Нукус. Сайгаки Устюрта

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВСТУПЛЕНИЕ
АРТИЛЛЕРИЯ НА «Б»
ПРОВЕРКА НА «В»
АВИАЦИЯ НА «В»
ПОЛЕВИКИ

ВСТУПЛЕНИЕ

      Официальное, в те времена закрытое, название нашего Нукусского комплекса войсковых частей – 23 Государственный научно-исследовательский полигон (23 ГНИП). По легенде прикрытия он носил название «8 Центр по обучению войск защите от зажигательного оружия вероятного противника» (8 ЦОВЗЗОВП). Из закрытого названия однозначно понятно, что это полигон, на котором проводят испытания чего-то там и занимаются научными исследованиями в интересах этого «чего-то там». Собственно, испытаниями и научным их обеспечением занималась наша в/ч 26382 – главная часть в составе ГНИП. Раньше про «чего-там» говорить было нельзя, никто и не говорил, даже своей ближайшей родне, тем более, что все мы для работы с «чего-то там» имели допуска по форме №1 литер «Ф» (допуск к материалам «Особой важности»), что накладывало серьёзную, вплоть до уголовной, ответственность за разглашение любых сведений об этом «чего-то там». Но после того, как последний генсек ЦК КПСС, он же первый и последний президент СССР, незабвенный наш Михаил Сергеевич Горбачёв (в народе известный по кличкам «Горбатый» и «Меченый») всё про это «чего-то там» рассказал и даже показал в натуре, в ранее суперзакрытых Шиханах, американцам и прочим европейцам. С тех пор они знают, что такого делал СССР с точки зрения разработки и производства химического оружия (ХО – это и есть «чего-то там»), а также методов его боевого применения и защиты от него. С этого момента вся секретность кончилась. Базируясь на этом, а также на том, что минуло уже более 30 год с момента моего убытия из Нукуса (а подписку о неразглашении я давал только на 15 лет), считаю себя вправе рассказать про нашу полигонную деятельность. Мне это было интересно…

      Для лучшего понимания кто чем занимался при испытаниях и исследованиях последствий применения ХО надо немного рассказать про организацию в/ч 26382. По большому она делилась на две части: «учёных», которые занимались непосредственно подготовкой и проведением испытаний, научным обеспечением и обработкой их результатов, а также «полевиков», занимавшихся полевым обеспечением испытаний и охраной испытательных площадок от проникновения туда людей и, по возможности, животных. Учёных в моё время возглавлял полковник Васильев – умнейший и очень порядочный человек. Полевиками руководил – полковник Давренов – очень занятный внешне и по поведению офицер, но больше я о нём ничего не знаю, т.к. практически с ним не пересекался, а врать неохота.

      Учёные, естественно, были неоднородны и также делились по отделам в соответствии с их предназначением по испытаниям того или иного вида ХО и с ними связанными исследованиями. Были химики и медики, артиллеристы и математики (это мой первый отдел), разные авиаторы, а также ещё штук 5-6 отделов. У нас, учёных, даже форма одежды была разной: авиаторы ходили в голубых фуражках и крылатыми эмблемами, артиллеристы с пушками, медики в малиновых фуражках и змеёй в эмблемах. Зато мы, математики, своей родной форме не изменяли – ходили в чёрных фуражках и с химической эмблемой в петлицах.

      Про то, что мы делали с научной точки зрения, будет в рассказе «Нукус. Наука», ну а тут только про натурные испытания на испытательных площадках, про нашу «производственную» деятельность и про условия жизни в полях. Многого я, конечно, не знаю, в полях за 4,5 года моей службы в ГНИП бывал всего три раза (из них два раза собственно на испытаниях), но про то, что видел, в чём реально участвовал и что при этом испытал, постараюсь-таки рассказать. Непосредственно участвовал я в испытаниях применения ХО артиллерийскими гаубичными системами, а также авиацией из ВАП (выливной авиационный прибор). Третий раз я был в полях в качестве проверяющего боевую и политическую подготовку одного из батальонов полка обеспечения, располагавшегося тогда на полевой базе у Арала.

АРТИЛЛЕРИЯ НА «Б»

      Первый мой выезд на полевые испытания произошел вскоре после прибытия в Нукус по окончании академии, т.е. поздней осенью, где-то в конце ноября, 1984 года. В Каракалпакии это уже зима со всеми её причиндалами: очень холодно, почти постоянно северный ветер, часто облака, а иногда даже снег. Я к тому времени успешно дописывал свой первый отчет по поводу ФГиКУ ЮЗ ТВД, к другим темам отдела я пока допущен не был, а какую-либо свою математическую модель, необходимую части, ещё не придумал. Начальник отдела подполковник И.Зайковский считал, что новому сотруднику отдела стоит вживую поучаствовать в полевых испытаниях, чтобы ощутить всю прелесть службы в научно-испытательной части – в этом, по-моему, он был прав.

      Испытания проводились недалеко от нашей предполевой базы, располагавшейся в посёлке Жаслык – это населённый пункт на плато Устюрт примерно в 300 километрах на северо-запад от Нукуса по железной дороге. Именно на поезде мы туда и прибыли с моим молодым коллегой по отделу Юрой Котенко и ещё рядом учёных. Разместили нас в казармах барачного типа, достаточно тёплых, с умывальником, но туалет оказался на улице. Среди своих предполевая база именовалась площадкой «Б». Площадкой «А» являлась сама часть в Нукусе, была и «В», но о ней попозже.

      Испытывать мы должны были какие-то новые гаубичные боеприпасы, снаряженные отравляющими веществами (ОВ) ингаляционного действия в условиях отрицательных температур. Если кто-то считает, что ОВ при испытаниях используется не настоящее, то зря, с муляжами и имитаторами в Нукусе не работали.

      Для артиллеристов, а может ещё для кого, на «Б» имелись относительно небольшие поляны, по площади около квадратного километра каждая. С наветренной стороны поляны происходили подрывы снарядов, смонтированных на специальных установках. ОВ при взрыве выбрасывалось из них, формировалось облако зараженного воздуха и оно, распространяясь по ветру, должно было поражать живую силу противника. Ребята испытатели рассказывали, что иногда снаряды не с установок подрывали, а происходила реальная стрельба из пушек, гаубиц и миномётов. Для этого откуда-то эшелоном по железной дороге в Жаслык приезжал артиллерийский взвод, а то и батарея, развёртывался на позициях и стрелял по мишеням на полянах. Говорят, что так было гораздо интересней и эффектней, но мне не повезло.

      В качестве живой силы противника использовались так называемые «химические вёдра». Как они назывались официально я ни разу не слышал, их в разговоре никто иначе не называл, а к отчётам артиллерийского отдела я, естественно, допущен не был. Вёдра представляли собой металлический цилиндр 10 литров в объёме, герметично закрытый с обоих сторон, с ручкой для переноски, отверстием, открываемым пиропатроном и с обратным клапаном. Т.е. они действительно походили на обычные вёдра из оцинкованного металла, но не конусовидные, а цилиндрические.
      
      Перед испытаниями из химических вёдер откачивался до определённых показателей воздух, и устанавливался пиропатрон. Вёдра в определённом порядке, рядами по дистанциям, устанавливались на поляне, а пиропатроны проводами соединялись с пунктом управления. После подрыва артиллеристского снаряда сформировавшееся облако ОВ распространялось по ветру. При достижении им очередной дистанции с пункта управления подрывались пиропатроны, дырка ведра освобождалась и за счёт разряжения оно всасывало воздух с парами ОВ, а всосав все 10 литров, закрывалось обратным клапаном. Так испытатели получали реальную картинку про объёмы и концентрации ОВ на разных дистанциях от разрыва снаряда, т.е. про основные боевые характеристики данного средства применения ХО. Что именно делали с вёдрами для определения точного количества, попавшего в него ОВ я не знаю, при этом не присутствовал, а задавать лишние вопросы сотрудникам других отделов про их работу у нас было не принято.

      Наша задача, как подсобных работников, состояла в том, чтобы перед испытаниями расставить по дистанциям химические вёдра и помочь пиротехникам подсоединить их пиропатроны с пунктом управления. После подрыва снарядов, по отмашке главного испытателя, вёдра надо было собрать и установить на борт ехавшей между дистанциями машины. Расстановка вёдер, как правило, происходила без противогазов и Л-1 (химический комбинезон с курткой и капюшоном, одеваемый поверх обмундирования), так как применяемое в артиллерийских снарядах ОВ быстро улетучивалось с поляны, и через день-два она становилась не опасной. А вот сбор вёдер без противогазов и Л-1, по понятным причинам, был не возможен.

      Очень интеллектуальная деятельность, да и название у нас было занятное. В соответствии с местным фольклором мы именовались «сайгаками», отсюда и название рассказа. Я тогда думал, что мне потребовалось два высших образования и девять лет службы для допуска к работе сайгаком, т.е. к тасканию туда-сюда химических вёдер по дистанциям поляны. Но, к счастью, в Нукусе я занимался не только этим, хотя и сайгачья работа тоже была довольно интересной для общего военно-химического развития. Ведь здесь я впервые увидел что-то похожее на реальное применение ХО, посмотрел, как распространяется настоящее ОВ по поляне, даже видел на ней погибшего корсака (это такая пустынная лиса), не кстати попавшего на поляну и надышавшегося ОВ.

      Воздействие ОВ на биологические объекты мы в военном училище и в академии изучали в теории и видели на практике травя крыс, собак и кошек. Но там не было того размаха, как на «Б», не было реальных боеприпасов. В училище всё происходило в лабораторных условиях: либо в закрытом террариуме, либо в герметичном павильоне, либо мы кололи крыс шприцем с ОВ под вытяжкой. А тут масштабы, большая поляна на открытой местности, взрывы настоящих боеприпасов – красота!

      Пробыл на тех испытаниях я не долго, так как испытания досрочно свернули из-за наступивших свирепых холодов и слишком сильного ветра. За те полторы недели, пока я находился в этой командировке подрывы снарядов были проведены всего 2 раза в начале нашего там пребывания. Последние дней пять мы ожидали погоды, но метеорологи дали совершенно неприемлемый, с точки зрения испытаний, прогноз и руководство приняло решение их прекратить и возвращаться на «А».

      Холод, ветер и долгое пребывание на поляне в таких условиях привели к обострению моего хронического гайморита, который пришлось залечивать до начала следующего года путём проколов в обе ноздри раз по 10-15. Но эти проколы были последними в моей жизни, так как сухая и чаще жаркая погода Нукуса избавила меня от гайморита на всю оставшуюся жизнь. Спасибо Нукусу за это!
 
      Вот примерно так прошло моё первое знакомство в качестве сайгака с полями Нукуса. Оно оказалось не последним. Мне удалось/пришлось/посчастливилось дважды и на «В» побывать, но об этом ниже.

ПРОВЕРКА НА «В»

      Первая моя командировка на полевую базу, располагавшуюся на чинке Устюрта западного берега Арала (это и есть площадка «В»), состоялась весной 1986 года. Нас с моим другом и коллегой по отделу капитаном Андреем Яковлевым и ещё одним капитаном из политотдела (фамилию его не помню) отправили проверять боевую и политическую подготовку батальона полка обеспечения, располагавшегося на «В», вне места постоянной дислокации полка на «А» и помогавшего испытателям изучать последствия применения ХО из ВАП. Нас с Андреем выбрали потому, что мы оба до академии служили в РАСТ (расчётно-аналитическая станция) крупных штабов и неоднократно проверяли разные части, т.е. с порядком проведения проверок и отчётностью по этому поводу были хорошо знакомы.

Мой Нукусский знакомый и друг по академии Сергей Роговой вспоминает, как он, будучи НШ одного из батальонов полка обеспечения, построил за два месяца эту самую площадку «В», имея в подчинении ещё одного офицера, прапорщика и 40 солдат. Эту площадку выбрали из-за наличия на ней источника воды, дебит которого составлял до 4 АРСов (это такая военно-химическая машина) в сутки, т.е. около 10-11 кубометров. Пусть плохонькая, но вода. Размеры площадки также оказались достаточными для размещения всего того, что там должно быть, вплоть до стадиона. Правда её пришлось ровнять, а главное проложить автомобилепригодный спуск от верхнего края Устюрта к площадке, располагавшейся метров 100 ниже края плато. Соответствующего задаче бульдозера у Сергея не было, а та техника, которая имелась в наличии не позволяла эффективно и своевременно справиться с тем объёмом работ, который должен был быть выполнен. Но могучий бульдозер Komatsu имелся у газовщиков, ремонтировавших магистральный трубопровод, проходящий по плато Устюрт. Бартер на спирт почему-то не прошёл – то ли бульдозерист оказался не пьющий, то ли спирт не вкусный. Сошлись на закуси – нежинских солёных огурцах, которых у Сергея оказалось достаточно для того, чтобы нанять бульдозериста вместе с его Komatsu на несколько дней. Однако, в оговоренное время всё сделать не успели, так как Сергей по глупости (это не я – это он так себя охарактеризовал) решил проложить спуск от плато до площадки напрямую. Спуск бульдозер проложил, но его уклон оказался на столько крут, что вползти и съехать по нему мог только сам Komatsu, но не автомобили. Пришлось спуск переделывать, но уже серпантином, а, следовательно, и огурцов докладывать бульдозеристу. Этот первый неудачный спуск ещё был виден, когда я приехал на «В» для проверки.

      На «В» ехали мы так: до Жаслыка часа 4-5 поездом, потом километров 90-100 по Устюрту на бортовом ЗИЛ-131. Это тогда я видел море воды на глиняной пустыне про которое написал в рассказе «Нукус. Природа». Прибыли под вечер. По приезду нас троих поселили во вполне благоустроенной отдельной палатке. На ужин комбат, НШ и замполит пригласили нас в офицерский отсек полевой столовой. Ребята всё устроили добросовестно. На столе стояла не только индивидуально приготовленная еда, но и присутствовал разведённый до нужного градуса спирт. Много поездив с проверками, мы увидели, что проверяемые и тут свято блюдут лучшие традиции Советской армии. Вообще-то всех проверяемых офицеров мы знали, как минимум в лицо, а с комбатом и его НШ и вовсе были лично знакомы, но проверка есть проверка Мы проверяющие, они проверяемые, от нас зависит оценка батальона, а от этой оценки, среди прочего, сильно зависит, поедет ли НШ батальона поступать в академию в этом году. От спирта не отказались, но и сильно на рюмку не налегали, нам ещё их проверять и ставить «неуд», если что.

      Я, как старший группы (уже успел майора получить), назначил себе роль по проверке знаний и навыков у офицеров батальона, Андрей проверял солдат одной из рот по специальной подготовке и ЗОМП, ну а политработник марксистско-ленинскую подготовку офицеров и политзанятия у солдат. Все вместе мы должны были проверять только физподготовку – за активно передвигающимися солдатами и офицерами одному проверяющему уследить трудно, а их ведь ещё и адекватно оценить надо.

      Мы с Андреем впервые были на площадке «В» и в свободное от проверочных мероприятий время с интересом ходили на море, спускаясь к нему по чинку, смотрели как живут здесь офицеры-испытатели, как устроено расположение батальона, показали нам и вертолётную площадку. Больше всего нас, конечно, поразило море – Арал тогда ещё действительно был морем, хотя уже активно высыхал. Тот же Сергей Роговой вспоминает, что при строительстве площадки генерал Степанов приказал оборудовать пляж для купания офицеров и солдат и установить соответствующую табличку. Табличка в год постройки «В» была установлена прям у уреза воды, но на следующий год вода отошла от неё на 80-90 метров. И так каждый год. К нашему приезду она стояла уже примерно в 300 метрах от воды.

      Не порадовали нас условия жизни офицеров учёных-испытателей. Самих учёных ещё на «В» не было, но первая партия на очередные испытания должны приехать почти сразу после нашей проверки. Размещались они в больших землянках, сразу на 30-40 человек. Койки в два яруса, как в казарме, в центральном проходе две печки «поларис», работающие на солярке. Дужки кроватей второго яруса лишь немного не доставали до потолка землянки и как туда засовывались люди перед сном мне было не совсем понятно. Питались испытатели в отдельной столовой, где свежей сайгачатины никто не предложит. Не знали мы тогда, что через некоторое время и нам придётся жить в этих условиях, ездить на работы в поля с этими солдатами, питаться в этой столовой и летать домой с этой вертолётной площадкой.

      Ну а в целом проверка прошла положительно. Общая оценка батальона «хорошо» вполне устраивала и его командование, и командование полка, и, особенно, НШ – ему путь в академию был открыт. Вечером последнего дня проверки, после официального объявления нами общей оценки и оценок по отдельным дисциплинам (мы их предварительно по рации согласовали с НШ и замполитом ГНИП, а также сообщили командованию полка) комбат организовал для нас прощальный ужин. Стол ломился от замечательно приготовленной свежей сайгачатины (мы сделали вид, что поверили, когда замполит батальона объявил это говядиной), жареной картошки, солёных помидор и огурцов (их НШ привёз из дома специально под проверку), ну и спирт тут же присутствовал в количестве вполне достаточном для того, чтобы упиться вусмерть. Простились мы душевно, но без лишнего пьянства и падения мордой в огурцы. Утром следующего дня, также на ЗИЛ-131, убыли на вокзал Жаслыка и вечером того же дня уже были в Нукусе.

АВИАЦИЯ НА «В»

      Третий и последний раз в полях я побывал осенью 1988 года, фактически под занавес моей службы в Нукусе. К тому времени я уже поступил в адъюнктуру, успешно сдав в июле вступительные экзамены. Учёба там должна была начаться с 01 декабря и вот эти четыре месяца меня куда-нибудь надо было приткнуть. Все мои отчёты я написал и сдал ещё в июне до экзаменов, а новые темы мне давать было бестолково, так как сдавать отчёты по ним в конце декабря, а я уеду в академию в конце ноября.

      Начальник отдела решил, что на сей раз мне надо съездить на испытания новых моделей ВАП вместе с третьим отделом, который занимался данной тематикой. Эти полевые работы должны были пройти в сентябре-октябре, ну а на ноябрь он для меня ещё чего-нибудь придумает.

      Так я попал на одно из самых больших и длительных испытаний, которые только бывали в нашем 23 ГНИП. На них собирали десятки людей из разных отделов, так как личного состава третьего отдела не хватало для проведения всего комплекса таких полевых работ. Для них на «В» готовили сотни полторы-две солдат нам в помощь, приводили в порядок десятки специально оборудованных автомобилей УАЗ-469. Машины стояли на открытой зараженной площадке, их ремонт и подготовка к эксплуатации проводились там же солдатами-водителями, облачёнными в полный комплект защиты от ОВ и, естественно, в противогазах. На учения требовались тонны противогазов разных типов, ОЗК и Л-1, импрегнированного белья и обмундирования, кучи аптечек с антидотами, сотни литров спирта и дегазаторов, километры молескина и прочего оборудования с материалами.

      Но самым впечатляющим была сама поляна, на которой нам предстояло работать. Говорят, что нашему ГНИП она досталась от биологов, которые ранее тут проводили свои испытания, но потом их попросили уйти на остров Возрождения в Аральском море, а поляна осталась. Площадка эта была огромных размеров в 144 квадратных километра (квадрат 12 на 12 километров) сплошь, через каждые 100 метров, утыканная шестами с надетыми на них разнокалиберными вертикальными цилиндрами и горизонтальными подложками, имитирующими разные части тела человека. На цилиндры и подложки закреплялись специальным образом маркированные полоски молескина. Потом, посчитав на молескине капли, можно было понять сколько и где высело на них кожно-резорбтивного ОВ при применении его самолётом из ВАП и нарисовать картинку сформировавшегося следа.

      Наша сайгачья задача состояла всё в том же, что и на «Б» – расставить средства контроля до испытаний и собрать их после вылива ОВ из ВАП и выседания его на поверхность. Но масштабы тут другие – там всего километр на километр, а тут 12 на 12 – от горизонта до горизонта. Поэтому создавалось несколько десятков экипажей в составе офицера-испытателя, водителя и солдата-химика. Офицер управлял процессом, водитель ехал по дистанции и останавливался у каждого шеста, химик раскладывал при подготовке или собирал после применения ОВ подложки из молескина. Причём сидел химик в специальной люльке, приаттаченой по левому борту автомобиля, чтобы ему было удобнее работать с подложками, не выходя из него. Всё это выполнялось личным составом, полностью одетым во все необходимые средства защиты: импрегнированное бельё + импрегнированное обмундирование + костюм Л-1 + противогаз + аптечка с антидотами и шприцами у офицера.

      Работы начинались обычно рано утром, пока прохладно. Для этого назначался базовый лагерь, располагавшийся с наветренной стороны от поляны. Мы там раздевались донага, получали и одевали средства защиты, шли к машинам и разъезжались по своим дистанциям. Там же работа и заканчивалась: мы специальным образом снимали и сдавали полевикам средства защиты, одевались обратно в свою полевую робу, садились на машины и возвращались в полевой лагерь. Помню, что главным сайгаком на испытаниях, где я работал был капитан Толик Полков – он на поляну не ездил, но отвечал за всё, что на ней происходит.

      На каждый экипаж нарезалось, обычно, не более двух дистанций (туда и обратно), т.е. 24 километра пути с 240 остановками. По нормативу на это не должно уйти, как я помню, орядка 2,5-3 часов. Машины хоть и готовились к работам, но всё равно ломались, в том числе прямо на поляне. Находясь на другом её конце и даже в середине дойти пешком до базового лагеря, было практически невозможно. Рации в машине не было, но у командира экипажа была ручная дымовая шашка чёрного дыма, которую он должен был зажечь в случае какой-либо крайней необходимости, а главный сайгак поэтому сигналу обязан выслать к дыму резервный экипаж. Наиболее частой задачей при этом было вытаскивание поломанной машины с поляны к базовому лагерю.
 
      Но бывало всякое. Один раз у Миши Вакара и машина поломалась, и шашка не зажглась. Время шло, температура за четыре часа, в соответствии с условиями резко континентального климата, поднялась с +10 до +30 градусов.  Резервную машину Толик выслал на маршрут Вакара просто потому, что все уже давно вернулись, а его всё нет. Но и она не сразу нашла Мишин экипаж – Устюрт далеко не везде абсолютно плоский, в районе поляны он был несколько холмистым. В итоге от выезда на поляну до возвращения на прицепе в базовый лагерь прошло 6 часов. Температура воздуха уже поднялась до +35 градусов, а радиационная и вовсе зашкаливала за +40. Солдаты хоть и выпадали регулярно в осадок, но противогазов не снимали – знали, чем им это грозит. Миша оказался покрепче их, он и сам держался и солдатам не давал полностью отключиться.

      Был у меня другой случай, когда у молодого солдата, сидящего в люльке, слишком хорошо сработал вестибулярный аппарат и его начало тошнить, да так ловко, что к середине дистанции съеденные утром макароны стали видны в очках его противогаза. Солдат хоть и задыхался, но противогаза не снимал. Пришлось кричать ему, чтобы он выдувал макароны через выдыхательный клапан, а водителю приказал срочно ехать в базовый лагерь. Я очень боялся, что макаронина, застрявшая в клапане, не позволит ему плотно перекрыть внешний зараженный воздух при вдохе. Заодно приготовил шприц и наблюдал за солдатом, чтобы отследить появление первых симптомов поражения и своевременно вколоть ему антидот. Но обошлось, и слава Богу! Был случай, когда офицер вколол антидот порвавшему перчатку, но не поразившемуся солдату и тот полностью отключился, но уже от антидота – оказалось не смертельно, но сильно неприятно. Дежурный врач в базовом лагере достаточно быстро привёл парня в чувство. Такие случаи, как у меня, оказывается, случались не однократно – у кого-то в очках плавала гречка, у кого-то перловка, встречались и макароны.
 
      Такие занятные случаи в нашем ГНИП происходили не часто, но довольно регулярно. Однако, ни до моего появления, ни во время службы там ни один человек от ОВ фатально не пострадал. По-моему, это говорит и о хорошем управлении со стороны командования, и о высоком профессионализме учёных, и о налаженном медицинском обеспечении, и о исполнительности нас сайгаков и наших солдат.

      Как-то раз, в один из дней испытаний, мы находились в базовом лагере уже одетые в защиту, но ещё не в противогазы. Ждали пролёта самолёта и вылива ОВ из ВАП. Дождались. Он зашёл на поляну слева от нас и фактически на бреющем прошёл над землёй, оставляя за собой плотное облако выседающего ОВ, которое, хоть и было какого-то сероватого цвета, но, тем не менее играло всеми цветами радуги под лучами восходящего солнца. Красота, хоть и понимаешь, что это смертельно опасное ОВ. Оно выседало очень быстро, говорят, что его буквально вколачивает в землю спутным потоком воздуха, формируемым низколетящим самолётом. Самолёт пролетел, ВАП (огромный баллон под пузом самолёта) отстегнулся и упал в конце поляны, ОВ всё высело, последовала команда «Газы!», потом «По машинам!», «Выдвинуться на дистанции!» и опять началась нормальная работа сайгака в полях.

      Хоть и тяжкая эта работа сайгаком, но и тут без прекрасного не обходилось. Во время очередного выезда на поляну мой водитель вдруг остановился не около очередного шеста, а посередине, и выскочи из машины, что-то пробурчав мне через противогаз. Пробежав метра 3-4 нагнулся и подобрал дохлую лису (именно лису, а не корсака), оторвал от неё хвост и, вернувшись в машину, повесил его перед лобовым стеклом. Хвост и в самом деле был роскошным – лиса уже переоделась в зимнюю шкуру и поимела густой, пушистый, красивый хвост. На мой вопрос: «Зачем тебе это?», водитель ответил просто: «Но ведь красиво!». Против такого аргумента я не был против и разрешил хвост оставить.

      Эти испытания продлились полтора месяца – с начала сентября до конца октября. Вначале утром на поляне было тепло и переодеваться вполне комфортно, хоть и жарковато днём, особенно в защите. А вот в конце работ утром было около нуля, а то и ниже, переодеваться стало очень холодно, зато днём относительно комфортно, если считать, что, находясь в защите и в противогазе, можно пребывать в комфорте. Нет в мире совершенства…

      Но не одними испытаниями мы жили на поляне. Бывало, что подолгу не было погоды, самолёт не мог работать, а, следовательно, и мы сидели в полевом лагере. В такое время кто-то играл в футбол, кто-то в волейбол, кто-то читал лёжа на койке, кто-то просто спал, кто-то пел песни в землянке под одобрительное подпевание публики и так далее. Ну а я читал те номера журналов «Наука и жизнь», «Знание-сила», «Техника молодёжи» и «За рубежом», где нашёл статьи про Искусственный интеллект и Экспертные системы – именно этим мне предстояло заниматься в адъюнктуре, а знаний по этому поводу у меня не было совсем.

     Наш главный сайгак Толя Полков был не только у нас начальником, но и главным певцом и сам себе гитаристом. Причём пел он не только популярные песни, но и сам сочинял довольно занятные стихи и под гитару их озвучивал. Особенно хорошо мне запомнилась одна песня, первые два куплета которой звучали так:

Осень, время урожаев.
Мы приказы уважаем,
Нам команду дали, и мы тронулись.
Через Дружбу в Ходжейли
Лица сразу расцвели,
Этот путь давно мы узаконили.

Паровоз 500-весёлый,
Весь обшарпанный, тяжёлый,
Катит нас на север, упирается.
В нём учёный офицер,
Пьяный выше всяких мер
К Жаслыку с комфортом добирается.

      Потом она не совсем цензурная про полевую учёную жизнь, но есть сравнительно легальная и выразительная строфа про один из результатов нахождения нас на «В»: «На вид мы урки сраные, в душе офицера» - это Толя очень правильно заметил, сложно там было сохранить приличный внешний вид, каким бы великим учёным и/или сайгаком ты ни был.

      Я уже писал, что размещение офицеров-испытателей было не сильно хорошим, оказалось, что оно ещё хуже. Дело в том, что земляной потолок не был хорошо укреплён и комочки земли регулярно падали на спящего. Печки поларис грели не сильно здорово и их двух к концу октября стало не хватать – похолодало. Негде было взять горячей води и постирать хотя бы нижнее бельё. Душ был, но пользоваться им в холод было трудно. Ветры задували такие, что посидеть в туалете над бездной чинка было страшно. Туда даже дойти было не просто, хоть и натянули от землянки до туалета канат. Короче, всё было именно так, как в песне Толика.

      Однажды, когда долго не было погоды, то не летал не только самолёт с ВАП, но и вертолёт с пропитанием для нас не мог долететь. Поэтому пару дней вся учёная братия питалась одной полусухой шрапнелью (так в армии перловка называется), даже без соли. А вот солдаты устроились ловчее – они придумали свой метод охоты на сайгаков – это мне рассказывал опять-таки Сергей Роговой. Штука в том, что эти зверушки по ночам ходили к источнику в нашем лагере на водопой, спускаясь с плато по своим почти отвесным тропам. Добыча сайгачатины происходила так: пара солдат с длинными тяжёлыми палками лезла наверх к началу сайгачьей тропы и там прятались, другие с ножами сидели внизу. Как только сайгак неосторожно подходи к спуску, верхние били его по передним ногам, ломая их, и тот кубарем катился вниз, где его уже ждали и насмерть резали нижние. Так в солдатской столовой даже в самые трудные времена имелось свежее мясо. Видимо так же была получена та свежая сайгачатина, которую ели мы с Андреем Яковлевым, когда приезжали на «В» с проверкой.

      Но было не всё так плохо, случилась и у меня радость. В один из периодов плохой погоды часть офицеров начальство решило отправить на побывку домой в Нукус. Лететь нам предложили военно-транспортным вертолётом МИ-8, который пробился-таки к нам сквозь непогоду. Он привёз нам еду, материалы для испытаний, ещё что-то, а назад был готов увезти человек 25-30. Вертолёт оказался не из авиаэскадрильи нашего ГНИП, а «Кокандец» - это те, которые летели с афганской войны на побывку в Коканд, где у них была основная база. Пилоты-кокандцы были отчаянными ребятами и на борт нас загрузили не столько, как положено по грузоподъёмности и полётному листу, а сколько влезет. Даже шутка была такая, что мол вертолёт на «В» обычно не садится, а зависает метрах в трёх от земли, скидывает груз и улетает, с тем, дабы одичавшие учёные не допрыгнули до двери, чтобы улететь на фиг с поляны. Но тут мы все засели в брюхо борта, дверь закрылась и двигатель завёлся. Однако подняться вертолёт не смог – явно наблюдался перегруз. Мы уже начали грустить, ведь кого-то сейчас высадят, а вдруг именно тебя. Но из двери пилотов высунулась уверенно-хитроватая морда кокандца и произнесла: «Не ссы ребята, все улетим, только держитесь». За что держаться было не понятно, у нас даже не у всех под задницей лавка была. Кое-кто лежал на запасном бензобаке, кто-то просто на полу притулился. Но все решили поверить пилоту и «не ссать». А произошло следующее: вертолётная площадка располагалась недалеко, метрах в 50-60 от обрыва высотой метров в 100. Поверхность от вертолёта до обрыва была довольно ровная и пилот принял решение взлететь с разгона, прыгнув с обрыва – так, по его мнению, должно было получиться. Двигатель взревел, вертолёт чуть постоял и когда его стало трясти от напруги, сорвался с места, быстро поехал к обрыву и спрыгнул в него. Однако, взлететь сразу не получилось, вертолёт поначалу быстро, а потом медленнее, снижался к морю. Все мы замерли и ждали, что будет дальше. Я даже подумал, а смогу ли выплыть, если что? Но буквально в метрах 15-20 до воды винт вертолёта то ли схватил восходящий поток, то ли воздух там стал плотнее, но падение наше прекратилось, вертолёт на этой же высоте пролетел с километр над морем, потом даже поднялся выше и благополучно доставил нас в аэропорт Нукуса. После приземления, пилот вышел из кабины и довольный сказал: «Я же говорил, не ссать!».

      Дома я отъелся, отмылся, поиграл с детьми и даже в отдел сходил с ребятами поговорить и узнать новости, какие были. Через четыре дня обратно на поляну мы летели уже не вертолётом, а грузовым АН-24 нашей авиаэскадрильи. Я много летал, но этот полёт был один из занятных, ведь на военно-транспортных самолётах ранее летать не приходилось. Рассадили нас на лавках вдоль бортов, посреди ничем не закреплёнными кучами лежало всякое оборудование и материалы для испытаний, наши баулы и ещё что-то для нашего отдельного батальона обеспечения, дислоцировавшегося в Жаслыке. Окон нет, привязных ремней нет, самолёт болтает так, что вестибулярный аппарат начинает бунтовать, но долетели-таки без приключений. Через 40-45 минут успешно приземлились на нашем аэродроме в Жаслыке. Потом расселись по грузовикам, доехали до «В» и наша полевая жизнь продолжилась.

      За последние две недели после побывки мы провели всего одно испытание. Оно было последним и по плану, и по погоде, т.е. план испытаний мы выполнили полностью и с чувством исполненного долга через Жаслык на поезде вернулись в Нукус. Так закончилась моя полевая деятельность в Нукусе. Через месяц с небольшим надо было ехать в Москву в адъюнктуру, а для этого по максимуму подготовиться к переезду. На работе Иван Зайковский вниманием меня не обошёл и ставил в наряд дежурным по части по два раза в неделю, а потом еще и продал в шестой отдел капли считать, но про это будет в рассказе «Нукус. Наука», так как подсчет капель – это альфа и омега научной мысли нашего ГНИП.

ПОЛЕВИКИ

      В мультике «Бременские музыканты» есть песенка охраны с такими словами:

Почётна и завидна наша роль,
Да наша роль,
Да наша роль,
Да наша роль.
Не может без охранников король.
Величество должны мы уберечь
От всяческих ему не нужных встреч.

Ох, рано встаёт охрана!

Если близко воробей –
Мы готовим пушку.
Если муха - муху бей!
Взять её на мушку.

      Начал я эту главу с этих слов потому, что только именно с этой стороны знаю деятельность полевиков – те подразделения нашей в/ч 26382 главной задачей которых, на мой сторонний взгляд, являлось именно оцепление испытательных площадок для их охраны и предотвращения попадания на них людей и, по возможности, животных во время полевых испытаний новых образцов ХО. Они же занимались, как я помню, контролем их естественного обеззараживания перед снятием оцепления, обслуживанием полян и материальным обеспечением испытаний.

      Среди моих нукусских товарищей было два или три офицера-полевика. Один из них, наиболее близкий, Саша Дудко. Служил он как раз в отделе оцепления и специализировался по охране больших полян, как та, про которую написано в предыдущей главе. Прибыли они в Нукус с женой за два года до нас по окончании Саратовское ВВИУХЗ, как и большинство младших офицеров нашей части. Его жена работала с моей в одном отделе МТО (материально-техническое обеспечение). Через жён мы познакомились, иногда ходили в гости друг к другу. Вот он мне кое-что и рассказывал про их полевую жизнь.

      Задача оцепления, безусловна, важная, особенно с т.з. предотвращения поражения людей. С целью выполнения этой задачи те отделы полевиков, которые занимались оцеплением площадок, перед началом работ учёными-испытателями выдвигались в поля вокруг испытательных площадок. Там они выставляли посты на таком удалении от площадок, чтобы во время и после испытаний ОВ ни при каких климатических условиях не добралось до их постов в сколь-либо вредной концентрации. Посты выставлялись часто, в пределах прямой видимости друг от друга. В условиях плато Устюрт это составляло около 10-12 километров.

      Пост, как правило, представлял собой автомобиль ГАЗ-66 с КУНГом и четырьмя членами экипажа: офицера-командира из полевиков и трёх солдат срочников из полка обеспечения. Автомобиль оснащался радиостанцией, метеостанцией, приборами химической разведки, средствами противохимической защиты, кухонными принадлежностями и тремя кроватями. Было ли у них оружие – не знаю, но сдаётся мне, что было. Пост выставлялся иногда не на один месяц, службу там несли круглосуточно. Офицер контролировал несение службу срочниками, общался с руководством и соседними постами, оценивал химическую и метеоообстановку, принимал соответствующие решения. Солдаты наблюдали за ситуацией, докладывали, если что, готовили еду и т.п.

      У полевиков звания по должности, на сколько я помню, были на одно ниже, чем у учёных. Если у учёных минимальная должность была майорской – МНС (младший научный сотрудник), то минимальная должность в полевых отделах – капитанской. Зато, как многие из них считали поначалу, было много времени для чтения и саморазвития, для подготовки к поступлению в академию, для занятий физкультурой, ну и для того, чтобы заниматься чем-то ещё полезным и интересным для души и тела.

      Мой товарищ Саша Дудко тоже мечтал о поступлении в академию и хотел качественно к этому подготовиться. На первом году службы в Нукусе он брал с собой кучу книг по специальности, математике, химии, по общественным наукам и старался их осилить месяцами сидя в оцеплении. Но, как и у большинства полевиков, силы воли на изучение всех этих дисциплин у него не хватило. Он говорил, что уже через полгода-год, когда съездил на три или четыре оцепления, вся хотелка обучаться кончилась. Книги ещё некоторое время возил с собой, но зачастую даже не вынимал из своего полевого сидора.

      Про свой стандартный рабочий день он рассказывал примерно так: «Просыпаюсь часов в 08.00-08.30, говорю Саиду (обобщённое имя солдат-срочников-среднеазиатов), чтобы готовил завтрак. А пока опрашиваю других солдат, случилось ли что-нибудь за ночь. Обычно всё спокойно. Завтракаю, потом связываюсь с базой, сообщаю, что происшествий не случилось, выслушиваю указания и иду опять в койку. После получаса-часа тупого смотрения в потолок снова засыпаю. Встаю, требую у Саида обед, за обедом интересуюсь, что да как произошло и потом опять в койку до ужина. Перед ужином опять связываюсь с базой для доклада и указаний, а после ужина снова спать. Так во сне проходит 2/3 суток, как минимум 15-16 часов. Ничего читать неохота, даже беллетристику, а умные книжки тем более. Иногда хожу к соседям по оцеплению поболтать, попробовать что да как его Саид готовит из тех же, что и у меня, продуктов. Бывает, газовики рядом проедут – с ними поболтаю или шугну, если начнут приближаться к поляне. Пить спиртное нельзя – Давренов за пьянство в оцеплении карает жестоко».

      Плохо было полевикам, когда не подвозили своевременно еду и воду. Обычно это бывало при нелётной погоде, когда вертолёты на «В» не летали. В таком случае они по несколько дней могли жить почти без еды, да и с водой бывала напряжёнка. В один из таких случаев, той же осенью, когда я был на испытаниях на «В», офицер одного из постов разрешил солдатам забить сайгака, чтобы не голодать. Сайгаки в это время уже пошли стадами с севера на юг и добыть их было просто. Он знал, что сайгаки в красной книге, что забивать их нельзя, но самому кушать очень хотелось и солдат впроголодь держать нехорошо. Буквально на следующий день приехала машина обеспечения с едой и водой. Старшим на той машине был сам начальник всех полевиков полковник Давренов. Как оказалось, он сильно радел за сайгаков и, обнаружив его останки у машины, снял офицера с поста, вызвал другого, а этого отправил на «А» на гауптвахту. Но и этим не закончилось. Давренов, собрав свидетельские показания с солдат поста и прихватив с собой останки сайгака в качестве вещдоков, передал всё это в военную прокуратуру. После недолгого следствия офицера судили, впаяли срок (по-моему, один год условно), наложили штраф, выгнали из партии, понизили в звании и должности – наказали по полной, разве что реального срока не дали. А ведь он уже более пяти лет служил в Нукусе, служил исправно, дослужился до капитана, получил майорскую должность и на следующий год собирался поступать в академию. Я уехал в адъюнктуру и что с ним случилось далее мне не известно, но службу, да и всю жизнь человеку сломали.

      Про этот случай «праведного гнева Давренова» я рассказал вот почему. В ту же осень, только мы закончили собирать молескиновые промокашки после последнего испытания ВАП, большие стада сайгаков пошли массово кочевать на юг. Огромные стада шли по Устюрту и у нескольких стад путь многолетней миграции пролегал как раз через нашу огромную поляну. Обычно испытания заканчивались до момента начала миграции, но в этот год осень наступила ранняя, холодная и сайгаки снялись с летних пастбищ раньше положенного. Поляна ещё не успела самодегазироваться и сайгаки десятками, а то и сотнями, гибли на ней. Полевики были не в состоянии их сдержать, так и шли сайгаки фактически на смерть. После сравнительного обеззараживания площадки полевики с солдатами полка обеспечения собирали их трупы, загружали полные кузова бортовых ЗИЛов и отвозили на край поляны. Там, выкопав большую яму бульдозером, зарывали в ней животных. Вот так и получалось, что офицера судили за то, что он от голода разрешил забить и съесть одного сайгака, а сотни их тут же гибло на поляне в результате испытаний. Есть закон и есть справедливость, что важнее? Я, в этом случае целиком на стороне беззаконной справедливости.

      Что делали полевики между испытаниями – я не знаю. Ну да, им надо было вместе с учёными подготовиться к последующим испытаниям с материальной точки зрения, проверить технику и средства защиты, что-то заказать и где-то получить. В остальном их служба, как по мне, не была уж очень творческой, но тяжёлой – без сомнения.

      Так я вплотную познакомился с обоими испытательными площадками нашего 23 ГНИП и поработал на них сайгаком, примерно таким, как на фото к рассказу. Бывало там трудно и опасно, жарко и холодно, грязно и голодно. Тем не менее воспоминания в большинстве своём хорошие, и не только потому, что это была моя молодость, но и потому, что кругом были хорошие ребята, что работать было интересно, что дело было ответственное и нужное для страны.