Посвящение отцу Ольги Аросевой 23

                ПРОЖИВШАЯ ДВАЖДЫ

           Книга, посвящённая отцу.
   Автор Ольга Аросева.

 Ольга Александровна Аросева(1925-2013), советская и российская актриса
театра и кино. Народная артистка РСФСР.

Продолжение 22
Продолжение 21 http://www.proza.ru/2019/07/23/973

                4 мая
 «Секретарь польского посольства Шербинский надоедал просьбами приглашения их артистов. «Вермишель» дел. В 2 часа дня – завтрак с турками. А в душе, как зубная боль, забота о детях: теперь они без воспитательницы, кто же наблюдает порядок их жизни?
Вечером докладывал в Доме советского писателя о моих встречах и беседах с представителями западноевропейской интеллигенции. Говорил два часа.
                5 мая
Принимал чехов-инженеров, показывал им «Чапаева». Сам в двадцатый раз восторгался. Лена и Оля были. Вечером был у Молотова. Он звал с ним на дачу, но я пообещал приехать завтра, потому что очень неустроены детишки мои. Утром шестого (выходной) детей отправил к Наде, сестре, и брату. Сам уехал к Молотову. Играли в теннис, а в сердце боль о детях. Довольно боли, я имею все данные жить хорошо. Жена просится уехать на лето за границу, ну и пусть её едет.
От Молотова приехал к брату Аве, взять детей (Лену и Олю, где Наташа – не знаю, она только ночевать приходит!). Он приглашал зайти. Это с его стороны не хорошо, ведь мне очень важно, чтобы дети своевременно шли спать.
Надя добрая, решила нас проводить (а это далеко: с Малых Кочек!). Приехали к квартире, где живут дети.

                6 мая
 Один день. (Вроде рассказа.) Канун. Вечер. Кино. Чехи. Дети, Лена и Оля, пришли – одна с урока музыки, другая из сада, – посмотреть кино.
У них нет ни воспитательницы, ни даже домработницы. Живут в комнате при ВОКСе, поэтому сестра Надя изъявила желание побыть с ними вечер, помочь. Пришла, присоединилась смотреть кино. После конца фильма мне надо было спешить к Вяче М., Надю попросил идти к детям. Уехал.
Поздно звонил по телефону – как дети.
Спят. Бедные, сирые. Одни. Недавно Антонина Павловна, моя секретарша, знающая меня 14 лет, сказала: «Вас ненадолго хватит, если Вы так будете отдельно от детей». Правду сказала!
Звоним – нет ответа. Видимо, квартирующие в том же жилище – отсутствуют. Ключ? Где ключ? Я прошу всех – Наташу, Лену, Олю ключ оставлять у швейцара. Оказывается, ключ унесла с собой Наташа. Ждали на лестнице около часа. Измучились. Что же делать? Куда же ехать? Ко мне? Гера жестока, она запротестует…

 Поехал с детьми в отель «Новомосковская гостиница». Я недавно просил правление «Интуриста» дать мне там две комнаты и врал, что будто бы мне нужно приютиться по случаю ремонта моей квартиры.
Приехали. Являюсь к дежурному администратору. О комнатах ничего не известно. Я обескуражен. Ко мне на выручку приходит случайно находящийся тут же агент ГПУ в кожаном облачении. Он меня знает. Удостоверяет, что действительно мне определены две комнаты. Тогда администратор требует паспорт. У меня его нет. Он не даёт комнаты. Агент ГПУ настаивает дать и выговаривает администратору за формализм. Я – к телефону, чтоб позвонить главе «Интуриста» Курцу. Он в нашем же доме правительства. Но я забыл номер телефона и справляюсь в комендатуре. Комендант отказывается дать его, т. к. телефоны лиц, живущих в доме правительства, не сообщают. Я в тупике. Дети ждут в машине. Время – половина одиннадцатого ночи… Агент ГПУ шумит, настаивает дать комнату. Администратор уступает. Получаю ключ. Комната на четвёртом этаже. Сырая, чужая. У детей ни мыла, ни ночных рубах – ничего, чтобы ночевать в чужом месте. Поздно был дома. Спал, как чужой абсолютно всем.

                8 мая
 «Была испанка – искусствовед, эмигрантка. У неё семья: дочь и муж дочери, тоже эмигранты, участники последних восстаний в Испании. Она интересна, но странно-сдержанна. Пригласил её на приём Мазереля*. Отказалась. Хочет получить работу как профессор теории искусства (главным образом живописи).
Сегодня принят Ежовым. Совершенно замученный человек. Взлохмаченный, бледный, лихорадочный блеск в глазах, на тонких руках большие набухшие жилы. Видно, что его работа – больше его сил. Гимнастёрка защитного цвета полурасстёгнута. Секретарша зовёт его Колей. Она полная, озорная, жизнерадостная стареющая женщина.
Ежов смотрел на меня острыми глазами. Я доложил о «беспризорности» ВОКСа. Он понял. Об американском институте – понял и принял к действию. О поездке жены за границу. Немедленно согласился. Обещал посодействовать и в отношении квартиры.
Вечером принимал Мазереля.

                10 мая
 Мелкие дела. Письма. Хлопоты. Пришла воспитательница детей. Объяснилась и согласилась снова жить с детьми. Они очень рады. Я ещё больше. Можно работать без того, чтобы саднило мозг от тупых забот.
                13 мая
Встречал Лаваля. Чины. Караул. Почётный рапорт. «Марсельеза». Напев французской проигранной революции – музыкальная тема её. За ней – «Интернационал». Пока встречали Лаваля, рапортовали ему, вели сквозь строй завороженных дисциплиной солдат и пропускали сквозь «толпу» (см. толпу в «Борисе Годунове» у Пушкина), которая приветствовала аплодисментами и криками французского кулачка (далеко не дурачка!), его журналисты в количестве 28 человек сидели запертые на ключ в вагонах. Им не полагалось выходить вместе с министром (классы уничтожены у нас). И только после того, как Лаваль, погрузившись в тёплое сиденье литвиновской машины, отбыл с вокзала, несчастных людей пера освободили из-под замка. Некоторые из них от наивности произносили протестующие слова.
Особенно Садуль и Роллен*2.

 В час дня в «Метрополе» с этими журналистами завтрак во главе с Бухариным. Во время завтрака, как и полагается в приличном буржуазном обществе, он постучал ложкой по столу и начал речь. Гостей было до 200 человек. Журналисты и люди искусства. Прежде всего он заявил о скорби по поводу кончины маршала Пилсудского и предложил почтить его память вставанием. Мы все стояли в честь лютейшего врага коммунизма. Потом Бухарин читал речь. Обычная. Отвечал Роллен. Потом неожиданно взял слово старик Немирович-Данченко и сказал, что французы – это наши учителя в области политики и искусства и наши театры развиваются под руководством великого Сталина. После этого завтрак подошёл к концу, я пошёл работать в своём кабинете.

 В тот же день в десять вечера в особняке НКВД на Спиридоновке. Приказано быть во фраках (странно, а у французского посла завтра вечером – в пиджаках. Мы перещеголяли их в протокольном совершенстве).
Много говорили с Ворошиловым. Он какой-то стал тихий и задумчивый. Без всякого сомнения, что-то глубоко переживает. Когда я говорил о Лавале, о наших переговорах с ним, о большом значении приезда, он старался отмалчиваться. Я не слышал из его уст ни одного дифирамба происходящему. Подошёл Лаваль и стал просить показать военный парад, хоть кусочек. Его активно поддерживал Садуль. Клим Ворошилов сначала всё уклонялся, говоря, что нужно, чтоб не Садуль об этом хлопотал, а сам Лаваль. Когда инициатива последнего в этом деле стала ясна, Ворошилов согласился показать только авиацию, а красноармейцев – лишь в казармах, в их бытовой жизни. Лаваль этому предложению страшно обрадовался.
– Посмотреть жизнь казармы – да для меня это во сто крат большее имеет значение, чем парад.
– Покажем вам клубы, занятия и развлечения наших красноармейцев, как они воспитываются.
– Это прекрасно, о лучшем мечтать нельзя, – соглашался Лаваль.

 Он говорил, что Ворошилов – самый популярный человек во Франции.
Клим с казённой улыбкой (но очень приятной, потому что она светилась озорством) ответил, что и Лаваль очень популярен в СССР как виднейший деятель мира. Подошёл Потёмкин. Лаваль стал рассказывать, как он с Потёмкиным усердно работал в деле выработки пакта. Работа была трудная.
Подошёл турецкий посол, как всегда с объяснением в политической любви к нам. Клим опять за словом в карман не полез, а ответил, что когда он был в Турции, то чувствовал себя в среде народа, создающего свою культуру. Мы все выразили радость, что Клим – почётный гражданин города Смирны.
Турецкий посол приглашал меня для культурных дел в Турцию. Клим сказал:
– Обязательно тебе туда надо съездить, обязательно…

 В двенадцать часов открылись столовые, и гости (в количестве около 600 человек) двинулись к столам. С нами были Раскольников, жена моя и Раскольникова. Лакеи подавали медленно и неуклюже. Они ходили между столов, как опоённые. Бухарин после обеда долго говорил с Лавалем. Кажется, научно агитировал его. Лег спать в четыре утра.
                14 мая
Завтрак в Тушино, в аэроклубе. Во главе – дурак Уманский. Это не ругательно, как не ругательно, когда доктор говорит:
«У вас сифилис». Против него Эйдеман*3, который рассказывал, что Клим предписывает своим генералам «убрать животы».
– Как увидит, что кто-нибудь с брюшком, так приказывает, чтобы в кратчайший срок этого не было. И все как-то вылечиваются от животов.
Вот и я… Уманский с большой убеждённостью подтверждал это чудодейственное влияние приказов наркома обороны по части животов.

 Рядом с Эйдеманом – наша прекрасная парашютистка Нина Камнева (не потому ли, что летит камнем вниз). В своей речи она говорила, что самое прекрасное в прыгании с парашютом – это удовлетворение от преодоления чувства страха. Нина – маленькая, красивая, смуглая, худенькая. С детской ужимкой у губ. Говорит отчётливо, но детским голосом. Густые волосы – шатэн – подстрижены. Весёлые коричневые глаза. Говорит без жестов.

Меня оседлал расспросами Афиногенов. К двадцатилетию Октября он пишет пьесу. Хочет дать в ней и Октябрьскую революцию, и гражданскую войну, и строительство. Все действие пьесы растянуто, по его словам, на 20 лет (не многовато ли?). Нашу силу и историческую жизненность он хочет доказать тем, что английские и другие шпионские организации работали очень энергично и ловко и тем не менее не могли справиться с Советской властью. Я рассказывал ему о деятельности некоторых шпионов, пойманных нами в период 17, 18, 19 годов. О них Афиногенов так подробно расспрашивал, что не давал ни отдыха, ни срока и доставил мне самому приятность воскрешать героическое прошлое. Просил разрешения протелефонировать, чтобы выкачать из меня интересные истории.

 Бургес (воспитанник Саратовского университета, в совершенстве владеющий русским языком и бывший у нас в первый период революции, теоретик музыки, впрочем, сменивший теперь этот интерес к истории интересом к политике) сидел рядом со мной. Он поражался тому, как изменилась Москва и всё Советское государство. Власть стала очень сильной.
– Но меня особенно удивляет ваша эволюция. Вот, например, Бухарин, я его знаю по первому периоду революции, это был тигр, мы же, вся буржуазия в Западной Европе, боялись его и считали тигром. А теперь, когда вчера он предложил почтить вставанием память Пилсудского, произвёл на меня впечатление прирученного тигра. Совершенно прирученный зверь. Теперь у вас многое стало не от идей, а от людей. Идеологию заменила личность, а на личность легче влиять, чем на идеологию. Теперь у вас вместо идей – имена вождей. С этой стороны вас ещё многие в Европе не понимают. И прежде всего не понимают ваши же собственные коммунисты.

 После завтрака мы смотрели, как парашютисты прыгают с аэропланов. Один из них делал всё по команде, передаваемой по радиотелефону с балкона нашего аэроклуба. Телефонист говорит, например, «поверни вправо аппарат» – поворачивал, «поверни влево» – это делал, «выходи на крыло» (парашютисту) – на летящем аэроплане на крыле появлялся человек. «Прыгай!» – Аэроплан покачивался с боку на бок в знак того, что приказание принял и в удобной точке парашютист прыгнет. Он действительно прыгнул. У парашютиста был тоже телефон. Телефонист ему говорил, в то время как парашютист летел к земле. «Раздвинь ноги» – парашютист раздвигал. «Раскинь руки» – парашютист тотчас же выполнял команду.
Французы удивлялись и записывали в книжечки.

 Вечером у французского посла Альфана. Всё битком наполнено народом. Тут и Молотов, и его зам. Межлаук, и Ворошилов, и Розенгольц*4 (Молотова и Ворошилова не было на приёме у американца).
За обедом – танцы кавказские с кинжалами. Пение квартета. Альфан, играя в демократизм, пригласил певцов за один из столиков (гости сидели за небольшими столами по 7–10 человек). Пелись кавказские песни. После сладкого, когда шампанское шумело в голове, вышел плясать «русского» Будённый. Сначала один, потом со своей женой, потом с женой Розенгольца. Вслед за ним вышел плясовой походкой и сам Альфан. Он вызывал на пляс жену итальянского посла, интересную женщину. Она, утопая в белых кисеях, отказалась. Плясала опять жена Розенгольца с Будённым. После этого гости стали расходиться. Я успел только несколько раз обменяться с Вячей Молотовым приветственными улыбками. Закусили вишнями».

* Франс Мазерель – бельгийский художник-экспрессионист.
*2 Корреспондент французской газеты «Тан».
*3 Р. П. Эйдеман – советский военный деятель, комкор. С 1932 г. – председатель Центрального совета Осоавиахима.
*4 А. П. Розенгольц – нарком внешней торговли СССР.


 Продолжение в следующей публикации.