Кровь и признание в любви

Женщина нервно играется с язычком канцелярского ножа. Гладкое лезвие ползет то туда, то обратно, язычок скачек по пластиковым зубчикам как лифт. Одно неловкое движение, и изящный пальчик молоденькой докторши заливает стол липкой кровью. Она хочет выглядеть спокойной, но ее испуганный взгляд говорит за тело – глаза нервно шарят по комнате, девушка вспоминает куда положила пачку марлевого бинта. Шкаф? Может, карман твидового пальто? От него так сладко пахнет. Что там делать дешевым бинтам? Нет, все-таки шкаф. Тогда какой ящик? Наверное, тот, что на уровне пояса – мы бессознательно оставляем вещи там, куда легче всего их положить. То есть в зоне грудь-живот. К тому же ящик немного выдвинут относительно других – бинт определенно лежит там. Что же мне делать?

Крайности – это всегда риск. Если кровь слишком жидкая – ее трудно остановить. В какой-то момент ты натыкаешься на кухонный нож и обнаруживаешь себя купающимся в луже крови. Сначала она в тебе, но с каждой секундой ее будет все меньше и меньше. Кровь будет повсюду – на диване, ковре, холодильнике и даже на стенках сортира, но только не в тебе. Ее будет так много, что ты просто охренеешь от количества вылитого. Ты перестанешь понимать, откуда она берется.

Если кровь быстро сворачивается – это прекрасная возможность образования тромбов по всему телу. Ты станешь похожим на грибной пень. Это когда конечности синеют, и участки кожи становятся похожими на сморчки. Они растут по всему телу, прямо под кожей. Человек может взорваться прямо на глазах, разметав по комнате кровищу и частички дерьма. Есть в этом какая-то жертвенность, но я утрирую. Никто вроде еще не взрывался.

- Вам принести бинт, да? – спрашиваю я.

- Какой бинт?

- Ну, медицинский. Марлевый.

- Зачем? – снова спрашивает девушка и недоумевающим взглядом пронзает мою фигуру. Я смотрю на нее палец, и он оказывается целым. Тонкий изящный пальчик молоденькой докторши с уникальной микротекстурой. Такого больше ни у кого нет. Только у нее. У докторши.

- Как проходит твоя реабилитация? – спрашивает.

- Разве я болен?

- Посмотри на свои руки.

Мои руки. Когда я смотрю на них, то вижу два розовых обрубка несмотря на то, что у меня есть десять пальцев. Эти культяпки ни на что не годны. Так мне говорил отец. У него сильные волосатые руки, с множеством выпирающих мышц и жил. В его пальцах гнутся ложки, а под кулаками ломаются кости. У меня никогда не будет таких сильных рук. Мои руки – это наказание.

Докторша тяжело вздыхает, начинает что-то писать в больничном листе. Луч солнца скользит по хрупкому плечу и пытается залезть под лаймовую блузку. Ее веки слегка приподнимаются, я замечаю, что иногда ее пальцы сбиваются с привычного ритма одно слово в секунду. Ручка проскальзывает по бумаге и протыкает ее. После нескольких проколов девушка мысленно выругивается и берет другой лист, чтобы начать заново. И так – в течение получаса. Я сижу с одной стороны стола, она – на противоположной.

- Будьте осторожнее, - говорю я ей.

- В смысле?

- С канцелярским ножом. Он очень острый, а сталь выглядит дешевой.

Докторша замирает в пространстве, какое-то время вновь смотрит на меня. Похоже, она влюбилась. Как я уже сказал, ее взгляд говорит за нее.

Глаза вообще чересчур красноречивы. Суженные зрачки. Расширенные. Уровень, на котором они держатся. Частота моргания. В некоторых ситуациях это может сыграть злую шутку. Ты видишь возбужденные глаза, размером с вишню, и уже рассказываешь им третью историю подряд. О том, как ужасны твои руки или про тошнотворный запах в больничных коридорах, запах восьмидесятилетних стариков. Запах их мочи. Ты смотришь в глаза и видишь взволнованность. А потом тебя говорят, что это близорукость. Минус 5, о господи. Зрачок теряет чувствительность и начинает расширяться постоянно. Твои истории вовсе не причем. Все дело в фокусировке изображения.

Я как-то прочитал, что раньше лечили кровопусканием. Точнее, это было популярно вплоть до начала 20 века. Людям вскрывали вены, чтобы вылечить геморрой или снизить давление. Чтобы человек не лопнул, как шарик, и не обрызгал всех дерьмом. Этим спасают даже от инсульта. Можно использовать обычный шприц для инъекций или булавку. Подержать ее над огнем для стерилизации. Хотелось бы спасти человека от смерти, а не подарить сепсис. Колоть нужно в пальцы, в 1 миллиметре от ногтя, чтобы ускорить процесс наружного кровоизлияния. Здорово, если вы подставите под руки тазики или хотя бы тряпку – кровь очень трудно отмыть от ковра. Скорее всего, рот человек искривится. Нужно потянуть за мочки уха, пока они не наполнятся кровью, а затем проколоть и их. Кровь будет повсюду. Я никогда не страдал от инсультов, но много раз рассказывал эту историю докторше. Что за бред, говорит она. Никогда не слышала ничего абсурднее.

Когда он просит положить руки на стол, я подчиняюсь. Это самая приятная процедура – докторша начинает подсчитывать рубцы на коже. Розовые, фиолетовые, серые. Какие-то крошечные, какие-то побольше, другие совсем огромные. Это черви, что расплодились прямо под кожей. Я много раз пытался их вытащить оттуда, но всегда эти говнюки плодятся быстрее. Три. Семь. Одиннадцать. Девушка осторожно прикасается к моей коже, зачем-то растягивает ее ноготками, гладит червей. Что-то записывает, вновь прикасается.

- Что это? – девушка показывает на маленького выводка возле запястья.

- Я хочу быть здоровым, знаете.

- Мы все этого хотим. Но… когда ты успел?

Я начинаю рассказывать ей историю про своего отца, который как-то сказал, что во мне течет дурная кровь. И я ему поверил. Сложно с ним не согласится, знаете.

- Я люблю вас, - честно признаюсь, и докторша поднимает взгляд. Ее зрачки становятся такими большими, что сдвигают собой синюю плоть радужки в стороны.

Есть две вещи, что вызывают истинное возбуждение человеческих глаз – кровь и признание в любви. Поверьте мне. Я говорю ей об этом каждый сеанс, и каждый сеанс ее глаза наполняются чернотой.

- Я продлила твой курс. Скрининговые тесты. Дозировка оланзапина и вальдоксана, на ночь аминазин. Все как и раньше. Из старой палаты скорее всего переведут куда-то потише.

- Вы меня тоже любите.

- Да… да, - тихо отвечает женщина и начинает играться с канцелярским ножом.

Крайности – это всегда риск. Быть слишком сильным или наоборот – чересчур слабым. Если ты сильный, то помогаешь остальным. Иногда слишком много, как сепсис, полученный от ржавой булавки. Или СПИД. Или кожный микоз.

Если ты слишком слабый, то пытаешь помочь хотя бы себе. Онанизмом. Слезами. Таблетками. Кровопусканием. Иногда ее становится так много, что ты чувствуешь себя человеком. У людей от этого загораются глаза, я-то знаю.

Когда меня выводят из кабинета, докторша, наконец, срывается и нечаянно ранит свой аккуратный пальчик. Все-таки мы с ней похожи.

Я-то знаю.