Жилплощадь вам понравится

                (из цикла «Госпожа Журавлёва»)



                ОТ АВТОРА:

Мои уважаемые читатели! Этот рассказ о госпоже Журавлёвой изначально тоже задумывался частью эротического цикла. Однако в какой-то момент он приобрёл скорее мистический уклон, чем эротический. Признаться, я сам не понял, когда и почему это произошло. Но вмешиваться в процесс трансформации не стал.

Видимо, так было необходимо.



 

                ЖИЛПЛОЩАДЬ ВАМ ПОНРАВИТСЯ


Меня долго занимал вопрос, почему Журавлёвы по приезде в город несколько лет куковали в коммунальной квартире? Ведь Ленка говорила, что у мамы была накоплена приличная сумма. Полностью сгореть в инфляции на тот момент тёщины деньги не могли. Я знал, что она аккуратно обменивала их на твёрдые доллары и складывала в сундучок. По словам Ленки, к моменту отъезда из Паромного у Журавлёвых было накоплено больше ста миллионов рублей в «дореформенных» деньгах. Этого запросто хватало на «трёшку» в приличном районе.

Наконец Ленка призналась:

- Мама не любит историю с переездом в город. Жулики тогда развели её по-крупному.

Затем и Любовь Петровна подтвердила:

- У себя в деревне я оборотистой занозой считалась. А в городе меня на первом углу выставили как ребёнка! Вспоминать тошно!

***

К переезду из родного Паромного в мегаполис Любовь Петровна готовилась основательно, как и ко всякому важному в жизни событию: налоговой ревизии, сбору урожая или месячному циклу. С середины лета она перевалила колхозные бухгалтерские дела на помощницу Соньку Изборову, оставив за собой лишь право финансовой подписи. Начала часто отпрашиваться у шефа и мотаться в город на разведку по три раза в неделю.

Не хотел продувной директор Леонид Прохорчук отпускать из «Агросоюза» своего проверенного главбуха, ой не хотел! Но, по-своему честный, препятствий молодой сладкой женщине не чинил. Для проформы спрашивал мимоходом:

- Может, передумаешь, Петровна? Зарплатку тебе накину… На будущий год надёжные люди сельхозссуду обещали, под минимальный процент… Поделим как всегда. Связи пока есть, шестерёнки крутятся, проектов ещё поле непаханое!

Ответом был красноречивый рассеянный взгляд Любки. В мечтах она уже гуляла по чудесному далёкому Мегаполису на правах его постоянной жительницы и не торопилась к вечернему рейсу на автостанцию. Ей больше не надо было уезжать в забытую Богом деревню. У неё была большая тёплая квартира, биде, ванна, нежный любовник с высшим образованием и джип под окошком.

Прохорчук сокрушённо улыбался, показывал вставные челюсти стоимостью в два комбайна:

- Нет – так нет… Удачно тебе устроиться, Любовь Петровна. Могу тебя в городе порекомендовать кому надо. В банке работать хочешь? Один звоночек – и порядок.

- В банке? Уйди ты, Ксенофонтыч! – содрогалась грудастая красавица. – Это снова со стажёрки начинать? Банковское дело учить, дресс-коды, корпоративные этикеты. Все командовать полезут. Нет, не по нраву мне. Поищу чего другого...

Старый жулик Леонид Ксенофонтыч понимал, что двадцатисемилетней цветущей вдовушке в деревне становится тесно. Любови Петровне нужны горизонты, культура, развитие… и, разумеется, ей нужен перспективный спутник жизни. Ухарь, трахарь, толковый мужик. Последнего в Паромном Любке точно не найти. С толковыми мужиками в деревне беда. Нету их. Разъезжаются или мрут. Ксенофонтыч и сам третий год на пенсии, сердечко шалит, да колхоз бросить жалко. Столько ещё не своровано, у внука дом не достроен! Придётся дальше лямку тянуть...

Умная госпожа Журавлёва не собиралась бросаться головой в омут. К переезду она готовилась поэтапно. Наводила мосты, узнавала все ходы и выходы. Следовало заранее подыскать в городе работу, место в школе для Леночки, определиться с районом обитания.

Жильё? Купить жильё в мегаполисе как раз нетрудно, были бы деньги. Россияне в то время ещё не осознали истинной ценности своей жилплощади. Квартирные цены то нагло взвивались кверху, то безнадёжно опадали как сгоревшие огни новогоднего фейерверка. Народ торопился в капитализм и избавлялся от недвижимости. Народ хотел импортных автомашин и люксового барахла. По слухам, за праворульный японский «Ниссан» можно было легко выменять панельную квартиру почти в самом центре. Сиюминутные понты заменяли людям здравый смысл. Иметь «тачку-япошку» в городе считалось престижно, а «хрущёвку» - нет, поэтому рынок жилья был переполнен.

«Ниссана» у Журавлёвой не было. Её козырем были непотопляемые доллары: весомый пресс купюр с президентом Франклином, спрятанный под балкой конюшни. Деньги копились долго и медленно. Ещё в первые дни замужества Любовь Петровна продала бабушкин дом, где родилась и выросла. Это стало первым вкладом в кубышку «на чёрный день».

Настырный муж Стёпка неоднократно пытался выцарапать из жены-наследницы на пропой хоть часть заначки, однако Любовь Петровна мёртвой хваткой держалась за свои кровные. Правда, всё-таки вырешила энную сумму на достройку двора к новой избе, скважину и погреб. При первой возможности Журавлёва выкроила денег в другом месте и вложила недостачу обратно.

По старинке Любовь Петровна держала заначку на банковской книжке, но затем увидела плохой сон и по какому-то наитию обналичила почти все деньги. Обменяла их на зелёную американскую валюту, сложила под матрас. Через пару месяцев наступил вселенский облом 1992 года - гайдаровское правительство открыто спёрло у населения все советские сбережения. Журавлёвой чудовищный грабёж не коснулся. Видно, мать-заступница хранит и предупреждает свою Любку, если только Любка не сваляет дурака и поймёт намёк.

После Стёпкиной кончины Любовь Петровна принялась копить НЗ с удвоенной энергией – в семье стало некому пропивать деньги. На пару с директором мадам Журавлёва тащила из колхоза всё подряд, под занавес выгодно сговорилась продать и свой дом, построенный покойным Стёпкой – просторный, с водопроводом и огромной ухоженной усадьбой в тридцать соток. Дом согласилась взять Тоська Лаптева – дальняя родня Любки.

Велик был соблазн оставить дом в Паромном под «загородную виллу», но тогда не хватило бы денег на хорошую квартиру. Откладывать переезд и собирать баксы ещё пару лет было уже невмоготу. Любовь Петровна теряла терпение и порой боялась, что её энтузиазм остынет. Она то видела себя в роли леди из высшего света, с городской квартирой и пропиской, то загодя оплакивала родное захолустье. В минуты слабости Журавлёва колебалась: а может, никуда не ехать? Не оставлять эту тихую деревенскую ширь, речку Стрижиху, синеватые сосняки и огород, знакомый до последней былинки?

Став потом горожанкой, Любовь Петровна долго грустила по царским тридцати соткам, принадлежавшим ей одной. Тосковала по лебяжьим шапкам яблонь, вязкой путанице ирги, завьюженным купам черёмух. По хрустальногорлым соловьям и звёздам размером с кулак. Хлопоча об отъезде, всякий раз по возвращении из города в Паромное Любовь Петровна ощущала, будто вырвалась из душного болотистого леса в чистый и светлый березник, где на листьях качается эхо, а в небо уносятся звонкие белоснежные голоса.

Деревня – свобода, город – тесная клетка. В городе вся её личная территория будет ограничена входной дверью и лоджией. Ну что такое шестьдесят-семьдесят квадратных метров в жилом муравейнике после деревенского певучего раздолья?

- Что я творю, дура ненормальная? - спрашивала себя Любовь Петровна. И тут же утешалась: - Это не мне, это Леночке надо! В городе олимпиады, медали, ледовые катки, ёлки на площади… А в деревне бабам только спиваться зашибись. Даже колготок купить негде! 

***

С работой в городе проблем не было. Мегаполис был суетлив как похмельный пассажир, промохавший свою остановку. Мегаполису требовались билетёры, полотёры, зазывалы, вышибалы, официантки, сиделки и женщины для интим-услуг. По городу роем летали шальные деньги, рождались и лопались фирмы, народ ковал презренный металл, занимался бизнесом, маркетингом, кидалингом и надувалингом. Хорошие бухгалтера всегда были нарасхват, а Любовь Петровна была действительно хорошим бухгалтером, с опытом руководящей работы.

Окончательный переезд она запланировала после уборки картошки. На сентябрь Журавлёва застолбила себе минимум три свободных городских вакансии - бухгалтером в таксопарк, в музыкальную школу или на фабрику по пошиву джинсов. Зарплаты везде задерживали, но на первых порах Любовь Петровна не пропадёт. Валютный резерв есть. Едем!
 
Думая о близком сентябре, Любовь Петровна подозрительно блестела голубыми глазами, со слезами выходя на огородные угодья. Всхлипывая, по-дружески секретничала с яблонями, шепталась с вишнёвыми зарослями, млела от ворчания пчёл в соцветиях крушины. Поправляла реечную загородку у ершистого крыжовника, журила его, что распускает лапы на межу и мешает ходить.

- Не цепляйся, маленький. Не цепляйся, сердитка моя. Видишь, у хозяюшки лосиночки дорогие, модные? Синтетика. На ней же затяжки будут... Стой прилично… Подопрём тебя, вот так. Кто тебя оберёт-то на следующий год? Или под корень Лаптевы вырубят? Разве можно ихнюю сухорукую Галку до огорода допускать? Нарушит тут всё подчистую, забросит. Охо-хо…

Для Ленки Любовь Петровна присмотрела шикарную школу – девяносто третью. Две из трёх возможных работ были тоже неподалёку. Теперь женщина рыскала по району в активном поиске жилплощади, достойной принять самую красивую уроженку деревни Паромное.

Недвижимым счастьем торговали на каждом шагу. Народ хотел шального бабла. Народ лихо распродавал квартиры умерших бабушек, уехавших тётушек, спившихся дедушек. Столбы и газеты пестрели объявлениями: «1-ком.кв.ул.пл.рем.сануз.разд.р-н моста недор.срчн». Любовь Петровна накупила рекламных газет, набрала телефонных номеров и рылась в вариантах целых два месяца. Она обходила по пять квартир в сутки. Жильё её мечты должно было быть:

- Близко к остановкам общественного транспорта и очагам культуры (Леночка, мы будем посещать театр, балет и оперу!)

- Не выше третьего этажа (знаем мы ваши дурацкие лифты, через день на ремонте!)

- С большим балконом (я буду пить кофе по утрам в прозрачном пеньюаре).

- С местом под антресоли и кладовые (куда деть столько барахла из ограды, веранды, чулана – ума не приложу!)

- С потрясной ванной комнатой (истинные леди должны быть чистоплотными, доченька…)

За два месяца Любовь Петровна обошла не меньше сотни адресов. Уверенная в своей валютной платёжеспособности, она нещадно браковала предложенные апартаменты при малейшем несоответствии заявленному идеалу.

Здесь у вас совмещённый санузел? К чёрту вас! Там у вас окошки на север? Увольте-с! Здесь нет детской площадки для Леночки? Спасибо, не нуждаемся. Там – до автобусной остановки телепать (страшно подумать!) целых двадцать минут? Увы, нам с вами не по пути! Здесь чем-то воняет в подъезде… Тут почтовые ящики побиты...

Где-то во время «смотрин» от соседей вылез мрачный мужик, плотоядно воззрился на тяжёлые груди Любови Петровны. Этого оказалось достаточно. Женщина в панике одёрнула непокорное глубокое декольте и откланялась. Ужас! Нам половых маньяков в соседи не надо.

В общем, все варианты никуда не годились. Как-то Любовь Петровна сгоряча отказалась даже от квартиры, под окнами которой шла реконструкция дороги. Ухали отбойные молотки, рычали катки, по обочинам обгрызенными кипами громоздились останки снятого асфальта. Журавлёва сердито заявила хозяину, что бездорожья и в Паромном нахлебалась досыта.

- Да они ж через неделю закончат, будет не магистраль, а картинка! – увещевал хозяин, но госпожа Журавлёва уже решительно уходила вниз по лестнице.

***

В шесть утра серая «Волга» Данилы Юргасова крейсером подплыла к дому Любки Журавлёвой. По серебристой от росы траве протянулись два тёмных русла. «Волга» сугробом затаилась у обочины, не подавая сигнала. Двигатель вполголоса урчал на холостых оборотах. Под задним стеклом машины напоказ лежали милицейская фуражка и полосатый жезл – для устрашения гоняющих по трассе лихачей.

Из дома выскочила Любовь Петровна, модно и смело одетая, она что-то дожёвывала на ходу. Помахала прилипшему к окну лицу дочки. Повесила на скобку ограды замок. Украдкой перекрестилась, прижимая сумочку к груди. Разбрызгивая росу ловкими чёрными сапожками, плюхнулась на сиденье рядом с водителем, на полной шее плеснулось золотое монисто с самоцветными камнями.

Данила полюбовался филейной частью симпатичной соседки. Элегантные кремовые трусики выпирали на ягодицах кругло и нагло, словно автобусные поручни. Пышный зад Журавлёвой в ажурном платье-авоське и проступающих трусиках напоминал капот иномарки, таранящей редколесье. В уме Юргасов сравнивал фигуристую Любовь Петровну с раскалённым острым испанским кушаньем, круто сдобренным специями, от которых перехватывает дыхание, а язык немеет от капсаициновой анестезии.

- Вещи никакие не берёшь? – спросил Данила. – У меня багажник большой.

- Ничего не беру, а то сглазим. Если всё получится, Колесников сразу «газиком» повезёт.

Дыша мятной зубной пастой, Любовь Петровна жарко и тяжело расположила  в кресле свои сочные женские части. Мощные рессоры «Волги» уважительно крякнули. Когда Юргасов потянулся к рычагу переключения скоростей, женщина внезапно попросила:

- Погодь минутку?

Внимательно всмотрелась в свой дом среди улицы. Мощный сосновый брус, просторные окна, крытая ограда на пропитанных мазутом столбах. Паз подогнан к пазу, построено крепко, на века. Любкиному дому всего лет девять. По сравнению с соседними избами – грудной ребёнок. Лет двести простоит, а может, и триста. Покойный муж Стёпка был алкашом и козлиной, но в плотницком деле толк знал – этого не отнять.

- Запродала? – понимающе спросил Юргасов. Журавлёва горько кивнула.

- Все бумажки с Лаптевой оформили, к нотариусу съездили. Последнюю неделю доживаем с Ленкой, картошку докопаем - и … до свидания.
 
- А в колхозе?

- Распрощалась. Расчёт взяла.

- Приезжай в гости, Люба. Не забывай, проведывай. Тут на кладбище все твои лежат.
 
- Лежат, родные. Устроюсь в городе – само собой проведаю…

На искусно подрисованное веко женщины вынырнула слезинка. Вспомнив про обильный макияж, Любовь Петровна спешно промокнула каплю платочком. В этом доме она была полновластной хозяйкой. Здесь Стёпка (временно протрезвевший) зачал ей Леночку, усладу всей жизни. Здесь она стала матерью. Здесь она ежедневно вскакивала в шесть утра, доила и выгоняла корову, топила печь, задавала корм поросятам. Учила Леночку ходить, потом читать, пеленать кукол, ездить на велосипеде и давать мальчишкам сдачи, если бьют.

Здесь же испитой ревнивый муж устраивал ей среди ночи грандиозные сцены ревности. Подвешивал за руки к притолоке. Запихивал в рот порванные колготки и лифчик. Зажимал головой в створе голбца. Связывал жену верёвками и проволокой. Вымогал деньги, выпытывал имена несуществующих любовников. Насиловал распятой в гараже на верстаке... Любовь Петровна переборола слабость, отвернулась.

- С Богом. Помоги нам, мать-заступница Тамара. Поехали, Данил Кузьмич.

Выжав сцепление, Юргасов мягко запустил машину-крейсер по деревенской дороге. На телеграфных проводах болтались клочья утренней мглы. Гравийная пыль, смоченная росой, лежала под колёсами губчатой скатертью, не имея пока сил взвиться в воздух, закружиться над фюзеляжем скоростной машины. За окном бежали заборы палисадников, решети поленниц, обвисшие головы подсолнухов.

На Даниле Юргасове был милицейский мундир со звёздочками капитана – Журавлёва настояла надеть для представительности. Жил он в Паромном, а работал в ГАИ, в районном отделе милиции. Досиживал заветные годки до выслуги лет. Данила Кузьмич был худ, но мускулист. От нехитрой государевой службишки под мундиром наметилось пивное брюшко. Почти лыс, зато с мохнатыми валиками бровей, словно те вобрали в себя всю волосяную растительность со лба и висков. Лишь на затылке Юргасова курчавились остатки прежней шевелюры. Его сын Борька был чуть младше колхозного главбуха Любы Журавлёвой.

Сев в машину, Журавлёва принесла в скучноватый, безликий салон ароматы терпких перечных духов, тропического дезодоранта, лака на ацетоне и свежих, только распечатанных колготок. Некоторое время оба молчали.
 
- Сегодня ты командирша, - пошутил Юргасов. - Музыку заказывать будешь?

- Включи.

Данила ткнул пальцем в кнопку магнитолы. Из динамиков рявкнул популярный дуэт «Кар-мэн» - «Это Сан-Франциско, город в стиле диско!...» Любовь Петровна откинулась назад, не в такт притопывая острым каблучком. Ляжка в ажурно-огненном платье переливалась как матёрый таймень, застрявший на речном перекате.

- Ваше видео дома крутим, - подластился Юргасов. – Здорово вы гульнули. Борька от телика оторваться не может.

- Да ладно вам… нашли кинозвезду, - пробормотала польщённая Любовь Петровна. – Уеду вот, погудим ли ещё?

По случаю грядущего отъезда Журавлёва пару недель назад сманила подружек-сверстников-приятелей на прощальный речной круиз. К концу купального сезона выдались три или четыре ослепительных, необычно погожих дня. Компания раздобыла латаные-перелатаные катамараны и ринулась на массовый пьяный сплав по Стрижихе – четырнадцать девчонок и тринадцать парней. Сама госпожа Журавлёва ехала без пары, зато с дочкой. Парней слегка расстроило наличие малявки у соблазнительной руководительницы похода, но в Паромном и прежде знали, что легче оживить Ленина, чем «развести Любку на палку».

Стихийные туристы везли с собой гитару, магнитофон, ворох драных палаток и не меньше кубометра разведённого спирта. Борька, сын Данилы Юргасова, снял на видеокамеру полнометражный репортаж о путешествии. Кинохит быстро разлетелся по деревне на кассетах.

На экране было много пьянки, много смеха, мата и купания полуголых девиц, и Любовь Петровна затмевала всех. Загоревшая до вкусной смуглости, она утягивала пенное тело в нейлоновый купальник, тугой и эластичный как тарзанка, а во время стоянок бодро отплясывала у костра подшофе, воткнув в песок удочку вместо шеста стриптизёрши. Наряжалась то пираткой в рваной тельняшке и бандане, то цыганкой в юбках из полиэтилена, куролесила и озорничала.

Компания отдохнула на славу. Дома Борька переписал Журавлёвой копию на память. Единственный неприятный инцидент произошёл на третий день путешествия. Малость одурев от алкогольных возлияний и одного чересчур прилипчивого хлопца, Любовь Петровна подняла корабельный бунт, едва не утопив домогателя на середине реки. К счастью, бдительный экипаж не допустил трагедии и разнял дерущихся. Прилипалу с позором списали на берег, а взбешённую Любовь Петровну пришлось немножко связать и дать успокоиться.

Борька-стервец успел заснять на плёнку эпизод «Буйная блондинка под арестом», где Любовь Петровна возлежит на палубе катамарана, обложенная для верности рюкзаками, и её расцарапанные руки скручены за спину ремнём от гитары, а большие загорелые икры – швартовочным концом. Из одежды на пленнице присутствуют лишь наполовину сползший лайкровый лиф и мини-шортики, состоящие из десяти медных заклёпок, трёх пряжек, зиппера и одной джинсовой ниточки.

Шёл третий день круиза, пьяный Борька держал камеру очень неуверенно. Объектив скакал как кузнечик в приступе эпилепсии. В кадре не было видно лица пьяной Любови Петровны под спутанными волосами, не было видно, что во рту у неё сидит кляп из Веркиной панамки. Зато почти обнажённое связанное тело руководительницы экспедиции представало во всей красе и спелости. Борькин видеофильм снискал в Паромном заслуженную популярность, временно побив рейтинги «Эммануэли» и «Дикой орхидеи».

***

После деревни Завирята «Волга» вылетела на расчерченную линиями трассу, похожую на парадный военный погон с белой каймой. Покрытие стало ровнее, водитель прибавил газу.

- У нас на девять с хозяйкой назначено, - беспокоилась Любовь Петровна. - А потом у неё самолёт. Успеем к девяти, Данила Кузьмич?

Водительские часы рядом с иконкой Николая-Чудотворца показывали двадцать минут седьмого.

- Ещё самим ждать придётся, Любовь Петровна. Тут езды-то на час с копейками. Может, полтора.

- А вдруг пробки?

Хохотнув, Данила плавным маневром обогнул надрывно карабкающийся в гору рефрижератор.

- По четвергам, да в шесть утра - пробки? Не дрейфь, товарищ командир. На крайний случай жезл достану, всех разгоню!

За белой каймой дороги копошились предприимчивые полевые лоточники из окрестных деревень. Раскидывали дюралевые стульчики, выкладывали на ящики товар: привозные арбузы, одрябшие грибы, кули с кукурузными палочками, похожие на мутировавшие целлофановые личинки.
 
После поворота автострада устремилась в бескрайнюю долину, над которой лазурным кафелем бликовал бассейн августовского неба с неровно обкусанными облаками. За развилкой открылась стайка разномастных вагончиков, сбитых в табор. «Кафе-шашлык-гостиница-баня» - гласила меловая вывеска.

К вагончикам, спотыкаясь, брела сонная девчонка. По бокам чернявой головки мотаются два несимметричных хвостика, задушенных у основания пластиковыми заколками. Голубое платьице похоже на криво обрезанный детский носочек. Платьице облегает девчонку словно резиновое, обрисовывая пупырышки грудей, бойкую попку, выпирающую ниже пупка лобковую кость.

Щепочные бёдра придорожной пташки в глянцево-белых марлевых колготках походили на заиндевелые рыбные палочки. Голубые сапоги-гольфики заканчивались дутыми гофрированными платформами. Девчонка неустойчиво балансировала на высоких подошвах, помахивая ридикюлем размером со спичечный коробок. По щекам размазалась химически-розовая помада.

Пташка была пьяна и хотела спать, но не забывала автоматически повиливать задом, словно монотонно перетирала зерно между индевелыми ляжками. Любовь Петровна тоже часто так ходит.

- Люлька-Клоп ночную смену отработала! – весело отметил Данила Юргасов. Он козырнул из-за руля девчонке в платьице-носке, однако та не обратила внимания на серую «Волгу». Её целью была дверь ближайшего вагончика-кафе.

– Не узнала, лярва. Был бы я на гаишной патрульке – сразу бы по стойке «смирно» встала. Или по стойке «лёжа», ха-ха!

- Кто это? – спросила Любовь Петровна. Сонной девчонке было не больше пятнадцати.

- Люлька-Клоп. Ну, Юлька Тазова с Матвеевки. Её мамка у вас на колхозной бригаде работала.

- А, Милькина дочь? Мильку Тазову знаю. Чем сейчас занимается?

Данила Кузьмич посмурнел.

- Милька – ничем. Дома бухает, после того как твой Прохорчук её с бригады вытурил. А Люлька – вот. В девятый класс пойдёт. Ночами на трассе пашет. Жрать-то охота.

- Проститутка, что ли? – Любовь Петровна извернула могучую сдобную шею, глядя на голубую тощую фигурку, как на трёхногую инопланетянку. – Ох, и жук ты, Данила Кузьмич! Откуда всё знаешь?

- Я же мент, - уклончиво сказал Юргасов. – Мне всех знать положено.

Любовь Петровна подумала, что перед гаишниками Люлька наверняка раздвигает свои марлевые ножки бесплатно. Вносит им натурой «подоходный налог» - они же короли автострады. Почмокала упругими губами, подумала о Люльке и её матери ещё малость – и забыла навсегда. Всяк устраивается по-своему. Милька, небось, сама виновата, что Прохорчук её уволил. Но дочка Любови Петровны на трассе точно дежурить не будет! 

Подпевая Лемоху, голубоокая Любаша оглядела себя в зеркало заднего вида. Она ещё молода, успешна и прелестна. Белая грива разметалась как ветер. Губы выкрашены помадой цвета красного грейпфрута – цитрусовые, упругие, крупные. В сумочке подмышкой, крепко прижатые локтем, лежат многократно пересчитанные доллары, сжатые резинкой. Сегодня у Журавлёвой праздник. Она выбрала-таки квартиру и едет её покупать. Из осторожности Любовь Петровна упросила односельчанина, милиционера Данилу, побыть при ней водителем, бодигардом и грозным спутником при форме – дабы при сделке её никто не обидел.

За полный день Юргасову было заплачено двести долларов. Жена Маринка хоть и с большим треском, но отпустила супруга сопровождать сексуальную Журавлёву по городу. В ажурном жёлто-оранжевом платье Любовь Петровна горела на сиденье «Волги» как лесной пожар. Грудь в кремовом лифчике походит на тележку супермаркета, набитую свежим сыром или творожной массой. На коленях лежит свёрнутая кофта, но ни кофта, ни короткое ажурное платье не могут скрыть линий бронетанковых ног. Пушечные колени дерзко расставлены и почти упираются в приборную панель. Сбоку просвечивают до предела натянутые кромки нижнего белья. Они впиваются в обтекаемые ляжки, похожие на туши подводных субмарин.

Бёдра Журавлёвой облекали карие капроновые колготки, жирноватые ноги женщины казались сильно загоревшими, будто приставленными от мулатки, и покрытыми клейким мебельным лаком. Карий нейлон походил на пигмент, выработанный щедрым кубинским солнцем. Когда Журавлёва приподняла на коленях кофту, между ног под ажурным подолом сверкнули кремовые трусики: словно светлая древесная стружка, случайно зацепленная за дамский лобок.

Односельчанин Юргасов всё это видел, наслаждался красивой спутницей, но на Журавлёву не посягал. Он относился к тем разумным мужикам, которые не гадят там, где живут. В райцентре у него имелась постоянная пассия. Тридцатилетняя стройная Ульяна работала в отделе милиции кинологом, носила под брючками кружевные чулочки и всегда слегка попахивала сырой шерстью своего питомца-овчара.

О существовании Ульяны знала половина Паромного, кроме законной жены Маринки, расплывшейся как груша и давно не носившей ни чулок, ни каблуков. Краем уха Любовь Петровна тоже слыхала про кинологичку Юргасова. Данила почти официально обедал и ужинал в квартире Ульяны, поскольку мотаться в Паромное было далеко, а во время суточных дежурств оставался у неё ночевать.

Помимо собак Ульяна увлекалась туризмом, была разрядницей по экстремальным видам спорта. В постель к восхищённому Юргасову она прыгала в чулках и кожаном наморднике, любила применять во время секса ошейник и хлыст. Умела сложиться в койке таким замысловатым калачом, что Данила Кузьмич порой сомневался - попадает ли он ей своим капитанским членом в надлежащее место? Когда-то в порыве страсти Данила хотел насовсем уйти от бесцветной Маринки к гибкой изобретательной Ульянке, но кинологичка отговорила. Велела не совершать идиотских поступков. Замуж за Юргасова она не собиралась, предпочитая вольный образ жизни, собак, туризм и секс в ошейнике с намордником несколько раз в неделю.

***

Спустя час, сливаясь с асфальтом в паутине трещин, серая «Волга» кометой влетела в промышленный пригород. Слева сменяли друг друга котельные трубы неизвестных фабрик, заборы из плит, поставленных на попа, хромоногие автобусные остановки со сломанными скамейками. Справа ржавели крыши пакгаузов, заколоченные цеха, закостеневший от старости бурьян.

Среди груд мусора изредка проскакивали заправки, пивные киоски, очищенные островки нелегальных автомоек и шиномонтажных сервисов. Над проезжей частью павлиньими хвостами полоскались яркие баннеры с рекламой зубных клиник, валютных фондов, ваучерных компаний. Любовь Петровна взирала на зарождающийся в дыму и смоге город как на свою частную собственность.

- Вот мы и дома… - она перекатывала фразу во рту словно леденец, привыкая к ней.
 
- Где твоя квартира? Мимо будем ехать? Или потом?

Для верности Любовь Петровна заглянула в блокнот, испещрённый номерами и пометками, набитый сорванными объявлениями, хотя свой будущий адрес уже заучила наизусть.

- Улица Бердникова, сто семьдесят один. Ой, Данил Кузьмич! Я же только от автостанции дорогу знаю. Туда автобус-«четвёрка» идёт, трамвай-«десятка»…

- Мы не на трамвае! – усмехнулся гаишник Юргасов. – Микрорайон какой? Восточный? Западный? Речной? Заводской? Сортировка?

Госпожа Журавлёва перетрясла листки блокнота, испуганно приотворила цитрусовые губы в помаде цвета красный грейпфрут.

- Не спросила я микрорайон! Вот дура-то, да? Адрес-то легко запоминается, мне даже понравилось. Улица Бердникова, дом сто семьдесят один, квартира семнадцатая, подъезд номер один… Всё семёрки да единицы! Квартирка – пальчики оближешь. Восемьдесят квадратов, две лоджии, ремонт с иголочки! Больница, рынок, школа под рукой. Я два раза там была.

Она раздражённо захлопнула блокнот.

- …А микрорайон у хозяйки не уточнила! Её, кстати, тоже Любой зовут. Любовь Олеговна Свиридулина.

«Волга» постояла на светофоре, вывернула на широченный восьмиполосный проспект. Юргасов решительно крутанул баранку влево. Наморщил лоб с превосходством человека, знающего все мегаполисы мира вдоль и поперёк.

- Говоришь, автобус-«четвёрка» идёт?… Должно быть, в сторону велозавода? Там по пути областная детская клиника будет.

- Клинику не видела, - потупилась за свою оплошность Любовь Петровна. – Дом – жёлтая шестнадцатиэтажная «свечка», вот, почти как моё платье. Местная больничка в двух шагах, рядом бывший универмаг, сейчас это торговый комплекс… как-то по-английски называется. Всюду теперь английские названия, будто русский язык забыли! Ещё оптовый продуктовый рынок и кафетерий, вишенки на витрине нарисованы.

Юргасов пристроил «Волгу» за облупленным троллейбусом, барабанил по рулю, размышлял.

- Кафетерий, вишенки… тоже мне ориентир! Но встречаетесь вы не там?

- Нет, у нотариуса, - заторопилась Журавлёва. - Это я помню. Контора по улице Революционной, микрорайон «Захаровка». Рядом детский дворец творчества… Закрытый, по-моему. Денег у демократов нет на детские дворцы.

- Ага, дворец назывался «Импульс», - сообразил Данила Кузьмич. – Только что-то не припомню я там нотариальных контор.

Подобрав кофту на коленях, Журавлёва поёрзала задом во влажном сиденье. Тайком от Юргасова сунула правую руку под ажурный слипшийся подол. От пота, качки и долгой езды промежность Любови Петровны давно ныла и чесалась в тисках кремовых трусиков, будто туда сыпанули семечной шелухи.

С каменным лицом женщина яростно взбила утробно булькающий пах, новые карие колготки загудели от вороватого вторжения. Из-под платья пахнуло гаммой выделений здоровой женской плоти, но перечные духи и дезодорант перебили, сгладили неприличный сексуальный букет.

- Там полное здание офисов, все туда-сюда бегают. Пиццерия, парикмахерская, ещё кто-то… Тридцать вывесок висит, и нотариус тоже, - Любовь Петровна выдохнула, оправила огненное платье.

- Слушай, тут же у Зварыгиных сноха живёт? Поискала бы через неё, может, скидку бы по знакомству сделали?

- Сделают, как же! – фыркнула Любовь Петровна с обидой. – Я ещё в первый день её нашла, Машку-то зварыгинскую! Спросила, нет ли чего на примете?

- И что Машка?

- Она сказала: «Тётя Люба, помогу, но возьму с вас два процента за посредничество!» - выпалила женщина с досадой. – Два процента, представляешь? Слыханное ли дело? Вот жаба. А ещё с нашей деревни!...

- Да-а-а… - Юргасов свернул с проспекта на узкую улочку, обставленную коробками пятиэтажек. Пятиэтажки смахивали на вертикальные бухгалтерские счёты с окнами-костяшками, сдвинутыми вразброс. – Не признают сейчас земляков. Всем денег дай! Город портит людей. Рынок, мать его…

Журавлёва с Юргасовым успели выпить кофе с круассанами (даме надо привыкать к столичной жизни!) и заскочить в подвернувшийся банк: Любовь Петровна интересовалась курсом валют. Сегодняшний курс показывал почти двадцать семь тысяч рублей за доллар.

- Бакс растёт! – непатриотично обрадовалась Любовь Петровна. – Будем торговаться с хозяйкой.

Контора нотариуса размещалась в невообразимом муравейнике о трёх этажах. Вероятно, в советские времена здесь уютно сидело какое-нибудь махровое управление неизвестно чего – типа Глав-снаб-гроб-культ-задница. Сейчас бывший снаб-гроб лопался от частных лавочек: тату-студии, адвокаты, букмекерские забегаловки.

Почти одновременно с «Волгой» к зданию подскочила юркая дамская машинка, похожая на подставку для обуви. Госномера машинки были иногородними, воронежскими - инспектор ГАИ Юргасов отметил это с ходу. Из пухлого, тесного салончика вывернулась веснушчатая дама в полотняном костюме и шляпке. На узком, как у гончей, личике сидели гигантские фасеточные очки в форме математического знака бесконечности.

- Вот она, Любовь Олеговна! – Журавлёва, исполненная достоинства, продефилировала через парковку, перетирая между бёдрами несуществующие зёрна.

Кратко поздоровавшись, женщины направились в здание. Юргасов запер машину и пошёл следом, подражая парням из гонконгских боевиков. В боевиках бесстрастные телохранители следуют в паре метров за боссами, держа под контролем весь радиус и тщательно пережёвывая жвачку. Жвачки у Юргасова не было, но он надул щёки для солидности. Угловатая задница журавлёвской визави в полотняных брюках показалась ему скучноватой, зато ягодицы Любови Петровны очаровательно качались в ажурном платье-авоське и проступающих трусиках, напоминая капот иномарки, таранящей редколесье.

Идти беззвучным, крадущимся шагом у Данилы не получилось. В фойе гончеликая Свиридулина обернулась на топот башмаков. Увидев позади человека в форме, вопросительно сверкнула фасеточными очками:

- О, вы с милицейским подкреплением? А почему ГАИ, а не спецназ? Ха-ха-ха!

У продавщицы квартиры была тягучая, «акающая» манера речи, присущая москвичам или волжанам. Юргасов удивился, как Свиридулина моментально опознала на нём форму гаишника. Как правило, для женщин все подразделения МВД одинаковы. А гончеликая уже официально протянула ему узловатую ладошку:

- Представите нас друг другу с товарищем капитаном? Я Любовь Олеговна.

- Это мой родственник, - соврала Любовь Петровна с самой милой улыбкой. – Данила Кузьмич. Он меня привёз.

Нотариус сидел на втором этаже: пожилой дядька с рыхлым подбородком в белой рубашке, галстуке и подтяжках. Женщины сели за стол, низко склонили головы, зашуршали бумагами, сверяя пункты договора купли-продажи. Юргасов абсолютно не знал чем себя занять. Нотариус косился на него подозрительно, но помалкивал. Чем коротают время бодигарды? Наверное, смотрят, чтобы никто не дал подопечной по балде и не унёс свёрток с долларами? Но на честь, здоровье и деньги Любови Петровны никто не покушался. Она сидела, неплотно сжав мулаточьи карие коленки в капроне, тайком поправляла трусики, потела от усердия и вглядывалась в каждую запятую. 

- Ариведерчи, продано! Счастья вам на новом месте. Печати, подписи, свидетельство. Жилплощадь вам понравится, - продавщица в полотняном костюме передала ключи, с треском защёлкнула молнию папки, пряча в ней пресс зелёных бумажек. – Извините, на квартиру мне некогда, убегаю на самолёт. Лечу в Салехард. Открываем там с мужем консалтинговую фирму. Пожалуйста - визитка, номер для связи, всего вам доброго!

Пнём торчащему Юргасову они с нотариусом тоже сунули по визитке. Затем нотариус прижал руку к сердцу, прикрыл окно, засобирался:

- Милостивейше прошу извинить, спешу. Вызовы на дом, вызовы на дом…

При выходе из суетливой конторы Любовь Петровна не сдержалась, чмокнула Данилу в каменистую милицейскую щёку.

- Вот я и горожанка! Едем в наши хоромы, Данила Кузьмич? Будешь первым гостем! – торопливо перебрала бумаги. – С чего начать? Прописка, паспортный стол, электрики, горгаз… Все договоры по коммуналке надо переоформлять на себя. Телефонная служба, жилищный трест… сколько бюрократии предстоит!

***

Попетляв в суматошном утреннем трафике, они нашли жёлтую 16-этажную свечку на улице Бердникова. Поднялись к семнадцатой квартире. Любовь Петровна сунула в скважину ключ из только что полученной связки... но дверь оказалась не заперта.

- Гадство, кто открытым оставил? В Салехард к мужу, что ли, торопилась? Хоть квартира и пустая, тырить там нечего, а вдруг напакостят, грязи натащат?

Квартира оказалась не пустой. Из её недр по гулкой прихожей на шум уже вышагивала сухощавая тётка в красном жакете с ватными плечами.

- Здравствуйте, вы из водоканала? – потом заметила Юргасова в суконном мундире. – О, поняла! Вы, наверное, местный участковый? Извините, у меня не вымыто. Вообще-то я заселяюсь только завтра…

- Стоп! – сурово сказала Любовь Петровна. – Вы тут по какому праву? И откуда у вас ключ? Дело в том, что полчаса назад я купила эту квартиру…

- Ошибаетесь, - металлически ответствовала дама в жакете. – В данном случае это я вчера купила квартиру.

- Не поняла юмора! Мы в доме сто семьдесят один, квартира номер семнадцать?

- Семнадцать! – Юргасов отступил назад, быстро посмотрел номерок на двери.

- Семнадцатая! – подтвердила женщина с ватными плечами.

- И я, Журавлёва Любовь Петровна, полчаса назад заключила договор купли-продажи…

- Простите, девушка, но вы искренне заблуждаетесь. Это я, Цереусова Анна Никоновна, ещё вчера заключила договор купли-продажи…

- …Со Свиридулиной Любовью Олеговной, - договорила Любовь Петровна, падая на шёпот.

- …Вот как? Поздравляю. А я заключила договор с Бортниковой Евгенией Аслановной.

- Моя Свиридулина ездит на маленькой машинке, в больших очках.

Ватноплечая тётка вдруг поглядела на пришельцев озадаченно.

- Позвольте! Это моя Бортникова ездит на маленькой машинке в больших очках…

Любовь Петровна всплеснула руками и заорала:

- Что за хрень творится? Мы буквально только что оформили акт купли-продажи в офисе на Революционной, возле дворца «Импульс»!

- А мы оформили акт ещё вчера, в переулке Полуденный! – парировала тётка в жакете.

- Нотариуса звали Иосиф Давидович. Рыхленький, в подтяжках…

- Совершенно верно, в подтяжках! Только звали его Давид Иосифович! 
 
Обе женщины на секунду замерли, затем синхронно полезли искать свои свидетельства о собственности на квартиру номер 17. Бумаги оказались абсолютно идентичными, за исключением фамилий покупательниц и продавца. У Цереусовой продавцом значилась Бортникова Е.А., у Журавлёвой – Свиридулина Л.О.

Просмотрев оба экземпляра, Юргасов сказал:

- Девушки, по-моему, пора ехать в правоохранительные органы.

Перед уходом они всё-таки заперли на ключ квартиру, оказавшуюся в их совместном владении. Поджимая губы, Анна Никоновна нарочно оставила в углу прихожей тряпку, веник и пылесос, намекая, что считает жильё своим. Любови Петровне оставить было нечего. Кроме того, Цереусова оказалась безлошадной («я на четвёртом автобусе добиралась»). Юргасов пригласил конкурентку Журавлёвой в «Волгу». Всю дорогу женщины огрызались, рвали документы из рук друг у друга и затевали пустые перепалки. Никто ничего не понимал.

По пути троица завернула в здание снаб-гроба к нотариусу в подтяжках, но никого не застала. Ни в тату-студии, ни в букмекерском офисе нотариуса Иосифа Давидовича не знали: «вы что, девушки, тут арендаторов набито – как г@вна за баней!»

Не в силах поверить в худшее, Любовь Петровна напросилась к татуировщикам воспользоваться телефоном. Набирала и набирала из блокнота все доступные контакты гончеликой Свиридулиной, пока не выяснила, что всюду трубку берут чужие люди. Номер с визитки тоже оказался пустышкой: там включался жестяной автоответчик. 

Женщин, тихо впадающих в панику, Юргасов отвёз к чёрному ходу областного ГАИ.

- Здесь у меня Серёга работает, друг. Техник-эксперт по гаишной части, но аппаратура у него хорошая. Пробивает на подлинность документы на тачки. Покажем ему ваши грамотки…

Техник Серёга оказался пузатым мужичком с весёлыми морщинками и обвисшими коленями форменных брюк. Попросил подождать внизу, ушёл в лабораторию и вскоре вернулся. Безжалостно сказал:

- Кидалово. Ваш нотариус ни фига не нотариус. Оба свидетельства на право  собственности - клюква, хоть и довольно качественная. Похоже, цепочка серьёзная. Профессионалы.

- Беспредел! – взвыла Анна Никоновна Цереусова. – Полный беспредел! Я заплатила такие деньги! А если я возьму и заселюсь туда?

- Кто же вас пропишет по фальшивым документам?

- Я заселюсь – и пусть попробуют выселить!

Эксперт Серёга лишь вздохнул – не видел смысла объяснять очевидного.

- Я так понимаю, тётенька впарила вам жильё по генеральной доверенности?

- Да! - в унисон сказали Журавлёва с Цереусовой. – Предъявила доверенность от мужа, который сейчас занят и открывает фирму…

- …в Салехарде! – договорила Любовь Петровна.

- …в Арзамасе! – возразила Анна Никоновна.

- Без разницы, - сказал Серёга. - Завтра в квартиру ввалится дядька с настоящими документами и скажет, будто только что откинулся с зоны и никому доверенности сроду не писал. И судебных приставов позовёт. Вас круто подставили.

- Что же делать? – тупо спросил Юргасов, поскольку обе покупательницы дружно впали в слёзы и прострацию.

Серёга хмыкнул.

- Знакомые бандиты есть?

- Кто-о?

- Понял. С бандитами был бы шанс отбить бабки, - посочувствовал Серёга. – А так… ну, в уголовный розыск заявляйте. Только это глухарь.

Любовь Петровна знала два сорта бандитов, не считая телевизионных. Один сорт – великовозрастные лоботрясы из её Паромного. Сёмка Поливахин, Лёшка Косых и иже с ними. С бейсбольными битами они катались на разлохмаченных «шестёрках», величали себя «бригадой» и пытались доить торгашей на трассе неподалёку. Полушутя-полусерьёзно крышевали коммерсантов из местных, действовали на подхвате у приблатнённого Витьки Рачкова. По большому счёту, просто бездельники и шелупонь.

Другой сорт бандитов временами наведывался в Любкин колхоз. Прохорчук перед ними заискивал, что-то отмывал, проворачивал разные бизнес-махинации. Это были быковатые парни в золотых цепях, вступившие на более развитый этап рэкета. Быковатые привозили с собой ботаников-юристов, умели оперировать терминами «фьючерс» и «акциз», а вместо гопницких бит носили газовые пистолеты. Аппетит у парнишек был завидный. Они не разменивались на мелочи, рвались подмять под себя всё и сразу, поиметь прибыль с каждого ржавого гвоздя. На закуску они были не прочь трахнуть лакомого главбуха Любовь Журавлёву с причёской Снежной королевы и ляжками бразильской плясуньи. От этих навязчивых кавалеров Любке порой приходилось убегать с работы задами. Обращаться к ним за помощью она ни за что не станет.

Любовь Петровна неустанно рылась в сумочке, словно надеясь, что там снова объявится пухлый пресс долларов, скреплённых резинкой, но чуда не происходило. Деньги уехали в Салехард (или в Арзамас?) вместе с фасеточной Свиридулиной-Бортниковой.

- Где ты вообще её нашла? – Юргасов устало шёл к машине в своих топающих ботинках.

- Со столба объявление содрала, - жалобно сказала Любовь Петровна. – Квартира восемьдесят метров, две лоджии, ремонт… И все до одного телефона нормально отвечали. Лучше б я Машке Зварыгиной два процента отстегнула!

- А я в газете увидела, - вставила ватноплечая Цереусова. – Господи, за что мне это? Девяносто два миллиона - за подложный бланк?!… У меня муж на Севере круглый год вкалывал, чтоб на квартиру заработать.

Юргасов вспомнил, что он страж порядка. Открыл дверцы и сказал:

- Погнали в ближайший отдел, писать заявления.

Он проводил женщин до дежурки, пообщался с помдежем и прихрамывающим оперативником. Описал приметы и воронежские номера машинки, похожей на подставку для обуви. Затем женщин попросили подняться к следователю. Там гаишник Юргасов был совершенно не нужен. Хромой оперативник тоже ничем не утешил. Сказал, что дежурка регистрирует в сутки по сорок-пятьдесят обращений о квартирных аферах и эти глухари уже всем осточертели.

***

Следователя звали Измир Абдулахапович Каракоев. По сравнению с ним даже массивная Любовь Петровна казалась пушинкой. Вместо кресла под седалище Каракоева был приспособлен двухместный диван. Следователь был толст как бегемот, носил три подбородка, лоснился от пота и умильно смотрел заплывшими черешневыми глазами на пудовые капроновые коленки Любови Петровны.

Во время беседы у Измира Абдулахаповича обнаружился своеобразный акцент: русскую речь он обильно уснащал буквами «ё». Любови Петровне почудилось, что и писать он будет точно так же, но следователь почти ничего не писал. Поняв суть претензии к исчезнувшей продавщице квартиры Свиридулиной, Каракоев пискляво сказал:

- Идут и идут, ещё две потёрпевщих! Откюда ви бёрётесь? Газеты читать надё!

И ткнул в лежащий под стеклом «Криминальный вестник». Любовь Петровна умудрилась прочесть вверх ногами громкий заголовок:

«Внимание! Чёрные риэлторы!»

- Мы не знали! – виновато сказала она. – Не знали, что есть такая газета. Где её можно купить?

- Нигде нёльзя кюпить, у меня адын экземпляр, - печально ответил Измир Абдулахапович. – Толькё по подписке. Она же наща, вэдомственная.

Кое-как чиркая ручкой, бегемотообразный следователь кратко и нехотя записал показания Журавлёвой и Цереусовой. Почерк у него оказался кругленький, с арабскими завитушками. После опроса Каракоев выдал женщинам непонятные талоны и махнул рукой по направлению к выходу.
 
- Мёжете идти. Вас визовут.

- Когда вызовут? Сколько ждать? – уточнила дотошная Любовь Петровна.

В мозгу у неё всё ещё не укладывалась гениальная афера Свиридулиной. Это же надо – шутя обуть госпожу Журавлёву на девяносто лимонов! По пути в милицию ей думалось, что здесь сразу закипит работа, суровые опера пристегнут наплечные кобуры и ринутся на поиски аферистки  Свиридулиной.

Но никто ничего не пристёгивал и никуда не мчался, только тучный Измир Абдулахапович моргал из-за стола черешневыми глазками. С верхушки сейфа бормотало радио. На столе у Каракоева были три мятых бумажки, янтарные чётки, стакан с голой девушкой в высоких сапогах и резной заварочный чайник, похожий на музейный экспонат из Бухары.

- Можеть, на слёдующей нёделе визовем, - Каракоев потянулся к чайнику. Под мышкой у него прело пятно пота размером с озеро. – Или через две нёдели…

Кабинет заполнило журчание струйки из чайника и аромат дивных южных трав.

- Вас, потёрпевщих, мнёго, - ещё печальнее закончил Измир Абдулахапович. – А ёперативных ресурсов у милисия мало. И зарплята три мэсяца нет…

Потоптавшись, женщины угрюмо пошли вон, но следователь вдруг окликнул:

- Мне по отдэльности вас надо, на пару слов. Гражьданка… - он поискал черешневыми глазками в бумажке. – Гражьданка Цереусова, подождите за двэрью. А ви, Любёв Петровна, задёржитесь.

В писклявом голосе следователя таилось нечто многообещающее. С робкой надеждой Любовь Петровна вернулась к столу Каракоева – спелая дама с цитрусовыми, грейпфрутовыми губами, в ажурном платье, похожем на лесной пожар, с карими гладкими ногами в колготках, словно приставленными к ней от раскормленной кубинской мулатки.

- Любёв Петровна, - добродушно сказал Каракоев, дождавшись пока Цереусова выскользнет за дверь. – Працесс рёзыска можна ускёрить... Но надо подключать дополнительные истёщники.

Всё ясно. Любовь Петровна уже догадалась, чего попросит следователь, теперь ей интересна была сумма, которую потребуют «дополнительные истёщники».

- Сколько?

Измир Абдулахапович со смаком отпил ароматного южного чая.

- С вас – ни кёпейки, уважаемая, - и предложил знойной потерпевшей в ажурном платье прямо отсюда поехать с ним в один маленький, но уютный ресторанчик, который держит его родственник Гасан. Там есть сауна, бар и уютные «номэра».

От неожиданности Любовь Петровна чуть не присела на пол. На своём веку роскошная бухгалтерша получала тысячи игривых предложений, но не рассчитывала на хамский подкат от милицейского следователя. Если честно, она вообще не переваривала ментов за исключением компанейского, безвредного земляка Юргасова.

Журавлёва в упор глядела на лоснящегося милицейского чиновника. Значит, Измир Абдулахапович возжелал отведать тела главбуха Любки, похожей на раскалённое острое испанское кушанье, круто сдобренное специями? Значит, он не отличает порядочной женщины от придорожной шлюшки Люльки в голубых гольфиках? Неужели этот битюг, эта глыба жира с подмышечными пятнами всерьёз намерена взгромоздиться в постель с Любовью Петровной? В пересохшей глотке потерпевшей появился кислый привкус, когда она представила гигантского Измира Абдулахаповича в одном исподнем. 

- Я не поняла, товарищ следователь… - сказала она, тихо закипая под маской напускного спокойствия. – Нас с Цереусовой подло обманули при заключении сделки. Развели. Облапошили. Их надо ловить и судить, вы за это зарплату получаете. Какие ещё на фиг «номэра»?

- Номэра хорошие, с душем и ванной. Такой милый женщина с такой большой славный жопа, а не понимает, - Каракоев снова сосредоточился на чайном стакане. – Вай, а мы могли бы оч-чень хорошо посидеть у Гасана…

- И в номерах полежать?

- А что плохого? Ты милый женщина с большой славный жопа… - начал Измир Абдулахапович.

Но не договорил и захлопнул рот. Потому что блондинка-потерпевшая сделала шаг вперёд, две сильных женских руки решительно упёрлись в стол, и над стаканом Каракоева нависла грудь в ажурной ткани, похожая на тележку из супермаркета, доверху набитую свежим сыром.

Каким-то шестым чувством следователь понял, что в следующий миг эта «славная женщина» вцепится ногтями ему в лицо с тремя подбородками.

- Охренел, дядя? – отчётливо сказала Любовь Журавлёва. – Рестораны, «номэра»… Берега попутал?

Подмывало отрезвить блудливого мента по прилизанной головке резным заварочным чайником, но стало жалко чайника – он походил на музейный экспонат из Бухары и, несомненно, имел гораздо большую ценность, чем его раздутый владелец.

- Стоп, Любёв Петровна! Не шуми! Не хочешь – как хочешь, - Измир Абдулахапович предостерегающе выставил перед собой жирные мягкие ладошки. Кивнул тремя подбородками на чёрный служебный телефон. – Ругаться не надо, да? Какой грубый женьщина. Будешь сильно ругаться - я дежурного кричу. Дежурный наденет тебе нающники. Чик-чик наденет тебе нающники и ключ унесёт. Будещ вместо кафе у Гасана сидеть в камера, в нающниках, окошко в клеточку смотреть.

Черешневые глаза милиционера отчётливо замаслились, когда он вообразил себе грудастую белокурую потерпевшую сидящей в камере в «нающниках». Он даже сунул руку под стол и звучно поцарапал себе ожиревший пах.

Из кабинета Любовь Петровна выскочила, пылая от праведного негодования. Менты, которым положено защищать людей от жуликов, делают ей непристойное предложение как вокзальной прошмандовке? Да ещё и угрожают заковать в «нающники»? Оригинальный старт для городской жизни! В Паромном она представляла себе мегаполис как-то иначе.

В коридоре Цереусова с любопытством взглянула на багровую от гнева Журавлёву и тоже вошла в кабинет. Вернулась ровно через две минуты, хладнокровно пряча кошелёк. Её сухощавое лицо было безмятежным.

- Чего он попросил? – хрипловато спросила Журавлёва, комкая сумочку.

Цереусова подняла тонкие бледные бровки.

- Того же, чего и у тебя, наверно. Денег. Налички.

Любовь Петровна догадалась, что чайный бегемот Абдулахапович не приглашает в номера Гасана кого попало. Нескладная потерпевшая Цереусова с высохшими телесами не тянула на роковую красотку и не имела «большой славный жопа». Поэтому с неё разборчивый следователь запросил рублёвый эквивалент. И видимо, успешно.

- Сколько просил?

- Три миллиона за ускорение процесса, - Цереусова нервно щёлкнула замками сумочки. – Натуральный Хапович-ахапович! Поторговалась, сошлись на двух с половиной. Он признался, что должность следователя папа купил ему на день рождения. За семьдесят лимонов.

- Папа купил ему кресло следователя? – наивная Любовь Петровна из деревни Паромное замерла как статуя.

С её глаз падала мечтательная завеса, а мегаполис из волшебной сказки неумолимо превращался в клубок ядовитых гадюк. До Любови Петровны дошло, что без денежной или сексуальной мзды здесь никто не будет упираться рогом. Вот вам и рыночные отношения, получите! Должность следователя милиции стоит астрономические семьдесят миллионов рублей. Почти столько же, сколько у Журавлёвой сегодня выманила липовая продавщица Свиридулина.

- Да. Говорит, его папа всем шестерым отпрыскам по должности купил. Сначала наш Измир Абдулахапович метил сесть в прокуратуру, но там расценки на порядок выше. Копят пока.

Теперь Любовь Петровна осознала всю глобальность и масштаб мегаполиса. По сравнению с городскими коррупционерами её директор Прохорчук с грошовыми колхозными аферами - чистой воды ягнёнок. К шестидесяти трём годам этот сельский плут стоит на самой нижней ступени воровской эволюции.

- Кто же он, этот добрый папа у следователя? – вслух подумала Любовь Петровна. - Миллионер?

Цереусова нейтрально развела руками.

- Нет, фермер с юга. Баранов много держит. Шубы продаёт.

- Всё покупается и продаётся? И ты заплатила ему два с половиной лимона?

- Конечно, - Цереусова дёрнула нескладным плечом с ватной подкладкой. - До двух с половиной цену сбила, куда уж ниже? Если подмазать, может, и правда найдут эту выхухоль Свиридулину-Бортникову?... А ты? Ты тоже заплатила?

- Ко мне он с другого боку пристраивался, - Журавлёва с непередаваемым отвращением покосилась на закрытую дверь следователя Каракоева и чуть не сплюнула на заезженный ногами линолеум.

- Что хотел-то? – не отставала Цереусова. Она честно заплатила свою долю, она имела право знать.
 
- Догадайся сама! Предложил мне ресторан и номера. А когда отшила – грозил наручники надеть.

Сухощавая Цереусова придирчиво изучила бурную фигуру Журавлёвой в ажурно-огненно-капроновой амуниции. Отметила про себя выступающие кромки трусиков, которые выпирают на ягодицах нагло и кругло, словно автобусные поручни. Лайкровые ляжки, похожие на туши подводных лодок, жгучий макияж, цитрусовый рот…

Вероятно, желчная Цереусова подумала, что со вкусом у Измира Абдулахаповича не очень. В ней сквозила извечная неприязнь болезненной худышки к здоровой толстушке.

- Когда ты с ним поедешь?

- Рехнулась, что ли? Я? С этой жирнотой в погонах? – взвилась госпожа Журавлёва так, что люди у стойки дежурного оглянулись.

Но сочувствия Любовь Петровна не встретила. Товарка по несчастью уничтожающе прищурилась.

- Самая умная, да? – припечатала Цереусова. – Ты, значит, чистенькой осталась, а я за нас обоих проплатила, чтоб они Свиридулину нашли? Халявщица ты, Любовь Петровна!

И обиженно пошла прочь из отдела. Наверное, забирать пылесос и веник с улицы Бердникова. К сожалению, там Анна Никоновна увидит, что чья-то ловкая рука уже поменяла замки на злополучной семнадцатой квартире.

***

- Так и сказал, Люба?

- Так и сказал, Данил Кузьмич: «Паехали в номэра, сёлныщко».

- Вот чмо! Подняться, челюсть ему свернуть?

- Сиди на попе ровно, Кузьмич. Ну, врежешь ты Каракоеву?… Скандал. Уволят тебя – и плакала твоя выслуга.

- Куда прикажешь, Любаша? Покрутимся по городу, поспрашиваем кого? Есть тут пара знакомых ребят… Или домой?

Опершись локтями о верный руль, Данила Кузьмич вертел в ладонях ключ зажигания. Любовь Петровна сидела на пассажирском сиденье с мёртвыми распахнутыми глазами, кособоко привалившись к дверце. Пушечные колени раздвинулись в стороны, но Журавлёва не думала их прикрывать. Ей было наплевать, что ажурный подол исподтишка задрался и между ног Даниле видны её кремовые трусики, похожие на древесную стружку, зацепленную за лобок. Ей вообще было на всё глубоко наплевать. Час назад из молодой, преуспевающей и прелестной женщины она превратилась в нищую лохушку.

- У меня нет дома, Данила, - без эмоций произнесла она. – Поздравь, мы с Леночкой бомжи. Мой дом купила Тоська, а с городской квартирой я облажалась по полной. Мне некуда ехать. Стёпка бы меня убил.

Данила Кузьмич был простым сельским мужиком и умел выводить женщин из стресса только одним проверенным способом. Он вылез, сбегал до ларька, купил газированной воды, копчёных куриных крылышек, шоколадку, похожую на прессованные опилки, и большую бутылку водки. Вынул из бардачка обязательный штатный стакан. Заставил женщину дважды выпить. Завёл мотор и медленно покатил по солнечной улице.

- Люба, мы в Паромном своих не бросаем. Тоська нормальная баба. Войдёт в положение. Расторгни сделку или поживи там, сколько надо. Прохорчук тебя обратно с радостью возьмёт. Сам помогу чем могу, подружки твои помогут - Настя, Верка, Нина…  В отделе у себя мужиков сориентирую, может, и вычислим твою Свиридулину.

Конечно, Юргасов говорил общие, ненужные слова. Что может предпринять периферийный отдел ГАИ против организованной цепочки крупных городских жуликов? Только полосатым жезлом погрозить. Слушая Данилу Кузьмича, Любовь Петровна кивала головой как голубоглазая механическая кукла. Но водка начинала мало-помалу разгонять кровь по румяным от природы щекам первой красавицы.

Любовь Петровна понимала, что стала не единственной на белом свете жертвой развода. За примерами далеко ходить не надо. Почти так же на продаже отцовских «Жигулей» погорел Жорка Брянцев, когда дома вместо денег вынул из конверта кипу газетной бумаги. Точно так же они с директором толкнули на мясо несколько коров, а скупщик впарил им взамен поддельную солярку, которой они чуть не угробили последние колхозные трактора.

Да и сама она – не будем кривить душой! - скопила выброшенные на ветер миллионы отнюдь не благовидными путями. Получается, вор у вора дубинку украл? Но ведь главбух Журавлёва таскала барыш у целого колхоза и постепенно, а выхухоль Свиридулина украла у матери-одиночки – и почти всё! Это две большие разницы.

Яркий женский ноготь чиркал по стеклу. В стекле была мутнинка. Любови Петровне почему-то было важно стереть её, смыть с прозрачной плексигласовой поверхности. Журавлёва незаметно дышала на стекло, мусолила палец, ноготь скользил и скоблился, но упрямая мутнинка не удалялась. Это был заводской брак, серое бельмо образовалось при цеховой отливке.

- С Тоськой я, конечно, решу, - медленно сказала Любовь Петровна, терзая стекло пальцем. - Миллионов двадцать по сусекам ещё наскребётся... – она швыркнула носом. – Блин, это от ста с лишним-то! Жалкие остатки, но за дом вернуть почти хватит. Только…

Она обернулась к Даниле.

- Только как же Ленка, а? Я же нынче её в городскую школу отправить наобещала. В музей пойти, в кино, на детский спектакль… Новогоднюю ёлку на площади. А вместо города – опять деревня?

«А ведь ты, Данила Кузьмич Юргасов, отчасти тоже виноват в Любкином провале. Ты охранник, ты мужик и тем более земляк Журавлёвой. Ты мент, в конце концов! Куда же ты смотрел, капитан Юргасов, пока Любовь Петровна развешивала перед жуликами свои хорошенькие ушки? Кинолога Ульяну в наморднике вспоминал?»

Внезапно Юргасов хлопнул себя по лбу, нажал педаль тормоза и «Волга» вильнула к бордюру. 

- Люба! Говоришь, толика денег ещё наскребётся? А знаешь что? Пока уж мы здесь – предлагаю ход конём… Меня просили на комнату покупателя поискать. Комната в малосемейке. Я в том районе бывал, нормальный район! Рынок, метро, магазины - всё есть.

Подушечка натруженного пальца заныла. Недолго думая Любовь Петровна сунула его в рот. В другое время это смотрелось бы эротично, но сейчас - совершенно по-ребячьи.

- Опять? Ты издеваешься? – вопрос вышел не очень внятным, шамкающим.

- Нет, Люба, я по-хорошему! Серёга предложил! Ну, мой эксперт, который ваши бумажки проверял. Мы прощались, он говорит: мне надёжный покупатель нужен, спроси там у ваших, деревенских? Продаю комнату - двадцать шесть квадратов, из неё две сделать можно! Можно в рассрочку. Ремонт, окна новые.

- А фамилия у твоего Серёги не Свиридулин? Или он Бортников? – Любовь Петровна ещё могла шутить.

- Нет, его фамилия Калитченко. Этот не обманет. Я за него как за себя!... Я же с армии Серёгу знаю, потом мы в ГАИ вместе пошли. У него в малосемейке племянник жил, теперь женился, квартиру хочет брать, расширяться.

- Сколько запросит?

- Договорюсь! По минимуму! – Данила рубанул мозолистой ладонью по рулю.

- Дай ещё водки? – Любовь Петровна отлепилась от дверцы. Расправила огненный подол, навела марафет, подкрасила губы.

Залпом осушив стакан, она хрустнула копчёным крылышком  и сказала:

- Заводи шарманку. Едем смотреть.

Она окинула городской блеск и пыль захмелевшим взглядом. Где-то здесь, в недрах мегаполиса спряталась мошенница Свиридулина. Уезжать нельзя. Надо остаться, раскинуть сети и стереть эту мерзкую мутнинку с личного Любкиного стекла.

***

На остатки накопленных денег Любовь Петровна действительно купила комнату в малосемейке у эксперта Серёги и быстро, без проводов и прощаний, покинула Паромное.

Леночка пошла в школу номер девяносто три, а мама устроилась на одну работу, потом на другую, на третью… Дни замелькали словно спицы в колесе. Из деревенских мечтаний главбуха Любки не сбылось почти ничего. Госпожа Журавлёва не имела пока ни отдельной квартиры с биде, ни любовника с высшим образованием, ни джипа. Зато она по-прежнему задорно трясла платиновой гривой, зажигала по городу в мини-юбках и отчаянном декольте, стряпала вкуснейшие пироги и смело посылала начальство на хер, если оно того заслуживало.

О подлой выхухоли Свиридулиной она тоже не забыла. Денно и нощно близорукая Любовь Петровна высматривала в толпе веснушчатое личико с очками, похожими на математическую бесконечность. А ещё больше Журавлёва полагалась на слух. Очки можно снять, волосы можно покрасить, но голос изменить нельзя. В метро, трамвае, кинотеатре, универмагах – везде чуткая Журавлёва пропускала многоголосый человеческий гул через внутреннее мелкое сито и была готова мгновенно среагировать, услышав за спиной тягучую, «акающую» интонацию.

Спустя какое-то время, через полгода или год, Любовь Петровна проснулась утром в холодном поту, но странно успокоенная. Ночью она видела непонятный, тяжёлый сон.

Они с Юргасовым снова въезжают на «Волге» в город. Ржавые пакгаузы, башенные краны, закостеневший от старости бурьян. Впереди на перекрёстке Любовь Петровна видит смешную машинку, похожую на подставку для обуви. В ней сидит женщина в полотняном костюме в гигантских фасеточных очках.

Выскочив из «Волги», Любовь Петровна бежит к машине аферистки Свиридулиной на подламывающихся каблуках. Свиридулина смотрит на несущуюся полную Журавлёву в тесном ажурном платье, скалит зубы и нажимает на газ.

- Жилплощадь вам понравится! Ариведерчи, продано! Я еду в Салехард!

Обманщица газует что есть мочи. Колёса игрушечной машинки уходят в дрифт, шины дымятся, оставляя на асфальте жирные лохмотья копоти. Любовь Петровна хочет упасть на капот, раздавить автомобильчик, погрести его под собой, но что-то не даёт ей добежать до веснушчатой твари. Ноги вязнут как в болоте. Преодолевая сопротивление трясины, женщина сбивчиво вопит Юргасову:

- Она сейчас смоется! Данила Кузьмич, ты же гаишник! Задержи!

- Держу, но долго не смогу! – отзывается Юргасов. Он стоит за плечом у Любови Петровны, вытянув полосатый жезл в сторону Свиридулиной. Аферистка давит педаль в пол, бледнеет от злобы, однако машинка буксует на месте, не трогаясь. Покрышки постепенно прогорают до ободов, отвратительный дым заволакивает улицу, мешает дышать и смотреть.

На висках у Юргасова от напряжения вздулись жилы. Он держит жезл как пистолет, и Любовь Петровна вдруг понимает, что магический жезл каким-то образом не даёт машине тронуться.

- Я её долго не продержу, Любка! – кричит он в затылок. – Забрасывай!

Кого забрасывай? Чем забрасывать Свиридулину? Цветами и лифчиками, что ли? Любовь Петровна движется всё медленнее, словно муха, попавшая в паутину крестовика. Невидимая сила не подпускает её к автомобильчику ближе чем на несколько метров. Журавлёва бессильно огибает её кругами, ковыляя по бетону, который на глазах превращается в хлюпающее желе. Гончая мордочка Свиридулиной искажается в злорадной гримасе.

- Бросай в неё! Всё бросай! – чётко велит Юргасов, и Любовь Петровна спотыкается о пачки денег, разбросанных по мостовой. Она нагибается, тяжело хрипя и роняя слюни. Сгребает пачки зелёных долларов.

- Деньгами в неё бросать? Не жирно? Она меня без того на девяносто лимонов обула.

- Заткнись и бросай! Уйдёт! Она хотела лёгких денег? Пусть получит.

Любовь Петровна не может ослушаться и швыряет зеленоватые пачки в гнусную мордочку Свиридулиной.

Деньги вдруг вспыхивают в воздухе. Огненные хлопья сыплются на капот газующей машины, влетают в салон огромными рыжими бабочками. Журавлёва подхватывает с земли вторую горсть денег, третью…

Свиридулина с визгом пытается отмахнуться от огненных долларов, но поздно. Салон машины начинает гореть вместе с ней. Фасеточные очки становятся жидкими и стекают по лицу квартирной мошенницы. Волосы встают дыбом как картофельная ботва на костре и трещат, распространяя вонь палёного хитина. Пластиковые элементы пухлого салона коптят словно бочка с соляркой. Ветер поднимает в воздух ошмётки горелой дряни и Любови Петровне кажется, что над автомобильчиком мошенницы мечутся стаи летучих мышей. Она загораживается ладонью от нестерпимого жара. 
 
Чуть погодя от машинки-подставки остаётся мёртвый каркас и груда оплавленной дряни, словно среди перекрёстка растаяла огромная порция чёрного вонючего мороженого.

- Спасибо, Данила, - пошатываясь сипит Любовь Петровна. Горло у неё першит и дерёт, будто она проглотила металлическую тёрку.

- Мы в Паромном своих не бросаем, - говорит Данила. Опускает жезл и идёт к серой «Волге».

Сзади раздаётся собачий лай, но вместо собаки за Данилой скользит стройная шатенка в кружевных чулках и на каблуке. Её скулы стянуты собачьим намордником. Кожаные скрепки оставляют свободными только раскосые глаза цвета жжёного сахара. Журавлёва понимает, что это кинолог Ульяна, хотя ни разу в жизни её не видела.

- Данила, стой! Я вернулась! – кричит Ульяна.

Юргасов счастливо замирает вполоборота.

- Навсегда?

- Если хочешь - навсегда.

Худой, немолодой, но мускулистый Данила целует женщину, сгребает её в охапку и они уезжают вместе, помахав руками Журавлёвой. Любовь Петровна точно знает, что мутнинка со стекла «Волги» и с её души куда-то исчезла.

- Совет вам да любовь, - машинально говорит Любовь Петровна и тоже уходит с проспекта, не оглядываясь на пожарище.

Где-то далеко принимается звонить колокол, и она вдруг подскакивает на мокрой от пота постели в своей коммунальной квартире. Под головой сбитая подушка, во рту - запах гари.

***

В тот же день Любовь Петровна разыскала через старых подружек рабочий номер Данилы Юргасова. Ей дали координаты районного отдела милиции, и на другом конце ответил Данила Кузьмич. Бывшей землячке он очень обрадовался.

Поболтали о том, о сём. Данила Кузьмич уже досидел свою заветную выслугу в ГАИ, однако остался при райотделе на клерковской должности – ради прибавки к пенсии. Он подробно перечислил, кто в Паромном родился, женился и умер (умерших было больше). Рассказал, что у почтальонки Файки обнаружили опухоль, но она вроде идёт на поправку, а у Верки Смышляевой завёлся приезжий хахаль. Ещё Юргасов сообщил, что у Соньки Изборовой, сменившей Любашу в кресле колхозного главбуха, всё валится из рук, она всерьёз начала попивать и подумывает уйти, а на директора Прохорчука вдруг завели уголовное дело по факту злостных хищений и злоупотреблений (вовремя ты оттуда слиняла, Любаша!)

Журавлёвой страшно хочется узнать, в какой стадии роман Юргасова с кинологичкой Ульяной, но, конечно, спрашивать об этом неудобно. Наверное, самостоятельная Ульяна давно пошла на повышение и уехала из райцентра вместе с намордниками, чулками и плётками. Зачем ей женатый стареющий пенсионер?

- Как твоя «Волга», Данила? Помнишь, ездили с тобой?

- Не сыпь мне соль на рану! – стонет Юргасов. – Слышала уже? Нету «Волги». Сегодня ночью Борька, ведьмак, угробил.

Выясняется, что взрослый недоросль накануне взял папкину тачку и отправился в соседнюю деревню Бубенцово к полюбовнице. Железнодорожный переезд стоял закрытым на ремонт, плиты выворочены, мостков нет. Борька был выпивший. Накидал между рельсов кирпичей и решил: проскочу!

Не проскочил. Тяжёлая лайба засела на путях намертво, а тут – товарняк. Сам-то Борька вовремя вылез, но папкиной машине пришёл абзац. Юргасова уже с утра изводят в отделе: почему он, гаишник со стажем, не обучил своего щегла ПДД? А какая «Волга» была! Монстр! Подобных агрегатов уже не делают.

- Сочувствую, Данила, - Любовь Петровна мнётся. – Ты мне только скажи: в пассажирскую сторону сильно попало? Где стекло там боковое…

- Я же говорю: песец, Люба. Локомотив аккурат справа жахнул! Кузов вдребезги, в лепёшку! Ласточку на полста метров растащило. Одна запаска в багажнике целая, и стоп-сигнал. Все поезда на сорок минут от графика отстали. Железнодорожники сказали: в суд на Борьку подадут, да я его сам прибью. Он пока у гулеванки прячется.

Значит, и стекло с браком растёрлось в мелкое крошево…

Пособолезновав, Любовь Петровна просит Данилу Кузьмича пробить по своим каналам: не было ли по области за прошедшие сутки других автомобильных аварий, при которых машина сгорела и кто-то погиб?

- Ну ты и озадачила, Люба, - говорит Данила Кузьмич. – В криминальные репортёры подалась? Ладно, поспрашиваю ребят.

Вечером того же дня Юргасов звонит Журавлёвой. Оказалось, той же ночью, когда товарняк в лепёшку разбивал его «Волгу», на шестидесятом километре автотрассы сгорела японская легковая машина. По свидетельствам очевидцев, тачка вспыхнула прямо во время движения, как в фантастическом боевике.

- Погибшие есть? – спрашивает Любовь Петровна.

Очень невинно спрашивает, но Юргасов немножко напрягается.

- Люба, такие вещи по телефону не обсуждают. Шепну исключительно по старой дружбе… Из-за руля обгоревшей тачки извлекли останки водителя. Судя по фрагментам одежды и тела, погибшая – женщина. Личность устанавливается. Предположительно, тётенька числилась в розыске… В салоне найдена куча обгоревших денежных купюр. Наверное, не один мешок, - он замолкает, шелестя сводкой. - В бардачке частично уцелели женские документы, явно фальшивые. Это всё, я и так лишнего сболтнул.

- Спасибо, Данил Кузьмич, - говорит Любовь Петровна. – Хочешь, поспорим?  Водитель тачки - моя Свиридулина-Бортникова. Надеюсь, новая жилплощадь ей понравится.

- Туда бы и дорога суке! – вырывается у Юргасова, но затем профессиональная милицейская осторожность берёт верх. - Люба, ты с кем там связалась? Меня не впутывай! Я ничего не слышал!

- Не волнуйся, просто женская интуиция, - смеётся в трубку Любовь Петровна. И неожиданно для себя спрашивает: - А как твой кинолог Ульяна?

Более неуместного вопроса придумать нельзя. На проводе повисает раздражённая пауза.

- Что? Что тебе Ульяна? – дёргается Юргасов. – Ты её знала, что ли? Уехала Ульяна! Собрала вещички, бац – и нету. И служебную собаку на другого сотрудника бросила. Получила капитаншу, перешла в городской отдел… Уехала… Сука.

В голосе бывшего гаишника явственно кричат сожаление, боль и обида.

- Вы перед этим поссорились? – догадывается Любовь Петровна.

- Да! – выкрикивает Данила. – Да, поссорились! Разлаялись вдрызг! Чего пристала? Мне с Маринкой разборок хватило. Развод – не развод, но три недели у матери жил! Что ты душу из меня тянешь? Что ты…

- Она вернётся, - перебивает Любовь Петровна. – Твоя Ульяна вернётся. Если хочешь – навсегда. Прости её и жди, Данила. У вас с ней всё будет хорошо.

- А я и так жду… - надломленно бормочет Юргасов. – Но… но спасибо на добром слове, Люба. Мне надо идти. Пока.

И кладёт трубку.

***

Даниле с тех пор Журавлёва не звонила, но ей без того всё понятно. Мутнинки на её стекле больше нет. Через два года Любовь Петровна случайно купит и перепродаст какие-то пустяковые акции, выручит неожиданно крупную сумму и купит себе с дочкой квартиру из мечты – просторную, тёплую, с ванной и биде. И будет пить на балконе кофе в прозрачном пеньюаре. Жилплощадь ей понравится.

Мать-заступница не забывает свою голубоокую подопечную. Если, конечно, подопечная не валяет дурака.