Майор дикой

– Здравствуйте, доктор, – после короткого стука при входе в кабинет эта фраза для потенциального пациента естественна, как зонтик во  время дождя или шуба зимой. На приветствие дядька в бровях, они нависают над глазами устрашающе, почти закрывают их; дядька в небритости, с вечным  «Беломором» в углу рта; в некогда белоснежном халате, из подвернутых рукавов которого видны лохматые, словно в черных перчатках руки; в штанах не первой свежести и растоптанных штиблетах так же традиционно поздоровается. Потом предложит войти. Присесть. Помолчит. Вглядится пристально в вошедшего. Поизучает его. Подобно карточному шулеру выдаст с оттягом:
– Н-н-ну-у?

Пациент несколько растеряется. Начнет жаловаться на болячки. На трудное детство. На несчастливую юность. На недостаток калия, кальция, магния и биологически активных добавок в организме. На сухость во рту. Влагу внизу живота. На камни в почках. На кирпичи в глазах…

В это время доктор полистает карточку. Попытается разобрать корявый почерк коллег. Кивнет и заставит, что естественно, раздеться. Затем – кушетку. Папиросу бросит в пол-литровую банку. Окурки он никогда не гасит. Сами перестают дымить.
Пациент разденется до пояса. Ляжет. Скукожится от холодка дерматина, которым обтянуто ложе. Первый холодок прошмыгнет. Человек расслабится. Док начнет, закатив глаза к потолку, прощупывать живот. Тискать и комкать внутренности. Еще через пару минут – заглянет в разинутый рот…

Муторно все это.

Впрочем, у меня случается все иначе.

Почти всегда не стучусь в белое полотно двери. Вхожу в кабинет. Радостно обнажаю в улыбке остатки зубов. (Мало кто в России может похвастаться полностью здоровой ротовой полостью.) Так же радостно бросаю:
– Привет, Док!

Он привстает с кресла. Протягивает ручищу для рукопожатия. (На самом деле его кисть напоминает безразмерную конечность орангутанга. Она покрыта таким слоем волос!..) Банка дымится только что брошенным остатком папиросы.
Док – мой старинный приятель.

Нет. Не приятель. Друг.

Разница в возрасте не тяготит его. А для меня она вообще – не разница. Это в детстве кажется, что мальчишка, которому пятнадцать, уже взрослый дядька, притом, что тебе едва «стукнуло» десять. Более чем за пятнадцать лет мы вникли, вжились друг в друга настолько, что не проходит дня без телефонного разговора или встречи.

На сей раз я месяц отсутствовал в городе. Док, только я ввалился в его кабинет, расщедрился на объятия. Пришлось почувствовать себя в руках первобытного человека. Ощущения, надо сказать, не для слабонервных. (У Дока не только на руках волосы. Растительность густая, черная с проседью – повсюду. Проще сказать – человек покрыт с пяток до макушки шерстью.)
– Кофе будешь?

Я не отказался. Хотя кофе он пьет всегда отвратительный. Я не раз говорил ему об этом. Он не обижался. Ронял вяло, без эмоций:

– На хороший деньги хорошие нужны. У меня их нет.
Ничего не поделаешь. Душа требовала, хоть ужасного, но – кофеина. Чашка-кипятильник «запела».
– Старый совсем стал. Медленно нагревается, – уловил мой взгляд Док.
– Что же нового? – под навязчивое «пение» задал вопрос.
– Все обычно до жути. Течет. Размеренно. Скоро в отпуск. Главное – чтобы грибы в этом году были, – он старался взять законные дни отдыха именно в сентябре. В грибной сезон. Возможности обеспечить себя зимой «тяжелой» едой он не упускает никогда. А вот рыбалку, кстати, не любит. Только однажды удалось вытащить его на вечернюю зорьку. Док проклял все и зарекся не связываться с этим случайным делом. Клева в тот раз не просто не было, а не было вообще! Комаров – тучи, полчища, армии, орды и армады…

* * *

Двадцать лет Док любит женщину. Встретились при банальном стечении обстоятельств: он женат, она – без мужа, но с детьми. Вначале мирился с собой, с вынужденностью приходить не в тот дом, в который хотел бы. Надеялся – подрастут свои дети и тогда с легким сердцем и осознанием выполненного долга расстанется с прошлым. Дети поймут. Попытается объяснить. Если не смогут понять? Значит – судьба так распорядилась. Зато в оставшиеся годы счастье обретет. Год за годом надеялся. Вот-вот…

Она не отрицала, что любит. Правда, смущенно роняла фразу:
– Не готова я к семейной жизни. Потерпи чуть-чуть. Все понимаешь. Все чувствуешь. Потерпи, пожалуйста…

Он терпел.

Лет через пять после окончания сыном школы, а дочерью первого курса политехнического Док понял: «Не пожить в счастье, о котором так мечтал». И не потому, что Она не готова к перемене. (Дети давно привыкли и постоянно терзали вопросами о переходе в их дом.) А потому, наверное, что сам устал. Надломился. Отношения стали другими. Всегда сдержанный, он стал похож на обиженного мальчишку. Понуро ходил по улицам. Гонял по дорогам на велосипеде. Именно тогда он согласился попробовать рыбалку. Именно тогда он понял две страшные для себя вещи.

Во-первых, такую женщину никогда больше не встретит. Да и не настолько он контактный человек, чтобы легко сходиться с людьми. Тем более – с женщиной. Тем более – до настоящей душевной близости.

Во-вторых, за годы свиданий украдкой на весы бросили слишком много хорошего и плохого. Да и знают они друг друга слишком хорошо. Даже чересчур! От этого пришла еще и боль. И неуверенность. И нерешительность. Они стали встречаться урывками. Начал метаться мужик. Вроде – уйти из прошлого время, а получается – нельзя. Она любит, но жить с ним всегда пока не в силах. Наступил кризис. Тогда-то он выдал еще и сакраментальную фразу о собственной профессии. Мне казалось, ему по сердцу – делать людям больно ради будущего благополучия. Ан нет!
Он обезоружил философским вердиктом:
– Надоело смертельно.
– Может, занялся бы чем другим?
– Так ведь ничего не умею больше.

На этом разговор прерывался. Он не любит говорить о настоящем. Старается обходить тему. Больную. Нерешаемую. Одно я уяснил: он – потомственный доктор – до икоты «наелся» своей профессии. Уже терпеть не может ее. Но сделать что-либо не в силах. Правда, эта нелюбовь не отразилась никоим образом на больных. Оперирует он первоклассно. Коллеги частенько наведываются за советом. Да и, несмотря на несколько экзотическую внешность, больные относятся к нему тепло. Иногда одаривают хорошим коньяком. Из всех напитков Док уважает его и водку. Но, как правило, не пользуется моментом. Принимает подарки неохотно. Потому мы лишь порой потягиваем кофе не лучшего качества с неплохим коньяком.
Это не удручает. Русский человек привычен к ожиданию и несгибаем. Мы спокойно относимся к неудобствам, неурядицам, суматохе, необязательности других и сумасбродству начальства, мы сами становимся необязательными и растерянными.

После месяца невидения, при встрече, коньяк кажется необходимостью. Особенно если он есть. Отчего-то после первой рюмки вспомнилось студенческое прошлое. У каждого оно – свое. Почему, не знаю, вдруг захотелось спросить, и спросил:
– Док, тебя как-то звали в вузе? – думаю, такая колоритная фигура не должна остаться без «клейма».
– Конечно, – он втянул в себя дым половины «беломорины» и хитро улыбнулся…


* * *
Студенты в прошлые времена летом старались устроить себе приятный отдых или «заколотить» энную сумму денег, дабы обеспечить беззаботное существование зимой. Чего только не делали в строительных отрядах! Возводили коровники, свинарники, трансформаторные будки, сараи, гаражи. (Что еще можно доверить непрофессиональным каменщикам, плотникам и штукатурам?) Молодость брала свое. Споро сдавали сооружения под ключ. Чаще – раньше намеченного срока. Однако издавна известно: где спешка, там за своей внешностью следить некогда.

Оборванные, небритые, нечесаные поутру и в обед, выползали люди из вагончиков и утлых развалюх-домишек. Глаза едва продирали. Впихивали в себя некое подобие завтрака и вразвалку, еще не проснувшись окончательно, брели к месту работы. На объект. Там начинался выматывающий любого китайца или японца конвейер: кирпич, раствор, песок, вода, цемент, кирпич, раствор, песок…

В редкие выходные напивались. Русский человек под словом «досуг» почему-то издревле понимает – выпивка. Набравшись до икоты и рвоты, студенты куролесили, балагурили, иногда дрались с местным населением. Последнее всегда «замешивалось» на одном – нехватке женского пола.

Несколько нелюдимый с детства, мой друг оставался таким и в школе. Позднее – в институте. Ему проще – забиться в угол, подымить «Беломором» и почитать. А то – оседлать велосипед, верного железного коня – и накрутить километров сорок-пятьдесят по шоссе. Так, чтобы ветер в ушах. Чтобы рубаха пузырем. Чтобы руки холод хватал.

В стройотряде он ко второй неделе работы стал походить на представителя семейства приматов. Глаза только светились человечески.

В один из вечеров он находился в изрядном подпитии. Двинул от танцплощадки в деревенский клуб, где разместился «спальный корпус» отряда. Ввалился внутрь, как оказалось, не первым. Люди в клубе уже были. В полумраке шептались, целовались, выпивали, раздевались, раздевали и ритмично поскрипывали сетками кроватей. Док расстегнул стройотрядовскую куртку. Под ней одежды не было. Одни волосы. Кто-то из собратьев, расширив глаза, бросился со страху в угол к сцене и заблажил, смешивая ненормативную лексику с едва различимым:
– А-а-а-а-а!!! Дикой! Ди-и-ик-ик-ко-о-ой!!!

– В следующем стройотряде, после второго курса, я притащил на плечах сокурсника. Идти он был не в силах. Говорить – тем более. Дожди лили все лето. Грязь непролазная получилась. А мы оба вдобавок в таком состоянии… – он затянулся. Отхлебнул кофе. Вылакал полстакана коньяка. Он не умеет смаковать. Все поглощает огромными глотками, если не умещается в один долгий. Еще раз тягонул папиросу. Посмотрел настолько красноречиво, что стало ясно, о каком состоянии идет речь, – в общем, к Дикому тогда добавилось воинское звание «майор». Почему не полковник? Говорят, «полковнику никто не пишет». А я письма получал регулярно. Зато любил напевать дурацкую фразу: «Капитан, капитан, никогда ты не станешь майором…» Может, это сыграло свою роль? Ну а товарища прозвали прапорщиком Верещагиным. Хоть на артиста Луспекаева похож немного. Оправданное прозвище получилось. А я институт закончил и для однокашников так и остался Майором Диким, с ударением на последнем слоге.
Я опешил:
– Однако... – только и смог выговорить.

Действительно, после месяца отсутствия в городе коньяк покажется необходимостью. Особенно для восприятия такой сугубо специальной истории.

* * *
 Рабочий день Док завершил. Задержался – осмотрел вновь прибывших. Прошел по тем, кого оперировал ночью. Потом только снял халат. Повесил в шкаф. Напялил гражданскую одежку. Простился с новой сменой. Двинулся не домой. В сторону гаража. Машину он не любит. На ней не то ощущение скорости. Слишком комфортно. Велосипед лучше. Но сумеет ли Майор умчаться от одиночества Дикого? А может, Она позвонит ему в ближайшую пятницу и скажет тихо: «Дети выросли. От нас практически никто не зависит. И – ничего не зависит в их жизнях. Я согласна…»
И Майор Дикой поднимется на седьмой этаж заветной квартиры, чтобы остаться там навсегда. Будет тепло и уютно. Спокойно. И велосипед станет ненужным металлом…