Без родины 2 - Глава 35

                ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ.

    Мы:  я, дядя Саша, и Игорек,  стоим на трассе, возле  остановки,  и ждем автобус из Калуги.  Ко мне позвонил дежурный по епархии и попросил встретить «нашего» священника.  По этому случаю Дядя Саша  захотел  испечь хлеб, но тесто не поднялось,   и он сделал блины.  Теперь рушник в руках дяди Саши, на котором стоит тарелка с блинами и солонка, треплет ветер.  Так  стоять неудобно, но Пряников  терпит,  пристально глядя  вдаль трассы.
    К сожалению, с нами нет Валентины Николаевны. Миша  «добил»  родную мать своими «художествами», и она  лежит  в областной  кардиологии. Мне Валентины Николаевны в такой день  очень не хватает, но с этим  ничего не поделаешь.
– Так, где же он? – в который раз спрашивает дядя Саша, имея в виду автобус –  сломался?
    Я  собираюсь сказать  что-нибудь успокаивающее, хотя сам волнуюсь не меньше Пряникова, но тут проскочившая мимо нас машина из таксопарка Олега резко  тормозит  на обочине. Поскольку  нам делать  нечего, мы смотрим, что будет дальше. А дальше водитель  сдает назад,  и  из такси  выходит священник в дорогом подряснике и  с затейливым крестом на груди.  Ему за тридцать, он  телосложения среднего, такого же роста, и вряд ли имеет  славянское происхождение.  Впрочем,  сказать точно невозможно. 
  Священник неторопливо  рассматривает  нашу живописную компанию и мотоцикл дяди Саши позади нас, после чего пространно  произносит:
– Да… я вижу, что  все гораздо  хуже, чем мне описывали!
– А вы кто будете? –  для порядка спрашиваю я, хотя  уже  и так ясно.
– О. Никанор, – представляется священник, – вас  обо мне предупреждали. Или обязательно документы показать?
    Я собираюсь сказать, что верю ему на слово, но тут из такси  выходит водитель, и я  на несколько секунд  лишаюсь дара речи. Это же  сам Олег!  Положив руки на капот, он смотрит на нас своим, присущим только ему, взглядом, в котором нагловатая уверенность сочетается с вызовом и пренебрежением.
  Меня охватывает беспокойство: зачем этот человек  здесь?   О. Никанор  решил приехать на  такси, и Олег  выполняет  заказ? Вряд ли. Олег интриган, каких мало:  он  ведь точно подгадал момент, чтобы  написать  в епархию порочащее меня письмо.  И теперь  наверняка не без умысла  «перехватил» о. Никанора  до  встречи со мной. 
– Так и будем  стоять молча? Может быть, поедем, покажете,  что   тут у вас? –  выводя меня из задумчивости, недовольно спрашивает священник.
– Да, конечно, – совладав  с собой, говорю я, –  пожалуй, с приходом  начнем  вас знакомить  от бараков.  Ваш водитель знает, где это.
  – Что ж, от бараков, так от бараков, – произносит  о. Никанор, и,  пожав плечами,  садится обратно в такси.
    Олег, одарив меня колючим взглядом,   не торопясь  усаживается за руль, и машина уезжает. Дядя Саша, проводив ее взглядом,  говорит:
– Да лучше я ими  подавлюсь,  –  и   кладет тарелку с блинами в багажное отделение люльки. А Игорек, жестикулируя с растерянным выражением лица,  просит объяснить ему, почему священника привез Олег, главный деревенский злодей. Я  показываю руками,  что сам в недоумении.
         По узкой  щебеночной  дорожке  мотоцикл  срезает путь, и  мы оказываемся в нужном месте одновременно с такси. О. Никанор, не покидая машины, через открытое окно  осматривает  барак  и примыкающие к нему сараи.  Морщась от запаха навоза, он брезгливо  спрашивает:
– Это что? Зачем я тут?
–  В этом бараке  сельсовет  для нужд прихода комнату выделил, я хотел ее  показать. Где-то же вам нужно жить. – Объясняю я.
–  В таких условиях  я  жить не хочу, и не буду! – категорично высказывается священник, отгоняя рукой  мух.
  В этот момент, заметив во дворе скопление мужчин, из барака выходит  Марина с полным тазиком белья. Подойдя к  веревке, натянутой между деревянными столбиками, она  становится так, чтобы солнце просвечивало ее  халат насквозь.
–  А тогда,  где  вы будете жить? – с изумлением спрашиваю я.
–  В Калуге, у меня там  нормальная квартира. Я буду приезжать сюда только  на  службы,  в праздничные и выходные  дни.  А ночевать, если возникнет такая нужда,  на базе отдыха,  у  Олега Ивановича. Он  предложил  мне снять у него  коттедж. – Говорит,  заинтересованно разглядывая  откровенно улыбающуюся  Марину, о. Никанор.
  Чтобы  женщина  не мешала  разговору, я становлюсь  между ней и такси  (чем огорчаю о. Никанора), и говорю:
–  Коттедж на берегу Оки будет стоить, как номер в  отеле «Хилтон»! Где  наш приход столько деньг возьмет?
– Олег Иванович  предлагает жилье  на безвозмездной основе. – С почтительными интонациями к Олегу,  сообщает  о. Никанор, и продолжает,  – если тут все, поехали к храму. Я сегодня после службы в семинарской церкви еще не ел, мне хочется быстрее закончить с формальностями. Олег Иванович  предложил мне отобедать с ним, и  я с нетерпением жду этого.
– Ну что ж, поехали к храму, – соглашаюсь я,    чувствуя себя обескураженным после откровений присланного к нам священника.  А он переводит взгляд  на  заметную отсюда колокольню с сияющим на солнце куполом, крестится,  и такси резко берет с места.
  Теперь  наш   мотоцикл  подъезжает с опозданием, и заждавшийся   о. Никанор резко  говорит:
– Дайте ключи, я сам храм открою!
    Заходим в таком порядке: сперва священник, затем Олег, и лишь после него я. Дядя Саша и Игорек остаются на «свежем воздухе». Им находится в обществе  Олега противно, как, впрочем, и мне, но  в отличие от меня, у них есть выбор.
    Как снаружи, так и внутри,  восстановленная церковь выглядит, как новая.  Правда, фресок на стенах   пока нет: Евгений Вячеславович  улетел на химиотерапию в Израиль,  и с иконописцами  обещал встретиться   по возвращении. Однако и без фресок хорошо: уже  имеющаяся  белоснежная краска  вызывает ощущение  чистоты и покоя. Каждая  деталь воссозданной архитектуры заставляет думать о вечном.
    Осмотревшись,  о. Никанор    становится довольным.  Особенно ему нравится недавно установленный центральный иконостас и резные царские врата. Похвалив тонкую работу,  священник проходит в алтарную часть, где воочию убеждается, что все  готово к совершению  литургии.
– У вас есть опись имущества? – спрашивает он.
– Да, конечно, – отвечаю я, доставая  из стенного шкафа инвентаризационную книгу.
      Я отчего-то подумал, что о. Никанор  спросил  ее для порядка, но он  с серьезным выражением лица  начинает сверять по  описи   церковное имущество. Я не принимаю участие в процессе:  священнику  помогает Олег, при этом ухмыляясь своей  гадкой ухмылкой. И делает это  так, чтобы ее видел я, но не видел о. Никанор.
      Закончив инвентаризацию (имущества  мало), о. Никанор спрашивает, сколько  у меня   ключей.
– Два комплекта.  Один  я  уже отдал вам, а второй, вот он, – я достаю связку  из кармана.
 – Дайте мне, – протягивает руку о. Никанор. Помедлив немного, я отдаю. Священник тут же передает ключи Олегу.
  Я не понимаю, зачем о. Никанор  поступил так, и протестую:
–  Эти ключи должны быть у меня, как у старосты храма.
– С этой минуты я освобождаю вас от этой  обязанности, – пряча  глаза,  говорит о. Никанор.
– Я был выбран старостой на  собрании прихожан. У вас нет таких  полномочий,  своим решением,  отменять волеизъявление жителей Настино. –  Возмущаюсь   я.
– Сейчас, может быть, и нет полномочий, –  направив взгляд на  высокий свод, говорит о. Никанор, – но к вечеру они   будут.  Сегодня я собираюсь   провести   собрание, на котором  меня утвердят главою приходского совета. А при себе я  хочу видеть старостой Олега Ивановича! –  о. Никанор, будто я не знаю, кто это,   показывает рукой.  У Олега  на губах появляется  ликующая  улыбка. Мне хочется ударить  его  по лицу,  но я  сдерживаюсь: мы же  в алтаре. К моим грехам,  только драки в святом месте не хватало!
– Наши прихожане никогда не утвердят  этого человека старостой! – говорю я, не  скрывая гнева. 
–  Люди  из вашего  круга общения,  может быть,  и не утвердят.  Но те, кого   Олег Иванович   приведет на собрание, будьте спокойны,  проголосуют правильно. Они  преданы церкви более,  чем ваш …, – о. Никанор едва не сказал нехорошее  словно, но, не окончив предложение, сделал паузу, а затем продолжил,  –  К тому же я  хочу вам заметить, что нового  старосту   хорошо знают в епархии, и вопрос о  ротации согласован  с митрополитом. С которым, кстати, Олег Иванович  знаком лично!
– А я могу присутствовать на этом, вашем собрании? – спрашиваю я.
– Можете, конечно, – отвечает о. Никанор, – но лучше не надо. Или вы хотите послушать негатив в свой адрес? Подробное  перечисление причин, по которым  св. Церковь не может вам  доверять?
– Вас послушаешь, и складывается впечатление, что  мне  лучше  здесь совсем  не появляться! –   От сильнейшего волнения  я сжимаю  и разжимаю кулаки.
– В алтаре, разумеется, я вас видеть не желаю. –  Говорит  о. Никанор,   отходя на шаг  к  Олегу, видимо «за моральной»  поддержкой. – Но бывать на службах,  запретить не могу. Хотя, мне это  будет  неприятно.  Ведь  из-за вас в храм  не придут  приличные люди!  Вы окажетесь  между мной и приходом,  лишите  возможности проявить себя.  Наши имена начнут постоянно упоминать вместе, что, в конце концов, скажется на моей репутации, и наверняка дойдет до  митрополита.  Это  может привести к  опале  и ссылке  в жуткую монастырскую Тмутаракань…
Более не в силах слушать эту  чушь, я разворачиваюсь и иду к выходу.
– Что  с тобой? – спрашивает дядя Саша, когда я подхожу к мотоциклу – Олег  достал?
– Хуже, – отвечаю я мрачно, – выгнали из храма с позором,  и не хотят, чтобы я тут появлялся.
– А я говорил,  не надо так сильно стараться, подсидят, – говорит Пряников, протягивая мне огурец. Друзья, пока меня не было, решили перекусить.  Достали пресловутые блины, и кое-что из еды.
– Не шкурные интересы преследовал, на общество работал, – расстроено говорю я,  кушая без аппетита и вкуса, лишь бы себя занять.
–  А  о. Никанор  хоть понимает, что после такого,  к нему никто не придет? – интересуется Пряников.
– Ну почему не придет? Местные, может быть,  и не придут, но в селе  летом полно  дачников и сезонных рабочих. Они при деньгах, и им все равно, что представляет собой священник. Крестить и панихиду справлять,  кто-то должен!
– А  куда  местным  ходить?
– Да куда и ходили: к о. Лаврентию. Он батюшка благодатный, с ним Настинцы, без  духовного  назидания, точно  не останутся!
– И что же, ты вот так, без боя, все оставишь и уйдешь? – удивляется Пряников.
– Бой о. Никанору даст сама жизнь. Как  и Олегу, – отвечаю я, – три года тому назад я был совсем другим человеком,  забота о храме изменила меня. Возможно, Бог решил, что   пришла  их очередь. Надеюсь, Олег понимает,  за что взялся, и перед кем придется держать ответ.  Что же касается о. Никанора, то  его ждут испытания, которые ему и не снились. И дай Бог, чтобы он справился…
  Я смолкаю: те, о ком я говорю,  выходят из храма, садятся в такси, и, не заводя двигатель,  смотрят на нас.  Похоже, боятся, что, если они отъедут раньше, мы  сгоряча  устроим  пакость.
– Желают, чтоб мы первые уехали, – произносит дядя Саша и вопросительно смотрит на меня, ожидая, что я предложу.
– Ну, так отчаливаем. – Грустно говорю я, с болью в сердце глядя на храм. Я предчувствовал то, что случилось.
– Тебя куда? – спрашивает Пряников.
– Откуда забирал, на базу отдыха Афанасия Юрьевича.  Илья,  наверное,   уже привез  мне новое  колесо. Поставлю его на «ГАЗель», и поеду домой.
– Ты   монтаж   закончить  хотел, – напоминает Пряников, – и вечером с нами на рыбалку собирался!
–  Не-а, настроение испортилось. В другой  раз. – Вздыхаю я. На глазах у меня появляются слезы.
– Понимаю… – сочувственно произносит дядя Саша, и  демонстративно, так, чтобы о. Никанор и Олег видели,  водружает  на голову  колпак из фольги.  Игорек достает старую немецкую каску с приделанными к ней коровьими рогами,   я одеваю  «афганку» с широкими полями. Наш  мотоцикл, салютуя  искрами из выхлопной трубы, гордо устремляемся вперед.
Несмотря  такую  демонстрацию крепости духа, я, оказавшись у себя в общежитии,  окончательно  раскисаю. Сижу за компьютером и безвольно смотрю на  экран ноутбука, на  фотографию     летящего  в синем небе самолета.  Мне хочется спросить у него, куда  он летит, и зачем, но ведь он же  не ответит…
    Как у меня жизнь интересно  сложилась – сначала меня  прогнали  из   родного города,  где я был счастлив,  а  теперь из храма, которому я отдал  столько  сил.   И я  вновь растерян и подавлен.
     Нет, не то, чтобы я рассчитывал стать в Настино священником. Хотя,  иногда такая мысль  появлялась. Скорее, мне нравилось быть причастным к значимому делу, ощущать, что мое существование не проходит в бессмысленной суете. Теперь  же, как и тринадцать  лет назад, нужно опять искать  себя. Но если раньше я не сомневался в том, что  найду, то сейчас, на пятом десятке,  ощущаю ужасную  апатию.
    Звенит стоящий в углу стола телефон. Я  тяну с ответом, но потом  снимаю трубку. Жители  десятого дома жалуются на связь, угрожают  сообщить о повреждении   вышестоящему  начальству. Молча выслушав их претензии, я даю отбой. Кабель на десятый дом  (по сотне причин)  рвут с завидной регулярностью, и на месте жильцов я бы относился к этому философски.
  Конечно, можно гордиться тем, что благодаря моим стараниям  в Дальнем очень хорошая  связь (среди  Богом забытых поселков), но мысль об этом не доставляет мне удовольствия. То, что я скучный сельский монтер, угнетает меня, эта  профессия никак не соответствует моему внутреннему миру.
  Телефон трещит  опять.  Меня беспокоят из абонентского отдела, спрашивают, когда я устраню повреждение на 10 дом. Я отвечаю – «завтра!»,  и в ужасной тоске  делаю то, что на трезвую голову еще  никогда не делал: захожу на страничку Наташи (Наргиз)  в социальной сети.
    Видеть  ее  очень тяжело.  Я продолжаю  любить Наташу, а она почти не изменилась. Мне кажется, что это только я, вдали от родины, так постарел. Но еще тяжелей  смотреть на фотографии двух юношей рядом с ней, сознавая, что я их, как сейчас принято  говорить, «биологический» отец. А ведь могли жить вместе,  полноценной семьей: с мужем Наргиз  развелась через два года после моего отъезда. Однако для такого счастья  я должен был остаться  на родине и тоже сменить имя. 
    Наргиз  нравиться снимать улицы  родного  города, и рассказывать о  своей жизни в нем. Я иду вслед  ней по проспектам, я стою рядом с ней на бульваре, я вижу  ее глазами, как  на закате солнце опускается в море. Соленое, ласковое море  нашего детства. 
  Я  захожу на страницы друзей Наргиз.  Это  Костя (Керим), его сестра Карина  (Камиля), Эльдар,  и еще много-много других, милых моему сердцу людей, которые сделали прекрасную карьеру, стали финансово успешными и  состоялись  в семейном плане.
  А стоило ли мне так упорно оставаться русским? К чему это меня, в конце концов, привело? К  тому, что даже спустя столько лет жизни в России, я так и не знаю, что это такое, быть русским?
    Горько вздохнув, я лезу в ящик стола и достаю бутылку водки. Задумчиво держа ее в руке, я вспоминаю своего больничного дружка  Колю Жукова.  Как я  смеялся над его  «водочным самурайством».  Вспоминаю и  Сашку, как он сказал, «что в районе больше делать нечего, только водку жрать,  да по бабам бегать». Я осуждал их,  а по факту  делаю  то же самое,  что  и они. И закончу, похоже, как Коля Жуков….
    Тоска  такая, что даже пить неохота. Случайно я  замечаю  пакет с надписью «открывать только в крайнем случае». Мне кажется, что этот случай  наступил, и  медленно разрезаю упаковочную бумагу ножницами. На  стол падают  молитвенные четки о. Григория  и скуфейка  о. Германа.
    Два человека, с которых я брал пример, пророческим даром  знали все, что будет  со мной,  и, уезжая, оставили мне приглашение вступить в их священное братство. Причем  насчет монастыря даже гадать не стоит: о. Корнелий  (конечно, с благословения о. Владимира),  наверняка  мне  койку уже  приготовил. Я одеваю на голову скуфейку, смотрю на себя в зеркало, и неожиданно понимаю, что сегодня не конец  моей истории, а  только ее  начало. И что  в действительности    я знаю ответ  на мой  главный вопрос. Быть русским –  во что бы то ни стало идти  за Христом   и беззаветно служить  отчизне…