Делён

Делёна знали многие в посёлке. Странное к нему сложилось отношение: почти каждый, кто с ним хоть как-то соприкасался, подпадал под его воздействие. А в результате уходил от Делёна с чувством стыда и брезгливости. Стыд порождала неприкрытая, липкая лесть, а брезгливость вообще невозможно было объяснить, может быть, только слухами о делах Делёна. Своё прозвище старик получил уже в пенсионном возрасте, когда бизнесмен-работодатель выкинул его из предприятия за мелкое воровство: тот таскал мясную продукцию хоть и малыми порциями, но регулярно. Оказалось, зимой тарой служила затрёпанная ушанка с подпоротым ватином, а летом небольшой мешочек под отвислым брюхом, создававший впечатление могучих мужских достоинств. Так вот, проживающий на скудную, хотя и такую же, как у других пенсию дед Лёня начал «своё дело».
Похоронив свою старуху, ушедшую в могилу после убийства их сына в пьяной драке, дед Лёня остался один в двухкомнатной квартире. Пустая комната с широким старым диваном стала плацдармом для бизнеса: он начал запускать туда по вечерам и, понятно, по ночам парочки для свиданий, за что брал небольшую, но заметную для него плату. Доход был постоянный, так как все дешёвые проститутки посёлка тут же прознали про эту возможность и радовались, что не надо теперь залезать в машины клиентов и рисковать своей «репутацией» в глазах местных полицейских. Имя деда Лёни теперь проговаривалось быстро и красиво, почти как имя французского киноартиста (знал бы он! Хотя, известно, тот в юности тоже любил похулиганить), и это прозвище звучало, как пароль. Делён тайно гордился новым именем, повторял его про себя, иногда напевал, как любимую песню. Запустив парочку, Делён притихал в своей спальне и чутко вслушивался в звуки любви, наслаждаясь и доводя себя до апогея чувств. Но однажды к нему пришли трое: два парня и девица, заплатили, как полагается, и хозяин квартиры не уловил момента, когда один из партнёров вышел и заглянул в его спальню. Тут он получил по полной, долго носил на физиономии следы бесплатного секса, а так как слух в посёлке среди его клиенток прошёл быстрым дуновением, его стали на время свиданий выпроваживать за дверь.
Судьба с самого школьного детства не была к нему благосклонна. По младенчеству он не видел ничего зазорного в своей фамилии Чуев, но ученики в момент сориентировались и изменили первую букву, прицепив к мальчишке матерную кличку. Лёнька терпел изо всех сил и быстро научился, оставшейся на всю жизнь манере льстить, заглядывая в глаза собеседнику, расточать лживые похвалы. Учился он плоховато, не очень-то старался, и развит был не очень… После школы пошёл на работу на тот самый мясокомбинат, который в «перестройку» благополучно выкупил приезжий армянин. А когда пришла пора жениться, подумал было взять фамилию жены, но и тут не повезло: Катька была Баздёркина, так стоило ли менять шило на мыло? Сначала жили в достатке, квартиру от комбината получили, а потом… Да что говорить, все простые люди это и так знают. А вот прибавка к пенсии резко изменила его жизнь, он теперь каждый год по осени (когда бизнес немного пригасал) покупал путёвку в областной санаторий, подлечивал там свои суставы и гулял с одинокими, проголодавшимися по ласке, бабушками.
Посёлок жил безобразно: через него проходила международная трасса, фуры из разных городов провозили самые разные грузы, дальнобойщики частенько ночевали в гостинице того же хозяина-армянина и на платных стоянках, гуляли напропалую с местными бабёнками. А те, в погоне за лёгким заработком, не гнушались их обществом, даже ссорились, деля клиентов. Делён регулярно и безропотно отстёгивал участковому договорную сумму за «крышевание» и жил спокойно, наращивая капитал и как бы раздувая постепенно шар живота.
Но тут случилось… И надо же было ему недоглядеть, так ошибиться! Сначала этот водила ехал туда, потом обратно, и приходил каждый раз к Делёну с молчаливой, дебёлой девкой. Делён выходил на улицу, гулял по воздуху, совершая перед сном свой моцион для здоровья. Так всё хорошо было! А оказалось, что его клиентке было всего-то тринадцать лет, что она, и четырнадцати не исполнилось, родила, и учителя подняли скандал на всю страну, даже в телевизор эта история попала, и Делён тоже попал. Он сначала отнекивался, что, мол, знакомого пустил, а про девку не ведал, ну, про её возраст, но назвать знакомого не мог, и она не могла, только помнила странное имя – Арсик.  И не столько ей было высказано нареканий, сколько грязному притону старика. Ну, что с ребёнка спросишь? Мать пьяница, отец сидит…  Немного помогли ребята с комбината, рассказали, что девчонка эта давно по рукам пошла, да тут же перепугались все, умолкли, потому что каждому, кто с ней был, теперь грозила уголовка за совращение несовершеннолетней. А потом были суды. Делён попал на два года в колонию за соучастие и незаконный «бизнес». Как водится, каждый за себя, и все его клиентки, выявленные телевизионщиками, на него донесли по полной. Делён каялся, винился, даже плакал, но условный срок не выплакал. И, отсиживая срок, впервые дед Леонид задумался о своей жизни: « Зачем это я на свет народился? Для чего жил? Кому от меня что хорошее было? Ладно, по началу и плохого не было, а потом…» Он тяжко вздыхал, и тоска мучила его. Потом стал молиться. Не знал, как, а молился просто, своими словами.
За хорошее поведение полгода ему скостили. Пришёл он в свою квартиру, куда соседка пустила мать-одиночку с дитём, там всё было в порядке. Когда мать пошла за дочкой в ясли, Делён, первым делом, отодвинул диван от стены, подлез снизу за обшивку в спинке и нащупал свёрток. Деньги были целы, по большинству, доллары. Он знал, что курс валюты сильно вырос, и понял, что после чёрной полосы обязательно бывает белая. Квартирантку он не выгнал, бизнес-то прогорел, а тут всё копеечка капает, даже малышку полюбил, будто внучку. И маму её Катюшу (везёт ему на имена!) тоже полюбил, и она, увезённая проходимцем в эту дыру и брошенная здесь беременной, любовью старика не побрезговала. И всё в жизни наладилось, всё стало радостным и счастливым, пока не вышел из тюрьмы отец той тринадцатилетней потаскушки и не убил Делёна. Хитро убил: натравил на него собаку той злобной породы, что загрызает человека. А тут же и собаку порешил, с него и спроса не было, потому что собаку эту он из гаража не выпускал, никто её не видел и не мог доказать, что она была его. Так, взялась откуда-то бешеная тварь и в один вечер двоих загрызла: водителя проезжей фуры по имени Арсен Коба, и старика Делёна.  Никто, конечно, о Делёне не страдал, только маленькая его квартирантка всё скучала и звала тоненьким тоскливым голоском: «Дедя, дедя…»
Как оказалось, у покойного было завещание на имя Екатерины Мазовой, по которому ей досталась квартира Делёна и счёт в банке на сумму ещё в полквартиры.  Через семь месяцев нашёлся и жених – моложе её на три года Григорий Буёв, рабочий  мясокомбината – убойщик скота. По прошествии некоторого времени оказалось, что профессия наложил на него неизгладимый отпечаток: напившись, он бил жену смертным боем, доставалось и девчонке. Она спасалась обычно за старым диваном: протискивалась между его спинкой и стеной, ложилась на пол и пережидала гнев мучителя. Так продолжалось пятнадцать лет, диван, словно живое существо чуть продвигался, с годами немного расширив убежище как раз для хрупкого, тощенького тельца. Мать, заглядывая во время уборки за диван, тихо ворчала: «Нашла себе бомбоубежище! Всю пыль повытирала…» Но в душе радовалась, что хоть так ребёнок спасается от побоев. А, забравшись в свою противотанковую щель, девчушка тихо плакала и, словно бога молила, повторяла своё заветное словцо: «Деда, деда»… Теперь она окончила школу, но все её мечты оставались мечтами: не было никакой возможности учиться дальше, как хотелось бы, на учительницу младших классов. Ни училища поблизости, ни денег… Дедово наследство давно пропито и прогуляно родителями. Но, странное дело, в день её семнадцатилетия, когда это и стало поводом напиться отчиму, а теперь уже и, докатившейся до пьянства, матери, когда отчаяние её привело к мысли умереть или бежать отсюда, она, дёргая в нервном раздражении обивку на спинке дивана, прямо в руки получила пакет, полный долларовых купюр.
Поезд уносился в далёкий северный городок, где жила одинокая, больная бабушка, которой мать посылала открытки к Пасхе и Рождеству, паспорт и доллары были в заколотом булавкой кармашке майки под свитером, новая жизнь манила надеждами на счастье, а колёса ритмично напевали: «Де-да, де-да, де-да»…