Глава 15. В доме Ружицкой

Пани Эвелина Ружицкая накинула сиреневый, шелковый халат, посмотрелась в зеркало и, удовлетворенная своим видом, вышла в коридор. В коридоре немного постояла и решила зайти к дочери. Она негромко постучала в её дверь.
– Кто там? Это ты, Галя? Заходи.
– Доброе утро, доченька, это я. Как ты себя чувствуешь, ничего не болит?
– Болит, мама, очень болит.
– А что болит, голова или спина? – с тревогой спросила мать.
– Нет, мама, душа.
– Душа? Ты чем-то недовольна, Лёля?
– Я, мама сама собой недовольна. Я, мама, жалею, что вышла замуж.
– Почему, доченька, разве Густав плохой муж? Он такой ласковый. Всегда спрашивает, как твое здоровье, предлагает мне поехать с тобой куда-нибудь, где хороший климат. Чем же ты недовольна? Я же вижу, как он заботливо провожает тебя вечером в твою комнату.
– А когда он из моей комнаты уходит, ты тоже видишь?
– Фу, Лёля, как тебе не стыдно. Разве я подглядываю, как живут супруги?
– Иногда плохо, что мать не знает, как живет ее дочь.
– Лёля, скажи яснее. Я поняла, что Густав к тебе редко заходит. Так?
– Он совсем у меня не бывает, только на пару минут порог переступает. Попрощается, поцелует руку и уходит.
– И это все? И это так с самой свадьбы?
– Да, мама, с самой свадьбы. Он меня не любит. Он хитрец. Густав, мама, другую женщину любит, а на мне женился по расчету. Этого можно было ожидать, я ведь некрасивая. Но, он сумел меня убедить, что лучше иметь некрасивую жену, чем красивую вертихвостку.
– А откуда ты знаешь, что Густав любит другую женщину, тебе кто-то сказал?
– Он сам это сказал в пьяном виде.

Пани Эвелина сидела, опустив голову, брови сошлись на переносице, глубокая борозда прорезала половину лба. Она внимательно посмотрела на дочь и попросила рассказать о Густаве подробнее.
– Но, как же ты, Лёля, узнала про женщину, которую любит Густав?
– Мне, мама, очень больно и неприятно, но я расскажу. Это было осенью. Я даже помню, что в воскресенье. Я уже спала, но проснулась оттого, что кто-то зашел в мою комнату, громко топая ногами. В комнате полумрак, ночная лампа еле светила. Смотрю, а это Густав стоит, едва удерживаясь на ногах. Таким я его ещё не видела и немного испугалась.
– Он был пьян или болен?
– Пьян. Вошел и говорит: “Какая темнота, можно голову разбить. Зажги лампу, или ты не хочешь? Ну, зажги же. Не хочешь, сам зажгу”. И стал искать по карманам спички, – продолжала Лёля. – Я села на кровать, протянула руку и подкрутила фитиль. В комнате стало светло, но я села спиной к лампе и моего лица ему не видно. Густав стоял, широко расставив ноги, чтобы не упасть, и пошатывался. Глаза у него блестели, нижняя губа отвисла, по ней стекали слюни. Мне стало противно, и я сказала: “Густав, идите в свою комнату и ложитесь спать, а ко мне в таком виде не являйтесь”.
– Ого. Как хочу, так и являюсь. Разве я тебе не муж? А каких тебе мужей надо? Хочешь Романа?
– Какого Романа? Никаких Романов я не знаю, – отвечаю ему.
– А, наконец-то ты решила стать моей женой. О, моя дорогая девочка, я буду тебя на руках носить. Я немного пьян, но ты меня сама до этого довела. Я терпеливо ждал, когда ты образумишься, и дождался. Я тебя немного избил, но ты опять-таки, сама виновата, не доводи меня до отчаяния.
– Он, мама, стоял передо мною на коленях и все это говорил, обнимая и целуя мои ноги. Я молчала, но когда он заговорил об отчаянии, я сказала: “Про какое отчаяние вы мне говорите, разве я вас гнала? Вы сами ко мне не приходили, я вас не понимаю”.
– Янина, оставь этот тон. Почему вдруг ты стала говорить мне на “вы”? Яня, Яничка, поверни свою головку к свету и покажи свои глазки-незабудки.
– Своими руками он грубо развернул мою голову к свету, – продолжила, дрожа от волнения, Лёля, – Минуту он смотрел на меня, как ошеломленный, а потом, как свистнет, лицо его вытянулось, глаза сверкнули как прежде, когда он вошел ко мне в комнату, и, скривив губы, с отвращением сказал: “Фу, ты, да это же труба. Когда будешь звать солдат на сбор?” – захохотал пьяным хриплым смехом и ушел.

В разговоре тяжким грузом навалилась затяжная пауза, но, пересилив себя, мать спросила:
– И после этой ночи, Густав больше не приходил?
– И до этого и после этого не приходил.
– А после, когда вы встречались наедине, ничего тебе не говорил, не вспоминал?
– Ни слова. И я ему тоже не напоминала.
– Негодяй, я с ним поговорю.
– Мама, ни в коем случае этого не делай.
– А что же ты предлагаешь?
– Только развод.
– На каком основании?
– О, это очень просто. Я больная и семейной жизнью жить не могу.

Уходя от дочери, пани Эвелина думала:
“Как глупо я поступила, когда разрешила Лёле выйти замуж за совсем незнакомого мне человека. И как я сама наказана за жадность на богатство, выйдя замуж за урода. А теперь вот какие последствия. Несчастное мое дитя, как она страдает, и я с ней. Но, что же с этим прохвостом делать? Надо его прогнать, не иначе”.
После разговора с дочерью пани Эвелина охладела к своему зятю. Стала заметно равнодушной, неразговорчивой. Густав это почувствовал сразу. Он подумал: “Что случилось? Почему почтенная мамаша охладела ко мне? Неужели кто-то что-то сказал? Не может быть. Свидетелей о существовании Янины нет. Кудыма не появляется, а Ян не скажет. Что же произошло? А-а-а, может моей трубе надоело ждать меня? Это, наверно, так. Сказать по-совести, она терпеливая. Придется сегодня пойти к ней. Только, конечно, ночью, чтобы не видеть ее трубы, и хоть немного приласкать. Не будем теряться. Сегодня поеду в Краков и переведу пятьдесят тысяч на себя, а то моя драгоценная супруга, наверно, скоро умрет от чахотки, и эти деньги достанутся мамаше. А мне тогда что делать? Может, поухаживать за мамашей? С мамашей будет намного интереснее, чем с дочкой. Так и сделаю. Документы для перевода денег на свою фамилию приготовил. Все в порядке, никто и не догадается, что они фальшивые”.
И в хорошем настроении, напевая песенку, Густав уехал в Краков. В Кракове он неожиданно увидел двух заметных мужчин. Они вышли из магазина с обувью и, позвав извозчика, сели в экипаж и поехали. В одном из них он сразу опознал Романа. У Густава забилось сердце. Он показал извозчику на удаляющийся экипаж и приказал следовать за ним. Только не догонять и не обгонять, а ехать так, чтобы не потерять из виду. Извозчик все понял.
Ехавший впереди экипаж выехал из города, повернул на липовую аллею, потом на каштановую дорогу, и уже, нигде не сворачивая, покатил прямо на дачу художника Зарецкого. Не доезжая полверсты, Густав остановил извозчика и велел ему обождать, а сам пошел пешком, скрываясь под деревьями. Спрятавшись за последним деревом, Густав подождал, пока экипаж не скроется в длинной, сиреневой аллее, ведущей к дому.
Убедившись, что поблизости никого нет, пошел вдоль ажурной ограды. Густав с любопытством рассматривал сад, покрывшийся нежной зеленью, в надежде, что кого-нибудь увидит. Но, в саду никого не было. Только дрозды посвистывали, хлопоча у гнезд.
“Так вот где находится, Роман а я столько времени потратил на его поиски. Красивое гнездышко. Вот где он мою голубку спрятал. Но, ничего, долго ты с ней радоваться не будешь”.

Густав вернулся к своему извозчику и поехал обратно в город. Злоба его разбирала все сильнее и сильнее. Он метался в коляске на своем сидении, как ужаленный. Ему хотелось скорее свести счеты с Романом за то, что тот отнял у него Янину. А в голове боролись две противоположные мысли, словно вели непримиримый спор два рассудка. Один говорил, какое ты имеешь право принуждать девушку, вопреки ее желанию, исполнять свои прихоти. А другой голос упорно возражал, а по какому праву Роман проник в его лес, в почти его владения, и выкрал из-под самого носа его девушку? Кому какое дело, как он с ней поступает? Она добровольно с ним поехала. А третий голос едва слышно нашептывал: “А может, Роман ничего не знает?”
– Нет! – громче всех закричал второй голос, – Роман всё узнал и увез ее в это уютное гнездышко, и теперь они оба торжествуют победу.

Несколько дней Густав подкрадывался к усадьбе художника. И однажды он увидел мальчика, бежавшего с сеткой на палочке. Мальчик охотился за бабочкой и что-то весело выкрикивал, а сзади по аллее медленно шел Роман и читал книгу.
– Папочка, как ты думаешь, я догоню эту бабочку?
– Угу.
– Папочка, а ты тоже ловил бабочек, когда был такой, как я?
– Угу.
– Папа, а ты можешь ходить и читать?
– Могу.
– Папа, а к нам кто-то идет.
Роман опустил руку с книгой и посмотрел на дорогу. По дороге шел человек с капюшоном, накинутым на голову. Левой рукой он держал полы плаща, а правая была опущена в карман. Приблизившись к Роману на десять шагов, он остановился, откинул капюшон на плечи и заговорил без всяких приветствий:
– Узнаешь меня? – спросил человек.
– Почему же. Здравствуй, Густав.
– Не желаю тебе здоровья.
– Не желаешь? Почему?
– Сам знаешь, почему. Не будем попусту терять время. Позови Янину, мне надо с ней поговорить. Можешь при этом присутствовать.
– Янину, твою жену?
– Да, мою жену. Ну, зови, или я сам войду в дом.
– Янины у меня нет. Почему ты ее ищешь у меня?
– Роман, не притворяйся. Зови Янину, а заодно и Кудыму.
– Еще и Кудыму? Да я его год, как не видел, а Янину скоро два будет.
– Значит, ты отказываешься их позвать?
– Густав, ты белены объелся, или с тобой что-то случилось?
– Я в последний раз спрашиваю, где Янина?
– Поди ты прочь, Густав, и чтобы больше я здесь тебя не видел. Твоей жены здесь...
– Так получи!
Грохнул выстрел, и Роман упал, как подкошенный. Мальчик издали наблюдал за незнакомым дядей и подбежал к Роману, когда тот упал. Не зная, чем ему помочь, он заплакал. Тем временем Густав скрылся.
– Стасик, позови дедушку, – прошептал Роман.
Мальчик помчался, что было мочи, и еще с порога закричал: “Дедушка, беги скорее к воротам, там дядя папу убил!” Художник и слуги побежали к Роману. Его принесли в дом и осторожно положили на широкий диван. Одни кинулись снимать с него одежду и перевязывать рану, а другие помчались в город за доктором.

После своего гнусного поступка, Густав в городе не задержался, сменил извозчика и уехал в поместье Ружицкой. А дома его ждала неожиданная неприятность. Он приехал поздно ночью и, закусив в столовой лишь холодной закуской солидную порцию алкоголя, тихонько ушел в свою спальню, заказав лакею приготовить ему на утро темно-синий костюм. Утром разодетый, как франт, Густав, с букетом оранжевых роз в руках, направился завтракать в столовую, где он обычно завтракал и обедал с женой и тещей. Но, дверь была заперта.
– В чем дело? – спросил Густав у старика лакея, дремавшего на большом мягком стуле в коридоре, – Почему дверь в столовую заперта? Разве дамы уже позавтракали?
– Пани Ружицкая с дочкой уехали.
– Куда?
– Не говорили, не знаю. А завтрак вам принесут в вашу комнату.
– А зачем закрыли столовую?
– Ничего не знаю. Пани Ружицкая заперла все комнаты, а ключи взяла с собой.
Густав проверил все комнаты. И убедившись, что старик сказал правду, ушел в свою комнату. Переодевшись в свой повседневный костюм, он ушел в контору, но и там его ждала другая неприятность. Бумаги, которые он, как хозяин, должен подписать, были подписаны помещицей Ружицкой.
– Что это значит? – спросил он управляющего.
– Не знаю, пан Маревич. Это распоряжение хозяйки.
Прошли четыре дня, а на пятый дочка с мамой приехали. Густав выбежал им навстречу и галантно помог сойти с коляски.
– Где же вы так долго были? – целуя поочередно ручку то жене, то теще, ласковым голосом спросил Густав.
– Ездили к врачу. Вы же сами говорили, что Лёлю надо лечить.
– Ну, и что сказали врачи? – медовым голосом продолжил выспрашивать Густав.
– А сказали, что Лёля поправляется и будет ещё долго жить. Говорили, что ей, видно, поспособствовало замужество.
– Мама, зачем это? Не говори больше так, – покраснев до ушей, сказала Леонтина.
– А что тут такого? Ты уже замужняя, а мы с паном Густавом не дети.

Леонтина не могла больше слушать, как мать таким способом укоряет Густава. Ей стало нестерпимо стыдно, и она убежала в свою комнату. Густав побежал вслед за ней.
– Лёля, я все понял. Лёля, я извиняюсь. Лёля, я к тебе сегодня приду, все тебе объясню, и мы будем жить очень хорошо, вот увидишь.
В коридор вышла пани Эвелина и помешала их разговору, Все они разошлись в разные стороны.
Ночью Густав в носках и в одном белье пробрался в комнату Леонтины, но его постигла очередная неудача. На большой кровати рядом с дочерью лежала ее мать. Лампа под абажуром горела довольно ярко. Можно было догадаться, что его ждали. Густав внимательно приглядывался, кто же второй. Когда он приблизился к кровати, пани Ружицкая открыла глаза:
– Вам что-то надо?
– Да, надо. Я пришел к жене.
– Вы опоздали, надо было раньше приходить, а теперь убирайтесь.
Густав не настаивал. Он был уверен, что завтра подберет момент и поговорит с Леонтиной наедине. Во время завтрака Густаву не удалось ничего сказать Леонтине, мать не отступала от нее ни на шаг. В своей комнате он написал записку и, уловив момент, за обедом отдал в руки Леонтине:
“Леля! Я виноват перед тобой. Я чувствую, что ты хочешь меня прогнать, но на прощание подари мне лишь пару минут. Возможно, я исправлюсь, и ты меня простишь. Свидание укажи мне сама, а если хочешь, выйди ко мне в пять часов вечера, на ту аллею, где мы гуляли в первый раз. Если согласна, подай мне знак кивком”.
Леонтина, зажав в руке записку, побежала в свою комнату за платком и там ее прочла. Возвращаясь за стол, она кивнула Густаву. В пять часов вечера они встретились в условленном месте.
– Леля, уйдем с этой аллеи, она очень ровная, и нас далеко видно. Мать увидит, и нам помешает.
Они пошли в сторону, где начинался лес
– Вот отсюда нас никто не увидит. А теперь я тебе скажу, почему мы так живем. Я, Лёля, тебя жалел, ты ведь больная. Но, раз врачи говорят, что ты окрепла, и тебе супружеская жизнь не помешает, с сегодняшнего дня будем жить, как следует. Ты согласна?
– И все-таки, Густав, мы с тобой жить не будем.
– А какая еще причина, мать не разрешает? Но, ты уже не маленькая.
– Мать тут не причем, ты другую любишь.
– Что-что? Откуда ты взяла?
– Ты сам мне сказал. Разве не помнишь?
– Я такого сказать не мог.
– А когда ты единственный раз ко мне ночью зашел в комнату, ты забыл? И целовал тоже единственный раз, думая, что я какая-то Янина. Помнишь?
– Когда же это было?
– Осенью.
– Вот глупости. Я наверно был пьян.
– Да, ты был страшно пьян.
– О, Лёля, тогда я тебе расскажу всю правду. Я, Лёля, давно уже не мальчик, и был у меня мимолетный роман. Ну, в пьяном виде, наверно, и вспомнил. Но, это было давно. Ну, а теперь не сердись и прости меня. Хорошо, Лёля?
Леонтина Густава любила и сразу ему простила, радуясь, что теперь заживет счастливо.
– Хорошо, Густав, я тебе верю. Пойдем, мне прохладно, я в одном тоненьком платье.
– Не уходи, Лёля, я мигом принесу тебе платок.
Густав убежал. Когда он скрылся, из леса вышел человек и направился к девушке. Леонтина испугалась и побежала к дому.
– Панна Леонтина, остановитесь, мне надо вам что-то передать.
Леонтина оглянулась и узнала Кудыму.
– Кудыма, ты? Почему прячешься?
– Панна Леонтина, я принес вам письмо, вы его спрячьте и не показывайте никому, пока не прочтете. Когда поручик вернется, уходите, мне надо с ним поговорить.

“Панна Леонтина! Вам покажется странным мое письмо, но прочтите его внимательно и взвесьте мои слова не спеша. Это письмо я пишу, чтобы отомстить поручику Маревичу за обман и издевательства надо мной. Он обманом держал меня в вашем лесу, в старой башне, требуя от меня стать вашей прислугой и его любовницей. В той башне я томилась в прошлом году с марта по август месяц. Как я не сошла с ума, не понимаю. Накануне моего бегства Маревич жестоко избил меня. Обещал, что следующей ночью мне будет еще хуже, если только осмелюсь сопротивляться. Но нашелся человек, который в ту самую ночь спас меня. И я, сочувствуя вам, хочу предупредить, что Маревич шарлатан. Он вас не любит, ему нужно только ваше богатство. Вы ему не верьте. И хочу еще добавить, что четырнадцатого апреля, Маревич стрелял в своего брата из-за ревности. Письмо надежно спрячьте, оно может послужить вам в качестве документа. С уважением, Янина Раевская”.

– Лёля, Лёля, где ты? Я тебе платок принес! Лёля, где же ты? – звал Густав Леонтину.
– Она здесь, в лесу, – послышался чей-то голос.
– Кто это говорит? – спросил Густав.
– Я говорю, здравствуйте, пан поручик.
– Это ты, Кудыма? Откуда ты взялся? А где пани Лёля, она пошла в лес?
– Нет, она пошла домой. А ты, пан поручик, обожди, мне надо тебе что-то сказать.
– Что тебе надо? Говори, – встревожился Густав.
– Первым долгом, пан поручик, отдай мне мое кольцо. Покрасовался , и хватит.
– Кудыма, как ты со мной говоришь? Ты забыл, кто я тебе, и кто ты мне?
– Мы друг другу теперь никто. А кольцо сними и отдай. Не жди, чтобы я сам снял его с твоей руки.
– Молчать, собака! Я тебе не намерен отдавать никаких колец. Я тебе за него уплатил.
– Плату я сейчас отдам, а кольцо снимай и давай сюда.
– Ах, вот как! Сейчас я тебе отдам, но ты рад не будешь, – прошипел Густав.
Лицо поручика побледнело, он закусил губу и опустил правую руку в карман за пистолетом. Кудыма это предвидел и, прыгнув, как кот, на поручика, вырвал у него пистолет. Поручик испугался и попятился .
– О, нет, пан поручик, ты не убегай, а то, пожалуй, пошучу с твоим пистолетом. Снимай кольцо!
Поручик стал медленно снимать кольцо, но на самом деле только вертел его туда-сюда на пальце, приближаясь к Кудыме, а приблизившись почти вплотную, занес кулак, пытаясь ударить противника в лицо. Но, Кудыма ловко увернулся, и кулак поручика пролетел мимо цели.
– Ага, ваш любимый прием. Ну, что же, пора мне отблагодарить ваши щедрые кулаки.
И Кудыма, спрятав пистолет в карман, принялся молотить поручика своими узловатыми кулачищами, приговаривая:
– Вот тебе, собака, за мои двухгодичные пощечины. Вот, подлец, за Янину. А вот тебе, мерзкая душа, за капитана, – приговаривал Кудыма, обрушивая на него сокрушающие удары.
Но, получить за капитана поручик уже не успел, он лежал на траве, как бревно и не шевелился. Кудыма снял с его пальца свое долгожданное кольцо, спрятал в кошелек с деньгами, а потом стал тормошить поручика.
“Неужто, я его избил насмерть? Не может быть. Отойдет, как гадюка после смерти, еще солнце земли не коснется. Где бы взять воды? В дом не пойду, потащу дальше в лес. Там была лужа, в ней его, никчемного, искупаю и посмотрю, сдох или нет”.
Воды из лужи Кудыма не жалел, поливал поручика обильно, и тот и в самом деле ожил. Кудыма же, попыхивая папиросой, ждал, когда поручик придет в себя окончательно.
– А что я говорил? Гадюку скоро не убьешь и этого тоже. Ну, вставай, садись. Что, голова болит?
– Кудыма, не бей меня больше, – взмолился поручик, – Что тебе от меня надо?
– Ага, не бей. А капитана ты не жалел? А девушку тоже не жалел? Чего тебе еще было от нее надо? Любила тебя Янина, почему не женился на ней? А, мало тебе приданного, нашел другую. Тут уже в достатке купайся, как сыр в масле, а тебе захотелось жить, как азиатскому царю. Ишь, какая ненасытная душа. Но, все это скоро кончится, будешь сидеть за решеткой, вот увидишь.
Поручик молчал, только со страхом поглядывал, не обрушатся ли на него кулаки Кудымы. А тот спокойно докурил свою папироску, привел себя в порядок, и приказал поручику встать.
– Ну, вставай, да поживее. Вот так, а теперь иди и неси своей жене платок, она наверно ждет тебя в саду. Вот так, сначала на четвереньках, а теперь уже и стоя. Ну, и немножко вперевалку. Пошел!
Поручик пошел садом, слегка покачиваясь и избегая аллей и дорожек, чтобы ни с кем не встретиться. Наконец, он со стоном сел под большую развесистую яблоню. Голова болела, болело тело и живот. Кудыма бил его не только кулаками, но и пинал ногами, куда попало. Сначала поручику стало жарко, потом стало знобить, захотелось лечь в постель, но он не желал показываться в таком виде никому. Закутался в платок и лег под дерево, дожидаясь ночи. Поздно вечером, он пробрался в дом, как вор. В коридоре не было никого, и поручик, тихонько ступая по мягкой дорожке, добрался до своей спальни. Проходя мимо спальни жены, задержался, прислушиваясь к разговору.
– Галя, принеси мне горячего чаю.
– Иду. А что еще принести?
– Что хочешь. И посмотри, он есть?
Служанка выбежала. В коридоре царил полумрак, и служанка не заметила, в каком виде поручик. Тот ее задержал и шепотом попросил:
– Галя не говори никому, что я пришел. И принеси мне тоже большую чашку чая и кусок ветчины с хлебом.
Обслужив сначала Леонтину, Галя явилась к поручику.
– Вот вам еще пирог к чаю.
– Спасибо, Галя, ты хорошая девушка. А скажи, Галя, что делает пани Лёля? Поужинала и легла спать?
– Нет, пани Леля прочитала какое-то письмо. Сначала плакала, а теперь сидит задумчивая.
– Галочка, принеси мне то письмо.
– А как я его возьму?
– Очень просто. Будешь убирать со столика и невзначай захвати его вместе с тарелкой.
Спустя десять минут, письмо было в руках Густава, он быстро пробежал его глазами, и, не подавая виду служанке, что взволнован, велел отнести и положить на место.
– А если пани спросит, зачем я брала?
– Ой, какая ты не хитрая. Скажешь, что нечаянно захватила с салфеткой. Но постарайся, чтобы пани Лёля не заметила.

Служанка ушла. Густав решил еще раз попытаться как-то оправдаться перед женой. Он ждал, пока уйдет прислуга. Тело у него ныло, лицо опухло, под глазами появились синяки. Он выглядел, как пьяница, избитый дружками, и решил своим видом разжалобить жену. Густав собрался с духом и решительно подошел к спальне жены, но вдруг замер, услышав голос тещи и прислушался, о чем говорят. А теща убеждала дочку:
– Лёля, и ты готова ему простить? Где твое самолюбие? Этот человек негодяй, авантюрист. Жаль, что его сейчас нет дома, я бы велела слугам выгнать среди ночи.
“Значит, все”, – подумал поручик, – “Нечего мне унижаться напрасно. Я и сам уйду, но ты, мамаша, рада не будешь”.

Густав тихонько прошел мимо спальни жены, и неслышно, как кот, вошел в спальню тещи. На ощупь открыл шкатулку, лежащую на туалетном столике, сгреб все, что там было, прикрыл её крышкой, и также тихо, по-кошачьи, ушел в свою комнату. Взял свой большой несессер, уложил в него несколько костюмов, белье и другие вещи, и, подсвечивая себе под столом, чтобы не было видно света в окне, написал жене записку:
“Дорогая Лёля! Я тебе в саду искренне клялся и хотел еще много чего рассказать, но твоя мать обещала меня позорно выгнать, и я вынужден поступить так, как поступаю. Прощай, Лёля”.
Утром управляющий доложил пани Ружицкой, что ночью пан Маревич уехал на своей лошади неизвестно куда. Но пани Ружицкая даже не расспрашивала о загадочном отъезде своего зятя. Она обнаружила большую пропажу, не меньше, чем на пятьдесят тысяч, и не знала, как успокоить рыдающую дочь.
– Лёля, кто тебе дал эту мерзкую записку?
– Никто, она лежала на полу у дверей.
– Вот злодей, так тихо управился, что никто его не слышал и не видел. Лёля, перестань плакать и убиваться. Он тебя не стоит.

Бедная Леонтина перестала плакать, но подумала, что при новой встрече с Густавом, все ему простит. Но, шли месяц за месяцем, а он не появлялся. Леонтина уже не плакала, но стала ко всему безразлична. Все, чем раньше увлекалась, теперь стало для нее скучным. Рисованием уже не занималась, слонялась без дела из угла в угол, часами просиживала в саду на скамье, задумавшись. И только одно маленькое удовольствие ещё развлекало ее. Она приручила белку.
Когда Леонтина сидела на садовой скамейке, белка взбиралась ей на колени и ждала угощения, заглядывая то в руки, то обнюхивая карман. И получив пару орехов, тут же их грызла и с удовольствием съедала. Стоял сентябрь, месяц теплый, приветливый. Ветви на фруктовых деревьях гнулись от обильного урожая. Птицы уже не пели так весело, они готовились к отлету в теплые края, много ели, запасались жирком, пополняли силы для дальней дороги. Осенние неяркие цветы цвели как-то лениво, лишь разноцветные хризантемы с темно-зелеными листьями стояли бодрыми.
Однажды Леонтина гуляла в саду и ждала свою любимую белку, но ее нигде не было. Она положила возле скамейки несколько орехов и села. Оглядываясь во все стороны в поисках питомицы, она увидела невдалеке человека. Он был в дорожном плаще и в серой фетровой шляпе. В руках он держал мягкий, довольно большой чемодан. Человек медленно и нерешительно приблизился к Леонтине. Она его узнала, это был Густав.
– Густав, Густав, пойди сюда! – вытянув вперед руки, закричала Леонтина.
Густав подошел к Леонтине, положил возле ее ног чемодан, открыл замки и лишь тогда заговорил печальным, но вместе с тем твердым голосом:
– Вот, Лёля все, что я у вас взял. Я все принес.
– Густав, я ничего не вижу, только твой костюм, а он мне не нужен, я ведь не мужчина.
– Ну, если ты не хочешь заглянуть дальше, я тебе сам покажу.
Густав вынимал по очереди то браслеты, то кольца, то серьги и все это складывал Лёле на колени. Последними достал несколько пачек крупных купюр. Выложив все это, он облегченно вздохнул.
– Вот, Лёля, я все отдал, теперь буду ходить смело. О, как они мне, эти вещи, надоели. Я даже не мог поспать вволю, боясь, чтобы кто-то их не утащил. Теперь будь здорова, Лёля, не поминай меня лихом, хотя я это заслужил.
– Куда же ты, Густав, подожди!
– Чего мне ждать, чтобы в тюрьму посадили?
– В какую тюрьму? Без моего разрешения тебя никто не посадит, иди сюда.
Густав вернулся и остановился в ожидании.
– Густав, возьми все это с моих колен и положи обратно.
Густав сложил все вещи в несессер, и снова застыл.
– Густав, неужели я такая отвратительная, что ты даже не хочешь сесть рядом со мной? Ты только гоняешься за красивыми.
– Ты Лёля, некрасивая, но добрая. А красивые все подлые, они только человеку душу выворачивают. Но все предпочитают злых, но красивых.
– Почему ты так говоришь? Говори яснее. Густав, я хочу, чтобы ты никуда не уходил.
– Разве ты меня после всего еще любишь? И если я останусь, все будет забыто?
– Густав, я никогда на тебя не сердилась, только мне жаль, что я не могу ничем тебе понравиться.
– Лёля, а мать?
– Мама сделает все, что я захочу. Идем в дом.
– Если так, я приду поздно вечером, и в твоей комнате мы поговорим втроем. А теперь позови, кого хочешь, пусть отнесет саквояж.
– Нет, я не хочу, чтобы посторонние видели твой саквояж. Ты его сам принесешь.
– И ты не боишься, что я могу передумать и убежать с этим добром?
– Густав, я тебя люблю, а не эти тряпки.
– Какая ты, Лёля, добрая. Лёля, я приду.
В этот раз саквояж показался Густаву тяжелой обузой, ему хотелось все, что в нем есть, выбросить на ветер, или, лучше всего, сжечь. Так и тянулись руки к спичкам. Ему эти несколько месяцев показались вечностью. Нигде он из-за этого саквояжа не имел покоя, отдыхал лишь в глубоком лесу у костра, но в лесу у него не было постели, а главное, мучил голод.
Конечно, он мог уехать в другое государство, но он был уверен, что про него уже известно полиции. Его, как крупного вора, обязательно поймают, а Янина будет радоваться. Нет, он еще заживет богато, будет разъезжать в собственном экипаже, и жить в свое удовольствие.
Густав забрался вглубь леса, прошел мимо знакомой башни и остановился возле развалин крепости. Развел костер, и просидел три дня в размышлениях. На третий день он все-таки решил бежать. Есть хотелось нестерпимо. Он вышел из леса и пошел в ближайшее село.
Под селом стояла корчма, где собирались местные жители. Корчмарь был крайне удивлен, увидев молодого хозяина из поместья Ружицкой. У Густава был очень неприглядный вид: одежда грязная, волосы растрепанные, борода отросла в сантиметр, щеки запавшие. Корчмарь еле сдержался, чтобы не спросить, что же случилось с барином, но не посмел заговорить первым. А еще пуще, корчмаря удивило, что до дома два шага, а барин обедает в такой дрянной корчме.
Наевшись досыта, Густав пошел прямой дорогой к поместью. Он знал, что корчмарь и несколько его посетителей смотрят ему вслед. Скрывшись на повороте дороги, Густав опять юркнул в лес с твердым намерением поздно вечером пойти в другое село, нанять человека с телегой и уехать подальше отсюда, а может, и совсем исчезнуть, ведь за деньги все можно сделать.
И вот уже Густав на дороге, поместье Ружицкой позади. Густав сел на траву у дороги и закурил папиросу. И вдруг его разобрало любопытство: “Что же сейчас делает Лёля? Наверно, сидит и плачет или его проклинает”.
Густав быстро зашагал обратно, и, пробравшись садом, встал у окна своей жены. В доме было тихо, только у Леонтины мерцал слабый огонек. Густав заглянул в окно, в комнате никого не было. Тогда он решил постучать в дверь, но она оказалась открытой. Густав вошел в спальню, положил свой саквояж, вышел опять во двор и стал ждать, кто придет. Вскоре он услышал чьи-то шаги. В темноте различил женскую фигуру. Легко было догадаться, что это Леонтина. Густав пошел ей навстречу.
– Лёля, это ты?
– Да, Густав, это я.
– Что ты делаешь среди ночи одна?
– Жду тебя.
– А откуда ты знала, что я приду сегодня?
– Я тебя каждую ночь в саду возле леса ждала до двух часов.
– Мама моя родная, одна возле леса. И ты не боялась?
– Нет, я думала, что ты за кустом стоишь и меня ждешь. Идем, мой дорогой муж.
“Вот это любовь. Она бы на все пошла ради меня, не то, что Янина”, – подумал Густав.
Он взял Леонтину на руки и отнес в ее комнату. Леонтина была счастлива.
“Боже мой, за что эта женщина меня любит? Разве я стою такой преданной любви? Я только что хотел от нее уйти по-злодейски”, – думал Густав.
Густаву было радостно на сердце и вместе с тем стыдно. В эту ночь Густав вдруг осознал свою ошибку. Ему захотелось сейчас же пойти и повиниться перед Яниной, но еще больше перед Романом за ту подлость, что он ему сделал: за то, что стрелял, и даже за то, что оклеветал его перед Яниной.
Стыд душил Густава, он сидел в спальне у Леонтины и не мог выговорить ни слова. Похоже, Леонтина поняла его состояние м не стала надоедать Густаву расспросами. Под утро он словно бы проснулся, вышел из оцепенения, поднялся и сказал Леонтине:
– Лёля, спасибо тебе, ты меня исправила. Если бы не ты, я, наверно, стал бы отчаянным бандитом.
– Не надо больше говорить, Густав. Все прошло, ты, в сущности, добрый человек, только попал под какое-то наваждение. Иди, выспись, приведи себя в порядок, а завтра мы с тобой уедем куда-нибудь и забудем все, что было раньше. Хочешь, поедем в Краков, там много чего интересного можно посмотреть.
– О, нет, только не в Краков.
– Хорошо, тогда в Варшаву. Ну, пока, спокойной тебе ночи.