Дюма

24 июля 1802 года родился Александр Дюма


Дюма, на мой взгляд, тот нечастый случай, когда плосковатые ярлыки критиков, по сути, верны. Прозаик-беллетрист, мастер приключенческого романа, классик литературы из детства и отрочества. Во Франции его имя ныне канонизировано, биографии издаются едва ли не ежегодно, наследников приветствуют и почитают как отпрысков королевского двора, а я тихонько пожимаю плечами и беззлобно ворчу. О природе земного успеха.

Дюма, в самом деле, являлся ремесленником от литературы. 4-5 романов в год (многие из которых он писал почти синхронно), и около 150-ти (!) при жизни. Но плодовитость – гораздо чаще свидетельство грамотно выстроенного маркетинга (пускай, в его времена не употребляли это слово), нежели избытка души. Набор литераторских техник тоже традиционен: он не ломал хронологию повествования, проводил две-три главных линии и несколько второстепенных, дабы читатель не заскучал, «не грузил» и избегал сильных эмоций. История Франции предстаёт костюмированным мифом, а имена реальных исторических персонажей нужны лишь для легитимности фантазий беллетриста: все драматические события, от Варфоломеевской ночи до казни героев, более походят на лёгкий водевильчик (это, к слову, тонко прочувствовали российские режиссёры, снимая очаровательные «клюквы» с изящным юмором и сквозящей повсюду иронией, будь то «Три мушкетёра», «Королева Марго» или «Графиня де Монсоро»).

Но ремесленником он оказался, тем не менее, элитным. Дюма безошибочно знал, чего именно и с какими акцентами жаждет читательский «плебс», и ещё лучше он осознавал, что следует делать, дабы его не разочаровать (иначе это скажется на внимании прессы, тиражах и достатке). Он, к слову, один из немногих, кто мог себе позволить безбедную жизнь, занимаясь исключительно литераторством, и жил на широкую ногу влюбчивого сибарита-француза: число его романов с прекрасным полом не намного меньше числа изданных книг. В этом он точно знал толк, если вспомнить, как дамы разных эпох влюблялись в его литературных героев.

Мы расстались с ним в мои примерно 15, и с тех пор я не перечитывал ничего. Казалось бы, что здесь удивительного: всякой литературе – своё время, но к героям приключенческих саг Сабатини, не говоря уж о Жюль Верне, я возвращался и в 25, и в 40. А вот тучноватый беллетрист, мастер мифологии и жизнелюбивый эпикуреец совершенно перестал меня занимать.

Конечно, это произошло ещё и потому, что вкусив драмы Гюго, философии Пруста, лирику Моруа, рефлексии нашего почти современника Камю, внимать всерьёз Дюма, в моём восприятии, уже невозможно. Все эти авторы, исключая отчасти лишь Гюго, и близко не подобрались к нему в плане литераторского успеха, а Ромэн Роллан, которого я с трепетом открыл для себя непростительно поздно, и вовсе, подозреваю, ныне почти забыт даже на родине.

Дюма – остаётся. В новом веке, когда человечество спасается от бытия сквозь микрокосм выдуманных миров в жанре fantasy, ненавязчиво-милая беллетристика Дюма, замешанная на красивой мифологии с пикантными Love Story, снова в тренде и переживает бог знает какую по счёту реинкарнацию. Он вновь успешен, и воскресни сегодня, привычно наваяет чтиво под мильон печатных знаков вне интеллигентских рефлексий о том, что-де Нобелевку или Пулицера дают лишь тем, кто создал свои уникальные миры в литературе.

Да, я снова тихонько ворчу и вспоминаю куда более близкого мне в столь же лёгком жанре, Жюль Верна. Он преклонялся пред Тургеневым, даже вкусив коммерческий успех («мне так писать не дано!») и гордился знакомством с ним. Тургенев, напротив, считал француза «мастером», совместившим литературу со скучной для большинства наукой. Так праведник не в силах узреть собственной праведности, а талант (вне друзей и собратьев) благодатно не видит собственных граней, чтобы продолжать творить на топливе вечного двигателя неудовлетворённости собой.

Но самые крупные тиражи изданий – они иногда ещё и о том, что ты должен уметь отметать всякие рефлексии о литературе и собственном предназначении в ней, не оглядываться на классиков, быть плодовитым, безошибочно ощущать запросы рынка и обладать несокрушимым жизнелюбием циника.

Не уверен, что это путь в «ноументальный мир» Вечности. Но путь к успеху и памяти – безусловно.