Любовь танатолога

Похоронная процессия плавно двигалась в сторону холма. Людей собралось предостаточно, на моих похоронах такого не будет точно, ведь у меня ни то что родственников, даже собаки нет.
Ее все еще донимала пронзительная щемящая боль в шее, змеей перетекающая в изящное плечико. Небо покрывалось едва различимой пепельной сеткой свинцовых туч. Глаза незнакомца , что оказался по левое ее больное плечо были вечно слезящимися и томатно-красными, но это все совсем не от горя, а просто потому что он допоздна работал. Незнакомец незаметно толкнул девицу в бок локтем, она поежилась и скривила лицо, но не произнесла ни слова. Затем он вдруг опять задел ее и девушка вдруг закричала.
Траурная процессия вдруг оцепенела. Гроб едва не выронили из крепких вспотевших рук. Все покосились на Сильву, - так звали эту истеричку вдову. Затем процессия в ускоренном темпе бросилась вперед, оставив вдовушку далеко позади. Они остались вдвоем, друг напротив друга.
- Мне больно. – сказала она тихо, но настойчиво.
- Простите, пожалуйста, - проговорил он потупив васильковый взгляд.
Как жаль, что васильки его давно завяли и были похожи на старый школьный гербарий из альбома. Он совсем не мог смотреть никому в глаза, а тем более столь красивой женщине. Сильва дернулась с места, а затем вдруг остановилась.
- Мне просто больно. Всегда больно, - зачем-то процедила она и стыдливо бросилась вперед.
Траурная процессия предполагала под собой стандартные для похорон процедуры – прощание, речь, захоронение и слезы. Ничего необычного. Тем временем рослый синеглазый мужчина, потупив взгляд, безразлично рассматривал какую-то очередную каменную стелу. По традиции киношников, он чиркнул спичку и закурил сигарету. Его слюни пропитались зловонием. Ему вот было совсем не больно, он совсем ничего не чувствовал .
Танатолог Милкович степенно подавал предметы для вскрытия и даже как-то лихорадочно улыбался. Утро еще никогда не было столь приятным. Заварив себе чайку, он проверил бумаги, все было верно. Посчитал трупы, осмотрел их искаженные окоченелые лица. Ничего необычного, ну вот вообще. Да что в смерти может быть необычного, лишь сама смерть. Его угнетала лишь скука. О танатологах вообще мало известно, будто бы это какая-то срамная работа, а всего лишь это нужная до хруста ребер покойников профессия.
Он все крутил как колесами своими остекленевшими васильками-глазами во все стороны, вспоминая покрытую каплями горя молодую женщину. Ее черную накидку и скверную шляпу с вуалеткой, ее меловую кожу лица. А затем он бросил взгляд на стол, где лежала девушка почти ее лет, нагая, холодная с разверзнутой щелью в грудине. В этом не было совсем ничего романтичного, даже наоборот, сухая и страшная правда. Правда о том, что между ними двумя нет никакого различия, как и между ним, все еще бодрым и немного радостным танатологом Милковичем и вон тем дряхлым стариком, что помер от метастаз в печень. Живые, мертвые, мертвые, живые. Но он все-таки намерился найти ту чернобровую вдовушку и переспать с ней, таков был его нехитрый план.
«Я не люблю сложности, я просто их не боюсь», - приговаривал он, каждый раз судорожно запихивая стакан в подстаканник и отправляясь в кафетерий.
- Мария, плесни мне кипяточку, - и она плескала его, прозрачный, кусачий с трепещущими от восторга пузырьками. Он ловил кайф от наслаждения этим нехитрым процессом и улыбался во все щеки как ребенок.
Ему улыбалась какая-то ленивая и нечесаная мадам из бухгалтерии и вечно, будто невзначай задирала до ляшек юбку. Милкович отплевывался, но девка была не из робких, она все продолжала его лениво домогаться. И однажды он подошел к ее столу и как следует рявкнул. Девица едва не подпрыгнула.
- Моя хорррошая, - следом протянул он как заправский гармонист на свадьбе, - ну педераст я, передаст!
И девка опешила. Больше тощеньких ляшек он ее не видел. Как и ее саму поблизости. Любви не получилось, как и мимолетного сексуального приключения.
На столах были иногда пластмассовые муляжи цветов, - на кой ляд они тут устроились, на этой белоснежной скатерке, - все задавался он вопросом. А если вот бросить взгляд на буфетчицу Марию, то сразу понятно – ей лет уж двадцать хочется романтики! Настоящей, теплой и искренней, а не вашей вот этой патетики на тему смерти и разложения.
Милкович был искренне безразличен и казалось что в этой праведной искренности нет ему равных. Ан нет, был еще Дэнис Корвин. Это был его собутыльник, а вернее сотрудник. Никогда он попусту не тратил слов, и вообще казалось, был почти немым и полумертвым. Секрет его крепкого спокойствия заключался в употреблении наркотических веществ, но об этом подробно не будем. Руки Дэниса всегда расслаблено свисают, а глаза не то чтобы ясные, но смиренные и губы плотно сжаты в замок. Естественно у Милковича никогда не было с ним и доли конфликта.
И вот Дэнис мыл руки, а Милкович курил. Затем Милкович вдруг резко встрепенулся и васильки забегали.
- Да иди уже, - махнул рукой Дэн, - сам заполню.
Прихватив портфель и бросив кое-как окровавленный халат на стул, он ринулся к проходной. Ждала ли Сильва его прихода? Очевидно же. Нет. Да кто его вообще когда-то ждал? Даже мамочке Фанни, вечно занятой его маленькой сестричкой он был никогда не нужен, не говоря уже о посторонних людях, что вечно гнали и шпыняли его, как самого грязного подзаборного котенка.
По дороге он рьяно мчался в поисках хоть одного какого-нибудь мало-мальски приемлемого цветка, но к несчастью все цветочные магазины к девяти вечера были уже закрыты. А быть может вдова уже спать легла? Возможно. Тогда он нырнул в клумбу и сорвал немного завядшую розу, последнюю, что осталась еще в приличном облике.
Она распахнула ему дверь и не то заспанные, не то заплаканные ярко-зеленые глазища. Проморгавшись, дева молвила:
- Чего вам?
А Милкович вдруг потерял дар речи, но тут же суетливо собрал все свое обаяние в кулак и сказал:
- Я это… Простите. Я хотел извиниться.
Ничего так не поражает душу, если она конечно у вас есть, в чем мы все еще агностически сомневаемся, как банальные и сердечные извинения. Но так скоро результата не получить, ведь женщина – не наивное дитя и не валежник. Здесь нужно проявить терпение.
Она покорно пустила его внутрь, запульсировав как змея перед факиром. Ее лоснящаяся кожа приобрела желтоватый оттенок при свете тусклого выключателя. Из комнаты пахнуло кошачьим духом. Казалось, здесь все провоняло кошачьей мочой и таблетками, но Милкович не повел и носом.
- Я понимаю все, - она театрально пятилась назад, - но мне надоело все.. Я просто болею.. Я.. У меня рука болит, не проходит уже сколько. После того как он умер. Ну.. невралгия. И я..
- Чаю налейте, - вдруг строго проговорил он и она тут же покорилась его огрубевшему голосу.
- Пройдите.
Он зашаркал по скрипучему полу в своих нестиранных носках, пряча от вдовушки едва заметные дырки. Но она туда и не смотрела, ее взгляд был печальный, направленный в одну лишь точку. Висящие на стене часы отбивали в голове навязчивый раздражающий такт. Он сунул припасенный зонт себе под зад и расправил плечи.
- Мне неловко спрашивать, но все-таки.. Что случилось с вашим мужем?
Сильва резко обернулась и выронила, не то вышвырнула из рук стакан, тот покатился по полу и, лишь добравшись до дверного косяка, лопнул. Милкович внимательно наблюдал, как стеклышко прямо у него на глазах рассыпается на мельчайшие осколки. Его сердце забилось сбивчиво и рвано. Будто его напугала внезапно рванувшая за спиной петарда.
- Простите, - закусал он губы.
- Повесился он, повесился! – вскрикнула она и забегала по кухне.
«Повеселился», - отдалось эхом в голове Милковича. Он вообще ничего не почувствовал, даже неловкости. Но зачем-то его рука грубо прихватила руку вдовушки, та остановилась.
- Сядьте, - строго сказал он и та послушалась.
Он засучил рукава пиджака так высоко, насколько позволяли теснившие его манжеты рубашки и выставил вперед подбородок. Вдова ощутила запах смерти, который источала его чисто выбритая кожа. Этот запах был ей тошнотворно знаком. Он напомнил ей запах мертвого мужа, того что она самолично вынимала из петли и тщетно пыталась реанимировать. И ей стало трудно дышать. Васильки расцвели бледно-синим цветом, когда вдова вдруг коснулась его руки.
- Я не верю в чудодейственную силу слова и в провидение не верю, - заклацал он зубами, - и вообще ни во что не верю. Но я верю, что наша встреча с вами не случайна.
«Зубы заговаривает», - подумала Сильва и убрала руку под стол.
- Хватит этой ереси, парень. У меня рука болит, и ты мне надоедаешь.
Нога танатолога бессовестно задергалась, он сдвинул ее в сторону и сделал резкий выпад. Он взглянул вдове в глаза, да так глубоко, что рот ее вяло раскрылся, словно рот покойника.
Боль вросла в нее, как корни дерева в землю. Ощущение же боли ему, Милковичу было почти недоступно, впрочем, как и многие другие синаптические проявления организма. Боль для него была всего лишь откликом и не более. Ее же боль была перманентна и неотделима от тела с самого детства.
- Здесь можно закурить?
- Нет. Но курите.
И он чиркнул спичкой. На лацкане белой рубашки проступил пот. Вдова от нехватки дыхания схватилась за горло и бросилась открывать окно. Взглянув в окно, она увидела только силуэты птиц в полутьме и кажется, фекалии на асфальте, а большего она разглядеть не могла, так как очень плохо видела. Очки же она разбила в порыве истерики, когда умер ее муж.
- Вы пахните трупами, - прорычала она как дикий зверек, - отвратительно. Работаете на труповозке что ли?
- В морге, - утвердительно ответил он, - в нашем морге и для вас местечко найдется, если хотите.
Это была шутка? Глупейшая попытка разрядить обстановку? Иногда он и сам не понимал что городит, но женщинам это зачастую очень нравилось. Но Милкович был настроен серьезно или ей так показалось.
- Убить, что ли меня хотите? Ну, пожалуйте.
Сильва рывком сдернула с длинной шейки платок и опустила голову. Она указала пальцем на дверцу духовки:
- Там топор лежит.
- Видели бы вы этих чудовищ рожденных одним ударом топора, а вернее умерщвленных, прошу прощения. Это просто произведения искусства, - усмехнулся он.
- Сатанинского искусства. Вы мне напоминаете чернокнижника или некроманта, прости господи.
- И чем же?
- Не ухмыляйтесь. Вы воняете как палач, как бестия из преисподней.
- Продолжайте..
- А вот не буду! – бросила она на Милковича злобный взгляд обиженной девочки и взгромоздилась на стул как коршун.
На лице мужчины появилась стеснительная улыбка. Но стесняла она лишь женщину, да так что она стала извиваться, словно одержимая на сеансе изгнания дьявола. Руку свело судорогой, а потом пронзило спазмами, и Сильва навзничь упала.
- Бедняжка, - бросив недокуренную сигарету в окно, произнес он нежным и тихим голосом, - надо помочь как-то, только вот я не знаю как.
Милкович отнес обмякшее тело фемины в гостиную и оставил ее на колючем диване. Обстановочка в ее квартире была весьма своеобразной, даже немного мрачной. Комната была плотно занавешена плотными шторами, с полок на танатолога смотрели стеклянные и разноцветные черепа разных размеров и принадлежащие разным видам существ. Везде валялись блистеры от таблеток, вскрытые пачки от чипсов и всяческий мусор. Но ему не было неуютно, даже наоборот. Он ощутил какое-то родство с Сильвой. Та прерывисто дышала и странно смотрела на стену перед собой.
- Я немного утомился за сегодня, - присел он рядом на диване, - но я готов немного пообщаться с вами. Вам должно быть очень одиноко в последнее время.
- Одиночество губительно только для тех, кто не готов принять его как должное. Остальных же оно закаляет.
- Да кому вы врете, - лукаво прищурил он глаза, - вы не из этих, не отшельник. Вы просто женщина. И вы другого хотите.
- И чего же я хочу?
- Карамельного домика вкусить, как Гензель и Гретель. Да шучу я! Конечно, любви, да ласки.
- Ничего я не хочу, - взбрыкнула она, едва не запрыгнув на стену, - проклятые мужчины.. после его смерти я больше ничего не хочу!
Милкович чувствовал нутром, что дело неладное и скорее всего она сейчас расплачется. Надо взять таблетку что ли, принести воды, взять ее за руку, обнять, а может быть и сотворить что-то большее. Но он не стал размениваться. Просто схватил бедолажку и зажал ей губами пламенный рот. Опешив, она не успела даже дернуться и лишь повела бровями. Теплый струящийся поцелуй перетекал ей в легкие и двигался вниз по направлению к животу. Здесь не было ничего сверхъестественного и сверхэстетичного, лишь животная похоть. Никакой лирики, за долю секунды в его зубах сверкнул серебристой оберткой презерватив.
Вы можете представить себе кадры самой порочной порнографии? но только той что выглядит максимально естественно, но в то же время весьма эффектной? Так вот, это не о них. Они терлись телами столь неуклюже, как только могли это делать уставший от жизни танатолог и суицидальная вдова. В их взглядах ничего и не разгоралось, разве что пламя неизбежности происходящего.

- А знаешь ли, сколько суицидниц я видел? На пальцах не пересчитать. Их тела могли бы сослужить неплохую службу хотя бы кучке отчаянных мужчин. Но они просто взяли и отбросили коньки. Просто сдохли. Как думаешь, это правильно? Они могли бы доставить кому-то радость, но нет же, - говорил он сбивчиво, остановившись ненадолго, - здесь нет романтики, тут только сухой расчет и сплошные трупы.
Она не отличала холодное от горячего и потому обезумевши скребла спину Милковича обгрызанными ногтями, тщетно пытаясь выяснить, насколько глубоко он забрался внутрь. Их поразительный любовный танец напоминал танец двух паразитов, положим
Cestoda, что в отчаянной попытке совокупиться едва не съедают друг друга заживо.
Под конец Милкович попросил зачем-то прощения, еще побарахтался и излился. Делать ему здесь больше было нечего. Он утратил к вдове всяческий интерес.

На следующий день он вышел на работу в слегка подавленном настроении, наверное, сказывалась мрачная погода. Как обычно без интереса он пролистал документы, черкнул там что-то и уселся в кресло, обитое дешевым войлоком. Он погрузился в какие-то раздумья, затряс головой как китайский болванчик. И тут на глаза ему вдруг попался документ, что лежал отдельно от кучи всякой всячины. Он взялся на ручку кружки и тут же пролил на стол почти все содержимое – это был отчет от смерти некой Сильвы Кроненберг, женщины по описанию сильно схожей с его вечерней любовницей. «Колото-резанные раны лица, травмы тела разной тяжести, укусы, а затем смерть, наступившая вследствие асфиксии». В конечном итоге она просто повесилась на бельевой веревке, как и ее муж. Разгладив смятый лист бумаги, Милкович поежился и взглянул на стол, на то тело, коим он должен был заняться. Обойдя вокруг, он остановился у самого изголовья и решительно отбросил простыню в сторону. Перед ним было тело женщины. Но той, которую он не знал.
«Дурацкая шутка», - подумал он и прикрыл негодницу.
Но тут вкатили тело. Дэнис вытирая руки о резиновый фартук криво улыбнулся.
- Тут такая девка, закачаешься. Глянь.
Милкович смог только выпустить воздух из легких. Он увидел покрытые мутной пленкой глаза и почерневшие губы, но ничего не почувствовал – ни сожаления, ни жалости. Лицо Сильвы будто застыло в так и не состоявшемся оргазме.
- Ну, давай, будем работать, - холодно произнес Милкович и деловито натянул перчатки.