Северный ветер

Сургут из моего детства — это тихий районный городок, куда мы приехали командой из своего села на пионерский слет. Несколько дней мы жили тогда в опустевшем в летние каникулы интернате, участвовали в спортивных соревнованиях, ходили строем и пели песни. А поскольку наша команда «Чайка» заняла первое место, песню, которую мы исполняли, даже записывали на местном радио.
По загруженности своей мы мало что видели в Сургуте, или же память не сохранила какие-то моменты. Избирательность ее не всегда объяснима. Но то, что окружало интернат, плохо походило на город — такие же как в нашем немаленьком селе улицы и дома с палисадниками, только двухэтажных у нас не было. Та же река с крутым берегом через дорогу. Словом, тот Сургут, который я тогда видел, не оставил у меня впечатления Большого Мира, встретиться с которым я так хотел.
Следующая встреча с Сургутом у меня состоялась, когда мы переехали жить на Белый Яр. А поскольку в пригородном поселке была только начальная школа, а я уже шел в шестой класс, нас возили на автобусе на учебу в новую школу номер восемь, которая только открылась в микрорайоне энергетиков. Это был уже настоящий город с панельными пятиэтажками и магазинами и еще необустроенным сосновым парком. Ездили мы сначала по старой дороге вдоль Сургутской протоки, пели песни и считали «баяраки» - ручьи, через которые были проложены небольшие деревянные и довольно ветхие мосты. Их было шесть или семь. И нередко ходили по этой же дороге пешком домой, если по каким-то причинам не было уроков.
Да, тогда Сургут был уже городом, а потому для меня, с рождения росшего в селе, чужим, да и, прямо скажем, непонятным и безобразным, потому что в общем представлял из себя некую мешанину из «оазисов» панельных пятиэтажек, двухэтажных деревянных домов, старых одноэтажных, бесчисленных стройплощадок, беспорядочно разбросанных балков-вагончиков, производственных зданий и территорий и улиц-дорог, где устланных бетонными плитами, где испохабленных тяжелой техникой грунтовых.
Ощущение гигантского муравейника, необъяснимого хаоса так и осталось в памяти детства.
Понимаю сейчас, что неустроенность жизни, тяжелые условия труда и быта и общая нацеленность на преодоление трудностей приехавших сюда людей и создавали в городе ту неповторимую атмосферу доверительности и взаимопонимания, которая безвозвратно ушла в прошлое. Два незнакомых, чужих друг другу человека могли разговаривать открыто и прямо, помогать друг другу совершенно бескорыстно, и в основе их взаимопонимания было, скорей всего чувство сопричастности к общему делу, общей жизни. С Белого Яра в город автобусы тогда не ходили, и люди ездили на попутных машинах. «Голосовать» на дороге не надо было — водители сами останавливались и никогда не брали денег за проезд. Помню единственный случай, когда водитель подвозил нас со старшей сестрой в город и попросил то ли рубль, то ли два на обед в долг. Через некоторое время он нашел-таки сестру и отдал ей деньги.
Коллеги по работе, соседи по жилью быстро и непринужденно знакомились и знали, кто чем живет. И даже если переходили в другие организации или переезжали, то долгие годы сохраняли «родственные» отношения.
Но не все из приехавших, кто за «длинным рублем», кто за романтикой, выдерживали испытание Севером. В моей детской памяти множество знакомых и соседей, которых холодный северный ветер унес в небытие либо вернул на их прежние места обитания. Люди спивались и умирали, превращались в «бичей», как тогда называли потерявших жизненные ориентиры, или замерзали на улице опять же по пьяной лавочке. А среди них были не только простые рабочие, но и инженеры, учителя, врачи....
Никто не считал такие потери, как не обращал внимания на то, что был исковеркан быт местных жителей, и многие из них попросту не сумели встроиться в новую жизнь и оказались на ее обочине. Из моих деревенских друзей детства едва ли не половина пошла по тюрьмам или закончила жизнь в молодом возрасте. Река и лес, кормившие людей, дававшие им работу, развлечение и ощущение стабильности и одухотворенности, превратились в территорию освоения, стали производственной площадкой для добычи нефти, ее транспортировки, строительства разных промышленных и социальных объектов. Новая «цивилизация» несла новые законы жизни и ориентиры для человека.
Они ни плохие, ни хорошие, они — другие. И жалеть о прошлом бессмысленно, потому что такая, видно, судьба была уготована нашему краю. Только вот бы удержаться от бездумного, механического, жестокого отношения к окружающему нас миру и природе человека.
Разумеется, детский глаз не мог обозреть всю грандиозность замыслов и происходящих перемен, их противоречивость и многоплановость. На решение главной задачи — добычи нефти — работали множество людей разных профессий от геолога, буровика, строителя, до учителя, врача, коммунальщика. Производству нужны были люди, а людям — приемлемые условия труда, жилье, детские сады, школы, больницы. На почве неравномерности развития производственной и социальной сфер возникало множество проблем и конфликтов, которые и призваны были разрешать профсоюзы, защищая интересы тружеников. С профсоюзным движением судьба связала меня на долгие годы. О главном из них на Тюменском севере — профсоюзе нефтяников, газовиков и строителей — и шла речь в книге Сургутской районной организации, изданной к ее 50-летию. То, что публикую сейчас, - неудавшаяся попытка внести в это издание живое, если хотите, чувственное отношение к происходившему на сургутской земле.
Свое общение с Сургутом я никогда не прерывал и после того, как после девятого класса уехал учиться в Тюмень, и это затянулось на долгие годы: училище, работа на заводе, служба в армии. После службы вернулся в Сургут и год проработал токарем в ЦБПО БНО. Затем снова Тюмень, учеба в университете, работа журналистом на областном радио, а потом десять лет работы в качестве корреспондента, а потом заместителя редактора в областной профсоюзной газете «Позиция» Тюменского областного совета профсоюзов.
Тогда, в период безбрежного хаоса и на гребне демократической волны казалось, что профсоюзная газета должна быть самой демократичной, да и советское воспитание направляло меня на то, что я в своей профессии должен быть защитником простого трудового народа. То есть, пришел-то я в профсоюзы явно по идеологическим причинам, и может быть, потому и проработал в этой сфере в общей сложности 24 года.
То, что изменился и город, и люди, я понял еще в 1980 году, работая в Сургутнефтегазе: и народу, самого разного, стало много, и город рос как на дрожжах. Но в общей атмосфере Сургута так сильно сместились акценты, что он уже совсем отличался от того, каким я запомнил его в детстве и юности.
Да, сургутяне всегда оставались работягами, людьми целеустремленными и упорными — так их закалил северный ветер. Это те — из первых, которых до сих пор называют первопроходцами, для которых дело, преодоление трудностей было на первом плане, а зарплата, почести и заслуги —  потом. Но появилась масса людей «перекати-поле», для которых главными стали иные ценности — урвать побольше, воспользоваться в полной мере северными льготами, выдрать любым способом жилье, выгодно пристроить своих родственников и крутить дела в свою пользу, да в пользу семьи. Вдобавок серьезные успехи нефтяников на трудовом поприще, бесконечные трудовые подвиги, похвалы и похвальбы привели к тому что в характере сургутян стал отчетливо проявляться, как говорил один мой знакомый из профсоюзников, «сургутский шовинизм». Это когда люди на совещаниях государственного масштаба и других, на своей малой родине стали, проще говоря, “задирать носы» перед другими и, порой, необоснованно настаивать на своей исключительности.
Все перепутали, перемешали и еще больше усложнили 90-е годы. В то время, работая в профсоюзной газете «Позиция», я неоднократно бывал в командировках в Сургуте и наблюдал «броуновское движение» новоявленных дельцов, метания и растерянность простого народа.
В то время и в Тюменском облсовпрофе творилось нечто невообразимое. Демократы «шизофренической» волны проникли во все поры профсоюзного движения. Один за другим менялись руководители. Долгих и Агеев — сильные, грамотные лидеры - просто не выдержали нападок своих коллег, упрекавших их в авторитаризме, облсовпроф стал рассыпаться как карточный домик, и только приход М.Н.Кивацкого приостановил этот процесс.
Примерно то же самое происходило и в профсоюзах Сургута. Не раз бывал в это время в Сургутском райкоме нефтегазстройпрофсоюза, и сложилось впечатление такой неразберихи, что казалось - райком тоже на грани краха. Тогда заявляла о своем выходе из состава районной организации крупная строительная компания, председатель райкома Н.А.Криволапов не мог дать вразумительного интервью, в организациях, в которых мне довелось побывать люди просто орали от безысходности.
Тогда, помнится, разговор получился только с недавно избранным председателем профкома Сургутнефтегаза Г.С.Ворониным, да с заместителем председателя райкома профсоюза Альбиной Алексеевной Цыкиной. Тогда, собственно, мы и познакомились, и мне очень импонировали ее осведомленность во всех делах и умение излагать свои мысли.
Позднее, в 90-е годы, я еще не раз бывал в райкоме профсоюза, но он все еще оставался в каком-то скукоженном состоянии, хотя сотрудники были постоянно в разгоне — мотались по профорганизациям, «разгребали» горы конфликтов.
Выход Сургутской районной организации из состава Тюменского обкома нефтегазстройпрофсоюза и образование собственного отделения фонда социального страхования тоже было воспринято в Тюмени, как проявление «сургутского шовинизма». А уж позднее образование опять же по инициативе райкома профсоюза Объединения организаций профсоюзов ХМАО-Югры — тем более. Это сейчас, как мы понимаем, было шагом вынужденным и рациональным, а тогда воспринималось довольно негативно. Но райком профсоюза сохранил организационную связь с Тюменским облсовпрофом, долгие годы был его  основным донором, старался использовать и его связи в своей работе, поэтому профсоюзная вертикаль в целом выдерживалась, а упреки по поводу «самостийности» были малоосновательными.
Я присутствовал на отчетно-выборной конференции Сургутской районной организации в 2000-ом году, на которой и было высказано предложение о необходимости иметь в штате должность пресс-секретаря, который бы и занимался регулярным выпуском газеты. Не скажу, что у меня была тогда мысль предложить свои услуги в этом качестве, но, к сожалению или счастью, сложилось так, что я вынужден был переехать с семьей в Сургут. А когда это случилось, первым делом подумал о том, а не сменить ли мне сферу своей профессиональной деятельности, поскольку порядком поднадоел профсоюзный бардак в Тюменском облсовпрофе. Газету мы тогда едва вытягивали, причем больше на те средства, которые сами каким-то образом выклянчивали или зарабатывали. Понятно, что при таком положении вещей часто сидели и без зарплаты.
Но со сменой деятельности как-то не сложилось, поэтому и вспомнил о Сургутском райкоме нефтегазстройпрофсоюза, тем более, что с его председателем Альбиной Алексеевной Цыкиной я уже был знаком несколько лет.
Не могу сказать, что в аппарате райкома приняли меня хорошо, скорее — настороженно. Коллектив был довольно сложный, каждый со своими амбициями, поэтому бывали и недопонимание, и ссоры, но они никогда не носили характер конфликтов. У каждого были свои функции, которые все старались выполнять хорошо, и работали мы на общее дело. Да и многое, согласитесь, зависит от руководителя.
А с руководителем, я думаю, нам повезло. Альбина Алексеевна сумела настроить коллектив на нужную волну, оттого и все недоразумения разрешались очень быстро и без серьезных последствий.
Я до прихода в райком десять лет работал на профсоюзы (так будет правильно), варился в «профсоюзном котле» и видел где как строится работа. Скажу сразу, что в Сургутском райкоме меня даже удивили уровень дисциплины, формулируемая руководителем четкость задач и жесткие планы по их выполнению. Если планировалось мероприятие, Альбина Алескеевна задолго до его проведения на аппаратном совещании вместе со всеми сотрудниками обсуждала подробный план. Расписывалось все до мелочей, кто и что должен делать. Проверки подготовки проходили регулярно, и мы знали, что руководитель ничего не забудет. А в час X все должно быть готово. Что не так — будет высказано «при разборе полетов». Но при такой подготовке мероприятия проходили, как надо, и если какие-то замечания и были, то они были мелкими.
Работа с какими-то проектами, письмами в различные инстанции была еще тем делом. При подготовке  материала (я сейчас не имею в виду газетные), я мог по десять раз на дню побывать в кабинете Цыкиной. То же самое было и у других специалистов. Не буду говорить о своей работе, но спецы - правовой и технический инспекторы труда, заместитель по оргработе, инструктор-делопроизводитель и, естественно, бухгалтер  — постоянно были загружены. Я сидел в одном кабинете с техническим инспектором труда Александром Владимировичем Среднёвым, а затем его сменил Иван Иванович Омельянович, и слышал-видел, как отстаивали они интересы пострадавших при несчастных случаях на производстве. Разговоры, споры шли частенько и на повышенных тонах — представители администрации едва ли не в 90 процентах случаев старались «свалить» вину на пострадавших. Баталии были жаркими и на заседаниях комиссий по расследованию несчастных случаев. И если кто-то говорит, что профсоюзы ничего не делают — вам бы побывать на таких заседаниях, там же вы сможете увидеть в истинном свете своих председателей профкомов, специалистов администрации.
Правовым инспектором труда сначала была Татьяна Леонидовна Моисеенко,  ее  вырастила как специалиста по трудовому праву тоже Альбина Алексеевна, которая по знанию трудового законодательства могла дать фору любому юристу. Пришедший на эту должность позднее Виктор Анатольевич Михалев тоже прошел «курс молодого бойца» у руководителя и стал высококвалифицированным правовым инспектором труда. Работы у обоих было — завались. Вспомнить только как кабинет Виктора Анатольевича уже с утра осаждали претенденты на получение звания «Ветеран труда», и будет ясно в каких условиях им приходилось работать.
А ведь надо было всем специалистам проводить проверки предприятий, участвовать в комиссиях, судах, проводить семинары для председателей профорганизаций, профсоюзного актива, уполномоченных по охране труда.
Профсоюзная учеба вообще была «коньком» Альбины Алексеевны. Семинары были четко организованными, и она сама частенько любила принимать в них участие в качестве лектора. За организационную часть отвечали ее замы — сначала Людмила Михайловна Назарычева, а после ее выхода на пенсию Елена Александровна Трофимова. Позавидовать им трудно, потому что требовательность руководителя к мельчайшим деталям, порой, зашкаливала. Но они дружили, между ними были хорошие отношения.
«Старейшиной» коллектива была какое-то время Вера Павловна Ивашкеева, поскольку работала в райкоме аж с 1981 года. О бухгалтерской работе говорить сложно, но никаких претензий к ней, как и к сменившей ее Ольге Владимировне Кудрявцевой, не было.  Бухгалтеры, как и другие сотрудники райкома, много учились сами и учили других — бухгалтеров объединенных и первичных профорганизаций, казначеев. А потому, и не только потому, в финансовом отношении райком профсоюза крепко стоял на ногах.
И понятно, что всем этим разношерстным, весьма ершистым коллективом надо было уметь управлять. Альбина Алексеевна делала это умело, тонко и профессионально. А самое главное, сама подавала пример неисчерпаемой работоспособности, «мозговой» активности и восприимчивости к новым знаниям. Она была генератором идей и их исполнителем, вечной «лягушкой-путешественницей», как шутя называли ее в коллективе. Потому что сегодня она в Москве, завтра в Тюмени, а послезавтра в Ноябрьске или еще где-то. И при этом райком без ее присмотра не оставался — она между поездками разруливала конфликты, вела переговоры, встречалась по различным проблемам с руководством предприятий, города, округа, участвовала в работе многочисленных комиссий, бывала в коллективах, встречалась с простыми людьми и помогала им, чем могла. Как все это можно было совмещать и успевать, я не знаю. Видно, энергия в ней такая заложена.
Четырнадцать лет я проработал в Сургутском райкоме Нефтегазстройпрофсоюза России. По работе было всякое, и люди менялись, и город, и профсоюзы. И не всегда это было в лучшую сторону. Но я убежден, что историю надо писать честно, а не руководствуясь конъюнктурными соображениями. Выхолощено-лощеная глянцевая «летопись славных дел» никого не трогает за душу и, более того, ведет к забвению существенных моментов прошлого и ошибкам в будущем. Ведь мы же знаем: «История ничему не учит, она лишь наказывает за незнание уроков».