул: «Ну, вот  как  вы, чиновники да  бюрократы, и из любого положения умеете выкрутиться?!» Потом встал, походил по комнате, снова сел на место.
-  Прости меня, товарищ, - сказал он. – Не обижайтесь  на  горячность. Я понимаю - каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Ехал я сюда не требовать, а просить. Вот и прошу. Помогите нам, беспартийным большевикам, создать кавалерийское соединение на  пятьсот-шестьсот сабель. Пока у нас чуть больше ста сабель. Людей пока столько нет, но они будут.  Можем посадить полтысячи человек. Нам нужны седла, пятьсот-шестьсот штук, карабины, триста-четыреста штук, пулеметы на тачанки, боеприпасы…. Чем скорее мы получим то, что я прошу, тем скорее пойдем в гости к Каледину в Новочеркасск.
   Чиновник сходил в соседнюю комнату, принес  амбарную книгу. Сев на свое место,  полистал ее, выписывая себе на листок какие-то цифры. Отнес книгу, вернулся на место.
-  Как вас зовут?-  обратился он к Думенко.
-   Борис. А  отец был Мокеем Думенко. А вот он  - Ока, сын Ивана Городовикова.
   - Борис Мокеевич! -  обратился к Думенко чиновник. – Вот  что имеется сейчас на складах:
Недоуздок с поводом
Недоуздок без повода
Хомуты со сбруей
Хомуты без сбруи
Вожжи парные
Вожжи одиночные
Тачанки кавалерийские
Гранаты
Ленты пулеметные
Уздечки гужевые
Уздечки верховые
Переметные сумки
Торбы для овса
Седла кавалерийские
Карабины кавалерийские
Сабли  кавалерийские
Клинки  кавалерийские
Пики кавалерийские
Пулеметы станковые
Уздечки гужевы
Патроны винтовочные
 Брички
     Думенко  решительно заявил:
-   Всё, что вы перечислили, нам необходимо. Я называл и количество лошадей, на которые мы  собираемся посадить людей. Сможете удовлетворить наши запросы?
--  Товарищ Думенко, - вступил  в разговор  молчаливый чиновник,- а где вы взяли столько лошадей?
-    Мои товарищи и я   ждали этого вопроса. 
  Думенко помолчал, раздумывая, но потом  начал подробно рассказывать «лошадиную историю»,  как успели окрестить действия своего командира подчиненные, которые что-что, а уж за словом в карман никогда не лезли.
 -  В юго-восточных районах нашей губернии, от прикаспийской низменности до реки Дон, в калмыцких степях круглогодично пасутся табуны лошадей. Пастухами-табунщиками коневладельцы нанимают калмыков. Это честные и трудолюбивые люди, они отлично ориентируются в степи. Знают, где можно укрыть скот от непогоды или хищников. Знают, где можно укрыть и угнанные табуны. Казаки Каледина приехали к нашим коневладельцам, чтобы купить трех-четырехлетних лошадей. Им показали молодняк. Понравилось. Ударили по рукам, уплатили деньги, выпили магарыч за удачную сделку и собрались уже гнать покупку в столицу казачества, да один казак все испортил. В табуне ему приглянулся один маштачок гнедой масти. Он решил поменять его на своего коня, тоже гнедой масти. Попросил табунщиков, ему поймали красавца. Надели шлею, узду с его коня.  Помогли снять седло и положить на маштака.  Тот, расширив ноздри, сопел, перебирал ногами…   Начал вырывать голову из руки крепкого парня, державшего под уздцы. Когда казак начал подтягивать подпруги седла, конь взбесился. Он бил задними и передними ногами, ржал, пытался укусить, становился на дыбы, падал на землю. Казак был не робкого десятка  - прыгнул в седло, натянул поводья.  Но конь встал на дыбы, а потом упал на спину, придавив собой всадника.
    Есаул,  старший из приезжих покупателей,  возмутился было: « Так они что, необъезженные у вас?!».
  - А кто продает объезженный молодняк? -  иронично усмехнулся  князь.
    Есаул послал гонцов в Новочеркасск.  Приехавшие от атамана войска Донского Каледина  заключили договор с коневладельцем на объезд под седло молодняка за отдельную плату. Но для объезда нужно время и люди!  Коневладельцы начали нанимать людей. Этими людьми оказались мы. И наши люди, объезжая молодняк, угнали  коней  и  объезжают их теперь в местах, недоступных постороннему глазу.
  Думенко  замолчал.  Некоторое время стояла тишина
- Значит, у вас лошади есть? Сколько? Вы  знаете точно?-  прервал молчание чиновник.
- Точно  -  не знаю,- коротко бросил Думенко.
- И сколько людей точно, вы тоже  не знаете?
- Не знаю, -   немного смутившись, Думенко  нагнул  к коленям голову.
- Борис Мокеевич! – громко, но спокойно  сказал чиновник.- И я ничего не знаю. Если мы будем так работать, мы ничего не сформируем. Вы говорите, дай мне то, не знаю что и столько, не знаю сколько. А  если я дам, а оно вам не понадобится, назад   же не вернете? А другим позарез надо, и я помочь не смогу - у меня нет. Что-то здесь не так. Давайте вместе подумаем. Ни вы, ни я не формировали еще воинские подразделения и части.
   Думенко   вскипел, ногой резко оттолкнул стул   и, словно на плацу,  строевым зашагал по комнате. Он был зол, а на кого, не знал. Чиновник подошел вплотную к Думенко  и положил ему руку на плечо: «А знаешь что? Давай так:  ты распоряжайся всем, что  есть меня на складах, а я буду просящим. Поменяемся ролями». Думенко, несколько оторопев от неожиданного  предложения,  недоуменно  смотрел на него.
 - Ты отдашь мне все 832 седла, что есть у тебя на складе? -  спросил чиновник.
-  Нет, не дам,-  подумав, решительно заявил Думенко.
-   Ну и почему?
    Думенко начал было объяснять.  Но остановился,  сердито глянул, на всех в комнате,  потом  рассмеялся вдруг и махнул рукой: « Ладно, твоя взяла. Хитер же  ты, брат!   Но и вправду  -  тяжела ты, шапка Мономаха…»
-  Ты, Борис Мокеевич, солдат, но и  я по ранению  совсем  недавно сменил гимнастерку на косоворотку,- вздохнув, невесело  проговорил  чиновник.-  Как солдаты, мы понимаем, что  нам  нужно, а как  это  сделать - не знаем.
-  Вот если бы у меня под боком были люди, лошади, -  опять разозлился   Думенко,- я бы   без особого труда сформировал  подразделения, а из них части и соединения!
- Так давайте с этого и начнем, -  заговорил  молчавший до этого батайский большевик.- Мне кажется, необходимо прежде всего найти помещения и площадки для размещения и стоянки лошадей  и пригнать всех лошадей сюда. Сюда должны прибыть и люди, которые теперь  составляют образованное  после слияния  двух отрядов подразделение.
    Кабинет, в котором было пять человек и велась трудная для обеих сторон унылая  беседа, вдруг словно ожил. Все заговорили, внося собственные предложения. Закончилась полемика тем, что все пришли к единогласному решению: формировать кавалерийские соединения в окрестностях Батайска  и  в прилегающими к нему поселениях  иногородних  и «хохлов». Итак, первый кавалерийский  полк  численностью  678 человек был составлен  из 157 человек иногородцев, 116 человек  калмыков, 104 человек кавказцев, 106 человек терских казаков, 84 человека кубанских казаков, 91 человека донских казаков  и 20 человек  иных  национальностей.  Командир полка – Думенко Борис Мокеевич. Первый заместитель - Ока Иванович Городовиков. Второй  зам. командира полка  -  Семен Михайлович Буденный.
-  Возвращаясь к прошлому, напомню: от нас из хутора Лиманного купцы Каледина поехали в станицу Платовскую,- подвел итог  Думенко.- И там лошадей будут покупать. А зачем столько лошадей понадобилось Каледину? Надо быть большим недотепой, чтобы не понять   задуманное  атаманом  Войска Донского… Но он не учел одного - калмыки пасли табуны лошадей и в хуторе Лиманном, и в станице Платовской. В Лиманном лошадей мы с Иванычем угнали и спрятали, а в станице Платовской Иваныч  помог Буденному  сделать то же самое. Семен Михайлович для  борьбы за власть Советов в этой станице собрал отряд из сорока семи человек. Узнав о нас, примкнул к нам.
                ****
… 12 октября 1918 года утром во время завтрака  послышался  звон рельса, их условного сигнала «сбор на базарной площади». Павел с Иваном переглянулись.
-  Кто это звонит…, - вслух подумал Иван.  -   Борис Мокеевич на днях уехал в Ростов…
- Пешком пойдем?- встал Павел, - или на лошадях?
- Пойдем пеши, балуется кто-то.
Придя на площадь, увидели много мужчин, кого на лошади, кого спешенными.
- Кто звонил? - крикнул Хохуля, - и зачем?
- Я звонил,-  к ним подошел  один из  калмыков. - Ты баянист?
- Нет, вот он баянист. А что?
-  Я Бадьма, брат Дарджи. Дарджа маштаков объезжает. За ним поехали, скоро приедет. Был человек с Платовской от Буденного, Буденный поведет всех в Ростов. Дарджа приведет туда калмыков. Это Борис так сказал, велел тебе передать.
- Хорошо.  Поезжай домой, помогай брату. Тихон! - позвал Павел,- строй людей.
   Когда все построились, Павел сказал:
- Борис Мокеевич, уезжая, приказал: «Если я не сам за вами вернусь, значит, все хорошо, и я жду вас здесь уже кавалеристами РККА. Не подведите. При себе иметь оружие, седла и снаряжение. И обязательно  документ, удостоверяющий вашу личность -  у большинства из вас это метрика или заверенная справка из церкви». Да, еще он говорил  о лошадях. У кого нет лошади  или она  нестроевая, добирайтесь в Батайск, там  коней  дадут. Всем всё понятно?
-  А как безлошадным добираться в Батайск? - спросил один из парней.
- Они пойдут пешком. Мы организуем гужевой транспорт, думаю, одной брички хватит. На нее можно положить ручную кладь, оружие, седло, амуницию. Через два часа выходим на станицу Платовскую, сбор здесь. Кто опоздает, догоняйте.
   12  октября 1918 года в 16 часов отряд добровольцев  в  количестве 54 человек, в борьбе за власть Советов  созданный Борисом Мокеевичем  Думенко в слободе Большая Мартыновка  и ставший основным костяком Первой Конной армии РККА, покинул Мартыновку и  двинулся на Ростов.
    В станице Платовской к Мартыновскому отряду присоединились отряд калмыков в количестве 68 человек и Платовских  казаков в количестве 32 человек. Под командованием Семена Михайловича Буденного объединенный отряд  двинулся на Батайск, куда он прибыл 15 октября 1918 года.
    Под руководством Городовикова   батайские формирования в три этапа пригнали 750 строевых объезженных лошадей.  Вместе со всей амуницией и снаряжением давали их безлошадным.
    Для формирования и дислокации соединений кавалерии  власти  Батайска, Азова и Аксая выделили  площадки, которые Думенко и  его заместители укомплектовали штатом сотрудников.
        Сформированные сотни и эскадроны сразу получали лошадей, седла, другую кавалерийскую амуницию, обмундирование, оружие  и  становились на все виды довольствия. Назначались командиры -  сначала  из числа лиц, прошедших военную службу или  бывших офицеров царской армии, пришедших по зову  сердца служить трудовому народу.  В боях и сражениях из далеких от воинской службы людей очень скоро рождались  командиры,  организаторы-самородки, которые  и становились теперь во главе подразделений, частей и соединений.
     Сразу после формирования подразделений  бойцы занимались учебой и  боевой тренировкой с инструкторами и командирами. Были такие, что  даже не сидели раньше на лошади.  Их  надо было научить  не только держаться в седле, но и  стрелять, рубить шашкой, саблей, колоть пикой, уклоняться от тех же приемов противника. Подготовка проходила на удивление быстро и качественно.  Главной  причиной этого был  всеобщий  энтузиазм и вдохновение людей, поверивших в возможность создания по-настоящему справедливого, истинно народного государства.
    К началу ноября были  сформированы две дивизии, во главе которых стояли Городовиков и Буденный. Формирование продолжалось. В конце ноября 1918 года по приказу из столицы  Думенко погрузился  с этими двумя дивизиями   в железнодорожные вагоны и 10 декабря прибыл в Ашхабад.   Наша граница с Ираном, Афганистаном и Пакистаном неоднократно нарушалась  в Туркмении, Узбекистане, Таджикистане и Киргизии. Басмачи этих стран, подстрекаемые англичанами,   бесчинствовали, грабили крестьян, угоняли скот, воруя женщин, убивая мужчин.
За декабрь наши конники, рассредоточившиеся от Каспийского моря до границы с Индией,  много раз  вступали в боевые столкновения с  нарушителями. Проучили  незваных гостей так, что  впоследствии долгие годы погранслужбы   среднеазиатских республик России практически не знали   этой проблемы
      14 февраля 1919 года Думенко со своими конармейцами прибыл к месту дислокации. Первая Конная пополнилась еще одной дивизией. Её бойцы и командиры по-прежнему постоянно и очень активно  занимались боевой и политической подготовкой.   И очень скоро  по приказанию наркомата  конники Думенко отдельными соединениями и всей армией выступили на борьбу с  махновцами на Украине.  Там соединения и части под командованием героя гражданской войны Н Щорса  сражались с «белополяками»: петлюровцами и польскими панами.   Кроме них, одним из главных врагов   молодого советского государства и Красной Армии  было   прекрасно      организованное,  мобильное   и хорошо  обученное в военном отношении богатое казачество. Несмотря на это, красная кавалерия   Первой Конной армии   била и махновцев, и белополяков, и петлюровцев, и  войско Донское не только на Дону, а и  везде, куда генералы и сам Каледин приводили  их  для борьбы с Советской властью.
     Несомненно, что  при формировании армии надежные и преданные люди нужны  не только в бою. Они крайне необходимы и в тылу, куда  возвращается солдат после победы, где он может отдохнуть, залечить свои раны, наточить и перезарядить оружие. Думенко не был  профессиональным  тактиком  и  стратегом. За два года  в Харьковском военном училище  он  успел познать лишь азы военной науки. Сформировав большое кавалерийское соединение, став его командиром, с  первых дней командарм остро чувствовал недостаток своих знаний и в бою, и после него. В бою, правда, было проще: спасали чисто человеческие особенности и свойства его  личности. Недюжинный ум, аналитическое мышление, умение предвидеть, народная смекалка, трудолюбие, невероятная храбрость, бешеный натиск  Думенко  вызывали в подчиненных не только уважение  к командиру, но и  веру  в него и  в солдатскую отвагу.  Ему хотелось подчиняться. В бою он был  богом победы. Кроме того,  на поле сражения, когда ты   знаешь, видишь, чувствуешь врага, задача  у тебя  проста - победить, уничтожить его. А  вот победив, что делать дальше? Куда везти погибших, раненых, как пополнить поредевшие ряды личного и конного  состава, чем  накормить и тех и других, где восполнить боеприпасы, починить снаряжение и оружие, где и как  запастись  продовольствием, фуражом?  И, конечно же,  где и как отдохнуть?
        Следуя всегда и везде за командармом,  Павел Багрянцев, благодаря  крестьянскому происхождению, опыту  ведения  хозяйства   в большой семье  и, прежде всего,  уму и наукам  мудрых  своих  деда  и отца,  иногда  высказывал собственное  видение  хозяйственных  и социальных вопросов. Его    предложения обычно были  актуальны, точны, аргументированы и убедительны.  Естественно,  это нравилось командарму и натолкнуло  на решение сделать из ординарца  своего  заместителя по тылу.  Павел от  его идеи был далеко не в восторге.  Однако  обсуждать приказ  он, будучи хорошим  солдатом, не привык, поэтому вынужден был  выполнять его.  Надо сказать, с  новыми обязанностями  Багрянцев справлялся  умно, чётко, быстро и качественно. То, что это  весьма сложно в условиях становления армии, знали и  командиры, и рядовые конники.  Они  быстро заметили изменения в качестве тыловой стороны   службы и высоко оценили  работу нового зам. по тылу. Уважение  конармейцев к Багрянцеву стало ещё  более высоким.  А с ним выросла и благодарность командарма.  Но  главное -  крепли уверенность   Думенко и Багрянцева  друг  в друге, их надежда на нерушимое плечо рядом и за спиной. Росла их дружба.
     Думенко медленно,  но  упорно и настойчиво,  как   всё в жизни,  осваивал  труднейший процесс  создания и   организации  Армии.  Где сам, где с подсказкой  и советами  друзей-мартыновцев:  командующих  дивизиями Максима Ткачука  и Ивана Хохули; командиров  полков  Луки Бондаренко и Федора Булько,   комдива  Тихона Плетнева;   командиров  корпусов Егора Хижняка и Василия Мухин. Они   одобрили  и  решение командарма  о назначении  Багрянцева  своим заместителем по материально-технической части.     И командиры, и рядовые  хорошо знали  Павла и давно убедились в его  хозяйственной сметке,  в ответственности и добросовестности. И главное, за что все  ценили и любили нового зама  по тылу  у  Думенко – это за его  честность.   Багрянцев  предпринимал   какие-то действия  по-хозяйски  спокойно, уверенно и абсолютно честно.   Возвращаясь «домой» после походов, все, начиная с командарма и заканчивая, кажется, даже лошадьми, были довольны обеспеченным Багрянцевым безукоризненным порядком. Павел  самостоятельно, без замечаний и подсказок, находил недоработки и к следующему возвращению бойцов непременно устранял их.
        А   Павел был до тоски недоволен своим положением  и часто  просил Бориса Мокеевича освободить его от  должности  тыловика. «Драться хочу», - твердил  он мрачно командарму. Думенко отвечал, что ищет подходящего человека, чтобы заменил его на этом посту. «Думаешь, мне легко без тебя  как ординарца?! – восклицал  он  расстроенно. – Буквально все, кого вместо тебя брал, не подходят мне, и всё тут!  Ну,  не выдерживают они  моего характера!   Теряются, понимаешь, салаги, когда кричу…  а я от этого  еще больше свирепею!»  Повздыхав на пару о злосчастной своей  судьбе,   друзья уже с улыбкой расходились каждый к своим обязанностям…
        Так, практически без теории, без общего образования, или только  с начальным, а зачастую и вообще без всякого образования, и учились  военачальники и командиры молодой Красной Армии  друг у друга и у собственного опыта. И научились. Стали  не только хорошими тактиками и  отличными стратегами.  Стали гениальными полководцами.
     Первый кавалерийский полк из революционно настроенных крестьянских масс Азово-Черноморского края и Северного Кавказа, сформированный под Ростовом-на-Дону в начале 1918 года, стал первым революционным конным соединением молодой Советской республики  -  основным  из главных воинских формирований тех  тяжелейших для новой страны  лет.   Лет  контрреволюции, Антанты и гражданской войны.
      Первый Кавалерийский полк быстро перерос в дивизию, потом в Кавалерийский корпус,  а потом в Первую Конную   армию. Партия  и лично В. И. Ленин  по-настоящему  заботились о красных первоконниках,  снабжая их всем необходимым для  обеспечения  боеспособности. Полки и соединения Первой   Конной   партия бросала туда, где было особенно трудно. И везде, где в бой вступали конармейцы, враг был повержен. Партия посылала красную кавалерию в Среднюю Азию, где афганские басмачи при покровительстве английских империалистов стремились, под шумок революции, оторвать от России лакомые кусочки среднеазиатских территорий. Остроту кавалерийских сабель,  силу удара её конармейцев испытали на себе и  вечные враги России – польские паны, украинские гетманы и атаманы.
       К сожалению, большие и малые стычки  с противником не бывают без потерь. Думенко в своих рядах анализировал после боя каждую из них.  В первых же сражениях, когда   они ходили в атаки, деля полк на три части, каждую из которых вели Думенко,  Городовиков и Буденный, у  Буденного  и Думенко погибало много людей. У калмыков же Городовикова    потерь всегда было меньше.  После  одного из боев, когда Иваныч не потерял ни одного человека,   Думенко   спросил: «Слушай,  Ока…  Опять ты нас с Семеном переиграл. Перехитрил?  Как?»
-- Не хитрил я, Борис. Ты  же  сам  как говорил? Рубаку защищает второй рубака, а того -  стрелок. Это правильно.  А  вот стрелка кто? Никто. А я поручил и стрелка защищать
- Кому? – заинтересованно посмотрел на него Думенко.
- Не скажу, смеяться будешь.
- Не буду! Не до смеха. Говори.
Городовиков  хитро прищурился.
-Арканщик,- усмехнулся он.
-Так что, у тебя, значит,  не тройка, а четверка дорогу прокладывает в бою?! -  вскочил Думенко.
- И так и не так. Два последних в четверках с карабинами, и с арканами оба.
    Выбрав время, посмотрели применение арканов в бою. Всем понравилось. Думенко немедленно рекомендовал всем командирам перенять  арканный метод.
             К 1920 году большинство контрреволюционных выступлений в стране было подавлено недавно созданной молодой Красной Армией. Но сильные группировки контрреволюционных сил под командованием адмирала Колчака были сосредоточены   на восточно-сибирском направлении,  а части генерала Деникина,  командующего Добровольческой армии, затем  главнокомандующего   Вооруженными силами Юга России   -  на юго-западном.
     В состав ВС Юга России входил и кавалерийский корпус генерала Шкуро. Под Воронежем, в октябре 1919 года,  этот корпус, укрепленный Донским войском генерала Каледина и другими кавалерийскими частями контрреволюционных сил, был разбит  Первой Конной армией под командованием Думенко Бориса Макеевича. Остатки конницы Шкуро бежали на юг.
….   В ноябре 1919 года генерал Шкуро с недобитыми частями своей конницы пришел   в Екатеринодар. На Кубани Шкуро надеялся зализать  раны и получить подкрепление кавказских князей, выступивших единым фронтом со всеми контрреволюционными силами  против Советской республики, две трети территории которой были заняты ее врагами и оккупированы Антантой. На кавалерию  « Вооруженных Сил юга России»  как  на  самый мобильный для  того времени вид войск была вся надежда врагов Советской власти и Главнокомандующего генерала Деникина. Для конной армии генерала Шкуро Деникин не жалел ничего. Он понимал роль и значение этого рода войск в войне того времени:  если   его  конница  не разобьет конницу большевиков, то гражданская война будет проиграна. Деникин и сам в молодые годы был кавалеристом. Часто бывал на учениях конников, делился своими знаниями с офицерами и генералами. Того же требовал и от генерала Шкуро.
     Но  не почивал на лаврах и командующий недавно созданной Первой Конной  Армии  Борис Мокеевич Думенко. Разведка, которая, как и другие обязательные армейские структуры,  уже  появилась в кавалерии,  донесла о  готовящемся  реванше конницы  белых. Поэтому Думенко со своими заместителями часто собирал   командиров подразделений, проводил с ними теоретические и практические занятия. Сам   показывал тактику боя, разработанную им же или   совместно с командованием Первой Конной. В сабельной схватке подразделение перестраивается по фронту  в колонну по четыре. Первым идет физически сильный боец-рубака, рубящий противника слева и справа. За ним такой же или чуть слабее, но тоже рубака. Первый рубит врага, второй защищает первого от внезапного нападения с боков или спереди. Третий, с карабином,   тоже защищает первого. Четвертый, тоже с карабином, защищает второго. У третьего и четвертого в переметных сумках - арканы по-калмыцки, или их еще называли «ласло». Ласло, или аркан, нужен для того, чтобы, если противник бежит, не дать ему уйти. Накинув аркан-ласло, стягивают неприятеля из седла, разоружают. Этой тактикой первые бойцы отряда Городовикова давно  вооружились для добычи оружия и снаряжения.
    Понимало роль кавалерии в  войне того времени и верховное командование молодой Красной Армии, в рядах которой было немало бывших офицеров и генералов царской армии. Во главе Красной Армии стоял тогда Троцкий.  Он  любил,  окруженный свитой и охраной, лично инспектировать воинские части и соединения Красной Армии.
         В начале декабря 1919 года генерал Деникин  как Главнокомандующий Вооруженными Силами юга России  почувствовал некоторое затишье и  решил попытать счастья -  двинуться на север. Авангардом Вооруженных Сил контрреволюции юга России тоже была кавалерия.
         Неблагоприятная обстановка для молодой советской   страны сложилась тогда на востоке. Колчак громил разрозненные партизанские отряды. Ликвидирована была власть Советов в некоторых регионах Сибири, Алтая, Оренбуржья. На востоке японцы считали себя хозяевами.
          Боясь потерять Дальний Восток, Ленин мобилизует партию и бросает клич: «Все на борьбу с Колчаком!». Лучшие части и соединения Красной Армии из менее опасных регионов центральной части страны были брошены на это.
         За отброшенным  на Северный Кавказ Главнокомандующим ВС юга России Деникиным красная  разведка следила. Было отмечено, что, как только разъезды   деникинских  конных отрядов вышли из Кубани  и, не встречая на своем пути противника, направились  в Сальские степи, двинулись на север и  соединения конницы генерала Шкуро.
         Примерно в двухстах километрах севернее Ростова, на траверзе железнодорожной станции Лихая, в балках, спешившиеся конники Думенко, разнуздав  лошадей и отпустив подпруги седел, пасли лошадей. Перед тем как рассредоточиться,  Думенко,  собрав командиров соединений и своих  заместителей,   еще раз проиграл, кто, когда и откуда вступает  в бой. Сбившихся, ошибающихся, поправили, разобрав причины неточностей, промахов  и погрешностей в их действиях
- Следите за ходом боя,- приказал Думенко.  -  Главное -  берегите людей. Это приказ. Повторяю его перед каждым боем: увидите несвойственную потерю людей или лошадей под ними, немедленно выводите из боя свое соединение.
   На многое, испытанное на собственном опыте,  обращали  внимание  командиров  Городовиков и Буденный.
- Держите в кармане патроны от своего оружия, чтобы быстро зарядить. Из сумок их  в спешке не  успеешь вытащить,-  советовал Городовиков. -  Не доставайте сразу из ножен сабли -  больше будет пользы от стрельбы, -  добавил он. – И вот что ещё:  запомните сегодняшний день  -  восьмое декабря 1919 года!
        Когда последние части Шкуро прошли балку Глубокую, или, как ее еще называют, «Криница», с запада и востока помчались навстречу друг другу конники Думенко, закрывая шкуровцам дорогу назад.  Сигналом  для главных сил  служил одинокий свист, услышав который,  командование понимало, что обратная дорога  для белой конницы закрыта. Ее обоз с запасами боеприпасов, продовольствия и резервом отрезан от главных сил и уже захвачен красными. В сторону Миллерово, где находится Буденный с двумя   Кавалерийскими  полками, мчались связные от Думенко с командой «Пора!». От дороги, идущей из Ростова на Воронеж, в обе стороны на запад и восток, растянувшись цепью, с интервалом в пять-шесть метров, Буденный не спеша  двинул полки на юг.  Изолировав обоз Шкуро от его главных сил, Городовиков,  с  такой же цепью, как и Буденный, двинул три полка следом за белой  конницей на дистанции, позволяющей оставаться для противника незамеченными.  Думенко с основными силами армии  расположился  в глубоких кручах реки Калитва и ее притоках,   с левой стороны дороги, идущей на Воронеж .    Переправа конницы Шкуро  на левый берег реки Северский Донец в станице Каменской, где был один небольшой мост и паром,  заняла много времени  -  осенний короткий день был на исходе.  Думенко нервничал, курил одну самокрутку за другой:  если  драться придется в потемках, то  в темноте саблями махать  -  своих порубить можно.  «И посоветоваться не с кем… - напряженно  размышлял  он. -- Иваныч, с кем привыкли понимать друг друга  без слов, и Семен - далеко и  тоже,  видать,  переживают сильно…»
         Он уже хотел послать связных с командой «Пропустить! Не ввязываться в бой!», как  ему доложили: «Белые, поднимаясь на бугор, рассредоточиваются по фронту, продолжают движение на север». Посмотрев вокруг, Думенко подумал:  «Если дать белым время уйти дальше от станицы, будет поздно».   И  как только ему донесли, что наши переправились через реку, он дал команду  «Начинать!».
….  С  разных сторон  на западе   раздалось несколько залпов   -    и лавина конников Думенко со свистом, криком, с обнаженными саблями помчалась на конников Шкуро со стороны его левого фланга.   От винтовочных выстрелов в шеренгах противника один за другим вываливались из седел  всадники. В стане врага -  паника. Одни, вонзив шпоры в бока лошадям, отпустив поводья, рванулись вперед, чтобы убежать от сабли противника,  не успев вынуть из ножен свою.   Другие, натянув оба повода, не знали, куда повернуть. Лошади вставали на дыбы, испуганно ржали, им отвечали другие. Некоторые всадники успели развернуться, в надежде укрыться в  станице, которую недавно проехали. Но тут они увидели другую лавину конников, тоже летящих на них с обнаженными саблями, стрельбою, криками и свистом.   В отчаянии  повернули  бандиты Шкуро  кто налево, кто направо, сталкивались, падая под ноги лошадям, а кто и вместе с лошадью... Те из них, что прорвались вперед, на Миллерово, еще не видя, услышали несшийся  им навстречу  крик и свист со стрельбой  -   такой же, как слышен  сзади и слева ...   Единственно свободным  для них был пока  путь на восток, то есть вправо. На восток  лавиной и  мчались шкуровцы со всех сторон. С восточной стороны, с севера на юг,  - русло реки Калитва, притока Северского Донца, со множеством сухих и мокрых притоков, с мелководьем, но с глубокими руслами из-за возвышенного ландшафта,   с протоками и балками.  Эти глубокие и крутые русла рек и балок преграждали бандам путь отступления в восточном направлении. Молодые, еще не обстрелянные конники генерала Шкуро, обманом попавшие  в его банду, сбившись в кучки  и  держа под уздцы лошадей, сбросили оружие на землю. Их примеру последовали и старые вояки, видя безысходность положения. А спешившегося конника, по старой  сложившейся традиции в конной армии, противник  щадит, так же, как в пехоте солдаты щадят  поднявшего вверх обе руки. Конница Шкуро, потеряв строевые порядки соединений, частей и подразделений, открытая на просторах степи, закрутилась против часовой стрелки, как неуправляемый табун… С трех сторон плотной цепью  стояли с оружием в руках красные конники, с четвертой стороны -  обрывистый высокий берег реки Калитва….
           Противник поднял белые флаги.
           Думенко  через связных позвал к себе  заместителей.  Посовещавшись, отпустил их,   дав  команду ординарцу привести к нему генерала Шкуро,  и  послал за Городовиковым и Буденным. Вместе они и пошли  к  задержанным. Шкуро, увидев  командиров,  приближающихся  в окружении рослых парней в новой форме с красными звездами на головных уборах, понял, что это и есть его победители. Не только он, все офицеры его штаба знали: с большими усами -  второй заместитель Думенко, Семен Михайлович Буденный;  коренастый, низкого роста калмык – первый зам., Ока Иванович Городовиков, а третий, широкоплечий, выше среднего роста, с жёстко очерченным лицом и крепкими скулами -  сам Думенко.  Шкуро  всё время прикладывал носовой платок к ссадине на правой скуле. Когда командование Первой конной армии подошло  к шкуровцам, генерал  брезгливо бросил платок  на землю  и  собрался  уже   выпалить  заранее приготовленную высокомерно - хамоватую  тираду.   Однако,   услышав негромкий,  спокойный и красивый  голос: «Здравствуйте, господа офицеры!»,  удивленно  поднял опущенные  глаза, поиграл бровями   и  повелительно крикнул: «Господа офицеры!»  Пленные  офицеры и генералы вскочили и замерли по стойке «смирно».  Взгляды    Думенко  и Шкуро встретились.  Глаза победителя были полны простого любопытства  и легкой иронии, глаза  побежденного – трусливой ненависти...
 … В Ростове Шкуро удалось бежать из тюрьмы. Беседуя позже с ним в товарищеской обстановке, Деникин спросил: «Андрей Григорьевич,  все мы – патриоты России - возлагали на вас большие надежды. Как же получилось, что вы, превосходя количеством и качеством вооружения,  обладая гораздо более высокой теоретической и практической подготовкой, без боя проиграли сражение изгнанному из училища кадету?»
-  Антон Иванович, голубчик,- умоляюще  начал уже в который раз оправдываться Шкуро.  -  Ну что мне, застрелиться?!   Вы не верите ни мне, ни офицерам моего штаба. Ведь все до единого подтверждают,  что этот  Думенко,   если не чёрт во плоти, то гений, каким позавидовали бы наполеоны и суворовы!  Когда мы с ним встретились глазами, у меня, опытного солдата, офицера, генерала, повидавшего немало военачальников, мороз по коже  пробежал.  А лоб вспотел...   Ну,   не знаю  я, не знаю, как он умудрился, не заманивая и не загоняя никого,  найти такой «мешок»  на местности, в который  просто невозможно  не зайти на пути следования?! Когда он успел провести рекогносцировку местности?! Как  он  смог найти такой плацдарм, где противник, то есть мы, были у него, как на ладони, а они все, окружая нас с трех сторон, укрыты ландшафтом местности! Гениально использована местность,  просто гениально, дорогой Антон Иванович. Черт его знает, откуда у него такие сведения! Будто он в каждой балке был,  каждый куст  ему знаком…    за каждым камнем лежал!   Это мое поражение с каждым днем все больше меня бесит!  И… если честно -  возвышает неприятеля. Если так будет продолжаться и дальше, один выход…
-   Ну, это  вы бросьте, Андрей Григорьевич. Это глупость, малодушие. Я такой «выход» ни при каких обстоятельствах не одобряю. Нельзя терять надежду. Возможно,  Александр Васильевич Колчак всем нам поможет. В большевистских газетах, которые приходится читать, чтобы хоть что-то знать,  все говорит о том, что  большевики в панике. Надо полагать, что у них  плохи дела. Дай Бог, наше спасение придет, как и солнышко, с востока. Будем бога молить.
     Слава о Первой Конной армии, разгромившей в верховьях Дона превосходящие кавалерийские соединения белых под командованием генерала Шкуро, очень быстро облетела всю страну. Победа  была особенно важна  в момент, когда Вооруженные Силы контрреволюции юга России под общим командованием генерала Деникина, загнанные молодой Красной Армией в Закавказье, Северный Кавказ и низовья Дона, напряжённо выжидали успехов адмирала Колчака в Сибири и на Дальнем Востоке.    Цель была  у них  наполеоновская: вместе пойти на центральную и западную части страны, разбить Красную Армию, захватить столицу. Большие надежды контрреволюция возлагала на самые мобильные войска того времени – кавалерию.  Она-то  раньше всех  авангардом и двинулась в последний свой путь. Разведка Первой Конармии РККА следила за каждым шагом кавалерийских соединений белых и  очень своевременно доложила в штаб Думенко о подготовке шкуровцев к походному маршу.
                *****
    …  Узнав о победе Первой Конной, Троцкий вознамерился  навестить ее.  Поезд его   прибыл в Ростов-на-Дону ночью 24 декабря 1919 года. Никто наркома РККА не встречал, чем он был обижен до глубины души и, если бы  мог,  действовал  бы так, что несладко пришлось бы  всем.  Но в данный момент он этого ещё не мог.  Он ведь приехал к победителям. Сопровождавшие его  никогда  раньше не были в Ростове, города не знали, но многое о нем слышали.   Несмотря на то, что молодые, крепкого сложения парни были  вооружены, они не выходили из вокзала,  держались друг друга и плотно окружали наркома, дремавшего в старом кресле посреди комнаты.  Эту комнату  им дали, когда один из окружения сболтнул милиционеру, что недовольный  брюзгливый  человек  с портфелем в руках  - сам Троцкий.  Заходили сюда  далеко не худосочные  и  вовсе   не преклонного  возраста мужчинки,  у которых, правда,  при входе в дверь  голова появляется на пороге намного позже живота…  Поочередно стали забегать   в комнату не первой свежести девицы в белых фартучках, с корзинками в руках.  В этих корзинках   -  съестное, пиво, сладости и курево.    Всем хотелось  увидеть  Троцкого!  И  себя показать, конечно же. А чтобы понравиться, каждая дамочка  перед входом доставала губную помаду и без зеркала  красила губы -  поярче!  А под утро и чиновники на фаэтонах подъехали...   Но  смиренно и приниженно  не стали будить совдеповского   чинушу, ибо    крепко спал  Троцкий, раскрыв рот  и прижимая к груди бесценный свой портфель…
… Рассветало. Загудели гудки заводов,  паровозов, послышались крики людей. Проснулась свита наркома. Один и захотел выпить пивка  «с устатку»…  Полез в карман, где хранил  кошелек с деньгами.   Не обнаружив его, стал в панике искать по другим карманам, заглядывать под скамью, на которой сидел…. Не найдя нигде, спросил, не поднимал ли кто его «лопатник». На вопрос никто не отозвался, однако все его услышали  -  и  немедленно  в своих карманах стали искать всё, что ценного было  в  них.  Было...    Все шесть человек свиты наркома с вытянутыми физиономиями вопросительно смотрели друг на друга растерянными  глазами.
  -Товарищи! Нас обокрали,- сделал, наконец, гениальный вывод один из столичных гостей.
-Что украли? - спросил Троцкий.
- Все, что было в карманах,-  чуть ли не хором  ответили спутники.
-Проверьте оружие и патроны, - приказал старший охраны наркома, торопливо   ища за поясом на пояснице собственный  наган. Не нашел.  Вскочил, тоже забегал по комнате, тоже  заглядывая под все лавки,  стол и стулья…
-  Чего стоите,- заорал  он на подчиненных, -  помогите найти мой наган!
   Видя, что ни один из них не шевельнулся, выпрямился, взбешенный: «Вы что, оглохли?!»
- Нет,- сказал один из них. - Искать бесполезно. У нас тоже пропало оружие. Мы его уже  обыскались…
   Всё это наблюдал  и слушал нарком.
- Судить вас  надо,-  поморщился  он, -  слюнтяи, бездельники…
   К восьми часам утра к вокзалу подъехали два фаэтона, на которые погрузился Троцкий со свитой. В сопровождении четырех конных милиционеров они поехали  в город.
   Нарком обороны  Троцкий, встретившись с военачальником Азово-Черноморского края, центром которого был Ростов-на-Дону, разразился негодованием.  «Всё  не так, всё не так, всё неправильно»,  -  твердил он  упрямо, не  говоря ни слова о том,  а как  всё же правильно. Теперь  он ходил и ездил по Ростову, не выпуская из рук портфель. Однажды один из проверяемых пригласил его  в буфет, выпить стакан чая.  Троцкий  с радостью согласился.  Во время чаепития полез в портфель за шоколадом, который всегда возил с собой.  Не нашел.   На ощупь суетливо перебрал всё  содержимое. Не обнаружил заветный  продукт!   Дрожащими руками поставил портфель на колени, широко раскрыл его, поискал ещё,  уже, так сказать, воочию  -  нет шоколада!   Молча закрыл портфель, отодвинул поднос с содержимым, встал и пошел к выходу, ничего не сказав хозяину, стоявшему у него за спиной. Он до такой степени был зол на всех и вся, что   почувствовал, как заболел живот  и вспотел лоб…  Троцкий  страшно испугался!  «Надо лечь… лечь  надо…» - стучало в голове. Выйдя из буфета, он сел на стоявшую в коридоре  скамью.  « Что это со мной, чего я так расстроился?»
      За ним вышел и хозяин.
- Что с Вами, товарищ  нарком?! -    испуганно  обратился он к Троцкому.
-  Ничего.  Двое суток не спал, устал. Время-то какое? Приходится крутиться, работать и работать… отдохнуть надо бы.  Да некогда.
        Троцкому стыдно было признаться, что его охрану обезоружили, а его спокойно обокрали.  Его, наркома Троцкого, когда он  беспомощно спал,   обворовали ростовские воришки!  И никто, никто ничего не заметил! Это было ужасно нелепо    -    и  попросту смешно!  Да, он смешон…  Троцкий чувствовал себя  будто прилюдно выпоротым  этими чертовыми   казаками!
…  Поезд в Азов отправлялся в полдень. На вокзал наркома с его свитой привезли на полчаса раньше. Встретил их начальник вокзала вместе с начальником милиции. Обращаясь к Троцкому, начальник милиции спросил, можно ли пригласить его сопровождающих в помещение милиции для опознания пропавших у них денег, вещей, предметов, оружия и боеприпасов. Троцкий удивился:   он  ведь  не говорил никому о пропаже!  «Наверное, начальник охраны проболтался», -   нахмурился  он.
- Хорошо, пойдем, посмотрю и я, - раздраженно  сказал нарком начальнику милиции.
    В комнате милиции на столе было разложено всё пропавшее.  Всё!  Троцкий   напрягся.
    Пригласив  его  охрану присесть,  свое место начальник  предложил   Троцкому и спросил у ближнего к нему:
- Что у вас пропало?
-Наган, кошелек с деньгами и опасная бритва.
- Номер оружия?
Назвал.
- Сколько патронов?
Ответил.
-- Где ваш кошелек, сколько денег?
Сказал.
- Какая бритва?
Сказал.
  Так было роздано всем всё, что пропало. Претензий ни у кого не было. Остались на столе лишь завернутые в газету плитки шоколада….
- Как вам удалось так быстро найти преступников? -  спросил Троцкий.
- Так же, как и вас ограбить,- ответил начальник милиции.
- Как вы узнали о нашем ограблении, ведь мы не заявляли?
-- Разрешите, товарищ нарком обороны,  не отвечать на ваш вопрос.
- Спасибо за службу,- сквозь зубы произнёс  Троцкий, пожимая руку начальнику милиции и слегка  поморщившись при слове «обороны».  Ироничный намек  говорившего трудно было скрыть…   Да тот  и не пытался это сделать.
- А шоколад чей? - спросил начальник милиции, когда все вышли.
-  А это вам. С сотрудниками  чайку попьете, - ответствовал Троцкий. – Награда  за оперативность.
   Вагон, в котором ехал Троцкий, до Азова был без посторонних пассажиров. Нарком  после общения с ростовской милицией был  в неплохом  настроении,   смотрел в окно, любуясь степной далью,  и слушал разговор своих спутников.  Все они  восхищенно оценивали  действия и грабителей, и милиции города над Доном.
- Я много слышал о ростовских и одесских жуликах, - сказал один из них. - Теперь сам убедился. Надо же, вмиг обчистили карманы у шестерых здоровых мужиков. Хоть и спящих.
- Да и какой у нас был сон? – восторженно  -  удивленно  покачал  головой другой .- Мы же дремали, а  не спали!  И ничего  не заметили!
  «Ну ладно, у вас карманы обчистили, -  думал Троцкий. – А  вот  как у меня из саквояжа-то   шоколад вытащили? Ведь я не выпускал его из рук!  И не спал ведь, только подрёмывал! Нет,  не  напрасно в воровском мире зовут Ростов папой! Знают воры свое дело, ох, знают… А милиция-то  как работает!   Стоп. А…   а не она ли сама и ворует?!»
   Поезд, остановившийся перед закрытым   семафором, въезжая в Азов,  дал,  наконец,  длинный гудок,  запыхтел и медленно тронулся.
   Штаб Первой Конной Армии дислоцировался в Азове, соединения и части -  в ближайших станицах Азова, Батайска, Аксая. Разгромив конницу Шкуро с минимальными потерями,   Первая Конная  пополнилась более  чем на 250 человек, перешедших на сторону красных из конницы Шкуро. Оружие, боеприпасы, лошади и кавалерийское снаряжение с амуницией, продовольствие и зерновой запас стали трофеем победителей. Пленных передали  органам Ростовской ЧК. Соединения и части армии 17 декабря 1919 года вернулись к местам постоянной дислокации.   С. М. Буденный при Аксайской группировке, О. И. Городовиков при Батайской, Б. М. Думенко со штабом армии  - при Азовской. С 20 декабря 1919 года все соединения и части армии занимались боевой и политической подготовкой   согласно планам командиров частей и соединений.
     Дежурный по штабу Первой Конной доложил командующему армией                Б. М Думенко: «Передали по железнодорожному телеграфу: к нам едет нарком  РККА товарищ Троцкий в сопровождении шести человек».
   На перроне Троцкого встретил и доложил по форме командарм Первой конармии РККА Думенко. Троцкий не смог вынести твердого  взгляда Думенко  - принимая его доклад, отвел глаза в сторону. При рукопожатии   невольно  чуть присел на правую ногу и наклонился.  «Нельзя же так жать руку,- процедил  он,- кисть сломаете». Думенко промолчал. Настроение наркома было испорчено. Не зная, к чему придраться, он скривил губы в усмешке: «Чего это вас сюда занесло? Не нашли места ближе  к  Ростову?».
   Думенко  за   словом  в карман  лезть  не привык,  особенно если собеседник, кем бы он ни был, говорил с ним   пренебрежительно  и недружелюбно.
-  В Ростове места много, да  ведь  нам  не только место для размещения людей надо, хотя и это не простой вопрос. Разместить не одну сотню лошадей зимой в помещении, напоить, накормить, вывезти навоз, привезти сено  -  а в сезон это сено еще заготовить и хранить где-то надо. Кроме того, для общения, обучения, мобилизации и передислокации железнодорожного транспорта по тревоге части и соединения армии надо разместить близко друг от друга. Мы в Ростов не рвемся, зная: там, где хорошо нам – людям, плохо нашим братьям  и  товарищам – лошадям.
   Так всю дорогу от железнодорожной станции до штаба армии на окраине города, сидя рядом в боевой тачанке,   командарм  Думенко четко, доказательно   и по существу  говорил   наркому  то, что для любого конника из красной кавалерии было само собой разумеющимся. Только  наркому обороны Троцкому были не важны  ни  объективность, ни целесообразность  его доклада.   У  Троцкого уже  была  цель.
- Как вы доложили, армия состоит из трех дивизий? - спросил нарком.
-Так точно,-  ответил командарм.
-Почему же штаб армии и вы сами дислоцируетесь дальше всех от Ростова? Чтобы спокойней жить?
    Поняв, что собеседник его не  слышал и не услышит, Думенко  собрал волю в кулак.  Он уже  был на взводе, хотел и готов был  дать бой очередному чиовнику,  но, сжав зубы, держал себя в руках.  Желваки ходили ходуном, от перенапряжения болели фаланги пальцев,  так он сжимал кулаки. Сдерживая себя, сказал спокойно и твердо: «В Батайске дислоцируется первая дивизия, с нею мой первый заместитель Ока Иванович Городовиков, в Аксае вторая дивизия, с нею  второй зам. Семен Михайлович Буденный. В свободное от боев и походов время  дивизии по месту дислокаций занимаются боевой и политической подготовкой. Штабные учения   проводим если не в штабе армии, то в штабе одной из дивизий. По боевой тревоге сообщаю в обе дивизии о времени погрузки в вагоны и заезжаю за ними. Таким же порядком  -  при движении походным маршем
- А кто установил вам регламент и порядок  сборов,  кто разработал программы учебы? – жёлчно осведомился  нарком.
- Штаб армии. А я утвердил, - ответил командарм.
-Не много ли на себя берете? Надо было прислать в наркомат РККА на утверждение, - скривил губы  Троцкий
- Если пришлете лучшие разработки, будем благодарны, свои высылать куда-либо не считаю необходимым и возможным в настоящих условиях,- парировал командарм
- Вы неучтивы и дерзки, - сквозь зубы процедил нарком.
- Таким воспитали. А родителей не выбирают.
   Троцкий скрипнул зубами, но замолчал. Ему нечем было крыть.   Злость обреченной  осенней мухи  душила его.
   Они подъехали к штабу армии.  Приветствуя гостей, часовой  стал    смирно. При входе в помещение Думенко пропустил вперед Троцкого. Тот, проходя, не только не поприветствовал рядового, он  просто не заметил  его.  Работники штаба  видели из окон, как часовой молодцевато правой рукой до конца цевья подхватил  винтовку  у  правой ноги  и наклонил её на вытянутую руку вправо от себя, замерев перед проходящими. Нарком не ответил часовому  как положено  -  приложив ладонь правой руки к своему виску. Все одновременно охнули. «Да он что, устава не знает?!» - вспылил  один из них.
  В это время   открылась дверь и на пороге появился Троцкий.
   -Товарищи командиры! -  громко скомандовал начальник штаба армии.
   Все находившиеся в комнате  стали по стойке «смирно». Нарком, никак не среагировав, молча повернулся к идущему за ним командарму. Думенко громко сказал: «Товарищи командиры!», что означает «вольно»    для стоящих по стойке «смирно».  Штабисты расселись по своим местам за столы и занялись каждый своим делом, глубоко оскорбленные высокомерным игнорированием наркомом  не только устава, но и воинского  кодекса  чести…
       После обеда нарком осмотрел, как живут конармейцы, их казармы,  потом конюшни, складские и другие помещения. Узнав, что многое из виденного  сделано руками воинов, нарком скупо  похвалил  солдат. Полистав в штабе  бумаги,  не мог скрыть удивления   их  оперативностью   и   качеством личных дел военнослужащих и  конского состав.  Убедился, что столь же грамотно проведена инвентаризация имущества. Про себя подумал: « Молодец  этот.…  всё у него на контроле, на любой вопрос  готов ответ.  Надо же….  Всё намеченное и необходимое  или уже сделано или  на завершающем этапе.   Не придерёшься…».
   Утром 26 декабря  поездом поехали в Батайск. Проверяя батайскую дивизию, нарком спросил у командарма: «У вас всё делается под копирку?».
- На старт вышли все с одинаковым заданием, - ответил Думенко. - На финише возьмем всё лучшее из каждой  дивизии.
       Обедать поехали в Аксай. Бегло проверив  документацию в штабе дивизии,   содержание конского состава, хранение оружия и боеприпасов, Троцкий еще раз убедился в  полном порядке во всех трех дивизиях и в их  уставной  материальной  обеспеченности.  Он не мог не отметить, что    командование армии   единообразно, справедливо и своевременно   проявляет и заботу и требования  ко всему  необходимому,   делая это строго по уставу.   Было очевидным, что   командование  так же безукоризненно    владеет  положением дел в частях. Несколько растерянный,  нарком заметно  сбавил спесь. Зам. командарма Буденный в беседе посетовал на отсутствие закрытого помещения для занятия джигитовкой и рубкой лозы в непогоду и зимний период. На что нарком, не зная, что надо  делать в таких ситуациях, ответил:             « Так постройте сами  то, чего  нет».
   26 декабря в 19 часов Думенко и  Буденный проводили  Троцкого  на железнодорожный вокзал  Ростова-на-Дону.    В Азов, куда приглашал его Буденный,   Думенко  не поехал  -  остался ночевать в Аксае.
- Не понравился мне наш нарком,- хмуро заявил Буденный.
- А что, он девица, чтобы нам нравиться? Не в нраве тут  дело, Семен. Валенки должен поставал валять, а сапоги - сапожник тачать. Тогда толк будет. А вот когда человек делает то, в чём сам не разбирается - это преступление…  или насмешка. И преступник не он, а тот, кто поставил его…  или оба, -   устало проговорил  Думенко.
-Борис, слушай…   а зачем он вообще приезжал? И один. Я думал, они все чинуши, а с ним-то, оказывается, блюдолизы-охранники.
-  Я и сам не пойму цели его приезда. Если по поводу Шкуро, которого мы разгромили, так,  не говоря  уж о похвалах или порицании, хотя бы просто поговорил об этом. Не знаю, как ты, Семен, но я за ту победу  не ждал похвал,  не жду славы и сейчас. Мы  создавали  с тобой эту армаду для победы над врагом.  Что и сделали. А не победили бы  -  как людям в глаза тогда смотреть? Они ведь  и лошадей вырастили, и зерно нам поставляют, чтобы кормить их…  И кормят   они нас, и одевают, и оружие для нас делают...   Поэтому мы не можем не побеждать.  Это наше главное дело!  И это наша общая победа.  Война, Семен, еще не закончилась. Неизвестно, что нас ждет завтра. Ленину там нелегко сейчас. Он дальше и больше нас видит и знает. Если нарком РККА поехал не на восток, где сейчас жарче, а к нам, на юг, значит, так надо  Ленину.
     Это были его последние слова в кабинете Буденного, на диване, где тот обычно спал. Семен Михайлович сидел за своим рабочим столом и  будто  дремал, положив подбородок на два своих огромных кулака. Когда говоривший  тоже  затих и склонился на валик дивана, Буденный встал, аккуратно, не снимая сапог,  поднял ноги командарма на диван,  снял с вешалки свою бурку и накрыл ею спящего. Вышел на улицу, закурил, наслаждаясь легкими дымком. И пока самокрутка из газеты и табака-самосада горела, осмаливая его роскошные усы, думал о спящем товарище: « Сколько он работает! Неудивительно, что уснул. Надолго ли его хватит  так…  А как, скажи ты, со Шкуро он разделался! Пленить переукомплектованную конную армию почти без потерь с обеих сторон –  трудно найти подобное в истории сражений во всём мире!  Окончится война, наши дети и внуки, если кто станет военным, будут изучать, как какой-то деревенский парень из слободы Большая Мартыновка, расположенной у излучины реки Сал в Сальских степях, исключенный за революционную деятельность из кадетского училища, создал конную армию. И эта недоукомплектованная, недовооруженная, недообученная, не досыта накормленная армия разгромила  в степи   превосхоящие  и хорошо обученные  белогвардейские части!  А ведь я сомневался в успехе, когда он проводил инструктаж перед боем…  Как он все рассчитал!    В  единственно верных  местах расположил силы и резервы! Ладно, наши действия он определил собственным  решением. А вот как  смог  в точности определить действия противника?!   Голова…   А ему ведь всего тридцать лет!   Несомненно - он рожден быть полководцем.  Великим полководцем».
  Буденный  искренне  и с белой завистью к гениальности этого мальчишки мысленно пожелал ему долгих лет счастливой жизни в славе и почете…
       Докурив, Буденный  зашёл в   свой кабинет,  где сладко, как набегавшийся мальчонка, спал командарм, подобрал свалившуюся со спящего бурку,  накрыл его снова, осмотрелся, погасил свет и ушел спать.
… В  конце 20 века ученые  напишут: « 25 мая 1919 года, руководя боевыми действиями конницы 10-й армии в крупном сражении против кубанской и терской конницы Добровольческой армии на реке Сал, у хутора Плетнёва, Думенко был тяжело ранен: пуля  прошла через лёгкое, перебив два ребра. В Саратове профессор С.И. Спасокукоцкий, патриарх российской хирургии, сделал ему более десятка операций, удалив три ребра и половину правого лёгкого. Жизнь коннику сохранил, но выписал из клиники инвалидом.
    Вернувшись в сентябре в строй, Думенко обнаружил, что сформированные им две кавдивизии уже сведены в корпус и командует им бывший его помощник Семён Будённый. На основе этого корпуса 19 ноября 1919 года организовывается Первая Конная Армия. Думенко же получает новое назначение: приказом № 1102 от 14 сентября Реввоенсовет 10-й армии поручил ему формировать Сводный конный корпус из кавалерийских бригад трёх дивизий. Естественно, что он назначался и командиром корпуса.    За полгода с одной здоровой рукой и одним лёгким провел Думенко свою новую конницу по тысячевёрстому пути боёв: от Царицына вверх по Медведице и Хопру, от Богучара вниз по Дону. Закончился поход взятием 7 января 1920 года столицы Белого Дона – Новочеркасска. Операция была блистательная. «Правда» в те дни писала: «Осиновый кол вбит в самое сердце контрреволюции. Её главной опоры – Донской армии – не существует; остатки её бегут, гонимые нашими частями. Наши войска неудержимой лавиной двигаются на Кавказ...». Думенковская тактика кавалерийского боя, описанная ещё белыми генералами, которых бил сам Думенко, оставалась доминирующей в нашей армии вплоть до Великой Отечественной войны.
     Одновременно со взятием думенковцами Новочеркасска 1-я конная армия берёт Ростов. Это, по сути, переломный момент Гражданской войны. Красными заняты города, являющиеся центрами белого движения на юге России. Красное командование подгоняет Думенко и  Будённого  – срочно форсировать Дон, занять крупный железнодорожный узел Батайск, не дать белым собрать свои силы. Но все впустую.
      Отношения между двумя бывшими соратниками, Борисом Думенко и Семёном Будённым, омрачённые завистью Буденного, испортились окончательно, что не замедлило сказаться на ходе боевых действий. Думенко уходит в рейд  и попадает под сильный удар белых. Будённый выдерживает паузу, предоставив белым возможность посильней потрепать корпус Думенко. Но Борис Мокеевич, бросив артиллерию и пулеметы, уводит своих бойцов через Маныч. Теперь под удар белых попадает Будённый.. 1-я Конная на грани разгрома. Тем временем ситуация становится почти катастрофической. 21 февраля белые снова занимают Ростов.
  Командование Красной армии решило положить конец соперничеству. Но из двух военачальников пострадал тот, у кого не оказалось высоких покровителей и скрытым  врагом  которого был сам  К. Ворошилов – Борис Думенко».
Это был первый шаг Думенко на Голгофу.
Но вернемся  к нашему рассказу.
… Проснувшись рано утром от холода, Думенко  не сразу сообразил, где он. В помещении темно. Спустив ноги на пол, хотел встать.   Почувствовал что-то под ногами,  поднял  - узнал бурку  и  понял: это Семен, уходя, накрыл его, она сползла,  и он замерз. Расстелив бурку на диване, на одну ее половину лег, другой накрылся, быстро согрелся и снова  уснул.
   Разбудил его Семен. Дверь его комнаты туго закрывалась и открывалась, он забыл об этом,   хотел посмотреть, проснулся ли командир, чтобы позвать на завтрак,  и нечаянно загремел ею.
- Заходи! - крикнул Думенко, когда   Семен, увидев  спящего,  осторожно попытался закрыть упрямую дверь.-  Я не сплю, холодина у тебя в комнате, не хочется из-под бурки вылезать.
-  А я привык, - сказал Буденный.- Пойдем завтракать.
- Пойдем, а где умыться?
-  Там, около столовой.
    Поев  пшенной каши и выпив стакан чая,  от белого хлеба и сливочного масла командарм  отказался
-  Почему не ешь? - спросил Буденный.
- Не знаю, нет аппетита, скверно на душе, Семен. Нарком не уходит из головы. Пренеприятнейшее настроение.
- Надеюсь, оно изменится по возвращении в Азов?
- Возможно, если займу голову чем-либо.  Слушай, Семен, а  почему в твоем кабинете так холодно? Если у заместителя командарма в кабинете холодина, как же тогда у красноармейцев в казармах? Ты у комдива спрашивал?
-  Нет… -  несколько  растерявшись, ответил  Буденный.
- Почему? Раз ты при дивизии, то тебя должно интересовать всё.  Всё, Семен,  не только ее боеспособность, но и быт. Что же мы за командиры, если  не знаем,  в каких условиях живут наши подчиненные?
    Он встал, открыл дверь кабинета  и увидел красноармейца, стоящего с винтовкой у его двери.  Резко  прикрыв  дверь, спросил:
-  Семен, а  кто это распорядился поставить часового у моей двери?
-Я, - честно признался Буденный.
-  Так тебя тоже охраняют, когда ты спишь?
Семен замялся.
- Охраняют, - констатировал Думенко.- Давай договоримся, Семен, если перенимать что-то от тех, против которых мы с тобой сейчас воюем, то только то, что не унижает и не возвышает одного человека над другим. Пойдем к комдиву.
   Кабинет командира   дивизии Ткачука Максима Яковлевича находился в казарме,  в  углу,  отгороженном  тонкими стенами.
   Слышен был храп красноармейцев.
- Это непорядок. Комдив живет с красноармейцами. Семен Михайлович,  вдвоем с комдивом решите, пожалуйста, этот вопрос.
Обращаясь к комдиву, спросил:
- А если вы работаете допоздна, вам не мешают храп  или  какие-то  крики во сне?
-Нет, товарищ командарм, не мешают. Мы люди простые, ко всему привыкшие.
-А то, что вход в ваш кабинет   - из  казармы, вас тоже не смущает?
 -Да, это нехорошо. Каждый раз, когда я вхожу, дневальный  вынужденно подает команду «Встать, смирно!»  Конечно, это не дело.  Но, товарищ командир, помещение, в котором будут работать комдивы и ваш заместитель, полностью готово, сохнет краска. На днях заселяемся.
- А как у вас с отоплением жилых и служебных помещений? Почему холодно, когда отопительный сезон давно начался?
-Проблема была с отопительными печами. Не могли найти печников.  Сейчас нашли, работы завершаются. В жилых помещениях уже печи топятся, на днях затопим и в служебных. Уголь и дрова есть.
…   К ужину Думенко был уже в Азове.   При входе  в  штаб его заметили в окно сотрудники. Не успел зайти  -  у двери кабинета его уже ждали. Открыв дверь, он сказал: «Первых приму с почтой». Ему на стол положили несколько папок, конвертов и бумаг.  Расписавшись в приеме почты, положил журнал  с бумагами  в сейф и начал принимать  остальных. Кому командарм не срочно нужен, приходили    к вечеру.
       Окончив прием,  Думенко достал документы из сейфа и начал их изучать. В одном из конвертов был приказ командировать на учебу в Москву комиссара армии Васильченко Семена Филипповича.   И  тут дало  о себе знать сердце Бориса Макеевича....     Думенко отодвинул бумаги, отодвинул от стола и стул, на котором сидел. Закинув  руки  за голову, откинулся на его спинку и, закрыв глаза, стал вспоминать, когда у него вот так же ёкало сердце. Последний раз это было в Харькове, когда он был кадетом. Ему пришло письмо от мамы, которое написал кто-то  - мама  была неграмотна. Это было не так давно, четыре года с лишним. Он  хорошо помнит, как  взял  из рук товарища по учебе письмо,  глянул на адрес  - и вот точно так  ёкнуло  тогда его сердце. В письме словами мамы говорилось: «Боря, сыночек, нет больше нашего папочки. Прислали весточку, погиб геройски за царя и отечество в        Польше».
      Еще вспомнил  командарм, что  так же ёкнуло сердце   ещё  в детстве, когда отец крикнул однажды: «Борька! Иди сюда, стервец!»  А днем раньше они  с другом оборвали у бабки Криштопихи зеленый горох в огороде… Отец его и  выпорол.
   Были еще случаи, когда шкодил он мальчишкой. Но не всегда сердечко  мальчишки  предупреждало его….   Правда, родители его  наказывали  редко  - Борька сам переживал  свои промахи. Помнится ему, как  пасли коров по очереди, пока не находился постоянный пастух.  Был их   с товарищем  черёд, и однажды  они не пригнали одну корову с пастбища. Вот когда хозяйка коровы спросила у него  как старшего, где её корова, сердечко  и ёкнуло. Ему тогда лет четырнадцать-пятнадцать было. Он боялся, не съели ли корову волки. Женщина сказала, что корова была стельная, могла где-либо и отелиться.  Побежал с товарищем искать туда, где пасли. К ним еще друзья присоединились.  Сколько было радости,   когда  нашли  всё-таки они корову с приплодом!  Теленок  уже стоял на ногах, неуверенно, правда, но чмокал  молоко из ее вымени  очень ловко…
…  В задумчивости командарм просидел несколько минут. Разжав  пальцы, он выпрямился на стуле, пододвинул бумаги, продолжил читать. На незначительных документах мысли его возвращались к комиссару.  «Как не хочется расставаться, привык я к нему, хороший Семен Филиппович мужик, и притерлись мы друг к другу. Но почему сердце мое не   скорбит, как  по убитым в боях товарищам, а скачет…  как предвещает что-то…» 
«Опять отвлекся от бумаг, -  вздохнул Думенко и крепко растёр ладонями лицо. – Так… что здесь  ещё…  О назначении комиссара в приказе ничего не говорится. Кого же  брать вместо Семена? Великанова Михаила Дмитриевича или Бухтуярова Павла Васильевича?»
-  Надо посоветоваться с Городовиковым и Буденным,-  вслух подумал  он и углубился в чтение других документов.
      Постучали в дверь. Думенко  встал, открыл. На пороге стоял секретчик.  Он  спросил командарма, скоро ли он вернет документы или ему идти на ужин.
- Идите, у меня еще два документа. Пока вы поедите, я прочту их.
   Последним оказалась письмо с приказом о назначении комиссаром Первой конной армии Виноградова Василия Ивановича, 1853 года рождения.
        Заведующий секретной канцелярией зашел к командарму после ужина, забрал секретные документы. Поужинав,  Думенко вернулся в свой кабинет, приказав дежурному пригласить к нему заместителя командира по МТО. Павел постучал в дверь.  Не дождался  разрешения.  Опять постучал -  и тут же открыл дверь. Борис Мокеевич сидел за столом, откинувшись на спинку стула, немного склонясь вправо, с низко опущенной головой. Павел бегом  бросился к командарму.  Височный пульс  едва прослушивался. Он  помчался к себе в комнату  - жил он в этом же помещении, на втором этаже.  Схватил санитарную сумку, висевшую рядом с вешалкой. Вернувшись в кабинет Думенко, Павел быстро достал шприц и сделал в предплечье левой руки укол. Позвал дежурного, и они уложили командарма на диван. Придя в себя, Борис  сразу  вскочил и сел на диване. Павел бросился к нему, уложил, покачал строго головой: «Вы что, инфаркт заработать хотите?»  Не зная, что с ним произошло, командарм хотел спросить  об этом.  Павел закрыл ему рот своей ладонью.
-  Извините, но нельзя вам, Борис Мокеевич, ни говорить, ни шевелиться часа два-три. Я сейчас всё вам расскажу.
    Он присел на диван рядом с командармом.
- Я буду говорить, а вы молчите. Если что захотите спросить  - только после того, как вам станет лучше. Значит, так. Мне дежурный сказал, что вы меня вызываете. Я пошел. Стучу в дверь – тишина. Подождал немного, стучу еще  -  и сразу открываю дверь. Вы сидите, откинувшись на спинку стула, склонившись немного вправо, с повисшей на грудь головой.  Это самый неприятный признак   - признак инфаркта у человека вашего характера, холерика. Побежал на второй этаж в свою комнату, схватил санитарную сумку и назад.   Быстро  сделал укол внутримышечно. Повезло нам обоим. Вам в том, что вы еще  до приступа вызвали меня, а мне в том, что весь инструмент храню в стерильном состоянии. После укола быстро стал прощупываться пульс, криз миновал. А до этого  жизнь ваша висела на волоске.
     Двое суток Борис Мокеевич лежал в постели, а Павел не отходил от него. Когда Багрянцев  разрешил командарму  вставать, ходить и, конечно же, общаться,   тот велел   ему ничего не говорить врачам. Через трое суток Думенко  уже носился по расположению дивизии, дислоцирующейся в Азове, планировал на следующей неделе поехать в Батайск и Аксай, где при дивизии дислоцируется и медслужба армии во главе с её начальником Яковом Моисеевичем Бложевичем. С ним командарм планировал встретиться и, возможно, пройти в Ростове обследование.
   Увидев  Павла  на джигитовке в манежном зале,  Борис вспомнил, зачем он приглашал   его к  себе в тот день, когда Багрянцев спас его.
-Ты сейчас свободен? - спросил.
- Вы, товарищ командарм, мне такую работу нашли,  что за  24 часа ежесуточно и пока будет существовать наша родная Первая Конная, не сделаешь всего…
-- Так что же ты тогда делаешь в манежном зале?  От работы отлыниваешь? – засмеялся Думенко.
--  Во-первых, это тоже моя работа, товарищ командарм, а во-вторых, всё равно всё не переделаешь! Иногда надо же и развлечься - полюбоваться  ловкостью  джигитов.
- Знаешь, Павел, где-то я прочел одну    мысль, точно не процитирую, не помню. Смысл в том, что, «если человек не успевает выполнить свою работу за рабочее время, значит, он не умеет работать». А чтобы уметь работать, надо учиться. Согласен?
-  Конечно, согласен, - понимающе улыбнулся  Павел.
-   А поехать учиться в Москву в академию тыла и транспорта ты  тоже согласен?
- И сколько там учиться?
-   Четыре года.
- Очень, очень хотелось бы учиться!   Да только нет у меня возможности …
-   Да почему,  Павел?!  Ты ж необыкновенно способный  -   схватываешь  ведь  всё мгновенно, на лету  прямо.  Скажу тебе честно:  таких, как ты, настоящих самородков, я и не встречал ещё. Да и вообще - голова у тебя соображает по существу. Никогда не  забуду ту рекогносцировку, которую  мы выбрали для  места боя с конницей Шкуро. Именно  по твоему предложению и в соответствии с твоим убеждением ведь выбрали!  Знаешь,  товарищ…  все мы уйдем из жизни когда-то.  Но наши наследники, поверь,  столетиями потом  будут изучать стратегию и тактику битвы двух крупных противоборствующих кавалерийских соединений в донских степях!  Стратегию,  обеспечившую победу   малочисленной, слабо еще вооруженной, полуголодной, безграмотной,  только что созданной  народной армии, которая  практически бескровно - а я это особенно подчеркиваю!  -  взяла в плен  армию, буквально во всем, кроме, пожалуй, нашей убежденности в правоте своего дела, намного ее превосходящую!  Эх, Павел… Друг  ты  мой  дорогой.    Я  скажу тебе так:   не знаю, как  и  в честь кого  назовут будущие ученые  и стратеги  эту победу -  только  для нас с тобой это значения не имеет. Мы знаем, и знают наши ныне живущие товарищи, что  именно ты нашел это поле и своим видением будущего предсказал ход сражения, а я осуществил твою идею.  Главное  - что не пролилась большая кровь, дорогой товарищ Багрянцев. Это во многом – твоя заслуга.   Кстати,  это заслуга  и противника, понявшего свое безвыходное положение.  Они пожалели свои жизни и сдались. Думаю я сейчас, что, может быть, это и есть - главное дело всей нашей с тобой жизни, а?  Потому что попробуй, сосчитай, сколько родовых ниточек не прервалось в том бою?  Сколько будущих потомков,  изучая историю или просто читая об  эпизоде гражданской войны, вдруг  подумают про себя:  « А может, и я сейчас живу на свете,  потому что мой дед.. прадед.. прапрадед -  мой предок - НЕ  погиб в этом бою…»  Подумает и, может, скажет нам :  «Спасибо, ребята!» А? Как ты считаешь, будет это?
   Думенко улыбался.  Мягко, нежно   и смущенно.  Жёсткое лицо  его стало совсем детским. Исчезли куда-то  твердые желваки на скулах и  усталые складки у рта, весь он был  мечтательным, просветленным и -  счастливым.    Наверно, таким  командарм  был, когда   мальчонкой,  под вой бури и вьюгу,  слушал у печи прекрасную сказку  бабушки…
   У Павла защемило в груди…    Повернув голову к  окну, он быстро смахнул непрошенную слезу с щеки, глухо  ответил:
  - Будет. Будет, друг.
    И тут же спросил, нарочито сменив тон  на   обыденно-деловой:
- Борис Мокеевич!  Только я не понял, почему Шкуро тогда так быстро сдался?
 - Над этим вопросом и я много думал, - теперь Павел слышал  уже голос  Командарма.  - Не знаю, прав я или нет, а думаю я так.   Там офицеров  было много. Все они образование имеют, некоторые академии закончили, не то, что мы.  Когда мы их закрутили и начали «косить», да каждому из наших молодцов скосить траву хотелось повыше, то  поутру они  увидели, что  из убитых нами половина унтеров и офицеров. Вот  Шкуро  и понял свое матовое положение, приказал поднять белые флаги и спешиться. В кавалерии -  как в боксе. Если боксер стал на одно колено, он сдается. Если кавалерист выпрыгнул из седла на землю, он сдается. Я принял ту капитуляцию потому, что не хотел и сейчас не хочу этой братоубийственной войны. Не хочу я крови, понимаешь?   Ведь не  враги  же мы…  одну землю пашем, одну воду пьем.   Сердце у меня не выдерживает  видеть, как свой своего пополам рубит.  Как сын с размаха шашкой – да отца! Ведь в деда внук-кровиночка целится в этой войне! Воюю потому, что иначе нельзя.  Иначе не будет простому народу жизни.  Не будет. Разве хотел Ленин войны этой, Павел?  Ведь власть Советов победила без крови! В руках у Ленина были и банки, и телеграф, и почта, железные дороги, заводы – без войны были, Павел. И зачем  победившему нужна война?!  Ему строить жизнь надо, новую, на основе справедливости, на основе Божьих заповедей, наконец.  Разве не сам Бог говорил о том  же, что сделал Ленин? Мир – народам, землю – крестьянам, фабрики – рабочим!  Это правильные лозунги! Это справедливо и  честно.  И  ведь уже многие дворяне   приняли эту правду.   Кто не хотел – уехал,  а оставшиеся тоже захотели строить новый мир!  Так нет  - надо было Антанте влезть не в свою страну,  вооружить и распалить  эту войну! Вот теперь мы и пожинаем братоубийство…
    Помолчали, любуясь красотой и ловкостью конармейцев и их верных товарищей лошадей.   Джигитовка тем временем  подходила к концу. Думенко и Павел так же молча  пошли к выходу. Вместе они дошли до кабинета командарма. Павел машинально зашел в кабинет вместе с ним. Спохватившись, хотел было  выйти, но Думенко придержал его за плечо и, нажимая, принудил сесть
- Павел, приглашал я тебя в тот день по тому же вопросу, о чем сказал в манеже. В отношении учебы, что хочу еще раз повторить. Война не вечная, она скоро закончится, демобилизуются многие командиры и военачальники, кто по возрасту, кто по болезни, кто не желая быть военным в мирное время и так далее. Но  армия – то  молодой Советской республики будет нужна! И не какая-нибудь, а сильная, самая сильная армия в мире. Наши враги, а их будет много, не дадут нам спокойно жить. Я хочу остаться в армии и посвятить себя служению народу. Хочу и тебе предложить  быть  в кадровой армии и предлагаю поехать учиться в академию тыла и транспорта РКК. Как ты на это смотришь?
- Спасибо, Борис Мокеевич, за ваше  предложение. С большим удовольствием принял бы я его -  мне нравится военная служба.  Но…   несмотря на  моё  глубокое уважение к вам, к Армии, мне, к сожалению, нельзя  учиться.   Не суждено   мне быть военным…
-  Да почему, Павел…
-  Меня   ждут дома восемь детей-сирот и больные старики родители.
Думенко широко открытыми глазами   ошеломлённо  смотрел на него .
- Павел, да сколько тебе лет-то?!
- Тридцать три,- ответил Павел.
- Почему ж  так много детей, когда ты успел!  И  почему сироты, а мать где?!
- Борис Мокеевич, это длинная история, в двух словах не расскажешь. А вас и меня служба ждет.
- Служба подождет, давай, рассказывай.
  Он встал, зная, что Павел не курит, открыл форточку, стоя у окна, закурил.
- Ну, давай, многодетный отец…  сказывай.
   Павел начал свою быль   с деда Петра, которого  крепко  любил и был им  любим  так же сильно.  Рассказал о происхождении странной для простых крестьян фамилии «Яхонтовы». О том,  как  прадед  Петра  Яхонтова, один их  тех  тысяч    русских солдат, которые испокон веков вставали на защиту более слабых народов,  привез из такого похода турчанку   неземной красоты.  Тоненькая, высокая, с огромными черными  глазами, бархатными, как украинская ночь, одета она  была в длинное богатое платье и всё время прикрывала лицо  ярким покрывалом. А из-под подола платья рассмотрели любопытные местные  женщины необыкновенные туфельки с большими загнутыми носками, да ещё и ярко разукрашенные   множеством  красивых камней.  Камни те были так прекрасны, что все решили – это яхонты!  Так называли на Руси рубины, которые почитались  с давних времен: по ним определялось положение владельца – ведь яхонт   являлся неслыханной роскошью.  Люди не завидовали ей,  потому  что  необыкновенной силы чувства молодых  наполняли особым теплом и светом все семьи в округе.    Только слишком нежна была красавица, полюбившая русского солдата,  для суровой природы и  трудной жизни русской женщины… Она  сама ушла от богатого  отца - турецкого князя  за любимым  в украинские степи.  И  никогда не  пожалела об этом, потому что великая истина заключена  в пословице            « с милым рай и в шалаше, если милый по душе». Безмерно  любил ее солдат, жалел и берег.  Но  быстро ушла княжна и от  своего желанного, подарив венчаному мужу  сына-богатыря.  Ушла в мир иной.  Так  и появилась  на Руси фамилия  «Яхонтовы».  И пошли  с тех пор в Малороссии  чернобровые, черноглазые, статные и сильные   красавцы и красавицы,  крестьяне  с  княжеской кровью…  Может, потому  и влюбился  в будущую  жену   с первого взгляда  его отец, богатырь Зиновий, что даже оспины на её  лице  не испортили первозданную красоту, дарованную ей прабабкой?
    Думенко слушал с таким неподдельным интересом, что  Павел сам не заметил, как увлёкся воспоминаниями и перестал замечать время.
  Теперь он  повел рассказ о судьбе своего отца, Зиновия.  О том, как далеко за Уралом по дороге домой из леса, где он то ли грибы-ягоды брал,  то ли охотился, его, пятнадцатилетнего мальчишку - богатыря,  поймали  ловчие  и привезли в Тобольск. Там дали солдатскую одежду, погоняли два месяца на плацу, научили обращаться с пушкой и мушкетом и поездом отвезли в Тифлис. Воевал с турками. Пароходом отвезли в Болгарию. Воевал и там с турками, уже  на Шипке.  И  сам «белый генерал»  дважды пожимал ему руку, когда вручал Георгиевские кресты. После ранения в левое плечо лечился в Болгарии, потом привезли долечиваться в Харьков. Выздоровел,  послужил немного в этом же госпитале. Когда демобилизовали  солдата, не знал  он, куда ему ехать. До Тобольска далеко, сказали ему знающие люди. Поездом дней 12-15, а денег ему дали   25 рублей. По тому времени  это были деньги немалые, но  если на месте жить. А в дороге они быстро разойдутся. Решил подзаработать  еще рублей 50, потом отправиться в путь  - разыскивать родных. Прослышал от людей, что недалеко есть три русских села,  подсказали  и дорогу. Так он попал в село Лебяжье.  Подвозивший на телеге мужик, пораженный  ростом и мощью  путника, посоветовал найти там кузнеца Петра Федоровича Яхонтова, он, мол, тебя молотобойцем возьмет. Мужик отца не обманул.
-   Будущий мой дед  сразу взял себе в помощь  будущего моего  отца.  В роду Яхонтовых   многие мужчины были кузнецами,  а дед кроме этого был еще и  плотником, а в общем, умел сам делать буквально  всё.  Как говорится,  «пашню пахал, железо ковал, домницы ставил,  руду в них плавил, рыбу ловил, на охоту ходил».  Всему,  что сам умел, обучил и зятя, и детей своих. Отец  женился на дочери Петра Федоровича, моей матери, Галине Петровне.  Пошли дети. Их  было 12, девять парней и три девочки. Так и осел отец в Малороссии. Каждый год собирался вместе  с женой поехать на  малую родину, найти родителей, да так их мечта и не осуществилась до самой войны.  А теперь, думаю, она и не осуществится никогда, - грустно заметил  Павел и, глубоко вдохнув,  умолк.
-  Ну, а дальше?-  нетерпеливо  спросил Думенко
- Дальше, Борис, много чего было. Шло время. Мы, дети,  росли. Родители трудились. Я в семье десятый ребенок, мы с братом близнецы. Что было в семье до моего осознания жизни, сказать не могу. Если что знаю, то потому, что об этом говорили старшие, а я слышал. Помню, но не очень отчетливо, как женился Сергей, самый старший. Мне тогда лет семь было.  Когда второй брат женился, я помню хорошо, мне уже лет десять было. Ему строили дом рядом с подворьем купца Букреева, и я часто ездил туда с отцом, дедом и старшими братьями, строившими дом. У того купца была дочь, мне ровесница, Аня. Она мне очень понравилась. Когда нам исполнилось по восемнадцать, мы поженились,  у нас родилась дочь Сашенька…  Она всё время болела… Мы не знали, что и делать.  В 1910 году Аня родила  мне близнецов, двух сыновей. Нас с братом призвали служить в 1911 году. Его забрали, а меня отпустили, потому, что младшим  детям  моим не было еще трех лет. В 1912 году Аня родила мне еще одного сына. В 1914 году родила дочь. Но 5 марта 1915 года меня опять призвали  -  шла война. Определили в особый,  так называемый  царский полк,  в Царское Село. Там оказался знакомый доктор. Он и  забрал  меня в полковой госпиталь  санитаром. Я же большой,  раненых легко носил.  Но я научился у него  лечению.  И не только ран, но и многих болезней. В госпитале все мужчины, как и весь царский полк, имеют лошадей,  поэтому  все, и я тоже,  умели хорошо держаться в седле. Была    лошадь  и  у меня…  Тот гнедой, которого басмачи убили в Туркестане. Может, помните? Хороший был конь….  До сих пор о нем жалею.
- Помню, конечно.  Да,  конь был  стоящий…  Слушай,  а та кобыла, что я тебе подарил, разве хуже? – вспомнил Думенко. -  На ней ездил какой-то шейх или султан… И  амуниция какая! Правда,   хозяина кобылы  из  седла выбил ты…  Но лошадь-то  поймал я!
- Спасибо, Борис Мокеевич. Действительно, отличная лошадь.   А я тогда думал, что вы себе ее возьмете.
--Хотел было, если честно.  Но она для меня слишком высокая.  До стремени высоко -  ногу трудно  поднимать.  А ты как раз ей  в пару  - жердина  ты,  брат, еще  та!  Послушай, не возражаешь, если я перекурю? Уши уже опухли…
- Пожалуйста, курите.
Думенко встал, открыл форточку, закурил.
-  А ты продолжай, рассказывай. Судьба у тебя… Трудная.  Но интересная…
- На лошадях мы на ученья да на рассредоточения ездили. Они находились в конюшнях, где за ними ухаживали солдаты-конюхи. Там у нас и были конюхами   теперешние комдив Хохуля Иван Павлович и комполка Булько Федор. Когда царь отрекся от власти и в Царском Селе началась анархия,  Хохуля с Булько познакомились с донскими казаками, которых атаман Войска Донского присылал к  нам  для охраны Керенского. Когда питерские революционеры протерли глаза казакам  и те перестали подчиняться офицерам,  походный атаман увел казаков на Дон. С казаками дезертировали Хохуля и Булько  Они и уговорили   меня ехать с ними. О чем я теперь   совсем не жалею!
-  Мда…   Твоя дальнейшая жизнь мне известна,- сказал Думенко. -  А вот что там, в Малороссии?
- А дома… Дома  горе …  одно за другим. Получаю  я там  однажды письмо с вестью, что дочечка моя Сашенька совсем плохая... Если не сумеешь приехать, пишут, то вряд ли уже увидишь ее. Показал я письмо  доктору. Он сумел выбить мне отпуск.     На пятнадцать суток. Домой я ехал с молитвою, что, если доченьке  суждено покинуть нас, чтоб  сохранил Бог маленькую жизнь  хоть на время,  дал бы нам  увидеться  и проститься! Дочечка очень ждала меня…  Рассказали потом, что только проснется она – и первые  ее  слова  про меня, едет ли папа, где он сейчас…  Наверно,  молитву мою Бог   услышал. Несколько  дней провел я  вместе с дочечкой. Не расставались мы ни на секундочку…   И она ушла…  Вернулся в Царское Село. Все валилось из моих рук, не узнавал ни начальства, ни товарищей, слезы заливали мои глаза. 12 августа 1916 года не забуду, пока буду жить. Но время шло, а оно лучший  лекарь. Легче становилось на душе…  Отпустил я доченьку -  смирился с утратой. Уже даже баян  стал брать в руки. Но 29 ноября получаю письмо, в котором соседка моя, учительница, сообщает о смерти любимой моей жены… Опять иду к доктору Лившицу. Он знал  мою красавицу Аннушку. Отпуск оформил через час. 5 декабря 1916 года был в Лебяжьем. Но  похоронили Аннушку без меня. Я на ее могилке только поплакал да поговорил с нею. Одним словом, осиротели  дети.  И  я осиротел без нее. Вот почему я сказал, что дети сироты.
- Так не восемь  же, а четыре, - удивился Думенко.
- Это моих четверо, а еще четыре брата, но  об этом, наверно,   в другой раз.  Трудно вспоминать…
- Если мы не нашли время за почти три года дружбы рассказать друг другу о себе, своей жизни, имея намного больше  свободного времени, то при нынешней  занятости мы тем более не откроем свои души, если  сейчас  разойдемся, - сказал Думенко. - Не забывай, Павел, мы на войне.   В любой  момент может случиться то, что не позволит нам поговорить больше...
-- Я тебе говорил, где и как я встретил Аню, мою будущую жену, -  согласно кивнув, продолжил Павел.
- Да, там строили дом другому брату, собиравшемуся жениться.
-Да, Мартыну. Так вот, все мы умели играть на балалайке, скрипке, гармошке, баяне. И ребята, и все сестры. Все неплохо пели. А вот Мартын пел лучше всех, да еще басом. Его приметили священники нашей церкви и руководитель церковного хора, приятный, интеллигентный старичок. Он давно собирался уйти на покой, да священники уговаривали послужить Богу еще. А когда  талант брата раскрылся, этот старичок  и  уговорил  его петь в хоре. Обещали ему  денег платить. Дед Петя и отец поддержали священнослужителей.  Мартын до этого, как и все  наши,  работал в семейной артели, организованной дедом и отцом. Я тебе уже говорил, у деда  моего были золотые руки. Он умел делать всё, за что  бы ни взялся, и делать лучше всех.  Под стать ему и отец  -   научился от деда. Все мы, подрастая, трудились в артели. Нас научили  совершенно  всему, что нужно уметь делать, живя в селе. Не хвастая скажу,  что и я кузнец, плотник, сапожник, постовал, жестянщик, печник…
-- Стоп, Павел! В Аксае не ты ли печи сложил?
-- Кто вам сказал?
-- Сам сейчас догадался. Вот чего ты неделю там жил…
-- Короче,  могу я делать все. Не хвастаюсь. Было бы сырье, то есть  из чего делать, да  ещё чем делать, то есть   инструмент. А в Аксае я нашел среди конников двух человек, толковых парней. Одну печь сложил сам, они смотрели. По одной печи сложили  уже они  сами, под моим приглядом. А теперь они печники. Зарабатывать этим будут.
-    Удивительный ты, Павел, человек, однако! И под пулями думаешь, как помочь человеку заработать на жизнь… Вот за это, скажу я  тебе,  и уважают  Багрянцева Павла Зиновеевича…  Ну ладно, что дальше-то?  Что там  происходило, на Украине?
-   Брату в церкви понравилось. Там же  не надо вкалывать  так, как в артели.  Старичок рейган ему голос поставил, то есть научил не орать, а петь, научил петь по нотам, играть на клавесине по нотам. Дед мой играл на слух, не знал нот, а слышал их. Как узнал, что Мартын умеет играть по нотам, сам научился, и мы, кто хотел из братьев, тоже учились. Доволен был Мартын. Как барин жить стал. Редко он днем в церкви был, больше вечерами, а днем  с женой  отдыхали. Летом - на речке, а зимой спят  да по гостям ходят. Прознали в Полтаве и Харькове, что в селе  необыкновенный  бас поет, и зачастили гонцы в нашу церковь: уговаривать Мартына петь в их церквах и храмах, предлагая  денег один больше  другого. Брат о существовании таких денег и не слышал, не то, что видел. Поэтому уже готов был согласиться. Но Даша, жена его, никак не соглашалась. Она из соседнего села Денисовка, тоже русское село. Не хотела Даша уезжать от родителей и родных, очень не хотела.  Чувствовала ее светлая душенька что-то.  Даша была редкая  красавица, в нее женщины влюблялись, не говоря о мужчинах. Брат ее  любил  безмерно,  ее слово было  для него  законом. Но и она его  любила. Сильно любила. Красивая они были пара…  Мартын весь в отца – больше меня, выше, сильнее,  фигура атлета, глаза , как звезды, волосы волнами…  Редкой красоты был мужчина. Как и его жена.
  Уговаривать  брата  петь  приезжали со всей Украины, Малороссии,  из Белоруссии и России  не только церковники, но и театралы. Самым хитрым - или умным -  оказался хозяин Харьковского оперного театра. Он  приехал, как и все,  уговаривать  Мартына  петь   в его театре.  Только   начал дело не с  брата, а с его жены!  Приехал он   не поездом, а на машине, да  с кучей  таких  дорогих  для женщины подарков, которых Даша сроду не видела, хоть и не была обижена вниманием мужа. Театрал предложил ей поехать с ним на машине в Харьков, он им с мужем покажет квартиру, где они будут жить, поведет  в театр, в котором ее муж будет петь. Сказал, сколько денег будут они получать. Даша была деревенской девчонкой, больших денег никогда не видела,  в них не разбиралась и, услышав названную сумму, сделала на всякий случай разочарованную гримаску, не понимая  даже, много это или мало. Владелец театра  гримасу Даши  понял по-своему и назвал сразу сумму вдвое больше.   Которую  Даша тоже не поняла, но  ехать согласилась .
   Как сама Даша потом говорила, она ничего не хотела, кроме как покататься на машине. В Харькове ей сшили несколько пар красивой и самой модной по тому времени  одежды  на все времена года.  Повозили по городу, показали квартиру, где они будут жить. Побывали они в театре, где предстояло Мартыну петь. В театре Даше понравилось. Красиво, празднично, много нарядных людей. Что творилось на сцене, ей совсем не понравилось, а  смотрела она туда лишь потому, что  представляла там своего любимого  Мартына. В городе ей  всё нравилось, кроме одного:  ее коробило,  что буквально  все неустанно пялили на неё  глаза!  Молодая женщина  и не представляла  себе, как   прекрасна она была.   Настолько ярко выделялась  среди городской публики эта чудная женщина, взращенная  свежими продуктами и чистым воздухом степей, воспитанная любящими родителями  в строгих православных традициях, главной из которых было целомудрие не только тела, но, прежде всего, души, что каждый, увидев ее,   невольно  уже  не мог отвести  взгляда!  Даше, не бывавшей  дальше волостного центра Зачепиловки, куда  родители иногда  брали ее с собой, показалось, что  Харьков  -   на краю света…  А  пять дней, которые они с мужем провели в Харькове, стали для нее просто  вечностью.
    Но всё же переехали они в Харьков. Мартын пользовался огромным  успехом. Когда он пел, в театре был  аншлаг. Слава действует на  людей, как нектар в цветке на бабочек….   Мартын полюбил сцену, театр и всё, что связано с ним. А Даша была душой и сердцем предана своей малой родине, селу. Она больше жила в Лебяжьем и Денисовке, чем в Харькове.  Постоянно приезжала в свой родной дом в Лебяжьем, где, женившись, жил с Аннушкой и  я. С моей женой они были очень дружны.  Даша  всегда привозила всем  дорогие подарки и деньги. Сюда же она приезжала рожать всех четверых  своих детей.  «Это мое гнездышко, - говорила она.- Я была здесь, в этом гнездышке, очень   счастливой.  А куда летит птичка положить свое яичко? В свое гнездышко».
         Отсюда летом 1912 года  увез  Мартын  Дашу в Ялту. Хотел порадовать жену  прекрасными краями. Как рассказывал брат, Даша всю дорогу сидела у окна поезда, любовалась увиденным. «Приеду домой, -  говорила она,- расскажу деткам, что их мама видела». Впервые Даша видела море и  впервые купалась в нем. Мартыну было  удивительно и странно, что жена сразу решилась войти в воду и с наслаждением плескалась в ней.
    Дело в том,  что, когда Даша была еще подростком,  цыганка   сказала ей, чтобы она боялась воды и никогда не купалась одна.  «Ты   слишком  красивая, тебя заберет водяной», -  пророчила она. Даша всегда помнила эти слова, поэтому   перестала ходить купаться на пруд в своем селе. Позже в  Лебяжьем, правда, купалась в речке, но только с мужем.
  А в  Ялте Даша утонула. Как это случилось, не знаю. И никто не знает. Брат неделю искал ее в море… Плавал и нырял.  Нырял и нырял. День и ночь. Не ел.  Не спал. Потом ее нашли.   Брат привез ее в Лебяжье в свинцовом гробу, похоронил, поставил памятник.  Он стал как будто сумасшедшим. Тихим. Всё молчал.  Помог брату один врач-харьковчанин, работавший в Ялте. Любитель театра, неоднократно слушавший и видевший пение Мартына, он много работал с ним.  Кстати, врач этот, Лившиц Яков Израильевич, и определил меня санитаром в царском полку в Царском Селе, он же   многому меня научил.
    И Мартын вернулся в театр, оставив детей нам. Часто приезжал, привозил и присылал деньги, подарки. Поживет два-три дня -  и уезжает.  Детей просил не отдавать ни своим, ни Дашиным родителям, которые, конечно, хотели,  чтобы внуки жили с ними.  Убеждал, что Даша  говорила ему:  « Когда дети у Анны,   я  спокойна.  Знаю,  она и накажет, и пожалеет, как я, по-матерински. А дедушки и бабушки только разбалуют».
   Старший мой  брат Сергей был смотрителем постоялого двора Зачепиловского уезда в Харькове. Луша, жена Сергея, уговорила мужа забрать брата Мартына  к себе.
- Здесь нас много, ему будет веселее,- сказала она. -  В своей квартире  он один, все напоминает Дашу, с ума ведь сойдет.
Уговорили, перебрался он к ним. Стал веселее, общительнее.   Но возвращаясь из гастролей, только переступив порог, брал ключ от квартиры и сразу бежал  к себе. Думали сначала, что ему там понадобилось что-либо. А в одну из поездок, вернувшись, Мартын спросил: «Даша не приходила?». Удивились, но не придали этому особого значения. Вел он себя и разговаривал нормально, в нужный момент что-либо спросит, расскажет, одарит всех привезенными  подарками. Потом он стал исчезать. Думали, что опять на гастролях, но забыл сказать об этом или  театр срочно выехал. И только когда работники театра поинтересовались, куда исчез певец, Сергей с Лушей поняли:  с Мартыном не все нормально, надо обязательно показать его врачам.
- Луша! А может, напрасно мы волнуемся…,  -  размышлял Сергей. - Что он, не мужик что ли? Сколько можно в трауре ходить?  Ну,  увела какая-нибудь дама прямо из театра. Гляди, наслаждаются друг другом где-то, а мы ищем его
-  Что ты говоришь, Сережа, Бог с тобою!   Он так любил Дашу, что не посмотрит сейчас ни на одну женщину!  Думаю,  как и ты, случись, не дай бог, что со мною. Вы же, Багрянцевы, все однолюбы.
   Мартын появился рано утром, когда все спали. Не хотел будить всех, зная, что ворота во двор на ночь закрываются. Поднял камушек и бросил в окно второго этажа, где спали Сергей с Лушей. Услышала Луша. Глянув в окно, сразу его узнала, разбудила Сергея. Пока муж ходил открывать ворота, оделась, спустилась на кухню, разожгла печь. Сергей с братом тоже зашел на кухню. Поздоровавшись, начал Мартын рассказывать о себе.  Мыслил он вполне здраво, критически осуждал свой поступок. Говорил,  что ездил поездом по стране в поисках Дашеньки.
-  Где только я не был…  - рассказывал он. -  Вот сидит в голове чёрт и шепчет, шепчет: «Она ехала к тебе, села не в тот поезд, заблудилась. Сейчас в Киеве». Я туда.  Лукавый молчит. Приезжаю в Киев, бегаю по вокзалу, ищу, ищу…   Появляется нечистый: « Она в Екатеринославле». Так  и мордовал   он  меня,  пока не встретился  в Одессе один певец, знающий меня. С ним я и приехал домой.   Тот  приходил несколько раз ночью, да  я спал…
   Луша   обстирала, откормила  страдальца. Узнали о его возвращении в театре, приехали на лимузине, увезли. Опять он начал петь. В театре снова  аншлаг, хозяин доволен, выручка большая, от жадности по два представления в день давали! Хозяин выплатил   певцу деньги и за тот  месяц, что он отсутствовал….
   Мартын   сразу поехал  в Лебяжье, привез туда денег, побыл с детьми. Каждый день ходил он  к Даше...
    Уехал в Харьков.  И через неделю опять исчез.  Так длилось несколько лет. Брат неожиданно исчезал и возвращался, и чем дольше, тем на большее время он уходил, пока не   пропал совсем в конце десятых годов 20 века. А его дети для нас с Анной стали нашими детьми.
-  Теперь мне все понятно,-  сказал Думенко.-  И  почему мы раньше, еще в Большой Мартыновке, не могли поговорить...
-  Не знаю,- ответил Павел.-  Очевидно, мы еще не были так дружны.
-  Возможно. Я тоже потерял жену.   Умерла при родах в 1912 году. А я в то время был в Харькове в кадетском училище. Родители жили в Луганске, отец  -  потомственный шахтер. Началась война.  Отец отвез маму в Большую Мартыновку,  к ее брату. Брат её  жил в том подворье, где мы с тобой познакомились.  А отца призвали на войну.   В нашем училище один из кадетов со своим старшим братом посещал собрания большевиков.   Интересные вещи там он узнавал и меня просвещал. Напросился  как-то  и я  пойти с ним. Он рассказал обо мне брату, тот разрешил, и мы с тех пор, когда могли, ходили на эти  собрания. Там выступали большевики, видевшие Ленина. Они слышали его выступления. Уходил я  с тех собраний    злой, как черт.   Готов был зубами грызть богачей  за то, что все никак не нажрутся  богатством и не напьются  народной  крови.  Там же я смог прочитать  много статей, брошюры Ленина, Карла Маркса, Фридриха Энгельса. Понял, чего хотят люди, которые поддерживают идею Карла Маркса.  Их  зовут марксистами. В прочитанных книжонках я находил свои мысли. Одним словом, я заразился этим «призраком», «бродившим по Европе» – призраком коммунизма.
-   Борис Мокеевич, извините, а почему вы в кадеты пошли? - просил Павел.
- Я хорошо учился в школе. Бесплатно кончил четыре класса. Чтобы учиться дальше, нужны были деньги, а где их взять?   А учиться мне хотелось. Очень! Отец это видел, накупил учебников, тетрадей. Учись, говорит, сынок, если сможешь, сам.   Где смогу  - помогу.  И я учился. Что не понимал  -  бегал к учителям в школу  или  к гимназистам. Отец на шахте договорился с одним инженером, который  хорошо помогал мне.  Он, как и мы, жил в шахтерском бараке, далеко ходить не надо было. Отцу он однажды сказал:  « Мокей Гурьевич, со всей ответственностью говорю вам:   Борис ваш сдаст экзамены в любой  университет  - и  в технический, и в   гуманитарный.  С чем вас и поздравляю!». Когда меня призвали на службу и я уже почти месяц протопал по  плацу, офицер объявил, что,  если  кто имеет начальное  образование и желает поступить в кадетское училище,  можно  записаться у писаря роты. Я записался. И  совсем не с целью стать офицером  -   просто для того,  чтобы уйти от муштры на плацу в любую погоду,  но   при этом всё-таки учиться!  Хоть чему-нибудь, только узнавать новое. Для меня это было главным счастьем! Правда, совсем немного я выиграл в кадетах  -  там тоже   мучали  занятиями  на  таком же плацу. Хотя если бы я в солдатах  был, погнали бы на войну сразу, как только  она началась.   А кадетов  погонят, когда погоны офицеров дадут. Потом  получил письмо от мамы.   О гибели отца. И окончательно возненавидел царя и его  министров!  Дезертировал.  В Луганск не поехал  -  там сразу искать меня и начнут.  Рванул в Мартыновку. Вот так, Павел. Это коротко, без подробностей, хотя подробности – это и есть жизнь…  Теперь мы, кажется,  почти  всё друг о друге знаем. Знаешь, Павел, вот закончится война, и  если останемся  мы живыми,  то  в гости друг к другу будем ездить!  Тем более,  что оба мы из Малороссии.
  - А вы вернетесь в Луганск?
-  Конечно, как отец, в шахтеры пойду.
-   А я, как и отец, землю пахать буду, только не на малой родине, а здесь, в России, -задумчиво проговорил Павел.
–   Почему здесь, а не там?
-  У нас там населения больше.  Село одно на другом. Земли мало. Я вот, живя у Хохули в Мартыновке, спросил как-то у Иванова  отца, сколько у них земли. Он меня не понял. Сколько вы, говорю, можете посадить пшеницы, ячменя, овса, подсолнуха и прочего. Он мне и   ответил, мол,  да сколько сумеешь вспахать, столько и посадишь! Я ему опять: а землю где взять, чтобы ее пахать, я много ведь могу вспахать!   А он смеется:  ну и паши на здоровье,  что, мало земли  вокруг?! Я даже растерялся – как так:  паши,  сколько хочешь?!  Потом понял:  у них здесь нет вопроса  с количеством земли на душу.  А у нас   соседи  за межу  готовы один другому в горло вцепиться,  за вершок земли порешить друг друга. Скот здесь  пасут на ровных полях и лугах. А там - в оврагах да балках. Вот и хочу, если живым останусь, переехать сюда, в Сальские степи.  Уговорить  родственников, соседей, друзей….
-  А  знаешь, Павел… У меня ведь  мечта есть.  Вот если бы мне предложили  поехать учиться, я был бы счастлив!  -  Думенко быстро  встал,  с наслаждением потянулся, запрокинув голову, посмотрел куда-то вверх и засмеялся  счастливо.  -  Военное дело – моё дело, я это чувствую! Останусь тогда в кадровой армии….  служить России буду.  Заберу маму туда, где буду служить! Попадется хорошая женщина  -  женюсь, возможно, еще деток нарожаем!  Но…   если и не получится остаться в кадровой армии – а ничего страшного!  У нас же будет замечательная страна!  Главными в ней будут трудящиеся  -  рабочие и крестьяне! Не будут  никогда уже  из них кровь пить буржуи! И  вернусь я в Луганск уголек добывать!  Хорошо!
  Впервые  видел  Павел своего товарища и друга  таким воодушевленным и по-детски восторженным. Теплое  чувство к нему  наполнило грудь, и, словно мартовские  тропки  под  лучом солнца, оттаяли, стали влажными  глаза  Павла.   Уже не первый раз испытал он  к этому  мужественному, отчаянно бесстрашному человеку  до боли знакомое ему  отеческое чувство.  Такое же, что охватывало его при мыслях о всех его  восьми сиротах…
- Борис Мокеевич, да что вы!  Я нисколько не сомневаюсь, что вас по окончании войны оставят в кадровой армии. У вас необыкновенные способности организатора, вы нужны армии, а значит, всему народу.  Вспомните, как вы смогли сформировать  целую  конную армию!  А  её  командование? Это же благодаря  вам,  вашему  уму, любви к людям, к лошадям, к армии,  мы теперь можем   слаженно  работать.  Мы  хорошо работаем  и умело воюем – и это всё ваша заслуга. Я не льщу вам  -  правду говорю. Вы  же  принципиальный  и очень требовательный командир. А как вас уважают все  командиры, но главное – уважают и любят солдаты!  Они все гордятся вами.  А уважение и любовь солдата  ведь совсем не просто, очень нелегко заслужить.  А вы  заслужили, не мечтая об этом. Потому что людей вы сами уважаете.  Солдат ведь сразу чувствует, когда он для командира не «говядинка»… не пушечное мясо.  А человек, который жить хочет.   Все понимают, что именно из-за вашего таланта полководца многие сейчас живы!  И конники  надеются на вас. На то, что с вами они победят!  И даже, вполне возможно, в живых останутся...  Буду рад и по-настоящему буду счастлив, если прочту когда-то: «Нарком РККА Б. М. Думенко».
   После этих слов Павел заметил, как  неожиданно  странно изменилось, даже   исказилось лицо Думенко. Ничего не сказав,  он пошел открыть форточку.
- Ты не возражаешь, если я закурю?
  Оба молчали. Затянувшись пару раз папиросой, командарм  загасил ее в пепельнице, закрыл форточку.
- Ну что, пойдем спать,-  сказал  командарм.
   В его голосе Павел уловил нотку горечи  и отрешенности. Они пожали друг другу руки. Павел поднялся на второй этаж, а командарм вошел  в дверь  напротив.
  Лежа в постели, Павел думал о Думенко: « Незауряднейшая личность. Какой ум!  За всем успевает уследить. Каждого человека словно просвечивает   этим   своим   испытывающем   взглядом!  Так, что  мурашки по спине бегают.  А начнет говорить приятным  своим  баритоном  - любая  неприязнь к нему мгновенно  исчезает!  Редкий человек. Талант стратегический  в нем - явный.   Только…   что же его так огорчило, когда я  предрек ему  должность  наркома РККА?»
   Павел  выдвигал разные предположения, и все они, прямо или косвенно,  почему-то  касались Троцкого.   После некоторых  умозаключений Павел пришел к выводу,   что не надо быть  семи пядей во лбу, чтобы  понять, что ни  Троцкий  командарму, ни  Думенко наркому не понравились. Ну и что из этого? Мало ли бывает так, что с первого взгляда  человек тебе не понравится, а потом окажется  вполне достойным. Это так… Но Думенко ведь не только  сильный тактик  - он отличный стратег. И если его выводит из равновесия  нарком РККА, значит, размолвка между ним и Троцким не закончена. Продолжение следует. Думенко, общаясь с Троцким, понял именно это.  И он   ждет.
                ****
…  Генерал Деникин как главнокомандующий вооруженными силами юга России, загнанный Красной Армией в горы Северного Кавказа и Кубани, делал вылазки частями Добровольческой армии   Врангеля и кавалерийскими соединениями  Шкуро, прощупывая положение контрреволюции в центральной части страны. Очень надеясь   при этом, что рейд такого большого кавалерийского соединения, как конная армия Шкуро, всколыхнет затухающее пламя контрреволюционных выступлений в регионах. Там, где был перевес на стороне революционных сил,  задачей Шкуро было  оказание немедленной   помощи контрреволюции  и жестокое подавление  противника. Надежды генерала Деникина, как мы знаем, Шкуро не оправдал.
   Деникин  прекрасно знал  о дислокации конармии красных на Дону.  После разгрома Шкуро   Первая Конная  вернулась туда  и, как часовой на посту, охраняет расположенные на Дону «ворота»  с  Кавказа на север России.  И  Деникину очень не нравилось собственное положение. Он  понимал, что  действительно заперт  вместе с превосходящими противника силами, как зверь в клетке, лишен тактического простора. Слева - Черное, Азовское моря, справа - горы. Как он ругал себя  за то, что изгнанный из кадетского училища мальчишка, этот Думенко, перехитрил его, загнав в клетку  и захлопнув дверь!   А теперь, подлец, поди, прокалывает дырки в кителе для наград…. Если большевики не дураки, то этот мальчишка у них далеко пойдет!  Надо же, одного из опытнейших кавалерийских генералов,  Андрея Григорьевича Шкуро, вместе с армией не то что разбил, а в плен взял почти без боя. И где? В степи, в Сальских степях!  Да…  « Ну а  я, - размышлял он, -  я сам, опытный военачальник, генерал, я  разве не знал умную поговорку «прежде, чем войти, подумай, как потом выйти»? Чего меня, старого дурака, в Екатеринодар-то понесло?! Сладко пожить захотелось, Антон Иванович? Что скажут друзья, если доведется увидеться….»
   Он выпрямился в кресле - заныла поясница от долгого сидения наклонившись над столом. По коридору гостиницы быстро прошагал дежурный, стуча тяжелыми сапогами. Минуту спустя в дверь постучали.
-  Войдите!  - крикнул Деникин, повернув голову  к двери.
  Вошел дежурный с солдатом.
- Антон Иванович, к вам курьер.
- Введи!
-Вот он.
- Кто прислал тебя, любезный?
-  Их благородие капитан Калюжный, ваше высокоблагородие!
-У тебя пакет, депеша или словами что капитан велел мне передать?
-  Вот он написал, ваше высокоблагородие! -  курьер подал конверт генералу.
   Вскрыв и прочитав  содержимое сообщения, генерал спросил: «А вы не ошиблись?   Цыгане тоже на лошадях ездить любят».
--Никак нет, ваше высокоблагородие!  Это были думенковцы, они грузились в вагоны ночью, грузились сами, грузили лошадей и обоз. Ночью они и уехали.
- А куда уехали?
- Капитан Калюжный не знает, ваше высокоблагородие.
    Отпустив курьера, Деникин поднялся на второй этаж в оперативную комнату, зная, что начальник штаба сейчас там.  Увидев главкома,  офицеры встали, приветствуя его. Здесь, кроме начальника штаба, были начальник оперативного отдела, начальник разведки, начальник материально-технического обеспечения и командующий добровольческой армией в Вооруженных силах Юга России барон Врангель.
- Я принес вам, господа, интересную новость.  Сегодня ночью Думенко погрузился в вагоны со всей своей кавалерией, обозом и убыл в неизвестном направлении. Возможно, разведка наша знает, куда убыл Думенко?
     Начальник разведки сказал, что ему пока ничего не известно.
-  Откуда у вас, Антон Иванович, эти сведения?
-  Выходит, сарафанная разведка работает лучше вас. Разберитесь, полковник,-  приказал Деникин. - Петр Николаевич,-  обратился он к барону Врангелю,- зайдите ко мне через час.
                ***
    Павел  чувствовал себя странно  уставшим. Рассказывая другу о себе и своих близких, разворошил в памяти горечь утрат, к этому добавилась  и неизвестность   о   жизни близких сейчас. И, наконец,  его очень  обеспокоила реакция  Бориса Мокеевича   на    слова  о наркоме РККА.   С мыслями  обо всем этом он и  уснул.
   Утром, после завтрака, Павла оповестили о необходимости в 11 часов быть в кабинете командарма на совещании. Павел сразу вспомнил ночное расставание с Борисом Макеевичем. «Почему же он мне ночью ничего  не сказал? Что-то произошло, командарм получил какое-то сообщение. Возможно,  просто  вчера мы говорили, как товарищи, а сегодня на совещании он объявит о  том, что касается службы…»
    Думенко  тоже  долго не мог уснуть. Он думал о Павле. Хороший мужик. Умный, одаренный. Он вспомнил преподавателя по баллистике в кадетском училище, полковника Крылова,   которого все без исключения очень уважали. И не за  особые  знания или умения, а за его необыкновенную одаренность. Что  угодно  может познать каждый человек, для  этого он и учится. Одаренный  же человек  без знания чего-то может предчувствовать  и собственными размышлениями   на основе наблюдений и опыта делать гениальные выводы. Вот  Павел тоже одаренный. Таких людей беречь надо, чтобы они других учили и науку вперед толкали. Он далек от военщины, но  самостоятельно  понял   в военном деле то, что надо. Я тоже не Суворов, но азы – то в воинском учении  знаю. Когда мы выезжали на рекогносцировку, искали место, где дать бой коннице Шкуро, среди нас ведь  и бывшие офицеры, даже с академическим образованием, были.  Сколько мест в Сальской степи мы пересмотрели! Находили хорошие варианты, даже очень. Однако ни один из нас не мог сказать, как пойдет сражение, какова  гарантия нашей победы.  Не было гарантий ни у кого. А Павел, предлагая для боя  место, предсказал исход сражения и убедил  всех  в своей правоте. Это что? Магия предвидения? Колдовство? Нет, это дар  видения собственных представлений. Он расставил сотни, эскадроны, дивизии. Кто когда вступает в бой.  Когда и какие вводить в бой резервы. Я сделал так, как он предложил.  И  все получилось,  как он и предвидел  -  противник сдался. Да, одаренный  он мужик.  Интересно будет увидеться  его  этак лет через 10-15 после окончания войны… Стоп.  Хватит, надо спать». Повернувшись на правый бок, как он всегда делал, засыпая, Борис Мокеевич уснул,  наконец.
    Он не помнил, сколько  спал и спал ли вообще.   Раздался  стук в дверь.
  -  Заходите!-  крикнул он и спустил с кровати ноги.
    Вошел дежурный по штабу.
 - Товарищ командарм! Там связной прибыл с пакетом.
-  Идите, я сейчас приду.
    Встал, оделся, умылся у рукомойника, стоявшего в углу. Надел гимнастерку, ремень и сел. «Голова гудит. Что произошло?»  Он  снова будто провалился в сон.  «Ах  да, там меня ждет связной.  Сколько же я спал? Это вторая странная  ночь».
   Взял пакет. Расписался в блокноте связиста.
-  Пока не уходите, я  прочту.
   Он вскрыл пакет  и только сейчас почувствовал себя проснувшимся. Начав читать, отпустил связного.
    Письмо адресовано  командующему Первой Конной армией Б. М. Думенко  и  члену военно - революционно  совета Е. А. Щаденко: « Первое. На Украине поднимает голову анархо-кулацко-крестьянское движение под руководством контрреволюционного анархиста Махно. Прикрываясь лозунгами «безвластного господства» и «вольных советов»,  они терроризируют трудовое крестьянство, шантажом и угрозой поднимают на борьбу против Советской власти. Высокоманевренные конные отряды, численностью по  несколько десятков человек, одновременно в разных местах  или по очереди, усложнят борьбу с ними. В кратчайшие сроки вам необходимо железнодорожным транспортом направить в город Луганск 1-2 дивизии,  подчиненные вам, и покончить с махновщиной в кратчайший срок.
     Второе. На Украине, в регионах, граничащих с Польшей, участились случаи нарушения границ подразделениями польских антироссийских элементов, совершающих в приграничных районах России мародерство, насилие, грабеж и убийства. По нашим сведениям, организатором этих бесчинств является Петлюра, один из членов Центральной рады в 1917 году. Поддержку и всестороннюю помощь ему оказывает самозваный маршал Польши Юзеф Пилсудский. В приграничных  с Польшей  районах  необходимо помочь нашим  пограничникам. Граница в любом случае должна оставаться на замке.
    Третье. Свяжитесь с Советским Правительством Украины  по поводу необходимости оказания им  аналогичной помощи. При отрицательном ответе возвращайтесь на места дислокации».
    В качестве  подписи  на машинке  напечатано: «Народный комиссар РККА Л. Д. Троцкий».  А  лично подписал документ сам В. И. Ленин.
    Думенко посмотрел на часы.    « Успею не только позавтракать, но и  перекурить». Он взял лист бумаги, написал список, кого надо пригласить на совещание: командиров полков и выше,  комиссаров.  Прочел  написанное. Зачеркнул слова «в моем кабинете», дописал «в Красном уголке».  « В кабинете тесно будет»  -  и пошел на завтрак. Подходя к столовой, увидел вышедшего оттуда Павла.  Тот направлялся в сторону складских помещений.
-  Багрянцев! – окликнул  он и  пошел  к нему.  Павел, услышав голос командира,  уже шел  навстречу.  Подойдя, командарм спросил: «У тебя есть что-нибудь от головной боли? Голова раскалывается».
-  Есть,- ответил Павел,- пойдемте в ваш кабинет, я поднимусь к себе, принесу.
-Хорошо, иди, а я быстро чаю выпью и приду.
- Желательно принять лекарство натощак.
- Хорошо,- согласился командарм,- пойдем, поем потом.
- А что случилось?  Почему разболелась голова?
-  Не знаю, у меня редко болит голова. Ту ночь я не спал почти, и эту ночь мы с тобой чуть не до утра просидели. Не знаю, спал я или нет. Дежурный разбудил, связной пакет привез. Встал и голова заболела. Успокоилась было, а потом опять, даже шагать больно.
Они подошли к кабинету командарма.
--  Вы освободите предплечье, я приготовлю вам микстуру, потом  сделаю  укол .
Думенко выпил  лекарство, Павел попросил его лечь на диван. Сделал ему укол, накрыл лицо полотенцем, а  тело буркой.
-  Лежите спокойно, не шевелитесь и не говорите. – Посмотрел на часы на стене против стола. - До совещания, Борис Мокеевич, еще 34 минуты.
   Успокоительный укол сделал свое дело, командарм  быстро  уснул. За пять минут до совещания Павел разбудил его. Он спросил: «Как ваше самочувствие?». Командарм, улыбнувшись, встал, похлопал Павла по плечу, подняв в сжатом кулаке правой руки большой палец  - отлично, мол.
    На совещании командарм рассказал командному составу армии о состоянии дел в Первой конной армии, об успехах и недостатках  боевой и политической подготовки, назвал лучшие соединения и части. Сообщил о предстоящей поездке двух дивизий  на Украину, назвал, каких именно. На подготовку дал столько времени, сколько понадобится на получение железнодорожных вагонов. Если вагоны дадут сегодня, грузиться сегодня. Думенко сделал ряд других объявлений, ответил на заданные вопросы. Оставив командование армией и командиров дивизий, остальных отпустил на занятия. Оставшимся поставил конкретные задачи  действий  на Украине и здесь.
- За себя оставляю С. М. Буденного. Ему приказываю  не ослабевать наблюдение за Деникиным. Думаю, незаметно уехать нам не удастся, разведка Деникина за нами следит так же, как и мы за ними. Деникин, очевидно, попытается вылезти из мешка, куда мы его загнали,  и  вывести на оперативный простор Добровольческую армию. С пехотой,  естественно, будет и конница, да  и шкуровцы не все разбежались, некоторые вернулись к генералу. Подбросили кавалеристов генералу и кавказские князья, терские и кубанские атаманы.
    Думенко помолчал.   Потом обвел  командиров  сосредоточенным, испытывающим взглядом и еще раз  посоветовал Буденному быть крайне внимательными.   Снова помолчал и  еще раз предупредил: если придется вступать в бой с конницей Деникина, главное -  остерегаться,  чтобы  они  не заманили   нашу  пехоту.
- Положат, всех положат, Семен! Запомни это, -   говорил Думенко. – Да,  ещё вот что.  Конницей  у них может  командовать наш знакомец Шкуро  - ему помогли бежать из тюрьмы, он сейчас у Деникина. Он мечтает о реванше, конечно. Поэтому  будьте бдительны, все будьте на высоте, ребята.  Повторяю  сотый раз: людей берегите!
    Пятого мая 1920 года после совещания тепло, как  с другом, все попрощались с комиссаром Первой Конной армии Васильченко Семеном Филипповичем, уезжающим в Москву по приказу наркома РККА.
   Вагоны под погрузку подали шестого мая вечером. Грузились и уехали ночью, чем Думенко был доволен  - меньше будет  сведений у  врага. В Луганск прибыли и разгрузили вагоны тоже ночью, седьмого мая. С вокзала по телеграфу связались с Киевом.  Оттуда сообщили, что необходимо  выдвигаться за город в сторону Харькова и ожидать. К ним подъедут. Думенко, выросший в Луганске, знал не только город, но и его окрестности, поэтому   сразу повел дивизии к протекающей недалеко от города речке, где можно попасти и напоить лошадей, разбить лагерь для красноармейцев.
                *****
    …. Генерал Деникин, вернувшись из помещения, где располагался оперативный дежурный, в свой кабинет в гостинице, опять сел за рабочий стол. С  лупой  в левой руке он продолжил  сосредоточенно рассматривать карту восточной части России, отмечая остро заточенным  карандашом маршруты А. В. Колчака в борьбе с большевиками. На успехи Александра Васильевича  контрреволюцией возлагались особые надежды. Информация, которой   располагал  Деникин, была, за отсутствием собственной, из большевистской печати  и,  к  его огорчению, весьма неутешительной. Он надеялся на оренбургское, забайкальское, уральское, сибирское, амурское, уссурийское казачество, которое всегда было  опорой самодержавия. В начале гражданской войны казаки в полном составе выступали за царя. Однако беднейшее большинство быстро разобралось, с кем ему действительно  по пути, и перешло на сторону красных.  Теперь многие казаки воевали за Советскую власть.
   Большевистские газеты  сообщали об изгнании японцев из Владивостока. О том, что  Колчак под натиском Красной Армии и партизанских отрядов оставлял один за другим города и регионы, ранее  захваченные контрреволюцией,     Деникин бросил на стол карандаш, отдвинул лупу. В дверь постучали.
-Войдите! - крикнул он.
- Разрешите, Антон Иванович? -  дверь открыл барон Врангель.
- Заходите, Петр Николаевич, садитесь. Я пригласил вас, чтобы предложить  воспользоваться  возможностью вывести, как вы и хотели,   дивизию в центральные губернии России.
- Антон Иванович, благодарю вас.  Но это неделю назад у меня было такое желание. Хотел дивизией пройти по центральным губерниям России, поднять народ, не заразившийся  еврейской утопией коммунизма. Народ, почитающий  Бога, любящий царя и Отечество. Да как вы и сами видите  -  уже поздно.  Простите за жаргон, но  из песни слов не выкинешь - профукали мы, Антон Иванович, Россию. А все потому, что умудрились  воз борьбы тащить  примерно так,  как в басне  лебедь, рак да щука. Не было уже среди высоких чинов своего Суворова. Думали, каждый сам себе Кутузов, своими силами двор свой защитим,  друзья с Запада помогут Россию отстоять.  Только Антанта  шла в Россию с одной целью -  себе что-либо урвать. А  большевики им кукиш показали, да накостыляли так, что они долго помнить будут.   Кому  доверили    спасать Россию, гасить пламя революции?!  Тем, кто не понимал, что, разгоревшись, огонь перекинется  и на их крыши…. А если бы мы не распылялись, пока ещё боеспособна была наша армия, когда казачество России  поголовно было предано царю и отечеству, то никогда  не допустили бы прихода к власти гнилого адвокатишки Керенского. Если бы нам хватило ума  прежде всего восстанавливать  монархию….  И на престол сразу же  нужно было сажать одного из кровных отпрысков  отрекшегося от короны Николашки!  Если бы…    Всё было бы не так, как сейчас, я уверен.    Не кормили бы мы сейчас вшей, не грелись у чужого огня. Не взывали бы к Богу, прося удачи Деникину  на юге России или  Колчаку на востоке.
-  Вы правы, барон, ошибок много допущено.   Но кем? -  заговорил Деникин.- Вот я сижу целыми днями  или ночами не сплю  и анализирую, ищу конкретно, кто и что явились причиной сложившейся ситуации в России. Верите? Не нахожу. Двадцатый век начался для России неудачно. Русско-японская война 1904-1905 годов. Разгром нашей армии при Мукдене, флота – при Цусиме. Революционные волнения в России после поражения в войне с Японией и расстрела рабочей манифестации в Петербурге в 1905 году.  Как результат -  первая  русская революция. В 1914 году началась первая мировая война, перешедшая у нас в гражданскую. И это, друг мой, к сожалению, не последняя война. Войны были до нас,  воюем  мы  теперь, будут воевать и после нас. Причин  возникновения  войны   множество. Но главное то, что практически  все они возникают в верхах, а гибнут низы! Я избрал военную профессию,  чтобы защищать Россию, как, надеюсь, и вы, барон. Человек рождается, чтобы жить, трудиться, рожать детей, а его посылают против его желания на войну, где он погибает. Мне жаль всех гибнущих в войне людей. Мне, генералу, говорят, что перед тобой враг, приказывают убить его -  и я убиваю. Хотя он лично мне ничего плохого не сделал. Война – это плохо. Не должно быть войн. А такой войны, какая идет сейчас у нас  в России, -  самой страшной, гражданской,  - тем  более  быть не должно! Мы убиваем друг друга, сосед соседа, брат брата или отца. Мы,  россияне,  уничтожаем сами себя…
-  Антон Иванович, не думал, что вы столь сентиментальны…, - незаметно  усмехнувшись, покачал головой Врангель.
-  Да, друг мой, с возрастом мы все становимся сентиментальными.  Потому  что мудрее становимся.  Так что не сентиментальность это, а мудрость.  Народная мудрость, данная нам предками.  Но  достаточно философствовать, давайте, голубчик,  поговорим о прозе -  о вашем маршруте. Хотя,  кажется  мне,  вы уже всё решили сами. Не так ли? И все же я выскажу свое мнение. Думаю, чтобы избежать встречи с большевиками,  здесь вам не стоит связываться с железной дорогой. Не лучше ли походным маршем?
- Антон Иванович,  вы забыли про  Дон. Мост на Дону от Азовского моря есть только в Ростове. До Ростова нигде нет даже паромов, а после Ростова на сотни километров по Дону только паромы, первый из них в станице Багаевской. Переправляться паромом очень долго. А сейчас, в военное время, и  весьма небезопасно. Я уже карту всю истер, все ищу варианты. Ростова  нам не миновать в любом случае, кроме как идти пароходом через Новороссийск. Но это исключено  - как, у кого и где  выбить пароход? Я пришел к выводу, что если мне пробираться в Крым с любым воинским формированием, то только   поездом.  А это огромный риск.  Или же  делать это только моему штабу  - нелегально, переодевшись в гражданскую одежду.  Так сказать, замаскироваться  и ехать в разных вагонах. Но -  опять проблема:  приехав в Крым без войска, смогу ли я сформировать там армию, есть ли там резервы?
    Посоветовавшись, офицеры деникинского  штаба пришли к   мнению, что  двигаться   нужно железной дорогой. Пехотную дивизию дополнить  двумя полками конницы. Часть людей, которые будут ухаживать в дороге за лошадьми,  одеть в форму красноармейцев. На станциях стоять на постах с винтовками. При стоянке поезда не допускать никого к вагонам. Лишь несколько офицеров  при необходимости общаются  с начальством железнодорожной станции и милицией. Все остальные на станциях не показываются.
        6 мая 1920 года заказали необходимое количество вагонов. Вагоны подали 7 мая утром. Грузились целый день. Из Екатеринодара выехали ночью. Ночью же приехали в Ростов. В конечной станции Джанкой врангелевцы были вечером 9 мая 1920 года. Здесь они высадились  и походным маршем пошли на Симферополь в надежде на пополнение своих рядов. И не ошиблись  -  пополнение было
                *****.
     Пока шла выгрузка дивизий в тупике железнодорожной станции Луганска, красная разведка обследовала город. Выводя ночью дивизии за город, Думенко  с целью конспирации приказал соблюдать не просто  скрытность: гробовая должна быть  тишина.  А   повел войска через центр города. Поняв, что это центр,  не бывавшие раньше в Луганске Городовиков и Хохуля  очень   удивились:  и почему командарм, живший в этом городе, требуя скрытности, в то же время ведет  их через центр?
      Вышли  за город. Городовиков выбрал момент, подъехал к Думенко и поинтересовался, что это за странные  тактические изыски  -  «скрытно и с гробовой тишиной» вести дивизии   не окраинными улицами, а через центр?  Думенко   хохотнул на иронию Иваныча.
  - Ох, и хитер ты, Иваныч…
   Городовиков  хитровато  прищурил свои узкие  глаза:
-  Ну, так  есть,  у кого учиться, командир…
   Борис, смеясь глазами, деланно  проворчал:
-  Ну народ…   На все ответ найдут!  Докладываю, товарищ Городовиков:  я повел через центр, потому что это кратчайшая дорога выхода за город. Но заметьте!  если бы через центр путь был  самым длинным, я   всё равно повел бы вас по нему, ибо он самый  для нас  выгодный. Подумай, Иваныч, почему?
   На этом разговор и закончился.  Иваныч  только головой  крутнул:
- И ещё меня же хитрецом зовет…   Думай, Иваныч, теперь, ищи ответ на собственный вопрос!   Далеко нам  до вас, товарищ  командарм…
... Во второй половине дня  представители городской власти, знавшие о приезде конницы и ждавшие ее, побывали в лагере конников.  Думенко вернулся с  совещания в городе  и  собрал командиров  на совет.
- На Украине сейчас тяжелая обстановка,- сказал командарм. - Когда у нас в России совершилась  Великая Октябрьская Социалистическая революцию, мировая война еще не была закончена. Войска Антанты со всех сторон   напали на нас. Немцы,  почувствовав вакуум в окопах, где вчера были русские войска, громившие их, перешли в контрнаступление. Не встречая сопротивления, дошли на юге России до Дона. Красная армия изгнала оккупантов. Начали поднимать голову за самостийную Украину украинские капиталисты -  националисты.  Они использовали привычный лозунг всех нацистов, суля народу райскую жизнь без России. Цель этого вранья одна: одурачив, переманить на свою сторону бедное крестьянство. Когда нет единого правления в стране или регионе, появляются всякого рода прохвосты, жаждущие нагреть на этом свои руки. Пока не окрепла еще власть Советов, а крестьянство еще не определилось с выбором, появился вновь оживший  анархист Нестор Махно, действующий в юго-восточной части Украины и  Малороссии. Не брезгует он  завернуть и по соседству  - покуражиться в Белоруссии и России. Немногочисленными конными отрядами Махно нападает на населенные пункты.  Там  бандиты занимаются грабежом, насилием, убийством. Наша задача – разведать ядро анархо-кулацкого движения, окружить и уничтожить его.
     Разведка и начала выполнение приказа.
   Первую Конную Армию в большинстве своем составляли  крестьяне соседних с Малороссией губерний: Воронежской, Донской и Приазово-Черноморской.  Там  население, в основном, едино по национальности, по укладу жизни, обычаям, культуре, языку. Поэтому, переодевшись в гражданскую одежду, несколько человек из Первой Конной  разбрелись по Малороссии от Луганска до Юзовки.  Там у  Махно  были  деревни с его многочисленными «возлюбленными».  Он часто приезжал  туда:  в качестве «отдыха» устраивал  безобразные кутежи,  проверял, как хранятся   награбленные ценности, припрятывал новые  свои «доходы», обильно политые крестьянской кровью.  Полученные об этом сведения разведчики сообщали в штаб, где их изучали, систематизировали и вычисляли  тактику действий. Разведка велась не только за Нестором Махно, но и за восемью его отрядами, которые действовали одновременно с «батькой» или поочередно. Время шло, но разведка доносила  сведения,  сильно разнящиеся одно от другого.  Думенко нервничал, торопил начальника разведки, ругался,  грозил  его разжаловать. Выручил  разведчиков, как   всегда, Городовиков.
-  Не торопи, Борис, разведчиков,-   сказал он. - Они выполняют очень сложный приказ. Твой  приказ, кстати.  Им необходимо выследить, кто и где  бесчинствует, куда свозят и  где хранят награбленное, где бандиты ночуют, где они сегодня, где завтра будут. Чтобы сразу захлопнуть всех одновременно, нужно очень много сведений, ты знаешь это лучше кого бы то ни было.  Потерпи, не дергайся, и людей не дергай.
   Почти  месяц понадобился  службе разведки, чтобы изучить маршруты действий самого Махно и его банд, которые все время перемещаются. Но сведения  её  были  воистину  бесценными. У всех банд и у самого Нестора одна особенность.  Туда, где они будут ночевать на следующую ночь,  раньше  примерно за сутки   приезжают две-три брички с тремя-четырьмя мужчинами и двумя  женщинами, которые готовят ужин для  следующего дня. А  кормившие банду  сегодня  сворачиваются после  ее  ухода  и  вечером едут  в  очередное, планируемое заранее,  место, где банда будет ночевать и, соответственно, кутить. Если походная кухня не уезжает на другое место и к ней приезжает вторая, кормившая банду позавчера, значит, банда будет ночевать здесь и сегодня.
   24.05.1920 г  начальник разведки доложил командарму об итогах своих наблюдений и показал на карте, где  какая банда сегодня  ночует.
    Думенко собрал всех командиров.  Заранее  были назначены восемь сотен бойцов с командирами.  Командарм  установил время   выступления -24.00- и его   задачи.  Он сказал:
-По данным разведки, общая численность махновцев - 500 конников и 100 человек обоза. Действуют восемь банд, во главе которых грамотные махровые анархисты. Девятая – банда  идеологов и палачей во главе с Махно. Каждая банда состоит в среднем из пятидесяти человек верховых. Если Махно замечает за собой слежку, вся банда уходит, рассредоточивается, следит за преследователями. Вновь собирается, когда опасность минует. Укрывается Махно в Запорожской губернии, откуда, по рассказам ограбленных им людей, он родом. Другие члены  банды  - из разных   губерний Украины, Малороссии, из соседних регионов России, шахтерских городов и поселков. Шахтеров  Махно, хочу вам сказать,  считает богатыми, получающими  большие «грощи»!  Поэтому очень  любит,  когда шахтер, в надежде, что идет бороться  « за счастье, за волю, за  лучшую долю», приходит к  нему.  Поэтому, кроме прочих задач, вам нужно суметь открыть пленным  шахтерам  глаза на  истину:  прояснить им суть махновских банд.  Операция должна пройти слаженно, быстро, -  наставлял Думенко. –  И ещё.  Запомните: это не та  война, что  была раньше, когда я просил вас  избегать смертельных исходов  и  со стороны  противника.   Запомните  и то, что за каждым из членов банд не одна безвинно  погубленная человеческая жизнь. Они не жалели ни детей, ни стариков. Поэтому  приказываю: всех, оказывающих  малейшее сопротивление,   безжалостно уничтожать. Если сдаются  без сопротивления – брать в плен.  Их будут судить.
    Он дал команду «По коням!». Красноармейцы разбежались к своим лошадям.  Те  стояли в ожидании, заранее подготовленные   и снаряженные.   Лошади всегда чувствуют приближение боя – это знает каждый кавалерист.  Недаром  кони -  совершенно  особые  животные  и  для казака,  для  простого  крестьянина. Это даже не животные,  а  некая не понятная разуму, но принятая душой  часть  человека. Степень  родства человека с лошадьми  ещё не изучена, но она  с древних пор  ощутима людьми.   И сейчас  кони,  как и их хозяева, были в  возбуждении.   Степень тревоги   у лошадей бывает разная, но   сейчас у всех них  глаза были   распахнуты больше обычного,  все они возбужденно пофыркивали, уши   у них подергивались рывками, ноздри  расширены, тела напряжены… Отведенные назад   хвосты  означали очень   сильное  напряжение. Лошади  чуяли  сражение
     Каждый конник  знает,  как успокоить и ободрить свою лошадь.  Ласковые похлопывания, поглаживания,  заветные слова шепотом и поцелуи в нос  или лоб, кусочки вкусного, всегда хранящиеся в карманах  конармейцев,   сделали свое дело.  Возбуждение улеглось, кони и люди  были готовы к маршу.
    Думенко, оставив в лагере за себя Городовикова, брать Нестора Махно  поехал  с девятым отрядом сам. Выехали все, но начинать операцию необходимо строго  одновременно, в 12 часов ночи. А как узнать, сколько времени? Часов нет ни у кого. И командарм ничего не сказал, как определить время. В этом плане первым  забеспокоился  командир второй дивизии Бундуков Дарджа Бадминович.  Он тоже решил возглавить отряд, который   шел  брать  Махно. Ехавший рядом с комдивом Бундуковым  ординарец, тоже калмык, на родном языке посоветовал спросить у командарма, как определить 12 часов ночи, если нет часов.
- Мне неудобно,-  вздохнул комдив,- спроси ты.
- Если я, выросший в городе, знаю, то вы же почти все  деревенские, должны это лучше меня знать,- удивился  командарм  вопросу  ординарца.
- А я не знаю, товарищ командарм, - смутился Дарджа
- Вы дома кур - то  держали? – смешливо дёрнул бровью Думенко.
-Конечно,- удивленно посмотрел на него Дарджа.
-  Тогда  вспомни: петух ночью первый раз кричит когда? Практически всегда в 12 часов. Вот и все. По данным разведки, Махно со своей бандой ночует в селе Колядовка. Остальные восемь банд – в соседних селах, на Луганщине, вблизи реки Северский Донец и ее притоков  Айдара, Деркула, Евсуга и других.  Так что выступаем по трубе петуха!
    Дивизии Думенко разбили свой лагерь в притоке Камышной, речки,   по большей части  безводной, заросшей, как балка,   вербами, лозою и камышом. Ночь была месячная, светлая, теплая, безветренная. В домах, где топились печи, дум    из труб поднимался вверх столбом. Отряды в сопровождении разведки шли  к селам  с  махновцами с расчетом к 12 ночи быть на месте. Поэтому, в зависимости от расстояния, одни тянули время, ехали шагом, другие  шли  рысью, а третьи, направляясь в дальние села, переходили в намет. Разведчики, ведшие отряды   туда, где ночуют махновцы, бывали в них не один раз. Одни своих придерживали, мол, не торопитесь, рано приедем, где мы спрячемся, там ни леса нет, ни оврагов или балок. А другие подгоняли, говоря командиру: « Ну, давайте побыстрее, не успеем же до первых петухов!» Успокоенные, отдохнувшие и сытые лошади шли тихо, без фырканья, свойственного уставшим, и готовы были  в любой момент перейти на рысь. Бойцы тихо переговаривались. «Как курить хочется», - мучились  заядлые курцы с усами, осмоленными дымом и никотином.  Усы их  поэтому зачастую  сильно отличались  по цвету  от  шапки волос... 
  - Терпи, - посмеивались над страдальцами   некурящие. - Для здоровья лучше… и для кошелька с жинкой!
-  Командир, а командир, отлить бы…  живот скоро лопнет или седло обмою!- просительно прогудел чей-то   бас.
-  Скорее себе ноги, чем седло,-  похохатывали  товарищи.
- Тише вы, балаболы, -  успокаивал разведчик.- У Махно везде глаза и уши.
- А чего тебе невтерпёж-то, Иван? - снова подначивал кто-то  страдальца. –   Мы гороховый суп да гречку все ели, только мы досе не жалаем обмочиться!
-  Да понимаешь, Петро, в третьей сотне сосед мой, Мишка Скрябин, позвал на уху, - оправдывался  смущенно голос. -  Они, черти, рыбаки, там, в третьей,  и собрались. Наловили рыбы, сварганили уху. И  посолили, дурачьё, два  раза. Позвали командарма.  Он не побрезговал, пришел. Налили ему в самый чистый котелок,  да  хлеб белый на газетку положили.   Он первую ложку влил себе в рот -  и застыл. Все вокруг думают -  вон уха какая вкусная!…  хором слюну проглотили... А командарм посмотрел  на наши рожи,  как они ждут  похвалы, одобрения, и  спрашивает, кто, мол,  уху-то   варил? Мишка, мой сосед,   говорит  гордо  так: «  Мы с Федором, товарищ командарм!» «Ты солил?»- спрашивает он Мишку. «Солил», - отвечает Мишка. «А ты?» - это  он у Федора. « И я солил»,- Федька  мямлит.  «Уху, варить, как и бабу  любить, должен один человек, - поднялся командарм. -  Спасибо за внимание. Только в следующий раз, если будете меня приглашать, не забудьте  и  нашего комиссара  позвать»,  - сказал  и ушел.    Что делать – съели  мы уху. Хотя и пересоленная, но вкусная. Только после нее я воды полведра выпил!
     Думенко ехал недалеко от рассказчика. Это был Приходько Иван из слободы Большая Мартыновка, Борис Мокеевич хорошо его знал. Слушал  он  болтовню бойцов и улыбался. Слышал всё  и комдив Д. Б. Бундуков, командир отряда. Однако в присутствии командарма не решался  дать команду о привале.
   - Останови, Дарджа, отряд. Дай людям оправиться, - велел    Думенко. – Действительно,  приустали  уже все…  Молодостью своей да  балагурством  только   и  держатся.
    Ночью с 24 по 25 мая 1920 года отряды кавалеристов Первой Конной армии окружили превосходящими силами все девять отрядов банды Махно. Из рассказов жителей населенных пунктов, подвергавшихся нападению Махно, Думенко знал, какой он осторожный и хитрый.  Поэтому не раз, инструктируя командиров в своих отрядах, предупреждал их о  зверином чутье и находчивости Махно. Все понимали, что там, где пирует Нестор, двор будет  так защищён, что ни во двор, ни из двора никто не  сможет пробраться.
   Но сейчас около  такого дома  почему-то прохаживались  только  два мужика  -  один во дворе, второй на улице. Красноармейцы  бесшумно сняли  их. Да если б какой из них и зашумел, вряд ли его  услышали бы  в доме  -  оттуда неслись  непотребный   ор, хохот, ругань, женский визг…  Сняв охрану, конармейцы беззвучно проверили весь двор. Под навесом стояла тачанка с пулеметом, на которой ездил Махно. Из пулемета вытащили затвор. Каждый из бойцов молча, продуманно, деловито и  спокойно, словно на учениях,   делал свое дело. У окон и дверей  стали дюжие  ребята с карабинами и крепкими кулаками.
    Услышав первых петухов, в окна и двери, сколько их было, ворвались не званые и нежданные махновцами гости. Гульбище было в разгаре. Одни песни орали, другие плясали, третьи женщин тискали, а кто от жадности больше других  набрался,  крепко спал за столом,  положив голову на руки, а то и  в   миску  с едой. Красноармейцы быстро разоружили тех, у кого должно было быть или было оружие. Того, кто пытался покинуть помещение через двери или окна, там  ожидали, и, получив прикладом или кулаком по голове,  махновец падал.  Тут же  другие бойцы  его вязали и оттаскивали груз в сторону.
    Думенко, перешагивая через связанных и мертвецки пьяных, кого-то искал.
  - Кого ищите? - спросил комдив Бундуков.
 - Пересмотрел всех, - удивленно  сдвинул брови   командарм,- а Нестора Махно не нахожу
- А вы его знаете, товарищ командир?
-  Лично не знаком, но, говорят, у него длинные волосы.
- Волосатого  я вязал,-- доложил  один из бойцов. - Вон туда я  его оттащил.
     Пока брали,  разоружали и связывали махновцев, обыскивали все помещения и закоулки двора, собирали  махновское имущество, оказалось, что сам  Махно исчез. Где его только ни искали -  нет Нестора, пропал, нечистый! Опросили дальнее окружение. Нет, не выходил со двора никто. Борис Мокеевич  заиграл желваками, стиснув зубы. Видя сидящего на завалинке комдива Бундукова, спросил напряженно:  «Послушай… а  где бы ты  искал исчезнувшего человека у себя дома?»  Комдив в это время курил  трубку, вернее,  держал в её  в зубах.  Редко он набивал ее табаком. Вытащит трубку,  подержит в зубах   -  и опять в карман. Это стало у него  своеобразной  традицией, особенно   при острых ситуациях. Искал пропавшего бандита  и он. Не единожды сосал пустую трубку, садясь и вставая с завалинки. На вопрос командарма  Дарджа не ответил.  Молча опять    опустился  на завалинку,   снова достал трубку, но теперь набил её табаком.   Разжег, несколько раз потянул сильно, выпуская дым. Потом  встал и пошел к колодцу, который, не видный от дома, находился за летней кухней. Комдив долго ходил вокруг колодца, что-то высматривал, заглядывал в него, снова оглядывался, пыхтя трубкой.  Так же молча и спокойно остановился, выбил свою «люльку» о каблук сапога.  Не кладя ее в карман, на родном языке   прокричал что-то   в сторону и пошел к сараю. Подбежал к нему ординарец.  По-калмыцки комдив  ему  еще что-то сказал  - тот ушел.
     Бундуков вернулся к колодцу. Через несколько минут к нему прибежали два крупных красноармейца и ординарец с веревкой. Комдива обвязали веревкой, и  двое крепких бойцов, став  друг против друга  вокруг колодца, начали спускать  Дарджу  в него. Никто вокруг на  происходящее  не обращал внимания. Все искали пропавшего Нестора. Думенко уже стал сомневаться, был ли вообще здесь Махно. Однако  хозяин дома утверждал, что  «быв туточки  цэй бандюга, що привязывався к моий дочки. А куды дився, нэ знаю». Вдруг у колодца раздался душераздирающий вопль, похожий на блеяние козла. Все остановились и замерли в недоумении.  Три бойца   за летней кухней тащили что-то,  крик усиливался. Из колодца  вверх ногами показался комдив.  Правой рукой он держал за волосы Махно.  В левой руке Дарджи был   намертво сжат   шиворот его зипуна. Когда красноармейцы вытащили комдива, а он Нестора, Дарджа  еле разжал свои  цепкие,  мертвой хваткой  держащие Махно  пальцы.   Нестор, тщедушный, заурядный мужичишка, лежал на левом боку калачиком и плакал. Когда его подняли, он не мог идти, падал.   Вместе с  его «идейными друзьями  и наставниками» его заперли в добротный пустой амбар для хранения зерна.
  Все  сразу стали разговорчивее и веселее, хотя не смыкали  глаз целые сутки. Довольны  были  бойцы, увидев живого, настоящего Нестора Махно, о котором были наслышаны давно.
Хлопцы,  да  я не верю, что это сам батько Махно! -  громко удивлялся  Василий
 Росликов.— Его  ж соплей  можно перешибить, если будет стоять близко, когда я сморкаюсь. Какой из него глава банды?!  Кто его послушает? Смотрите, да он слюнтяй, расплакался, что его поймали да за патлы из колодца вытащили!
-И я нэ  вирю, що цэ Махно,- поддакнул Никита Глущенко.- Махно, мабуть, здоровяк, такый,  як  наш ординарец командарма, коли вси ёго бояться,   а вин  йими командуе.
- Во-первых, Багрянцев уже не ординарец нашего командарма, а заместитель по снабжению, а во-вторых, командуют те, кто умнее или образованнее. Или кто самый жестокий, - поучительно проговорил Иван Приходько. 
   Помолчав немного,   хмуро   продолжил:
  -  Говорят,  Махно своим пленным ленты кожи снимал, смеясь. Такой он  гад. Это он, сука, притворяется сейчас.  А что это Махно, не сомневайтесь. Я сам слышал, как хозяин дочку свою ругал, что связалась с ним, таким убогим, да еще главарем банды. Говорит, что теперь, мол, посадят тебя вместе с ним, а то и меня прихватят. А та ему:   « А  я что, виновата, что этот урод запал на меня! Откажи я ему -  перестрелял бы и меня, и вас с мамой. Мало ли он, душегуб, погубил девок и их родню, сами знаете, во всех селах красивых баб перестрелял. А мне, батя,  жить хотелось. Слава богу, что его поймали красные. А позор свой  отмою…. уеду куда-либо…»
-   Бедная девка, досталось ей…  - сочувственно гудели бойцы.
-  Хозяин, покажите, что здесь не ваше, мы заберем  и вместе с бандитами передадим органам власти, -  попросил  комдив  Бундуков. 
   Он распорядился, чтобы  всё принадлежащее банде имущество, гужевой транспорт, оружие и лошади были внесены в акт, который подпишет  хозяин двора и комдив.
   Здоровых  пленных связали и пешком, а раненых и больных на конфискованном транспорте  погнали в лагерь. В Камышовой балке, в лагере, все девять отрядов банды Махно собрались 26 мая к вечеру.
    Отряды, ходившие на захват  махновцев, получили отдых. Заместитель командарма О. И. Городовиков вместе с комдивом Хохулей  и бойцами, оставшимися в лагере, сдали органам  власти Луганска всех плененных махновцев во главе с самим Нестором, его   имущество, а также убитых и раненых.  Подписали  положенные  акты  и только тогда перевели дыхание.  Работа сделана.  Приказ выполнен.  Народ  защищен.
    Как позже  стало известно, в 1921 году Нестор  Махно, переведенный в Киевскую тюрьму, опять сумел бежать.  Гадюка есть гадюка. Она уползает, просачиваясь сквозь невидимые щели.    Впоследствии  Махно оказался в Румынии.  И в  1934 году был убит там своими же.
    Связавшись по телефону с Киевом, Думенко спросил у  одного из руководителей, нужна ли еще какая помощь. Ему ответили, что нет, по мелочам разберутся сами. Думенко информировал наркомат о своем отъезде к месту дислокации.
    Пятого июня 1920 года две дивизии Первой Конной армии вернулись в родные края: первая дивизия в Азов, вторая в Батайск. Подъезжая к Ростову перед обедом, командарм, сидя  в своем   купе, открыл окно, закурил. Городовиков, ехавший с ним, отсутствовал. Вернувшись, увидел курящего командарма,  спросил,  хитро прищурясь: «Почему ты меня выгоняешь курить в тамбур, а сам куришь в купе?».
- Догадайся, Иваныч, почему.
- Борис, у тебя  всегда много в разговорах загадок! Одну из них я разгадываю с того дня, как приехали в Луганск.
- Это какую же?-  усмехнулся Думенко.
- А  помнишь, ты  приказал нам  пройти по городу тихо, незаметно, ночью? А повел  через центр города!  Я спросил, почему?   Думай,  ты  сказал.   Я и думал, думал. Но ничего не придумал!  А теперь опять -  убеждал меня, давай, мол,  Иваныч, в купе не курить, нам же дышать.  А сам куришь!
- Ишь, какой  ты злопамятный,  Иваныч мой дорогой!    Во-первых, курю я потому, что мы уже в Ростове.  Считай, дома  -  долго накуренным дышать нам не придется.  А в Луганске повел я вас через центр потому, что в центре административные здания, магазины, школы и другие помещения, где ночью почти нет людей. На окраинах же города частный сектор,   и многие жители там держат живность, поздно ложатся спать, рано встают утром, а иногда и ночью. Окраины являются глазами и ушами города!  Любого.
-  Э-э…   А я вот не додумался! Почему, а,  как думаешь? Потому что  ты очень умный человек!  Очень умный  ты, Борис.  Я не такой. И все  не такие. Это все знают, Борис. Тебе не нашей  армией командовать надо, а всеми армиями! Всеми, что есть в России, армиями ты можешь командовать.  Очень хорошо сможешь  это делать.  С пользой для людей. С большой пользой. Особенно для солдат! И для бедных людей. И для Ленина.  Вот соберусь, поеду к Ленину и всё ему о тебе расскажу. Он этого Троцкого снимет.  Вот из тебя  нарком был  бы так нарком! Настоящий. Новый. Советский. Ленинский нарком.  Наши все об этом говорят.  Это  точно.
    Городовиков Ока Иванович был малограмотным человеком, родившимся в бедной калмыцкой семье. С детских лет трудился вместе со взрослыми, перенимая от них опыт в умении работать. Окончил всего четыре класса сельской школы, но был одним из немногих грамотных людей дореволюционной Калмыкии. Умея читать, он многое узнал  именно благодаря чтению.  Ока Иванович  трепетно любил книги, а читал всё, что ему попадало. Иногда даже не до конца  понимая, что  читает, он испытывал огромную радость от самого процесса. Знакомясь  в детстве с бродившими по сельским глубинкам народниками, просветителями  угнетенных и обездоленных   российских крестьян, всё яснее  осознавал  правоту  идеи   революционной  борьбы  за  права  человека.  Тогда он определился и в чтении. Стал читать то, что его больше всего  волновало,  интересовало  - а это была  жизнь крестьянства России.  Он читал  и размышлял о роли крепостничества и капиталистического развития России  в  судьбе  крестьянства,  о путях свержения самодержавия,  о пути крестьянской революции. За скудные копейки покупал  мальчишка брошюры и газеты, в которых печатались революционные статьи разных авторов. Читая, он встречал противоречия  и  в них, и  с   ранее прочитанным.  И то, с чем был  вроде бы полностью согласен,  стало   представляться совсем по - иному.  У Оки не было друзей, которые могли бы ему помочь разобраться в путанице мыслей. Но в  газетах все чаще стал он встречать имя «Ленин». Сначала  не обращал внимания на его статьи. Искал знакомые ему имена - Плеханов, Мякотин, Пошехонов, Ильин, Карпов и другие. Однажды попалась   брошюрка «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов». Автор В. И. Ульянов (Ленин). Прочитал. Не все ему было понятно,  кое  с чем был не согласен. Гегемоном революции он считал совсем не пролетариат, а крестьянство.  «Нас больше, мы кормим народ»,- думал он. Вскоре  прочел брошюру «Развитие капитализма в России» того же автора. Поразился силе его убеждения.  И с тех пор Ока Иванович стал искать брошюры и газеты со статьями Ленина, считая его «самым революционным революционером». Знакомство  с Борисом Макеевичем Думенко, который был значительно более образован,  многое в  сумбурных размышлениях  юного Городовикова, так сказать,   расставило  местам. Поэтому и стал командарм  Думенко для него  самым  полным и абсолютным авторитетом.  Ока был счастлив, что встретил на своем пути такую сильную личность,  такого  необыкновенного человека. Думенко был   не только его  единомышленником. Он был настоящим  его учителем, потому что знал больше.  Но главное - Думенко был рядом  в борьбе за власть Советов в России.  Как и Ока, до последней капли крови  Борис   предан  идеалам революции – Городовиков твердо знал это. Поэтому они стали не просто соратниками, а настоящими  друзьями.  Они стали  товарищами.  Это новое слово  в  армейских отношениях  было дорого Оке.
    Дорогою, на одной из железнодорожных станций,  Думенко сумел воспользоваться телеграфом и сообщил в Ростов о возвращении. На сортировочной в Батайске их встречали    С. М. Буденный, Е. А. Щаденко, П. З. Багрянцев, М. Я. Ткачук, Ф. И. Голиков и новый комиссар. Как он представился командующему  Первой Конной армии Борису Мокеевичу Думенко,  «Ворошилов Климентий  Ефремович». Пожали   руки, глядя друг другу  в глаза. Ворошилов быстро отвел свои  в сторону.  Это сразу не понравилось Думенко.  «Хитрит и  суетится», - усмехнулся в душе и насторожился  командарм.  Он первым выпустил руку нового комиссара.
 -А где Василий Иванович Виноградов?-  спросил Думенко.
- Не знаю. А чем я вам не нравлюсь? -    Ворошилов   демонстративно пристально  глядел на Буденного, который  стоял, переминаясь с ноги на ногу.
- А вы не девица, чтобы мне нравиться, -  отрезал  Думенко. - Мы люди военные, с кем прикажут, с тем и будем служить.
  Павел заметил, как вспылил командарм, и тоже разозлился: «Почему   они   так встречают  вернувшегося с линии огня  победителя… героя?!» Настороженность, смятение, беспокойство  охватили его. Отношения командира и подчиненного давно уже  переросли  у них с Думенко  в настоящую дружбу.  Он уже  понимал Бориса, как родного. Гордился им. Сейчас  ему   хотелось тепло поздороваться с командиром, встретиться   глазами,  крепко пожать  ему руку, по-дружески поздравить   его,   вернувшегося с победой. Видел,  что тот испытывает такие же чувства.  Но вместо этого они вынуждены выслушивать пустопорожние речи,  участвовать в какой-то странной и,  оба почувствовали это, опасной, игре…
    Грузились они в Луганске в последние вагоны. Позже командование говорило, что по сигналу машиниста  последние  вагоны  со второй дивизией  отцепили…
- По вагонам, товарищи, - приказал Думенко.
  Все пошли к вагонам.
- Комиссар, а ты едешь?
- Нет, я завтра приеду, -  небрежно бросил Ворошилов и пошел к Буденному, стоявшему у тачанки, на которой они приехали в Батайск из Аксая
   В купе вагона, где должны были ехать    Думенко и Городовиков, теперь их было трое: Думенко, Щаденко и   Багрянцев.  Городовиков остался в Батайске. Думенко сел у окна, с ним рядом  Павел. Щаденко у окна напротив.
- Что тут у вас нового? - просил Думенко у Щаденко.
- Да вот видел  - комиссар новый приехал.
- Видел. Только он больно гоношистый….   И не тот, за кого себя выдает. Если я не ошибаюсь.
– Почему    так думаешь?
- Не знаю. Чутье, Ефим, у меня к людям.  И  ещё.  Если человек не может смотреть тебе  в глаза, отводит их в сторону – не знаю...  Юлит человек, похоже… ловчит.  Боюсь, наведет он  нам  тень на плетень….
  Щаденко глянул на Павла. Тот  понял, что он тут сейчас  лишний, и, посидев немного,  вышел.
- Мне кажется,- продолжал  Думенко,- он не комиссаром приехал к нам, а членом реввоенсовета.  Вместо меня.
-- Почему  так думаешь? – тот же вопрос.
- Да ведет он себя так.  Приехал ведь  не один, двадцать шесть человек с собою привез. До зубов все вооружены, в новеньком обмундировании. Говорит, все питерцы, из рабочих. Надо, говорит, основной наш род войск – кавалерию, разбавлять рабочим классом.
    Щаденко промолчал и  быстро перевел разговор на другое.
-  Борис! Я говорил с Павлом Зиновьевичем о кадровой службе.  Он отказался. А  об  его увольнении  уже есть приказ
-  Багрянцев хотел бы остаться в кадровой армии, но  не может. У него на иждивении восемь человек детей, четверо своих без жены и четверо брата, без обоих родителей. А что за приказ?
-А вот приедем, прочтешь.
- Ну, смысл  его  каков?
- Желающих уволиться  -   уволить в мае 1920 года. В первую очередь, многодетных и по семейным обстоятельствам. Что там еще? Прислали форму одежды, боеприпасы, клинки, сабли, седла и другую амуницию. Да, теперь есть у нас   своя телефонная и телеграфная связь.
- Что есть связь, это хорошо…, - протянул задумчиво Думенко.-  Ефим, послушай, а  как там Деникин? Все еще в мешке?
- А ты что, газет там не читал?
-  Ты представляешь - не читал. Некогда, знаешь,  было  - за Нестором гонялся, - дрогнул желваками Думенко.
-  А я,  как  только  ты уехал,  каждый день   искал в газете сообщения о поимке Махно. Но напрасно. Не было никаких сообщений. Я даже разочаровался в тебе.
- Эх, Ефим! Не так он прост и глуп, этот Махно. Осторожный, гад.  И хитрый - везде у него глаза и уши. Конспирация у него на высоте. Ты знаешь,  в первой дивизии начальник разведки очень толковый. Надо присмотреться к другим. Думаю, вряд ли есть лучше. Хочу его забрать в армейскую разведку. Он докладывал, что  у Махно восемь равнозначных банд.  И банда, с какой сам он  по Малороссии гарцует, девятая. Где и какая банда сегодня грабит, насилует и убивает, где кто  будет завтра, послезавтра, где они  ночуют, кутят  -  не установишь!   У них  в каждой банде  своя система. И  половину месяца две  наши дивизии спали, отдыхали! Я уже стал  дергаться, переживать, хотел  сам заняться разведкой, отстранить Егорова.  Хорошо, Городовиков не дал мне наделать глупостей.  Удалось ему  Егорова защитить. Приходит   тот ко мне  буквально через день и докладывает, какая банда и  где будет ночевать сегодня и завтра.  « А это точно?»-  спрашиваю. Думаю, говорит,  точно. И вот тогда  мы  сразу  же их захлопнули!  Одновременно, всех, в двенадцать часов ночи.
-  Что, они в одной деревне ночевали?
- Да  нет, в одной деревне банды  никогда не ночевали.  Ушлые  бандиты  страшно.  Верст за 20-30, самое малое, а то и дальше, были они друг от друга
- Так как же  вы сделали это одновременно? В смысле, как связь держали?  А главное, как время-то узнали?
- Часов ни у кого не было, по петухам  ориентировались.
- Каким  ещё  петухам?
- Обыкновенным, что кур топчут.
-  При чем здесь петухи! -  Щаденко думал, что  над ним шутят,  и уже  начал злиться.
    Думенко с улыбкой рассказал   о  сельских часах -  петушином пении.  Улыбнулся и Щаденко,  покачав головой.
  Тут в  купе зашел Павел -  надоело в проходе стоять,  а  сесть негде.
- Ефим, - спросил Думенко,- а почему приказ о демобилизации так поздно пришел?
- Не знаю, возможно, в Ростове забыли о нас, не прислали вовремя.
- Павел, вот  Ефим  Афанасьевич говорит, есть приказ об увольнении. Ты знаешь об этом?
- Впервые слышу,- ответил Павел.
- Так не Ростов это виновен, а вы  сами, Ефим,-  скрипнул зубами  Думенко.- Что, вы не могли этот вопрос с начальником штаба решить?
- Да со Щелоковым  собирались исполнить этот приказ, но…
- Что «но»? – едва сдерживаясь, спросил  Думенко.
-Николай Кононович знает, что Павел Зиновьевич не хочет оставаться служить в кадровой армии.  Если бы мы с ним начали увольнять, то Павел Зиновьевич ушел бы первым.
- Ну и что?!-   не выдержав, повысил голос  Думенко.
- Мы  же знаем твое отношение к нему, да  и  вся армия  его уважает… Вот  мы со Щелоковым   и не  решились брать на себя такую ответственность. Честно - побоялись тебя. Думали, ты сумеешь уговорить его, и он останется с нами.
-  Да, мне не хочется расставаться с этим  человеком, -  сказал командарм спокойным и напряженным голосом.-  И он, я знаю, сердцем прикипел к армии, к нам с вами. Но,  сожалению, он не может остаться в армии. Его пять лет ждут  дети и старики-родители.  Но это не значит, что вы должны из боязни не угодить мне, не выполнять собственную работу!
  - А жена где? -  быстренько  сменил опасную тему  Щаденко.
  - Жена умерла.
   Когда два начальника заговорили о нем, Павел тихо вышел из купе, чтобы не слышать. Поезд подъезжал к Азову. Забегали по вагону бойцы, скучавшие по постоянному месту службы, по гражданской жизни.  И теперь   все, особенно те, у кого была вдовушка или молодуха,   и душой,  и телом ликовали, мечтая о скорой встрече.
   Павел стоял у окна, любуясь  меняющимся ландшафтом, а мыслями был уже дома. Раз есть приказ, значит, скоро его  отпустят.  Картинами пробегали  за окном видения  того, о чем думал, что помнил.  Вот  он с дедушкой Петей в кузнице, где дедушка обеими руками нажимает  рычаг меха, который дует в горн, где уголь…  Разгорается, горит  уголь…   нагревает железную палку… А когда она становится похожей на солнце,   Павлик берет ее  своей  рукой, кладет на большую железку и бьет по ней маленьким молотком.  А  папашка большим…  Искры летят сначала, а потом железка становится как лопатка,  и уже не светится. «Вырасту, буду, как деда Петя и  папашка, кузнецом»- думает мальчонка, освещенный огнем главного на селе труда…
    Перед Павлом, словно из воздуха, возникали, проявлялись  дорогие лица…  И   вдруг кольнуло резко в груди.   «Саша – доченька…. Аннушка – любимая жена…»  Он   никогда  уже   не увидит их. Страшное слово   «никогда» пульсировало  в левом виске пулеметными очередями. Слезы наполнили  глаза  сильного мужчины.   Глядя в окно,  теперь  он ничего не видел.
       Поезд остановился – Аксай.
                *****
….  Поезд  Екатеринодар-Симферополь прибыл на железнодорожную станцию города Мелитополя. Из окна вагона Врангель увидел много военных, среди них были и офицеры.  За двадцать минут, которые стоял их поезд  в ожидании встречного,  людям барона  удалось узнать многое. Когда поезд тронулся,  в  его купе  пришел начальник разведки и доложил, что  в Крым съезжаются многие известные стране люди, гражданские и военные. Посоветовавшись со своим штабом, Врангель принял решение не ехать поездом до Симферополя, как они собирались сделать, а  выгрузиться в Джанкое.  Выгрузились. В это время  в высших кругах бывших военных,  чиновников всех мастей, банкиров, заводчиков-миллионеров,  фабрикантов, министров  - теперь без портфелей -  кем-то брошена была пресловутая, но весьма желаемая утка.  «Сосредоточиться преданным отечеству войскам под командованием грамотных, целеустремленных и смелых генералов, таких, как барон Врангель, Деникин, Колчак. Перегруппироваться, пополнить ряды военных соединений, помочь им оружием, боеприпасами, обмундированием, продовольствием, для чего нужны капиталы».  Таким хитреньким  образом  предлагалось  всем, кто «считает себя патриотом России, кому дорога она, дороги могилы предков,  не оставаться в стороне  и пожертвовать   свои капиталы   для помощи тем патриотам России, которые  жертвуют своими жизнями  во имя победы».    И чем скорее, тем лучше. Нашлись инициаторы, создавшие комитет по сбору средств.   Они арендовали помещение  банка  одного из банкиров  - англичанина,  уже сбежавшего за бугор, оставив сейфы пустыми. «Комитет патриотов России», как они себя назвали, работал круглосуточно. В шести окошках касс  принимались золотой чеканки деньги, золото, бриллианты и другие ценные «металлы и минералы». Жертвующим выдавались документы на «гербовой»  бумаге, заверенной «гербовыми печатями»   и  подписью жуликов.   В этих справках, описывающих пожертвованный предмет, гарантировалось  его возмещение или возвращение «после победы   во внутренней войне».  Комитет  стал издавать свою газету  «Патриот России», выходящую один раз в неделю пятитысячным тиражом. В газете  с большим опозданием  печатались  сведения «об успехах адмирала Колчака».   
   Многие статьи  с искажением фактов перепечатывались  из большевистских изданий. Зная о недавнем появлении в Крыму  генерала Врангеля с войском, газетенка взахлёб нахваливала его, ориентируя слетевшееся в Крым буржуазное воронье на «спасителя» всех их и России в целом  от «большевистской заразы».  Цель была одна:  поднять барону авторитет. На него всем хотелось взглянуть хоть одним глазком.  Где бы  он ни  появлялся, его окружали толпы  «интеллигентных»  и нарядных особ  обоего пола.  Джентльмены снимали шляпы, а дамы посылали воздушные поцелуи, непременно замечая игриво: «А он ничего…».
   После расстрела большевиками никем  не  назначенного в Иркутске «верховного правителя российского государства» Колчака,   некому было назначать и  Деникина главнокомандующим «Вооруженными силами Юга России». Врангеля  тоже неизвестно  кто назвал «главнокомандующим русскими армиями в Крыму»  - ему это очень понравилось, тем более, что  было немало  офицеров разных чинов, желающих вступить под его знамя рядовыми. Врангель, сам того не замечая,  легко поверил в свою  «исключительность».  Он становился всё  более  надменным, не в меру суровым и  очень жестоким. Вместо того, чтобы одернуть, приструнить зарвавшегося лжеспасителя России, бывшие генералы царской армии, ныне убогие старики, осыпали его похвалами   и  весьма одобряли издевательства над подчиненными.   «Именно этот генерал   -  один из тех, кто спасет нас и Россию от большевистской чумы»,- утверждали генералы в отставке.
    Расправившись с «Верховным правителем» на востоке страны, уничтожив кулацко-помещичьи банды в Сибири, Алтае, Урале, Поволжье, молодая Красная Армия добила  оставшиеся контрреволюционные очаги в низовьях Волги, Дона, Кубани и Северного Кавказа.  Красная Армия  загнала в порты Черного моря уже не способные  сражаться  военные формирования вместе с   обманутыми  солдатами, а с ними -  целые обозы  бегущих из страны махровых врагов восставшего  народа.  На переполненных  кораблях  вывозила     Антанта за границы Родины   или в Крым  « патриотов России», где им   мечталось «собраться с силами» и  вновь двинуться на борьбу с большевиками. Да долго собирались. Красная Армия штурмом овладела Перекопским перешейком, который ожесточенно защищал барон Врангель.   В этот раз  силы были не равны. Красной Армией руководил  редкий  самородок, воистину гениальный стратег - Михаил Васильевич Фрунзе. В штурме Перекопа принимала участие и Первая Конная армия.   
    Но уже без Бориса Мокеевича Думенко…
                ******
… На перроне  Аксая  -  встречающие красноармейцев и командарма   с начальником штаба.   Их  всего человек десять, не больше. Павел зашел в купе  взять свой пакет, но  Думенко со Щаденко в купе уже не было, не было и его пакета. Он вышел из вагона, увидел командарма, говорившего с начальником штаба. В  руках  Думенко держал  его пакет. Втроем они пошли к тачанке, на которой начальник штаба приехал встречать командарма. Подойдя к тачанке, увидели там Щаденко.
  -  Когда и почему ты  сбежал от меня?- спросил его   Думенко.
 -   Дал  возможность начальнику штаба нажаловаться тебе на меня.
  -  А есть за что?
   - Есть, товарищ командир. Наркомат требует доклад о выполнении приказа, а мы его выполнять  и не приступали ещё.
-  Что за приказ? – резко  спросил командарм, глядя на начальника штаба несколько недоуменно.
-  Да о демобилизации, - ответил тот   с явной укоризной  в адрес  члена реввоенсовета.
- Об этом-то  я знаю. И что же?  вы хотя бы выборку с кадровиками сделали?
-  Кое-что сделали, да не все. Не успели… Давайте завтра с утра займемся этим вопросом.
   -- Павел, это твой сверток? -  спросил Думенко,  отвернувшись от Щаденко, почеркнуто не  дослушивая его  нелепые  доводы  в оправдание  этой  странной   инертности и бездеятельности
-  Мой,- ответил Павел,- жалею, мало купил.
-  А что здесь?
- Полушалки.
- Какие полушалки?
- Женские летние платки на голову.
- А почему не брал больше, если жалеешь?
- Да не знал же о демобилизации. Знал бы, взял  больше.
    До ужина оставалось еще часа два. Подъехали к штабу, где жил комсостав армии. Сходя  с  тачанки, Думенко попросил  начальника штаба: «Николай Кононович, проследи за выгрузкой дивизии с  обозом». Потом обернулся к  Багрянцеву.
  -  Ох и устал я, Павел, пойду, полежу до ужина.
    Павел пошел к себе на второй этаж. Печаль  странно улеглась.  Ее сменило настоящее ликование:  «Скоро буду дома!»     Хотелось лечь, помечтать, но, вешая  фуражку, он  нечаянно  толкнул футляр баяна.  Как же давно он не брал его в руки…   Нагнулся, открыл футляр, хотел было вытащить баян  - и снова  закрыл. Лег на кровать. Пальцы мысленно бегают по клавишам. Встал опять, достал баян, сел у стола и вспомнил, как говорила ему мама: « Дедушка Петя для тебя, сынок, был образцом, а для нас с бабушкой Машей палочкой-выручалочкой. Ты  захандришь,  бывало, не хочешь ни  есть, ни спать, ни  идти гулять и даже  купаться -  тогда мы зовем его. Только   увидишь  деда – куда девается  вся хандра! А если он возьмет в руки баян да заиграет, лезешь ко мне или бабушке на руки, усаживаешься  - и  готов его слушать  хоть всю ночь.  И слушаешь, пока не уснешь  под музыку».
    И сейчас Павлу  хотелось перед сном послушать музыку. Вспомнил,  как научился играть «Марш славянки» .  Это было первое произведение, разученное  в госпитале в Царском Селе,  самое любимое. С него он всегда начинал свою игру. Там же  выучил он и «Вальс на сопках Манчжурии».    Манчжурии…  там  похоронен брат Илюша….
       Он взял инструмент,  заиграл и запел.
Їхали козаки із Дону до дому,
Підманули Галю - забрали з собою.
Ой ти, Галю, Галю молодая,
Підманули Галю, забрали з собою.

"Поїдемо з нами, з нами, козаками,
Краще тобі буде, як в рідної мами.
Ой ти, Галю, Галю молодая,
Краще тобі буде, як в рідної мами".

Везли, везли Галю темними лісами,
Прив'язали Галю до сосни косами.
Ой ти, Галю, Галю молодая,
Прив'язали Галю до сосни косами.

Розбрелись по лісу, назбирали хмизу,
Підпалили сосну від гори до низу.
Ой ти, Галю, Галю молодая,
Підпалили сосну від гори до низу.

Горить-горить сосна, горить i палає,
Кричить Галя криком, кричить-промовляє.
Ой ти, Галю, Галю молодая,
Кричить Галя криком, кричить-промовляє:

"Ой,  хто в лісі чує, нехай той рятує,
Ой, хто дочок має, нехай научає."
Ой ти, Галю, Галю молодая,
Ой, хто дочок має, нехай научає.

А хто дочок має, нехай научає -
Та й темної ночі гулять не пускає.
Ой,  ти Галю, Галю молодая,`
Та й темної ночі гулять не пускає".

Обізвався козак: "Я в полі ночую.
Я твій голосочок здалеку почую.
Ой, ти Галю, Галю молодая,
Я твій голосочок здалеку почую".

Їхали козаки із Дону до дому,
Підманули Галю - забрали з собою.
Ой, ти Галю, Галю молодая,
Підманули Галю, забрали з собою.
    Звуки растворились  и исчезли… Павел прикрыл ладонями клавиши, погружённый в прошлое, когда он пел эту песню любимой Анечке….  Пел, а жена смотрела на него своими огромными глазами, в любви которых он блаженно   тонул и  взмывал в небо…   
  Павел тряхнул головой, отгоняя  милое  прошлое, и  вспомнил, как в Мартыновке услышал от Бориса Мокеевича шуточную песню   и  очень быстро разучил ее.  Заиграл песню про ВанькА.
Как родная меня мать провожала,
Вся  родня с соседних сел набежала.
Ой, куда ты, паренек, ах, куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты….
«Приеду, сыграю и спою родителям, маме понравится».
     Раздался стук в дверь.
 -  Заходите! Открыто!
      Вошел комдив первой дивизии Хохуля. Павел быстро встал, поставил баян на стул,  радостно пошел Ивану навстречу -  не виделись месяц, пока Иван махновцев ловил. Протянул к другу руки  -  и  остановился, увидев его лицо.
-  Что с тобой, Иван? Дома что? Павел Трофимович? Галина Петровна?!
-  Нет, Павел, у меня, слава Богу, всё дома хорошо.  Нина Спиридоновна…
      И замолчал.
  - Ваня! -   тряс за плечи комдива  Павел.-  Чего молчишь, Иван?
     Видя  изменённое  болью  лицо  Хохули, он  подсунул  ему ногой свободный стул, сняв с другого баян, сел сам.  Павел всё понял.
- Он уже знает?
- Нет. Я   боюсь ему сказать, Павел.
- Как ты узнал?
-  Ординарец мой письмо принес.
- Можно прочесть?- он взял из его руки  письмо.-  Двадцать пятое мая. Совсем недавно.
-  Павел, скажи ему ты… я не смогу.
-  Давай, Иван, вместе.  После ужина.
-  Только говори ты. Пожалуйста…
- Ладно.  Но прошу,  не делай такое лицо, с каким пришел ко мне.
-  А с каким я пришел…
- Не могу передать…  с траурным.
   Из окна комнаты Павла видна столовая.  Люди уже были там.  Друзья встали, заправили гимнастерки, помолчали.  Павел сказал:  «Пора».  Вошли в столовую. Здесь питался личный состав  - за общими столами по двадцать человек, а командиры слева - по четыре человека  на шести столах.  За одним, самым отдаленным,  сидели двое. Подошла женщина, обслуживающая командирские столики. Опередив ее вопрос, Павел сказал, что  они подождут товарища. Появился Думенко. Увидев их, сел рядом.
- Я прилег и приснул,- сказал командарм.- Слышал, как ты играл, хотел пойти к тебе, но  не переборол сон. И  знаешь,  я  так хорошо дреманул под твою игру! Проснулся  бодрым, полным сил ничего, не болит … Прямо  как на свет божий  народился.
-  Да я тоже хотел полежать.  Но глянул на баян  -  давно не брал его в руки.   Дай, думаю, поиграю.
   Пока обедали, пауз не было -  Павел старался не допустить молчания. Потом вместе вышли из столовой.
- Ты куда сейчас, Павел?- спросил Думенко.
- Пойду, пересмотрю гостинцы и подарки, скоро ведь уеду.
- А какая разница-то  между подарком и гостинцем?!- засмеялся Борис
 - Не знаю. Раньше считалось, гостинец - это что-то съедобное, а подарок  - другое… Нужное, памятное, надолго…  Да  я  и сейчас так считаю,- странно  отрешенно  и безучастно  ответил  Павел.
-  Не знаю, мне кажется, это одно и то же.  Ну, да это  где как принято называть, - удивленный тоном друга, подвел итог  Думенко, поворачивая к себе.
-   Борис Мокеевич! -  Павел  решился. -  Подождите.  Не буду подходы делать и лавировать.  С такими, как вы, надо прямо и сразу.  Мы с Иваном хотим сообщить  о постигшем вас горе. Борис Мокеевич! Нет больше вашей мамы. Отошла в мир иной Нина Спиридоновна.
    Думенко остановился, выпрямился.  Отвернулся в сторону  стоящих коней и  спросил коротко:
- Откуда узнали?
-Письмо я получил, -  ответил  Иван    осевшим голосом.
- Дай письмо.
   Письмо было у Павла, он протянул его  в руку Думенко
- Письмо всё читать можно?- так же сдержанно и бесстрастно   спросил командарм.
-  Да, конечно, можно, товарищ  ком …   Борис Макеевич.
-  Идите. Я хочу побыть один.
    Быстро, твердо  печатая шаг, он пошел в штабной корпус, где была и его комната с солдатской кроватью, тумбочкой  и двумя стульями. Войдя, снял ремень с портупеей  и фуражку,  расстегнул воротник гимнастерки. Сел у стола. Держа в руках письмо, он  закрыл глаза.  Будто оттягивал  время  несчастья.  Будто продлял жизнь мамы. Потом резко открыл   конверт. Еще на мгновение остановился.  И  начал читать.   «Дорогой и любимый сынок наш, муж и папа…» Зная, что в семье Ивана все неграмотные и пишет это кто-то под диктовку, он не стал читать все письмо,   нацарапанное  карандашом  на синей бумаге. Искал…   «… корова наша Зорька отелилась на Благовещенье Пресвятой Богородицы. Опять телочку принесла. Мастью красная с белой звездой на лбу… хорь осенью в курятник залез… сена, слава богу, на всю зиму… овцы вышли из зимы гладкими, уже две окотились, Шпанка одного привела, а Цигейка двоих… вспахали всю….. Посеяли больше овса для коней…. Пшеницы 15 пудов осталось с прошлого года….»   Вот.   Он  опять  прикрыл на секунду  глаза.  С трудом открыл ставшие  вдруг килограммовыми  веки.  «И еще, Ваня, у нас горе. Преставилась мать вашего командира, Нина Спиридоновна Думенко. Всей слободой хоронили ее. Мы ее мало знали. Хорошая, говорят, была женщина, тихая, спокойная. Если ее сын не знает, передай ему… кабана осенью зарезали, сало еще не съели… чего и тебе желаем…».
     Он бросил письмо на стол, лег на кровать, встал, закрыл изнутри дверь на ключ, лег опять.  Плечи  его задрожали.  Рыдания глухо рвались  из груди.   Впервые за всю свою взрослую жизнь он плакал. «Мама, дорогая моя мамочка, что хорошее ты видела в своей жизни…. Мать твоя умерла, когда тебе было два годочка... Воспитывала тебя отцова сестра, у которой своих было три дочки…, и тебе доставалось, что от них оставалось... Их обноски ты до своей свадьбы носила, ничего не смела, не просила…. Они сытно ели, гуляли, плясали, смеялись…   и над тобой  не  раз издевались …. а ты никогда сыта не бывала, всегда есть хотела, и  всё  стирала да  посуду и полы мыла. Огород поливала, полола, растила, из дома почти никуда  не  ходила…. Спать позже всех ты ложилась, не видела снов  даже...  Не мечтала о счастье за крутыми горами… А вставала чуть свет с петухами. Не знала, с чего начать день, то ли  корову доить, то ли печь топить,  то ли  крикливых свиней накормить…. Потом  завтрак  сварить,   постели сестер  убрать, пока не проснулась их мать, да  за косы тебя не стала таскать… И замуж, родная, не по любви вышла…  избавились от тебя, как от лишнего рта, куда б его деть,   твой  сроду не евший до сыта  рот…. да еще младшего брата  велели   с собой забрать.   А отец твой забыл вас, жил с новой женой. Отец мой – твой муж - тебя очень любил, но  и он  иногда тебя бил! Уйти от него не могла, жалела меня, семью берегла….. Мамочка, родная  моя, чуть ли не стихами я с тобой говорю… Это так я слезы горючие лью….  Родная мамочка, как же я тебя люблю... Вот думал, кончится война, я еще не так уж стар, женюсь, нарожаем тебе внуков и заживем счастливою семьёю  где-либо. А не дождалась меня ты, мама. Отца нет, умер дядя Андрей, а теперь ушла и ты, мама… Мама, совсем я один. Значит, судьба моя быть военным. Кроме родины, России, мне некого любить».
       Думенко встал, умылся, посмотрел на часы… «Начало десятого вечера…пойду к Павлу». Вытащил из-под кровати чемодан, где была бутылка водки, взял ее,  поднялся на второй этаж. Постучав в двери, услышал «заходите, не закрыто». У Павла на кровати, как в магазине: ленты, платки, гребешки для волос, чулки, носки - чего только нет.
- Что это у тебя, как на ярмарке,  чем ты занимаешься? - спросил командарм.
- Борис Мокеевич, проверяю подарки, скоро ведь дома буду, - старательно подробно  и деланно увлеченно начал рассказывать Павел. -  Всем ли купил, не обидел ли кого?  Их ведь у меня так  много, и старых, и молодых обоих полов. Удивительно, что у  брата Илюши, что погиб в 1905 году в Манчжурии,  вдова  уже  снова замужем давно, дети от второго мужа есть, муж этот  любит ее безумно, а она, с сыном  своим от Илюши , больше живет у моих стариков, чем дома. Я телом, говорит, с Гришей живу, а душою с Илюшей, с ним и помру. А ее сынишка, стервец, только начал ходить, так первую свою дорожку протоптал к  нашему, к дедову то есть, дому. Как не уследили за ним дома - он сразу к нам!   Однажды зимой  босиком притопал.  Вот был переполох!   Так боялись, думали, всё, заболеет  мальчонка. А он хоть бы хны! Ноги ему попарили  -  и за стол чай пить. Доволен! Щеки красные, пирожок уминает  во весь рот и хохочет  у деда на руках.   Счастлив, поросёнок, добился своего – всё внимание деда – ему!! Сейчас уже большой. И его семью  забыть нельзя.  Вот и проверяю, кому еще надо купить.
      Павел замолчал.    Спрашивать  Бориса «как вы?» бессмысленно  и глупо.  Запавшие тоскливые глаза, мгновенно постаревшее лицо, осунувшиеся плечи Думенко однозначно отвечали на этот вопрос  - ему очень тяжело. Потому и пришел.
- Счастливый ты человек, Паша, - первым заговорил  Борис. - Завидую я тебе  -  вон сколько у тебя родственников, и родители живы. А у меня ни тех, ни других. Ты меня прости, убери сейчас свои подарки, займешься ими завтра, а сейчас давай посидим, помянем мою мамочку Нину Спиридоновну. И выпьем за твои проводы.
       Он  помог Павлу сгрести с кровати,  со стола  и стульев всё в чемодан, поставил на стол бутылку водки и сверток в бумаге.
-  У тебя нож есть?
- Есть, а зачем?
-  Да порезать колбасу. А стаканы?
- Стаканов нет, к сожалению, но есть шесть чайных чашек, купил у киргизов маме в подарок, она любит посуду.
- Это в прошлом году, когда на басмачей ходили?
-Да, на базаре в одном из кишлаков.
Порезали колбасу, сели за стол. Разлив в пиалы, Думенко встал.
-Давай выпьем, друг мой Павел, за помин души ее величества матери.  Моей, Паша, мамы, Нины Спиридоновны Гордеевой - Думенко.
     Из глаз его потекли крупные слезы. Он плакал,   не прячась, не стесняясь, как осиротевший мальчишка... Сверхчеловеческой  храбрости  командир,  придававший бойцам гигантскую силу своей потрясающей смелостью и  решительностью, человек с невероятным влиянием на массы,  плакал сейчас горько, взахлеб.  Павел  и сам едва сдержал слезы, видя такое сильное, искреннее, отчаянное горе мужественного  человека  - человека,  много раз видевшего смерть и научившегося держать себя в руках  в любой, самой трагической ситуации. Неожиданное  отцовское чувство к  другу  ощутил   Павел.  Он подошел к нему  и  просто погладил  по голове…   Ласково и  ободряюще -  как сделал бы это с  каждым из своих детей.   Они выпили  стоя, сели, съели по кусочку колбасы, похвалили за вкус, помолчали.
- Павел! Ты любишь свою мать?
Павел растерялся, не зная, как ответить.
- Конечно, люблю, как и все свою мать любят. Мать – самый близкий, самый родной человек. Нет никого ее дороже, даже свои дети.
-   А часто ты ее  обнимал?  Целовал  ее  хоть раз? Интересовался  ты, как она спала, во сне что видела, как себя чувствует, ничего ли  не болит, сыта ли? А часто ли предлагал ей поиграть в карты…   или поговорить о ее прошлой жизни, о детстве с тех лет, сколько она себя помнит? Как с отцом твоим познакомилась? Счастлива ли была?  Счастлива ли сейчас…   Какие отношения с твоей женой, не обижает ли она ее и…. Внимательно ли слушал ты ее?  Понимал ли…
   Павел смотрел на  командарма  и   поражался. Сколько  же у этого  человека, с виду грубоватого,  жестокого, сколько у него заботы, ласки,  нежности,  сострадания…  Сколько  любви  к близким!   Но любви не только к близким. Перед боем этот суровый и требовательный полководец  всегда говорил командирам: «Берегите людей.  Прежде всего – берегите людей!  Помните:  у каждого, как и у вас, есть мать. Она ждет  сына, надеется на вас.   И проклянет она  нас, если  сына  не сбережем -  сердце   ее не обманет. Выходите из боя, если силы неравные:  врага добьем потом!   А  пока главное -  людям жизни сберечь».
     Не дожидаясь ответа, командарм продолжал.
- Знаю, тебе, как и мне, трудно ответить на этот вопрос.   А ведь мы оба с тобою не глупы и давно уже созрели. Забываем  часто  мы заповедь простую: относись к своим предкам так, как хотелось бы, чтобы потомки  относились к тебе. Павел, никогда  мне уже не искупить вины  перед мамой за свою невнимательность, забывчивость, скупость на ласку…    За мою  сыновью любовь к ней, которую я  всегда чувствовал    в душе, а  вот наяву  не показывал! Почему  я стеснялся этого, почему не говорил ей?  Я  крепко любил и жалел жену  свою Ирочку,   так и не нашел ей замены.  И вряд ли найду. Дружно они с моей мамой жили, до Ирочкиной….  смерти….    Но уверен: обидь она маму  - не смог бы простить.  А если  выбирать мне пришлось бы, мать или она  - не задумался бы. Только  мать.  Сколько бы ни было у меня детей. И знаешь, почему?  Родителей не выбирают. Ты можешь не понимать что-то в них, даже  обижаться. Есть и такие…  обидчивые.   Но  не поменяешь маму с отцом  на лучших, более угодных вашей милости!   Живи с такими, какие они есть. Люби таких.    И мысли не должно быть ни у кого осуждать своих родителей! Особенно мать. Она дала тебе жизнь. Радуйся, будь благодарен ей всю жизнь. Свою жизнь строй, как хочешь, можешь, знаешь, а маме не мешай  - не суди ее.
    Они налили еще, выпили.
 - Я перекурю,- сказал Думенко, направляясь к двери.
-  Да курите  здесь, я форточку закрыл от комаров, сейчас открою, на дым не полетят.
 Перекурив, командарм налил в пиалы еще понемногу.
- А теперь, друг мой Павлуша, за тебя давай выпьем, за твой отъезд. Пусть это нехорошо, но повторю:  завидую я тебе, друг, белой завистью.  Сколько  родных  там ждет тебя.  И твое сердце рвется к ним.. . И  хочу я сейчас  твоего  отъезда -   ради всех, ждущих там тебя, Павел. И до боли в душе не хочу тебя отпускать. Нет у меня ближе человека здесь. Верные друзья есть. Их немало.   Но с тобой  мы стали как родные братья.  И помогаешь ты мне  и жить, и служить.  Надежда на тебя  крепкая всегда  была. Знал, что ты рядом. И спину мне всегда прикроешь.
  Павел глухо сказал:
 - Прикрою, Борис. Мне жизнь за тебя отдать  - в радость.  Поверь. Это не пустые слова…
    Думенко ничего не сказал в ответ.  Он знал цену таких слов из уст настоящего мужчины. Может, поэтому как будто порвались железные путы, сжимавшие его сердце.  И оно забилось легко  и вольно.  И   задышала  сдавленная  горем грудь…
 …  Долго сидели  молча боевые  товарищи.  Потом так же  молча выпили, доели  колбасу, снова похвалили ее вкус.  И командарм ушел.
   Утром в столовой Павел сидел за столиком один. К нему подсел Иван Хохуля. Поздоровавшись, спросил, когда уезжает, надо ли чем помочь.
- Если успею сегодня передать дела, получить необходимые документы, уеду сегодня. А если не успею, то завтра.
- Мы вчера собрались в комнате, где мы с Федором Булько живем, сообразили бутылочку самогонки, Тихон Плетнев принес, хотели пойти к Борису Макеевичу, помянуть Нину Спиридоновну, да постеснялись.
- Напрасно, - сказал Павел. - Надо было прийти. Мы с ним у меня сидели, поминали его мать.
- Жаль, не знали. Мы вчера говорили о тебе. Хотелось бы собраться, чтобы ты поиграл, попел нам на прощанье, и вместе заспивалы б  «Огырочкы», «Вэрбу рясну», да ще шо-нэбудь.
-Нет, Ваня, вместе споем, когда я жить на Дон  приеду.
- А приедешь?
- Приеду.
- Буду ждать.
- А ты, Иван, уйдешь или останешься в кадрах?
- Сам уходить не хочу. Мне служба нравится.
- А как остальные ребята  -  мартыновцы?
- Всем нравится, все хотели бы остаться. Только говорят, будет работать комиссия, всех будут вызывать на собеседование. Начнут с командиров дивизий, корпусов, полков, эскадронов и ниже, а потом уже  рядовые.
  После завтрака  как всегда было построение, потом   развод на занятия и работы. К  Павлу   подошел начальник штаба.
- Павел Зиновьевич, вы решили с командармом, кому дела будете сдавать?
- Да. Арону Давиду Моисеевичу.
- Так я пишу приказ?
- Пишите.
-А на вас приказ готов, подписан, зайдите в строевую  часть, получите документы и можете рассчитываться.
     До обеда сдавал Павел дела, оформлял документы, деньги. Стал гражданским человеком. На обеде встретились с Думенко. Они  сели за один столик.
-   Ну как ты, рассчитался со всем и всеми?
- Да, Борис Макеевич….  Разрешите представиться:  бывший заместитель командующего Первой Конной армией по материально-техническому обеспечению Багрянцев Павел Зиновеевич, отныне вольноопределяющийся гражданин России.
    Думенко  внимательно слушал и  молча глядел Павлу в глаза, держа  над тарелкой полную ложку. Дослушал монолог Павла, быстро нагнулся над едой  и старательно начал есть зеленый борщ из щавеля. У Павла знакомо кольнуло сердце…   Скрывая слезу, предательски скатившуюся по щеке,  он  тоже  наклонился над   столом.
   Поев, из столовой вышли вместе.
-Когда думаешь ехать?
- А вот в два тридцать поезд.
- И билет уже взял?
-Нет, зачем, там, на вокзале, возьму.
-Ты с мартыновцами простился?
- Простился с теми, которые в этих дивизиях служат. В Батайске хочу сойти, там тоже мартыновцы есть, из Платовской и из Новониконовской. Особенно близкие  мне  Дарджа и Бадьма Бундуковы и, конечно же, Ока Иванович.
- Пойдем, Павел, ко мне, - предложил Думенко.
   В своем кабинете он открыл сейф, взял газетный сверток.
- Павел, это деньги, возьми, мне они сейчас ни к чему.
- Борис Макеевич, -  взмолился  Павел, - да  есть у меня деньги, не надо, они вам  не раз понадобятся!
-  Зачем  они мне, Паша? – грустно сказал  Борис.  - Бери!  Тебе они,  ох,  как нужны будут там,  дома….
   Он засунул Павлу в карман галифе газетный сверток.  Павел вытащил его  и хотел положить на стол, но встретился с взглядом Думенко – и у него вновь сильно кольнуло сердце.   Столько было в глазах  дорогого  ему человека  тоски, столько грусти и тепла, что он понял: отказать  другу  сейчас он не  имеет права.  Взял деньги,  положил их в вещмешок, молча  посмотрел еще раз в   посветлевшее лицо Думенко, и вдруг тревога резанула его  острым лезвием… Он подумал:   « Как же  я его оставлю.. Нельзя  ведь  мне уезжать, нельзя! Чувствует душа моя  -  один он остается... Один. Любят     его бойцы, уважают, преклоняются  – но почему он так одинок, этот удивительный  человек… Что ты подсказываешь мне, сердце, почему так болишь о нём?  О  человеке с большой буквы, о редком человеке… Не было у меня друга  такого и не будет уже…  Таких мало на Земле.  Мне повезло встретить».   
  А  через сотню лет  об этом человеке  так будут писать  потомки в  своих исследованиях.
«….Борис Мокеевич Думенко   был одним из самых популярных и харизматичных советских военачальников времён Гражданской войны. Один из бойцов его отряда вспоминал: «. Я лично знал многих командиров, но такой силы влияния на массу, какой обладал Б.М. Думенко, не встречал».  Думенко – заядлый рубака и прирождённый партизан. Он мастер маневра и короткого удара, его неожиданно проявившимся военным даром восхищаются не только красные, но и враги: «Бывший вахмистр одного из хороших боевых кавалерийских полков, сам лихой наездник, честолюбивый Думенко сумел создать из своих кавалеристов настоящую регулярную часть. Кроме того, конная часть у Думенко была поставлена великолепно». В его отрядах нет воинской дисциплины в её обычном понимании, но они сплочены личной преданностью  командиру – тридцатилетнему бывшему вахмистру, которого даже пожилые бойцы уважительно называют «батька». Воевавшие вместе с ним в своих воспоминаниях о Думенко отмечали его сверхчеловеческую храбрость, преданность делу, ради которого он не щадил головы, огромный авторитет среди товарищей. Его земляк и соратник И. Киричков вспоминал впоследствии: «Мы любили его за храбрость и полководческий талант. Он учил нас натиску, инициативе. Предупреждал, что в бою каждый из нас может погибнуть. Но если ударить дружно и всем вместе – сама смерть отступит. Его влияние на красногвардейцев было исключительным».
   Отменной храбрости командир, Думенко был не из тех, что «берут крепости на ура». Рискуя в бою ежеминутно своей головой, он, как зеницей ока, дорожил каждым бойцом.
   Выходец из народа, он обладал незаурядным военным талантом. Конный состав его отряда всегда был отличным и в форме. Это давало возможность маневра, смелого обхода во фланг или тыл. В условиях бескрайних просторов юга России искусство маневрирования имело значение первостепенное. Борис Думенко являлся одним из выдающихся военачальников, мастеров кавалерийского манёвра. Он умел воплощать свои дерзкие замыслы в практику в сложнейшей обстановке. Заботясь о тылах своих и людях, он не давал пощады мародёрам, если таковые вдруг появлялись в отряде. В одном из своих приказов Думенко писал: «Разъясняю товарищам, что по военным правилам и верховным приказам нашей трудовой армии воспрещены всякие личные присвоения не только у жителей занимаемых нами сёл, но также и у пленных врагов. Такие самовольные захваты или присвоения чего-либо для себя лично без донесения об этом своим командирам считаются, наравне с грабежом или кражей, позором всей нашей Красной Армии»
    Именно таким знал его Павел. Но  сейчас друзья шли прощаться…
    На  улице у  подъезда стояла тачанка и толпились  кавалеристы, командиры и рядовые, пришедшие  проводить Павла.
-  Ты все погрузил?-  спросил Павел у своего,  теперь уже бывшего,  ординарца.
- Все, Павел Зиновьевич,- ответил за ординарца Иван Хохуля. – Мы вместе грузили.
-А  ты, комдив, чего   сам вещи мои таскал?!
- А вдруг он баян забудет, а я хочу твою  музыку услышать на прощанье.
В  тачанке стоял открытый футляр, баян возвышался  на сиденье.
    Павел взял его в руки. Погладил.  Посмотрел на дорогих ему товарищей -  однополчан.  Все молчали и смотрели ему в глаза. Как он мог  не  сыграть на прощание  хорошую песню?   И зазвучали  мелодии.  Особенный свет  озарил   в этот миг лица бойцов.  Свет воинского братства. Свет веры  в правое дело восставшего народа.  Свет  товарищества  и доблести.  Но  смолк баян.  И не  у одного лихого кавалериста  в орлиных  его очах застыли  в этот миг слезы…
- Давайте, прощайтесь!-  подчёркнуто строго и  громко отдал приказ командарм. -  Опоздаете на поезд
    Последним прощался он сам.
- Уважаемый Павел Зиновеевич! -  твердо и серьезно  заговорил  командарм.- Нам всем будет очень вас не хватать.  Не хватать  хорошего командира, прекрасного человека, преданного друга. Будь здоров и счастлив, дорогой  друг, в своей жизни. Приезжай в гости в любое время. Мой дом всегда считай своим домом. Когда бы и с кем бы ты ни приехал, встречу я тебя или меня не будет – приходи в мой дом и живи, как в своем.
  Он подошел к Павлу, обнял его, они трижды, как положено воинам на Руси, расцеловались. Павел быстро сел в тачанку, и, чувствуя, что слезы в горле могут сейчас заблестеть на глазах, еще раз глянул на Думенко.  Их глаза встретились.  Редко на этой земле выпадает человеку  счастье  узнать  истинно мужскую, закаленную огнем и скрепленную кровью дружбу. Думенко и Багрянцеву  повезло.  Оба они знали это.   Павел резко  взял в руки баян, растянул меха  и ударил по клавишам. Ездовой тряхнул вожжами, строевые кавалерийские лошади с ходу пошли рысью, а следом за тачанкой лилась и лилась  музыка одного из прекраснейших музыкальных произведений    - «Марш славянки».  Из всех помещений военного городка выбегали красноармейцы, махали руками, кричали  прощальные слова.  Думенко молча  повернулся «налево кругом» и, тяжело припечатывая сапогами землю, пошел к штабу.
…  На железнодорожную станцию приехали вовремя. Только погрузили бойцы вещи Павла в вагон, поезд тронулся. В Батайске Павла встретил Ока Иванович Городовиков с братьями Бундуковыми. У них с Городовиковым была договоренность, и Ока по разрешению Думенко  позволил  Павлу   выкупить кобылу Галку, выбракованную ветеринарной комиссией. Павлу  эта  кобыла досталась в Средней Азии, когда его конь был убит, а Павел зарубил седока Галки, басмача. Тогда  лошадь поймал Думенко, потом отдал Галку Павлу. Тот  очень привык  к Галке, не   мог позволить пустить ее на мясо, поэтому выкупил. Лошадь была в отстойнике дивизии  Дарджи Бундукова.
   Городовиков договорился с администрацией железнодорожной станции Батайска на провоз лошади до станции Сахновщина. Из-за хлопот с Галкой  пропустили поезд и два дня ожидали следующий на Харьков. А пока  ждали, Павел вместе с Иванычем съездил в Ростов. Купеческий город, который называли воротами Кавказа, славился базарами, ворами и красивыми проститутками. Иваныч бывал здесь часто, знает многие базары, где торгуют овощами, фруктами и их производными, а также зерном, семечками, растительным маслом из подсолнечника и горчицы, которую здесь зовут гардалом. Есть базары, где торгуют домашним скотом, птицей. Мясо-молочные и рыбные базары. Рыбу продают на всех базарах, есть отдельно рыбный базар, на котором  богатейший ассортимент: живая, свежая, сушеная, вяленая, копченая, жареная, в тесте запеченная. «Говорят, такого ассортимента рыбы и рыбного базара в мире больше нет», -  пояснил  Иваныч. Здесь близко Азовское, Черное, Каспийское моря и реки Дон, Кубань, Терек, Волга, и со всех водоемов есть рыба на Ростовском рыбном базаре.
-  Павел, ты любишь рыбу?
- Нет. Ем, но не люблю. Да у нас рыбы мало, редко приходилось ее есть,  и разве можно ее по вкусу со свиным мясом сравнить.
- Что ты говоришь, Павел, по вкусу ни одно сало  не сравнить с рыбой, если ее вкусно приготовить. И сравнивать ее со свининой?! С барашком хотя бы сравнил…
- А вы, калмыки, едите свинину?
- Конечно, мы же не мусульмане. Калмыки всех животных едят, но любим конину. Вот если бы ты не выкупил свою кобылу, братья Бундуковы хотели ее взять. Калмыки ее съели бы. И ты, Павел, ел бы, если бы ее приготовила калмычка.
-Нет, Иваныч, я очень брезгливый, узнал бы незнакомое мясо и не стал бы есть. А лошадиное – тем более…    Для меня лошадь -  это даже не животное,  Это часть человека.  Как и собака.
- Куда пойдем, какой тебе базар надо, что купить ты хочешь?
-Иваныч, меня интересует базар или магазин, где можно купить подарки. Какие – не знаю, надо  посмотреть.
-А кому подарки, Павел?
-  А  всем -  старушкам, старикам, девушкам, девочкам и мальчикам.
-  Тогда пойдем на барахолку, там чего только нет.
Они пошли на трамвайную остановку. Пока добирались, говорили о службе,  о Борисе, о  жизни вообще
-Ты женат, Иваныч?
-Нет.
-Почему?
-Не встретил еще ту, которая мне понравится. Павел, слушай, а  тебе нравятся ростовчанки?
-Я не присматриваюсь к ним,  да и в городе я еще не бывал, это впервые с тобою.
-А я часто бываю.
-Невесту себе ищешь?
Тот вместо ответа   спросил:
- Вот почему здесь, в Ростове, так много красивых людей?! И женщин, и мужчин, но особенно женщин?
- Не знаю, Иваныч. Думаю,   женщин здесь красивых станет меньше, если тебе понравится одна из них и ты женишься, наконец.
    На барахолке Павел купил многое из одежды, обуви, игрушек. Список своих родных и неродных из рук не выпускал.  Без подарка не останется никто!   Купил он и гостинцев, то есть  сладостей,  взял разные украшения для женщин: бусы, сережки, монисты, ленты, гребешки.  Кое-чего купил больше  рассчитанного.  Это хорошо – на всякий случай.  Ребятам брал  брючные ремни, пряжки, рубашки, фуражки.
-- Иваныч, теперь надо найти, где продают  всякие материалы.
-  Какие материалы?
- Как у вас называют вот это, -  он показал на брюки галифе,- из чего брюки, рубашки шьют?
-  Материал  для шитья? Он разный бывает, из шерсти – сукно, из льна – полотно, из хлопка – батист, сатин. И цвет разный, белый, черный и т. д., понял?
- Понял, пойдем. Это в магазинах продается, на Садовой улице, там недалеко был  рыбный базар. И  здесь есть, вон там, - он показал в начало барахолки.
    Павел впервые покупал материал, он не знал, что он бывает разной ширины, тем более не знал, сколько его надо на кофту, юбку, сарафан или рубашку, брюки. Стоял  молча у стола, на который продавец  бросал  материал со стеллажа  и потом  отмерял  покупателю.
-  Вам чего, товарищ комиссар? - спросил продавец.
-  Я не комиссар.
-  А кто вас знает, все с наганами ходите.
-  И нагана, как видишь, не ношу.
-  А кто ж  вы?
-  Для вас – просто военный.
-    И что вам надо, просто военный?
-  Надо купить материал, да не знаю, сколько. На детей двух лет, шести лет и десяти…  четыре года их не видел. Лишнего возьмешь  -  напрасно деньги потратишь, пожадничаешь - еще хуже.
- В таком случае, я бы посоветовал вам брать ткань, не разрезая их, если прогадаете, то с малыми потерями. Средняя женщина на платье из вот этого материала берет 2,5 метра, на кофту 1,5 метра.
    Павел взял четыре отреза понравившейся ткани по 12 метров, и друзья  поехали  в Батайск.
    После ужина  они  долго говорили о Борисе. Павел рассказал Оке  про свое беспокойство  о командарме  и попросил его не оставлять Думенко, быть бдительным,  быть его опорой и надеждой. Городовиков понял все правильно и молча кивнул.
    Потом Иваныч попросил Павла поиграть на баяне
   Еще в 1917 году на окраине города нарезали землю для  военного городка, и туда вошли два частных участка. Дома перенесли, а сады остались. Там, около  большого теперь   сада, соединенного из двух, построили двухэтажное здание под штаб дивизии и общежитие для комсостава. В саду летом всегда ставили столы, скамейки, где комсостав в свободное от службы время отдыхал. Там Иваныч и организовал вечер отдыха. Ограждение городка  было пока из частокола,  до высокого кирпичного ограждения еще  далеко, поэтому  батайчане, жившие по соседству, видели всё, что происходило у  военных.  Слышали и видели происходящее, как говорится, «здесь и сейчас».      Павел вынес баян, его со всех сторон окружили бойцы, снеся  сюда скамейки от всех столов. Множество глаз в ожидании чего-то чудесного жадно  следило за каждым движением зам. командира.  Павел ударил по клавишам и одновременно растянул меха… Полилась музыка. Да какая!   Павел играл  любимый  «Марш славянки». Со всех сторон к городку   бежали  горожане,   живущие по соседству.  Из казарм   вышли  бойцы, кто  по форме, а кто в брюках, без гимнастерки. Многие слышали баян впервые в своей жизни, не говоря о самом произведении  - марше,  пробуждающем души и  вселяющем в сердца людей самые лучшие чувства.   Стоящие за оградой подходили   все ближе, каждому хотелось  не только слышать, но и видеть. Подошедшие  пробирались  вперед, их не пропускали -  затрещала ограда. Павел перестал играть. Иваныч встал, назвал имена нескольких командиров, приказал им навести за оградой порядок. Побежали туда бойцы, командиры, стали отгонять людей - те не уходят.
- Павел! Надо уйти нам,- сказал Иваныч. – Они развалят тут все вокруг!
Взяли баян – и  в общежитие…
    За забором народ    дотемна не расходился, просили поиграть еще, но Павел устал и отказался.  Не так это легко, как думают люди – играть на баяне…  Руки, плечи, пальцы –  как после  тяжелой физической работы в поле.
    Вернулся из Ростова командир дивизии Дарджа Бундуков, ездивший в округ по вопросам продовольствия. Узнав об атаке ограды местными жителями, на родном языке сказал Иванычу: «А почему вы не подкатили тачанку, на   ней и сидели бы оба, вас народ видел бы  и не напирал  на ограду».
-  Я подумал об этом,- с досадой сказал Иваныч  по-русски ,- да побоялся.
-  Чего? - удивился Дарджа.
-  Война еще не закончена, наши враги и здесь, в Батайске, тоже ведь  есть. Они притаились пока. Ждут. Подымись мы на тачанке  - как на ладони два больших военачальника - чего их  из толпы не хлопнуть, как куропаток…
-  Я об этом не подумал, -  извиняюще  проговорил  комдив.
   Павел, слушая Иваныча, почувствовал, как похолодело под ложечкой.  «А ведь правда… погибнешь ни за понюх табака…перед самым отъездом  домой…  в конце войны…»
    Утром  он  сам уехал в Ростов  и купил гражданскую одежду. Дальше  поедет    в ней,  в одном вагоне с Галкой. Там же будут  его вещи, седло, мешок овса, ведро для воды, метла и лопата.  Чтобы не ожидать на  станции Сахновщина, пока там найдут сходню для лошади, Иваныч нашел ее в Батайске и  уже погрузил в вагон.
    Иваныч позвонил в Аксай комдиву третьей дивизии Максиму Ткачуку. Сообщил, что Багрянцев демобилизован 8 июня 1920 года,  но  до сегодняшнего дня  по сложившимся обстоятельствам был в Батайске. Сегодня ночью уезжает домой. Зная, что Максим хочет с ним проститься,  предложил приехать в Батайск. Павлу об этом не сказал.
    10 июля 1920 года  с помощью  дежурного по  железнодорожной станции Батайск в  19 часов  Павел вместе с лошадью погрузился в указанный вагон. Дежурный сообщил,  что паровоз на Харьков прибудет через полчаса. Провожали  Павла, кроме Иваныча с  братьями Бундуковыми,  и другие калмыки, знавшие Павла еще в Мартыновке, и  новониколаевцы.  Паровоз дал сигнал, поезд тронулся, медленно набирая скорость. Стоя у открытой двери, держась за угольник  вагона, Павел увидел, как    к провожавшим  подошли четверо мужчин, один из которых был крупнее и выше всех. В нем он узнал Максима Ткачука, остальных не узнал -   керосиновые фонари  плохо освещали перрон.  Поезд набрал скорость и выскочил в заросшую камышом пойму Дона, застилая ее густым черным дымом….
    О живом существе – лошади  в этой суете  все  будто позабыли. К ней никто не обращался, и она словно понимала, что людям не до неё:  не беспокоила их, жевала себе овес, отмахиваясь от назойливых мух,  и следила за хозяином. Когда провожающих совсем не стало видно, Павел отошел от двери  вглубь вагона.
- Ну что, Галочка, остались мы с тобою одни,- сказал он, идя в темноте к лошади и доставая из кармана  кусочек сахара. Галка, тихо заржав, потянулась к нему, беря сахар с его руки своими нежно - бархатными ртом. Прохрустев  лакомством, опять  протянула к  Павлу  голову, ища  лицо хозяина, чтобы благодарно  коснуться его влажными теплыми губами…
     Поезд   проскочил  пойму и, приближаясь к мосту через Дон, стал сбавлять скорость
    В Ростове стояли недолго. Сменился паровоз.  Состав слегка дёрнуло. Павел, стоящий у открытой двери  вагона, облокотившись на деревянный брус поперек неё,  дрогнул вместе с  вагоном. А  Галка  неровно  затопала ногами, потеряв устойчивость при   сцепке паровоза с составом. По ее спине пробежала нервная дрожь.  Павел ободряюще  погладил лошадь  по холке.  Галка сразу  выровнялась, заржала коротко и   благодарно,  потом легонько ткнула носом его руку.  Павел засмеялся: вот и поговорили.  Вообще, со своей боевой лошадью у Павла сложились чисто человеческие отношения. Он твердо знал, что Галка понимает каждое его слово. Как и он  понимал каждое её движение и звук.  Он часто думал, что совсем не зря у нее человеческое имя, да ещё и похожее на имя любимой мамочки – Галины. Хотя и знал прекрасно, что назвали  «трофейную» лошадь Галкой  потому, что  была его красавица  иссиня – чёрной, но  с хвостом синевато – пурпурного отлива  -  ну точно, как у галок!  Да ещё грудь и голова у неё были   не чёрные, а сизые,  а на затылке и по бокам шеи явно различались отметины серебристого цвета -  как и у галок. Вообще-то, сначала, после боя, где кобылу захватили  у князя,  срубленного Павлом, её назвали Басмачкой. Однако огромная  гордая лошадь  упрямо не откликалась на это имя.  Борис тогда  заявил  весело:  « Наш  человек!»  И надо же – именно  в этот миг   на спину лошади  уселась галка. Все  расхохотались –  сестры родные, да и только!  И стала лошадь княжеская с тех пор Галкой. Имя это она приняла сразу, и  с явным, надо отметить,  удовольствием.
  Воспоминания о былых  походах снова заставили сердце Павла тоскливо сжаться:  как там друзья?  Чем заняты?  Где Борис… Борис, Борис…  Всё ли у тебя  хорошо?  Держись, товарищ, держись, пожалуйста!  Всё выдержи, всё переживи. Ты достоин самого лучшего в жизни  человека.  Ты это заслужил. Завоевал...
…  Паровоз дал сигнал,  и вагон медленно и бесшумно покатился, постепенно набирая скорость. Пятый раз Павел проезжает Ростов.   И всё ночью, так и не разглядев  города.   Два раза  туда и обратно  проезжал, когда на Шкуро ходили и в Среднюю Азию на басмачей. А теперь вот  едет домой… Неужели  это случилось? Ведь казалось, что никогда уже не произнесет он заветных слов: « Еду домой».
    В товарном вагоне влево от двери на высоте около метра от пола -  деревянный настил, на котором  и  разместился Павел. Вправо от двери настила нет  - там вся площадь пола принадлежит красавице Галке. Только в дальнем левом углу тюк соломы на подстилку, чтобы не вымазала Галка  бока. Тюк сена и мешок овса на стороне Павла. Все это дело  рук комдива второй дивизии Бундукова  и  Иваныча. Их забота. «Спасибо вам, товарищи, - подумал Павел.-  Теперь мы с Галкой можем месяц путешествовать». Кобыле словно  передались его мысли  -  она произнесла тот нежный  и бархатный   звук легкого дребезжащего звона, каким лошади ласкают своих жеребят и  дружелюбно общаются  друг с другом  или с человеком, которого  любят  или благодарят. Павел подошел к Галке, хотел надеть ей на голову торбу с овсом, покормить перед сном. Она подняла голову и замахала ею. Не хочет. Когда лошадь голодная, она наклоняет голову, давая повесить себе торбу с зерном на голову.
-  Не хочешь,- потрепал ее по холке  Павел.
  Он достал  из кармана сахар и положил  на ее  шелковистую губу. Лошадь чмокнула с таким наслаждением, что Павел только головой покачал:    « Чисто человек!  Да ещё и дитё… Только что не разговариваешь!»
   Надергав из тюка соломы,  разбросал ее на полу в противоположном углу.
   – Ну, не хочешь есть, давай спать.
    Павел залез на настил, который  бойцы застелили сеном, аккуратно накрыв его  попоной, а на нее положили бурку.
- Ай, молодцы, все предусмотрели,-  пробормотал он, укрываясь буркой, и быстро  уснул.  Спал крепко и сладко, как ребенок, впервые за многие годы. Но проснулся опять со странной, тянущей  тревогой…  «Борис...»,  - билась в висках  мысль.  Он не понимал  происходящего.  Почему, почему  тоскует его душа? Что она пытается донести до разума?
                *****
 … Ещё не все провожавшие зама  по тылу  разошлись, а  командарм Думенко ушел в свой рабочий кабинет. Сел за стол,  не зная, за что ему в первую очередь браться. Он долго отсутствовал, гоняясь за Махно.  А  здесь, в остававшихся двух дивизиях, продолжалась прежняя, установленная плановая жизнь: учеба, тренировки, ученья. Докладывали  вверх,  им шли указания оттуда, документы, приказы…   Обо всём этом он, командир, не знал.   А теперь, чтобы вникнуть во всё, надо посидеть,  перечитать, обдумать,  переварить в себе. Нет, это не дело. Так не должно было быть. Командир любого соединения должен командовать всем соединением или, если часть соединения командируется на выполнение других задач и в другой район вне зоны основной дислокации, командир соединения не должен покидать гарнизон с частью своего соединения. Это должен делать  один из его замов или вообще вновь назначенный человек. «Ладно, - приказал  он  себе, - не критикуй вышестоящих. Посидим две-три ночи, разберемся. Начальнику штаба требуется мое решение о выполнении приказа по демобилизации.  Его исполнения  уже требует  наркомат. Значит, с этого вопроса и начнем. Остальное  потерпит».
    В дверь постучали.
- Войдите!- крикнул он.
   Вошел дежурный.
-Товарищ командарм, разрешите доложить! Вернулась тачанка с вокзала, отвозившая зама по МТО. На ней приехали ваш зам из Аксая и с ним ещё какой-то военный, говорят, наш новый комиссар, я его не видел раньше.  Ворошилов его фамилия
 -А где они?
- Пошли с Буденным по городку.
- Хорошо, идите, скажите им, где я. Если надо, найдут.    Да, дежурный! -  позвал он, когда тот уже закрыл дверь.
Тот услышал, вернулся.
- Пригласите, пожалуйста, ко мне начальника  штаба и кадровика.
   Втроем они создали комиссию, которая будет работать в дивизиях по очереди, начиная с первой. Сначала с личным составом, затем с комсоставом, начиная с младших чинов. Председателем комиссии по работе  с рядовыми назначили  начальника отдела кадров армии Радченко Ивана Петровича. Члены комиссии в каждой дивизии были свои, начиная с командира дивизии, полка, эскадрона. Начальника штаба армии обязали издать приказ, в котором определить сроки начала и конца  работы. К 25 мая комиссиям надлежало  представить списки военнослужащих, подлежащих увольнению из рядов Красной Армии в мае 1920 года. Приказ об увольнении издать 26 мая 1920 года. Подлежащие увольнению из рядов Красной Армии должны быть уволены до 30 мая 1920 года.
…   Ворошилов с Буденным обошли весь городок. Они побывали в казармах конников, где их встречала с докладами дежурная служба. Знаков различия в молодой Красной Армии еще не было, красноармейцы во всех формированиях знали своих командиров в лицо. Им отдавали воинскую честь, им докладывали и обращались к ним, называя их по  должности. Знаки отличия на воротниках одежды - «петлицы» появились позже. Везде несшие службу представлялись Буденному, отдавали ему честь и рапортовали как заместителю командующего Первой Конной армии: «Товарищ заместитель командарма!». Ворошилову не нравилось, что докладывают и рапортуют не ему,  а  он ничего не может сделать. Ведь его еще никто не представлял бойцам. К Думенко ему очень не хотелось  идти. Тот, кто Ворошилова  сюда послал,   очень  подробно и полно описал командарма.  Сказал, что   Думенко первый самостоятельно  сформировал  очень  крупное кавалерийское  соединение, по тому времени  самое мобильное и боевое, причем,  при минимальных государственных затратах. Что   они   самостоятельно  приобрели лошадей, но воевать начали с палками, без седел, сабель, карабинов. В борьбе с белогвардейцами  вооружились. И  о том рассказали Ворошилову,  как Думенко практически  бескровно разгромил и  взял в плен белогвардейскую конную армию под командованием одного из лучших генералов кавалерии Шкуро.  И о том, что в информационном бюллетене ВЦИК в августе 1918 года сообщалось:  «…. храбростью отличается крестьянский полк под командой Думенко. С 1000 всадников он держит 80-вёрстный фронт, наводя панику на кадетские банды».
   И о том, что 4 апреля 1919 года Председатель Совета народных комиссаров В.И. Ленин посылает в штаб 10-й армии телеграмму: «Передайте мой привет герою 10-й армии товарищу Думенко и его отважной кавалерии, покрывшей себя славой при освобождении станицы Великокняжеской от цепей контрреволюции».  И о том, что  28 февраля 1919 года Реввоенсовет 10-й армии направил  в РВС Южного Фронта, в Реввоенсовет Республики и в ЦИК телеграмму, в которой сообщал о крупных боевых успехах Отдельной кавалерийской дивизии и ходатайствовал: «За указанные доблестные действия просим о награждении Отдельной кавалерийской дивизии 10-й Красной Армии почётным Красным знаменем, а руководителя её, начдива Думенко,  знаком Красного ордена». Б.М. Думенко был вручён орден за № 5. Знал Ворошилов  и об  удостоверении, которое Думенко получил вместе с орденом,  где  написано: «Начальник дивизии тов. Думенко за непрерывную самоотверженную работу на фронте, в огне, награждается почётным революционным отличием – орденом Красного Знамени», Датирован документ 7 марта 1919 года.    И о том, что после тяжелого ранения,  с одной здоровой рукой и одним лёгким, провел Думенко свою конницу всего за полгода  по тысячевёрстному пути боёв: от Царицына вверх по Медведице и Хопру, от Богучара вниз по Дону. И что «Правда»  писала  об этой блистательной операции: «Осиновый кол вбит в самое сердце контрреволюции. Её главной опоры – Донской армии – не существует; остатки её бегут, гонимые нашими частями. Наши войска неудержимой лавиной двигаются на Кавказ...».
   Не знал только ещё  Ворошилов, что думенковская  тактика кавалерийского боя, описанная  белыми генералами, которых бил сам Думенко, оставалась доминирующей в нашей армии вплоть до Великой Отечественной войны.  Что и в 21 веке в военных училищах и Академиях всего мира изучается тактика боя  красного кавалериста Бориса Думенко. Но  очень скоро Ворошилов  услышит    одну из   легенд Гражданской войны.   Она гласит, что через неделю после расстрела Бориса  Думенко председателю ВЧК Ф.Э. Дзержинскому было доставлено письмо Главнокомандующего вооружёнными силами Юга России А.И. Деникина.   В нем белый генерал благодарил большевиков за смерть Думенко, на тот момент  «самого серьезного военного противника белогвардейской армии  на юге России».   
    Но  даже если бы и знал,  не   изменилась бы судьба  легендарного героя  гражданской войны.   У  Ворошилова и  тех, кто посла его сюда,  была  чёткая цель.
    Активный и малограмотный  исполнитель, трусоватый по своей  сути,  Ворошилов  осмелился  поехать к Думенко только  в надежде на взятых с собою питерских рабочих, прошедших забастовки, стачки и стычки с полицией.  « Два десятка таких ребят  справятся с деревенщиной, сумеют изолировать командарма от безграмотных и трусливых деревенских парней-кавалеристов. Главное, найти повод придраться к нему, а в дискуссии я его посажу. Надо избавиться от самых авторитетных его друзей в армии», - так думал он.
    А кто они, его друзья? Ему сказали, что это первый его зам – калмык Городовиков.  Это все командиры дивизий и корпусов.  И это бывший его ординарец  Багрянцев, которого он поставил своим замом по МТО.
     Второго зама,   С. Буденного,   «новая метла» решила назначить командармом, а первого зама,   О. Городовикова, послать в Ставрополье   якобы  «для формирования конной армии».
   Посетили  Ворошилов и «сопровождающие его лица» конюшни.   А лошади  там чистые, сытые, везде полный и строгий  порядок. Зашли в казармы, столовые, бани, красные уголки -   опять порядок  на «отлично». Посмотрели штабные документы – не придерешься. Сколько ни таскал Климент Ефремович Ворошилов за собою Семена Михайловича Буденного, нигде не находил он желаемого беспорядка...
- А почему много красноармейцев шатаются без дела по городку? – нашло, наконец, о чём «построжаться»,  новое   «высокое лицо».
- Не знаю… - ответил Буденный.- Я ведь с вами приехал….
                ****
…  Решив вопрос с назначением комиссий по демобилизации и   о порядке их работы, командарм Думенко  отпустил начальника штаба и кадровика  и нажал на кнопку  вызова дежурного по штабу. Когда  тот вошел, не дав  представиться, велел  ему: «Приглашайте  всех, кто там ждет».
- Никого нет, товарищ командарм, у вас сегодня не приемный день.
    « Где же они?»-  устало подумал о «гостях»   Думенко. Закрыл кабинет, вышел на улицу. Ныла раненая грудь.  Легкому  не хватало воздуха.   Борис остановился, пригнул спину и   осторожно вдохнул. Воздух прошел в грудь легко, и ему сразу   стало  хорошо и спокойно. Он вдохнул свежесть утра еще раз, теперь уже смело и глубоко, и  быстро пошел к складам. У зернохранилища увидел  Хохулю, Буденного и нового комиссара. Пошел к ним. Подходя,  услышал конец вопроса  стоявшего к нему спиной комиссара к Хохуле:  «…болтаются без дела?».
   -  Кто без дела болтается?- громко спросил Думенко.
    От неожиданности Ворошилов вздрогнул и резко повернулся.  Он  что-то хотел сказать, но комдив Хохуля его опередил: «Вот, товарищ командарм, этот товарищ, не знаю, кто он, спрашивает, почему в рабочее время много бойцов и командиров болтаются без дела».
- Это я ему объясню,- кивнул  командарм.- Вы куда шли? - спросил он Хохулю.
- В манеж, там джигитовкой занимаются бойцы первого полка, хочу посмотреть.
- Идите, если успею, приду и я. Здравствуйте, товарищи. Пойдемте в кабинет или в тенёк, сегодня очень жарко, - он  по-приятельски взял Буденного и Ворошилова под руки и, стоя между ними, повлек за собой. Ворошилов резко освободил руку,  и  Думенко с Буденным пошли дальше вдвоем. Ворошилов остался позади.  Зайдя в кабинет,   Думенко не спешил сесть, предоставляя место гостям. Ворошилов быстро развернул  к дивану    стул Думенко  у стола и сел в него. Думенко с Буденным  - рядом, на диване   напротив.
- Ты чего приехал, Семен?- спросил Думенко.
   Буденный  как-то растерянно, не смело и бойко, как  обычно,  а  сбивчиво  и  запинаясь, мямлил что-то, ссылаясь на комиссара.  Тот, словно  школьнику,  подсказывал Буденному,  что говорить, а вернее, сам отвечал за него.  Этот момент потряс Думенко. И ёкнуло опять его сердце.   Он встал, открыл сейф, достал таблетку и порошок в пакетике, которые ему оставил Павел. Положил таблетку в рот, потянулся к кувшину, стоявшему на подоконнике, и тут вспомнил слова Павла: «…но только не тогда, когда оно у вас ёкает, а когда кольнет, в пот бросит, не вздохнуть. Это барахлит сердечко. Так мне говорил доктор Лившиц. А ёкает оно у вас   как предвестник  того, что  нехорошее что-то  может произойти…  У меня тоже так. Я это по опыту знаю».  Борис  сплюнул таблетку в урну, стоявшую у двери, а пакетик с порошком убрал в сейф.
  -Вам что, плохо?-  поднял левую бровь  Ворошилов.
- Нет. Повышенная кислотность, надо перед едой пить таблетку. Забыл, что я её выпил уже.     Семён, когда едем назад, в Аксай? – Думенко   повернулся к Буденному.- Зайди к начальнику штаба, возьми приказы о создании комиссий и проведении демобилизации.
   Ворошилов вытянув шею, внимательно слушал.
- Какая демобилизация? Почему ты не посоветовался со мной?
- Некогда советоваться, наркомат торопит.
- В наркомате подождут. Семен, принеси бумаги,- обратился Ворошилов к Буденному.      
  Тот  вскочил. Вернулся очень быстро вместе с начальником штаба.
  - Борис Мокеевич! – обратился  начштаба к командарму.- Я все сделал, как мы и договорились. Буденному я отдал документы для третьей дивизии. Будете их подписывать, подпишите и эти, для других дивизий,  -   и подал папку командарму.
   Ворошилов перехватил папку.  Мельком глянул на нее  и положил на стол около себя.
    -  Вы свободны, - сказал он начальнику штаба.- Мы обсудим и вам сообщим.
    Теперь Думенко едва сдерживал себя. Он  не взорвался  только потому, что здравый смысл его  был начеку.  Комиссар ведь только что из столицы, возможно,   есть какие изменения к тому приказу о демобилизации, пришедшему ещё в апреле, а он чего- то не знает, что-то упустил в своих  походах и сражениях…
   Начальник штаба ушел. Ворошилов повернулся к столу и, спиной к Думенко и Буденному, начал  рассматривать принесенные документы. Дочитал до очередности демобилизации,  увидел в приказе командующего Первой Конармией слова: «Проверку на целесообразность оставления в кадровой службе в Красной Армии высшего командного состава провести в последнюю очередь». Заёрзал на стуле, прокашлялся, повернул стул,  сев уже  лицом  к Думенко с Буденным,  и  воскликнул   грозно: «Это почему ты решил высший комсостав армии проверять на пригодность к кадровой службе стране в последнюю очередь?!».
    Думенко чертыхнулся про себя:  «  Какого  …    крутится, как квочка на яйцах…», - и ответил:
- Потому, что я с этим  самым высшим комсоставом  прошел гражданскую войну.  Потому, что я  в боях  узнал, кто из командиров  на что способен.  Я  доверяю каждому, как себе. И пока война еще не закончена, не хочу с ними расставаться до полной победы.
-  А я другого мнения. Я и не согласен с тобой.
- Твое дело комиссарское, соглашаться или нет, а пока я командую армией, будет так, как я сказал. Пока не ошибался.  Надеюсь,  не ошибусь и сейчас.
-  Семен! Пойди  перекури, наш разговор с командармом будет не для посторонних ушей, -    велел Ворошилов
    Слово «командарм» он произнес с сарказмом. Буденный медленно встал с дивана, не отрывая глаз от Думенко,  и,  опустив голову,  вяло вышел из кабинета. Думенко сидел на диване, сжав побелевшие от напряжения пальцы в кулак,    и медленно говорил:
- Ты, если не согласен со мной, не горячись. Ты еще в моей армии никто. Приказа о твоем назначении нет, армии я тебя не представлял, даже командиры тех  дивизий, что были на Украине, тебя не знают, не говоря о рядовых. Со временем обживешься, привыкнешь, и мы будем понимать друг друга, как  понимали  с бывшим комиссаром Васильченко.
    В это время  резко открылась дверь.   Вошли два командира в новой военной форме с шевронами на левом рукаве выше локтя. Ворошилов встал со стула, и подвинул его под стол, уступая место вошедшим.
-  Гражданин Думенко, вы арестованы, сдайте оружие, если оно у вас есть.
    Думенко опустил руку  в карман  -  там был  ключ  от сейфа, где он хранил наган.
-  Руки! - закричал один из военных, схватив его за руку. Думенко сказал: «В кармане ключ от сейфа». Тот  полез в карман галифе командарма, вытащил ключ, открыл сейф, нашел там оружие, патроны  и положил себе в карман.
    Пока шла последняя беседа   Думенко с   «комиссаром»,  Буденный, ставший заложником этой трагедии, должен был сообщить в казарме, где разместились   питерские   «рабочие», а  на  самом деле  переодетые сотрудники НКГБ, что им необходимо  седлать лошадей и запрягать рысаков в тачанку с пулеметом. Буденный,  с болью  и недоумением    наблюдая весь этот постановочный маскарад,  горько, но  гордо  думал:  « Как же они боятся тебя, командир…». Тачанка  подъехала к штабному корпусу в сопровождении эскорта всадников в такой же новой форме,  среди которых два человека были не рядовые. Именно они  пошли арестовывать командарма  Бориса Думенко. Думенко вывели со связанными сзади руками, посадили на тачанку и, с хода рысью,  через открытый шлагбаум повезли на Ростов. Тачанка сопровождалась двойным кольцом всадников: впереди, сзади и по бокам, с оголенными саблями, что означало  сопровождение  особо  опасного преступника.
    Тыловые военнослужащие армии, не ходившие с командармом на Украину  для  борьбы с махновщиной, остававшиеся по месту дислокации, то есть дома,  знали о предстоящем  аресте командарма  как засланного белогвардейцами врага Советской власти.  Их собирали, объясняли, доказывали, приводили примеры и, конечно, запугивали. В то время, когда в Азове шла такая обработка 52  рядовых красноармейцев, 7 человек комсостава были на двухдневных сборах армии в Аксае. Всё было рассчитано точно: комсостав и боевые товарищи Думенко не позволили бы арестовать командарма.
   Ораторством Ворошилов не славился и власть свою красноармейцам показать не мог. А вот ростовским властям всех уровней, имея авторитетнейший мандат того времени, сумел не только продемонстрировать   эту власть, но и применить  ее. Подготовку ареста Думенко, обработку его сослуживцев, изоляцию между Азовом, Батайском и Аксаем взяли на себя краевые органы НКГБ и НКВД. Все делалось при отсутствии Думенко. Так легче было его оболгать, а  людей, которые ему верили и с ним ходили в бой за власть Советов, позже дезинформировать и даже запугать.
    И такое бывает в жизни – лихие конники Красной кавалерии, бесстрашные в любом бою,   теряются  перед   «своими».  «Ну свои же..  Не могут же они просто так забрать героя…   Значит, что-то  с ним  не так…»,  - эти  типично плебейские мысли,  к сожалению,   чрезвычайно  живучи в нашем обществе.
 … Было уже такое в истории.  Кричали люди о том, кто за них жизнь отдавал: «Распни его!»
   В  начале (6 или 7)  мая  1920 года Бориса Думенко арестовали и увезли в Ростовскую тюрьму.
    12 июня 1920 года по приказанию  наркомата Городовиков Ока Иванович – первый заместитель командующего Первой Конной армией Думенко -   отправлен в Ставрополь для формирования второй конной армии.
   18 июня 1920 года приказом наркома РККА  Семен Михайлович Буденный назначен командующим Первой конной армии.   
    Борис Мокеевич Думенко был и остаётся одной из самых трагических фигур периода Гражданской войны.
      За неправедный суд над Думенко и его штабом Советская республика заплатила дорогую цену. И на два месяца не пережил конный корпус своего создателя, своего первого командира  Бориса Думенко.  3 июля под Мелитополем он был наголову разбит пехотными частями армии Врангеля. Бежал панически, потеряв половину из четырех тысяч конников и славу. Это стало самым позорным поражением Красной Армии за всю Гражданскую. Следственная комиссия пришла к категоричному выводу: новый комкор  и новый штаб не справились с управлением корпусом...
    А ведь обстановка на врангелевском фронте была крайне благоприятной для удара конной массой: оборона белых была растянута «в ниточку» по фронту Северной Таврии, многие кавалерийские полки не имели лошадей, путь в незащищенный Крым был открыт. Думенко в подобной ситуации всегда выходил победителем: стремительно продвигался к цели, уничтожая поодиночке сильные и разгоняя слабые части врага. Он наверняка сумел бы покончить с Врангелем уже в июле и не позволил бы провести эвакуацию Крыма. Не было бы ни Каховки, ни Перекопа, ни  Галлиполи.

                ****
…. Проснулся Павел на железнодорожной станции Иловайск. Галка еще лежала, хотя не спала, и был уже день.  А сколько было времени, он не знал.  « Первое, что надо -  это умыться и напоить Галку», - сразу подумал он. Посмотрел, далеко ли вода  и долго ли будет ещё стоять  поезд. Выглянул в открытую дверь, увидел:  вода совсем рядом. Схватил ведро и побежал к крану. Повезло:  никого у крана нет. Набирая воду, не спускал глаз со своего вагона. Набрав, бегом в вагон. Умылся без мыла,  экономно, не разливая.  Галке хватило  воды -  напилась.  Опять  схватил ведро, побежал ещё, опять  спешно, оглядываясь каждую секунду, набрал  воду – и снова в вагон бегом.  Поставил  ведро под настил -  в запас для Галки. «Ну, теперь можно и покушать». Он насыпал в торбу овса, повесил Галке  на голову, а сам достал пирожки, которые ему напекли в Батайске военные пекари.   « Вот ведь…  попить нечего,  а бежать, искать, где продают, опасно  - поезд может уйти без меня». Поев  сало с пирожками, вдруг услышал: «Ряженка, молоко, сметана!» Выглянул  в дверь -   там женщина с лукошком из лозы.
- Женщина! - крикнул он, -  идите сюда!
Та схватила лукошко   и поспешила к нему:
-  Берите, солдатик, всё свежее!
-  А у меня не во что брать...  С посудой отдадите?
  -Не  могу, милый!  Посуда мне  очень нужна.
- А если я заплачу?
    Женщина замялась.
 - Сколько горшок  ряженки, молока и сметаны без посуды?
    Она назвала цену. Павел  предложил ей в несколько раз больше. Поезд  дал гудок и дернул. Застучали вагоны, ударяясь друг о друга.
- Берите! -   крикнула  женщина  и подала ему лукошко.
Взяв лукошко, Павел бросил ей крупную ассигнацию:
-  Сдачи не надо, беру с лукошком!
-  Спасибо вам!-  рассмеялась  довольная женщина.
    Поезд тронулся. Стоя  у двери, смотрел на частные дворы станции Иловайской, где в каждом, трудясь,  копошились люди. У женщин, как и  в Лебяжьем, головы покрыты белым платком, да так, что всё лицо закрыто, только у глаз щелочки. Не хотят, красавицы, чтобы личико загорало  и старило ее…   А мужчины  -   кто с косой,  кто  лопатой, с  метлой, граблями…  И все, как сговорились, без рубах  - они, наоборот, жарят своё  тело на солнце. Таких больше любят... Он представил себя среди них и вздрогнул. Как же долго  он не занимался любимым делом!  Неужели он вернётся  на днях  к любимой  сельской работе, будет одним из таких мужиков! Сердце его  сжалось радостным предчувствием…
-  Ну что, Галочка, давай еще раз завтракать.
       Он опять повесил кобыле торбу, а сам с большим удовольствием доел пирожки со сметаной, запив молоком прямо из  глиняного  горшка. Галке дал закусить кусочком  сахара, а сам попробовал «кислое молоко» - ряженку, которую любил и  очень давно не ел…
         Галка, с удовольствием пофыркивая, опустила морду в воду, аккуратно   запила завтрак и легла. У Павла появилось желание поиграть. Доставая из футляра баян, задумался, придется ли скоро еще взять его в руки. «Приеду домой, там будет не до баяна…». Играя, он не о музыке, а о доме думал. Так размечтался, что бросил играть. Удивился -  не часто бывает состояние, когда не хочется играть,  но не стал прятать баян в футляр. Поставив его рядом на настил, лег на спину, подложив руки под голову, закрыл глаза - и  перед ним  поплыли картины того, о чем он думал...   А думал он сейчас о том, как было хорошо, когда еще жив был дедушка Петя.   Летними вечерами, когда женщины подоят коров, девчонки из ведра  руками  побрызгают землю у завалинки за воротами, подметут полынным веничком…   А мужчины тем временем управятся  и напоят всю живность во дворе.   На завалинку  постелют   рядновую  или льняную дорожку, и дедушка Петя дает команду: «Музыканты, вперед!». Все братья и сестры, кто в это время дома, берут музыкальные инструменты - и на улицу. Кому не хватает места на завалинке, выносят скамейки. И начинается… Играли на баянах, скрипках, балалайках, барабанах  - и всем музыкальных инструментов хватало. Бывало, музыканты еще не собрались, девчонки только пыль прибивают, хлюпая из ведер воду, а соседей уже полно сидит на принесенных  стульях, табуретках и скамейках. А там и ещё идут  с обеих сторон с других улиц . Как же людям  всё это нравилось! А  Багрянцевы не только играли, ещё и пели.   Петь помогали и  соседи  - много было в селе голосистых парней и девчонок!  И такие концерты были всё лето, если позволяла погода. Старшие братья и сестры росли, женились, выходили замуж, уезжали учиться или жить в другие места. Их места занимали  младшие. И длилось это, пока был жив дедушка Петя. Не стало  дедушки Пети  - не стало радостных для всего Лебяжьего летних вечеров.  Младшее поколение пыталось иногда в летние вечера возобновить былое. Но это было уже не то.  Певцов стало   мало, не было того  воодушевления, той радости и веселья…
     Мысли Павла опережали одна другую. Вскоре началась война, оголившая село  -  почти не осталось в нём мужчин. Приезды на похороны дочери и жены поразили  Павла. Село стало неприветливым, грустным и чужим. А люди неразговорчивыми, куда-то спешащими, серьезными и тихими. Детского смеха не слышно!  И не только люди притихли. Даже собачьего лая почти не стало. Не перекликались  они, как раньше, когда лишь залает в одном конце села собака  - её лай подхватывает соседская, и так по цепочке передаётся собачья беседа за десятки дворов, пока ни начнёт затихать…
     А как звучали раньше вечерние игры да песни молодежи! В каждом конце села вечерами в хорошую погоду собиралась молодежь на гулянье. Играли в принятые  в ту пору игры. Любили петь. Везде и всегда вечерами  парни и девчонки становились в кольцо и пели. Пели во всех концах села. В тихие летние вечера песни разносились по всему  селу, радуя сердца старших, напоминая им их молодость. А подростки слушали с завистью, считая свои годы, когда им родители разрешат, наконец,   тоже ходить гулять на вечеринки…
     Пронеслась первая мировая война. Малороссия была  в оккупации немцами.  Ее сменила гражданская война…   Она  еще, к сожалению, не  закончилась. «Что там дома сейчас? Все ли живы, не голодают ли? Стоп.  А съедобного - то я  ничего не везу!» - спохватился  Павел и разволновался, занервничал. Выходя из вагона на небольших станциях, теперь внимательно присматривался к людям, проходящим мимо: как они одеты?  Не истощены, не измучены  ли?  Не бедствуют ли?  Он стал покупать  у женщин, приносящих еду к поездам, больше продуктов.  И всякий раз   с комом в горле  мысленно благодарил друга: «Как же ты, Борис, можешь предвидеть  всё…  Не только  стратегию боя.   Предвидеть чувства человека,  моё теперешнее состояние. И сделать всё, чтобы помочь.  Без твоих денег что бы я сейчас делал…» Спрашивать людей о  положении с продуктами  ему почему-то было  неловко. Судил о том, что могло быть сейчас дома, по ценам  и  ассортименту продаваемого. Давно  ведь  едет  он по Малороссии  -  до Полтавщины уже недалеко. Как здесь люди живут, так,   наверное, и в Лебяжьем. А живут   ох как трудно! Чем ближе подходил поезд к  малой родине  Павла, тем  сильнее и чаще стучало  его сердце.   На одной из остановок  он  из вагона спросил у проходящего мимо железнодорожника, когда их состав  прибудет на станцию Сахновщина.
-  По расписанию в Сахновщину поезд приходит в пять часов утра,- сказал железнодорожник.- Но мы опаздываем часа на полтора-два, значит, часов в семь утра.
- А стоит он там долго?
 - Минут двадцать.
   - Галочка! – Павел обнял теплую, вздрагивающую под его руками  шею своего единственного спутника, -  завтра будем дома!
  «Надо быть готовым к выгрузке, собрать всё в одно место…. Как поезд остановится, вывести кобылу, отвести ее в сторону, где она не будет мешать, и к ней выносить всё из вагона…», -  лихорадочные  бились  мысли  в его воспаленной ожиданием голове.
    До войны ему приходилось бывать в Сахновщине  -  не часто, но бывал. Отвозил на станцию и встречал Сережу, Лушу, ее родителей.  А потом Мартына, Дашу и других. Он знал то место, где останавливались приезжающие на станцию извозчики из деревень, в том числе и он с отцом, дедом или старшими братьями.  И снова воспоминания, будто картины, поплыли    в  его голове...  Ему казалось, что  он    рассказывает  о них Борису,  рядом с  которым они едут  сейчас верхом по зеленой весенней степи…   Едут неспешно, вольно, опустив поводья.  Лошади сами выбирают темп движения, наклоняются к траве, пощипывают ее иногда.  Над курганами вдали будто  струится весеннее марево. Ветерок  смешивает свежие, легкие запахи лазориков и петушков, разносит их далеко – далеко  -  к самому лезвию беспредельного  степного  горизонта. Тишина…  Но тишина в степи никогда,  даже глубокой ночью, не бывает  безмолвно – мёртвой. Степь каждую секунду живет своей особой, ни с чем не сравнимой Жизнью. Она – живая. Лошади вдыхают горьковатый  её  запах, жуют шелковыми своими губами, чувствуя  на них привкус  ветра и соли…  А  люди  говорят, говорят…   И каждое слово делает их ближе, понятнее друг другу, роднее.   И так хорошо  жить!  « Бывало, - рассказывает  другу  Павел,  - привезем к поезду Дашу, она уедет, а мы стоим.  «Деда, поехали домой!»  - прошу я, а  он мне   ласково  так: « Подожди, Павлуша, вот придёт ещё поезд, а там  человек, которого надо подвезти в наше или другое какое село по пути. Мы его подвезём, он нам денежку заплатит, я куплю тебе халвы или конфет». Борис слушает его рассказы о семье  как всегда внимательно, просветленно  и грустно….
    Теплые  видения согревали Павла   под наплывом  радостного и тревожного предвкушения завтрашнего дня. И сейчас, наверное, будут извозчики ожидать седоков. Павел собрал   вещи в одно место, переоделся в военную форму  командира  РККА.  Хотел было  оставить в вагоне больше, чем полмешка, овса  да тюк сена нетронутый. Овёс вкуснее, поэтому Галка, умница и капризуля, решительно не желала   жевать лиманное сено!  Луговое было бы – другое дело.   Собирался оставить он в вагоне  ещё  и хорошую совковую лопату с черенком, почти целый тюк соломы, метлу, ведро. Посидел Павел, посидел,  потом встал решительно  -  и понёс   это всё  к другим вещам  у дверей вагона. Крестьянская ли  натура, мужицкая ли  хозяйственность   не позволили ему сделать иначе, он не знал.  Но  с малых лет  видел, как бережно относились ко всему   дедушка Петя, отец, старшие братья, соседи.   Никто не брал чужого, даже утерянного на дороге – «оно не мое»!   Нашедший поднимет,  бывало, чью-то потерю, нагребет на дороге кучу пыли, а на нее сверху положит найденное  -  для лучшей видимости.  Или привяжет на обочине дороги к приметному кусту травы тряпку поярче, а под куст  спрячет  находку.  Когда потерявший хватится – пойдет искать по дороге, где ехал или шел, да и найдет.  Бережливость крестьян на Руси была от нелегкой их доли. Но эта доля веками не обесчестила их.
      Подъезжая к одной из станций,   Павел издалека увидел, наконец,  воду. Давно уже Галка смотрела на него непонимающим взглядом:  « Забыл, что ли,  я пить хочу!»  Едва поезд замедлил ход, соскочил на ходу, мигом  набрал и принес Галке воды.   Напоил, расчесал ей гриву, почистил  щёткой, осмотрел подковы,  погладил, поцеловал в умный её лоб.  И   лег спать, успокоенный,  что Галка  напилась - и не думает о нём плохо. Проснулся очень рано. «Сегодня буду дома, сегодня, сегодня…   Сегодня увижу всех!». И радостно,  и тревожно,  и замирает сердце, и слёзы наворачиваются.  И страшно…  И  нет уже сил ждать….
    Павел встретился с родными. Это было счастьем – но это песня из другого романа…  А мы продолжим   гимн Первоконникам.
                *****
… Отгуляв на свадьбе, которая запомнилась односельчанам  как одна из многолюдных и богатых, Павел с племянниками развёз братьев и сестер на  станции к поездам.  Первым уехал в Петроград  Сергей, у которого время строго ограничено. Поскольку  был он чекистом, многое, конечно, знал. Но очень  неохотно говорил о своей работе, и, уж конечно, не бахвалился своими знаниями. А   Павлу как бывшему красному командиру РККА  хотелось узнать от брата о состоянии дел в родной армии, особенно, конечно,   в  его  Первой Конной.  Но прежде всего он  мучительно ждал хоть  каких-то сведений об ее организаторе – командующем и друге Борисе Мокеевиче Думенко.
- Твоя Первая Конная Армия существует, только командует ею с прошлого года Буденный Семен Михайлович.
- А Думенко пошел на повышение? - обрадовался Павел.
-Не знаю, Павел, где Думенко. Когда ты покинул Царское Село, я потерял тебя, думал, тебя в действующую армию, на фронт, отправили. Разыскал Якова Израилевича Лившица, а потом Анну Абрамовну Аронову.  Они  тоже  ничего о тебе не знали. Переживал я за тебя, братик, боялся, не поедешь ли домой в Лебяжье.  Арестовали бы как дезертира…  Рад был, когда нашла меня Анна  Аронова и  сказала   о твоём уходе из столицы с донскими казаками на Дон.
   Павел не стал больше расспрашивать брата о Думенко. Он был совершенно  уверен, что друг  пошел на повышение. «Не может же Сергей знать всё!  Со временем узнает, а от него  и я, - думал он. – Только вот… -  и  Павел опять почувствовал, как нехорошо замерло и неровно забилось его  сердце. - Если Борис Макеевич пошел на повышение, почему он оставил вместо себя не Городовикова Оку Ивановича, а Буденного Семена Михайловича? Первым же его замом был Городовиков….    Да Иваныч, наверное, отказался», - тут же  успокоил сам себя  Павел и перевел разговор с братом на свою мечту переехать в Сальские степи. На его вопрос, зачем и почему, рассказал о  большом количества земли,  которую там только обрабатывай, сколько можешь, о том, что  намного богаче там живут хлеборобы.
    Проводив брата,  дома  он  прочитал, наконец, полученное вчера письмо.  Павел догадывался,  что  оно  от Хохули или Булько, с которыми он был ближе, чем с другими   их  земляками. Удивляло  его одно: почему они дома, а не в армии? Вскрывая, опять  услышал свое сердце.  «Ох,  что же ты мне вещаешь,  сердце   мое …» -  и начал читать.
    «Здравствуй,  дорогой друг Павло. Давно написал бы тебе, да адрес не знал. Конверт с адресом, что  ты мне тогда  дал, долго хранился у родителей. Да вот пока я воевал, отец скурил его  на закрутки, бумаги ж нет. Ты не писал мне домой,  знал, что я служу, а я был уволен через неделю после твоего отъезда. Пока мы с тобой служили, тебе пришло письмо из дома. Мама моя спрятала за иконку в углу на кухне, чтобы отец не скурил. И забыла о нем. Анна белила кухню к Новому году и нашла его, слава богу. Письмо писала Екатерина Сергеевна. Числа не помню. В нем она писала о твоем племяннике Сидоре, который женился. Дома все живы-здоровы, ждут тебя.  Такое содержание письма. Если ты жив, здоров, друг Павел, и получишь это письмо, то знай:  ты был еще в Батайске, а Бориса Мокеевича арестовали, под конвоем его отправили в Ростов. Там же, в Ростове, в штабе третьей дивизии 15 июня собрали весь старший комсостав армии, кроме Городовикова, который 12 июня уехал в Ставрополь. Как нам объявили, уехал он формировать вторую конармию. На сборе старшего комсостава Армии выступил Ворошилов. Он объявил о временном аресте Думенко, который подозревается во вредительстве в пользу белогвардейцев. Командующим Первой Конной Армией временно назначается С. М. Буденный. Через несколько дней приехали из Москвы бравые и молодцеватые командиры дивизий и корпусов в новенькой форме. Все старые, в том числе я, освобождены как не имеющие военного образования. Предложили новые должности или увольнение. Почти все решили уволиться. Занимаюсь хлеборобством, пока шашкой махал, отец подорвал здоровье, сейчас болеет. Перемен в жизни пока нет никаких. Благодарен службе в Первой Конной за свою грамотность. Часто вспоминаю комиссара дивизии, что научил меня читать и писать. Подворье Бориса Мокеевича ждет тебя. Мы с Федором и Тихоном следим за ним. Сейчас живут там молодожены, но они строят себе жилье. В слободе построили почту, сельсовет и еще комиссариат. Строится школа, будет семилетка. Есть своя милиция. Мне предлагали быть ее начальником, отказался. Поставили Малеева, который был моим ординарцем. Хороший парень. Когда думаешь переезжать к нам в Сальские степи? Или передумал?  Напиши. Мы все тебя ждем. Не женился еще? Кланяются тебе мои отец Павел Трофимович, мама Галина Тарасовна и жена Аня. До свидания. Пиши. Иван».
    Павел рад был письму и с  улыбкой начал читать его. Видя его увлечение и радость, Екатерина Сергеевна и Груня вышли из хаты.  До сообщения об аресте Думенко Павлу  все было понятно. Он жадно  глотал  информацию - хотя бы что-то  узнать! Прочтя строку «…ты был еще в Батайске, а Б. М. арестовали  и под конвоем отправили в Ростов», Павел охнул и застыл.  Остановился  -  и  дальше  читал, ничего в  письме  не понимая, кроме объяснения Ворошиловым  причин ареста командарма Думенко. Перечитал письмо несколько раз.   Сел на кушетку, хотел лечь.  Встал. Павел  не знал, куда себя  деть, что делать, куда бежать…
- Сколько времени?-  спросил он  у вошедшей Полины Игнатьевны, держащей в руке керосиновую лампу.
- А я тебя всюду ищу. Да уже все поужинали, кто уроки учит, кто спать ложится. А ты есть будешь?
- Нет….  не хочу. Пойду спать
    Всю ночь он не сомкнул глаз. Прокрутил в голове все эти немногие по времени три года, насыщенные событиями, связанными с Думенко. Как можно обвинять в предательстве такого человека?  До мозга костей преданного Ленину, Советской власти….  Обвинять, не зная, не видя, не общаясь с ним, на расстоянии. Так могут обвинять только те, кому не нравится то, что он делает и как делает. Вспомнил Павел и приезд Троцкого вскоре после разгрома конницы Шкуро. Как нарком обороны, он ведь тогда и словом не похвалил  командарма за победу. Придирался к нему, словно командарм Думенко совершил противоправные действия, разгромив противника. Не собрал командование Армии, не разобрал с ними то боевое событие. Не пожурил за просчеты, если они, по его мнению, были. Не похвалил за исход сражения. Не спросил, как думенковцам удалось разбить  сильного противника. Не только Павлу - всем командирам Конармии приезд и отъезд наркома  показался   странным. Павел тогда высказывал Борису Мокеевичу свое возмущение. Думенко сжимал челюсти до зубовного  скрежета, но говорил: «…к сожалению, Павел, в армии тот прав, у кого больше прав. Я это понял,  ещё будучи юнкером». Сетовал, правда, что он командир. Будь он рядовым, говорит, застрелил бы этого  …., как собаку. Помнит Павел, как говорил Борис Макеевич тогда, что это ещё не все. Чует его сердце – продолжение следует. Он ожидал продолжения.
    « Ни он, ни я, встретившись впервые с молодцевато-симпатичным, нагловато-шустрым  существом  с бабьим лицом и фигурой, в безупречно подогнанной новенькой форме командира РККА   с красными петлицами на  воротнике и шевронах золотистого галуна на предплечье, и не  подумали тогда  о плохом! » - лихорадочно думал  Павел. -  То была новая форма одежды высшего комсостава РККА. Это был новый комиссар, Ворошилов,  как он тогда представился.  Именно  он привез  с собою продолжение, предвиденное Борисом Макеевичем».
   Встал Павел рано,   с тяжелой головой. Думенко стоял перед глазами, не выходил из головы.     «Где ты сейчас,  друг? Что с тобой?» -  одна мысль билась в ней.
           Много событий  произошло в жизни Павла Багрянцева со дня его возвращения с фронтов Гражданской войны. Но здесь мы  говорим   только о тех, что связаны с  Первой Конной и  дорогим Павлу человеком  - комкором   Борисом Думенко.
                *****
• …   Март 1921 года был на удивление сухим и теплым. Рано вспахали и отсеялись, посадили огороды и бахчи. Успех сопутствовал кооперации, коллективной работе. Еще при покойном деде Пете запомнил Павел его поговорки: «Доброе братство дороже всякого богатства»,  «Дождь и прута не повернет, а ручей и полено унесет», «Собором и чёрта поборем».
     За колосовыми посеяли пропашные, корнеплоды. До сенокоса оставался месяц, Павел, в надежде больше узнать о Думенко, решил съездить в Сальские степи, в слободу Мартыновку, где когда-то состоялось его знакомство с Борисом  Мокеевичем. Он попросил  мать жены, учительницу Екатерину Сергеевну,  помочь ему с географической картой тех мест.  Екатерина Семёновна   помогла определиться с ближайшей к  Мартыновке железнодорожной станцией, если ехать туда поездом. Три железнодорожных станции - Пролетарская, Зимовники и Куберле -  были  примерно на одинаковом расстоянии, около 50 верст  от Мартыновки.
- Тебе знакомы эти населенные пункты?-  спросила Екатерина Сергеевна.- Ты ведь там воевал.
- В станице Пролетарской приходилось бывать, а в Куберле и и Зимовниках не был, но наслышан о них от Иваныча и других калмыков.
  Они с Екатериной Сергеевной проложили маршрут по карте до железнодорожной станции Пролетарская.
-  А  50 верст как? - спросила Екатерина Сергеевна.
- На всех железнодорожных станциях сейчас есть извозчики. Как у нас здесь Петр Глушаков,  что привез меня из Сахновщины.
   10 марта 1921 года   Глушаков отвез Павла на железнодорожную станцию. 12 марта во второй половине  дня  таким же извозчиком от  станции Пролетарская он приехал в Мартыновку.  В доме Ивана Хохули его встретили  как родного. К вечеру о его приезде знали  все первоконники,   и почти все пришли с ним встретиться. Март еще не теплый месяц и в Сальских степях, но Павел с Иваном вместе с  бывшими сослуживцами всё равно пошли в центр слободы. Во дворе милиции, где начальником был тоже первоконник,  и общались.
-  Жаль, что ты не взял с собою баян,- сказал Фёдор Булько
- Баян не кисет с махоркой, в карман не положишь, -  заметил кто-то
- А я могу баян достать, хлопцы!  -  воскликнул  милиционер, тоже бывший первоконник.
  -Где?!
-  Есть здесь мужик, хлопцы,  Ракитянский. Правда, играет он сам не ахти как, недавно у Кольки Сыча на свадьбе слышал, но  баян, думаю, даст.
- Не надо, ребята, потерпите, приеду скоро совсем, тогда поиграю. Баян не игрушка, настоящий музыкант не даст свой инструмент,-  покачал головой Павел.- Все музыканты придерживаются заповеди «инструмент, как жену, никому не доверяй».
   Ему почему-то совсем не хотелось сейчас ни петь, ни играть.  Душа его была полна только одним – мыслями о друге.
   До полуночи друзья–однополчане Красной кавалерии  вспоминали службу в Первой Конной. Добрыми словами помянули  погибших ребят, жаркие схватки  с басмачами, с петлюровцами и польскими панами, деникинскими головорезами, со шкуровцами и врангелевскими золотопогонниками и с самым, пожалуй,  хитромудрым и трусливым -  Махно. Тепло и  с благодарностью говорили все  о Думенко. Возможно, многих из них не было бы сейчас  здесь, если бы не главный приказ командарма перед каждым боем: « Берегите людей».  Только теперь  бойцы в полной мере  оценили  его непохожесть  на других командиров.  Он никогда не произносил любимых слов многих военачальников   «Любой ценой!»  Цену человеческой жизни он знал очень хорошо.  И дорожил ею.  У   Думенко цель никогда не оправдывала средства ее достижения.  Его полководческий талант  позволял ему  иметь собственную позицию  в вопросах отношения к жизни солдата  на войне. Этот талант позволял ему добиваться победных результатов при минимуме потерь.  Он знал, что имеет право требовать   сохранности   бойцов, потому что гениально продумывал каждый миг боя. Он брал ответственность за исход сражения на себя,   а не на жизни красноармейцев.    Сейчас, в мирной жизни,  люди особенно ясно поняли, как им повезло с командармом.
    Но что с ним сейчас, никто не знал.    Всем было неловко глядеть в глаза Багрянцеву,  когда он спрашивал  об их действиях  после известия об аресте командарма.  Действий не было.  Ни малейших. Никаких.  На вопрос «почему», никто не смог ответить. Люди как очнулись вдруг.  Они сами себе не могли объяснить, как могло случиться, что никто, ни один человек, не попытался отстоять  командарма Думенко.  Человека, которому они обязаны жизнью.  Радостная встреча вдруг  стала постыдной. Все ощутили это и, продрогшие, расходились молча, пряча глаза друг от друга. 
       По дороге домой  Иван рассказывал о событиях, произошедших в Первоконной после отъезда Павла.  Павел  хотел только одного: больше и подробнее узнать от друзей об аресте организатора Первой Конной Армии, ее первого  командарма,  своего   друга и  прекрасного человека. Узнать о  человеке чистом, честном,  справедливом и преданном партии большевиков. Однако чем больше он слушал Ивана, тем больше ему было неясно. Неясно,   почему    красноармейцы, приехавшие с Ворошиловым из столицы  как  рабочие, оказались ростовскими чекистами? Почему  до его отъезда из Азова командарма Думенко не трогали, хотя всё было к тому готово?  Почему исчез Городовиков?  Почему никто из   командиров и солдат ничего не предпринял, узнав об аресте любимого всеми командарма?  Почему, почему, почему….
 - Почему, Иван? - спросил Павел.
   Голова у него стала тяжелой, дорога  мелькала перед глазами, ноги ступали странно неуверенно и трудно.
- Не знаю,….!-  грубо выругался вдруг   Иван.- Не знаю я!  Что случилось со всеми нами, не знаю! Тебя  любила армия, а ты, как и все мы, мартыновцы, любил Бориса, верил ему. Может, ты  не позволил бы арестовать командарма вот так, как его арестовали…  Я часто думаю об этом…   Павло! А тебе не показалось странным, что  до возвращения Бориса Мокеевича с  Украины, где мы  ликвидировали махновщину, тебя не демобилизовали, хотя ты им мешал?
-  Так я был в Москве почти две недели. Привезли тогда много кой-чего для армии. Главное – новое обмундирование.  А приехал я почти  вместе с вами, только я ночью, а ваш эшелон на следующий день во второй половине дня. Я поспал и поехал в Батайск - встречать ваш эшелон.   Кадровики меня действительно поспешно уволили. Но тогда нам обоим, Борису Мокеевичу и мне, казалось,  что это  по семейным обстоятельствам,  думали  даже -  из уважения...
    Придя домой, они ещё долго не ложились спать, сидели на кухне, говорили, говорили, говорили…  Отец Ивана, Павел Трофимович, несколько раз выходил покурить в плиту. Последний раз он сказал им, что  светает, петухи уже пропели зарю, пора и поспать.  Но и лежа в постели,  заснуть не удалось ни одному, ни другому.  Их кликнули к столу.  За столом немного отпустило это давящее  чувство непонимания  произошедшего с командармом. Толковали о событиях в Первой Конной  после демобилизации Павла. После завтрака Иван вышел покурить. Чтобы не прерывать разговор, Павел пошёл с ним. И снова они  вели  беседу  о боях за Советскую Власть. Первый поход  уже под командованием Семена  Буденного был в Крым на Врангеля.
- Ну, и как Семен в бою? - спросил Павел.
- Да ему там не пришлось покомандовать, мы были под руководством Фрунзе. Фрунзе  армии как таковой  отдельных задач не ставил, использовал нас, где сотню, где эскадрон, корпус, дивизию и всю армию, но всегда в бой водил сам. Помнишь, у меня был связным юркий такой парень, наш, мартыновский, Федор Субботин?
-  Не помню.
-  Ладно, о нём  позже.  Так вот, в бою Фрунзе всегда держал рядом  командиров соединений, чье применение в бою  он планировал,  а от резервных частей и соединений около него  были лишь связные. Моя дивизия тогда стояла в двух верстах  от главных сил, в резерве.  Федор Субботин   случайно стал свидетелем одного  разговора.  Фрунзе спросил Буденного, долго  ли он служил с Думенко. Тот говорит, что с  создания Первой конной. Вместе, мол, формировали.  Фрунзе спрашивает:
- Во всех боях под его командованием принимали вы участие?
- Во всех, кроме его последнего похода по уничтожению Махно, после которого его арестовали.
  -Кто и за что его арестовал, знаете?
-  За что, точно не знаю, говорят, что он белогвардеец.
-  Кто говорит?
-  Ворошилов нам так сказал.
-  А вы лично верите этому?  Он же ваш товарищ.  С ним вы вместе воровали лошадей, разоружали полицейских, жандармов, сопровождение ж/д  грузов…  С ним  начинали воевать -  и не с винтовками, а с арканами, дубинками и пиками, чуть ли не с булыжниками…  Верите  вы, что он   мог быть вашим врагом? Когда Советская власть начала, чем могла, помогать вам, вы были еще   плохо вооружены, недоучены воевать, полуголодные, полураздетые и полуразутые.  Но под командование Думенко  вы громили  одну из самых сильных армий Европы!  Армию, превосходящую вас численностью, вооружением, командным составом, который  был   хорошо обучен теории и практике ведения боя…    Армию сытую и тепло одетую. Не только Думенко, настоящему самородку, редкому таланту, великолепному  стратегу -  да  всем вам при жизни памятники надо ставить! Ведь на конармию Шкуро была надежда всех свергнутых  капиталистов, фабрикантов, заводовладельцев. Высшая « элита» российского общества во главе с романовским  наследником- великим князем не бежала    пока за кордон. Надеялась то на одного горе-спасителя, то на другого. Разгром Шкуро  вами, народными героями, вынудил  убраться тех, кто ненавидел новую страну.  Они  побежали к морю. В Крым, на Кавказ, Кубань – все  во главе с «великим отпрыском» Романовым.
    Федор Субботин  был связным между Фрунзе и моей дивизией, он случайно услышал этот  разговор и пересказал   мне.  Фрунзе сказал  тогда, что очень хочет  встретиться с бывшим командармом. Разделаемся, сказал, с Врангелем, пойду с вами на Северный Кавказ, а туда не попасть, минуя Ростов. И ещё он спросил Семёна, верит ли он сам  обвинению, выдвинутому  Ворошиловым против   Думенко. Будённый замялся сначала, а потом  вскочил и так громко сказал, даже закричал:  «Не верит  никто, ни один командир, ни один красноармеец! Мы деревенские люди, в политике не разбираемся. По-нашему, зачем жилье городить, а потом его разрушить или сжечь?! Я, товарищ Фрунзе, кумекаю так, Думенко не только Ворошилову не нравился. В столице он, похоже, всем, кроме Ленина, не нравился, потому, что умнее их был.  Вот и прислали Ворошилова с таким мандатом, что перед ним все начальники, военные и гражданские, по стойке «смирно» стояли в Ростове. Прислали для того, чтобы убрать Думенко!». Фрунзе, говорит Федька, аж побелел, но молчал. Когда Семен разрядился, Фрунзе похлопал его по плечу.
-  Не горячитесь,-  спокойно так сказал. - Я думал, вы предали своего товарища, потому что польстились занять его место командарма.
- Не согласись я  стать временно командармом, возможно, был бы там, где Борис Мокеевич…
-   Ну да.  Страшно, конечно…  Страхом всё можно оправдать.  Да ладно.  Разберёмся. А  только почему вы думаете, что в столице ваш бывший командарм кому-то не понравился?
   Задав этот вопрос, Фрунзе особенно пристально посмотрел  на собеседника.
- Потому что не успели мы вернуться к месту дислокации после разгрома  Шкуро,  как  приехал нарком Троцкий. Я думал, он будет нас хвалить, награждать, радоваться, как было в армии, когда рота хорошо отстреляется или отличится на учении. Обычно командир полка объявляет всей роте благодарность, в столовой для роты готовится праздничный обед,  командир роты получает очередное воинское звание и повышение по службе. А вот нарком ни единым словом не обмолвился о нашей победе над врагом. Он придирался к командарму по любому поводу.  Не замечая хорошего, выискивал  только недостатки,  что-то плохое. Не зная уставов, компрометировал себя на каждом шагу, вызывая смех красноармейцев и командиров. Я знал педантичность Думенко в организации чистоты и порядка, его огроиную ответственность  за свое дело, но я знал и его взрывной характер  при несправедливости и лжи.  Поэтому очень   удивлялся,  как  ему удалось не сорваться.  Все поражались его сдержанности и выдержке  в тот момент.  После отъезда наркома Борис никак  не  реагировал ни на  реплики в  его поддержку,  ни на   нашу неприязнь к наркому и  обвинения  ему. Он сказал одно: «В армии тот прав, у кого их больше». «Что-то,- говорил он позже,- я или все мы сделали не то или не так. Продолжение еще будет».  Не приезд ли Ворошилова явился тем продолжением? – закончил  Буденный.
-  Думаю, так оно и было,- отчеканил  Фрунзе и вышел из бункера.
    Вскоре после этого Федор ускакал в мою дивизию с пакетом. Нам был приказ  обойти противника с фронта и ударить ему в  левый фланг. После боя Федор и рассказал  мне, чем закончился разговор Фрунзе с Буденным. Вернувшись из Крыма, я передал дивизию новому командиру и через два дня поездом уехал из Азова до станции Куберле.
   Рассказ Ивана потряс Павла. Он   чуть больше  узнал о событиях вокруг Бориса Мокеевича, но  о нём самом не узнал ничего. Поразмыслив  ещё  одну бессонную ночь, Павел решил ехать в столицу к Сергею, рассказать брату все, что узнал, надеясь, что  чекист сможет что-то узнать о Думенко.   Да, ехать.  Ехать!  Только не сейчас.  Зимою.
                *****
…Пришла и  зима.  Павел встретился с братом  в   Москве.  Долго  они  разговаривали,  шутили, пели.   Но и здесь  в душе Павла было то же:  Думенко.   Главная беседа состоялась, когда все улеглись и дом затих.   Сергей был хмур, немногословен.
  -  Павел, Думенко был крепкого телосложения?
-  Да! Он ростом был невысок, но широкоплечий - и как монолит. Крепкий, мускулистый и очень энергичный.
- А характером?
-  Вспыльчивый.  Мог разозлиться  до такой степени, что все мускулы на лице играли.   Но сила воли   у него железная, держать себя в руках умел.
   Павел рассказал  о приезде Троцкого,  потом  о  беседе   Фрунзе и Буденного, переданной  ему Иваном  Хохулей.
-  Все мы тогда думали, что Троцкий приехал  поздравить с победой и поблагодарить командарма и всех нас. А он даже и словом не обмолвился о нашей победе. Всем был недоволен, клевал командарма не только наедине, но  и при нас, командирах  и  рядовых. У Думенко на лбу мышцы были напряжены до предела, кажется,  что  зубы  скрипели  и горели скулы. Позже он мне сказал, что  сдержался  только потому,  что за ним -  армия. Будь я один, говорит, пристрелил бы  наркома,   как собаку. Сказал, что  Троцкий не просто чинуша, исполняющий чье-то задание, что он гораздо страшнее – он   враг.  Враг, который  мстит  и будет мстить всем нам за  наши победы. «И это ещё не все, Павел, продолжение следует. А какое и когда  - будем ожидать», – эти слова  Бориса  будто  отпечатались у меня в мозгу. На всю жизнь я их запомнил. Теперь я понял: операция  с командармом была просчитана давно. И началась давно. Думенко ведь раньше думал, что нам придется идти на  Крым, куда князь Романов перебросил из Екатеринодара барона Врангеля. А  послали нас  на запад,  для уничтожения махновщины. На  Махно ходили две дивизии: с Борисом и первым зам. командарма Городовиковым. Третья и четвертая дивизии и корпуса оставались по месту дислокации со вторым замом Буденным, штабом армии и начальником штаба. Думаю, всё было рассчитано.    Приказ  у командарма была очень тяжелый.    Троцкисты были  совершенно уверены, что выполнить  задачу армии двумя  дивизиями невозможно. И  не сомневались,  что  в этой чрезвычайно сложной  ситуации Думенко не справится с решением.  Или   его  просто убьют  - на это они надеялись, зная  абсолютное  бесстрашие и решительность  командарма.    Только  вот не хватило  у них  ума понять, что Думенко не просто командир. Он же гений кавалерии. Он выполнит  любой, самый безнадежный  и подлый приказ.  Да ещё сам цел останется  и людей обязательно спасет!  Лихой он кавалерист.  Вряд ли был когда ещё  такой же…   И   слуга Отечеству  он  верный. Настоящий большевик.
-  Павел, когда Думенко вернулся в Азов?
- 6 июня. А  Ворошилов приехал в Ростов 24 мая.
- Где ты был с 24 мая до 6 июня?
-   22 мая начальник штаба передал мне телеграмму, в которой мне предписывалось 25 мая в 10-00 быть на совещании у замнаркома. Из Ростова я выехал 23 мая утром. В Москву приехал 24 вечером, ночевал у Тимошки. Совещание шло два дня. В гостинице не оставался, уезжал к брату. 26 мая совещание закончилось в 18 часов, объявили о лекции в 19-30 в этом же зале. К Тимофею не поехал, ночевал в гостинице. 27 и 28 мая в наркомате выбивал обмундирование, обувь и кое-что еще, не помню. В Ростов приехал 3 июня.
  - Из  Азова ты уехал какого числа?
- 8 июня 1920 года, часов в 13-14, -  Павел  отвечал как можно точнее, мучительно напрягая память и заставляя мозг  напряжённо работать. Он понимал решающее значение каждого вопроса брата.
-  А Думенко арестовали в 15 часов с минутами,  8  же июня. Ты поехал в Ростов поездом?
-  Да, только сошел я в Батайске, а из Батайска выехал позже, 10 июня в 19-30.
-  Почему?
   Павел рассказал ему  про  хлопоты с лошадью  Галкой,  которую Сергей  уже  видел, приезжая на свадьбу Мартынова сына Марка.
- Я этого не знал. Значит,  с Думенко покончили, когда вы с Городовиковым были в Батайске. Теперь все понятно. Все теперь сходится
-  Как… покончили…. Что ты говоришь,  что  сходится, Сережа…  Я ничего не понимаю…   Что значит «покончили», Сергей?!
-  Сейчас расскажу.
  Павел не слышал его. Он никак не мог осознать  сказанное  братом.   Невозможно, нереально понять и облечь в слова  услышанное им
-  Сняли  с должности? Разжаловали?!  - эти вопросы были  последней надеждой Павла.  Инстинкт самосохранения  подсказывал ему их, уводя от  немыслимой правды. Как маленькие дети закрывают глаза и лицо ручонками, слушая страшную сказку, так и Павел пытался  уйти от правды, отталкивал её,  убегал,   судорожно пытаясь уйти от действительности.
      Но извечное  крестьянское стремление «жить по правде» и умение терпеть не позволили  ему долго прятаться
 Кто…  Когда?  Сережа, за что… За что его… убили?
Слово было произнесено.  Мир  не рухнул.  Лишь земля качнулась под  ногами  Павла, и остановилось на миг его  сердце…   
   Павел встал.  Быстро, растерянно, взволнованно, сжимая и разжимая  кулаки, сдавливая руками голову, заходил он от окна   к  двери и обратно. Ему казалось, что голова его взорвется от дикой несправедливости происходящего. Хотелось садануть кулаком по столу, по окну, закричать так, чтобы  рухнул небосвод на эту проклятую кем-то землю…
- Сядь, Павлик, сядь.  Возьми себя в руки. Из уважения к Думенко.   Сейчас все объясню. Ответь мне на один вопрос. Сядь, прошу тебя.  Думенко торопил тебя с демобилизацией?
- Нет, Сережа, нет, - у Павла дрогнул голос,  и он еще быстрее зашагал по комнате.                - Борис  сочувствовал мне, что мои четверо детей и четверо сирот Мартына у чужих людей. Но до последнего дня  он  уговаривал  меня остаться в кадрах, говорил, всё сделает, чтобы помочь моей семье, лишь бы я учился!  Подгоняли его кадровик и начальник штаба. А нам с ним очень трудно было расставаться. Он настоящий друг, Серёжа.  Он человек настоящий, понимаешь! Думаю, другом он  считал и меня, -  теперь уже  слезы по-настоящему душили Павла. - Чувствовали мы оба что-то, чувствовали  беду!   Сережа, не знаю, за что он меня так ценил и уважал. Ему виднее. Я преклонялся перед  его умом, человечностью, честностью!  Перед  отвагой  его невероятной! Думенко был предан   Ленину. Лично  предан. Он ведь с ним встречался…
- Павел, сядь, тебе говорю! Держись, брат. Слушай.  Думенко застрелил охранник, стоявший под  дверью кабинета следователя, куда он привел арестованного на допрос. Следователь, очевидно, что-то   такое сказал или сделал,   что  арестованный  схватил табуретку, на которой сидел, и огрел ею обидчика. Шум упавшего следователя и улетевшей табуретки услышал охранник, ворвался с револьвером в руке и сразу выстрелил, попав арестованному в голову. Быстрая смерть.
-   Нет. Нет!  -  Павел    взялся за стул и словно окаменел.  Потом  заговорил, глухо, бессвязно, отрывисто.
  -    Бориса….  И не в бою!  Не шашкой…  Свои!   Дома… пристрелили…. Думенко!…  в кабинете…    Командарма…  Героя…как волка…
   Павел  не мог вдохнуть полной грудью, рванул ворот гимнастерки и отвернулся к окну.   Сердце  останавливалось, падало куда-то вниз, замирало и, прыгая  во все стороны, билось о ребра... Сергей обеспокоенно встал.  Но Павел  открыл форточку, сглотнул, быстро вытер слёзы и спросил глухо, спокойно:
- А когда это было, Сережа?
- Ночью 9 или 10 июня, точно не знаю, - ответил брат.
-  Сережа.   Это было ночью с 10 на 11 июня, - медленно, с трудом  проговорил  Павел.
- Откуда…  откуда  ты знаешь? – удивленно и настороженно спросил брат.
- Не поверишь, Сережа.  Сон  я видел….   Очень тяжелый…  страшный  я видел  сон  в эту ночь.  Когда ехал домой, всю дорогу  разгадывал, что он  означает,   к чему это… кошмарное сновидение. А  то была смерть друга….
-  Павел, братишка…  Послушай меня.  Тебе сейчас  очень плохо.  Но постарайся, соберись… Как мог это Думенко  - возьми себя в руки!  Как это делал твой друг.  На, попей воды.  Полегчало чуток? Теперь выслушай меня  внимательно. Ворошилов знал о совещании тыловиков и твоём там присутствии. Знал он и о возвращении из Луганска Думенко. Лучшего не было момента, чем отсутствие в двух дивизиях Думенко, Городовикова и тебя, чтобы парализовать штаб армии. Я начну  издалека, ты только слушай, не перебивай, потом поймёшь. Ворошилов со Сталиным старые друзья, не по партии, а по амурным делам. Тогда  Джугашвили и руку чуть не потерял. Ему жандарм локоть прострелил в Сухуми на железнодорожном вокзале, где грабили пассажиров грузинские карманники, среди которых был и Сосо  - это  кличка Сталина. В Харькове, в воровской  разборке,  кавказские карманники познакомились с луганскими. Ну и в драке  ту же, простреленную,  руку Сосо   благополучно  поломали. В беде карманники, как и все воры, помогают друг другу. Помогли они  и ловкому щипачу  с  Кавказа. Усатый красавец Клим Ворошилов  по кличке «Ромео» привел его в медпункт на вокзале, вызвал молоденькую и  смазливую   сестру милосердия  Глашу, пошептался с нею, и она увела с собой Сосо.
    В городской больнице, где Сталину сделали операцию руки, он пролежал две недели. К нему ежедневно приходили посетители обоего пола, приносили передачи. Несколько раз приходил и Ромео. С тех пор и  до сего времени Сталин считает Ворошилова своим  лучшим другом. В подтверждение этого  следующие  факты.   Первое.  За какие, скажи мне,  заслуги Ворошилов  является наркомом РККА? Что он, военное образование имеет? Или в гражданскую войну командовал какими-либо войсками, как Фрунзе, Тухачевский, Чапаев, Щорс, Пархоменко и тот же Думенко? Никем он не командовал,  и образования, собственно, как и Сталин, никакого не имеет! Пока был жив Ленин, Ворошилов отирал углы наркомата РККА, был у Троцкого на подхвате. После смерти Ленина  Сталин вынудил Троцкого бежать за кордон, ибо он был бы расстрелян, как все евреи  -  соратники Ленина. А Ворошилова поставил наркомом РККА.
   Что касается Фрунзе, то он, будучи начальником штаба РККА при Троцком, был гораздо более достоин стать наркомом. Но его не только не назначили наркомом, хотя кандидатуры лучше на то время не было.  Ему помогли умереть.
- Сережа,- прервал брата Павел, - Фрунзе знал о  планах арестовать Думенко?
- Вряд ли,-  раздумывая, покачал головой Сергей.- Кстати, мне ведь тоже  об этом рассказал  Иван Хохуля,  бывший комдив Первой конной.  В Первой конармии, под командованием уже Буденного, он ходил тогда со своей дивизией  на штурм Сиваша. Разгромом барона Врангеля в Крыму командовал именно  М. В. Фрунзе. Первая  конная, теперь уже  Буденного,  а не Думенко,  была передана командующему фронтом.  Дивизия Хохули находилась в резерве правого фланга. Связные резервных частей и подразделений  во время боя находятся при командующем, который в нужное время, через связного устно или письменно отдает приказ, и связной мчится с ним к своему командиру.
    Жарких боев там не было. Фрунзе   в беседе с Буденным   докопался, как Ворошилов шантажом   убеждал Буденного  оговорить   Думенко.  Буденный  искренне  уважал Думенко  и не  верил в  обвинения  Ворошилова.
- Когда я стал возражать ему, - говорил Буденный  Фрунзе,- Ворошилов обвинил и меня. Дескать, вы все предатели, вас надо всех сажать.  А я-то, Ворошилов говорит,  думал, что ты честный командир, хотел предложить  возглавить штаб и командование армией.  И тут я спасовал, признаюсь…   Чем Ворошилов и воспользовался.  Железной хваткой схватил он тогда меня  за горло.  И сейчас от стыда  я  готов  сквозь землю  провалиться!
    Фрунзе спросил  Буденного, сможет ли он подтвердить сказанное им? Буденный ответил, что скажет где и кому угодно, хоть самому Ворошилову, о том, что ему  стыдно за  свое  малодушие, за трусость. «Если с Борисом что-то случится, не знаю, как буду жить дальше»,-  говорил  тогда Буденный.
    Павел  молчал.  Его потрясению от услышанного  и немыслимому чувству вины перед Думенко не было предела.  Он медленно заговорил.
- Весь этот разговор слышал красноармеец Субботин Федор и передал командиру дивизии Ивану Хохуле, который рассказал его и  мне, когда я ездил  в Сальские степи. Фрунзе тогда сказал, что, разделавшись с Врангелем, обязательно поедет в Ростов, чтобы увидеть этого военного гения, сумевшего делать то, что  казалось невозможным. Мечтал пожать ему руку, поклониться и от всего советского народа сказать ему спасибо.  Спасибо за то, что,  не прегради тогда Думенко дорогу  шкуровской армии, которая шла на столицу с целью свергнуть власть Советов, трудно сказать, чем бы закончилась гражданская война. По дороге на столицу  ряды Шкуро  тогда   хорошо   пополнялись бы недобитыми врагами…
-  Павел, ты дополнил  мои разведданные. Если Фрунзе знал об уничтожении Думенко, он не мог не рассказать об этом Тухачевскому и другим военачальникам, с кем воевал в гражданскую. Между большим начальством  ходили слухи, что смерть начальника штаба РККА Фрунзе на операционном столе была не случайной. Перед госпитализацией у него с наркомом был крупный разговор об аресте командарма Думенко. Фрунзе обвинял в этом его,  Ворошилова. Говорил, что поднимет этот вопрос на съезде партии. Не исключаю, что нарком доложил об этом Сталину, и  потом,  с его, возможно,  молчаливого согласия, Ворошилов приказал расправиться с Фрунзе. Брат, Павлик.   Послушай. Ты моложе меня, дольше прожить должен. Проверишь, ошибся я или нет.  Думаю…   нет,  уверен:  то  же, что постигло Фрунзе, ждет Тухачевского и других военачальников, знавших о гибели Думенко. Если не так, как Фрунзе, от укола, суждено будет им умереть, то расстреляют  их  как врагов народа.
    Братья замолчали. Что-то тревожное,  неумолимо жестокое  предстало перед ними.    Прервал это ощущение  Павел.
-  Сережа,  а не знаешь,  что с Иванычем? Он же самый близкий Думенко  человек!  Да и мне тоже…  -   с   надеждой  и тревогой произнес Павел .
    Сергей вопросительно посмотрел на брата.
-  Это первый  зам.  Бориса Мокеевича, Городовиков  Ока,  мы  звали его  так, Иванычем.
-  С Городовиковым вообще поступили странно. Когда тебя провожали, он стоял позади на возвышенности…  он ведь маленького роста.
-  Да, он ниже моего плеча был.
-  Так вот. К нему подошли два человека в штатском, взяли под руки, предупредили , чтоб не шумел, назвав его по имени и отчеству, и увезли в Ростов. В штабе СКВО, в одном из кабинетов, его ожидали Ворошилов и командир третьей дивизии Максим Ткачук, ничего не знавший о Думенко. Ворошилов спросил у Оки Ивановича, готов ли он ехать в Ставрополь прямо сейчас?
-  Зачем? -  спросил тот.
- Формировать вторую конармию  как ее командующий, -  ласково, даже заискивающе   ответил Ворошилов.
-  Готов, надо забрать личные вещи.
-  Езжайте, заберите, что надо,  и как можно скорее возвращайтесь. Не говорите никому, что я вам сказал. С вами поедет комдив третьей, Ткачук, ваш первый зам.
    Ни Ткачук, ни Городовиков ничего не знали о дневных событиях а Азове. В начале 11 июня, ночью, Ока Иванович Городовиков в должности командующего уехал в город Ставрополь формировать вторую конную армию РККА. Во второй дивизии, при которой первый зам командарма Думенко Городовиков был расписан по штатному расписанию, никто об этом  не знал. Когда он возвращался в Батайск за личными вещами, дежурная служба видела его и   отдавала ему воинскую честь, когда он заходил в городок и выходил. Куда он уходит ночью с чемоданом, служба ничего не спросила, а он не сказал  - его ведь предупредили о секретности операции…  Думаю  я, Павел, его не  арестовали только  потому, что  элементарно перетрусили.  Побоялись калмыков.  Они бы своего так просто не отдали!  Ты знаешь, что калмыки – ребята серьезные…
-  И верные…  - задумчиво  и с тоской  сказал Павел.
… Не знал наш герой, что, когда попадет и он под топор  репрессий, именно калмыки, совершенно незнакомые люди,  спасут его жену и детей от голодной смерти.   Но сейчас  -  не об этом.
                *****
….  Дождавшись весны 1925 года, отсеялись  -   не только колосовые посадили, успели и пропашные  - весна была затяжная. Осень собрала неплохой урожай.  Зима тоже была не лютая.  Зимой каждый день шла подготовка к отъезду  на Дон. Павел   написал Ивану Хохуле  в Мартыновку несколько писем. Сообщил о том, что выедут с наступлением тепла. Просил,  чтобы приготовили двор Бориса  Мокеевича , который тот   предлагал  Павлу   для жилья
   Провожать первых переселенцев из русских сел Малороссии на Дон вышло много односельчан. Тяжелым было  расставание Павла  с родителями. Он обещал  обязательно забрать их к себе, как только решит вопрос с жильем. Не знали тогда ни отец с матерью, ни он, что это последние минуты, когда видятся они на этом свете…
   Те односельчане, которые  собирались тоже переехать в Сальские степи, провожая Павла, просили обязательно написать, как доедут, как дорога, примут ли их, если они приедут. Карту маршрута многие уже перерисовали.
    В первый день проехали более 40 верст. Останавливались для  водопоя животных и приготовления горячей еды. Ночевать   становились около речек, недалеко от сел.  Сидор с Ваней пасли ночами быков, лошадей и коров. Животные долго не хотели есть - усталость их больше волновала. Попаслись на сочной майской траве два-три часа  и все вернулись  спать у обоза. Первой пришла Галка. Подошла к возилке, под которой спал Павел, и улеглась рядом. За кобылой последовали другие лошади, тоже  устроились поближе к хозяевам. За лошадьми пришли к хозяйкам коровы, а за ними и волы. Забегая вперед, скажу,  что так было всю дорогу. Лошадей и быков мужчины подкармливали днем, когда останавливались на водопой. Лошадей овсом из торб, а быков и коров сеном, травою, которую здесь же косили. Второй день прошли меньше, верст 30. Без привычки животные в  первый день   прошли резво, а теперь устали.
-  Дядя Павло! Почему мы сегодня так мало проехали? - спросил Сидор, когда, разбив лагерь для ночевки,  у разведенного костра на  ужин собрались все мужчины, от малого до старого. Женщины около одной из возилок, на которой был раскладной стол, скамейки, посуда, продукты, готовили ужин,  занимались детьми. Марк с Колей, взяв ружье, пасли скот. Игнат  с косой   пошел искать, где можно скосить разнотравья.
    Отвечая Сидору, Павел сказал: «Скот  после зимы, застоявшийся. Не успел еще втянуться, а мы ему дали такую нагрузку. Надо было постепенно  наращивать путь. А я об этом не подумал, чуть не загнал быков. Да и лошадей тоже, устали они вчера».
-  Папа! А как ты узнал, что быки и лошади устали? – племянник  Ванечка  был ребёнком крайне любознательным и  постоянно засыпал  дядю-папу вопросами.
- Хороший ты вопрос задал, сынок. А ты знаешь? -   Павел   посмотрел на Сидора.
- Не знаю,- ответил тот.
- И я не знаю, папа, -  подошел Павлик
- Наверное, они становятся, - сказал Сидор.
-Нет, племяш,  в том-то и дело, что хорошая лошадь, как и бык, ни за что не остановится:  будет бежать, тянуть груз, пока ни упадет. Или, что очень часто, пока   ни подохнет. А если  и выживут такие трудяги, то уже не помощники они  человеку. Лошадь, та хоть  шагом еще идет и более  легкий  груз тащит.  Когда  побежит, тогда  начинает  задыхаться. А бык начинает задыхаться сразу же, если  у него  тяжелый груз. Не остановишь –  упадет.  И все.   Подохнет.
-  Дядя Павло,  я этого не знал…
- Да откуда ж тебе знать, Сидорик,  когда рос ты без отца и деда…  Не то, что мы. Нас  и отцы учили,   но  начинал учить дедушка Петя - с той поры, когда мы еще без штанишек бегали. Учил он  всему, что знал сам, и что нам всем в жизни пригодится.
    Сидор внимательно слушал дядю,  и все племянники и дети  с открытыми  ртами   и навостренными ушами слушали отца,  переводя глазёнки друг на друга.  Отцом Павла звали все племянники, кроме Сидора.
- Так как же узнать, что животное устало, чтобы его не загнать? – не унимался Сидор. Детвора  смотрела,  ловя каждое слово.
-   А вы понаблюдайте  сами в дороге…  Уставшая  лошадь   начинает фыркать, трясет и кивает головою. Бык тоже  крутит головою, как бы меняя положение шеи в ярме. Изо рта, как паутина.  обильно выделяется слюна…  Она  опутывает животине  рот, ноздри, ей  трудно дышать,  она  вынужденно  слизывает эту паутину  языком. А от того, что язык сохнет на ветру, лошади и быки особенно  изнемогают…
-  И что  же  надо делать, если животные устали?
- Работая на них  или, как сейчас, в дороге,  надо быть очень внимательным ко всему, что ты делаешь. Особенно к животным - лошадям, быкам, коровам  -  да вообще ко всем животным. Не скупитесь на ласковое слово, поглаживание, почесывание, легкое похлопывание. Угостите лошадь чем-либо съедобным, для этого    всегда  держите в кармане кусочек сахара, горбушку хлеба.  Для быка сорвите пучок сочной травы, дайте ему и корове кусочек хлеба, фрукты, овощи. Давая, ласкайте словами и руками, чаще гладьте его, почесывайте.  Заметили усталость животного  в борозде  - дайте 5-10 минут отдохнуть.  После, с передыхом,  догоните  борозду до конца загона, где ваши вещи. Снова дайте животным отдохнуть, уже подольше.  Если это быки, обязательно снимите  с шеи ярмо, по возможности дайте попастись.   А перед концом отдыха, за несколько минут до подъема, обязательно попоите. В дороге  же  уставшим животным   нужны  обязательные  передышки и,  запомните на всю жизнь -   непременно с человеческой помощью!  Помощь эта в том, что вы  как можно ласковее  ободряете их, поглаживая, отгоняя мух, оводов, пока  ни доедете  до облюбованного места, где есть возможность подольше  отдохнуть. И уже   там нужно сделать большую остановку. Дать им теперь  хорошо отдохнуть, накормить их и  напоить. Нерадивый хозяин способен загнать животное, хороший хозяин – никогда. Лошадей загоняют часто на скачках, на войне, в боях, а вот в работе - по незнанию, а чаще -   по дури и жестокости.  Вот у  нас в дорогу лучше всех подготовленными оказались коровы, -   Павел вопросительно посмотрел на детей.- Знаете, почему?
- Почему?-  вскинулся Сидор.
-  Они с марта в череду ходят.
- В какую череду?- удивился  Ваня.
-   В стадо, пастись. Они же целый день  там  на ногах, поэтому  размялись после зимней стоянки в сарае. А лошади да быки еще не успели.  Потому как яровых посевов было мало. И главное  запомните,  ребятки, -  человек  одной только лаской  может спасти лошадь, быка, корову.. Они ведь верят нам. Мы для них как боги…
    Так и проводил  Павел крестьянский ликбез  в пути по степным просторам.   Дети навсегда запоминали каждое его слово.   И потом, став взрослыми, хозяевами, не раз тепло вспоминали они свои « кочевые университеты» и мысленно благодарили отца и дядю  за крепкую науку.
     Прошла еще одна ночь цыганской жизни. Детям нравится. Мужчинам терпимо. Женщинам уже надоело…. А прошло только два дня и две ночи! Что же будет дальше? И сколько мучиться еще?   Ни помыться, ни постирать, ни вымыть детей, посуду… Два бочонка с водою по 40 литров   совсем мало.  Воды  по пути  долго нет.  Из дому Люба с Галей взяли кошку Мурку. В первую  же ночь она от них убежала. Сколько они, глупенькие, пролили по ней слез!  А какая была радость, когда после второго дня пути, сев ужинать лапшой с курятиной, услышали  они   Муркин  голос! Курятинку почуяла,  видите ли, поблуда…
   Но человек ко всему привыкает. Через три  дня  уже никто не роптал. Даже женщины начали улыбаться и шутить.
– А  чего  нам пару недель и  не побыть цыганами! - веселилась  Сидорова жена Аксинья.-  Живут же они. И мы не помрем!
- Ну да, - подкололи баб мужики. – У   цыгана спросили: « А где ж вы моетесь?»   «В речке»,-  отвечает. «А зимой?!» - удивляются мужики. «А что там той зимы!»- радуется цыган.
  - Фу, срам-то какой!! -  возмутились женщины.
   Дружный  смех  прозвенел над безлюдной жаркой  степью…
…. Исполнилась неделя, как выехали. Тягловая сила втянулась, вошла в ритм. На ночевках, правда, по-прежнему  не весь скот пасся  -  некоторые быки и лошади ленились ходить выбирать травку. Уставали, бедолаги. Они  лежали.  А  мальчишки носили им свежескошенную траву. На ночлег всегда   останавливались недалеко от сел. А села, понятное дело,  селились когда-то  только  у водоемов. Поэтому  кочевники  могли запастись в дорогу водой. В день проходили по 50 верст, а иногда и больше.  Не  забывали   через день смазывать колеса, чтобы  облегчать работу животных. Павел хорошо помнит, как дед Петя ругал старших братьев, когда у раскопанной балки в Лебяжьем делали для артели саман. Быками возили глину из карьера, солому, камыш, воду  быками  же и  месили. Приехал дед Петя, увидел:  у быков животы запавшие.
- Вы что ж  над скотиною   измываетесь, смотрите, как животы у них запали!  Сейчас же отгоните их домой, возьмите других!  Вы люди или нелюди, сами до этого додуматься не могли?!
  Редко можно было увидеть деда Петю таким разгневанным!    Виновато пряча глаза, братья кинулись к быкам.  Павлушка,  которому всегда и всё хотелось знать,  тут же   спросил у дедушки, как это – «животы западают»? Дед ему тогда и показал, какие кости торчали у задних ног быка.
    -А почему это, дедушка? -  допытывался мальчонка.
    Дед ответил, что животное устало, много работает,  поэтому худеет,  и ему надо давать отдыхать, а тот, кто к животине невнимателен и не жалеет ее, тот не хозяин, а живодер. Навсегда запомнил  мальчонка это страшное слово – «живодер»!  И всегда с тех пор, а особенно сейчас, в долгой дороге и при тяжелой работе животных, Павел ежедневно самолично  осматривал  быков и лошадей: не переутомляются ли они?
    Уставали и люди. Сказывалась полевая еда, особенно на детях. Однажды в одном из сел Павел  купил живого индюка и большой,  высокий каравай свежеиспеченного хлеба. Думали, на неделю всем хватит -  дети съели его за один вечер. Наскучали по свежему хлебушку...
     На четырнадцатый день, 24 мая 1925   года во второй половине дня, в Мартыновке  у двора Ивана Хохули остановился обоз переселенцев.  Их встретили с радостью. Иван был дома. Поздоровавшись со всеми, он  предложил женщин и детей оставить ночевать здесь, место найдется,  а мужчинам ехать в подворье Думенко. Зная жилье Ивана, Павел отказался.
-  Иван, спасибо тебе  за теплую встречу, за радушие!   Но прости, друг, -  нас ведь много, все у вас не разместимся. Сегодня переспим  во дворе Бориса Мокеевича, как спали в дороге, а завтра с утра начнем  в доме  у него  разбираться.
-  А ты, наверно,  прав, - согласился  Иван,  взял дома керосиновую лампу, фонарь, несколько свечей и повел обоз к  сиротливо застывшему дому Бориса Думенко…
   Во двор заехали все брички и  возилки. Лошади  поместились в конюшне, коровы в сарае, а быки  сразу улеглись во дворе. Животных распределили, напоили, дали сена и пошли в дом. Женщины и дети осмотрелись в доме  и  решили, что  хотя он и  беднее, чем у них в Лебяжьем, однако большой, просторный. Иван пояснил гостям, что  языковой преграды можно не бояться: жители Мартыновки - все малороссы,   говорят они так же, как на Полтавщине  в соседних сёлах,  смешивая русскую и украинскую речь.  Вот и  дом они тоже зовут «хатой».
   Уже  через минуту сиротливое жильё  Думенко словно  воскресло от  детских криков, веселых голосов женщин, рокота мужских  баритонов, звона посуды и звука льющейся воды. Языки  пламени разожжённого очага осветили стены; треск разгорающихся  дров наполнил комнаты теплом   пробуждающейся  жизни.  Казалось,  дом  глубоко вздохнул и задышал полной грудью…
…  Долго не входил в хату друга  Павел. Что-то словно за полу пиджака его держало. В  памяти снова и снова возникал  образ Думенко -  настоящего человека  и  настоящего друга.   Вот  первая встреча с ним - коренастым,  широкоплечим… На сильной шее с крепким кадыком  прочно  посажена крупная, красивая голова…  Высокий лоб с  большими залысинами,  выпуклый и просторный...  Брови -  как смола, черные, густые, подвижные…  Выразительные карие глаза,  идеальной формы нос…    Небольшой рот   с пухлыми, как у ребенка,  губами,  странным образом приобретавший  в иные минуты неумолимую   жёсткость.   Думенко  всегда был разным.  Квадратный  подбородок,  чуть выдвинутый вперед, делал его лицо  суровым и категоричным. Оно и  действительно было строгим и решительно  непримиримым, когда Борис   сосредоточенно молчал или размышлял о тактике действий армии. Но стоило  ему улыбнуться, блеснуть своими  крупными ровными зубами и озорным плутовским огоньком в глазах, как   суровый командарм становился  милым мальчишкой с хлопающими по щекам густыми черными ресницами….
    - Где ты сейчас, Борис….
                ****
….Павел не знал, что  всего   через  несколько  лет  он практически повторит судьбу своего друга и командира.   Хозяйственным талантом, мастерством, трудолюбием, целеустремленностью, честностью, крестьянским  благородством и честью, стойкостью и неподкупностью,  желанием  сделать жизнь  обездоленного народа  счастливой, он, как командарм Думенко   Первую Конную армию,  создаст первую трудовую Коммуну  на Дону. Коммуну, которая  позволила людям получить образование,  сделала  их жизнь  дружной  и  спокойной,  сытой,   веселой, духовно  богатой.   Осуществив мечту своего  друга, Багрянцев  даст  возможность выжить и состояться как личность сотням его земляков.   Но так   же,   как  командарма     Б. М. Думенко,    люди  оболгут и уничтожат председателя коммуны  П.З.Багрянцева.
               

                Послесловие               
                ( по материалам   печати и википедии Интернета)
       Память о Борисе Мокеевиче Думенко бережно сохраняется его земляками. Несколько районов Ростовской области считают его своим земляком и гордятся этим. Борису Думенко, незаурядной личности, легендарному герою Гражданской войны, посвящены стихи, песни, повести, романы. В его честь совершались автопробеги, конные марши. Его именем названы улицы в Ростове-на-Дону, Новочеркасске, Ерзовке, Большой Мартыновке, Волгодонске, Весёлом и других населённых пунктах.
  В слободе Большая Мартыновка – районном центре Мартыновского района, где родился Борис Думенко, его именем назван переулок, установлен памятник комкору и мемориальная доска, на которой есть надпись: «Широко разнеслась по степям слава отважного сына Дона Бориса Думенко. Он стоял у колыбели красной конницы. Под его начальством первые конные полки и бригады, не зная поражений, бросались в смертельные схватки с бандами белых атаманов, с красновскими и деникинскими войсками. Из этих полков и бригад выросли потом красные корпуса, и, в конце концов, – две конные армии».
    В городе Волгодонске, где жил и работал писатель Владимир Карпенко, автор дилогии «Комкор Думенко», по его инициативе в 1985 году установлен памятник  герою  комкору.(*1)  Весёловский район – это место, где Борис Мокеевич прожил большую часть жизни и откуда начал свой боевой путь. В посёлке Весёлом бывшая улица Проездная в 1967 году решением Весёловского сельского Совета была переименована в улицу Думенко. В год столетия комкора, в 1988 году, у хутора Казачий Хомутец возведён памятник Думенко и его собратьям по оружию (скульптор – М.А Дементьев, архитектор – И.А. Жуков)
  ...Северный сектор Братского кладбища, где находится безымянная могила, Юрий Калугин посетил вместе с председателем регионального отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры Александром Кожиным. Ориентируясь по известным ему приметам, кинорежиссер остановился возле старого покосившегося креста.
- Здесь, - окончательно определился Юрий Калугин. - Погрешность может составлять совсем немного.
    Председатель регионального отделения ВООПИиК А.О. Кожин  сообщил, что на этом месте будет памятный знак с текстом  о том, что именно здесь в 1920 году были расстреляны Борис  Мокеевич Думенко, организатор Первой конной армии, и его штаб.
      Но до  сей поры  о многих её командирах и красноармейцах  так и не  «повели  рассказ»  «былинники речистые».  Далеко  не все фамилии первоконников  известны истории.   
    Нет в ее анналах и фамилии моего деда, Багрянцева  Павла Зиновеевича,  первого помощника и друга командарма Думенко. Тогда Багрянцева спасла любовь к семье и к земле: ради них он отказался от  дальнейшей карьеры военного и уволился в самый опасный момент  -  когда появился в армии К. Ворошилов. О  его дальнейшей судьбе вы можете прочитать в книге Алексея Павловича Багрянцева,  сына Павла  Багрянцева   Офицер Советского  Военно-Морского флота,  он всю жизнь  мечтал написать о судьбе своего отца и его товарищей.  И в 90  лет, сохранив ясный, отменный ум и редкую фотографическую память, осуществил  свою мечту.    Называется книга  «Несбывшаяся надежда, или Сал – приток Тихого Дона», С-Петербург, 2016
          Могилу русского крестьянина Павла  Зиновеевича Багрянцева  мы, его внуки,  не нашли.                Л.Л.Козлова (Руденко-Багрянцева)               
               
                Примечания.               
1.  Не командиром корпуса (комкором, по мнению автора дилогии) был Борис Думенко.  Был он   командующим Первой Конной Армией, которую он же и создал.  То есть – командармом.



                Приложение