Последний хранитель

                ХРАНИТЕЛЯМ

                ЯМАЛА     И     ЮГРЫ

                ПОСВЯЩАЕТСЯ.































                Глава 1

   
Как тепло! Как хорошо! Шестилетний сероглазый Урунк прижимался к собольей парке мамы. За спиной их  спокойно сопел малыш Тайбохта в люльке из капа. Олени весело хоркали, зубами скрипели. Нарты катились ровно по следу отцовских нарт. А ещё впереди и сзади  воины отца – лаки с жёнами и детьми.
         Закатное Солнце окрасило снег в розовый цвет. Деревья стоят прямо, боятся шелохнуться – ветерок на ветвях уснул. Сегодня нельзя его будить. Скоро наступит Ночь Благословения. Один раз в двенадцать лет Великая Золотая Мать является своим народам. Один раз в двенадцать лет осыпает она своих подданных Золотым Дождём. Старший друг Урунка  четырнадцатилетний Агич, с которым  всегда весело и интересно, хочет войти в Братство Лаков, и будет просить у Великой Золотой Матери благословения.
         Звон по всей тайге. Звенят, перезваниваются колокольчики. Ханты, манси, ненцы, кеты и сёйхумы – люди южных, срединных и северных Обских просторов в этот день дружно едут на Священную Поляну.
        Звёздная ночь полную  Луну зажгла. Светло. Синие тени на снег легли.  О-о-у! Сколько здесь оленей! Из-за рогов их и деревьев не видно! А людей, как комаров мокрым летом!

        Отец крепко держал Урунка за руку. Мама колыбель с Тайбохтой несла. Рядом  телохранители – воины-лаки. Народ расступался перед наследником последнего царя Царства Калама, великим князем Пёстрой Орды амдылькоком Вони. Отдельной группой стояли родственники и коки-богатыри. Маргкок Бардак, женатый на сводной сестре амдылькока Вони, но не желавший идти под его руку. Жёлчный старик  маргкок Кичей с младшими сыновьями. Вангай, старший сын маргкока  Кичея, с женой – дочерью амдылькока Вони. Маргкок из Тымы Мара со своими людьми. Добрый и красивый Тогурский кок – Арач. Умный, расчётливый князь народа ханты – Молдан. Тут же и князь северных ханты и полуйских ненцев  Тайшин Великий. Сын богатыря Покы с Васюгана, победившего когда-то в единоборстве маргкока Кичея, жестокий и весёлый златовласый богатырь Калгуп и его жёны-красавицы: богатырша Тамаран и колдунья Ветта. И много, много других князей и богатырей. Воины Братства Лаков с семьями собрались отдельно, лишь телохранители не покидали своих мест. Купцы, охотники, рыбаки всех племён и родов - тысячи, тысячи людей пришли на Священную Поляну, окружили высокую сопку в центре Поляны.

         В полночь Священная Чёрная Кровь Земли в огромных светильниках запылала. Небесная музыка, околдовывая людей, растеклась по всей Поляне. А на вершине сопки расцвёл огромный золотой цветок, закружился, завертелся, золотым волчком к звёздам потянулся и рассыпался.
 
         Великая Золотая Мать явилась людям!!!
       
         Смолкла небесная музыка. Люди затаили дыхание.
         Раздались голоса  Белых Старцев:
         «Великая  Золотая Мать с нами! Будем живы!»
         На языках ханты, манси, ненецком, кетском и сёйхумском прозвучали эти слова. Многотысячным эхом отозвалась Священная Поляна:
         «Великая Золотая Мать с нами! Будем живы!»
         Руки Великой Золотой Матери, прижатые к груди, медленно раскрылись – Она открыла свои объятия людям!

         Зарокотали бубны, зазвенели колокольцы. Подножие сопки окружили музыканты и певцы-сказители. Великая Мать внимала песням и сказам о жизни её  многочисленных  подданных.
         Урунк не мог отвести глаз от  золотого лика. Никогда мальчик не видел ничего прекраснее. Ему казалось, что Великая Золотая Мать смотрит на него и только на него, загадочно улыбается и манит к себе.
         Гром боевых бубнов возвестил о начале ритуала вхождения в Братство Лаков. Лучшие из лучших подростков и юношей, пожелавшие стать воинами, подходили под руку Великой Матери, громко называли свои имена и, если она осыпала их Золотым Дождём, Братство Лаков громким боем ритуальных бубнов приветствовало нового Брата.
         Снова зазвучала небесная музыка. Она рвалась к звёздам. Она шепталась с ветвями деревьев. Она околдовывала! Ей ответил-заговорил главный бубен. Огромный, висящий на крепких резных опорах, своим мощным голосом он заставил всех смолкнуть и слушать.
         Урунк, не отрываясь, смотрел на золотой лик и не сразу  почувствовал сильную боль в руке. Отец крепко сжал руку сына, его лицо побледнело, а у мамы на глазах появились слёзы. Уже в третий раз прозвучало имя Урунка.  Он был Избранным. Он должен был стать одним из Хранителей Святыни народов Калама. Амдылькок Вони, наверное, единственый из отцов, не желал этого для  своего сына. Но пойти против воли Белых Старцев, Отцов-Хранителей Великой Золотой Матери перед народами, собравшимися на Священной Поляне, даже наследник Царя Калама амдылькок Вони не имел права. Суровое лицо гордого владыки  Пёстрой Орды не дрогнуло, когда он передавал сына Белым Старцам. Ещё два белоголовых мальчика встали рядом с Урунком под сверкающий Золотой Дождь, а со Священной Поляны нёсся приветственный  гул восторженной толпы. 
         Рассеялся Золотой Дождь. Белые Старцы отправили избранных мальчиков провести Ночь Благословения с родными и друзьями. Вновь зарокотал бубен и смолк. Глаза и уши людей вновь внимают  речам Белых Старцев.
         «Великая Золотая Мать довольна своими подданными!»
         «Великая Золотая Мать готова выслушать просьбы и желания своих подданных!»
         «Просите!»

         Все, все, все на колени опустились.
         Тысячи рук протянулись к Святыне.
         Просящие взоры устремились к Святыне.
         Шелест-шёпот тихой волной покатился по поляне к Святыне. 
         А у подножия сопки начали вырастать горы из подношений-даров Святыне.
         Тихо запела небесная музыка, вплелась в шелест-шёпот, и Золотой Дождь полетел, посыпался яркими огоньками с протянутых к людям золотых рук. 
         О-о-о! Люди с колен поднялись, смеялись, радовались, обнимали друг друга:
         «Золотой Дождь! Золотой Дождь! Она услышала! Она с нами! Она благословляет!»
 
         Золотой Дождь все гуще и гуще, закружился, обнял Святыню, слился с золотым изваянием, ярким, тонким лучом в небо взвился и исчез  вместе с Великой Золотой Матерью. И небесная музыка растаяла…
         К людям старейший Хранитель обратился:
         «Радуйтесь, люди! Великая Золотая Мать благословила своих подданных! Разжигайте костры! Пусть кровь жертвенных оленей напитает Землю! Сегодня Ночь Благословения, Ночь Мира и Любви! Будем живы!»
         «Будем живы!» - понеслось к звёздному небу!
         «Будем живы!» - помчалось по таёжным чащам!
         «Будем живы!» - прокатилось по тундрам, озёрам и рекам бескрайних Обских просторов!

         И разгорелись костры, и кровь жертвенных оленей окрасила белый снег, и дурманящий запах поплыл над Священной Поляной. Люди жирное мясо ели, пили таёжное вино, весёлыми ногами снег топтали. Шаманы всех родов и племён бубнами гремели, разными голосами Духов призывали на праздник Мира и Любви. Молодые парни невест выбирали, родителям девушек богатые дары подносили. Весело было. Хорошо. Сердца в нежный пчелиный воск превратились. Глаза светились добротой и счастьем.
         Никто не ведал, что в последний раз видят они свою Святыню, в последний раз льётся таёжное вино и жертвенная кровь в честь Мира и Любви на белый снег Священной Поляны…
               
         Двенадцать долгих лет учились будущие Хранители Великой Золотой Матери. Языки народов бывшего царства Калама; сотни легенд, сказаний, песен, исторических преданий; все виды охранных сооружений; умение владеть своим телом на земле и в воде, в мороз и в жару; боевое искусство воинов-лаков; искусство целительства – изучали тело человека, тайны Души и связь её со Звёздной Бездной и, самое главное – умение слышать мысли друг друга и рядом и на расстоянии, впитали они в себя за эти годы. Невидимая нить связала их Разум и Души.               
         Урунк, Черёмуховый Цвет и Белый Сокол выросли в юношей смелых, гордых, готовых на вечное служение Великой Золотой Матери.

         Белый Старец Отец-сёйхум и Белый Старец Отец-манси были очень стары. Последние годы  они надолго исчезали из Священной Рощи, где находилась небольшая, защищённая со всех сторон, крепость Хранителей. С юношами оставался Белый Старец Отец-ханты. Мужчина в расцвете сил, умный, сильный и ловкий, умеющий проникать в души и мысли людей, добрый и внимательный, он был истинным наставником и отцом своим преемникам – будущим Хранителям Святыни народов Калама. Возвращались Отец-сёйхум и Отец-манси с потемневшими озабоченными лицами и долго о чём-то совещались с Отцом-ханты. Урунк сердцем чувствовал, что-то странное и тревожное происходит в землях бывшего Царства Калама. Что скрывают Старцы? Почему лица их почернели, и в глазах исчез блеск жизни? Куда пропали воины-лаки? Проникнуть в мысли Старцев, даже если бы Урунк захотел, не  смог бы. Старцы умели запирать свои мысли.
         
         Будущим Хранителям исполнилось по восемнадцать зим.
         Приближалась Ночь Благословения.
         Скоро, скоро яркий свет озарит Священную Поляну.
         В огромных светильниках будет гореть Чёрная Кровь Земли.
         В небо взлетят искры от костров.
         Весёлые огни запляшут в счастливых глазах людей, в тысячах счастливых глаз!
         Скоро, скоро Великая Золотая Мать примет клятву верности и вечного служения от Будущих Хранителей…

         Побелели берега рек и речек. Облетела листва с засыпающих деревьев. Острыми пиками воткнулись в тяжёлые снежные облака лиственницы. Сосны, ели, кедры белоснежные шали накинули на свои озябшие, потемневшие плечи.
         Тёмной ночью - в небе ни единой звёздочки -   вернулись из странствий Белые Старцы. В густой серости холодного  тумана, в голых берёзовых ветвях, в тоскливых вскриках ночных птиц, в жалобном плаче замерзающих речных струй – тревога, тревога, тревога, тревога. На рассвете Отец-ханты пригласил юношей в землянку Старцев.
          «Огромная чёрная туча из Страны Заходящего Солнца несётся над необъятной Обской тайгой. Гром гремит. Нет, не животворящий гром  Великого Нума. Гремит гром, несущий смерть грешным родам и племенам. Пушки рушшев сильнее военного искусства лаков. Стрела, теха, боевой топор против пушек и ружей -  это зуб соболя против медвежьей лапы.    Твёрдые пеймы  людей  чужого племени затоптали белый снег Священной Поляны. Казаки атамана Богдана Брязги  рассеяли подданных Великой Золотой Матери от Цынгальских  жилищ до Нарымских юрт. Городище Сургут, где правил мютыкок Халанок, разбито пушками воеводы Волка. Маргкок Бардак перешёл на сторону рушшев, и рушшы – о, сколько их! – построили своё огромное  городище-острог на его земле на высоком Обском яру,  и назвали его также Сургут. А дома там великие, и стоят они на земле, и колокол Дома Бога рушшев гулким звоном манит, зовёт новых поселенцев на богатые земли.
         Последний князь народа ханты Молдан сам принял крещение и народ свой под руку всесильному, всемогущему Царю рушшев подвёл. Ради сохранения людей своих он не стал пускать стрелы в бурю. Народ манси пошёл по дороге жизни вместе с народом ханты.
         Гордый, вспыльчивый и упрямый единственный наследник последнего владыки Царства Калама амдылькок Вони посчитал ниже своего достоинства платить дань кому бы то ни было даже ради своей жизни и жизни своего народа. Он увёл своих людей к Томи, построил новую мощную крепость и городище в ней »…
         Ровен и спокоен голос Белого Старца Отца-манси,  глаза неподвижны и пусты. Но тяжёлое старческое дыхание выдаёт тревогу несвойственную Отцам-Хранителям.
         Юноши выслушали речь Отца-манси, не шелохнувшись.  Они  ждали решения Отцов-Хранителей.  Внезапно Урунк ощутил странный холод. Острый ледяной коготь чьей-то ненависти вонзился в его голову.
         «Ты – проклятие  Святыни! Ты! должен! умереть!  Жертву…  Жертву…»
         Урунк не вздрогнул, но колючие муравьи побежали по спине. Как можно глубже попробовал, постарался спрятать свои мысли. Осторожно, во взгляде внимание и послушание, вглядывался Урунк в глаза Отцов-Хранителей. 
         Речь Отца-манси продолжил Отец-сёйхум. Потемневшее от мороза, ветра и солнечных лучей лицо, пожелтевшие от старости волосы. Длинная поредевшая борода заплетена в тощую косу. Обесцвеченные временем, слезящиеся глаза, пронизывающие колючими чёрными зрачками, внушали трепет и преклонение подданным Великой Золотой Матери.
         «Готовьтесь. Великая Золотая Мать ждёт вас. Выйдем в первую зимнюю Пургу».
         Чёрные зрачки Отца-сёйхума смотрели на Урунка. Урунк увидел в них ненависть и приговор.
         Отец-ханты вывел юношей из землянки Белых Старцев.
         «Займитесь сегодня рыбалкой, а я  провожу Старцев. Они опять уйдут ненадолго».
         Ночью, когда уснули все, Урунк задумался над странными мыслями Белого Старца Отца-сёйхума. Отчего такая ненависть? Необходимо быть  осторожнее и хитрее и научиться прятать свои мысли, особенно от Белых Старцев…


         Долог и тяжёл путь к Белому Городу. Вышли тремя караванами по трём тропам. Спустя пять дней сошлись на Багульной Тундре. Переждали первую зимнюю Пургу и вступили под своды Чёрного Елового Леса. Прошли его быстро, всего за четыре дня и четыре ночи. Останавливались лишь на замену оленей. Вот и Сторожевые Болота. Сторожевые Болота, которым, казалось, нет конца и края. Они ещё не замёрзли. Тайная болотная тропа угрожающе чавкала под ногами. Шли след в след – иначе смерть и оленю и человеку. Вопли Болотных Духов и странные запахи сопровождали путников. Среди прикрытой снежком болотной ряски сверкали зелёные, синие, серые глаза чистой воды. Из заснеженных моховых кочек одиноко торчали чёрные скелеты деревьев, осмелившихся поселиться здесь. Ночами отдыхали на небольших островках, заросших скрученными ветрами берёзками и тальником.
         На горизонте показалась тёмная стена леса. К вечеру путники ступили на твёрдую землю. После тяжелейшего перехода через Сторожевые Болота Старцы устроились в нартах. Прибрежную берёзовую рощу сменили мохнатые ветви густого кедрача. Внезапно они раздвинулись, и перед взорами будущих Хранителей предстал Белый Город! В центре праздничного круга возвышался Храм Великой Золотой Матери! Его остроконечная крыша ослепила юношей красным золотом закатного Солнца. Перехватило дух…
         Жилище, в которое ввели юношей, не было землянкой. Сложенное из ошкуренных лиственниц, оно стояло на земле. Пол был обмазан ровным слоем белой глины  и покрыт тёплыми узорчатыми коврами. В центре в крышу, формой напоминавшую обычный чум, конусом тянулась глиняная труба шонгола.
         «Путь был труден. Разжигайте шонгол, готовьте вечернюю еду. Об оленях и о себе мы позаботимся сами», - сказал Отец-ханты и, уже открыв дверь, внезапно обернулся.  В его взгляде, обращённом к Урунку, были и предостережение, и жалость, и безысходность.               
         После вечерней трапезы Черёмуховый Цвет и Белый Сокол крепко уснули. К Урунку сон не шёл. Ему чудилось, что кто-то наблюдает за ним. И от этого кого-то исходило тепло, тепло родного, близкого человека. Странный покой охватил юношу. Он закрыл глаза. Чья-то рука ласково коснулась его лба…
         
         Рассвет. Три неразлучных друга, три брата уже на ногах.  Черёмуховый Цвет и Белый Сокол с нескрываемой радостью и нетерпением ждали зова Отцов-Хранителей. Урунку  эта ночь показалась очень и очень странной. Он спал, видел сон, а вспомнить его не мог. Но он точно знал, что после этой ночи новые силы влились в его тело, а чувства обострились до предела. И ещё он знал, что вся его жизнь будет посвящена Святыне народов Калама.                               
         За ночь над Белым Городом нависли снежные тучи. Сумрачным тусклым утром городские жилища и Храм Великой Золотой Матери, ослепившие юношей в закатном солнечном свете, ужасали чёрными дырами провалившихся крыш и перекошенных дверных проёмов. Основную часть жилищ поглотило болото. Высокое место праздничного круга заросло можжевельником, малиной и чахлым березняком. Даже снежное покрывало не сумело прикрыть вековые раны мёртвого города.               
         Лицо Белого Старца Отца-ханты было непроницаемо, когда утром он молча вёл юношей к развалинам Храма Великой Золотой Матери. Там ждали их Белый Старец Отец-манси и Белый Старец Отец-сёйхум. Дальше шли вместе узкой тропой приведшей к заросшему багульником холму.  В теле холма  чернел проход.         
         Под своды пещеры вошли. С лёгким потрескиванием и шипением загорелся факел. Белые Старцы вели юношей вперёд в темноту, а следом начинали свой священный танец огни светильников, стоящих вдоль стен. Казалось, пещере нет конца. Наконец, путь преградила массивная дверь из чёрного металла. Отцы-Хранители приложили свои левые ладони к золотой пластине, проходящей по середине двери. Дверь мягко, бесшумно поползла вверх. Отец-манси прошёл вперёд. Зажжённые им факелы осветили огромный зал. Стены зала, укреплённые стволами  лиственницы с вырезанными на них суровыми ликами бывших Хранителей Великой Золотой Матери, подпирали потолок, скрытый во мраке. Пол покрыт золотыми и серебряными пластинами. В глубине зала в правом углу загадочно мерцали рубиновые глаза Священного Золотого Паука. За Пауком в ткань из золотой паутины вплетены тамги всех родов и племён первого Царства Калама, исчезнувших в Годы Великих Переселений и в кровавых войнах. Золотой Паук потерял свою силу давным-давно, и Дух его затерялся, заблудился в Царстве Древних.

         Отец-сёйхум вышел на середину зала и, обратившись лицом к юношам, сурово молвил:
         «Великая Золотая Мать решила благословить новых Хранителей, и мы исполним её волю сегодня».
         Старец  смолк. От молчания его повеяло ледяным холодом. Юноши были ошеломлены, ведь до Ночи Благословения ещё сорок  дней и сорок  ночей!            
         Всё существо Урунка напряглось. Он почуял запах страха, почувствовал  ненависть, струящуюся к нему из глаз Отца-сёйхума и Отца-манси. Урунк осторожно перевёл взгляд на Отца-ханты. Отец-ханты застыл, словно деревянный идол. Мысли его спрятаны от всех. Правая рука сжала посох Хранителя так, что побелели костяшки пальцев. Урунк мысленно опустил свою ладонь на его руку. Отец-ханты почувствовал тепло, тело его слегка расслабилось, глаза с удивлением глянули на юношей и остановились на лице Урунка.
               
         В руках Отца-манси затрепетала тонкая металлическая пластина. Звуки неземной музыки рвались к звёздному простору, но толстый слой земли и стволы лиственниц, подпиравшие потолок, заглушали их. С грустным стоном, плавно, словно пушинки первого снега, пошёл Золотой Дождь. Гуще, гуще становился дождь, и золотой блеск ослепил Урунка. Он невольно зажмурил глаза, а когда открыл – Она, Она была перед ним. Двенадцать лет он мечтал о Ней, и вот Она снова с ним. Юноша вглядывался в Её лик – в глаза, губы, руки, грудь! Он чувствовал необъяснимую связь с Ней. Нет! Прекраснее нет никого на свете! И он, Урунк, будет Её вечным Хранителем!  Музыка смолкла.
         У ног Великой Золотой Матери большая чаша. 
         «Подойдите! Протяните левую руку».
         Глухо прозвучал под сводом подземелья повелительный голос Белого-Старца Отца-сёйхума. Сверкнуло лезвие ножа. В ритуальную чашу брызнула красная кровь, кровь сёйхума, ханты и манси – кровь народов бывшего Царства Калама. Закипела и… вспыхнула ярким пламенем!
         «С этого мига ваша Жизнь, ваша Душа и ваше  Тело, ваша Кровь до последней капли принадлежат Великой Золотой Матери.
         С этого мига у вас нет имён. Вы Хранители. Брат-ханты, Брат-манси, Брат-сёйхум».
         Старцы торжественно протянули юношам посохи Хранителей Великой Золотой Матери.  Молодые  Хранители опустились на колени, приложив правую руку к сердцу. 
         Золотой Дождь закружился, стремительно обнял фигуру Святыни.
         «Великая Золотая Мать благословила вас! Встаньте и идите. Разжигайте шонгол. Готовьте праздничную трапезу».

         Праздничная трапеза прошла в безмолвии. Лишь когда Юный Хранитель Брат-ханты спел благодарственную песнь, Старцы благосклонно закивали головами. Белые Старцы поднялись из-за стола. Братья-Хранители тоже встали. Подойдя к двери, Отец-сёйхум резко обернулся и указал сухим тёмным пальцем  на Урунка:
         «Ты! Ты сей же час уйдёшь из Белого Города. Собирайся. Великая Золотая Мать посылает испытание тебе. Прощай».               
         Юноши, поражённые жёстким и жестоким приказом Белых Старцев, застыли. Дверь за Старцами закрылась. В смятении Брат-манси и Брат-ханты бросились к Урунку. Что случилось? Почему в столь долгожданный священный  день настроение Белых Старцев внушает неподдельный страх? Неужели в отношения между Старцами и Юными Хранителями Чёрная Колдунья плюнула? В искреннем порыве братской любви Юный Хранитель Брат-манси обнял Брата-сёйхума и воскликнул в сердцах:
         «Брат! Великая Золотая Мать будет с тобой! Её могущество будет с тобой! И мы, твои братья, будем с тобой».
          Брат-ханты поддержал порыв Брата-манси:
         «Ты первый из нас идёшь к людям. Будь осторожен. Будь внимателен. Не забывай про нашу связь. Отец-ханты учил, что мы больше чем братья».
         Грусть расставания в заботливом взгляде. Юноши долго стояли обнявшись.         
         «Пора».
         Голос вошедшего Отца-ханты прервал братские объятия. Сборы Урунка были недолгими.
          «Будь жив!»
          Этими словами впервые простились никогда ещё не расстававшиеся братья.
 
         К болоту Отец-ханты с Урунком дошли молча. Остановились. Вдруг Отец-ханты порывисто обнял юношу и зашептал:
         «Прости, сын мой. Старцы непреклонны. Было пророчество – Хранитель из царского рода принесёт смерть Старцам и с ним Великая Золотая Мать покинет своих подданных. Очень старое пророчество. Я не позволил им отравить тебя, но Сторожевые Болота ждут свою очередную жертву.  Великая Золотая Мать спасёт тебя, как когда-то спасла меня. Я уже вижу священный огонёк её. Смотри!»
         И Урунк увидел, да, он ясно увидел яркую звезду на болоте.
         «Иди за этим огнём. Ты должен дойти  до первой стоянки пока не усилится ветер. Там есть дерево для  костра  и небольшое укрытие. Пойдёшь дальше, как стихнет ветер.  Будь жив».
         Отец-ханты исчез в кромешной тьме.

         Священный огонёк Великой Матери вывел Урунка из болот, провёл через Чёрный Еловый Лес, довёл до Священной Берёзовой Рощи и пропал.
         


 
               
Глава 2


        Белый, белый снег накрыл землянки Старцев и землянку Юных Хранителей. Урунк отгрёб снег от дверей своей землянки, вошёл в жилище, в котором прожил с братьями двенадцать лет. Впервые он остался один. Впервые он должен думать о себе сам. Впервые он вдруг осознал, что свободен и жизнь, его  жизнь только начинается, и в этой жизни всё будет зависеть от него. Мысли об отце, о маме и маленьком брате Тайбохте, о старом Тесее и друге воине-лаке Агиче заполнили его голову, и душа заторопила, зашептала:
          «Двенадцать лет, двенадцать лет они ждут тебя. Тебя ждут!»
         «Я свободен и я приду», - вслух подумал Урунк и занялся делом. Разжёг  шонгол, сходил за водой к речке, нагрел воду и хорошо помылся. Потом приготовил уху из белой рыбы. Горячая, пахучая юшка разморила его. Он прилёг на свою постель и мгновенно уснул.               
         Тёплые родные руки мягко легли на голову. Чей-то убаюкивающий шёпот. Что-то важное и нужное осторожно заполнило дремлющее сознание…
 
         Вот уже девятый день Урунк, переодетый в парку простого рыбака, на широких камасных лыжах шёл  в сторону Сургута-городища. В березняке густом решил передохнуть. Костёр разжёг, снега в большой кружке натаял. Поел оленины вяленной, в парку завернулся и заснул.                Приснилась Великая Золотая Мать. Меховую нарядную парку золотыми жилами шьёт. Протянула Урунку  и говорит:
         «Надень, примерь».
          Урунк парку надел. Ой-е! Как тяжела парка! Словно живого медведя на плечи поднял. Заворочался, проснулся. Оо-у! Люди чужие навалились, скрутили, связали. На нарты с лошадиной упряжкой бросили. Повезли.
         «Вот и мой первый промах – первый урок на свободе. Не все люди – мои братья…»
         Урунк думал спокойно, приглядывался к дороге и к людям, захватившим его. Юноша знал языки всех народов Приобья и Прииртышья, знал языки и  воинственных  татарских, башкирских, киргизских  племён, но языка, на котором говорили эти люди, он не знал.
         Приехали. Городище великое землянками застроено, но землянки не в земле, а на земле, как в Белом Городе. Урунка подняли, повели. По лесенке, словно в лабаз, взобрались. Вошли. Большое светлое помещение. Огромный стол на высоких ножках. На столе много разной бумаги и белые гусиные перья в деревянной кружке. У большого стола стол вполовину меньший с резной спинкой. На нём сидит крупный мужчина в парке из сукна золотом шитого. Важный человек видно. Урунка тяжёлым равнодушным взглядом смерил, что-то приказал. Тут же рядом, как из-под земли, мужик из местных – толмач. На трёх языках задавал Урунку вопросы толмач:
         «Кто ты? Чей? Откуда и куда идёшь?»
         Урунк молчал. Ни одна жилка не дрогнула на лице юноши.
         Снаружи раздался шум и звон  колокольцев, хорканье множества оленей. Хозяин сердито махнул рукой. Урунка схватили, потащили и втолкнули в крошечное помещение с очень узким окошком. Урунк к окошку прильнул. Родной говор! Сёйхумы! Много народу. Нарты, гружённые с верхом. Кто? Почему здесь? Что-то знакомое послышалось в голосе одного из прибывших. Богато одетый мужчина со знаками маргкока громко командовал людьми. Нарты споро разгружались. Маргкок пошёл по ступеням лестницы, а за ним люди несли мешки, торбы и сундуки. Мимо окошка прошли, и… мысли Урунка быстро-быстро в детство побежали.
         Урунку пять лет. Он с сестрой Кудей играет. Бежит по белому снегу, сестру догнать хочет. Сестра смеётся, звонким голосом песенку поёт:
         «Урунк, Урунк,
         Маленькие ножки,
         Поймай оленёнка
         С золотыми рожками».
         Светлые косы колокольчиками звенят, яркими лентами дразнятся. Урунк пыхтит, спотыкается, длинный аркан за собой тащит. Вдруг из-за дерева парень выскакивает, сестру обнимает. Сестра рада, к парню прильнула. Урунк сердится, накручивает аркан над головой, кидает и сестру ловит. Потом между ними становится, ногой топает:
        «Уйди! Это моя добыча!»
        А парень смотрит на него. Глаза рыси, волосы густые, чёрные. Смеётся парень:
        «Маленькая собачка, а лает».
         Не вынес оскорбления Урунк, свой крошечный обеденный нож из ножен выхватил и в ногу обидчику всадил. Больно за плечо ухватил его парень, зашипел:
         «Кусаешься уже? Ну, погоди…»
         Тут сестра ласково обняла парня, красивым платком ранку завязала:
         «О, Вангай, Вангай, мой брат мал ещё, ничего не понимает».
         А потом? Потом было свадебное веселье, и он, Вангай, сын маргкока Кичея, увёз любимую сестру…
         Вангай! Что он делает здесь? Может большой человек друг его? Как же поговорить с ним? Узнать бы, что творится в этом мире?

          Время тянулось долго, слишком долго. Но вот дверь громко хлопнула. На лесенке шаги. Это не Вангая уверенные ноги. Нет. Вангай. Но что с ним? Качается, глаза мутные.
       «Вангай, Вангай, сын Кичея!»
       Вангай головой затряс, возле оконца остановился, оглянулся.
       «Это я – брат жены твоей, Урунк. Я здесь!»
       Вангай в оконце глянул. Рысьи глаза остановились на белых волосах юноши и вдруг забегали, словно мыши перед грозой. Вангай попятился, упал, поднялся и быстро засеменил нетвёрдыми ногами обратно в дом большого человека. Урунк понял, что Вангай сейчас откроет этим людям его имя и имя его отца. Он не беспокоился о том, что муж его сестры  что-либо расскажет о Великой Золотой Матери и её Хранителях. Нет. Этого не посмел бы сделать даже безродный раб-коча. Слишком велик страх перед могуществом Великой Золотой Матери и Белых Старцев…
         Немного времени прошло. Вангай вышел и, не глядя в сторону Урунка, почти бегом скатился со ступенек, вскочил в нарты и умчался. Урунк был несколько раздосадован – надо было не надеяться на родственные чувства мужа сестры. Надо было послушать его мысли.

        Дверь каморки, где сидел Урунк, медленно отворилась. В дверях стоял большой человек и довольно улыбался. За ним человек поменьше внёс еду и питьё на подносе и, поклонившись, вышел. У дверей появились два стражника, третий зашёл и развязал юноше руки. Потом принёс маленький стол со спинкой. Большой человек сел. Пришёл толмач и начал переводить речь большого человека.
        «Воевода Волконский – воин Царя рушшев  - очень рад видеть у себя старшего сына гордого князца Вони амдылькока Пегой Орды. Амдылькок Вони гордец и упрямец. Не признал он силу Царя рушшев, хану татарскому Кучуму помогал в схватке против казаков русских. Народ свой крестить не желает и ясак платить не хочет. Маргкок Кичей, маргкок Бардак, мютыкок Халанок и даже большой князь Молдан, ушедший из-под руки хана Кучума, платят ясак. А князец Вони не поддаётся увещеваниям. Но теперь он лично привезёт не только ясак, но и выкуп за своего старшего сына-наследника. Воевода примет тебя как гостя. Тебя будут кормить и поить. Твоё дело – ждать своего отца. А весточку  твоему родителю  от нас о тебе князец  Вангай передаст. Ты можешь молчать. Ты слишком молод и неопасен царю рушшев. Всё».
         Воевода и толмач вышли. За ними удалились и стражники. Урунк остался один. Поел. Сел думать, как учил Отец-ханты.          
         На  следующий день Урунк сказал воеводе через толмача, что хочет выучить язык рушшев, поскольку каждый подданный великого Царя рушшев должен знать язык своего владыки. И ещё сказал  - сторожить его не стоит. Он, старший сын благородного амдылькока Вони, даёт слово терпеливо дожидаться приезда отца. Это очень понравилось воеводе. К Урунку был приставлен писарь и толмач Савва.
         Способности Урунка в учении поражали Савву. Прошло всего три месяца, а его подопечный  говорил,  читал и писал на русском языке. Если бы Савва знал, что секрет способностей его ученика не только в необычайном старании, но и в умении слышать мысли учителя. Любознательность юноши-инородца  удивляла, ставила в тупик повидавшего и познавшего многое на своём веку учёного писаря.

         Амдылькок Вони появился перед таянием снегов. Пушной ясак и десять сотен золотых оленей-амулетов поразили воеводу. И уже к вечеру упряжки мчали Урунка домой. Ехали долго. Остановки для смены оленей были короткими. В дороге амдылькок словом не обмолвился с сыном. Телохранители и  приближённые отца молча склоняли головы перед Урунком. Нет. Не перед Урунком. Перед Хранителем Великой Золотой Матери склоняли головы люди.

         Новое, недавно выстроенное главное городище-крепость Пёстрой Орды Калама-этт, окружённое глубокими рвами и мощными высокими стенами, поражало своими размерами. Здесь собрались  семьи родственников и приближённых к царскому роду людей и дружественные амдылькоку Вони маргкоки и мютыкоки со своими людьми. Богатыри-лаки раскинули здесь свой военный лагерь.
         Отец исчез. А Урунк стоял посреди городища, не замечая любопытных взглядов соотечественников. В его сердце горечь волчьей ягоды.  Душу тяжесть обречённости придавила.
         «Мой народ! Что я могу сделать для тебя? Мой гордый, несгибаемый и упрямый отец!»
         Тёплые руки обняли Урунка, горячая слеза щеку обожгла. Любимый запах, запах детства и счастья – мама! Урунк мать на руки подхватил, прижал к груди родную, самую нежную и любимую.
         «Мама! Мама! Мама!»
         Вдруг мать смущённо отстранилась и лёгким поклоном пригласила сына, или Хранителя? в двухэтажное жилище.
         Умывшись и надев новую красивую одежду, сшитую заботливыми руками мамы, Урунк сел за столик, заставленный вкусными блюдами. Румяный, крупный, тринадцатилетний подросток Тайбохта с нескрываемым любопытством рассматривал брата. Урунк улыбнулся, зачем-то весело подмигнул и положил на его блюдо самый вкусный кусок мяса.
         Ночью к постели Урунка пришла мама, плакала, обнимала, гладила сына по белой голове.
         «Мама! Родная! Я думал о тебе, я скучал по тебе все двенадцать лет. И я всегда буду для тебя только сыном. Не плачь. Видишь, я вернулся, и я жив. Не плачь. Лучше расскажи мне, как вы жили эти двенадцать лет, что творится в стенах нашей крепости и за её стенами, и, самое главное, расскажи об отце. Я должен знать всё!»
         За перегородкой тихо сопел Тайбохта. Отец остался ночевать в верхнем боевом этаже. А мать с сыном прошептали, проговорили всю ночь…

         Утром старый немой Тесей, с восхищением и обожанием глядя на «своего мальчика»,  пригласил Урунка на половину отца. Отец ждал у небольшого столика с утренней едой. Лепёшки, варёная рыба, чаговый напиток, черника в рыбьем жире. Поели. Тесей вынес столик и не вернулся.
         Тяжёлое молчание повисло в воздухе. И вдруг Урунк услышал:
         «Сынок мой! Сын! Как я люблю тебя! Сколько надежд мне подарило твоё рождение!»
         Тряхнул головой – он не будет слушать мысли отца. Что нужно сам сыну скажет.
         И отец заговорил. Голос его был уставшим и грустным.
         «Ты думаешь, я на поклон пошёл к Волку за сына? Нет. Ясак и выкуп за Хранителя Святыни Царства Калама отдал я. За сыном я пошёл бы с войском. В тебе моя кровь, кровь наследных царей Калама. Ты поймёшь меня».
          Отец встал, прошёлся из угла в угол.
          «Нет!» -  вдруг воскликнул он, - «Никто не согнёт меня! Никто не заставит лизать твёрдые пеймы Царя рушшев! Лучше умереть в бою! Цари Калама не сдавались никогда и никому!»
          Амдылькок Вони сел и надолго замолчал. Урунк тоже молчал. Неожиданно отец усмехнулся, светлые глаза его хитро прищурились:
          «А ведь ты мог в любое время уйти от рушшев. Я долго ждал, потом понял – от рушшев может уйти Хранитель, но не благородный сын амдылькока Вони, давший слово. Надеюсь, ты потратил время не зря».
          Урунк кивнул. Да, за время, проведённое в стане рушшев, он изучил их язык, научился читать и писать, кроме того, интересовался жизнью рушшев, их обычаями, царями и верой, их приграничными соседями,  войнами и миром меж этими народами. Ещё многое, чему учил  и о чём рассказывал писарь Савва, Урунк чётко и последовательно изложил отцу. И, чем дольше слушал амдылькок Вони, тем задумчивее становилось его лицо, морщина на гордом челе сделалась глубже, губы сжались упрямо. Велико могущество  Царя рушшев, велико и могущество Бога рушшев, но даже перед ними не склонит свою голову последний Царь Пёстрого Царства Калама! Не может!  Не имеет права изменить  великим предкам!      
          После небольшой паузы, когда амдылькок успокоился, и лицо его посветлело, Урунк решил обратиться к отцу с вопросом, который мучил его с того самого момента, когда  он впервые услышал мысли Отца-манси и увидел глаза Отца-сёйхума, излучавшие непреодолимую ненависть. Почему? Почему они ненавидят его? Почему они хотели извести, уничтожить его, потомка Царей Калама,  верного Хранителя Великой Золотой Матери?
          Отец встал, подошёл к сыну и, присев рядом, крепко обнял его за плечи.
          «Этого мы с твоей матерью и боялись, когда в Ночь Благословения Старцы при всех забрали тебя у нас. Если бы ты знал, сколько горя причинили они нашей семье, сколько слёз пролила твоя мать из-за их ненависти к царскому роду. Не думаю, что Святыня народов Калама  подвигала их на это. Древних Старцев обуял страх древнего пророчества – Великая Золотая Мать покинет Землю, когда Хранителем станет потомок царского рода. В каждом поколении нашего рода рождались белоголовые мальчики и умирали от неизвестной болезни. Они просто засыпали и не просыпались. Ты перехитрил Старцев - родился с чёрными волосами. Прошёл год, и ты побелел. Мы с твоей мамой долго скрывали это, а верный Тесей стал твоим телохранителем и нянькой. Я думаю, что там, во власти древних Старцев, у которых от старости высохли все человеческие чувства, лишь стараниями моего ровесника и друга Отца-ханты, и покровительству Великой Золотой Матери, ты и твои  братья Белый Сокол и Черёмуховый Цвет остались живы. С тех пор, как Отец-сёйхум и Отец-манси стали Хранителями, каждые двенадцать лет у всех племён и родов, входивших в состав Пёстрого Царства, отбирались все белоголовые дети. Выжил один – Отец-ханты. Она, Великая Золотая Мать, защитила его. С чего началась ненависть Старцев к роду царскому и ко всем будущим Хранителям?
          Историю Великого Пёстрого Царства Калама тебе поведали Хранители. А я тебе расскажу о начале его гибели.
          Это было давно. Долго сотрясалась Земля. Потухли глаза Священного Паука. Высохли реки и озёра. Сухой и сильный ветер нагнал пески на наши жилища и ячменные поля. Необходимо было  искать новые земли. Началось Великое Переселение. Большая часть народа ханты двинулись на юго-запад, кеты пошли на север.  Два брата-близнеца, два наследника престола разделили меж собой не только народ сёйхумов, но и оставшиеся Святыни. Один брат взял Священные Золотые Жернова и повёл свой народ на север, к закатному солнцу. Святыней второго брата стала Великая Золотая Мать. Он привел оставшихся людей – сёйхумов, манси, ханты и кеты сюда, в этот богатый и прекрасный край. Огромные таёжные угодья быстро заселились народами Пёстрого Царства Калама. Слишком огромные угодья и слишком богатые. Возвели Храм Великой Золотой Матери, а вокруг выстроили прекрасный Белый Город. Со всех сторон потянулись в Пёстрое Царство караваны купцов за дорогими мехами, золотом, жемчугами и яркими камнями, за белыми соколами и ценной рыбой. Со временем люди перестали возделывать поля, смолкли песни гончарных кругов, остыли плавильные печи, и звон кующегося металла унёс ветер. Ветшали железные парки воинов-лаков – лишь немногие козыль-порк  передаются из поколения в поколение. Жадность познали маргкоки,  мютыкоки. Начались междуусобные  войны. Люди забыли, что жизнь - это аромат Земли, бездонное Небо, любовь и счастье близких и Звёздный Дождь в День Благословения. Один из наших царственных предков тоже забыл законы Калама. Много богатства, много жён и  много опьяняющих напитков превратили его в предателя Святыни. Под воздействием вина он привёл чужеземцев в Белый Город в Храм Великой Золотой Матери. Хранители убили всех. С тех пор никто не знает, где Хранители скрывают Святыню. С тех пор Она являлась народам Калама один раз в двенадцать лет в самую долгую ночь года – Ночь Благословения. А мы, потомки предателя, расплачиваемся за его грех, и самая тяжёлая кара пала на твоего отца».
          Амдылькок Вони встал и жестом пригласил сына следовать за собой. Они вышли из жилища. В весеннем небе кричали перелётные стаи, и мягкие белые облака удивлённо глядели им вслед. Амдылькок Вони положил руку на плечо сына.
          «Ты видишь, они летят. Путь их труден, опасен и долог. Но они летят! Обещай! После моей смерти, ты соберёшь наших людей, тех, кто останется после войны с рушшами, и поведёшь их в края, в самые дальние земли, куда долетают гуси, и вдохнёшь новую жизнь  в своих соплеменников».
          Урунк внимательно посмотрел в глаза отца. В них он увидел муку и обречённость. Боль отца поселилась в сердце Юного Хранителя. Ответил твёрдо:
          «Обещаю».
          Амдылькок Вони кивнул и, резко повернувшись, ушёл быстрыми шагами.
          Урунк остался один. Мысли к Братьям-Хранителям побежали. Как они там без него? От древних Старцев можно ожидать странные, непредсказуемые действия. Единственная надежда – Отец- ханты. Он отдаст жизнь за воспитанников своих. 
          «Хранитель».
          Тихий шёпот за спиной прервал бег мыслей. Обернулся. Перед ним Агич. Друг улыбался весело. Урунк обнял Агича.
          «Здесь только твой лучший друг – Урунк».
          «Тогда пошли,  покажу тебе сыновей моих – будущих воинов», - с гордостью сказал Агич.
          «Неужели?»
          «Я уже шесть зим здесь. Успел свой очаг разжечь».
          «Я рад за тебя!»
          Да, Урунк был очень рад встрече с неунывающим, весёлым и умным другом и, лишь к вечеру, расстался с ним и его семьёй.
          По дороге домой Урунк обдумывал рассказ Агича.
          С тех пор, как погибли триста лучших воинов-лаков, ушедших на помощь соседу хану Кучуму, амдылькоку Вони не было покоя. Ведь кто-то предал его людей. Прямо на воде, во владениях кучумовых они попали в засаду и были расстреляны и затоплены грозной пушкой рушшев. Серые воды приняли их тела, закованные в козыль-порк. Лишь двое уцелели. Смертельно раненые лаки добрались до родных мест, рассказали о гибели братьев-воинов, и Души покинули их, улетели в Белый Мир.
           Могучее Сибирское Ханство пало. Князь Молдан, ради сохранения своего народа-ханты, тут же отрёкся от хана Кучума и перешёл под руку Царя рушшев, принял крещение и платит дань. Долго ли рушшы будут благосклонны к князю Молдану?  Скоро, очень скоро богатые лесные угодья, усеянные прозрачными озёрами, реки, полные рыбой привлекут искателей лучшей жизни так же, как когда-то привлекли народы Пёстрого Царства Калама. Богу рушшев это угодно. Красивые высокие дома его вырастают на высоких берегах таёжных рек. Звон колоколов слышен уже по всей  Оби, Иртышу,  и к Енисею этот звон несёт Ветер Западный.
          На закате небо брусничным соком выкрашено. Ветер будет. Что нашепчет он? Какие вести принесёт из закатных далей?

          Целый год прожил Урунк с родными и соплеменниками в крепости отца. Всё здесь готовилось к войне и все здесь готовились к войне. Углубили рвы с медвежьими пиками и стены крепостные укрепили. Готовили оружие: тысячи тысяч стрел и луки, копья, мечи и боевые топоры, закупали ружья и ружейный припас. Воины-лаки ежедневно усиленно тренировали мужчин, женщин, юношей. Даже девушки и подростки, которым исполнилось двенадцать лет, изучали военное искусство. Мать  Урунка, царица Этта, вместе со всеми занималась военным делом. Отцу верным другом и советником была.
 
          Отец редко бывал в городище. Упряжки амдылькока Вони и его телохранителей мчались из одного владения коков в другое. Новости одна хуже другой омрачали чело амдылькока. Белая изморось покрыла русую голову. Резкие морщины прорезали лицо. Кожа от холодных ветров, словно кедр морённый. Стало известно, что предателем, виновником гибели трёхсот воинов Братства лаков был маргкок Бардак. Неверный, завистливый родственник надеялся, что, женившись на сводной сестре амдылькока Вони, он с помощью рушшев будет править людьми и землями Пёстрой Орды.  Опустела крепость Керенан-этт друга и соратника маргкока Арача. Не захотел он принять крещение, ушёл со своими людьми вверх по Кети. Там и умер. А во владениях маргкока Арача засели братья - бывшие иткупы-захребетники, крестившиеся в Доме Бога рушшев, и получившие от служителя Бога рушшев фамилию Иткуповы. Нижне-Тогурский кок увёл своих людей на Север. Уходят, лучшие люди уходят с насиженных родных мест. Там, в глуши таёжной, на притоках северной реки Таз и могучего Енисея вырастают их стойбища. Будет ли великодушна к ним новая Родина, на которой им жить и умирать? И что подарит судьба тем, кто добровольно под твёрдые пеймы Царя рушшев честь свою, честь людей своих положили?



          Лето принесло относительный покой в крепость. Открывшиеся болота, мошка, комары не приостановили бурную деятельность  рушшев. По большим рекам всё далее на Север и к восходу Солнца продвигались казацкие и купеческие струги и лодки промысловых людей. По пути остроги строили, зимовья ставили.
          В последний месяц лета Урунк с подросшим Тайбохтой рыбачили каждый день. Рыбы на зиму завялить и насушить  надо  много. Рыбалкой Тайбохта занимался с удовольствием. Он с увлечением объяснял старшему брату, какая рыба водится в озёрах, какая в реке, когда и как ловить её. Выставят братья снасти, и наступает время Тайбохты. Урунк с интересом и удивлением слушал брата. Его знания о травах, цветах, деревьях, о привычках и повадках зверей и птиц, даже о жуках, пчёлах и бабочках были глубоки и точны. Он жил одной жизнью с природой. С каждым днём, проведённым вместе, братья становились дружнее. Ещё с весны Урунк начал тренировать неуклюжего Тайбохту, и к концу лета подросток, похожий на медвежонка, превратился в плотного широкоплечего юношу. Царица Этта радовалась дружбе сыновей. Несколько раз и она смогла выехать с ними на рыбалку. О! Как замирало её сердце, когда она наблюдала, как Урунк учит Тайбохту плавать и нырять. Смешила мама братьев своими охами да ахами. А потом расстилала на чистом песке белую бересту, ставила на неё блюдо из капа с пирогами и пирожками, ягоду, залитую мёдом, и, как маленьких, уговаривала есть. Даже у отца теплели глаза, и улыбка появлялась на лице, когда они возвращались с рыбалки весёлые и довольные. Счастливые, счастливые дни!

               


               
               
Глава 3.
               
                Позолотились прибрежные берёзки. Тальник играет пожелтевшими ветвями с водными  струями. На песках узоры глухариных стай. Ночью подморозило, а утреннее Солнце растопило изморось, и роса сверкала и переливалась на каждой травинке.
  Анды Урунка и анды Тайбохты  свернули с реки в узкую протоку, что вела к большому синему озеру. Прошли по протоке половину пути. Неожиданная тревога охватила  Урунка.  Крикнул брату:
         «Не спеши! Держись на расстоянии!»
         Резкий свист из прибрежных кустов. Что-то взлетело и, упав, накрыло Урунка.
         «В сеть, как рыба в сеть попал», - мелькнуло в голове.
          Испуганно вскрикнул Тайбохта.
         «Прыгай в воду, брат! Плыви! Ты должен жить!»- закричал Урунк.
          Сеть быстро тащили к берегу. Краем глаза он успел увидеть, как Тайбохта нырнул в воду и исчез. Протока  узкая – Урунк в миг оказался на берегу. Несколько человек с лицами, закрытыми платками, навалились на юношу, быстро связали ему руки, в рот тряпку сунули, на голову мешок натянули и куда-то потащили.
         Сначала везли на лошади. К ночи перегрузили в большую лодку. Лёжа на днище, Урунк слышал журчание воды за бортом и всплески вёсел. Люди, захватившие его, разговаривали очень редко и тихо.
         «Рушшы? Но кто? Кто осмелился так тайно и дерзко проникнуть во владения амдылькока Вони? Кому я понадобился? Зачем? Ради выкупа?» - Урунк терялся в догадках.
         К   берегу лодка пристала на закате. С Урунка сняли мешок и тряпку изо рта  вынули. Напоили, не развязывая рук. Сами перекусили. Потом  привели из-за прибрежных деревьев лошадей. Посадили пленника своего на лошадь и в путь отправились. Лошадь мягко ступала по опавшим листьям, и от лёгкого покачивания Урунк незаметно уснул.
       Вечерний холод разбудил его. Темно. Крохотный огонёк блеснул в черноте леса. Остановились. Скрипнула дверь. Мягкий мужской голос спросил:
         «Ну что, орлы, порадуете?»
         «Так точно, атаман. Добыли белого парня, как заказывал ».
    Урунка ввели в избу. Усадили на скамью. В нос ударил запах жилища рушшев. Яркий свет ослепил. Прищурил глаза.
          «Ну что, атаман, это он?» 
          «Вроде он, Михайло, вроде он… Позови-ка Саввушку», - ответил уже знакомый мягкий, но повелительный голос.
          Урунк расслабился, тряхнул головой и спокойным, гордым взглядом окинул жилище рушшев и стоявшего перед ним богато одетого мужчину. Мужчина с нескрываемым интересом, пытливо заглядывая в глаза, словно ощупывая, рассматривал лицо своего пленника. Хлопнула дверь. Вошли двое: огромный с чёрной бородой, медвежьими глазками и с серебряной серьгой в толстой мочке уха – Михайла, и… Савва – писарь воеводы Волка, Савва, который учил Урунка языку рушшев.
         «Ну, что скажешь, Саввушка? Кто это?» - спросил атаман.
          Савва грустно поглядел на Урунка и опустил глаза.
          «Сын князца Пегой Орды Вони – Урунк».
          Нескрываемая радость мелькнула во взоре атамана.
          «Вот и хорошо. Можете идти оба. Да, Михайла, развяжи  гостя моего золотого».   
          Михайла с Саввой вышли, осторожно прикрыв за собой дверь.
          Атаман, довольно потирая руки с дорогими яркими перстнями на пальцах, ходил по жилищу от стены к стене. И вдруг, радостно засмеявшись, остановился, обнял Урунка за плечи. 
          «Тринадцать лет! Тринадцать лет я искал тебя! И вот ты здесь. Прости, княжий сын, молодцы мои неласковы с тобой были».
          Урунк  молчал, холодно наблюдал за происходящим. 
          «Будем говорить без толмача. Язык наш ты знаешь, даже грамоте обучен писарем Саввой. Я знаю ваш язык. Твой отец, князец Вони, не рассказывал тебе об атамане Богдане Брязге? Я Богдан Брязга, отцу твоему друг с молодости. А ты – гость мой долгожданный».
          Еле заметная скептическая улыбка «гостя» не смутила  атамана. 
          «Час поздний. Надо тебя, гостя золотого, накормить напоить да спать положить. А разговоры вести завтра будем», - голос Богдана Брязги  стал серьёзным, а взгляд колючим и пронизывающим.
          Стол накрыла молодая женщина. Русая коса вокруг головы. Сарафан мягкими складками ниспадает до полу.  Руки на груди скрестила. Склонила ласково голову:
         «Кушайте на здоровье».
          Богдан глянул на неё, усмехнулся в посеребренные усы:
          «Хорошая ты баба, Агафья, да не золотая»…
          «Вот оно! Да… Конечно… Баба… Золотая Баба!  Так рушшы Великую Золотую Мать называют», - осенило Урунка, - «так вот на кого замахнулся  казацкий атаман. Откуда, как он прознал про неё? От кого проведал, что Урунк – Хранитель? Кто, не побоявшись мести Белых Старцев, предал Хранителя Великой Золотой Матери? Это необходимо выяснить. Обязательно».
          Агафья миску с водой и чистое полотенце поднесла. Юноша вымыл руки и спокойно сел за стол. Трапезничали в полном молчании. Насытившись, Урунк встал из-за стола и сдержанно поблагодарил атамана.  Атаман, широко улыбнувшись, ответил:
          «Для сына князца Вони ничего не жалко. А теперь отдыхать. Дорожка в «гости» не из приятных была, а?» 
          В небольшой каморке без окон  чистая  и удобная постель. Тусклая лампадка в углу. За дверью два вооружённых казака. 
         «Так. Сейчас отдохнуть, выспаться, а на рассвете мысленно связаться с Белыми Старцами», - решил  Урунк. Засыпая, думал о Тайбохте, о родителях, о немом  дядьке Тесее, о Хранителях и о Великой Золотой Матери…
         Час рассвета… Тишина...   На мысленный зов Юного Хранителя долго никто не отвечал. Но вот, наконец!
          «Белый Старец-Отец Ханты слышит тебя, Хранитель!»
          Выслушав мысленный подробный рассказ о замысле атамана Богдана Брязги, Отец-Ханты велел Урунку увести рушша Богдана с его людьми на Север к Ледяным Островам и там погубить их. Всех погубить. Долго ещё лежал Урунк без сна. Мысли его успокоились. Он уже знал что делать.
          Раздались шаги и чьи-то голоса. Дверь каморки осторожно отворилась. Урунк сел и молча посмотрел на Савву, вошедшего с поникшей головой.
         «Прости, друг. У меня не было выбора. Из-за тебя  Богдан возит меня с собой, а дома у меня четверо ребятишек и жена. Но я не предавал тебя. Ведь я не знал, что ты Хранитель Золотой Бабы», - шёпотом, виновато говорил Савва.
         «Не волнуйся, друг и учитель. Обо мне можешь не беспокоиться. А о тебе и о том, чтобы ты вернулся к своим детям и жене я позабочусь. Верь мне. Я молод, но слово моё – слово Хранителя».
         «Надеюсь. А сейчас Михайла ждёт тебя у избы. Прошу, не показывай казакам, что мы друзья».

         Стан отряда Богдана Брязги, расположившийся на вырубке среди густого чернолесья, имел несколько изб и конюшню, окружённых высоким частоколом. У частокола бил ключ. В небольшой выемке собиралась чистая прозрачная вода и тихо вытекала ручьём меж брёвен в лесную чащу. Здесь  Урунка ждал Михайла с ковшом и полотенцем. От его медвежьего облика веяло звериной хитростью, и даже запах от Михайлы, как от зверя. Казаки, поившие коней, с любопытством смотрели на длинные белые волосы, которые после мытья Урунк заплёл в косу, украсив кожаными тесёмками с амулетами. И загорелое тело юного инородца удивило их мощью не юношеской. Михайло подал Урунку новую чистую одежду из атамановых сундуков, одежду дорогую и отпрыска княжеского рода достойную. Одежда с атаманова плеча и твёрдые пеймы-сапоги пришлись впору, но пояс свой,  шитый руками  матери, амулеты шейные, перстни и торбу целителя, что всегда была на поясе, оставил при себе.
        Богдан Брязга  встретил Урунка словами:
        «Утро доброе гостю золотому. Как спалось?»
        Окинул быстрым взглядом.
        «Вот теперь ты похож на настоящего князя. Присаживайся к столу, потрапезничаем. Агафья,  Михайлова девка, готовить мастерица. Потом о деле поговорим». 
        «Утро доброе, атаман. Благодарю за спокойный сон», - ответил Урунк.
        Услышав некоторую надменность в голосе юноши, Богдан удивлённо поднял бровь, потом снисходительно усмехнулся в усы. Поели. Агафья убрала со стола, оставила лишь кувшинчик с рябиновкой и две чарки и исчезла.
        В горнице остались двое. Затянувшееся молчание прервал атаман:
        «Неужели князец Урунк – Хранитель Золотой Бабы не хочет ни о чём спросить меня? Не хочет знать, зачем он понадобился Богдану Брязге?»
         «Я в твоих руках. Это тебе хочется что-то узнать у меня. Спрашивай, но выкупа за меня ты не получишь. Всё золото моего рода отдано воеводе Волку, остальные богатства потрачены на оружие для борьбы с вами,  рушшами»,- ответил Урунк.
         «О нет. Мне не нужен выкуп»,- улыбнулся Богдан.
         В горнице повисло молчание.
         «Ну, начинай. Говори. Сейчас ты будешь говорить всё, что мне надо услышать. Говори!»
         Урунк внимательно посмотрел в глаза атамана. Взгляд его был требовательным и ждущим.
         И атаман начал говорить.

         «Тринадцать лет назад я увидел Золотую Бабу. Мысли мои только о Ней. Она является во снах. Она всегда и везде со мной. Кроме того, я увидел огромные богатства, пожертвованные вашими людьми. Горы! Горы золота, жемчуга, пушнина! Какие клады собраны для вашего Идола! За сотни лет, а может за тысячу! Но мне, Богдану Брязге, нужны не клады, мне нужна Она! Она – самое прекрасное, что я видел в своей жизни. Тринадцать лет я ищу Её! Тринадцать лет я искал тебя! И не верно, что тринадцать число несчастливое. Тебя я уже нашёл, а ты покажешь мне путь к моей мечте. Я поклялся, поклялся самому себе – голову положить, но отыскать Её!»
         Богдан Брязга перевёл дыхание и продолжил.
         «Очень давно, когда я был в твоих летах, я входил в отряд царёвых казаков, сопровождавших иноземца, которому очень хотелось познать «Гиперборейские страны», увидеть Камень, пройти по Югорской тайге и Обским берегам. Странный человек. Собирал в горах каменья, в тайге травы, цветы и листья, бабочек и жуков. Даже стрелы, копья, топоры, одежду и вещи разные у самоедов, остяков, калмаков собирал. Рисовал их жилища. Записывал сказки и были. Я хорошо знал местные языки и часто толмачил для иноземца. Больше всего иноземца интересовали разговоры о Золотой Бабе. Как и  где он прознал про неё – не знаю, но в каждой юрте, в каждой землянке, в каждом чуме он расспрашивал людишек, живших в тех краях, о ней, о Золотой Бабе. И все сибирские инородцы уходили от ответа, или делали вид, что никакой Золотой Бабы не знают. Кстати, в то время я с твоим отцом познакомился. И откуда такой человек среди диких самоедов выискался? Он ведь тогда из Китая возвратился. Многое моему иноземцу рассказывал. Иноземец уехал. За время долгого странствия с иноземцем я обучился грамоте, к вольным просторам привык. Бросил я царскую службу, в вольную дружину Ермака Тимофеевича пошёл. Походы, битвы, опасности заставили меня забыть и об иноземце, и о Золотой Бабе. Пришло время – женился я. Женился на местной девушке. В стойбище их, что на острове меж Большой и Каменной Обью, люди живут как в русских поселениях в избах, держат скотину разную, моются в бане. Посреди стойбища Священный Амбарчик стоит. В нём Гусь Золотой. Поклоняются они ему, дары подносят, просят кто чего, вроде как молятся. Так вот, там я вновь услышал о Золотой Бабе сказ. Живёт-де она на Звезде Полночной. Подданным своим посылает Священных Золотых Гусей, которые мир и покой людей охраняют. И во мне желание пробудилось – найти её, Бабу Золотую. Раз гусыня есть золотая, значит и Баба существует. Помог случай. Спас я одного манси от медведя. Долго благодарил он меня и обещал богатые дары Великой Матери принести, чтобы она меня и род мой благословила. Я к нему в гости зачастил. Вином, медовухой потчевал. Добился я своего. Однажды в пьяном бреду рассказал он о Священной Поляне, о Ночи Благословения, о Великой Золотой Матери и её Хранителях. С того дня каждый год пробирался я переодетый на Священную Поляну. Долго ждал я. И вот тринадцать лет назад я увидел её. Даже один взгляд на неё стоит жизни! Но я увидел и тебя, услышал твоё имя и знакомое мне имя твоего отца. Открыл я свою тайну атаману Ермаку Тимофеевичу. Загорелся и он для дружины золото и богатства раздобыть. Отправил со мной отряд казаков верных и честных на поиски Золотой Бабы и кладов её. Вскоре погиб наш атаман Ермак Тимофеевич нелепой смертью после великой победы, пропала и дружина его. Царствие им небесное!»
         Богдан Брязга встал, налил в чарку вина, перекрестился, выпил залпом, последние капли на пол стряхнул и нервно заходил по горнице. Урунк не сводил с него глаз:
         «Говори! Рассказывай! Ты должен мне всё сказать!»
         «Да-а…» - задумчиво протянул Брязга, - «Я ведь с отрядом своим рассеял множество юрт и по берегам Оби и по берегам Иртыша. Многие сами с насиженных мест уходили. Казаков моих и пушек боялись. Да. Уходили людишки на Север, на Енисей-реку и за Енисей в края неведомые. А вот  отца твоего  непокорного князя Вони оберечь старался. Увёл отряд свой от старой крепости Орды Пегой, воевать её никому не позволил. А князь Вони ушёл, ушёл тайно и людей своих увёл. Куда? Не доложился. Потерял я его след».    
         Брязга вдруг брезгливо передёрнул плечами. Подошёл к Урунку, наклонился, заглядывая в глаза. Красивый рот скривился в презрительной усмешке.
         «Предатели! Ты знаешь, что такое предатели? Они разные. Есть предатели-завистники, друзья-предатели и родственники-предатели. Тебя предал родственничек. Вангайка, муж твоей сестры, предал. Я его долго обхаживал. Поил, кормил, подарки ему подкидывал, баб весёлых. Он и проболтался, что ты, Хранитель, у воеводы Волконского в Сургуте выкупа ждёшь. Опоздал я в тот раз. Отец твой дней на  десять опередил. Увёз тебя в новую крепость-городище. Так мы писаря Саввушку прихватили. Он тебя  в лицо знал. Потом у Вангайки же с Агафьиной помощью выпытал, где новая крепость отца твоего и как добраться. Ох, и   родственничек у тебя!  А его папашка Кичей ещё много горя принесёт твоему отцу. Жадён, завидущ, хитёр. Один остался человек у вас, инородцев, князь Вони. Но и ему скоро крылышки подрежут. А жаль.   Мы, казаки Ермака Тимофеевича, ни перед кем шапки не снимали, а перед отцом твоим и колено преклонить можно. Ну вот», - Богдан присел на скамью, потёр виски, - «я о себе всё сказал. Если и теперь не найду Золотую Бабу, вся моя жизнь пропащая. Дружина у меня серьёзная. Наказ батюшки Ермака – закон для всех. Помоги. Слово даю! Ни одна грязная рука не коснётся моей Золотой Бабы!»
         Брязга снова встал, наклонился через стол, пытливо вглядываясь в лицо своего пленника. Урунк молчал, делая вид, что исповедь атамана проникла в его душу, но он, Хранитель, должен всё взвесить и серьёзно обдумать. Атаман затаил дыхание. В глазах его заполыхал огонь, готовый сжечь всё и вся на пути к цели.
         В горнице повисло молчание.
         Тревожное молчание.
         Опасное молчание.
          Взгляд  Хранителя - уже не взгляд юноши. Это взгляд мужчины опытного, знающего цену жизни. 
         «И так, атаман, смотри, смотри в мои глаза и верь всему, что я буду говорить. Теперь ты будешь выполнять мои указания -  указания Хранителей и Великой Золотой Матери. Смотри. Верь. Исполняй».
         Лицо Юного Хранителя, словно изнутри осветилось, и глаза его лучисто и благодушно глянули на Брязгу. Тот отпрянул, медленно опустился на скамью и тихо перевёл дыхание.
         «С другом моего отца я говорить буду.  Да, я Хранитель Великой Золотой Матери. Двенадцать лет меня готовили для служения нашей Святыне. Но лишь один раз после той Ночи Благословения, когда впервые Великая Мать осыпала меня Звёздным Дождём, я видел её прекрасный лик.
         Западный Ветер рассеял народы Царства Калама. Многие из них пытаются жить по законам рушшев, и многие пачкают свои колени перед ликом Бога рушшев. На шею крест надели. Клятву последних Хранителей Великая Мать приняла  не на Священной Поляне, истоптанной твёрдыми пеймами рушшев. Далёк и труден был путь к Белому убежищу, куда три года назад мы увезли её. Отцы-Хранители Белые Старцы не осмелились покинуть ту, служению которой была отдана их жизнь».
         Урунк смолк ненадолго. Потом, встав во весь рост, устремил на Богдана Брязгу прямой серьёзный взгляд.
         «Если народы Калама верят Богу рушшев, то почему Великой Золотой Матери не поверить и довериться Хранителю-рушшу. Ты всю жизнь мечтал о ней. Ты всю жизнь искал её. Ты нашёл. Я молод. Мне одному тяжело. Мои Братья – Хранители пошли к своим народам, понесли им знания, полученные за время учения. Они хорошие целители. Сейчас трудное время, время больших перемен. Думаю, известие о моём исчезновении опечалит их. Мы пока не нашли детей, способных стать будущими Хранителями. Возможно, Великая Мать услышала твои мысли и скрестила наши пути. И прежде, чем мы с тобой отправимся в дальний и трудный путь, ты должен дать мне, Хранителю, клятву…»
         Богдан Брязга, не ожидавший ничего подобного, был ошеломлён. Верить или не верить? Верить или не верить этому юноше, его странному, неожиданно простодушному откровению? Почему его пленник столь доверчив? А может дальновиден? Да, самоеды, остяки и прочие инородцы в День Благословения уже не собираются на Священной Поляне. И Золотая Баба  не являлась  тринадцать лет! 
         «Ты не доверяешь мне. Ты колеблешься», - прервал размышления атамана Урунк, - «ты думаешь: почему этот юноша столь доверчив? А может, дальновиден? Я слышу твои мысли. И знаю, ты верен ей. Ты   будешь верен ей до самой смерти. Вели принести мой посох». 
         «Посох? Какой посох?»
         «Посох Хранителя. В нём находится ключ от убежища Великой Матери».
         «Где же он? Михайла!» - вскричал Брязга.
          Он подскочил к двери, распахнул её. И снова громом прогремел его голос:
         «Михайла!» 
         Михайла уже стоял перед атаманом, потирая лоб.
         «Здесь я, атаман». 
         «Не медля!  Посох князя ко мне!» 
         «У Саввушки он. У Саввы хранится. Я мигом».
         Заполучив посох, атаман приказал никого к избе не подпускать. Запер дверь. Посох Урунку протянул. В руках Хранителя посох вдруг превратился в огромный, с быстротой ветра крутящийся круг-щит. Урунк резко остановил движение. Щит распался. В левой руке юноши остался посох, а в правой – узкий, сверкающий клинок. Брязга стремительно отскочил и машинально схватился за кинжал у пояса. 
         «Нет. Хранители не убийцы», - Урунк очень серьёзно, почти с укором посмотрел на атамана, - «это не оружие. Это ключ, открывающий  дверь в тайное убежище Великой Матери. Дай твою чашу. Протяни левую руку».
         Урунк действовал быстро, не давая Брязге задуматься. Мягко взял левую руку атамана. Тот не почувствовал боли, но увидел, что в чашу капает кровь, его кровь. Потом с изумлением наблюдал, как исчезает кровавый шрам под взглядом юного Хранителя. Урунк долил в чашу вина и торжественно протянул её Брязге. 
         «Пей! Повторяй за мной! Я, рушш, атаман Богдан Брязга, даю клятву на крови - служить Великой Золотой Матери до последней капли крови своей! Никогда не изменять Братьям-Хранителям! Никогда не предавать Братьев-Хранителей! Клянусь воспитать будущих Хранителей в вере и преданности Великой Золотой Матери!»
         Под твёрдым, странным взглядом Урунка, зачарованый боевой казацкий атаман Богдан Брязга дал клятву Великой Золотой Матери народов бывшего Царства Калама.
         «Теперь ты - Хранитель Брат-рушш», - Урунк крепко пожал руку атамана, ещё не пришедшего в себя, - «моя обязанность быть рядом с тобой, когда Великая Золотая Мать благословит тебя Звёздным Дождём. Я должен буду научить тебя всему, чему учили меня Белые Старцы – Хранители, души которых охраняют сейчас Великую Золотую Мать. Присядем, Брат-рушш. Слушай. Путь к ней не ближний. Сначала к устью Оби, потом дальше к большой солёной воде, покрытой льдами, к Белому Ледяному Острову. Твои воины не будут в обиде. Она вознаградит их. Но, предупреждаю, никто не должен знать, что Хранитель в твоём отряде. Иначе не миновать беды».



               

Глава 4


         Потемневшие от холодов воды Иртыша и могучей Оби накрылись толстым слоем льда. Ночи посветлели от белых снегов, укутавших Землю. Отряд Богдана Брязги снялся с насиженного места, и понеслись их кони и оленьи упряжки со скарбом и ружейным запасом на Север по льду речному к самому устью Оби.
         Несмотря на сильнейшие бураны, перемежавшиеся с суровыми  морозами, от которых с треском разрывались сердцевины мощных сосен и кедров, пушечным громом лопался речной лёд, хорошо снаряжённый отряд Брязги упорно двигался вперёд. Ничто и никто не смогли бы остановить их. Дважды  выдержали нападения воинственных татарских отрядов. Один раз пришлось отбиваться от большой разбойничьей шайки, напавшей на отряд во время привала. Несколько казаков были серьёзно ранены. Атаман не бросил своих товарищей. Весь февраль пришлось прожить в большой, скоро рубленой, избе. Казаки, да и сам Богдан, были потрясены знаниями и старанием молодого целителя, сумевшего поднять на ноги их тяжело раненых товарищей.
         Ранняя весна догнала отряд недалеко от Берёзовского Острога, который обошли стороной. В ожидании ледохода и следующих за ним разливами-наводнениями, отряд смелых казаков сделал привал на  высоком островке-пугоре, поросшем кедрачом с багульниковыми полянами. Двадцать дней отдыха. Казаки чистили оружие, стирали свои одежды, себя приводили в порядок, рыбачили, охотились. По вечерам у костров строили планы на будущее, вспоминали бывших друзей-товарищей по сибирским походам. Песнями поминали и боевого атамана Ермака Тимофеевича с дружиной.
         Урунк слушал их, и туман грустных мыслей обволакивал  его  душу:
        «Как там его родные? Что делается  в крепости Калама-этт? Долго ли ещё продержится последний князь Пёстрой Орды? Отец! Отец! Как бы я хотел быть в эти тревожные дни с тобой! Да, рушшы мужественны, целеустремлённы. Их много и будет ещё больше. Они хотят дойти до Великих Ледяных Просторов, над которыми сияет Полночная Звезда!  Они хотят дойти до земель, где восходит Солнце! Они дойдут… Что должен  сделать он, Урунк, для своих народов? Лишь одно – охранить, уберечь  Святыню от осквернения».
         «О чём задумался, Брат?» 
         Тяжёлая горячая ладонь атамана легла на плечо Урунка, прервав его размышления.
         «Думаю, как дальше пойдём? Река открылась до устья. Впереди большая вода будет, и плавающие ледяные острова, и огромные рыбы, способные ударом хвоста затопить лодку. Очень, очень большие и надёжные лодки нужны», - ответил Урунк.
         «О, об этом должен думать я, и я об этом уже подумал», - снисходительно усмехнулся в усы Богдан.
         «Завтра с рассветом я уеду. Со мной на челнах несколько товарищей пойдут. А ты тут не скучай. Вон Савву поучи ножом да копьём орудовать. Домой его, к детям, из городища Обдорского отправлю, если оказия будет. Совсем исхудал писарь от тоски по дому. Вернусь дней через десять. Лодчонку свою пригоню. У родни оставлял. Жёнушку и ребятишек осчастливлю».
         Глядя на удаляющуюся  фигуру Брязги, Урунк думал о том, что привык он к нему и, даже полюбил этого странного, одержимого Золотой Бабой, человека. Его пытливость и  способность схватывать всё на лету, знания и прекрасная память, недюжинная сила и ловкость, весёлый нрав и добрые отеческие отношения с боевыми товарищами – всё нравилось в нём Урунку. Но! Скоро он, Урунк-Хранитель,  должен будет погубить весь отряд Богдана Брязги! И самого Богдана Брязгу! И писаря Савву! О, Великая Мать! Почему?!
 
         Богдан сдержал слово. На исходе десятого дня из-за поворота появился огромный красавец струг. Северный ветер надувал паруса. На носу гордо стоял атаман, сдержанно улыбаясь радостным крикам с берега. Таких лодок Урунк ещё не видел. Восхищение зажгло огонь в его глазах. Восторженный крик застыл в груди. Урунк онемел.
         Голос Богдана уже на берегу.
         «Михайла! Готовь коней на погрузку! Завтра поутру отходим. Ивашка! Оленей под нож на солонину. Шкуры сбереги. Во льды пойдём, пригодятся. Василий! Весь скарб и ружейный припас на борт. Бочки с порохом аккуратнее грузите. Саввушка! Бери перо! К утру опись предоставь полную».
           Брязга увидел Урунка. С довольной улыбкой подошёл к нему, спросил:
         «А ты что, Брат, молчишь? Аль что не по сердцу?» 
         «Я рад видеть тебя, Брат-рушш. Лодка твоя – необыкновенна. На такой не только во льдах ходить. На край света дойти можно!».
         Богдан усмехнулся:
         «А есть ли он – край света?»   
               
         Черёмуховой кипенью встретил искателей клада Золотой Бабы остров Священной Гусыни. Люди стойбища жгли костры, жарили на вертелах оленьи туши. Куски осетрины истекали жиром на воткнутых вокруг костров палках. Мочёная клюква, лепёшки из рыбьей муки и пьянящий напиток из ягоды голубицы ожидали гостей на столах под цветущей черёмухой. Жарко топились баньки.
         Урунк не сошёл на берег. И Савва, попарившись в бане, набрав в торбу всякой снеди, присоединился к своему бывшему ученику.
         На третий день утихомирились гости и устали хозяева. Сон сморил всё стойбище. В розово-серых сумерках белой ночи решил Урунк окунуться в речные струи. Долго плавал в холодной, почти ледяной воде. Потом вылез на палубу, обтёрся чистым полотенцем, заботливо поданым Саввой, у которого от одного взгляда на студёную речную воду, мураши побежали по коже. Урунк оделся и, заплетая мокрые волосы в косу, почувствовал на себе чей-то  внимательный, колючий взгляд. Оглянулся. На берегу стоял старик и в упор разглядывал юношу.   
         «Савва», - почему-то шёпотом обратился Урунк к другу, - «Савва, ты знаешь, кто там на берегу? Этот старик, кто он?» 
         «Старик? А, этот? Это старейшина стойбища и тесть нашего атамана».
         «Савва, он понял, кто я. Плохо. Очень плохо».   
         «Да нет, старик безобидный, а в зяте своём души не чает. И жена у атамана хороша. На девку молодую походит,  а ведь четверо ребятишек у них с Богданом, как у меня».
         У Саввы на глазах слёзы показались, сгорбился, махнул рукой и пошёл прочь от Урунка. Когда Урунк снова глянул на берег – старика уже не было.
      
         Настал день отплытия. Весь отряд вымытый, вычищенный, словно перед боем, был готов к дальнему странствию. Агафью оставили в стойбище.  Коней пустили в табун тестя Богданова – на обратном пути пригодятся. Загрузились бочонками с солониной и клюквой мочёной. Несколько бочек с дёгтем берёзовым взяли – и от мошки-комарья спасение и где струг подмазать придётся. Ещё Богдан велел на борт доставить топоры, пешни, длинные палки с железными крючьями на концах, шкур оленьих, волчьих, медвежьих.
         Из укромного места, смотрел Урунк на прощание отряда с людьми стойбища. Девицы молодые плакали. Парни и мужчины  хмурились.  Михайло что-то Агафье нашёптывал. На Богдане детвора повисла. Расцеловал Богдан детей, жену  обнял, тестю в пояс поклонился и пошёл к стругу. Отряд за ним. Но у кромки берега догнала атамана  жена. На глазах слёзы:
         «Не ходи, Богдан! Не оставляй нас!» 
         «Что ты, Ягодка, не стыди меня перед товарищами, я ведь много раз уходил, но возвращался к вам всегда». 
         «Ты ходил на Юг, а сегодня идёшь к Северу! Там  всегда холод. Там всегда ночь. Огромные ледяные звери глотают струги и кочи. Там не птицы летают, а души умерших!» 
         «Не плачь, жена, не гоже», - прервал её Богдан, - «жди к зиме. Всё».
         На струг атаман взошёл задумчивый. Рукой махнул. И побежал струг вниз по реке к северному городищу Обдорску…
          
         Нет, не довелось Урунку по  деревянным дорожкам  Обдорска пройтись. Атаман, сходя на берег со своими людьми, оставил Хранителя на струге. Сели казаки в челны, к Полуйскому берегу пошли. Шестеро казаков на струге остались – струг сторожить и, видно атаман велел, глаз не спускать с Урунка. Урунк знал, слышал, как весь путь до Обдорска Богдана Брязгу  чёрные мысли глодали. Нашептал всё-таки старейшина зятю, что Хранители Великой Золотой Матери ни одного непосвящённого, прознавшего дорогу к Святыне, живыми не отпускали.  Нельзя верить им.  Погубит Хранитель Богдана и казаков его. Всех, до единого, погубит…
         Лишь однажды, отбросив мрачные мысли, Богдан завёл разговор с Урунком о дальнейшем походе в Море Обское. Он рассказал, как  в стойбище Священной Гусыни пришёл человек.  Он и его товарищи  на кочах в Мангазею шли. Мангазею Златом  Кипящую, что на реке Таз выросла. До Моря Обского дошли с божьей помощью, а в Море их льдами затёрло. Два  коча погибли. Третий, вырвавшись из ледяного плена, уходя ото льдов, пошёл на Юг. Недалеко от стойбища, где сейчас крепость Обдорская, напали на них самоеды. Коч ограбили и сожгли. Людей поубивали. Он с товарищем раненым сумел уйти. Товарищ в дороге помер. А он, вот, вышел к людям. Много выпытал у него Богдан о Море Обском, Таз-реке и Мангазее, о Белом Море и путях через льды морские. Рисовал человек тот  всё, о чём рассказывал, и чертёж тот сохранился. Богдан развернул перед Урунком  несколько холщёвых свитков и сказал: 
         «Гляди, Брат, может, и наш остров здесь отмечен?» 
         Урунк внимательно вглядывался в чертёж. Прошлым летом отец, рассказывая сыновьям о походе  в  далёкую страну Катай, рисовал талинкой на песке путь через степи, леса, озёра, реки и речки. Чертёж тот навсегда остался в памяти Урунка. И сейчас он запоминал каждую чёрточку рисунка, каждую извилинку. Богдан внимательно следил за выражением его лица. 
         «Нет. Острова, который нам нужен, нет на этом чертеже. А я не учён составлять рисунки. Я вижу путь по Звёздам, Солнцу, Луне и по береговым приметам».   
         «Ну что ж», - Богдан был явно недоволен ответом Урунка и, сворачивая свитки, повторил: - «ну что ж»… 
         «С некоторых пор ты сомневаешься во мне», - сказал Урунк, глядя в глаза атаману.   
         «Я вынужден думать не только о себе. Казаки верят мне. Я пытаюсь верить тебе. А ты ведёшь нас в неизвестность. Что ж, попробую познать и неизвестность».
         Снова и снова обман во имя Святыни народов Калама давил на юношу страшным  грузом, мучил сомнениями, наваливался жалостью к Богдану Брязге, его семье, к казакам, к Савве, которого из-за Урунка потеряла семья.
         И сейчас, оставшись на струге, Урунк задумался. Звон небольшого  колокола отвлёк его от тяжёлых  дум. Красивые, нежные, обволакивающие душу покоем звуки медленно таяли в воздухе. Ветер нёс с берега пряный, хмельной запах цветущей черёмухи и тучи мошки и комарья. А небо затягивалось серой пеленой дождевых облаков. Где-то далеко перекатывались громовые раскаты.
         К вечеру казаки разожгли на корме очаг, выложенный из камня, скреплённого глиной. Решили приготовить еду из осетра-рыбы. Юшка поспела скоро. Позвали Урунка. Ели,  разговаривали, всякие случаи вспоминали. Вдруг крик истошный:
         «Эй! Братцы! Наших бьют! Скорее! Наших убивают!»
         Все подскочили, за борт глянули. Савва в челне. Кафтан разорван. Весь в крови. 
         «Братцы! Скорее! В кабаке   наших  бьют-убивают! Скорее!» 
         Казаки Савву на борт втащили, а сами  – в  чёлн и к берегу погребли. У Саввы зубы стучат, трясётся весь. Урунк быстро занялся раненым. Умыл. На лбу порез небольшой. Кровь остановил. Успокаивающее питьё дал. Успокоился Савва, слёзы на глазах показались.
         «Ой, не сказал я им, а атамана ведь убили. Не знаю, что меж нашими и обдорскими казаками случилось. Я в кабак позже всех пришёл. В часовню Боженьке помолиться  ходил. А в кабаке, в кабаке там бой, война! А атаман уже с ножом в спине! Упокой его душу, Господи!» 
         Савва мелко, мелко закрестился. Слёзы хлынули ручьём из покрасневших глаз.   
         «Что будет? Что будет теперь-то без атамана? Как дальше жить? Бедный я, бедный. Занесла меня, нелёгкая, в край дикий, неведомый…» - запричитал писарь.
         Весть о смерти Богдана Брязги поразила Урунка в самое сердце.
        «Богдан убит… Нож в спину.  Нет. Такая смерть не для него…» - скорбно подумал юноша, и тут же  возникла другая мысль:
         «Всё! Я свободен! Я больше не должен обманывать! И губить никого не должен!»

         Вдали у горизонта сверкнула молния, глухо пророкотало в сизых тучах над Обдорском.
         «Собирайся, Савва, мы уходим».
         В голосе Урунка приказ. Савва удивлённо посмотрел на юношу. Горящие повелительные глаза, расправившиеся плечи, решимость во всём облике. Перед ним стоял не пленённый юноша князец Урунк, а гордый, свободный князь и Хранитель Великой Золотой Матери.
         «Не говори ничего. Собирайся не мешкая. Нож, топор, верёвку, оружие в челнок. И посох! Главное посох!» 
         Савва словно во сне исполнял приказы Урунка.
         Молния сверкнула ближе. Яркий зигзаг вонзился в землю где-то за Обдорском. Гром прокатился по деревянным крышам. Стена ливня-дождя подошла к городищу.
         Челнок с Урунком и Саввой помчался по воде, пытаясь уйти, скрыться от надвигающейся грозы, и от городища, и от казаков, оставшихся без атамана. Всё ближе и ближе сверкали молнии, гремел гром. Урунк смотрел на струг, который становился всё меньше и меньше. И вдруг… 
         О-о!  Великий Нум!
         Острое копьё-молния ударило в струг!
         Струг загорелся!
         Савва и Урунк грести перестали, дыхание затаили…
         Страшный грохот потряс окрестности – огонь добрался до бочонков с порохом. В небо взлетели горящие доски, брёвна, с шипением упали в воду, где их догнал ливень.
         Савва крестился трясущимися руками: «Свят, свят, свят», - и, почему-то, со страхом косился на Урунка.
          Урунк молча погрузил вёсла в речные струи. Дождь пронёсся над ними, омыл беглецов  и помчался дальше за молнией и громом. Выглянуло светлое вечернее Солнце.



               


Глава 5


         Тяжело идти на утлом челне против могучего течения вод Обских. Стоило пристать к берегу, как на людей накидывались чёрные тучи мошки и комарья. Мошка лезла в глаза, нос, рот, покрывала лицо чёрной пеленой, заползала за шиворот. Савва всю дорогу с опаской посматривал на попутчика, молча выполнял все указания Урунка. Но на восьмой день вдруг бросил вёсла, взвыл, застонал:
         «Нет! Не могу больше! От этого зверья в землю зарыться хочется!»   
         И тут только Урунк увидел, что лицо писаря опухло, глаза превратились в щёлочки, окружённые синяками с багровыми подпалинами. Савва фактически ослеп. Ладони его, натёртые вёслами, покрылись ранами. Укоряя себя за невнимание к другу, Урунк немедля пристал к ближайшему песчаному плёсу. Разжёг костёр. Соорудил небольшой шалаш и постель из лапника. Перенёс из челнока Савву и бережно уложил на постель. Дымокур небольшой развёл. Из торбы, что на поясе висела, достал крошечную коробочку из бересты. Осторожно обмыл лицо и руки Саввы и обработал их целебной мазью.
         «Отдохни, друг. Поспи. Тебе полегчает. Я отлучусь ненадолго, может, птицу добуду. Горячей юшкой тебя напою».

         Далеко идти не пришлось. Трёх глупых рябчиков подбил. Вернувшись, ощипал, потроха вынул, промыл тушки в реке, бросил в котелок с  водой и подвесил над костром. Потом насадил пёрышко на крючок, привязанный к тонкой прочной верёвке, сплетённой из оленьих жил, поймал небольшую щучку. Пока варились рябчики, и доходил чопс на палке, воткнутой в песок у костра, сбегал на болотце за прошлогодней клюквой для напитка.
         Ну вот, всё готово. Пора Савву  накормить, напоить, ещё раз мазью раны и укусы смазать и спать уложить. Отдых нужен Савве, иначе не  дойдёт до Сургута. Кто знает, каков путь впереди.
         Урунк заглянул в шалаш, чтобы разбудить друга, и замер. Саввы не было на постели.
         «Может, по надобности отошёл?» - подумал Урунк.
         Где-то далеко в чаще раздался вопль. Урунк схватил посох и помчался со всех ног. Он бежал, не обращая внимания на бьющие по телу и лицу ветки, машинально перепрыгивал через поваленные, поросшие мхом и брусничником, деревья. Выскочил на ягельную тундрочку.  Навстречу ему, задыхаясь и ничего не видя перед собой, нёсся Савва, а за ним – огромный, матёрый медведь. Савва споткнулся, упал, тут же перевернулся на спину. Он увидел как медведь, остановившись в трёх шагах от него, поднялся на дыбы. В злобно оскаленной пасти сверкнули острые жёлтые клыки. Подняв передние лапы и растопырив длинные чёрные  когти,  медведь страшно взревел. Савва понял – смерть пришла. Лицо руками закрыл. Медведь взревел ещё страшнее. Кто-то перепрыгнул через Савву. Послышался странный свист. Савва открыл глаза. Между ним и медведем стоял Урунк. Что-то вертелось в его руках, со свистом рассекая воздух. Резкий выпад и сверкающее лезвие-пика пропороло медвежье сердце. Смертельный рёв зверя разнёсся по округе. Застонала тундра, деревья зашумели, вдали зарокотали волны, и затрепетал прибрежный тальник. Через мгновение всё смолкло. Медведь медленно падал вперёд, всей тушей насаживаясь на копьё. Савва потерял сознание.
         Вытащив копьё-посох из медведя, Урунк старательно вытер его травой и мхом от крови, осторожно провёл рукой по посоху, копьё исчезло. Взвалил Савву на плечо и понёс к стоянке. Уложив бедного писаря на постель в шалаше, натёр ему виски мазью. Савва открыл глаза. Взгляд мутный, блуждающий. 
         «Я ещё жив? Я жив? Ты спас меня?» - прошептал синими губами Савва, пытаясь приподняться.
         «Лежи, друг, лежи. Всё позади. Сейчас мы с тобой поедим – сила прибавится», - успокоил друга Урунк. 
         «Прости, Урунк, прости. Сбежать я хотел от тебя. Думал, что ты…»   
         «Я слышал твои мысли. Они были очень громкими. Но я думал о своём и совсем не замечал, как плохо тебе. Не колдун я, и смерти незаслуженной на Богдана не насылал, и молнией в струг не бил. Нет. Я не колдун», - Урунк укоризненно посмотрел на Савву, - «ты ведь человек учёный, умный человек, а такую нелепицу себе  внушил».
         Урунк принёс Савве еду и питьё. Пока Савва пытался есть  трясущимися руками, Урунк думал про себя:
         «Не спорю. Колдуны есть на свете. Мои наставники Белый Старец Отец-манси и Белый Старец Отец-сёйхум сильные колдуны. Говорят, одна из жён маргкока Калгупа – великая колдунья. Не каждый может стать колдуном. У меня и братьев моих Хранителей не получилось. И Белый Старец Отец-ханты не колдун. А у рушшев, интересно, есть колдуны?» 
            Урунк повернулся к другу, чтобы спросить об этом, и увидел, что Савва дремлет, тяжело дыша, и, всё ещё держа в руке чашу с питьём. Осторожно вынимая чашу  из руки Саввы, Урунк почувствовал жар его тела. Потрогал лоб, пощупал кровяную жилу на шее, приоткрыл веки.
        «Ой-е, Савва, плохи наши дела и, кажется, надолго».
         
          Урунку повезло. В лесной чаще, недалеко от берега, нашёл он  маленькую  охотничью землянку. Местный охотник пользовался ею только зимой. В землянке была лежанка из тонких берёзовых стволов, подтёсанных и подогнанных друг к другу, низенький столик и очаг из камней и глины. Под потолком висела аккуратно свёрнутая постель из оленьих шкур и небольшая сетёшка. Котелок и плошки из капа, давки и капканы собраны в углу. Медвежьи жир и жёлчь, целебные травы помогли Урунку поставить Савву на ноги.
         Наконец-то, они смогли снова тронуться в путь. Теперь в челноке, кроме Саввы и Урунка, поместился и небольшой груз: медвежья шкура, старательно выделанная Урунком, короб с  вяленным  над дымокуром  медвежьим мясом, а в берестяных туесах морошка, залитая рыбьим жиром. Гребли не спеша. Урунк боялся перетрудить  не окрепшего ещё Савву. Остров стойбища Священной Гусыни обошли далеко стороной. И Острог Берёзовский прошли в пору бледных ночных сумерек. Никто не окликнул. Никто не заметил их маленькое судёнышко. Бедный писарь уставал грести против течения. Болели руки, ныла спина от постоянного сидения в челне, отекали ноги. Перенесённая болезнь и годы – за четвёртый десяток перемахнуло - брали своё. Седина в бороде, но Урунка Савва теперь слушался беспрекословно. На третий день пути от Берёзовского Острога пристали к берегу черники собрать, ноги размять. Привязали чёлн, и пошли вглубь леса. У Урунка за спиной посох в чехле, топорик и нож за поясом. Савва котелок под чернику прихватил. Береговой лесок прошли, вышли на небольшой черничник. Маловатым показался. Пошли дальше.
         «Савва, а как ты на медведя нарвался? Я ведь до сих пор не спрашивал тебя. Расскажи», - обратился Урунк к другу. Савва смутился.
         «Видишь ли, весь путь от Обдорска  меня сверлила мысль, что ты страшный непобедимый колдун. Эта мысль  мучила меня, терзала и днём и ночью. От страха я в начале нашего бегства не чувствовал ни усталости, ни комариных укусов, ни боли в стёртых до крови ладонях и в скрюченной спине. На стоянке,  пока ты у костра возился и в лес ходил, меня, словно чёрт какой подстегнул, я с ложа подскочил, прихватил топорик и в лес. Сначала как вор крался, потом помчался, не думая куда – лишь бы подальше быть от тебя колдуна и от казаков, которые, я уверен, должны были пойти за нами вдогон. Долго меня ноги несли и вынесли прямо на медведя. Медведь оленя раздирал, чавкал и хрюкал. Я встал, как вкопанный. Он морду поднял. Слюна кровавая из пасти. Ну, я заорал и бежать. А медведь за мной. Дальше не помню». 
         «Дальше я помню. Постой…»
         Урунк принюхался. 
         «Дымом пахнет. Может жильё близко?» - с тоской и надеждой прошептал Савва.
         «Нет, Савва, ветер переменился. Прислушайся. Слышишь гул?» 
         «Да. Что это, Урунк?»
         Рядом затрещали ветви деревьев. В сторону реки пронеслось стадо диких оленей. Птица лесная поднялась в воздух, тревожно крича. Промчались, чуть не задев людей, медведица с пестуном. 
         «Бежим к челну! Пожар! Тайга горит!» - закричал Урунк и побежал не жалея ног. Савва за ним. И сзади, и рядом,  перегоняя людей, разное лесное зверьё - все, все спешили к реке. Вот и берег. Чёлн отвязывать некогда. Урунк  выхватил из-за пояса нож, обрезал верёвку. Друзья схватились за вёсла, и!..  Огромный лось со всего разбега прыгнул в воду, задев могучими рогами чёлн. Чёлн накренился, набрал воду. На чёлн тут же полезли белки, лисы и разная лесная мелочь. Чёлн медленно пошёл под воду.
         «Плывём!» - крикнул Савва и, почему-то надел на голову котелок.
         Как доплыли до противоположного берега, не заметили. Выбрались на сушу, взбежали на взгорок, оглянулись.

         Раздвигая чёрные тучи дыма, щёлкая огненным бичом, с диким рёвом выскочил на берег Огненный Пастух. Перед ним стадо: лоси и медведи, олени, волки и росомахи, песцы, горностаи, зайцы и соболя… Огонь ревел, пожирая замешкавшуюся живность, вековые прибрежные кедры и трепещущие берёзки. Горящие стволы с завыванием и громким всплеском падали в реку. Вода возмущённо шипела, обжигая паром плывущее зверьё. Ширь могучей реки преградила путь Огненному Пастуху. Но, подгоняемый Ветром, он в Огненные Нарты сел, свистнул и вдоль берега вверх по течению помчался.

         Ещё несколько дней горела тайга. Запах гари повис между Небом и Землёй.  Даже Северный Ветер, пригнавший толстые тёмно-серые тучи, не выдержал, чихнул так, что тучи вздрогнули, затряслись и пролились на почерневшую Землю дождём. Дождь холодный, со снегом. На другой день подморозило, слегка запуржило, прикрыло черноту белым первым снежком.
         Все эти дни друзья шли пешком, питаясь лесными дарами. Ночи с каждым днём становились всё темнее и темнее. Ранний первый снег заставил Урунка задуматься. Через месяц снег ляжет до самой весны. Одежда, та, что на них, не спасает от ночного холода уже сейчас. Придётся срочно заняться добычей шкур для парок, пейм, рукавиц. На лапнике тоже спать холодновато – постель меховая нужна.
         Первый снег растаял. Солнце пригрело. Небо синее, синее. Верхушки лиственниц ярко-жёлтые, весёлые. Красными гроздьями полыхает рябина. «Бабье лето», как говорит Савва. Надо опять на несколько дней привал сделать. Кто знает, что впереди. Жилья человеческого после Берёзовского Острога не встречалось. Неужто, ушли все с пути рушшев, рассеялись по озёрам таёжным да по притокам малым речным.
         Неделя в трудах прошла незаметно. Мясо, рыба над дымокурами вялятся. Два короба брусникой и кедровым орешком наполнены. Шкуры оленьи выделаны. Завтра можно за шитьё парок и зимней обуви приниматься.
         Тучи звёзды закрыли. Ночь непроглядная. Посидели у костра, погрелись, рыбной ухи поели, прилегли под навесом из лапника на шкуры спиной к спине, чтобы теплее было. Савва заснул быстро. А к Урунку сон не шёл. Урунк думал о Богдане, об отце, о маме и Тайбохте. Вспоминал Хранителей. Почему они не отзываются на мысленный зов и сами не призывают его? Что-то случилось в родной стороне…
         К рассвету странная тревога вползла в душу. Урунк почувствовал тяжесть ненависти. Люди. И они рядом. Неслышно поднялся с постели. Посох-теха в руке. Один шаг из-под укрытия, и три копья упёрлись в грудь.
         «Рушш, стой!» - раздался повелительный голос.
         «Братья, не рушш я, сёйхум».
         «Сёйхум не оставляет на песке следы твёрдых пейм. Сёйхум не носит одежду казаков».
         «Ну что же, брат, смотри!»
         Одно стремительное движение техой - копья выбиты из рук, и, перед изумлёными сёйхумами, щит воина-лака засвистел ветром.
          Урунк сделал шаг вперёд. Сёйхумы отступили. Перед ними стоял Хранитель Великой Золотой Матери, и гордый взгляд его пронизывал их насквозь.
         «Кто из вас старший?»
         Лет тридцати мужчина подошёл к нему с ритуальным приветствием  воина-лака и, глядя Урунку в глаза, промолвил:
         «Счастливы видеть Хранителя. Живы Хранители – жива и Великая Мать. Наш маргкок будет рад поговорить с Хранителем. Наш род, от мала до велика, переселяется в новые земли, туда, где не слышно звона колоколов, грома пушек и топота твёрдых пейм рушшев. Добро пожаловать в наше временное стойбище».
         «Я пойду с вами. Но со мной мой друг рушш. Надеюсь, никто не причинит ему зла».
          Урунк показал на Савву, выползшего из шалаша, бледного и ничего не понимающего спросонья.
         «Твоё слово – закон для настоящего сёйхума», - ответил воин-лак.
         «Савва, подожди меня здесь. Не беспокойся. Это мои соплеменники и друзья. Никуда не уходи. Завтра я вернусь».
         Встревоженый Савва молча кивнул и ещё долго сидел, замерев и прислушиваясь к удаляющимся в  чаще шагам.
 
         На следующий день к полудню Урунк вернулся. Привёл две упряжки с гружёными нартами. На нём была новая одежда. Савве тоже велел переодеться. Савва с удовольствием скинул своё истрепавшееся одеяние и разваливающиеся сапоги. Тонкая суконная рубашка и штаны, сверху кожаная рубашка и штаны, меховые чулки и высокие пеймы, подвязывающиеся узкими кожаными ремешками к поясу, и, наконец,  добротная парка с рукавицами и капюшоном. Одежда согрела измученное тело писаря. Теперь, глядя на оленьи упряжки, он поверил, что увидит свою семью – жену и ребятишек своих. Вот только Урунк был сильно озабочен, и слова его прозвучали резко и повелительно:
         «Завтра на рассвете выходим. Я не должен нигде задерживаться. Великая Мать потеряла Хранителей. Белый Старец Отец-сёйхум и Белый Старец Отец-манси погибли. Говорят, их забрал Дьявол. Народы Калама теряют веру в свою Святыню. И мысленный зов не доходит в эти глухие края…»

         Осенняя дорога тяжела. То дождь с крупой ледяной развезут грязь непролазную, то лёгкий снежок за ночь припорошит лужи-болотца. Ветер сорвал листья с деревьев. Голые ветви, колючие еловые лапы бьют путников по лицу. Трудно оленям тащить нарты по грязи. Савве трудно. Савве очень трудно. Урунк, после встречи с соплеменниками, замкнулся. Слова не вытянешь. Резкая складка у рта появилась. В глазах отрешённость. Вечерами в походном чуме, подаренном сёйхумами, тихая,  гнетущая тоска. Урунк и спал мало. В костёр уставится светлыми глазами и думает о чём-то.  Где его мысли бродят? Савве неведомо.

         Зима пришла на полпути к Сургутскому городищу. Плясунья белая Пурга медведей в берлоги загнала. Волков в стаи сбивать начала. За трое суток снегу навалило по колено. Есть где птице глухарю да тетереву в мороз прятаться. Олени устали. Савва покашливать начал. И решили путники: полдороги пройдено, можно привал устроить, обсушиться, обогреться, пока Пурга свои снежные волосы в косы не заплетёт.
         Поставили походный чум. Очаг соорудили. Огнём тьму в чуме разогнали. Пожевали вяленой рыбы, брусничным напитком запили. Разморились. Усталость многодневная своё взяла. Заснули крепким сном. Савва много горячей воды выпил и середь ночи проснулся лишнюю воду отлить. Пурга выла, куролесила, белой грудью о шкуры чума билась. Выполз Савва из чума и обомлел. В снежной метельной круговерти какие-то тени возле упряжек. Встал во весь рост, глаза протёр – спросонья чего не покажется. Господи! Люди какие-то оленей с нартами уводят! Закричал:
         «Эй! А ну, стой! Урунк! Урунк! Люди…»
         Глухо прогремел выстрел. Савва захлебнулся горячей болью…

         Савва открыл глаза. Светало. В очаге красные угольки покрылись лёгким белым пеплом. Урунк дремлет сидя.
         «Пить».
          Еле слышен голос из пересохшего горла. Но Урунк услышал, вскочил, чашу с водой поднёс, голову Савве приподнял бережно, напоил. И Савва увидел как, впервые после встречи с соплеменниками, улыбнулся его юный друг.
         «Не разговаривай. Молчи. Сил набирайся», - успокаивающе промолвил Урунк, - «нога у тебя ниже колена перебита. Но ты не волнуйся, я  всё сделал правильно. Если будешь слушаться, то даже хромать не будешь, когда поправишься. Сейчас я  руки вымою, и мы с тобой поедим. Я проголодался».      
         «Долго я так, без памяти, пролежал?»
         «Я тебе специальное питьё дал, чтобы ты боли не чувствовал, пока я косточки твои собирал. Вот ты и проспал день и ночь. Если боль усилится, не скрывай, говори. У меня есть чем её успокоить».
         Через день Савве стало лучше. Урунк накормил его наваристой ухой из белорыбицы, брусничным напитком с чагой напоил. Прибрался в чуме. Сел рядом с раненым.
         «Знаешь, друг, мне надо идти».
         «Куда? Ты хочешь меня оставить?» 
         На беспомощный взгляд больного, тихий и виноватый,  Урунк улыбнулся с состраданием, но твёрдым голосом продолжил  разговор:
         «Нет. Оставить я тебя не хочу и не могу. Но нам нужны наши олени, наши нарты и всё остальное. Иначе мы застрянем в этой глуши надолго. Ты болен. Твоя нога ещё долго не сможет топтать лыжню. Я вернусь, как только найду и верну наших оленей. Скоро лёд на реке будет держать нарты. По ровной ледяной дороге покатим мы с тобой в Сургут. Жди. Еда и питьё здесь на бересте. Поленья для очага у входа. Передвигайся осторожно, не делай резких движений. Нож, топор у тебя под рукой. Всё. Жди».
         Надел парку. За спину в чехле посох-теху приладил. На лыжи стал – благо у чума стояли и ворам не достались. Аккуратно закрыл шкурами вход в чум и скрылся в лесу.
         
               




Глава 6


         Лыжи бесшумно несли Урунка по снегу розовому  в лучах восходящего Солнца. Пурга накрутила, навертела снежные чумы вокруг молодой поросли, согнула дугой тонкие стволы берёзок, повалила стройные лиственницы, разлохматила кедровую чащу. Лишь старые чёрные ели стоят, как стояли. На деревьях глухари и тетерева желудки свои набивают. Рябчики пересвистываются. Дятлы стучат острыми клювами. Эхо их барабанную дробь подхватывает, по лесу, по речкам, протокам, озёрам разносит. Зайцы тропы за ночь понабивали. Соболя узоры на снегу шелковыми лапками вышили. Белки стрекочут. Небо синее. Воздух чистый алмазными искрами переливается, сверкает.
         Урунку некогда любоваться красотой ясного зимнего утра. Пурга постаралась, следы воров-разбойников замела. После полудня Урунк, всё-таки напал на видимый след. Рука рушша вела упряжки. Надломленные ветки, кора деревьев местами содрана. А здесь, в овражке, они застряли. Дальше шли осторожнее. Успокоились, не чувствуя погони.
         Ночь опустилась на Землю светлая. Полнолуние. Серебристо-голубым светом залита тайга. Хорошо идти. Всё видно.
         В полночь Урунк нашёл стоянку людей, укравших оленей и нарты.

         Землянка, засыпанная снегом, на берегу небольшого озера. Перед землянкой яркий костёр. Два молодых рушша сидят рядом на поваленном дереве. На лицах печаль, озабоченность. Урунк внимательно разглядывал парней и, тут, из землянки страшный крик раздался. Кричала женщина. Страх, боль, мука в этом крике заставили вздрогнуть Урунка. Один, из сидевших у костра, вскочил, зажал уши руками и застонал:
         «Нет! Не могу больше слышать эти крики! Господи! Помоги ей, помоги, Господи!»
         Из землянки вышел пожилой мужчина, сел рядом с парнями, обхватил руками голову.
         «Бедная, бедная Марьюшка. Не дожить ей, видно, до утра. Помрёт, помрёт Душенька, с дитём  не рождённым помрёт».
         Сказал так и горько зарыдал. Из землянки опять раздался  безысходный крик. Второй молодой рушш тихо заплакал. Урунк уже понял, что в землянке роженица кричит. Мужчины же эти ничем помочь ей не могут. Жалость к женщине и ещё не рождённому ребёнку заскреблась в сердце. Вышел из-за деревьев и открыто направился к костру. Его увидели. Старик за топор схватился, молодой рушш в синем кафтане – за ружьё, а тот, что в серой одёжке, удивлённо глядел на нежданного гостя. Урунк спокойно, на чистом  русском языке, проговорил:
         «Братья, не бойтесь.  Я без оружия и я один».
         Мужчины с удивлением недоверчиво смотрели  на странного инородца. Но, разглядев, что это всего лишь безоружный юноша, переглянулись. Старик головой кивнул, сказал:
         «Проходи к костру, коли друг. Да не в добрый час явился ты. Яков, напои, накорми гостя…»
         Опять раздался крик женщины, перешедший в длинный жуткий стон.
         «Ваша женщина рожать собралась. Если ей не помочь, она умрёт, умрёт и дитя», - обратился Урунк к старшему мужчине. 
         «Это мы и сами знаем», - горестно, со слезами на глазах, промолвил тот, - «да всё в руках Божьих…» 
         «У русских говорят: «На Бога надейся, а сам не плошай». Я целитель, знахарь. Если не брезгуете, постараюсь помочь вашей женщине».
         Недоверчивые взгляды, удивление и… снова жуткий крик. Пожилой мужчина вдруг махнул рукой:
         «А! Была, не была! Берись за дело, самоед-повитуха. Уж очень Марьюшку жалко. Некогда ждать. Вторые сутки мается».
         Урунк снял парку, попросил парней на руки прокипячённой водой полить. Обсушив руки над костром, пошёл в землянку.
         Мужчины застыли в немом ожидании. В лесу всё смолкло, прислушиваясь…

         А-а-а! Громкий крик женщины-матери разнёсся по тайге!
         Через мгновение чистый, торжествующий детский плач возвестил о рождении Человека!
 
         Мужчины кинулись друг к другу, обнялись…
         Дверь землянки отворилась, Урунк вышел и увидел, как рушшы, упав на колени, истово молятся Господу своему.
         «Всё хорошо. У вашей женщины сын. Мать и сын здоровы и будут жить. Отнесите матери питья тёплого. А мне на руки кто помог бы слить», - сказал Урунк, протягивая свои сильные руки, с закатанными по локоть рукавами.
         «Сейчас, сейчас», - подскочил к Урунку старший мужчина, - «я сам  всё сделаю. И на руки солью, и юшки горячей поднесу. Видно, Бог послал тебя Марьюшке».
         «Нет, старик. Я сам пришёл», – устало промолвил Урунк.
         Вымыл руки. Закутался в свою парку и прилёг у костра. На просветлённом лице его появилась странная улыбка, глаза засияли удивительным мягким светом мудрости. Он смотрел на огонь и не видел его, слушал шёпот ночного ветерка и не слышал его. Только что он отдал часть Души своей незнакомой женщине и её сыну. Все мысли куда-то спрятались, и что-то новое, светлое, тёплое заполнило всё его существо. И он уснул…
       
          Разбудил его заботливый мужской шёпот:
         «Тише, Осип, не разбуди спасителя нашего, пусть поспит».
         Урунк открыл глаза. Ярко пылал костёр, разгоняя голубоватый рассветный сумрак. Мужчины крутились у костра, над которым был подвешен котелок. В котле бурлило, и вкусный мясной дух защекотал ноздри. 
         «Савва один. Надо идти», - эта мысль полностью стряхнула сон. «Идти надо. А эти люди? Я ведь пришёл наказать воров! Без нарт и оленей мы не сможем продолжить путь. И эти люди с женщиной и новорождённым без наших нарт и оленей погибнут здесь. Что делать?»
         Урунк поднялся. 
         «Утро доброе, друг», - поздоровались с ним мужчины. 
         «И вам утро доброе», - ответил им юноша. Пошёл в лесок, умылся чистым снегом и, подойдя к костру, спросил у мужчин:
         «Как здоровье матери и новорождённого?» 
         «Марьюшка-то? Улыбается. Уже и сыночка кормила. Мы ей юшку из зайчатинки сварили. Осип петли ставил. Марье нашей теперь за двоих есть надо», - весело ответил старший, -  «Да, зовут меня Карп Иваныч. Это Осип, сынок мой, а это Яша, племянник. А как твоё имя, спаситель наш?»
         «Урунк».
         «Юрий, значит. Зайди, Юрий, проведай Марьюшку. Она всё о тебе спрашивает…»

         При свете первых солнечных лучей, проникших в крошечное оконце, со вставленной в него прозрачной тонкой льдинкой, разглядел Урунк лицо молодой матери. Бледное. Большие карие глаза, детские губы и светлые волосы. В лице её не было смущения, лишь покой и грусть сквозь улыбку. Урунк тоже улыбнулся. 
         «Утро доброе тебе, женщина,  и сыну твоему». 
         «Здравствуй, Ангел-Хранитель. Батюшки! Так ты же не старец, как мне ночью показалось. У тебя волосы, как серебро и, вроде не русский».
         «Я сёйхум. Имя моё Урунк. С детства меня учили целительству, а друг мой Савва обучил русской грамоте». 
         «Урунк… Словно песнь журавля. Кто бы ты ни был, мой сын рождён благодаря тебе. Я хочу, чтобы ты стал его крёстным отцом!» - твёрдо сказала Марья.
         Глаза Урунка встретились с ясным, решительным взором молодой матери. Странное смятение охватило душу. Он смутился. Марья ждала ответа, а Урунк не знал, что сказать, чтобы не обидеть её. На помощь ему пришёл Карп Иваныч. 
         «Ну-ну, дочка, раскомандовалась шибко. Кто вчера ещё одной ногой в могиле стоял? А  сегодня, вишь, бойкая какая. Он человек не русский. Может, знать не знает, кто есть крёстный. И нас он не знает, и мы его. Бог даст, познаемся ближе, не откажется он от  внука  моего. А сейчас откушай юшки с зайчатинкой. Да и у нас животы свело после двухдневного поста. Есть хочется. Пойдём, Юра».
         «Эй! Слышишь? Я тебя Ангелом звать буду», - прошептала вслед Марья.
         После еды, пока Урунк раздумывал, как же сказать этим людям, почему он здесь, Карп Иваныч завёл разговор:
         «Что же ты, друг Юрий, ни о чём не    спрашиваешь?»
         «Ты, Карп Иваныч, старше меня и у нас не принято расспрашивать. Если ты пожелаешь, то сам расскажешь о себе и о своих спутниках. Я готов тебя внимательно слушать», - ответил Урунк сдержанно.
         Старик подправил поленья в костре, вздохнул тяжело, головой закивал:
         «Да. Да. Да. Слушай. Тяжело рассказывать, а должно, чтобы ты знал, кто мы, откуда, и каким ветром занесло нас в эти глухие края.
         Жили мы в небольшой деревушке на реке Туре. Охотничали, рыбачили, меха выделывали, рыбу солили, коптили. Четыре года назад деревня наша сгорела. Лето жаркое было. Грозы частые. Лесной пожар прошёлся красной метлой по избам нашим. Спасла людей вода Туринская, вода студёная. Многие в Верхотурье подались. Семейство наше большое было. Все взрослые. Решили мы на Север пойти. Слышали, что места там богатые и зверем пушным, и рыбой, и орехом. Нас двенадцать человек было. Брат с женой, два их сыночка, мы с женой, четверо сыновей наших и дочь единственная, любимая Марьюшка с мужем молодым. Почти год в пути промаялись, но нашли место для зимовья. Избу большую срубили в кедровой роще на берегу реки Пур, так местные люди эту реку называли. С местными самоедами, Лосиными людьми, поначалу неплохо жили. В первую же зиму зверя много взяли. Весной по насту сыновья мои старшие и племянник в Сургут на ярмарку съездили. Удачно пушнину обменяли на соль, муку, ружейный припас. Оленей дюжину пригнали. Там, на ярмарке, им девки с Казымских юрт приглянулись. Долго парни не думали, к нам уже с жёнами и новыми родственниками приехали. Благословили мы их и простились. Уехали молодожёны в юрты Казымские.
         Лето жаркое настало. Даже комарьё дохло от той жары. Осенью ореха и ягоды неурожай. Старушки наши по клюкву ушли на болото и не вернулись. Искали мы их, искали – не нашли. Может, в болотный глаз угодили. Царство им небесное. Поплакали, помолились. Два креста недалеко от избы поставили. Охота так же не пошла. На соболей и лис чумка напала. Взяли немного выдры, шесть медведей. Рыбу заготовили. Да, видно, отвернулся от нас Боженька. Весной на соседние стойбища мор напал. Люди помирать стали один за другим. Вот тогда мы и почувствовали, что такое людская злоба и ненависть. Проснулись раз поутру от звуков барабанных. Выглянули, а вокруг избы – народу! Все кричат, на нашу избу показывают. Шаман их весь в ленточках, рожках, колокольчиках, в бубен бьёт, вокруг избы носится. Перед дверью встал, закричал, как кликуша, рукой на избу указал, волчком завертелся и на землю упал. Третий сын мой, Егорка, их язык немножко знал. «Батюшка, шаман на нас погибель насылает. Говорит, что это мы виновны в смерти их сородичей». Брат мой решил выйти и поговорить с ними по-людски. Егорка с ним. Всего на три шага от избы отошли…»
        У старика задрожал голос, слёзы заполнили глаза. Но проглотил Карп Иваныч горький ком, сдавивший горло, и дальше продолжил:
        «Всего-то на три шажочка отошли, и смерть повалила их самоедскими стрелами. Мы вчетвером из избы выскочили, стрелять начали. Потом озверели в рукопашную пошли. И, когда я шамана оземь хлопнул – разбежались самоеды кто куда. Больше нас не тревожили. Недалеко от избы могилки выкопали. Похоронили всех троих. Васятко, муж Марьюшки в мучениях помер – живот ему пикой проткнули. Погоревали. Потом решили на реку Казым к сыновьям перебраться. Загрузились в две большие байдары и пошли сначала вниз по течению на Север. К середине лета дошли до реки Пурпэ, так нам местные жители сказали. Тяжело было идти большими байдарами со скарбом. Останавливаться часто приходилось, чтобы спины разогнуть и Марьюшке дать передышку. Снежок берега забелил. Вот-вот шуга пойдёт, а мы ещё на воде. Стойбище небольшое попалось вовремя. Отдали мы им наши байдары и ещё кое-что из вещей. Две оленьи упряжки взяли. На нарты перегрузились и Марьюшку посадили. Что из вещей не поместилось – в котомки за спину. Сначала вроде правильно шли, но большое болото преградило путь. Начали обходить – второе, третье. Ну, мы и заплутали. Тут и Марья застонала: «Мочи нет», - говорит, - «больше. Устала. Ставьте избу или землянку. Родить скоро буду». Нашли это место. Глухомань, конечно, но озеро чистое, карасёвое. Вырыли землянку. Нарты разгрузили. Оленей на ягельную тундрочку отвели. Новая напасть. Откуда, уж не знаю, волки появились. Зарезали они наших оленей. Яша одного серого убил. Пригорюнились мы в конец. Осип с Яшей отправились места разведать и пропали.  На третий день после их ухода метель заметелила. Испугался я. Пропадут ребятки, и мы с Марьюшкой пропадём. Ей-то всё хуже и хуже. На шестой день вернулись с оленями и нартами, гружёнными разным добром. «Откуда?» - спрашиваю. Головы опустили. «Прости, батюшка. Увели мы их у самоедов. Уходить надобно. Найдут – живыми не уйдём. Стрелял я. Может, попал. Но, не хотел. Понизу, в ноги стрелял. Вроде крик слышали. Уходить надобно», - сказал сынок мой. Я за голову схватился! Из огня да в полымя! Марьюшке и вовсе плохо стало. Никак уходить невозможно. Вот и сидели, не ели, не спали. Может ты, друг Урунк, нам поможешь? Не уйти нам от самоедов. Они след лучше нашего берут. Сгинем, сгинем мы в этих болотах. А с твоей помощью может и договоримся. Есть у нас, чем оленей выкупить. И ружья дадим взамен, и сукна, бус, иголок. Лишь бы Марьюшка с дитём живыми, здоровыми к братьям добралась». 
        Старик смотрел на Урунка, Яков с Осипом смотрели на Урунка. В глазах не просьба – мольба о помощи! Затянувшаяся тишина встревожила старика.
        «Что скажешь, друг?» 
         Урунк встал и, грустно и сурово глядя на Якова и Осипа, сказал:
         «Мой русский друг лежит сейчас один в походном чуме с раненной ногой…»
         Парни вскочили. Рука Осипа к ножу у пояса потянулась.
         «Сидеть!» - крикнул им старик, - «опять на рожон лезете?»
         Урунк сделал успокаивающий жест рукой:
         «Да, я пришёл сюда, чтобы наказать воров и забрать своих оленей. Я увидел вас, я услышал вас, и злость исчезла из сердца. Иногда непредвиденные обстоятельства руководят нашей жизнью и заставляют делать то, чего наша совесть не прощает нам. Мы люди, а люди должны жить по человеческим законам. Вашей Марьюшке легче стало. Собирайтесь. Будем каслать к нашему походному чуму. Савва заждался. Здесь место плохое, гиблое. Все болеть будут. С пути вы сбились. Казым далеко. Распоряжайся, Карп Иваныч. Пора в дорогу».
         Карп Иваныч сидел некоторое время словно оглушённый. Потом вскочил, засуетился.
         «Ну, что сидите, ребятки? Быстро собирайтесь, укладывайтесь. Оленей запрягайте!»
          Помчался в землянку к  Марьюшке. Выскочил оттуда.
          «Марьюшка согласная, куда угодно за Ангелом-Хранителем. Собирается».

         Солнце село. Луна ещё не вышла. На лес опустилась ночная тьма. Решили остановиться, дождаться лунного света. Разожгли костёр, и тёмные лесные тени окружили путников. Зашуршала чёрными ветвями столетняя ель, два красных огонька блеснули у её корней и пропали. Тревожно заухала сова, тяжело захлопала крыльями, пронеслась над стоянкой. Из кустов раздались звуки возни и пронзительный писк. Где-то тоскливо взвыли волки. Росомаха метнулась во тьме и большими прыжками исчезла за деревьями. Зашумели деревья, затрещали ломающиеся кусты. Дикие олени промчались в чаще. Костёр разгорелся ярче, и тёмные тени размахались чёрными крыльями, заплясали птицей тьмы.
         В небе жемчужиной засияла огромная Луна, опустила перламутровые морозные столбы на землю. Лес окрасился в синий цвет.
         Тревога, тревога за Савву охватила Урунка. Вскочил. 
         «Скорее! Надо идти! Савва в опасности!»
         Ехать старались быстро. Внезапно в голову Урунка проникли мысли Саввы:
         «Господи, помоги! Они окружают! Господи, услышь меня! Урунк, где ты? Волки, Урунк, волки!»
         Олени забеспокоились, упираться начали, пятиться. 
         «Беда!» - крикнул Урунк, - «Савва в беде! Волки!»
         И помчался вперёд на лыжах. Осип и Яков за ним.
 
         Около дюжины серых хищников окружили маленький походный чум. Останки двух волков, подстреленных Саввой, разорваны изголодавшейся стаей. Затухающий костёр уже не сдерживает зверей. У входа валяется тощий волк, с пробитым черепом. Пахнет палёной шерстью. Савва, сидя на земле, держит в одной руке топор, в другой факел. Яков с Осипом за ружья схватились. 
         «Не стреляйте!» - приказал Урунк и скинул лыжи.
         Словно вихрь влетел в самую гущу волчьей стаи. Движения Урунка были настолько стремительными, что руки и посох-теха с насаженным на него боевым топором слились в одну линию, вращение настолько быстрым, что сам юноша исчезал за вращающимся кругом-щитом. Волки, с диким воем, визгом и рычанием, кинувшиеся на нового врага, разлетались окровавленными трупами. И последних подранков, скулящих, пытающихся уползти Урунк догнал и прикончил. Всё.
         У входа в чум громко рыдал Савва. Урунк поспешил к нему.      
         «Успокойся, друг мой. Я здесь, я с тобой. Я привёл друзей. Это люди, которые стреляли в тебя. Успокойся. Ты не женщина. Я не хочу, чтобы наши новые друзья смотрели на твои слёзы», - сказал Урунк Савве, укладывая бедного писаря на ложе из лапника.
         Выйдя из чума, он увидел застывших  Якова и Осипа и, подошедшие упряжки со стариком и Марьей. У мужчин были открыты рты от изумления, а у Марьи в глазах плескалось восхищение. 
         «Теперь всё в порядке», - обратился Урунк к новым друзьям, - «распрягайте оленей. Можно отдохнуть и подумать, что будем делать дальше. Я к Савве пойду. Надо ему ногу перевязать».
         Парни дружно покраснели и покаянно опустили головы.
         В эту ночь Марью с младенцем поместили с Саввой в чуме. Сами у костра спать легли.

         Кто-то тронул Урунка за плечо. Открыл глаза. В предрассветной дымке стояла Марья. Она приложила палец к губам и поманила за собой. Зайдя в чум, юноша сразу понял, в чём дело. Савва метался в жару, бредил, размахивал руками, стонал. Не выдержали голова и сердце бедного писаря переживаний последних месяцев, а рана и нападение волков довели его, ослабевшего, до сильнейшей горячки. Мысли Саввы метались подстреленной птицей, уносились в дальние дали и, обессиленные, возвращались. Порой его сознание проваливалось в чёрный колодец смерти. С этого предрассветного часа Урунк не отходил от друга и учителя. Мужчины, проснувшись, узнали о плохом состоянии Саввы, быстро поели и, без лишних слов, несмотря на крепчавший мороз, взялись за дело.
         Недалеко от чума у покрытой льдом широкой рыбной протоки нашли высокое место. От снега расчистили. Разожгли огромный костёр. Оттаяла промёрзшая земля.  За три дня была готова просторная землянка. Особенно парни старались. Карп Иваныч печь из глины смастерил. Согрелось жильё.
         После морозов Бураны разыгрались. Снегу по пояс навалило. Дней десять в землянке уж прожили и вот, наконец-то, больной проснулся поутру  с ясными глазами. Удивлённо смотрел Савва на незнакомую женщину, купающую младенца в деревянном корытце. 
         «Урунк, Урунк», - тихо позвал он друга. 
         «Здесь я, Савва». 
         «Где мы, Урунк? Кто это?» 
         «Я тебе всё объясню, но сначала поесть надо».
         Савва, исхудавший, с отросшей бородой, стал похож на маленького старичка. Больно было смотреть на него. Савва, поев с помощью Урунка, прошептал: «Рассказывай», а сам уснул крепким, здоровым сном.
         Савва быстро поправлялся. Теперь Яков с Осипом не отходили от него. Костыль сделали, и каждый погожий день выводили раненого на прогулку, в снегу для него тропу топтали.
 
         Днём, под недолгими солнечными лучами, воздух сверкал, переливался. С ярко-голубого неба медленно, сонно слетала морозная солнечная пыльца и ложилась на белые одежды Земли драгоценными каменьями. Ночь набрасывала тёмно-синюю шаль с узорами лунного света. Золотые, серебряные Звёзды нежно звенели, таинственно мерцали в небесах и, тихо, снежинками, таяли под розовыми рассветными лучами.               
         Мороз. Мороз шагает по Югорским просторам. Снег хрустит под его сапогами. Лёд на реках трещит. Дятлы отвечают дробным перестуком. Кедровки стрекочут. Белки весело носятся с ветки на ветку. Важные глухари пощипывают хвою в сосняке. Косачи береговые берёзы облюбовали. На заячьих тропах ночью лиса свой след оставила. Росомаха стадо диких оленей пасёт. Лось трётся в осиннике о толстую осину, головой трясёт, фыркает сердито. Сладко спит медведь в тёплой берлоге, лишь  тонкая, еле заметная, струйка тёплого воздуха колышется над толстым снежным покровом медвежьей спальни. Мороз усмирил Ветры, и Зима, обрадовавшись затишью, раскрыла свои ларцы с украшениями, чтобы Солнце, Луна и Звёзды могли любоваться её красотой.
 
         Уже несколько дней подряд слышал  Урунк зов Братьев-Хранителей и Белого Старца Отца-ханты. Наконец, он сказал Савве:
         «Я должен оставить вас ненадолго. Нужно побыть одному, чтобы поговорить со своими Братьями. Они вызывают меня».
         Савва удивлённо глянул на юношу:
         «Я уважаю твои знания, уважаю твою верность данному обету. Мы с тобой друзья. Но, честно признаюсь, никогда не поверю в сказку  о мысленном разговоре. Этого быть не может. Думаю, это ты выдумал для Богдана».
         Урунк  серьёзно посмотрел в глаза Савве:
         «Я знаю, что ты не веришь моим словам. Но ты учёный человек, умный человек, и сейчас я докажу тебе, что это быть может. Ты был болен. Твои мысли уносились в дальние края, ходили по землям чужих городов, разговаривали на иноземных языках, возвращались в твою родную избу, толмачили у воеводы Волка, метались вперёд и назад. Поверь, мои мысли были рядом с твоими».
         Урунк вдруг улыбнулся:
         «Знаешь, а ведь,  правда, очень трудно доказать. И, наверное, не нужно. Ты можешь сказать, что я просто наслушался твоего горячечного бреда. Я, всё-таки, ухожу.  Жди».

         Вернулся Урунк на следующий день к заходу Солнца. Принёс тушу дикого оленя. Савва встревожился. Таким друга он ещё не видел. Горькая складка у рта. Боль в застывших глазах.
         Вечером, когда  дневные дела были закончены, и все собрались в землянке, Урунк сказал:
         «Завтра я ухожу от вас. Не спрашивайте, почему. Оставайтесь здесь до весеннего наста. Малыш подрастёт. Савва на лыжи встанет. Вы сможете спокойно добраться до Сургута. Я оставлю вам свой амулет, и никто из местных жителей не посмеет тронуть вас. Со своими соплеменниками вы сами разговор держать сможете».
         Урунк снял с белой косы маленькую плоскую пластину из отполированного до блеска капа с изображением паука и передал её Карпу Иванычу.
         «Вот это будете показывать только местным жителям, но ни один русский человек не должен видеть её. Мы ещё встретимся, и вы отдадите её мне».
         Карп Иваныч явно расстроился. Осип с Яшей задумались. Марья молча ушла в свой уголок. А Савва к Урунку подсел:
         «Друг мой, не откажи в просьбе, проведай мою семью, скажи им, что жив я, жив. Избу нашу найдёшь на восточной окраине Сургута,  узнаешь по резным наличникам на оконцах – два сокола по краям, а поверху Солнце Красное. Ждут пусть, родные мои, да не одного, с гостями».
         «Сделаю», - ответил Урунк и занялся подготовкой к походу.
         Легли рано. Сон не шёл ни к кому. Только малыш Богдан – такое имя дал ему Урунк, сладко посапывал в своей колыбельке.
         Урунк вышел в ночь. Сел на поваленное дерево, обхватил голову руками.
         «О, Великая Мать! Почему? Почему?! Почему погибла мама моя? Куда исчез неукротимый амдылькок Вони, последний достойный наследник тысячелетней династии царей? Где брат Тайбохта? А я? Я – сын своего отца даже на месть  не имею права. Хранители Великой Золотой Матери не убийцы, так учил Белый Старец Отец-ханты. Хранитель не имеет права убивать людей, если только они не становятся угрозой Великой Золотой Матери. Не имеет права воевать. Не имеет права подвергать свою жизнь обычным житейским опасностям. Хранитель должен жить ради Великой Матери и для Великой Матери. Прости, мама! Прости, Тайбохта! Отец, прости! Простите защитники непокорённой крепости!»
         Слёзы ослепили, боль сдавила сердце. Урунк вскочил, поднял глаза к звёздному Небу и застыл в леденящей безысходности:
         «О-о! Как огромен Мир и бесконечна Звёздная Бездна! Как велики людские страдания!» 

         «Хранитель, жизнь продолжается. Великая Золотая Мать ждёт тебя»
  Белый Старец Отец-ханты мысленно был рядом…

         Тёплая парка легла на плечи юноши, нежные руки обняли, и Марья крепко прижалась к его застывшей спине. Сердце Урунка остановилось на миг, потом забилось быстро-быстро. Горячая волна накрыла юношу с головой. Душа замерла. Что-то неизведанное подкралось к ней, обволокло сладкой истомой. Мысли все исчезли, растворились, как утренняя дымка в лучах Солнца.
         «Ангел, не уходи. Не оставляй нас, Ангел…» - робко, удивительно робко прозвучал голос бойкой Марьи.
         Медленно повернулся Урунк к женщине, осторожно взял её прохладные руки и приложил их к  своему, вдруг разгоревшемуся лицу. Их глаза встретились. Тонкая острая стрела воспоминания пронзила Урунка. Он вспомнил! Так смотрели глаза его матери в глаза отца. Вечная любовь и преданность в этом взгляде. Урунк вздрогнул. Нет! Нет! Нет! Он не имеет права любить земную  женщину! Он дал обет Великой Золотой Матери!
         «Сядем, Марья», - тихо произнёс юноша, - «мне  нужно сказать тебе, я не просто сёйхум-целитель. Я человек, судьба которого предрешена. Изменить её, я не волен».
         «Знаю. Савва говорил нам, что ты великий князь в своём народе. Твои земли заняли наши казаки и стрельцы. Твои соплеменники уходят в неизведанные края. Их угодья занимают переселенцы, которые бегут от голода и войн, что царят сейчас на Руси. Строят крепости, остроги,  ставят города и деревни. Савва нам всё объяснил. Время такое. Но мне даже время такое не указ. Я полюбила тебя. Мне всё равно. Будь ты целитель, князь или простой охотник, ты – мой Ангел. И я хочу, чтобы ты был Ангелом-Хранителем сына моего».
         Урунк долго молчал. Марья терпеливо ждала.
         «Да. Я буду Хранителем твоего Богдана. Обещаю. Но любить земную женщину я не имею права. Прости. Я дал обет».
         Марья прижалась к  Урунку. Они долго сидели молча. Лишь сердца их и Души шептали друг другу вечные слова любви.

         На заре Урунк прощался с друзьями. Карп Иваныч прослезился.
         «Не плачь, Карп Иваныч. Мы ещё свидимся. Яша, Осип, спешите заготовить   дрова, рыбу и мясо. После самой длиной ночи крепкие морозы ударят, а потом Метели да Бураны налетят. Зверь и птица попрячутся – охоты не будет. Савва, не забывай готовить чаговый напиток и хвойный отвар. Берегите Марью и младенца. С ними я уже попрощался. Всё. Будьте живы».
         Долго стояли провожающие, глядя на стройного высокого юношу, уходящего от них. Выглянуло зимнее скупое Солнце и осветило тавленный им след.
               
Глава 7


         К вечеру одиннадцатого дня пути Урунк наткнулся на маленькое небогатое стойбище-горт ханты-оленеводов. Гостеприимные хозяева напоили, накормили и положили спать уставшего пришельца. Утром Урунк поблагодарил хозяев. Потом обратился к старейшине. Нарисовав на снегу знак Хранителя Брата-ханты, попросил упряжку. Старейшина низко поклонился и сам пошёл выбирать оленей для упряжки. Двух сопровождающих послал бить дорогу на лыжах. Через три дня ещё один горт. Там сменили упряжку, и другие мужчины пошли бить дорогу. Чем ближе к Сургутскому Острогу, тем чаще попадались стойбища. Люди кланялись Юному Хранителю с благоговением.  В последнем стойбище у самого Сургута Урунк сделал небольшую остановку. По его просьбе старейшина горта съездил в городище, недорогую одежду рушшев, шапку и сапоги купил. Переодевшись и спрятав длинную белую косу под мохнатую шапку,  Урунк въехал в Сургут. Он должен был выполнить просьбу Саввы.

         Избу Саввы он нашёл. Но вид её ему не понравился. Когда-то с любовью и старанием украшенная резными наличниками изба была засыпана снегом. Узенькая тропка вела к двери, еле державшейся на петлях из кожи. Урунк вошёл в избу. Запах бедности и болезни. Чисто выскобленный стол и, вымытые до бела, доски пола. Холод. На полатях, укутанные в старые одеяла и шубы, трое ребятишек. У стола, поникнув головой, сидела худенькая женщина.
         «Здравствуй, хозяйка Настасья. От Саввы я с вестью», - обратился к ней Урунк.
         Женщина встала, подошла к Урунку и, словно во сне прошептала:
         «От Саввы? Но, ведь, уже скоро три года…» - и  медленно осела на пол.
         Дети заплакали.
         «Где у вас вода?»
         Шустрый, лет десяти мальчуган вскочил с полатей, цыкнул на младших и, через мгновение, протянул Урунку  деревянный ковш с водой. Настасья очнулась. Урунк быстро вышел во двор, где его ожидал молодой ханты с упряжкой и что-то тихо сказал ему. Тот кивнул. Лихо вскочил на нарты и, чуть не сбив удивлённо глядящую на оленей, высокую худую девочку лет четырнадцати, умчался. Девочка подбежала к Урунку:
         «Дядька, ты кто?»
         «А ты кто?»
         «Я Татьяна Савина. А ты в гости к нам?»
         «Да, я друг твоего отца. Зовут меня…» И вдруг у Урунка вырвалось: «Ангел».
         «Матушка, матушка! К нам дядька Ангел приехал!»
         Татьяна влетела в избу, следом вошёл Урунк.
         Лихой ханты вернулся быстро. Без слов занёс в избу вязанку дров и большую торбу с хлебом, крупой и разной вкусной снедью. Настасья смутилась, а Татьяна начала деловито разбирать торбу, ещё и скомандовала:
         «Ну-ка, Пашка, печь растопи, да пошустрей поворачивайся. Не видишь - гости у нас».
         Урунк, почувствовал смущение хозяйки, сказал ей:
         «Я не знал, найду ли вашу избу, и не прихватил всего, что ваш отец и муж послал вам. Завтра всё привезут. Мне надо идти. К весне Савва приедет и всё о себе расскажет сам. Велел не тужить. Велел ждать и не одного, а с гостями. Любит он тебя, Настасья, всем сердцем. И детей своих любит. Всё у вас будет хорошо. Прощайте. Думаю, ещё свидимся».
         Урунк вышел из избы. Татьяна догнала его во дворе, повисла на шее и расцеловала. Долго, долго звучал ему вслед звонкий голос:
         «Мы ждём тебя, дядька Ангел! Приезжай!»
         Вечером Урунк распорол подкладку узорчатого пояса, сшитого заботливыми руками матери. Мама вшила в пояс сына тонкие золотые пластины.
         Ранним утром молодой ханты с женой и двумя братьями, на четырёх упряжках, отправились в Сургут. Вечером вернулись. Весёлые и довольные. Сделали всё, как велел Урунк. Еды семье Саввы хватит до лета. Шубы, сапоги и сапожки, шапки и платки, тёплые одеяла – всё купили и доставили. Жена молодого ханты с Настасьей подружилась. Теперь научится  разговаривать как рушшы. Дрова завезли. Завтра опять поедут – дров-то много надо. И маленький кисет с русской денежкой Настасье отдали. Всё хорошо. Друзья Хранителя – друзья всех ханты. Урунку купили лучших ездовых оленей с нартами. Он поблагодарил добрых людей и простился с ними.


         Теперь его путь лежал к стойбищу маргкока Вангая. Надо увидеться с сестрой и узнать, где младший брат Тайбохта. И – самое главное – где отец?!
         Урунк  вошёл в землянку Вангая. Два жирника слабо освещали фигуру сестры, качающую колыбель. Увидев брата, Кудя всплеснула руками, подошла, обняла его и тихо-тихо заплакала.
         «Не плачь, сестра. Нам нельзя плакать. Мы – дети амдылькока Вони!», - сказал Урунк, -  «лучше расскажи, как ты живёшь. Что слышно об отце? Где наш младший брат Тайбохта? Чем занят твой муж Вангай и его отец маргкок Кичей? Я давно не был в родных краях и сейчас к тебе ненадолго. Белый Старец зовёт».
         Суровое настроение брата подействовало на Кудю. Вытерла слёзы кончиком цветастого платка. Усадила брата на кожаные подушки. Присела рядом. То, о чём с безысходной грустью рассказывала сестра, вызвало странное ощущение подозрительности к действиям родственников.
         Крепость пала прошлой зимой. Отец жив, так говорят люди, но никто не знает, где он. Тайбохта тоже жив, но и его никто не видел после роковой битвы. Кичей с Вангайкой  редко в родные стойбища заезжают. С рушшами большую дружбу водят. Дорогие подарки возят воеводе безрукому в Сургут. Вангай в Сургуте избу большую, как у рушшев, поставил и женщину рушшев взял хозяйкой. Слышала ещё сестра, что старик Кичей людей своих по разным стойбищам рассылал в поисках амдылькока Вони. Тому, кто найдёт, стадо оленей обещал. Да. Прав был атаман. Родственники-предатели – злобный горностай в ухе лося.
         Жалость к сестре заставила подавить чувство нарастающего гнева. Спокойно и ласково попрощался с любимой, но несчастной сестрой, вскочил в нарты и погнал оленей во весь опор.

         Белый Старец Отец-ханты не ждал юного Хранителя Брата-сёйхума в Священной Роще. Не было здесь и Брата-ханты и Брата-манси. Жилища занесло снегом. На мысленный зов Отец-ханты ответил сразу.
         «Рад, что ты жив и здоров. Надеюсь, время, проведённое вдали от родных мест, превратило юношу в мужчину. Последняя крепость народов Калама пала. Рушшы ищут твоего отца, твоего младшего брата. Рушшы ищут и тебя Хранитель-сёйхум. Немедля отправляйся в Белый Город. Пора тебе познать тайны Великой Золотой Матери. Великая Золотая Мать зовёт.  Я слышу её зов. Она ждёт тебя – Хранителя-сёйхума».            
               
               
         Зимний день – короткий день. Снегу много намело. Оленям тяжело идти. Урунк старался облегчить им путь – шёл впереди, топтал дорогу лыжами. Долгим получился поход. Лишь на двадцатый день, удачно пройдя схваченные льдом гиблые Сторожевые Болота, Урунк ступил на твёрдую землю. Белый Город, накрытый нетронутым дыханием  очагов снегом, сверкал, переливался под загадочной холодной улыбкой Луны.
         Урунк не чувствовал одиночества. Любознательность, подстёгнутая естественным любопытством, каждое утро заставляла его ходить в подземный Храм и, вновь и вновь пядь за пядью, изучать и запоминать секреты, созданные руками и головой хитроумных предков. Иногда ему казалось, что кто-то наблюдает за ним. Он чувствовал, как поток тепла, родственной любви окутывает его. Он чувствовал, как сила вливается в его тело, и множество новых, ясных мыслей будоражат его воображение. Во снах приходил к Урунку странный человек, который называл его внуком, смотрел на него добрым, заботливым взглядом. Урунк слушал его мысленные сказы о бесконечности Звёздной Бездны, о пылающих Звёздах и Звёздах, на которых растут цветы и деревья, журчат ручьи и поют птицы.  Просыпался необычайно бодрым и, после занятий боевым искусством воинов-лаков, с аппетитом завтракал и спешил в подземный Храм.
         Незаметно пришла Весна. Солнце пригрело, и открылась печальная серость разрушенного города. С буйным черёмуховым цветом прилетело Лето. Цветами, травами, цветущим шиповником, густыми кустами малины Белый Город прикрыл свои грустные руины. Тучи мошки и комаров повисли над островом среди болот. Задышали болота. Смрадное марево дрожало в воздухе, нагретом летним незаходящим Солнцем. От гнуса и болотных испарений  спасала работа в подземном Храме. Урунк до мельчайших деталей изучил устройство Священного Паука. А о магических движениях рук и Золотом Дожде Великой Золотой Матери нашептали ему странные сны. Во снах ему открылись и все тайные места, с помощью которых можно было закрывать и открывать огромные двери Священного Зала, управлять скрытыми ловушками и смертельной ямой.      
         Вскоре Урунк почувствовал, что не может больше оставаться  в  неведении о судьбах родных и близких ему людей. Он хотел  видеть и слышать Отца-ханты и Братьев-Хранителей. Но из-за затяжной дождливой осени и тёплой зимы воды Сторожевых Болот поднялись и  заставили юношу прожить среди руин Белого Города ещё один долгий год.
         И вот, наконец, после самой длиной ночи грянули морозы настоящие, крепкие, ковали-заковывали прозрачными льдами озёра, реки, коварную гладь болотную. А потом засвистели, завыли Бураны, понеслась, завертелась Пурга в весёлом снежном танце. Дни постепенно становились длиннее. Солнечные лучи пробивались к земной поверхности сквозь снежные тучи.  Морозный  воздух сверкал холодным блеском.  Урунк собрался в путь.               
         
   
         Священная Роща встретила Урунка чистым нетронутым снежным покровом. Духом людским здесь не пахло как видно давно. Лишь лёгким узором от следов мелких лесных обитателей был украшен снег. Юноша   лыжами очистил вход в землянку Юных Хранителей, землянку, в которой он с Братьями прожил целых двенадцать лет. Отряхнул снег с одежды и пейм. Зашёл. Холодно, но чисто. У шонгола небольшая поленица дров. Разжёг шонгол. Дымком потянуло – давно не согревал огонь стены очага. Постепенно в землянке стало тепло и уютно. В чончике снег растаял, закипела вода. Урунк бруснику мороженную в кипяток бросил. Выпил брусничного напитка. Тут и в большом котле снег оттаял. Можно помыться после долгого пути и лечь отдохнуть.
         На следующий день проснулся бодрым с ясной головой. Сразу решил мысленно связаться с Отцом-ханты. Отец-ханты откликнулся быстро, словно ждал зова Хранителя-сёйхума. Он убедительно просил Урунка не ходить в Сургут, не ходить по стойбищам. Рушшы ищут его.  Отец-ханты просил беречь себя и терпеливо ждать его в Священной Роще. Ослушаться Отца-ханты Хранитель-сёйхум не имел права.
         По вечерам, когда за стенами землянки становилось совсем темно, и у жирников не хватало сил разогнать заползшую в жилище тьму, Урунк вспоминал жизнь среди людей. Вспоминал счастливые дни в родной семье,  необыкновенного человека атамана Богдана Брязгу и его осиротевшую семью, думал о печальной сестре Куде, всё ещё любящей своего глупого спивающегося мужа  Вангая и о странном поведении отца его маргкока Кичея. Как там Савва-друг и Карп Иваныч со своими молодцами, Марьей и внуком? Марья… Марья… Где она теперь живёт? Как растёт её малыш Богдан? Урунк закрывал глаза и представлял, что тёплая парка, накинутая руками Марьи, согревает его, и засыпал с улыбкой.
         Весну, лето, осень Урунк провёл в одиночестве. Видно прошли те времена, когда по узким тропам набитым мягкими пеймами таёжных жителей, и по чистой воде речки Заячий След приходили и приплывали на узких долблёнках в Священную Рощу охотники и рыбаки. Они несли дары для Великой Золотой Матери, украшали Священные Деревья разноцветными лентами, мехами, бусами. Больные и раненные тоже шли в Священную Рощу.  Белые Старцы выходили навстречу к ним. Люди кланялись до земли, рассказывали о своих горестях, бедах, недугах и болезнях, с  надеждой в глазах просили помощи у Белых Старцев и Великой Матери. Белые Старцы успокаивали Души людей, просящих лучшей жизни, лечили больных и раненных. Юные Хранители помогали выхаживать их. Люди в знак благодарности заполняли лабазы Священной Рощи дарами леса и рек.






Глава 8.


         Вот и  снежок упал на жёлтые листья, покрывшие берег речки. Полежал два дня, а на третий растаял. Перелётные утки, гуси, лебеди останавливались на Заячьем Следе. Хлопали крыльями, переговаривались. Птичий гомон стихал лишь с заходом солнца. Через месяц снег ляжет, надолго покроет землю. Речку мороз скуёт прозрачным льдом. Прилетят Метели и Бураны.
         Урунк сидел на берегу речного заливчика и слушал звуки осенней ночи. В чёрном небе ярко горели звёзды.
         «Урунк! Друг мой! Как же мне найти тебя? Куда податься? Михайло объявился! Чует моё сердце беду. Боюсь я его. Бежать мне надо из Сургута, с семейством своим и с Марьюшкиным. Ох, Урунк, Урунк, где ты?» - услышал, услышал Урунк мысли Саввы! Наконец-то! Горячая волна прокатилась по телу. Марья у Саввы! Марья! Урунк резко вскочил. Уснувшие в заливе гуси громко захлопали крыльями, загоготали. Мысли Саввы несли тревогу. Понимая это, Урунк заставил своё сердце успокоиться. Воспоминания прогнали сон, и Урунк просидел всю ночь под звёздным небом.
         Утренний холод и шумное хлопанье крыльев поднявшейся с залива стаи встряхнули юношу. Он вскочил, расправил плечи, глубоко вдохнул в себя свежий таёжный запах. Что это? Дымком тянет. Оглянулся. Над  землянкой Хранителей поднималась в небо прозрачно-серая струя дыма. Через мгновение Урунк был возле землянки и, открывая дверь, он  знал, кого сейчас увидит.
         Отец-ханты сидел возле шонгола. Он похудел. Лицо побледнело, осунулось. Широкие плечи устало опущены. Урунк подошёл к нему, на колени опустился и склонил голову перед любимым учителем. Белый Старец Отец-ханты жестом попросил юношу сесть  у огня и долго, молча смотрел на него. Проницательный взор Старца постепенно смягчался, добрел.
         «Сын мой, Урунк».
          Юноша удивлённо вскинул глаза на Отца-ханты. Никогда Белые Старцы и Братья-Хранители не называли друг друга по именам, данным  при рождении.
         «Ты удивлён. В семье Хранителей не принято вспоминать наши настоящие имена. Имя, данное мне при рождении, я забыл. Но ты сын амдылькока Вони и царицы Этты должен помнить своё имя. Сегодня я буду говорить с тобой на равных. У Великой Золотой Матери нас, Хранителей, осталось четверо. Мы последние Хранители обязаны сохранить Великую Золотую Мать. Признаюсь, с тех пор, когда Великая Мать спасла меня от смерти, Она мысленно руководит мною. Не Старцы, нет, Она открыла мне тайну Звёздного Дождя, Она послала меня в далёкую страну Катай. Мы с твоим отцом проделали долгий путь. Мы многому научились в Катае.  И, видя мою верность Великой Матери, мои знания её секретов и прочие мои познания, Старцы стали благосклонны ко мне. Ты долго, очень долго находился в Белом Городе. Ты был рядом с нашей Святыней. Она верит в твой разум, в твоё Будущее рядом с Ней. А моё назначение и назначение твоих Братьев-Хранителей помогать тебе».
         Отец-ханты поднялся. Урунк тоже встал.
         «Сын мой, нам ещё многое предстоит обсудить. А сейчас время утренней еды. Вода в чончике скоро выкипит».
         После еды лицо Отца-ханты слегка порозовело. Он улыбнулся, прищурился. 
         «Сын мой, ты не спал всю ночь. Я знаю. Я тоже не спал. Прости.  Я слышал твои мысли. Они были такими громкими. Я слышал радость в твоих мыслях, но услышал и тревогу в твоих мыслях. Расскажи мне о Богдане, Савве, о женщине Марье. Мне нужно знать, кто Михайла, и почему в твоё сердце вкралась тревога при его имени. Я слушаю тебя. Я хочу знать обо всём, что ты пережил, уйдя из Белого Города. Может, мы вместе решим, что делать».


         Как только застыли реки и озёра, Урунк приехал  в стойбище весёлого ханты. В Сургут был отправлен гонец, вернувшийся к вечеру с Саввой. После трапезы, устроенной хозяевами стойбища в честь дорогих гостей, Урунк с Саввой уединились в гостевом чуме.
         Да, Михайла объявился в Сургуте. С ним ватага подстать ему. Нагрянул незваным  гостем во двор Саввы.
         «Ох, прости, Урунк, отбрехался я. Сказал, что ты меня насильно в чёлн полезть заставил. Грести заставлял день и ночь. А когда мне уж совсем не в мочь стало, ногу мне прострелил и бросил в тайге помирать. Но Боженька не дал помереть безвинно. Людей добрых на меня вывел. Они то меня и подобрали и выходили. Таким уж несчастным Михайле представился. Ногу свою раненную показывал, хромал старательно. Михайла слабых да убогих страсть как не любит. Поморщился на мои стенания, сплюнул досадливо, но на прощание зло так пригрозил:
         «Смотри, писарь, узнаю, что набрехал – не видать тебе света белого. Ни тебе, ни твоему семейству».
         И так глянул на избу нашу чёрным глазом, что сердце моё оборвалось. Тут Осип с Яшей вышли. Почуяли неладное. Михайла на коня взобрался, окинул Осипа с Яшей острым взглядом и был таков. С   перепугу  у меня зуб на зуб не попадал. В избе – все с расспросами. Переполошились. Не понравился им ручной медведь Богдана.
         «Беда. Беда. Уходить надо» - бормотал я, как в беспамятстве.
         Тут Карп Иваныч на меня прикрикнул, что, мол, как баба разнылся, а ну рассказывай что почём, да не таись. Ну, я и рассказал почти всё. Утаил лишь, что ты Хранитель Бабы Золотой. Сказал, что охотился атаман Богдан Брязга – Царство ему Небесное – за кладом царей Орды Пёстрой. А теперь Михайла к рукам своим разбойничьим всё хочет прибрать.
         «Ладно», - молвил Карп Иваныч решительно, - «и мы не лыком шиты. Ангела своего, спасителя Марьюшки и Богдана в обиду не дадим. Проследить надо за варнаком да послушать его людей».
        Осип с Яшей вызвались, но Карп Иваныч остановил их.
        «Вас этот бес видел и запомнил. А вот мне, старичку, сподручнее по ихним следам идти да в кабаках слухи слушать».
         Выследил Карп Иваныч ватагу разбойничью. Убогим глухим старичком прикидывался да в кабаке, где Михайло с дружками бражничал, в уголок пристраивался. Страшные разговоры слышал. Не разглядел атаман Брязга в первом помощнике своём завистника лютого. Михайла, ведь, всё подглядывал, всё подслушивал  за Богданом и тобой. Помогала ему во всём Агафья, полюбовница. В Обдорске тогда, в кабаке, Михайла нарочно драку-побоище с Обдорскими казаками устроил и самолично нож в спину Богдану всадил убивец. Во хмелю болтал одному князцу вашему Вангайке Кичееву. Князца того сейчас Агафья обхаживает. Что-то задумал Михайла. Не в его правилах с самоедами да остяками дружбу водить. Страшно мне. Не столь за себя страшно, сколь за деток с Настасьей. Ещё и семейству Карпа Иваныча достанется. В одной избе живём. Скоро и родниться будем. Татьяна с Яшей венчаться хотят. Вот и боюсь. Не пожалеет варнак никого. Быть беде. Ох, быть беде!»
         Рассказ Саввы заставил Урунка серьёзно задуматься. Михайла… Михайла уже не человек. Хищник, заражённый звериным бешенством. Сколько крови людской прольёт! С Отцом-ханты надо поговорить, посоветоваться.
         «Утро вечера мудренее. Так ведь у вас говорят?»
         Урунк обнял друга за плечи.
         «Завтра с тобой поеду. Надо поговорить с Карпом Иванычем, Яковом и Осипом, Марью с Богданом повидать и на твоих поглядеть».
         «Нет, нет», - испуганно замахал руками Савва, - «тебе никак нельзя в городе показываться. Сейчас там строго. Стрельцы всех остяков и самоедов, неизвестных им, проверяют. Об этом я тоже хотел сказать тебе. Говорят, тех остяков, что во взятии крепости отца твоего князца Вони участие принимали, мёртвыми находят. У всех хребет перебитый. Уже много народу убито. Человек тридцать. Оставшиеся в живых предатели бегут кто куда. Мести князя Вони боятся. Об отце твоём слухи ходят – снова собирается воевать за земли свои. По юртам ездит, по крепостям  вашим. К бунту народ созывает. Поймать его никак не могут. Уходит он от казаков, от стрельцов. Исчезает, как вода в песок. Чего только не обещал воевода вашим людям за голову князца Вони. Но нет. Князь Вони свободен, как ветер. Люди воеводовы и остяков белокосых ищут. Думаю, это ты им нужен. И Михайлова ватага по всем стойбищам, по всем юртам прошлась. Послушай друга своего, Урунк, не езди в Сургут. Бережённого - бог бережёт».               
         Савва взволнованно, умоляюще смотрел в лицо Урунка.
         «Так и быть. Я сейчас не пойду в город. Успокойся и расскажи, в какие дальние края ты бежать собрался».
         Савва  ответил не сразу. Встал, к очагу подошёл, поковырял угольки палочкой, пару полешек подложил, вздохнул тяжело-тяжело и на место вернулся.
         «А на Иртыш-реку мы с Карпом Иванычем подумываем. Туда казаки собираются Омский Острог ставить. Там покойнее будет. Михайла с этих мест не уйдёт, пока тебя не достанет».
         Сердце Урунка защемило.
         «На Иртыш! Это же очень далеко. Это очень опасно. Дороги не топтаны, воинственные киргизские стойбища на пути. Нельзя пускать друзей на погибель» - серьёзно встревожился Урунк.
         «Савва, друг мой, я не хочу, чтобы вы бежали в края для вас чужие, неизведанные. Из-за меня, Савва, из-за меня ты и твоё семейство перетерпели много горя. Я не хочу потерять людей, которых я полюбил. Я сделаю всё, чтобы защитить вас. Пока я жив, твоя семья и семья Карпа Иваныча не будут знать голода и нужду».
         Савва слушал Урунка, кивал головой, но в мыслях его бился страх: «Нет, Урунк. Уходить надо, уходить!» 
         «Ну что ты всё: «Нет, Урунк. Уходить надо, уходить!» - возмутился Урунк.
         Савва с удивлением и со страхом глянул на друга.
         «Но я ведь ничего не сказал…» - медленно протянул он.
         «Нет. Ты сказал, сказал мыслями. Я услышал твои мысли также как услышал их месяц назад. И, только реки застыли, я поспешил на встречу с тобой», - спокойно сказал Урунк.
         «Свят, Свят, Свят», - судорожно закрестился Савва.
         «Не бойся».
         Урунк мягко улыбнулся и положил руку на плечо Саввы. 
         «Я слышу тебя, когда ты мысленно обращаешься именно ко мне. Если бы я слушал мысли всех окружающих меня людей, я потерял бы свои мысли. Так что успокойся».
         В очаге тихо потрескивали поленья, и ласковое тепло заполняло гостевой чум. Вдруг Урунк резко вскочил со своей подушки. 
         «Послушай! Ты говоришь, что Агафья здесь и живёт у Вангая Кичеева. Так знай, это муж сестры моей родной. Он много тайн знает. Много горя может принести языком своим, когда русское вино туманит его голову и усыпляет Душу. Ты, Савва, пойдёшь к Агафье. Она любит пить вино и любит золото. Ты пойдёшь к ней, когда Вангая не будет в Сургуте. Ты узнаешь у неё, что задумали Михайла с моим  родственником».
         «Дня четыре назад Михайла с ватагой и Вангай с ближними людьми ускакали куда-то спешно. Агафья одна в избе».
         «Тогда поспеши, друг мой. Завтра с рассветом – в Сургут к Агафье. Вот тебе русская денежка на сласти и вино, вот и десять чёрных, самых лучших соболей для русской жёнки Вангая. А это», - Урунк снял с мизинца золотое колечко с зелёным камнем, - «это кольцо передай Марье и скажи, чтобы думала обо мне так же, как я о ней». 
         «Хорошо, друг, всё сделаю. Но как же я к Агафье явлюсь?»
         «Савва, голова у тебя умная, придумаешь».


         В полдень по свежему, насыпавшемуся за ночь снегу, к избе Агафьи  бодро прихрамывая, подошёл Савва с торбой в руках. Красивая лайка с громким лаем кинулась к калитке. В окне Агафья появилась, долго смотрела на незваного гостя. Исчезла. Но вскоре с крыльца раздался её повелительный голос:
         «На место, Хватай, на место. Иш, расшумелся».
         Пёс послушно завилял хвостом-калачиком и полез под крыльцо. Агафья павой с крыльца сошла.
         «Кого это нелёгкая несёт? Не уж то Саввушка?» - пропела, но таким взглядом окинула Савву с ног до головы, словно ушатом холодной воды окатила. Савва низко поклонился, ответил с подобострастием:
         «Здравствуй, Агафья, к тебе, душенька, к тебе, царица лесная, с превеликой просьбой да не с пустыми руками. Али хозяин твой шибко строг и не велит тебе друзей старых принимать?» 
         Агафья плечами передёрнула презрительно и сказала заносчиво:
         «А что мне хозяин. Я сама себе госпожа. Что пожелаю, то и будет. Ну, проходи, не маячь у калитки».
         Агафья провела гостя незваного в  просторную горницу, усадила на лавку. Савва из торбочки сласти достал, и кувшинчик расписной с вином медовым на стол поставил. Торбочку рядом с собой аккуратно на лавке пристроил. Агафья скользнула взглядом по гостинцам, на торбочку глянула невзначай и к Савве с лаской уже обратилась:
         «Саввушка, ты посиди тут, отдохни, а я на стол накрою».
          И скрылась за дверью. Раздался звон бьющейся посуды и злой крик хозяйки:
         «Ах, ты, нерусь поганная, пошла вон! Глаза бы мои тебя не видели!»
         Через несколько минут дверь отворилась, и Агафья внесла большое блюдо с пирогами, бруснику мочённую и две чарки.
         «Ох, и намаялась я с этой девкой»,- пожаловалась Савве,- «кухарка у меня самоедка. Руки-крюки, в голове одна струганина. Ни каши  сварить, ни киселя горохового. Ах, ну её!»
         Присела напротив Саввы.
         «Давай-ка, писарь, по чарочке,  по другой. А там и беседу начнём».
         Выпили, закусили. Агафья налила ещё по чарочке, в глаза Саввы со вниманием уставилась.
         «Ну, рассказывай, какие дела у тебя ко мне».
         Савва крякнул, помялся, вздохнул и нерешительно начал:
         «Ох, Агафья, душенька, не знаю, как и начать. Ты баба красивая, красивее и не видывал, и умом тебя Боженька не обделил. Крутишь, вертишь мужиками, как тебе желательно. Видишь ли, к Михайле мне боязно подступиться, а ты что ему скажешь, то он и сделает. Ко мне сродственники жены Настасьи прибыли, издалёка прибыли, с Верхотурья. Ребятки молодые, кровь с молоком. Удаль в них так и играет. Видели они Михайлу с ватагой. С расспросами ко мне – кто да что. Ну, я и сказал им, что де лучший казак атамана Брязги и Ермака Тимофеевича, а теперь и сам атаман знатный. Просят, молят ребятки, чтоб я их  с Михайлой свёл, в дружину под его руку хотят. И так пристали, мочи нет. А меня Михайла что-то невзлюбил. Как яблоньку тряс давеча, про князца белокосого расспрашивал. Так я сам бы этого зверька лесного, будь на то моя воля, к Михайле за косу приволок бы. Он мне ногу покалечил, хромым на всю жизнь сделал. Волк волком. А сколь волка не корми, всё в лес смотрит».
         Савва распалился, чарку залпом опрокинул. Агафья, терпеливо выслушав писаря, выпила медленно, с удовольствием. Закусывать не стала. Щёки её разрумянились. Белая рука к кувшинчику потянулась. Пока Агафья вино по чаркам разливала, Савва из торбы соболей достал, протрусил, чтоб мех распушился да заиграл, засверкал в солнечных лучах, на лавке разложил перед Агафьей.
         «Вот, царица лесная, достойный ли подарок тебе мои ребятки прислали?»
         Агафья выпила чарочку, подошла к лавке, соболями поиграла, блеснув дорогими перстнями на ухоженных пальцах, и вдруг громко рассмеялась:
         «Уморил ты меня, Саввушка. Соболей этих, лис да песцов у меня в сундуках полным-полно. Вангайка мне те сундуки наполнил. Но за старание ребяток твоих, уважу я тебя. Поговорю с Михайлой, авось повезёт твоим молодцам. Тогда такими подношениями не отделаетесь. Мне золото да каменья самоцветные нужны».
         «Как скажешь, Агафья, как повелишь».
         Савва встал, поклон отвесил.
         «А когда Михайла будет? Что ребяткам передать?» - спросил у Агафьи, гдядя на неё благодарными глазами.
         «Ах, кто его знает. Они с Вангайкой  за Белой Косой поскакали».
         Увидев удивление на лице Саввы, добавила:
         «Нет. Не за твоим ученичком неблагодарным. Другого люди Михайлы выследили у каких-то заячьих самоедов. Походит, говорят, как две капли воды, на красавчика белокосого, сыночка княжеского. Ты знаешь, Саввушка», - снова рассмеялась Агафья, - «а ведь Вангайка зятем его является. Ой, не могу, давай выпьем ещё по чарочке».
         Сели. Выпили. Савва пирогом закусил. А Агафья призадумалась,  глаза её синие грусть-тоска затуманила.
         «Пора, видно, откланяться», - решил Савва и из-за стола поднялся.
         «Благодарствую, Агафья, за хлеб, за соль, за ласку и участие. Пора уж мне, наверное».
         Агафья очнулась.
         «Нет, нет, постой, Саввушка. Не уходи. Посидим ещё. Не беда, что кувшинчик опустел, у меня свой имеется».
         Через минуту на столе полный кувшинчик.
         «Посиди со мной ещё», - говорила Агафья, разливая вино по чаркам, - «скучно мне одной. Ты грамоту знаешь, и в заморских странах бывал. Расскажи, как там люди живут? Какое обхождение к бабам ихним у мужиков заморских? Правда ли, что все лыцари там, и за женщин бьются насмерть?»
         Удивила Агафья Савву просьбой своей. Остался. Агафья слушала сказы его задумчиво, внимала каждому слову. Чарка в её руке застыла.
         Солнце село. За окном снежок падать начал. Пушистыми, крупными хлопьями облепил окошко. Тихо зашла худенькая девушка, почти девочка, из местных, печь растопила, глянула на Агафью и Савву исподлобья и ушла. Печь разгорелась, загудела – ночью, видно, приморозит. Савва закончил сказы свои.  Опять хотел  откланяться.
         «Погоди, не спеши. Выпьем ещё по чарочке. Хороший ты человек, Саввушка. Душевный. А мне по душам ни с кем говорить не приходилось. Михайла – медведь, зверь таёжный. Вангайке, роже пьяной вечно, только с кошками мурлыкать да слюни распускать. Тьфу, как я его ненавижу! Мне человек нужен, с которым поговорить можно, думы свои выплеснуть, душу открыть. Не пьяна я, нет. Все, все думают,  Агафья – баба весёлая, жадная, корыстная. Жизнь у меня закрученная, а раскрутить её я сама не могу. Не свободная я. По рукам и ногам связана Михайлой. Завидую Настасье твоей. Мужик у неё любящий, деток полная изба. А я?» 
         Савва несколько растерялся, снова сел на лавку.               
        «Не знаю, не помню родителей своих. Мне лет шесть было. Жили мы где-то, где не знаю. Помню лишь  пожар. Избы полыхают до небес. Страшная красота – глаз не отвести! Меня кто-то схватил, на коня и в ночь поскакал. А это татары пожгли наши избы. Так я в полоне у них жила лет до четырнадцати. Слава Богу, бабка Анисья, наша русская тоже в полоне у татар была. Годов двадцать среди них прожила. Она меня к себе взяла, растила, как дочь родную. Вдвоём и жили. Работали, рук не покладая. А в тринадцать лет меня хозяйский сынок в поле заприметил, в кусты уволок. Я криком кричала, царапалась, кусалась. Испортил он меня, избил нагайкой и бросил. Бабка Анисья долго выхаживала меня. Выходила, а сама померла. Тогда и сбежала я с полона. Долго плутала по разным дорогам. Милостыню по сёлам  просила. Лицо вымажу сажей, а одёжка и так была дранная. Подобрал меня купец проезжий. Отмыл, причесал, одел – понравилась. Вот так я полюбовницей первый раз стала. А в семнадцать годов в руки Михайлы попала, и вот уже шесть лет он меня за собой всюду  возит. И много, ох как много грешных дел у нас с ним за душой. Да простит меня Господь! Не хочу! Не могу больше!»
         Нет. Не зарыдала Агафья. Глаза её были сухими, жёсткими. Во всём облике  - безысходность. Савва даже дыхание затаил. Не ожидал такой исповеди. В горнице тишина повисла.  Темень по углам растеклась. В печи полено затрещало и несколько шальных ярких искр вылетело из поддувала. Агафья встряхнулась, налила ещё по чарке. «Выпьем», - сказала с горечью, посмотрела на чарку и отставила.
         «Знаешь, а ведь ты можешь помочь мне. Да, да ты. Не гляди  удивлённо. Я сейчас, сию минуту поняла – ты мой спаситель! Слушай внимательно».
         В глазах Агафьи вспыхнул странный огонь. Она подсела к Савве на лавку и зашептала:
         «На постоялом дворе иноземец остановился, купец не купец – человек учёный. С ним писарь али помощник. Мужчина молодой, статный, чернявый, по-нашему говорить умеет. Видел он меня, когда я в церковь ходила. Вчера подошёл ко мне, остановил. Сказал, что хочет, чтобы я с ним уехала. Госпожой в его дом вошла. Обвенчается он со мной в их соборе, только веру должна принять ихнюю. Смутил он меня. Ничего я ему не ответила, ушла, убежала. Всю ночь думала, глаз не сомкнула. Здесь я кто? Девка Михайлы. Что хочет, сделает. Кому захочет, отдаст. А там, если правду говорит лыцарь мой иноземный – госпожа! Через два дня они в путь тронутся. И я бы с ними! И ищи, Михайла, ветра в поле! Савва! Саввушка!»   
         Агафья схватила Савву за руку, к груди своей прижала её.
         «Сходи, Саввушка, к нему. Ты человек учёный и он учёный. Оба говорить умеете складно. Узнай, честное ли намерение он ко мне имеет. Если да, то заберёт меня пусть тайно, чтобы никто не увидел, никто не услышал. Не Вангайку, Михайлу боюсь. Ты то меня не предашь. А я завтра слух пущу, что с купцом богатым на  Восток еду».
         Савва растерялся. Он понимал, если что не получится с Агафьиным тайным отъездом, и ему и семье его не сдобровать. Нетерпеливо ждущие глаза, побледневшее лицо женщины, пожелавшей свободы и жизненной чистоты, смутили его. Тяжело поднялся с лавки и тяжело выдохнул:
         «Пойду, Агафья, я пойду к нему. С утра пойду. Завтра в полдень жди меня у церкви. А сейчас прощай. Засиделся. Уж ночь на дворе».
         Агафья проводила Савву до калитки, перекрестила и молча ушла в избу.

         Савва медленно побрёл по улочке. Сыпал густой снег. Хлопья мелькали перед глазами. Кружилась голова, то ли от выпитого, то ли от услышанного. Сзади раздались чьи-то шаги. Савва пошёл быстрее. Преследователи тоже пошли быстрее. У Саввы душа  ушла в пятки, и только решил он припустить как заяц, раздался смешок знакомый. Обернулся – гора с плеч. Осип с Яковом.
         «Заждались мы тебя, Савва. Промёрзли до костей. Темнеть стало, отец нас за тобой послал. Беспокоится шибко», - объяснился Яша.
        «Пошли быстрее, согреться надобно», - добавил Осип, стуча зубами.
         Настасья с Марьей скоренько на стол накрыли, горячей ухой из белорыбицы накормили мужчин. Потом Карп Иваныч к Савве подсел с расспросами. Выслушал рассказ друга, и, после недолгого раздумья сказал:
         «Бабе этой, Агафье, подмогни. Не убудет, если  просьбу её уважишь. Бог воздаст за доброе дело. И к Ангелу поспеешь к ночи».
         После заутрени Савва на постоялый двор заглянул. Понравились ему мужи учёные из далёкой страны Голландии. В полдень расцвела Агафья, услышав ответ иноземного ухажёра. С Саввой простилась, а на прощание сказала:
         «Не поминай лихом рабу Божию Агафью. Молодцев своих к Михайле не пускай. Не казак он уже, а вор и убивец. Берегись его. Может когда весточку из-за тридевять земель, из страны далёкой получишь, так знай – от меня. Век  тебя не забуду. Видно Господь мои молитвы услышал и тебя послал. Прощай, друг Савва».

         «Вот такие мои похождения за два денёчка», - закончил свой рассказ Савва.  Урунк кивнул и задумался. Потом сказал:
         «Спасибо, Савва. Сделал всё как надо. Ложись спать. Умаялся ты от переживаний. А мне ещё кое с кем поговорить надо».



               


Глава 9

 
         Хорошо птице, рыбе, зверю на землях Каламы. Они не ведают, не знают, что новые хозяева появились. Строят остроги, крепости, города, прокладывают дороги, ставят постоялые дворы-ямы. И называют эту землю по-новому – Сибирь. По Сибири колокола звонят – Великую Золотую Мать Земли Калама усыпляют. Заснула Великая Мать в глубоком подземном Храме. Спит и не слышит ничего, даже предсмертного крика своего Юного Хранителя.
         Рабы-кочи Вангаевы выследили Хранителя-манси в стойбище, где он родился, и донесли рушшу Михайле. Ночью в спящие землянки ворвались вооружённые разбойники. Убивали всех подряд. В пылу спящему Хранителю-манси охряпкой пробили голову. Мёртвого Хранителя привезли к Михайле, расположившемуся в стойбище Вангая. Михайла рассвирепел, медведем раненным взревел, чуть не поубивал всех.
        «Живым был нужен он мне! Живым! Посох! Посох этого самоеда! Мне! Немедля!» - рычал Михайла.
        Посох принесли.
       «Брысь, псы тупые! Думать буду, как дальше быть!»
        Налил полную чарку, выпил, в Вангая бесовским взглядом впился.
        «Рассказывай, друг Вангайка, где белокосых пристанище. Ты всё знаешь, да вертишь, крутишь и нашим и вашим норовишь. Да не ври. Не то от стойбища твоего, от сродственничков да детишек один уголёк останется».
        С князца Вангая хмель слетел. Лихорадка дикого страха сотрясала его. Побелевшими, расширенными от ужаса глазами смотрел он на мёртвого Хранителя. Замычал Вангай, за голову схватился, хотел из землянки выбежать, но Михайла его за шиворот ухватил, на подушки бросил.
        «Пока не укажешь путь к Хранителям, заставлю с мертвяком сидеть. Говори, душа твоя поганная, говори! Иначе слух пущу, что ты с твоими людьми Хранителя погубили. Не будет тебе жизни. Да не трясись ты! На выпей – приди в себя, князь, да за дело!»
        Гордость предков напомнила о себе, застучала в сердце громким бубном. Взял себя в руки Вангай, сжал зубы. Да, он князь в своём народе и останется князем до самой смерти, и за содеяное его людьми, ответит по законам Великой Золотой Матери.
         «Пить не буду. Путь укажу. Но бойся. Места там Священные. Сам пропадёшь и людей своих погубишь». 
         «Баба ты – не мужик, Вангайка. Не тебе меня учить. Не тебе о моих людях заботиться. Людишки… Тьфу! Михайла! Михайла всегда своего добивался, и ваша Золотая Баба моей будет, и сокровищами её овладею я!»
         Губы Вангая скривились.
        «Волчьим мясом станешь раньше», - презрительно подумал сёйхум.
         Вангай взял уголёк из шонгола, быстро нарисовал на куске бересты путь к Священной Роще. Спокойно объяснил рисунок Михайле, а потом сказал:
         «Хранителя оставь. Мы сами похороним его». 
         «Да на что он мне теперь сдался. Бери, хоть ешь его!» - хохотнул Михайла и стремительно вышел из землянки. Его хриплый, злой крик пронёсся по стойбищу:
         «По коням, соколы!»
         Стихли вопли разбойничьи, и конский топот затих вдали.
 
         Вангай к телу Хранителя подошёл, на колени упал, головой до земли склонился. Страх и мука нечеловеческая навалились на Вангая – никогда, никогда уже он не сможет открыто смотреть в глаза соплеменникам. Встал. Из землянки вышел. Верного своего телохранителя старого лака Чира, вынянчившего и вырастившего его, в землянку позвал. Пришёл старый Чир. Не поднимая глаз, Вангай приказал собрать лучших воинов-лаков, тело Хранителя-манси в ветку-долблёнку положить и на самых быстрых оленях, самым коротким путём без сна и без отдыха мчаться к землянкам Хранителей в Священную Рощу. Тело убитого Хранителя им передать и сказать, что разбойник атаман Михайла с отрядом  идёт к Святому Месту по западной дороге. Идёт быстро. Кони у его людей выносливые башкирские. Люди его крепкие и злые. Посох Хранителя у Михайлы. Вангай же, сын Кичея голову свою склоняет перед судом Хранителей и Великой Золотой Матери.
         
      
         Белый Старец Отец-ханты, Хранители Брат-сёйхум и Брат-ханты со скорбью в сердцах приняли ветку с телом Хранителя Брата-манси. В глубине Священной Рощи  под тысячелетним кедром на помост положили. В голове и в ногах факелы зажгли. Воины-лаки в караул встали.               
        Ночью Хранители и старый лак Чир держали совет. Утром, чуть забрезжила рассветная полоска, старый лак Чир, назначенный Белым Старцем Главным Воином, расставил своих людей по местам. Воинов было всего тридцать и двое в карауле у тела Хранителя-манси. Предупредил всех – бой начнут Хранители. Воины должны ждать особого знака Белого Старца – в небе загорится красная звезда.
         Вечером прибежал следопыт, посланный лаком Чиром в сторону западной дороги.
         «Идут», - сказал он.
         Тут же были потушены все огни.
         «Пришли», - доложил следующий гонец, - «остановились в чернолесье».
         «Да, хорошее место выбрал Михайла», - сказал Чир, - «их не видно. Святое Место сопкой возвышается над заливным лугом. Хорошо, что мы вошли в Священную Рощу с восточной стороны. На чистом снегу луга нет человеческих следов. Сегодня Михайло будет внимательно наблюдать за Святым Местом. Михайла, бывший помощник атамана Богдана Брязги, очень опытный, злой и хитрый казак, но завтра он просчитается».

         Рассветный сумрак. Глухари, сидевшие на верхушках береговых лиственниц, с удивлением глядели, как по чистому снегу луговой равнины бесшумными тенями крадутся люди. Вот они уже у подножия сопки. Остановились. Вдруг с сопки с тонким свистом взлетели в небо ослепительные белые звёзды, раскрылись невиданными цветами и звёздным дождём посыпались на землю. Глухари тяжело захлопали крыльями, пронеслись над онемевшими людьми и скрылись в Священной Роще. А на сопке, словно из звёздного дождя, возникли три величавые фигуры. Два молодых Хранителя с обнажёнными по пояс телами. Белые волосы гладко зачесаны и собраны в длинную косу. В сильных руках – посохи. Между ними Белый Старец с серебряными волосами и бородой. Обеими руками он крепко сжимал перед собой сверкающий посох.
         Солнце луч свой послало... Проник он сквозь ветви деревьев... И засиял, засверкал венец над головой Белого Старца…
         «Святый Боже! Архангел!» - раздался испуганный, дрожащий голос из толпы у подножия сопки.
         Один из разбойников Михайлы медленно опустился на колени и стал истово креститься.
         «Молчать!»
         Михайло зарычал, подскочил к коленопреклонённому. Покатилась голова, окрасив снег красной человеческой кровью.
         «Взять их», - закричал Михайла дико, неистово на испуганных бойцов своих, - «их всего лишь трое! Это стражи сокровищ Золотой Бабы! Вперёд, братцы! Живыми! Живыми их брать!»
          И первым ринулся к сопке.

          В высоком прыжке взвились над нападающими три фигуры.  Завертелись, засвистели посохи с вставленными в них боевыми топорами. Сверкающий вихрь пронёсся над дружиной Михайлы, разметал тела врагов на покрасневший снег. Остолбеневшие, растерявшиеся в начале, рушшы пришли в себя. Смело, безрассудно, отбросив ружья, обнажив сабли, кидались они на боевые топоры. Когда сабли вылетали из их рук – шли врукопашную. В небе зажглись кровавые звёзды. Оставшиеся в живых рушшы увидели их -  красных, как кровь их соратников на снегу. Кто-то крикнул:
        «Отходим!»
        И они побежали к чернолесью, к своим верным товарищам – коням. Но перед ними встала стена из натянутых луков. Засвистели стрелы не щадя никого...

        Солнце медленно катилось к закату. Большая серая туча спешила закрыть от его взгляда поле брани, усеянное телами безрассудных, пожелавших захватить в свои грязные руки Святыню народов Калама и её сокровища. В небе три ястреба появились. Росомаха в прибрежных кустах зашуршала и притаилась в ожидании кровавого пиршества. Где-то вдали за чернолесьем тревожно застрекотали кедровки, закричали вороны. Послышался топот копыт, стремительно удаляющийся вдаль. Вздрогнули Хранители, вздрогнул старый Чир. Подошедшие воины-лаки переглядываться стали. Урунк пошёл на поле боя. Урунк знал, кого искать. Да, Михайла сбежал и сбежал, очевидно, в самом начале боя. Людей своих бросил атаман. Все пожелали идти по следу убийцы и вора. Но Белый Старец Отец-ханты сказал:
         «В руках Михайлы я не видел посоха Хранителя, значит, он спрятал его в тайном месте. Сейчас за ним пойдут следопыты. Когда они узнают, где находится посох, тогда мы можем действовать. Иначе этот зверь почует погоню и, заметая след,  уйдёт далеко».
         Три лучших следопыта – ханты, манси, сёйхум, не медля, собрались в дорогу.               
         Вороньё  множеством стай слетелось к полю брани.
         Люди Чира взялись за дело. Тела погибших разбойников были снесены в чернолесье. После долгого раздумья, Белый Старец тихо сказал окружившим его воинам:
         «Эти рушшы, в отличие от их трусливого предателя атамана, были храбры и стойки в бою. По обычаю древних они заслужили очищение огнём».
         Много деревьев срублено. Сложен огромный костёр. И горел тот погребальный костёр три дня и три ночи.
 
         Солнце село. В глубоком молчании при свете факелов опустили тело Хранителя-манси в глубокую яму. Хранитель, утерявший посох, не может покоиться в склепе храма Великой Золотой Матери.
         Хранители обнесли всех  большой поминальной чашей таёжного нектара. Каждый сделал глоток и мысленно пожелал Душе ушедшего в Верхний Мир вечного покоя.
         И быстрые нарты помчали воинов к своим стойбищам. Чир задержался. Суд Хранителей передал маргкоку Вангаю:
         «Ты будешь жить. Но жизнь твоя должна стать примером для всех коков и маргкоков. Ты будешь беречь каждого соплеменника, и растить детей своих достойными людьми. Ты должен быть хитрым среди рушшев. Если понадобится – прими веру рушшев, чтобы отвести беды от своего народа. Но Душа твоя и Жизнь всегда будут принадлежать Великой  Золотой Матери. Если отойдёшь от сказанного – Золотая Рука везде найдёт предателя. Рабов, что выдали Михайле Хранителя Великой Золотой Матери, над Ямой Смертника подвесить в назидание всем, кто впредь осмелится предать  нашу Святыню и её Хранителей».
       
          Старый лак Чир долго стоял перед могилой Хранителя-манси. Разговаривал с его Душой. Просил прощения за содеяное людьми Вангая. Клялся найти Михайлу и вернуть посох Хранителя, чтобы  тело и чистая Душа невинного Хранителя-манси упокоилась в священном склепе. С тяжёлым сердцем отъезжал лак Чир из Священной Рощи.
         Тучи серые обложили небо, и всю ночь шёл крупный мягкий снег. Запорошил следы Чира, запорошил следы воинов, застелил чистым белым покрывалом заливной луг и белым саваном накрыл чёрные угли погребального костра.
         Вернулся старый Чир в родное стойбище, рассказал Вангаю обо всём, передал решение суда Хранителей, потом простился:
         «Ухожу от тебя, маргкок Вангай. Должен исполнить обет, данный у могилы погибшего Хранителя-манси. Мой путь по следу убийцы. Пока Михайла жив – не будет покоя Хранителям, Великой Золотой Матери и её верным подданным, и тебе маргкок Вангай, сын Кичея, не будет покоя. Будь осторожен, воспитанник мой. Людей своих береги». 
         Ушёл старый воин.

         Вангай весь день один просидел, никого видеть не хотел. На другой день приказал лошадей запрячь – в Сургут ехать. А в Сургуте от большой русской избы Вангая  чёрные угли остались. Кухарка Агафьи на радостях, что злая хозяйка уехала, много крепкой винки выпила, весело смеясь, избу запалила и сбежала из городища в родное стойбище. Люди Вангаю нашептали, женщина его русская с богатым купцом на Восток подалась. «Да нет», - решил Вангай, - «Михайла увёз Агафью. Он!» Плюнул на уголья снегом припорошённые и в церковь поехал – волю Хранителей и Великой Золотой Матери выполнять.



         Белый Старец Отец-ханты велел молодым Хранителям перебраться  в  Чёрный Еловый Лес. Если рушшы сумели добраться до Священной Рощи, доберутся и до Елового Леса, а там и к Сторожевым Болотам выйдут.  В Чёрном Еловом Лесу Братья-Хранители должны привести в порядок старые капканы, петли, самострелы, установить новые преграды-ловушки. Подступы к Сторожевым Болотам, к Белому Городу, к Храму Великой Золотой Матери должны иметь серьёзную защиту.

         В последние дни зимы ветры со всех сторон света слетелись в таёжный край. Снегу нанесли, навалили. Задержалась Зима. Снег всё сыпался и сыпался.
        Весна поздняя пришла. Разогнала облака. Под жарким Солнцем весь снег в одночасье растаял. Взломала Весна льды рек великих и малых, льды притоков и озёр. Понеслись льдины на Север с громом и грохотом, налезая друг на  друга, на крутых поворотах крепости-заторы настроили, нагородили. Поднялась вода, залила леса и тундры ягельные, болотный край студёной речной водой покрыла. На высокие места каслали люди, стада оленей и табуны лошадей своих перегоняли – уводили от наводнения. И зверь в страхе бежал на сопки. 
         В Чёрном Еловом Лесу стояла мёртвая тишина. Но и сюда, к корням тысячелетних елей, подобралась вода разлившихся болот. К осени вода начала спадать, и Белый Старец Отец-ханты вернулся из мира людей осунувшийся, бледный. Молодые Хранители с радостью кинулись навстречу, но Отец-ханты жестом остановил их.
         «Нет. Не прикасайтесь ко мне. Я ходил среди людей, поражённых великим мором. Мне надо очиститься. Поставьте  походный чум, отнесите туда еду и питьё. Не забудьте о таёжном нектаре. Я позову вас, когда очищусь полностью. Не беспокойтесь. Всё будет хорошо».
      
         Лишь когда снег покрыл Землю, Старец  вышел из походного чума. Хранители вернулись в Священную Рощу и собрались вместе в тёплой уютной землянке. После долгих бесед  Отец-ханты решил отпустить молодых Хранителей к людям. В напутствие сказал:
         «Будьте осторожны, дети мои. Ты, Хранитель Брат-ханты, пойдёшь к  своим сородичам. Предназначение твоё нести людям предания, сказки, сказания и песни об истории народов Калама и о Великой Золотой Матери. У тебя, Хранитель-сёйхум, своя особая дорога.  Мы долго не увидимся. Каждую первую ночь новолуния буду ждать ваш мысленный зов. Будьте живы, дети мои».
               





Глава 10


         Расставание с Белым Старцем было грустным. Урунк чувствовал  странную жалость Старца к нему и недоговорённость.  Но если Отец-ханты мысли свои прячет, молчит, значит, считает, что Урунк сам должен познать и понять свой путь, своё предназначение.
         Первым долгом решил Урунк найти отца и направился в главное стойбище маргкока Вангая. Сестра соскучилась. Брата любимого встретила радостно. Вангай остепенился и словно постарел. Гостя принял
с полагающимися Хранителю почестями. Слуги оленя жирного забили. Рыбу-осетра разделали. Хорошее угощение приготовили. Сёйхумское вино в больших чашах на стол поставили. После еды Урунк с Вангаем вдвоём остались. Беседовали. Где сейчас амдылькок Вони Вангай не знал, но и не скрыл от Урунка, что отец его маргкок Кичей ищет князя, чтобы в руки рушшев предать. Надеется, что однорукий воевода все земли амдылькока Вони под Кичееву руку отдаст и волостным князцом его поставит. Вангай отказался помогать отцу. Ему, маргкоку Вангаю за всю жизнь не смыть позора с себя и своих людей за смерть Хранителя Великой Золотой Матери. Верный седой Чир идёт по следу убийцы. Молодые следопыты вернулись. Сказали:
         «До самого Камня Михайлу преследовали. Посоха Хранителя с ним не было. В наших краях посох остался. Почуял зверь погоню. В скалах затерялся.  Но старый лак Чир найдёт его хоть на краю Земли».
         О Сургуте речь зашла. Всё выложил Вангай, что на душе его лежало тяжким камнем. Как он мог забыть любимую жену, родных детей ради женщины рушшев – Агафьи?! Видно помутился его разум от Михайловых посулов и шибко крепкого вина рушшев. Кудя, кроткая и любящая жена всё простила. Теперь новая жизнь у Вангая. Всё плохое в прошлом осталось, сгорело с избой, построенной для женщины Агафьи. Добрые Духи предков отвратили  Вангая от  поездок в городище. Там целый год мор свирепствовал. И по близлежащим стойбищам и юртам прошёлся. Много людей унёс. В стойбище Вангая не заглянул. Белый Старец приходил – запретил стойбище покидать. Следующей весной всё стойбище крещение примет. Так надо, что поделать. Человек без креста – не человек. Время такое. Вангай и о Тайбохте обещал позаботиться. Тайбохту Кичей у себя держит. Скоро свадьба Тайбохты и младшей дочери маргкока. Молодые любят друг друга. Хоть это радует.
         Урунк с Вангаем простились по-родственному. Сестра еду в дорогу собрала. Просила заезжать чаще, чтобы племянники своего дядю узнали поближе и полюбили. Урунк же попросил,  брата Тайбохту с молодой женой в  стойбище Вангая и Куди перевезти. Так спокойнее будет всем. А если будут известия об отце – сообщить Урунку срочно.
 
         Всю зиму по всем стойбищам Парабели и Кети, Васюгана и Тыма метался Урунк в поисках отца. Везде встречали Хранителя низкими поклонами, но никто не мог сказать, где амдылькок Вони. Да, в прошлом году во многих стойбищах побывал непокорный князь со своим верным Тесеем. Видели его след и по первому снегу этой зимы, но потом он исчез. Может быть, князь ушёл на Север вслед за многими сёйхумскими родами? Нет. Амдылькок Вони никогда не оставит свои земли,  никогда не покинет землю с могилами царственных предков, никогда не покинет могилу жены своей любимой. Урунк понял, отца надо искать там, на Сопке Предков, где могилы царей, где должна быть похоронена царица Этта.
         Солнце повернулось к Весне лицом. Дни стали длинными. По бездорожью, по чёрным  непроходимым лесам, по снежному насту шёл Урунк на лыжах. Шёл долго, много дней – он потерял им счёт. Наконец, вышел к Сопке Предков. И чёрная пустота вползла в сердце. Все могилы были накрыты общим толстым снежным покрывалом. Непрошенные слёзы заполнили глаза. Он закрыл их. И тут же мама нежно обняла его, прижала к своей теплой груди. Урунк услышал, как бьётся её сердце. Он вдруг громко спросил:
         «Мама! Где мой отец!»
         Тревожный ветер пронёсся над Сопкой Предков. Сердце мамы замолчало.
         Хриплый стон заставил Урунка широко раскрыть глаза. Перед ним стоял старый немой Тесей, страшный, обросший, исхудавший так, что одежда висела на  нём. Почерневшее лицо, изборождённое глубокими морщинами, исказила судорога невыразимой муки. Покрасневшие, давно потерявшие ресницы глаза, слезились. Из горла рвалось хриплое клокочущее рыдание. Урунк скинул лыжи и,  проваливаясь в снег, бросился к старику, схватил его руки, прижал их к своему сердцу:
         «Ильча! Родной мой ильча! Наконец-то я нашёл тебя! Посмотри на меня, Тесей, верный друг и помощник амдылькока Вони! Скажи, где мой отец? Что с ним? Я хочу, я должен его увидеть!»
         Тесей опустился  на снег, вырвал свои руки из рук Урунка и со страшным мычанием  начал бить себя по голове. Урунк тоже сел на снег, взял старика за плечи, встряхнул его и, глядя прямо в глаза, спросил:
         «Где отец?» 
         Тесей пополз по насту и вдруг начал царапать его ногтями, выхватил нож из ножен и начал резать наст, потом, отбросив нож, голыми руками стал копать снег.
         «Ильча, ты говоришь, отец здесь?! Он мёртв?!» - с ужасом спросил Урунк.
         Тесей утвердительно закивал головой.
         «Но почему?! Как?!»
         Тесей снова схватил нож. Резкими движениями нарисовал на снегу оленя с отрезанной головой.
         «О-о-у!» - вскричал Урунк, - «Кто осмелился сделать это?!»
         На снегу появилось изображение тамги-печати слишком хорошо знакомой сыну омдылькока Вони.
         «Маргкок  Кичей?!» 
         «Да! Да! Да!» - кивал головой Тесей с ненавистью вонзая нож в тамгу снова и снова.
         Весь мир превратился в одну белую сверкающую холодным ледяным блеском равнину. Сердце Урунка застыло в безысходном горе…
         С состраданием и бесконечной любовью взял Тесей Урунка за руку, и, как бывало в детстве, поднял, отряхнул от снега парку, принёс лыжи. Урунк машинально встал на лыжи. Тесей тоже встал на лыжи и повёл Урунка за собой в самую глушь  закладбищенского чернолесья, туда, где, как говорили легенды, собираются Духи Предков. Там по ночам они зажигают голубые огни и, невидимые человеческому глазу, сидят вокруг этих огней, разговаривают, поют песни, вспоминают родных и близких…

         Землянка-шалаш с крышей из сплетённых тальниковых ветвей, покрыта берестой, снаружи до самого дымового отверстия засыпана хорошо утоптанным снегом. В середине землянки – железный шонгол, обложенный крупным речным камнем. Тесей усадил Урунка на оленьи шкуры. Разжёг жирники, и по стенкам шалаша побежали загадочные тени. В шонголе дрова разгорелись, затрещали. В чончике закипела, забулькала вода. Тесей таёжные   травы в чаше заварил, мёда диких пчёл добавил. Чашу с напитком ко рту Урунка поднёс. Выпить заставил. Потом Тесей раздел Урунка и бережно уложил на постель, накрыл меховым одеялом и, присев рядом как когда-то в детстве, что-то тихо ласково замычал. 

         Потрескивание поленьев в очаге и вкусный запах разбудили Урунка. Тесея на ложе не было. Издалека слышен стук топора. Урунк оделся, вышел. Тесей шёл навстречу с большой охапкой дров. Когда он увидел юношу, глаза его потеплели. Урунк кивнул, приветствуя старика, и улыбнулся. Губы старика задрожали и неумело, словно давно позабыв, как это делается, растянулись в улыбку, в оживших глазах появились слёзы. Юноша приподнял входную полость, пропустил Тесея в шалаш, а сам посмотрел на лес, на небо. Солнце уже половину дневного пути по небу прошло. Умылся снегом. Очень захотелось есть. Сегодня всё, что приготовил Тесей, было необыкновенно вкусным. Тесей казался успокоенным, преданными, любящими глазами на Урунка смотрел. «Нет», - решил Урунк, - «я теперь не оставлю его. Иначе он умрёт на могиле отца и матери,  как преданный пёс. Верный немой старик поедет со мной. Но здесь и сейчас я должен узнать всё о том, что произошло в моё отсутствие - узнать о падении крепости, о гибели матери, узнать, как был убит мой отец». Тесей, словно поняв мысли юноши, сел напротив. Глаза его стали внимательными и серьёзными.
         «Тесей, родной мой ильча», - начал осторожно Урунк, - «ты должен рассказать мне, как погиб мой отец и твой амдылькок. Ты знаешь, я – Хранитель. А Хранители умеют слышать мысли, если они обращены к ним. Заставь свои мысли обратиться ко мне. Я услышу тебя».
         И – о, Великая Мать, - Урунк услышал мысли Тесея!
         «Мальчик мой, ой–е, мальчик мой! Как мне передать тебе всё, что случилось с того чёрного дня, когда пала последняя крепость Царства Калама. Если ты сможешь услышать мысли мои, какую боль я причиню твоему сердцу! Но ты теперь мой царь и хозяин, а я твой пёс, твой раб до конца моих дней!»
         Урунк, затаив дыхание, протянул руку к старику, и, почему-то шёпотом, произнёс:
         «Нет. Для тебя я не царь и не хозяин. До шести лет ты был моим воспитателем. Теперь же я прошу тебя быть моим дедом».
         Тесей вздрогнул, и вдруг тяжело повалился на колени перед Урунком.
         «Что ты делаешь, ильча, родной! Не смей преклоняться передо мной! Да, я умею слышать мысли. Я долго и многому учился. Белые Старцы вложили в меня знания далёких предков. Пойми, я буду хорошим внуком для тебя. Просто внуком. Буду заботиться о тебе. Сядь, ильча. Соберись с мыслями. Я хочу знать всё!»
 Урунк бережно усадил Тесея на шкуры. Сел напротив и стал внимательно смотреть в его глаза. Тесей заморгал часто-часто. Мысли его  заметались – то уносились назад, то мчались обратно. Старик никак не мог собрать их. Мучительная растерянность, беззащитность появились во взгляде Тесея, никогда не испытывавшего страха, не верящего ни в Святыни, ни в Идолов, служившего верой и правдой лишь хозяину – амдылькоку и Лозу – покровителю палачей.  Он схватился за голову, глаза заполнились слезами, в горле глухо заклокотали гортанные стоны. Слишком, слишком разволновался старый Тесей, потерявший мысли.
 «Да, в таком состоянии он ничего не сможет рассказать мне», - с состраданием подумал Урунк.
 «Успокой себя, ильча», - ласково обратился он к старику, - «я буду с тобой долго-долго. Ты привыкнешь мысленно обращаться ко мне. Тогда и расскажешь всё. А сейчас займись домашними делами, а я поеду в ближайшее стойбище, привезу тебе новую одежду. Не скобли больше голову. Ты теперь не палач царей Калама, ты – мой дед».

 Урунк вернулся поздним вечером. Привёз старому Тесею сорочку из тонкого сукна, рубашку из мягкой кожи, штаны суконные и кожаные. Тёплую парку и по две пары меховых чулок и пейм. Ещё он привёз муку для лепёшек, соль и мёд, рыбу белую и оленину.
 В шалаше было жарко натоплено. После вечернего мытья Тесей долго скоблил свою редкую седую щетину острым ножом. Крепко скоблил – лицо красным сделалось. Голову скоблить не стал. За ужином перед Урунком предстал человек, всем своим видом говорящий:
 «Смотри, Урунк – сын моего хозяина, смотри внук, я снял старую шкуру палача».
 Поели. Урунк собрался лечь спать, но Тесей жестом попросил его посидеть ещё. У Тесея было серьёзно-торжественное лицо. Он достал из-под шкур у изголовья своей постели небольшой сундучок. Открыл его и вынул чопче -  курительную трубку, которую он каждый вечер подносил своему хозяину  амдылькоку Вони. Ещё он вынул непромокаемый кисет, сшитый из рыбьей шкуры, в котором хранился чопе – бездымный сейхумский табак. Привычными движениями набил трубку табаком, взял пальцами уголёк из шонгола, раскурил её и с поклоном поднёс Урунку.
 «Мальчик мой, ты уже мужчина. Прими чопче твоего отца. В трудные минуты она поможет тебе думать и принимать правильные решения. В минуты отдыха станет твоей подругой. С твоего разрешения и я проведу время со своей чопче».
 С благоговением принял Урунк из рук Тесея трубку отца. Осторожно вдохнул. Раз, другой. Лицо Тесея вдруг поплыло перед ним, а руки и ноги стали тяжёлыми. Он закашлял и удивлённо глянул на Тесея.
 «Ничего. Ничего, мальчик мой. Ты привыкнешь. Вдохни ещё три раза и ложись спать».
 Урунк вдохнул три раза, чтобы Тесей  понял, что он слышит его мысли, отдал трубку старику и лёг на своё ложе.
 Чудная, небесная музыка обволокла его нежным прозрачным покрывалом. Великая Золотая Мать во всём своём сверкающем великолепии протянула руки к нему и ласково погладила по голове. Но это были не руки из золота. Это были мягкие, тёплые руки Марьи. Тихий голос прошептал:
«Ангел мой…»
От неожиданности  Урунк проснулся. Сел. Огляделся.    Тонкий луч Солнца падал на кожаную подушку из щели во входной полости.
«Марья! Марья! Как я мог забыть о тебе?» - подумал Урунк и … зажмурился. Это Тесей откинул входную полость, и яркое весеннее Солнце ослепило юношу. Поставив на обеденный столик деревянное блюдо с розовой струганиной, старик вынул из сковороды, стоящей на железном шонголе, толстую лепёшку. Заварил в чончике травяной чай. Подготовив всё для утренней еды, Тесей поднёс Урунку миску с водой – умыться. Задумчивость Урунка встревожила старого Тесея. Он мысленно запричитал:
 «Мальчик мой, что с тобой? Ты слишком много думаешь. Это может привести к болезни. Что будет делать твой слуга и дед, если с тобой что-нибудь случится? Нет. Нет. Ты познал пока лишь горе. Но счастье долгой жизни ожидает тебя. Ешь, мой мальчик. Еда согревает и придаёт бодрость».
 Урунк улыбнулся. Он отлично слышал мысли Тесея, и ему это нравилось. Поели, выпили травяной чай, макая лепёшку в мёд. Тесей убрал столик, сел напротив Урунка, словно спрашивая:
 « А что будем делать дальше?»
 «Ильча, у тебя великий дар. Ты умеешь передавать свои мысли. Ты умеешь разговаривать мыслями. Прошу, попробуй рассказать мне всё, что ты знаешь о падении крепости Калама–этт. А потом мы поедем в Сургут», - начал разговор Урунк.
 Лицо старика помрачнело. Он не хотел ехать в Сургут. Он не хотел видеть рушшев. Руки старика задрожали.
 «Я не желал огорчить тебя, но мне сегодня приснился сон…»
 И Урунк, неожиданно для самого  себя, начал рассказывать Тесею о жизни своей после похищения людьми Богдана Брязги. Тесей слушал внимательно, сдержанно, лишь при упоминании имени Богдана Брязги лицо его багровело, и глаза метали молнии. К концу повествования грусть овладела стариком. А после рассказанного сна он заволновался, беспокойно забегали его глаза. Выговорившись, Урунк спросил:
 «Что скажешь, ильча? Надеюсь, ты понимаешь, что мне обязательно надо съездить в Сургут?»
 Тесей встал, поковырялся в своих торбочках, достал какую-то травку, положил её на медную плошку и зажёг. Травка задымила. Тесей обнёс дымящейся плошкой Урунка, потом обошёл по кругу внутри шалаша, вышел. Урунк слышал, как он обходит вокруг шалаша. У старого свои понятия о жизни – старик отгоняет Злых Духов. Почему он так встревожился после услышаного? Урунк терпеливо ждал. Наконец, Тесей закончил свои дела с духами и вновь сел напротив Урунка.
 «Мальчик мой, я теперь знаю точно, что ты слышишь мои мысли. Это уже не смущает старого Тесея. Ты внимательно выслушаешь старика?».
 Урунк ответил:
 «Я весь внимание. Я слушаю тебя».
 «Мы с тобой живём сейчас рядом с Духами предков. Это твои предки. Они никогда не сделают тебе ничего плохого. Но они никогда не впустят в свои владения Душу живого человека».
 Тесей посмотрел на Урунка с жалостью и состраданием.
 «Ты говоришь, эта женщина рушшев, эта Марья очень сильно любила тебя?»
 «Да. Я тоже люблю её. Но почему ты сказал о ней так, как будто её уже нет?»
 «Её нет в нашем Пёстром Мире. Души мёртвых не впустят в свои владения живую Душу. А сегодня ночью Душа женщины рушшев была здесь. Видно шибко любила тебя эта Марья. И Души предков приняли её в свою семью».
 Урунк удивлённо смотрел на совершенно серьёзного Тесея. Не хотел верить ему. Но сердце молодого мужчины  больно и быстро-быстро забилось. Урунк вскочил и выбежал из шалаша.
  Чёрной стеной окружил лес Сопку Предков, сверкающую снежной белизной. Не слышно птичьего щебета, не видно ни одного звериного следа. В страшном мёртвом безмолвии бьётся в сильной груди сердце, сердце живого человека. За тёмными деревьями кладбищенского леса вспыхнул голубой огонь, потом второй и третий. Странная улыбка разочарования появилась на лице Урунка. Так вот какие огни зажигаются в лесу. Он знал их. Он наблюдал их на гиблых Сторожевых Болотах, окружающих остров Белого Города. Горючее Дыхание Земли. Без огня оно своим едким запахом может усыпить, убить всё живое.
    Заботливое прикосновение старческой ладони. Сквозь туман своих переживаний Урунк услышал мысли Тесея:
 «Я понял. Для тебя, Хранителя Великой Матери, люди – это люди. Ты не различаешь их по роду и племени. Для тебя есть хорошие люди, и есть плохие люди. Я не имею права осуждать твои мысли о человеке, твою веру в людей. Белый Старец Отец-ханты прав: одни уходят, другие приходят. Мы из тех, которые уходят. Надо прощаться с могилами твоих родителей и твоих предков. Я не хотел ехать в Сургут, но сегодня понял – живые должны жить среди живых».

  В шонголе пылали сухие поленья. В чончике закипела вода. Тесей предложил Урунку поесть лепёшку с лосиным жиром. Есть не хотелось. Урунк попросил только чай. Старик недолго поколдовал над своими торбочками с травами и поднёс Урунку чашу пахучего напитка.
 «Мальчик мой, я ненадолго оставлю тебя. Ты знаешь, где лежит наша еда. Приду через шесть ночей к вечернему закату. Думаю, что тебе не повредит побыть одному».
 «Не беспокойся обо мне, ильча», - ответил Урунк и прилёг на своё ложе.
 Сон пришёл мгновенно. Сон без сновидений, долгий, расслабляющий тело и успокаивающий душу.
 За время, проведённое в одиночестве, Урунк много думал. Думал о своей жизни, о жизни Тайбохты и Куди. Думал о будущем Хранителей и Великой Золотой Матери. Думал о будущем своего народа.

 Тесей прибыл, как обещал. Пригнал две нагруженные упряжки, запряжённые четвёрками оленей и ещё двух молодых оленей.
 «Это всё, что осталось у нас с тобой», - услышал Урунк, - «я был в землянке палача, взял и там кое-что».
  Утром, простились с могилами родителей Урунка, с могилами царственных предков простились. Молча сели в уже подготовленные к поездке нарты. Очень скоро Сопка Великих Предков исчезла в таёжной глуши.

               



                Глава 11.


  Первый день пути ехали молча. Тесей, подавленный тайными переживаниями, часто и тяжело вздыхал. Урунка мучили тревожные мысли. К вечеру сделали привал. Походный чум ставить не стали – утром снова в путь. Олени ещё не сильно  утомились. Пока Тесей долбил наст, чтобы олени могли добраться до ягеля, не порезав ноги, Урунк приготовил  постели на нартах, разжёг костёр, приготовил чай и струганину. Поели  молча, и спать легли  под тёплыми меховыми одеялами.
 Ясные звёзды смотрели на старика и молодого мужчину, ласково подмигивали и тому и другому. Но путникам было не до звёзд в небе. Каждый думал о своём...
 Ночь весенняя короткая. Звёзды начали таять.  Предрассветный сумрак объял Землю. Мужчины заснули коротким и тревожным сном.
 На второй день Тесей не выдержал и вечером, во время привала, мысленно обращаясь к Урунку, застонал:
 «Мальчик мой, мальчик мой, в чём провинился твой старый слуга? Почему ты молчишь? Я причинил тебе боль? Прости. Не надо было болтать старому глупцу».
 «О нет, ильча! Ты прости меня. Я был слишком погружён в свои переживания. Этого больше не повторится. Смотри. Сегодня опять звёздная ночь. Звёзды яркие, манящие. Белые Старцы говорили, что Звёздная Бездна без конца и края…»
 «Ой-е, мальчик мой, ты опять думаешь. От моих мыслей у меня в голове звенит. А каково твоей голове? Жизнь длинная. Всё у тебя впереди», - забеспокоился Тесей и, недовольно качая головой, заботливо укрыл Урунка, потом подправил костёр и тихо лёг на своё ложе.
 На третий день пути после полудня Тесей неожиданно остановил свою упряжку.
 «Олени устали. Отдохнуть надо. Прежде, чем мы доедем до Сургут-крепости мне надо бы тебе многое рассказать, мальчик мой».
 Мрачный, требовательный взгляд Тесея говорил о его готовности мысленно передать, рассказать обо всём, что захочет знать сын амдылькока Вони и молодой Хранитель Великой Матери.
 
Стоянку обустроили быстро. Олени спокойно паслись неподалёку. После еды Урунк настроился слушать мысли старого Тесея. Тесей никак не мог начать. То в лес сходит посмотреть на оленей, то в костре поковыряет, то в походный чум зайдёт – постель подправит. Наконец Тесей сел. Лицо его напряглось, побледнело. И Урунк услышал:
  «Мальчик мой! Мне тяжело передать мыслями, всё, что я пережил, всё, что я хочу рассказать. Я постараюсь. Я буду очень стараться. Прошу тебя, разреши сначала попробовать передать тебе рассказ о моей жизни. Когда я  уверюсь, что ты слышишь каждое моё мысленное слово, тогда, возможно, смогу рассказать и о чёрном дне нашего народа».
  «Послушай, ильча, дорогой. Я всё время думаю, почему слушая твои мысли, я не только вижу то, о чём ты думаешь, я слышу твой голос. Наверное, когда-то ты не был немым Тесеем, ты умел разговаривать как все люди».
  Тесей кивнул головой.

  «Я не из чёрных мужиков. Мой отец был сборщиком налогов – таксыбыльхум. Он был верным слугой царя. Ему приходилось ездить часто и далеко, чтобы пополнить царскую казну. Иногда он брал с собой и мою мать и меня. Я очень любил своих родителей. Особенно отца. Он привозил из поездок не только рассказы о своих путешествиях. Легенды, сказы, сказки заполняли все вечера, когда он бывал дома. Мне шёл восьмой год. Отцу предстояла дальняя поездка, и он взял нас с матерью с собой. На обратном пути, когда оставался лишь один переход до царской крепости, в наш походный чум ворвались разбойные люди. Мои родители защищались, как могли. Я помню, тоже дрался с кем-то. Но их было много. Они убили моего отца. Они начали терзать мою мать. Я кусался, царапался и кричал, кричал… Они схватили меня, растянули на земле, открыли ножом рот. От дикой боли я потерял сознание. На наш походный чум наткнулись царские охотники. Родители были мертвы, а во мне ещё теплилась жизнь. Царский палач взял меня к себе. Почти год он лечил  моё тело и мою душу. Но у меня был вырезан язык, а этого вылечить он не мог. Я стал приёмным сыном царского палача. После выздоровления я понял, что забыл, потерял имя, данное мне моими благородными родителями. Ужас и боль того рокового дня превратили моё сердце в камень. Царский палач, мой новый отец-покровитель учил меня наказывать и убивать. Но, он учил меня, и лечить людей. К пятнадцати годам я знал каждую человеческую косточку, я знал всё о теле человека, потому что новый отец учил меня целительству на настоящих человеческих трупах. Знания о травах и снадобьях из них и из змей, рыб, мяса, всевозможных ядах и сонных зельях, и о противоядиях от них вложил он в мою несчастную голову. Если ты желаешь перенять мои знания в целительстве и знахарстве, я передам их тебе. Но это потом…»   
  Старик поёжился.
  «Холодать начинает. Ветры подходят. Надо в походном чуме железный шонгол ставить и дров побольше заготовить».
  Тесей тяжело поднялся с поваленного дерева, на котором сидел и пошёл к нартам за железной печкой. Урунк взял топор.
  Солнце село. В железном шонголе затрещали поленья. Тепло растеклось по маленькому походному чуму. Тесей зажёг светильники – плошки с жиром. Подрагивающие огоньки светильников и песнь ветра успокаивали. Путники решили выпить вечернего чая и лечь спать. Ветер усиливается. А в непогоду лучше сидеть в тепле под крышей.
  Мужчины проснулись рано. Рассвет был тусклым и неприветливым. Толстые серые тучи обложили небо. О шкуры походного чума бился ветер, предвещая приход Пурги не на один день. Тесей и Урунк сходили в лес за оленями, привели их и привязали недалеко от походного чума. Нарты поставили так, чтобы вход в чум снегом не завалило. Возле них и поленицу из дров сложили.  Поленицу большую – чтобы дня на три–четыре дров хватило для шонгола. Закончили работу уже под визг и завывания Пурги. С утренней едой справились быстро. Отламывали кусочки от сейхумской лепёшки, макали в растопленный лосиный жир и запивали горячим травяным чаем.
  «Ильча, всё было очень вкусно. Надеюсь, ты набрался сил и у тебя есть желание продолжить рассказ о твоей жизни».
  Тесей подложил несколько берёзовых поленьев в железную печурку. Сел на своё ложе. Тихо вздохнул, и мысли его полетели к Урунку.

  «Мне исполнилось восемнадцать зим, когда мой воспитатель и названный отец покинул Пёстрый Мир. Я заменил его, меня стали называть Тесеем. Год я прослужил твоему прадеду, потом девять лет твоему деду. Твой дед умер, оставив наследнику своему амдылькоку Вони разбитое на кусочки царство. При амдылькоке Вони я был не столько палачом, сколько другом,  помощником и советником. И царица Этта относилась ко мне так же, как твой отец».
  Тесей пытливо посмотрел в глаза Урунка. Урунк кивнул.
  «Я слышу и слушаю тебя, ильча», - тихо сказал он.
  «Первым ребёнком амдылькока Вони и царицы Этты была твоя старшая сестра Кудя. Она росла здоровой и беззаботной девочкой. После неё родилось ещё двое детей. Мальчики. Но они почему-то умерли сразу после рождения. Через год, после возвращения из похода в Катай, родился ты, сын-наследник амдылькока Пёстрой Орды, последнего из рода царей Калама. И в год  твоего рождения, мальчик мой, я был счастлив. Я женился. Моя жена из старинного рода чачурихумов – мастеров, которые умели добывать и делать железо. Их обедневший род к тому времени занимался охотничьим промыслом. О-о! Моя жена была охотником не хуже мужчин. Высокая, сильная, выносливая, красивая. Она не хотела жить в царской крепости. Она хотела жить на воле, никому не подчиняясь. Я любил её и уважал её желание. Так мы и жили. Она в Юртах Чачурихумов на самой границе владений амдылькока Вони, а я рядом с амдылькоком в крепости. Твой отец часто отпускал меня, и я мчался на коне или на оленьей упряжке к ней. Мы брали походный чум и уходили в тайгу к маленькому Синему Озеру. Это было наше время. Я забывал, что не могу разговаривать, потому что мы с ней часто смеялись. Через два года наше счастье стало казаться безграничным. Мы ждали ребёнка. Когда до рождения ребёнка оставалось около двадцати дней, твой отец отпустил меня к жене, а твоя мать приготовила дорогие подарки, чтобы я отвёз их моей семье, примчался гонец и сообщил, что на Юрты Чачурихумов сделали набег киргизы. Мужчины и старые люди убиты. Женщины и дети уведены киргизами…
  Твой отец в тот же день собрал лучших воинов-лаков с лучниками. Всего около двух сотен человек. Он, амдылькок, сам лично повёл отряд на киргизов.

  Стояла осень. Сухая и светлая. Киргизы ушли далеко. Но следопыты взяли верный след, и наши кони мчались, не зная устали. Через пятнадцать дней мы подошли к стойбищу киргизов. Это было очень большое стойбище и очень богатое. Но видно дозорные уже сообщили о нашем приближении. Навстречу к нам по степи нёсся боевой отряд киргизов. Их было много. Вдвое больше нашего отряда. Амдылькок Вони что-то тихо сказал предводителю лаков. Через мгновение воины-лаки спешились и встали стеной. За ними цепочкой – лучники. Коней отвели в подлесок, и трое лучников остались охранять их.
  Киргизы с устрашающими криками и визгом, размахивая над головами кривыми саблями, неслись на нас. Безрассудная дикая смелость. Как мышь, загнанная в угол, кидается на человека, так и киргизские воины кинулись на Рогатых Дьяволов Калама. Вот они уже на расстоянии полёта стрелы. Туча стрел накрыла их. Это лучники, мгновенно сменяя друг друга, посылали стрелу за стрелой. Раздались смертельные вопли. Но киргизы не остановились. Их кони неслись прямо на нас. Сейчас они налетят и затопчут стоящих на земле людей. Но, прямо перед лошадиными мордами, завертелись, змеиным свистом засвистели техи – самое грозное оружие бесстрашных воинов-лаков - Рогатых Дьяволов Калама. Между киргизскими всадниками и нашим войском -  сверкающие круги-щиты. Испуганные кони киргизские встали на дыбы, дико заржали и, повернув вспять, понесли своих седоков в степь. Киргизы умчались как ветер, оставив треть отряда прощаться со своими Душами на поле боя.
  Мы ждали. Долго ждали. Знали – вспыльчивые, обозлённые неудачей киргизы вернутся. Лучники приготовили не только луки, но и щиты, и медвежьи пики с раздвоенным жалом. Теперь лаки образовали огромный круг вокруг лучников, а в самой середине – мы с амдылькоком Вони на конях. Знали, киргизы теперь не станут нападать в лоб, пойдут в окружение.
 Наконец-то! Вот они! Три пыльных облака с трёх сторон неслись на нас с волчьим воем. И снова часть нападающих попала под град стрел. Убитые и раненные свалились на землю. Их кони унеслись в степь. Но остальные продолжали скакать, стараясь врезаться между Рогатыми Дьяволами.
 Засвистели техи. Кони с подрубленными ногами падали, на всём скаку опрокидывались через головы. Те же, которые проскочили сквозь железный круг, нарывались на медвежьи пики. Нет. Невозможно описать этот бой. Всё смешалось. Свист боевых топоров, ржание погибающих лошадей, стук сабель по железным щитам, предсмертные вопли насаженных на пики людей, обрубки рук, ног и везде кровь, кровь…
Всё. Бой закончен. Степные травы полегли под тяжестью бездыханных тел. Отряд Рогатых Дьяволов и лучники – среди них были и раненные, но не смертельно – медленно на конях вошли в стойбище киргизов. Оо-у! Что это? Навстречу нам на коленях ползли старики, бились головами оземь и посыпали свои седины песком. Амдылькок Вони знал язык киргизов и приказал им подняться. Старики остались на коленях. Один из них сказал:
 «Ты -  победитель! Скажи, что ты требуешь от побеждёных?»
 «Я наследник царя Калама, князь Пёстрой Орды. Я требую от киргизского племени моих людей: женщин и детей, уведённых из Юрт Чачурихумов. Если вы не вернёте моих людей всех до единого, мои Рогатые Дьяволы покарают все ваши стойбища, и только тощие степные лисицы будут тявкать над трупами ваших стариков, мужчин, женщин и детей. Пленных брать не будем. Я не люблю рабов из врагов».
«Твоих людей нет в наших юртах. Прошло семь дней, как их увели в глубь наших владений. Дай нам два дня. На третий день все твои люди будут доставлены тебе. Если бы наши внуки знали, что это стойбище под рукой князя Вони, они бы не посмели ступить на твою землю. Мы делаем набеги только на владения ханты и поселения урусов. Ошибка наших внуков дорого обошлась нам».
«Я жду три дня. Всё», -  жёстко сказал амдылькок Вони.
 
Мы раскинули лагерь недалеко от киргизских юрт. Ожидание казалось мне вечностью. Вечером к кострам нашего лагеря ветер принёс плач и причитания. Старики, старухи, женщины вышли на поле боя. Они собирали своих павших мужей и сыновей и отвозили на телегах в стойбище. Почуяв смерть, со всей степи слетелось вороньё. А к ночи то там, то здесь засверкали двойные огоньки. Это степные хищники подбирались к трупам. Амдылькок Вони послал на помощь побеждёным пятьдесят лучников. Родственники погибших кинулись бежать от них, но один из лучников громко прокричал им по-киргизски, что их послал сам князь Пёстрой Орды. И если они не примут их помощь, к утру у погибших будут выклеваны глаза, и хищные звери растащат их кости по всей степи. Пока взрослые киргизы и лучники отвозили тела погибших в специально выделенные юрты, подростки разделывали павших лошадей и уносили мясо и шкуры в стойбище. Это была очень тяжёлая ночь.
 Следующие день и ночь наши люди отдыхали, лишь дозорные поочерёдно стерегли их покой. Мне было не до сна. Я ждал свою любимую женщину, жену и будущую мать моего ребёнка. Но сердце почему-то билось тревожно.  Я не мог найти себе места.
 На третий день после полудня на самом краю степи между востоком и югом появилась чёрная точка. Я вскочил на коня. Я хотел помчаться навстречу моей любимой, но амдылькок Вони мягко остановил меня. Он сказал:
 «Этого делать нельзя».
 Я увидел, что наши воины стоят в боевой готовности. Я понял, амдылькок прав. Но как невыносимо ожидание! Чёрная точка увеличивалась, превращаясь в большой хорошо вооружённый отряд. Вот уже и люди стали видны. Впереди сам Хан киргизов со своей свитой. За ним воины. А дальше, за воинами, крытые кибитки. Въехали в стойбище. Соскочили с коней. Хан со свитой прошёл по юртам, в которых лежали его погибшие воины. Потом Хана провели в самую большую юрту. Долго, ох как долго они совещались там. Наконец, Хан со свитой, но без воинов, направился к нашему лагерю. Амдылькок Вони ждал их сидя на коне. Сколько царского величия и благородства было в его гордом взгляде. Хан киргизов и его свита, подъехав к князю Вони, спешились и низко поклонились ему. Князь Вони тоже сошёл с коня, приветствовал киргизских послов поднятием правой руки. Потом жестом пригласил всех сесть на расстеленный ковёр с подушками.
 «О, Великий Князь и Великий Воин, я Хан степных киргизов, приношу тебе собственнолично извинения за ошибку совершённую неразумными молодыми воинами. Отрядом, напавшим на тебя и непобедимых Рогатых Дьяволов, руководил мой безумный племянник. Воин без разума – не воин. Ему суждено погибнуть рано или поздно. Твои люди – женщины и дети – в целости и сохранности. Прикажи, и они будут здесь».
 «Я жду», - коротко ответил амдылькок Вони.
 Один из сопровождавших Хана встал во весь рост и взмахнул большим платком. Через некоторое время к нашему лагерю подъехали крытые кибитки. Из них вышли женщины и дети. Их встретили лучники и проводили в походные чумы. Но, среди привезёных, не было моей жены. Я вскочил, я хотел спросить: «Где жена моя?!» Но немой не может говорить. Князь Вони тоже встал. И голос его внушал страх.
 «Это мой Тесей – царский палач. Ваши люди имели неосторожность увести его жену с ребёнком под сердцем. Мы не видим эту женщину среди возвращёных».
 Свита Хана при этих словах упала на колени. Они дрожали. Хан опустил голову. Потом тихо сказал что-то. Три человека подскочили и умчались в стойбище. Я почувствовал, как в моё сердце заползает холодная змея предчувствия страшного, непоправимого. Я посмотрел на амдылькока Вони. Он был слишком сдержан и слишком серьёзен. От стойбища отделилась толпа. Впереди шли люди из свиты хана. Они несли крытые носилки. За ними ещё шесть воинов сопровождали дюжину молодых девушек, почти девочек. Носилки поставлены на землю у ковра. Не знаю, что толкнуло меня к ним. Я откинул покрывало. Это была она! Моя жена! Моя любимая! Моя единственная! И я, палач, творивший и видевший смерть во всех её проявлениях, я потерял сознание! О, лучше бы я умер тогда!»

  Из глаз Тесея катились слёзы. Ему нечем было дышать. Урунк вскочил, налил в чашу сейхумского вина, поднёс старику. Тесей выпил, встал со своего ложа и, качаясь от переполнившего его горя, ушёл в лес.
  «Бедный, бедный старик. Сколько он пережил, впервые делясь своим неизбывным горем с человеком, слушающим его», - подумал Урунк, - «он был одинок даже в своих переживаниях. Как он был одинок!»
 Урунк слышал, как воет и рыдает Пурга. Урунк слышал, как воет и рыдает Душа Тесея.

 Два дня Урунк усердно ухаживал за ослабевшим внезапно стариком. Руки и ноги растирал ему целебными мазями, поил травяными настоями и таёжным нектаром с мёдом.
        Стихла Пурга. Яркое весеннее Солнце оживило природу. Ожил и старый ильча. Наконец-то Урунк снова услышал:
         «Мальчик мой, мальчик мой…»
         «Ильча, дорогой, Солнце светит, мороз наст укрепил. Не пора ли нам в путь? Оленям  ноги размять надо. Да и нам головы проветрить».
         «Ой-е, мальчик мой, прости старого за немощь. Всё. Прошлое позади, а я здесь с тобой. Сколько раз умирало моё сердце! Последний раз я умер с твоим отцом. Но появился ты, и я снова живу. Живу и надеюсь, что старый немой Тесей ещё кому-то нужен»,- мысленно сказал старик.
         «Ильча! Ты мне  нужен, очень нужен, ты всегда будешь мне нужен. А я хочу прожить долгую жизнь. Хочу познать ещё многое и многое увидеть. Так что не умирай. Ладно?»
          Быстро загрузив походный скарб в нарты, мужчины тронулись в путь. Следующая стоянка – когда олени устанут…

  Светлые весенние сумерки. Серо-голубой снег. Серо-голубое небо. Потрескивание горящих в костре сучьев не нарушает вечерний покой. Олени, наевшись ягеля, подошли к стоянке и легли на снег возле нарт. Урунк с Тесеем тоже прилегли на шкуры, расстеленные у костра.
   «Я уже спокоен, мальчик мой, и могу продолжать»,- услышал Урунк мысли старика, - «ты ещё не спишь?»
  «Нет, ильча, не сплю», - Урунк присел на своём ложе и протянул ноги к костру, - «я слушаю».

  «Знаешь, больше месяца моя душа пыталась присоединиться к душе моей любимой женщины. Но твои родители, особенно твоя мать, старательно и упорно возвращали мою душу в Пёстрый Мир. Когда я лежал в горячечном бреду, ласковые руки твоей матери кормили, поили, давали целебные снадобья и вытирали холодный пот с моей безумной головы. Твоя мать стала мне сестрой. Но это ты, мальчик мой, поднял меня с постели. Ты, двухлетний ребёнок, вывел меня из землянки на свежий воздух. Ты полностью завладел мною. Что ты со мной делал! Твой отец почувствовал, что я снова живой. Он отвёз меня на родовое кладбище чачурихумов. Здесь я навсегда  простился со своей женой. Мы вернулись в крепость. Амдылькок Вони провел меня в новую большую землянку. Её построили, пока я был болен. Хан киргизов,  подарил мне двенадцать юных девушек, вернее, девочек. Глупец. Он думал, что они смогут утолить моё горе. Эти девушки жили в моей новой землянке. Я не захотел смотреть на этих несчастных и попросил амдылькока Вони отправить  их назад в их семьи, в родную степь. Но,  когда этим киргизским девушкам сообщили моё решение, они упали на колени и, рыдая, стали просить не отсылать их назад. Теперь ни один киргиз не возьмёт их в жены. Их продадут в рабство. Сердце твоей матери всегда было добрым, и девочек отдали в бездетные семьи».
 Тесей вдруг задумался. Мысли его смешались. Урунк потерял их. Тишина. Старик смотрел на красные угольки костра застывшим, отсутствующим взглядом.
«Надо бы подложить сучьев в костёр»,- подумал Урунк, но не двинулся с места, боясь потревожить старика.
 «Спишь?» - вскрикнула ночная птица.
 «Сплю-у, сплю-у», - ответила ей  совушка-сплюшка.
 Легкий ветерок пробежался по лесу и стих вдали.
 Тесей очнулся. Встал. Машинально подложил в костёр сушняка и пару сырых брёвен.
 «Мальчик мой, что-то устал я. Отдохнуть надо. И ты поспи. Скоро рассвет».
               



               

Глава 12.


Птичий щебет разбудил Урунка. Тяжело захлопали крылья, и огромный красавец глухарь сел на верхушку лиственницы, с любопытством посматривая на людей. Ии-их!  Две стрелы вонзились в грудь птицы. Урунк и, проснувшийся от хлопанья крыльев, Тесей одновременно натянули свои луки.
 «Ой-е, мальчик мой! Я всегда знал, что ты любишь вкусно поесть»,- думал, улыбаясь,  Тесей.
 «Ой-е, Ильча, а я не знал, что ты и во сне думаешь, как накормить своего внука»,- бодро ответил Урунк.
 Старик, довольный хорошим выстрелом и похвалой Урунка, ожил, лицом посветлел. Подскочил, засуетился старый у костра. Урунк занялся оленями, отвел их на  ягельную тундрочку, снежный наст разбил, разрыхлил. Прошелся на лыжах вокруг, следы глянул. Всё спокойно. Вкусный запах похлёбки из глухаря разжёг аппетит. Пока мужчины ели, набежали облака и закрыли  синее весеннее небо. Солнце, виновато улыбнувшись, спряталось за снежной серой тучей.
  «Ой-е, Урунк, кажется, придется опять походный чум ставить. Погода семь раз на день меняется. Чуешь? Ветер снежные тучи в нашу сторону несёт. Скорее, мальчик мой, ставь чум. Я оленей пригоню, сушняка наготовлю».
  После полудня шкуры походного чума облепило снегом. Резкие,  ураганные порывы ветра загоняли дым обратно в трубу железного шонгола. Огонь в печи задыхался от дыма. В чуме  было прохладно. Мужчины закутались в парки и меховые одеяла, устроились удобно на шкурах. Сизый полумрак заполнил маленький чум.
  «Я могу продолжить свои воспоминания, мальчик мой»,- мысленно обратился Тесей к  Урунку.
  «Ильча, дорогой, если бы ты знал, как благодарен я судьбе, что ты рядом со мной. Твои воспоминания для меня очень-очень важны. В них - жизнь моих любимых родителей, жизнь людей моего народа. Долгие годы я был отлучён от настоящей жизни. А теперь я не только Хранитель Великой Золотой Матери, но и  верный сын последнего амдылькока Пёстрой Орды, наследника древнего рода царей Калама. Начинай, ильча, я готов слушать тебя».

  «Так вот, мальчик мой, после пережитого мною горя и тяжкой болезни, я почувствовал ответственность за каждого из семьи  амдылькока. Твоя  сестра росла в заботливом окружении лучших подруг твоей матери. Родители были спокойны за неё. Тебя амдылькок Вони и царица Этта держали при себе, так как потеряли уже двух сыновей, несмотря на то, что рядом с ними находились лучшие целители царства Калама - Хранители Великой Золотой Матери. У амдылькока Вони зародилось подозрение: в смерти его сыновей виновны Хранители. Но ты, мой мальчик, перехитрил Белых Старцев. Ты родился  раньше срока, предсказанного целителями, на целых два месяца. Когда Хранители появились в крепости твоего отца, ты уже улыбался, и волосы на твоей голове были тёмными. Хранители тщательно осмотрели тебя и очень скоро покинули крепость. Тебе исполнился год, и твоя голова начала покрываться белыми кудрями, но брови остались чёрными. После своего выздоровления я, как верный и любящий пёс, не отходил от тебя. Даже спал в твоей спальне. Летом явился в крепость Белый Старец Отец-сёйхум. Его встретили с высочайшими почестями. Он увидел тебя. Он не сводил глаз с тебя. После его ухода амдылькок Вони почернел лицом, стал нервным и озабоченным.
  «Тесей»,- обратился он ко мне, - «я должен ехать на встречу с Ханом Кучумом, которого начали тревожить набеги рушшев. Тебе я вручаю самое дорогое в моей жизни - наследника царей Калама. Боюсь, Хранители Великой Золотой Матери захотят забрать его у нас. Дети с белыми волосами - Избранные. По древнему закону они должны стать служителями Святыни. Обет безбрачия, который дают Хранители Великой Золотой Матери, оставит народ сёйхумов без головы».
  Я стал твоей тенью.

  По первому нартовому пути в крепость прибыли Белые Старцы. Отец твой ещё не вернулся от Хана Кучума, но прислал гонца с сообщением о скором возвращении. Твоя мать с царским достоинством приняла Белых Старцев. Отдельная гостевая землянка в коврах и постели с собольими одеялами. Самое лучшее мясо, рыба, пироги, таёжный нектар - все было предоставлено высоким гостям. Днём лучшие люди крепости развлекали гостей беседами. Но на прекрасном лице царицы Этты я видел растерянность и муку. Наконец вернулся амдылькок Вони. Он был доволен переговорами.  С Ханом Кучумом был заключен договор о мире и взаимопомощи. Амдылькок увидел Белых Старцев. Его глаза стали жёсткими. Брови нахмурились. Но он умел держать себя в руках. Вечером, после разговора с Белыми Старцами, амдылькок Вони пошёл к твоей матери. Я слышал, как он сказал: 
  «Они хотят забрать нашего мальчика, моего наследника. А я, амдылькок Вони, не могу, не имею права выступить в открытую борьбу с ними. Если я не отдам им Урунка, они найдут способ уничтожить всю царскую семью и всех приближённых и родственников. На моё место поставят маргкока Бардака, женатого на моей сводной сестре. Тот давно точит свои жёлтые зубы на богатые владения Пёстрой Орды».
  Оо! Вот тогда в душу мою закралась ненависть к служителям Великой Золотой Матери. Белые Старцы, наткнувшись на упорное нежелание твоего отца отдать тебя в их руки, холодно попрощались и уехали. Но спроси у меня, мальчик мой, далеко ли они уехали?»
  На лице Тесея появилась хитрая улыбка.
  «Никто никогда не узнал, куда они делись. Лишь мой покровитель Лоз знает, что они, вернее их высушенные тела украшают землянку презренного Тесея-палача, которому даже на празднование Ночи Благословения запрещено являться.   
  Я увёз тебя на далёкое Синее Озеро. Как хорошо мы жили там с тобой! Твои родители часто навещали нас. Тебе исполнилось пять зим. Мы вернулись в крепость. Сестра твоя должна была выйти замуж за Вангая, сына маргкока Кичея. И у тебя появился младший брат Тайбохта. Он был толстым, черноволосым и очень спокойным младенцем. Белый Старец Отец-сёйхум присутствовал при его рождении. Старец не сказал ни слова о тебе. Но я видел, как впиваются его ледяные глаза в тебя».

  Тесей задумался. За шкурами чума ветер завывал, под его сильными порывами гнулись деревья, хлестали мокрыми заснеженными ветвями друг друга. Тесей подложил несколько сухих палочек в шонгол, в чуме опять запахло дымом. Тесей раскурил свою трубку. Предложил раскурить трубку для Урунка, но тот отказался.
«Ну вот, теперь можно продолжать»,- подумал Тесей, докурив трубку. Урунк приготовился слушать дальше.

  «Я на коленях умолял твоих родителей не брать тебя на Священную Поляну в Ночь Благословения. Но амдылькок Вони сказал:
  «Времена наступили странные и тревожные. А Великая Золотая Мать - Святыня всех народов бывшего Царства Калама, и истинный наследник царского рода должен присутствовать на празднике».
  Они вернулись домой без тебя. Я снова ушел в свою ритуальную землянку. И ты знаешь, мальчик мой, Лоз успокоил меня. Он сказал, что тебе ничего не угрожает. Ты будешь жить долго. Ты, именно ты отдашь последние почести Великой Золотой Матери. Что он имел в виду? Не знаю. И ещё он сказал, чтобы я не прятался от своих обязанностей. Я - раб Лоза и верный слуга амдылькока Вони. Я должен быть палачом врагов амдылькока Вони, а их много, очень много! Я должен быть и защитником семьи амдылькока. Я всё понял….. В те годы сила еще не покинула меня. Я попросил твоего отца, чтобы он уговорил воинов Братства Лаков заниматься со мною. Я должен был изучить боевое искусство лаков ради служения амдылькоку Вони.
  Два года прошло в учении. О-о! Я с гордостью могу сказать, если бы я не был царским палачом, меня приняли бы в Братство Лаков. Железную парку очень тонкой работы и шлем, но без рогов, мне сделали родственники моей умершей жены.

  Рушшы медленно, но упорно продвигались к нашим богатым угодьям. Был разбит наш союзник Хан Кучум. Многие маргкоки и  мютыкоки со своими людьми, оленями, собаками и скарбом  уходили на реку Таз и Енисей. Это Богдан Брязга со своими казаками рассеял их юрты. Нашу крепость взять не посмел. Уважение к амдылькоку Вони и былая дружба остановили атамана. После встречи амдылькока Вони с Богданом Брязгой мы решили уйти в глубь наших владений, построить новую, хорошо укреплённую крепость. А оставшиеся воины-лаки начали обучать своему воинскому мастерству всех живущих в крепости подростков, женщин и мужчин.
  Когда ты появился в новой крепости, ты был уже не тем маленьким мальчиком, которого я помнил. Да и ты за двенадцать лет забыл своего Тесея. И ещё ты был  во власти чар Великой Золотой Матери. Через год тебя украли. Я подумал: «Белые Старцы!» Не гневись на старого палача. Два Белых Старца Отец-сейхум и Отец-манси погибли по моей вине, вернее по моему желанию. Я выследил их. Эти древние старики умерли спокойно. Заснули в походном чуме недалеко от крепости маргкока Калгупа-златовласого. Я удушил их сонным дымом. Их нашли рыбаки. Весть мгновенно полетела к Хранителям. За их телами приехали молодые Хранители. На них моя рука не поднялась. Они были, как две капли воды, похожи на тебя. А потом…»

  Мысли Тесея смешались. Он затряс головой, развязал ворот рубашки. Тяжело поднялся. Подложил дрова в шонгол. Дрожащими руками налил в две маленькие чаши из капа сёйхумского вина – таёжного нектара. Одну чашу протянул Урунку.
  «Выпей, мальчик мой. Я готов продолжать. Я должен. Не беспокойся. Я смогу еще раз пережить всё, что было, ради тебя».
  Урунк отпил глоток из чаши.

  «Больше года прошло после твоего исчезновения. От князя народа ханты Молдана к амдылькоку Вони прибыл гонец. Он передал сообщение, что из главного города рушшев пришел приказ взять нашу крепость, последний оплот Пегой Орды, покончить с непокорным князцом Вони. В Сургуте собрано войско из казаков в триста человек, служилых сургутских людей сотня и верных остяков, тех, что под руку Царя рушшев отдались - сто пятьдесят и множество безродных мужиков и бардаковских кочей. Отряд большой с пушками и ружьями. Такого даже на Хана Кучума не собирали. Никто, ни маргкок Кичей, ни маргкок Вангай, муж сестры твоей, не решились прийти на помощь амдылькоку Вони.
 Амдылькок Вони обратился к своему народу. Он сказал, что эта битва будет последней битвой за свободу народа сёйхумов. Он попросил всех, кто желает остаться в живых, покинуть крепость и идти к Енисею и Тазу. Угодья там богатые, тайга безгранична. Никто не захотел стать предателем.  Все, до единного, поклялись биться за свою землю до последней капли крови.
  Амдылькок Вони распорядился вывезти к верховью реки Аган всех детей до двенадцати лет и женщин, носящих под сердцем ребёнка. Их должны сопровождать старики, получившие ранения в прежних битвах и старые женщины - знахарки. Стада оленей, нарты с необходимым скарбом и запасом еды на год, походные чумы, охотничьих собак отправить с ними. Отправить туда же два десятка здоровых, опытных пастухов, охотников, рыбаков. В крепости не было паники. Даже дети не плакали. Гордые люди достойно прощались со своими родными и близкими.

   Мы, оставшиеся в крепости, готовились к бою. По нашим понятиям нас было много. Сто восемьдесят мужчин и юношей. Тридцать восемь из них – воины лаки. Полторы сотни девушек и женщин. Старые люди и подростки -  девять десятков человек. Против войска рушшев с ружьями и пушками мы имели двадцать ружей, боевые топоры, техи, луки со стрелами, пики и нашу сейхумскую гордость.

 Рушшы подошли. Окружили крепость. Воевода прислал казака с толмачём и служителем бога рушшев. Воевода требовал сдать непокорного князца Вони, а людям его креститься. Кто примет веру рушшев, будет помилован и отпущен на свободное проживание.
 «Это наша Земля. Амдылькок Вони наш Царь. Наша Святыня – Великая Мать. Вы пришли воевать. Мы готовы к бою», - так ответили защитники крепости Калама рушшам.
  Ночь перед боем была светлой. Из лагеря рушшев до нас доносились разговоры у костров и запах их вечерней еды. Они смеялись и пели песни.
  Мы разожгли прощальный костёр на праздничном круге. Наши девушки заиграли на священных железных пластинах, которые обычно звучали лишь в Ночь Благословления. Женщины запели древнюю песнь, прославляющую Царство Калама. К ним присоединились  юноши и мужчины. Песнь, сопровождаемая неземными звуками священных пластин, околдовала Луну и Звёзды. Замерли деревья. Заискрился воздух… Даже в лагере рушшев смолкло…

          Под лучами восходящего Солнца снег стал красным, и замершую рассветную тишину прорезал грохот–гром. Пушки рушшев подали свой зловещий голос со всех сторон. Боевые вторые этажи наших землянок были снесены. Я был на третьей крепостной стене рядом с Тайбохтой, стариками и подростками – так приказал твой отец. Вторую стену защищали девушки и женщины. На первой залегли мужчины. Мы молчали. Мы ждали, когда рушшы пойдут на приступ. Еще дважды гремели пушки. Большие круглые пули пушек разбили наши жилища. Но пробить стены крепости они не смогли. Мы славно потрудились, когда ставили эти укрепления. Вбитая в землю стена из вековых стволов с заострёнными верхушками. На расстоянии десяти шагов от неё вторая.  А между ними насыпана земля почти до самых пик, жёлтая земля, из которой делают посуду и шонголы. За годы она превратилась в  камень. Дальше ещё две такие же стены. Между стенами рвы глубокие с медвежьими пиками. 
          После пушечного грома рушшы пошли на приступ. Они подошли на расстояние полёта стрелы и пули. Защитники первой крепостной стены обстреляли их из ружей и луков. Послышались крики. Рушшы отошли - не стали рисковать собой.  На время.
          Незадолго до полудня снова зарычали пушки. Теперь они били, стараясь попасть в верхнюю часть наших стен. Эти круглые большие пули долетали и до второй и до третьей стены. У нас появились раненые и убитые. Но наши люди молчали, чтобы рушшы не радовались нашим потерям. Несколько пушечных шаров попало на стену детей и стариков. Между мной и  Тайбохтой со страшным свистом пролетел смертоносный шар. Я увидел, как твой тихий, спокойный младший брат, не заботясь о себе, кинулся на помощь раненым. Он умело перевязывал окровавленных стариков и подростков. Я старался быть рядом с ним. Получилось так, что он стал распоряжаться не только мною, но и всеми, кто был на третьей стене. Кровь амдылькока, царская кровь сделала своё дело. Сын был достоин отца.
         Со всех сторон к крепости понеслись казаки на конях. Они громко кричали и крутили над головами арканы. Тогда мне показалось, что это не рушшы, а киргизская орда несётся на нас. Наши выстрелы не остановили мчащихся врагов. Они подскакали под крепостную стену и, закинув крючья, которые были на концах арканов, с ходу перелетев с коней на веревку,  быстро взбирались на стену. Бесстрашные, ловкие как рыси, они сразу вступали в бой. Возможно, их кто-то предупредил, что настоящие воины среди нас - лаки. Они ударили сначала по людям в рогатых шлемах. Те, кто оказывался перед лаками, не тратили свои  силы на прямой бой с ними, отступали,  а их соратники били в лаков из ружей в упор. Наши воины, обученные прямому честному бою, были бессильны перед маленькой железной пулей. Рушшев на первой стене становилось всё больше. Всё смешалось. Боевые топоры, казацкие сабли, крики, стоны, скрежет металла. Наших мужчин уже почти не было видно. И я услышал, как амдылькок Вони крикнул:
         «Переправа!»
         И тут же со второй стены опустили мосты. Наши проскочили на вторую стену. Казаки ринулись за ними. Мосты были подрублены и рушшы с криками попадали в ров.
         Рушшы, заняв первую стену, залегли и начали обстреливать вторую стену из ружей. Наши мужчины отвечали им стрелами и редкими ружейными выстрелами. Большая часть наших ружей осталась в  руках воинов погибших на первой стене. Тайбохта сказал:
         «Нужно закрыть глаза рушшам, чтобы наши родные успели перебраться на третью стену».
          Он приказал привязать пропитанные смолой ткани к стрелам, одновременно поджечь и выстрелить. Сотня огненных стрел, потом ещё сотня, ещё и ещё вонзались в стволы укрепления занятого рушшами. Стена из огня и дыма поднялась к небу. Мы опустили мосты на вторую крепостную стену. Наши женщины, девушки и, оставшиеся в живых, мужчины перешли к нам. И тут уже две сотни луков  запели боевую песню. Стрел у нас было много. Тучи стрел до захода Солнца сыпались на головы рушшам. Они притихли.
          Стемнело. Зимой день короткий. Небо покрылось плотными снежными облаками. Ночь была очень тёмной. В эту ночь рушшы не пели. Мы тоже были вымотаны боем. Наши дети и старики дремали на своих боевых постах. Но женщины, наши достойные, выносливые жёны, сёстры, матери, сдерживая рыдания, пошли в разбитые жилища, разожгли несколько сохранившихся очагов, приготовили еду и горячее питьё. И до рассвета они успели накормить, напоить всех оставшихся в живых, перевязать раненых и последний раз в жизни обласкать своих детей-воинов.
  Под утро, ещё затемно, в лагере рушшев поднялся сильный шум. Гремели, стучали, рубили деревья. Мы решили, что они делают мосты для перехода на наши укрепления. Амдылькок Вони приказал детям и старикам занять оборону в восточной части возле подземного хода из крепости. Центр крепости заняли женщины и девушки. Остатки нашего мужского отряда встали по кругу у стен. Вдруг земля под нами задрожала, всколыхнулась. Восточная часть третьей крепостной стены вздыбилась. С воем и грохотом разлетелись вековые стволы, и огромные комья земли, поднятые в небо, рассыпались в прах. Оглохнув, онемев, мы, старики, старухи и подростки, оставшиеся в живых после взрыва, стояли и смотрели на огромную, чернеющую сквозь дым и пыль, дыру в стене. Я обернулся, чтобы увидеть амдылькока. Со всех сторон с крепостной стены сыпались в крепость казаки и сургутские люди. В ужасающей тишине - мои уши не слышали ни звука – они окружали нас. Начался бой. Там, где бились воины амдылькока, вырастали горы трупов. Казаки прорвались к центру, и, как стая бешеных волков, накинулись на наших женщин, не успевших придти в себя от невыносимого горя, ведь растерзанные тела их детей и родителей лежали под руинами стены. И тут я услышал голос твоей матери:
 «Женщины! Очнитесь! Отомстим за детей наших!»
 Что тут началось!
 Нет ничего страшнее обезумевшей, рассвирепевшей матери, защищающей своих детей, своё жилище.
 Кто-то из казаков взвыл:
 «Братцы! Да тут одни бабы!»
 После этого я уже не мог наблюдать за своими хозяевами. В пролом ринулась толпа, но это были не казаки, не рушшы. Это были наши, да, наши соплеменники. Бардаковские рабы-кочи и чёрные безродные мужики, подогретые чаркой крепкого вина рушшев. С дикими воплями и проклятиями бросились они на стариков и детей. Тут мне и пригодилось боевое искусство лаков. Скольких врагов я уничтожил - не знаю, их было очень много.  Но те, до кого не дотянулся мой боевой топор, резали и кромсали наших детей, стариков и старух, добивали раненых. Самое ужасное - они отрезали у убитых уши!
 Тайбохта дрался как взрослый воин. И на нем и на мне не было еще ни одной царапины. Видно, мой покровитель Лоз хранил нас. Вдруг толпа бардаковской падали побежала обратно в пролом. Это амдылькок Вони, и царица Этта пробились к нам, на защиту своих детей. О! Как мало нас осталось!
 Почему-то наступила тишина. Она была недолгой. За это короткое время мы не успели даже чем-то помочь раненым. Амдылькок Вони тоже был весь изранен. Левая рука его висела плетью. Возле него твоя мать, твой друг Агич и красавица-богатырша  Лютта.
Я пересчитал живых. Три подростка, одна старая женщина, два старика, шесть девушек и четверо мужчин. И всего-то нас двадцать два человека. Вернее двадцать три. Молодого Карраля Хромого я поставил стеречь запасной подземный ход, о котором кроме меня не знал никто. Я сам за много лет пробил его из крепости к землянке палача, укрепил стены и потолки. Главный подземный ход после взрыва был засыпан землёй. Откопать его мы не успели бы.
 Мы, последние защитники, вышли на праздничный круг.
 Сильно поредевшее войско рушшев медленно и осторожно окружало нас. Из пролома раздались барабанные удары. Сам воевода рушшев со свитой ступил на землю нашей крепости. Никто не начинал боя. Горстка защитников была не страшна казакам. Они смотрели на нас с удивлением. Мне показалось - в глазах старых воинов-рушшев была жалость. Воевода вышел вперёд, сказал:
 «Князец Вони, ты побеждён, Государь доволен был бы иметь под своей рукой такого смелого воина. Сдавайся и тебе даруется жизнь…»
 «Никогда»,- гордо ответил амдылькок Вони на языке рушшев.
 «Другого ответа я  не ждал»,- сказал воевода,- «сейчас ты умрёшь».
 Он поднял правую руку. В ней было короткое ружье. Я таких ружей никогда не видел. Раздался грохот-выстрел…
 О-о! Мальчик мой! Твоя мать, кроткая и нежная жена амдылькока закрыла любимого мужа своей грудью.
  «Мамааа!» - закричал Тайбохта.
  Амдылькок Вони зарычал, словно раненый зверь. Его боевой топор с хрустом врезался в правую руку воеводы. И тут же Лютта, Агич и я, за нами Тайбохта бросились на окруживших нас казаков. Мы бились рядом с амдылькоком Вони. В его руке сверкал боевой топор твоей матери. В бой вступили остальные защитники крепости. Я видел, как сабля пронзила живот старой сейхумки, но она мёртвой хваткой вцепилась в рушша и зубами перегрызла кровяную жилу на его шее. Они, облитые кровью, вместе испустили дух. Потом погибли подростки, старики, девушки. С криками «Калама!» умирали сейхумы. Я не видел Агича. Он защищал нас со спины. Свист его боевого топора, словно свист тысячи разъярённых змей, говорил мне, что он ещё жив. Я и Тайбохта дрались слева от амдылькока. Богатырша Лютта - справа. В её руках теха воина-лака с насаженными с обеих сторон боевыми топорами. Я видел, как остервенели казаки, которые никак не могли победить эту женщину. Её чёрные косы расплелись, длинные волосы разметались. Одежда изорвалась. На обнажённой груди расцвели кровавые цветы. Глаза сверкали. Если бы я поклонялся Великой Матери, я сказал бы, что это Она бьётся рядом с нами. Так прекрасна была эта женщина!
Твой отец одной рукой отбивался от нападающих. Кто-то, из казаков видя, что саблями его не достать, крикнул своим:
«Берегись!»
Казаки, бившиеся с амдылькоком, резко упали на снег. А в твоего отца полетел железный шар на толстой цепи. Амдылькок успел отшатнуться, но шар все-таки задел его голову, и он, потеряв сознание, медленно опустился на окровавленную землю.
  «Голову! Голову князца мне!» - раздался хриплый голос воеводы, пришедшего в себя после ранения.
  Я не мог допустить, чтобы грязные руки рушшев коснулись моего хозяина. Я пробился к амдылькоку. Лютта, верная подруга твоей матери,  богатырша Лютта, вскричала:
  «Агич! Спасайте амдылькока! Будьте живы!»
  За спинами рушшев один за другим раздались взрывы. Это Хромой Карраль постарался. На наших врагов посыпались обломки наших землянок и комья земли. Чёрный дым повалил со всех сторон. Рушшы вздрогнули. Их взоры обратились назад. Короткое замешательство в их рядах помогло нам - Агичу, мне, Тайбохте и Хромому Карралю оттащить твоего отца и тело царицы Этты  в подземный ход. Тайбохта с Агичем подхватили амдылькока Вони. Я взял на руки твою мать. Мы спустились вниз. Карраль шёл последним. Он должен был взорвать вход в подземелье. Раздался взрыв, и вскоре Карраль уже помогал нам. Мы прошли всего половину пути, когда рушшы, разобрав завал, пустились по нашему следу. Мне казалось, что мы продвигаемся очень быстро, но за спиной уже слышны были голоса рушшев. Карраль снова остался позади нас. Мы ждали грохота, но вместо него услышали крик задыхающегося от быстрого бега, Карраля:
  «Вперёд! Скорее! Порох не взорвётся! Рушшы уже там! Быстрее! Вперёд!»
  Мы мчались. Мы задыхались. Мы слышали лишь одно наше свистящее, хрипящее дыхание и удары сердечного бубна в голове.
  «Вот они! Хватай их!»
  Казаки почти догнали нас, но мы были уже возле спасительного выхода. Агич и Тайбохта вылезли наверх. Мы с Карралем подали им сначала амдылькока Вони, потом тело твоей матери. Рушшы были уже  рядом. Я подтолкнул Карраля и он белкой взлетел к Агичу и Тайбохте. Я же схватил огромную деревянную кувалду, приготовленную заранее, и изо всей оставшейся  силы ударил по нижней части стены тупика. Это была тонкая перегородка, отделявшая подземный ход от вод глубокого Чёрного Озера. Мощная струя ледяной воды хлынула в подземелье. Меня подхватили крепкие мужские руки. Мгновение – и я наверху. Мы плотно закрыли выход, навалив тяжёлые брёвна на него. После этого все повалились на снег.
 Наши истерзанные души заледенели.
 Разгоряченные тела медленно остывали.
 Мы не чувствовали ничего, не слышали и не видели ничего.

  На Землю уже давно опустилась ночь. Лес застыл под давящей тяжестью сплошных снежных туч. Мой покровитель Лоз швырнул мне в лицо горсть колючего снега. Я услышал его шёпот:
 «Эй! Тесей! Займись нашими гостями.
 Твой хозяин нуждается в тебе.
 Сын твоего хозяина нуждается в тебе.
  Душа твоей хозяйки нуждается в тебе.
  Вставай. Займись делом».
  Я вскочил. И  Хромой Карраль поднялся. Агич с Тайбохтой лежали, как мёртвые. Первым долгом я осмотрел моего хозяина. Он был очень плох.
  Ритуальная землянка царского палача была в двух шагах от нас. Я пошёл туда. Взял все необходимые мази и снадобья. Карраль помог мне очистить и перевязать раны амдылькока Вони. Потом я подогнал нарты, запряжённые самыми сильными хорами. Ещё четыре упряжки, гружённые всем необходимым на первое время, ждали своего часа возле моей землянки.
  «Надо уходить»,- объяснил я Хромому Карралю жестами, - «сюда могут придти рушшы».
  Мы разбудили Агича и Тайбохту. Наши упряжки помчались к Сопке Великих Предков - родовому кладбищу царей Калама.
 
  Долго, долго ехали по серому в ночи снегу. Чёрные деревья и кусты замерли. Всё вокруг предвещало Бурю. На рассвете остановились в густом еловом лесу. Под сенью мохнатых еловых лап на мягкую хвою, слегка припорошённую снегом, поставили походный чум. Мой маленький шонгол из железа быстро обогрел чум. Устроили постель амдылькоку Вони. Я занялся его ранами. А Карраль, Агич и Тайбохта работали снаружи. Они уплотнили снег вокруг чума. Заготовили дрова. Крепко привязали оленей. Над нартами с телом царицы Этты поставили походный чум. Наконец, все собрались у шонгола. Карраль снова помог мне перевязать раны амдылькока. Он всё ещё был без сознания. Я осторожно влил в рот твоего отца подогретое сёйхумское вино с настоем из трав, облегчающих боль. Хромой Карраль, Агич, Тайбохта, да и я, мы все были крайне измотаны. Нам даже есть не хотелось. Я дал всем по большой чаше успокоительного напитка с мёдом и по глотку таёжного нектара. Скоро мои спутники провалились в объятия очень глубокого и очень крепкого сна. Я следил за огнём в шонголе и ждал начала Бури».

  Тесей, словно заворожённый воспоминаниями продолжал свою мысленную речь. Но Урунк уже не слышал, не мог слушать мысли Тесея. Крики, скрежет металла, грохот пушек, свист пуль и боевых топоров, стоны погибающих защитников крепости, заполнили его голову. И, возникшая в голове, невыносимая боль готова была разорвать её. Урунк заскрипел зубами.
 «О-о-о», - еле шевеля побелевшими губами, простонал он.
 Старик услышал. Воспоминания исчезли, а Тесей подскочил, кинулся к своим торбочкам. Дрожащими руками налил в чашу холодного вина и, поднеся к губам Урунка, заставил выпить.







Глава 13.


 Сон долго не хотел отпускать Урунка. Глаза открылись с трудом. Старик сидел у шонгола и курил свою длинную трубку. Урунк вышел из чума. Снова был вечер. Неподвижен чёрный лес. Какая-то пичужка грустно упрашивает Солнце:
«Останься, не уходи…. Останься, не уходи…».
И таёжное весеннее Солнце не спешит уходить. Слишком много тепла и ласки накопилось в нём за зиму, и, очищающий свет его нежен и спокоен.
 После долгого крепкого сна в тело  Урунка свежие силы влились. В голове ясно. Урунк снова готов слушать мысли  Тесея. То, что случилось с ним вчера, не должно повториться. Хранитель Великой Золотой Матери и сын амдылькока Вони не имеет права на слабость духа и тела.
 Из чума вышел Тесей и встал рядом с Урунком. Урунк обнял старика за плечи.
 «Ильча, не беспокойся. Моя голова больше не будет болеть. Это случилось потому, что мысли твои были настолько яркими и звучными… Мне казалось,… это не ты бьёшься рядом с моим отцом, не ты несёшь тело моей матери. То был я! Должен был быть я…».
 Горечь, грусть, вина перед родителями и сородичами в словах Урунка взволновали старика.
 «Нет, мальчик мой, нет. У каждого своя судьба, свой жизненный путь. Ты - Хранитель Великой Золотой Матери народов Калама. Ты обязан выполнить своё предназначение. Пойдём в чум. Я накормлю, напою тебя. Надо отдохнуть. Нам никто не помешает. Человеческих следов на тропах и дорогах нет. Распутица весь путь до Сургута будет охранять нас».
 На следующее утро Урунк проснулся с полной решимостью слушать, слушать и слушать мысленный рассказ старого Тесея. Старик выкурил трубку, внимательно посмотрел на Урунка, готового слушать дальше его мысленные воспоминания.

 «Я дождался её. Я дождался Бури!
 О-у! Это была не просто Буря! Ветры со всех сторон света слетелись к нам. Они выли, свистели,  рычали, плакали и стенали. Они вырывали деревья с корнями, ломали кроны вековых кедров, яростно топтали кусты. Никогда ещё я  не видел такой страшной Бури. Небо и Земля справляли поминки по последним защитникам крепости Калама-этт. Один день и одну ночь. Утром наступила тишина.
И, наконец, я услышал стон твоего отца. Он очнулся, но говорить не мог. Его лицо, его голова опухли, но я видел, знал - он будет жить. Агич, Тайбохта и Хромой Карраль ушли на лыжах к Сопке Великих Предков Царей Калама. Надо было подготовить могилу для твоей матери. Вечером, к приходу мужчин, твой отец смог открыть глаза. Целебные мази и питьё, приготовленные руками верного слуги амдылькока, сделали своё дело. Тайбохта подошел к отцу, осторожно обнял его и, твёрдо глядя ему в глаза, сказал:
  «Отец! Ты должен жить. У нас ещё много дел впереди…. Живи, отец!»

  Нашу последнюю царицу, царицу Этту мы похоронили на утренней заре. Мы похоронили её в одежде воина. Лишь царский золотой венец-обруч с золотыми оленьими рогами  украсил ее. Я сумел сохранить оба царских венца, спрятав их в землянке палача. Отец твой уже давно обменял все свои богатства на ружья, порох, железо.
  Твоя мать была прекрасна даже в смерти. Я видел, как амдылькок Вони смотрел на неё. Я услышал, как он прошептал:
  «Жди меня, Этта,  единственая!» 
  Тайбохта простился с матерью как подобает мужчине, но я видел, чувствовал, что его юное сердце разрывается от горя.
  После похорон, возвратившись в наш походный чум, я показал Тайбохте и Агичу как ухаживать за амдылькоком Вони, а  мы с Карралем, переодевшись в парки бедных рыбаков, на самых быстрых оленях помчались к крепости Калама-этт.   

  Лагерь рушшев был ещё на месте. Оставшиеся в живых рушшы откапывали занесённых снегом павших товарищей. Бардаковской падали не было. Сделали свое чёрное дело и ушли. Мы с Карралем решили подождать ухода казаков.
 Наступила ночь. Войско рушшев не ушло. Ещё много павших рушшев оставалось под снегом.
 А сколько же рук нужно, чтобы достойно похоронить наших людей?!
  Вдруг вдали среди деревьев замелькали огни. Рушшы всполошились, начали готовиться к бою. Огни приблизились. В свете факелов мы увидели две сотни людей народа ханты и народа манси. Впереди на конях трое: Юный Хранитель-ханты, Юный Хранитель-манси и Великий Князь народа ханты - Молдан. Князь Молдан сам подъехал к воеводе, лежавшему в санях под медвежьей шкурой. Правая рука воеводы, вернее то, что от нее осталось, была обмотана холстиной. Князь Молдан соскочил с коня и низко поклонился воеводе. Тот ответил слабым наклоном головы. Они заговорили. Воевода равнодушно пожал плечами и кивнул головой. Князь Молдан махнул повелительно рукой, и люди, пришедшие с ним, направились в крепость. При свете множества факелов они откапывали из-под снега тела наших людей. Погибших защитников крепости решили похоронить во рву между первой и второй крепостными стенами. Мы с Карралем, прикрыли лица капюшонами. Хромой Карраль нашел всех своих родных и своими руками уложил их в общую могилу. К рассвету со всех сторон начали подходить сёйхумы из беднейших юрт. А когда взошло Солнце и казаки пришли за своими мёртвыми. Рушшы уносили своих павших в лагерь. Ров между крепостными стенами постепенно заполнялся телами защитников крепости: воинов, стариков и старух, превратившихся в ледяные изваяния, телами детей-подростков, женщин, девушек и в смерти сжимавших в руках оружие. Богатыршу Лютту откопали среди погибших от её рук казаков сами рушшы. Они принесли её и положили на самом верху тел заполнивших ров. И многие из казаков сняли свои шапки и склонили головы перед женщиной-воином, женщиной изо льда.
  Земля под огромным костром на праздничном круге оттаяла, и защитники крепости были укрыты ею.
Последнюю горсть этой священной земли бросил в общую могилу героев князь народа ханты Молдан.
 Хранитель-манси с помощниками начали обносить всех присутствующих чашами с вином.
Тихо зазвучали струны, и Хранитель-ханты запел песнь. Я не могу передать песню слово в слово. Но несколько слов запали в мою душу на всю жизнь. Вот они:
Застыньте в безмолвии, люди,
И тихо прикройте глаза,
Когда упадёт в поминальную чашу,
Замёрзшая в горе слеза.
Застыньте в безмолвии, люди,
Взгляните наверх в небеса.
Смотрите! Вы видите?
 Крыльями машет
 Погибшего Царства Душа.
         И песнь, и голос Хранителя-ханты были так прекрасны, что заворожённые люди подняли к небесам глаза заполненные слезами, стараясь разглядеть среди звёзд бессмертные Души героев.
         Моё сердце переполнилось благодарностью к этим людям, к  молодым Хранителям, к князю народа ханты Молдану за то, что они сделали. Ведь ни один из родственников, ни один из коков-сёйхумов не прибыли на похороны своих сородичей. Я осторожно пробрался к князю Молдану и прикоснулся к его руке своей рукой. Он сначала удивлённо посмотрел на меня, потом узнал, узнал верного Тесея наследника Царей Калама амдылькока Вони, и его взгляд стремительно пронёсся по толпе. Я понял  - он искал моего хозяина. Я покачал головой. 
         «Чего хочет этот бедняк?» - раздался брезгливый голос воеводы.
          Благородные черты князя Молдана исказила судорога ненависти. Но, когда он повернулся к воеводе, лицо его было безразличным, а голос спокойным. 
          «Каждый бедный рыбак или охотник мечтает приложиться к руке своего князя. Говорят, это приносит удачу».
          Дальше я не слышал их разговора, стараясь уйти поскорее  подальше от глаз рушшев, окруживших воеводу и князя Молдана.
         На обратном пути мы встретили маргкока Калгупа, сына богатыря  Покы. Его люди гнали  большое стадо оленей, чтобы принести жертву Духам погибших защитников крепости Калама-этт. Кажется, он единственный из маргкоков и мютыкоков, кто решил отдать дань героям.
         Погасло пламя последнего факела сёйхумской гордости. Мрак вечности опустился на разрушенные стены и жилища Калама-этт - последней крепости Пёстрой Орды…

  В нашем походном чуме горел шонгол. Тайбохта сидел у ложа амдылькока Вони. Агич стучал топором в лесу. Карраль выпил горячей юшки и, упав на постель, мгновенно уснул. Я хотел осмотреть раны амдылькока, но впервые в жизни мои руки дрожали. То ли от переживаний, то ли от усталости. Тайбохта заставил меня съесть кусочек мяса, выпить горячего брусничного напитка и лечь спать, ведь я не спал уже много дней и ночей.
Проснулся я в полдень следующего дня. В чуме тепло. Все собрались у ложа амдылькока Вони и внимательно слушали рассказ Карраля о том, как хоронили защитников крепости Калама-этт. Карраль рассказал всё и под конец тихо спел поминальную песнь Хранителя-ханты. У него была хорошая память. Он сумел повторить всё до единого слова. Карраль закончил, но никто не двинулся с места. Задумались. У Агича и Тайбохты – суровые складки на лбу. Страдание на лице амдылькока Вони. Вдруг амдылькок с трудом приподнял голову, с усилием поднял правую руку вверх и прошептал странные слова:
«Слышите? Гуси мои кричат…. Скоро, скоро станут они на крыло…»
 Голова моего хозяина  упала на подушку. Он бессвязно забормотал, заметался. Я быстро вскочил и подошёл к амдылькоку. Он был очень бледен. Губы его стали чёрными и потрескались. Много дней и много  ночей мы боролись за его израненное тело и измученную Душу».

  Погрузившись в воспоминания, Тесей не заметил, как встрепенулся Урунк, как губы его беззвучно прошептали:
  «Вони-кок-лон! Отец! Гуси амдылькока Вони полетят к Звёздам! Это моё слово!»

  «Наконец наступило облегченье – амдылькок Вони пошёл на поправку. Мы все вздохнули свободно. Агич собрался уходить в верховье   реки  Аган. Там его ждала жена с детьми. Кроме того, надо было позаботиться о детях павших защитников крепости. Хромой Карраль тоже должен был идти с ним. Мы  попрощались с ними зная, что возможно больше никогда не увидим наших верных друзей.
 Амдылькок Вони поправлялся быстро. Неутомимый дух Царя-воина вновь вселился в выносливое тело твоего отца. Он много думал. Иногда в глазах его загорался странный огонь. Как только амдылькок Вони начал самостоятельно передвигаться, то велел мне отвезти Тайбохту к сестре в стойбище Вангая. Тайбохта расстроился. Тайбохта не хотел покидать отца. Амдылькок был неумолим. Он сказал своему сыну:
 «Тайбохта, ты единственный, кто остался у меня. Я хочу, чтобы ты выжил. Воевода рушшев обязан расправиться с непокорным князцом Вони. Воевода рушшев также будет мстить за потерю своей правой руки. Он будет искать мой след. Неизвестно когда и где смерть поджидает меня. Ты, Тайбохта, поедешь к сестре. Вангай, сын Кичея, и сам маргкок Кичей в большой милости у рушшев. Под их крылом ты будешь в безопасности. Затаись, спрячь своё горе и ненависть. Войди в доверие к рушшам. Будь хитёр и умён, как князь Молдан. Ты уже мужчина. Когда я сделаю то, что задумал, приеду за тобой. Жди меня, младший сын, и будь жив!»
 Вот так Тайбохта оказался у маргкока Кичея. Но ты не беспокойся о нём. Он не чёрный мужик. В нём кровь царей Калама. И как бы не старался маргкок Кичей подчинить его своей воле – ничего не получится. А дочь Кичея любит Тайбохту по-настоящему, и супружеский союз их благословили бы даже твои родители.
 Пора твоей голове отдохнуть, мальчик мой. Как бы ты не заболел от такого напряжения. Отдохни. Сейчас поедим, выпьем горячего чая, и спать, спать, спать».

  Утро пасмурное. Ветер. С небес то снег с дождем, то крупа белая. Но надо оленей посмотреть, дрова для шонгола приготовить. После работы в чуме шонгол разожгли. Чончик вскипел. На столе вяленая оленина и жир лосинный. Поели. Тесей трубку выкурил. 
  «Мальчик мой, ты готов?»- мысленно обратился Тесей к Урунку и тронул его за плечо. 
  «Да, ильча, моя голова готова слушать твой мысленный рассказ. Не беспокойся. Я хорошо отдохнул».
  «Что ж, я продолжу свой грустный сказ.
  Оставшись вдвоём  мы с амдылькоком Вони перебрались в кладбищенский лес у Сопки Предков, Сопки Мёртвых Царей. Оттуда твой отец начал ездить по стойбищам сёйхумов не только на Иртыш, Обь, Васюган, но и на Енисей. Не всякий раз он брал меня с собой.
  В его отсутствие мой покровитель Лоз гнал меня в Сургут. Он говорил мне:
  «Вспомни отрезанные уши ваших детей и стариков! Вспомни! Делай своё дело, палач!» 
  Да. Да. Я, как охотничий пёс Лоза, выслеживал предателей своего народа. Я казнил бардаковскую падаль. Я потерял счёт переломанным хребтам, когда эти люди поняли, за кем идёт охота. Но убежать от меня успели не многие. Перед казнью я спрашивал, почему они отрезали уши у наших детей и стариков? Все, все указывали на одного рушша - казака. Говорили, это он сказал им, что за каждое отрезанное ухо они получат большую чарку крепкого вина, а потом смеялся над ними – пошутил мол, а они, зверьки, поверили. Рушшев я не трогал. Они выполняли приказ своего Царя. Но казак-шутник поплатился своими ушами и языком. Это было моей большой ошибкой. Пока гибли остяки, никто не думал искать убийцу.  Нападение на казака очень разозлило рушшев. Пошёл слух – князец Вони мстит за своё поражение, за своих павших в крепости людей. Началась настоящая охота за князем Вони. Мы с хозяином перестали скрести лица. Щетина на подбородке и усы изменили наши лица. Одевались в самые бедные одежды рыбаков и охотников. Амдылькок Вони продолжал своё дело. По первому снегу мы посетили маргкока Калгупа. Амдылькок Вони долго оставался в его землянке. О чем они говорили – не знаю. Потом амдылькок решил забрать Тайбохту, и мы незваными гостями прибыли в стойбище Кичея, но Тайбохту там не застали. Тайбохта гостил у сестры в новом стойбище Вангая. Мне не понравилось, как маргкок Кичей встретил нас. Он был очень внимателен и вежлив с твоим отцом, но как суетился, как бегали его хитрые жёлтые глазки. Амдылькок Вони назначил день и место встречи с сыном. Кичей обещал самолично привезти Тайбохту к отцу. Был накрыт обеденный столик. Мы отказались от еды. Амдылькок спокойно попрощался с родственником, лицо которого приняло цвет речной глины.
 На обратном пути нам предстояло проехать мимо города Сургута. У стен сургутской крепости на берегу реки мы издалека увидели огромную толпу наших соплеменников и большой отряд сургутских стрельцов. Оставив наши упряжки в густом кустарнике, мы подошли и смешались с толпой.
 Что мы увидели!
 На высоком месте под самой стеной стоял маргкок Калгуп!
 Его руки были связаны!
 Его золотая коса расплелась, и волосы свисали заиндевевшими прядями ниже пояса!
 Глаза его безумно сверкали!
 Губы кривились в презрительной усмешке!
 Рушш на коне что-то сказал, и несколько человек с ружьями выстроились в десяти шагах от маргкока Калгупа. Вдруг маргкок Калгуп дико захохотал. Человек на коне поднял руку. Маргкок Калгуп громко крикнул толпе. В голосе его была издёвка:
 «Эй вы, предатели! Воронья падаль! Чёрные мужики! Эй вы - вечные рабы! Вы ещё вспомните обо мне, когда у рушшев собачий узел зубами разгрызать будете!»
  И снова захохотал.
  Раздался залп из десяти ружей. Толпа попятилась.
  Маргкок  Калгуп лежал на окровавленном снегу. Его синие глаза смотрели в синее небо. На губах застыла презрительная усмешка.
  Воевода, тот самый безрукий воевода, приказал оставить тело бунтовщика князца Калгупа на растерзание вороньим стаям и мелкому зверью в назидание непокорным остякам и самоедам. В расходящейся толпе я увидел вторую жену маргкока Калгупа - колдунью Ветту. Я  подошел к ней, и она узнала меня. Она схватила меня за руку и прошептала: 
  «Тесей! Ты поможешь мне!»
      
  Мы втроем дождались ночи. Колдунья Ветта была великой колдуньей. Она напустила глубокий сон на стражей, оставленных у тела маргкока Калгупа. Мы забрали тело маргкока Калгупа. Колдунья Ветта попросила подождать её недолго и исчезла в ночи. Ветта вернулась ещё в темноте. Долго тёрла руки и лицо чистым снегом. Что-то бормотала. Потом сказала:
  «Дело сделано. Безрукого воеводу ждёт мучительная смерть. Пора нам уезжать отсюда».
  К рассвету мы домчались к родовому кладбищу предков маргкока Калгупа. Похоронили так, чтобы рушшы не нашли его могилу. Вместо последней песни колдунья Ветта рассказала, как был схвачен маргкок Калгуп, её любимый муж.

  Рабы маргкока Калгупа и безродные мужики, ненавидевшие своего сильного, властного, вспыльчивого хозяина, донесли рушшам, что амдылькок Вони находится в крепости его. В крепость прибыл отряд стрельцов из Сургута. Они начали обыскивать землянки и чумы подданных маргкока. Калгуп вышел из своей землянки. Увидел непрошеных гостей. Увидел, как они обращаются с его людьми. Гордый, вспыльчивый маргкок взбесился. Медведем взревел:
  «Кто позволил?! Это моя земля! Это мои люди! Убирайтесь немедленно!»
  В ответ раздался требовательный голос: 
  «Нам нужен бунтовщик князец Вони!»
  Рассвирепевший маргкок Калгуп схватил боевой топор, зарычал: 
  «А бунтовщик князец Калгуп вам не нужен?!»
  И, врезавшись в толпу стрельцов, начал крошить всех подряд. Стрельцы отступили, но на снегу остались лежать четверо. Двое были зарублены насмерть, двое истекали кровью, в предсмертных муках.
  «Взять бунтовщика! Живым взять», -  раздалась команда.
  Но рушшы не спешили умирать. Они начали осторожно окружать маргкока. С ними были и те – доносчики-предатели. Один из них что-то тихо сказал.  Несколько арканов одновременно опутали маргкока Калгупа. Он бился, метался, грыз плетённые из кожи арканы. Он ругался и проклинал предателей и Царя рушшев. В это время подъехал ещё один отряд стрельцов с самим безруким воеводой. Услышав проклятия своему Царю, воевода приказал вывезти бунтовщика в город Сургут и расстрелять при народе за дерзкие речи против Государя Земли Русской, за укрывательство непокорного бунтовщика князца Вони и за убийство стрельцов.
  Что произошло под стенами сургутской крепости, мы увидели своими глазами.
  Прежде, чем попрощаться с женой маргкока Калгупа амдылькок Вони спросил, что теперь она собирается делать. 
  «Первая жена маргкока Калгупа ведёт своих людей на Восток. Я похоронила мужа. Отомстила его убийце. Теперь могу уйти далеко-далеко на Север во владения моего сводного брата -  вождя кетов».
  Они попрощались. Потом колдунья Ветта подошла ко мне и шёпотом сказала: 
  «Чую предателя за спиной твоего хозяина. Береги Тесей амдылькока. К голове амдылькока Вони тянется рука с перстнем из белого железа на большом пальце».
  Амдылькок Вони ещё раз простился с великой женщиной. Он сказал ей: 
  «Жди моих Гусей, Ветта. Они полетят через владения кетов. Может, и ты полетишь с ними? Ты верный друг. Живи и жди!»
  Ветта улыбнулась грустно. Села в нарты и скрылась за деревьями.

  Ой-е, Урунк, мальчик мой! Почему я, старый глупец, не прислушался к предсказанию великой колдуньи?!
  В назначенный маргкоку Кичею и Тайбохте день встречи, твой отец встал очень рано. Он велел мне приготовить воду для умывания и соскоблить щетину с его лица. Он вымыл голову. Я заплёл ему длинную седую косу. Он  надел все новое, чистое. Как он был красив. Его взгляд и движения вновь стали царственными, величественными. Я любовался и гордился своим хозяином. Я тоже привёл себя в порядок и был готов сопровождать его.
  «Тесей, сегодня я еду один. Приготовь для моего сына хорошее угощение и свежую постель. Жди нас», - сказал амдылькок.
  Я остался расстроенный очень, но сделал всё, что велел мой амдылькок.
  Времени до возвращения князя Вони с Тайбохтой было много. Я решил перебрать одежду в сундуке амдылькока Вони. Из его одежды что-то выпало. Это был большой перстень - царская печать. Вдруг я вспомнил шёпот:
 «К голове амдылькока Вони тянется рука с перстнем из белого железа на большом пальце…».
 В моё горло медвежьим когтем впилась страшная боль. Я задыхался. В глазах потемнело. И тут я услышал голос моего покровителя Лоза. Он презрительно и зло  прошипел:
 «Глупый старик, как ты мог забыть предсказание колдуньи? Собирайся, мчись по следу хозяина!»
 Всю дорогу я чувствовал на спине удары бича рассерженного Лоза:
 «Быстрее! Быстрее! Быстрее!»
  Вот! Наконец! Место встречи! Озеро Старого Кедра! О-о! Если бы я мог закричать, от моего крика содрогнулись бы все три Мира! Я застыл. Моя Душа на какое-то время покинула меня. Потом сильный удар в сердце. Это Лоз своей железной рукой возвратил мою Душу в моё тело.
  «Ты! Безмозглый старый идол! Ты! Последний Тесей Царей Калама! Оглянись! И берись за своё дело!»
   Я оглянулся. Всё вокруг было красным – снег, олени, нарты. На нартах лежало тело амдылькока Вони. Три стрелы пронзили его сердце. Головы, головы амдылькока не было!
  Я завернул тело в шкуры, что были на нартах, перевязал арканом и подвесил  на толстом суку Старого Кедра, чтобы звериные зубы и когти не достали его. У всех оленей была перерезана глотка, лишь один был жив. Ему перерезали сухожилия на ногах. Он должен был стать живой приманкой зверью. Я покончил с его мучениями одним ударом ножа, и помчался по кровавому следу, следу убийц.
  След трёх упряжек привел меня к следу ещё одной упряжки. Три упряжки ушли в сторону стойбища маргкока Кичея. Та, что ждала их, в сторону Сургута-крепости. Я продолжил преследование трёх упряжек. Нагнал их быстро. Олени стояли, тревожно фыркая и скрипя зубами. Люди, по двое на каждой нарте, были мертвы. Сильно пахло крепким вином рушшев. Нет! Один был ещё жив. С его губ, покрытых кровавой пеной, срывались проклятия. Я склонился над ним. Он протянул ко мне руку и прохрипел:
  «Хозяин…Кичей…Голову воеводе…».
  Рука его упала. Глаза застыли.  Душа в Чёрный мир улетела. Люди Кичея… Они были отравлены…
  Я понял, что не смогу догнать настоящего убийцу, если буду идти по следу его быстрых оленей. Пошёл напрямик, насколько возможно срезал путь. После полудня следующего дня впереди появился Сургут. Мои олени упали. Я встал на лыжи. Я успел.

  Маргкок Кичей под покровом ранних зимних сумерек, трусливо озираясь, поднимался по ступеням большой избы воеводы рушшев. В руках его был свёрток из оленьей шкуры. Я тоже подошёл к избе воеводы, но стражник преградил мне дорогу. Он не ожидал моего удара и без сознания упал на снег. Я посадил его справа от ступеней. Осторожно поднялся. Зашёл в первую комнату избы. Там не было никого. Дверь во вторую комнату была чуть приоткрыта. Я увидел маргкока Кичея. Он, кланяясь и подобострастно улыбаясь, положил на стол перед воеводой – это был не безрукий воевода, это был новый молодой мужчина – так вот, Кичей положил перед ним свёрток и развернул его. Светлые глаза амдылькока Вони в упор смотрели на воеводу, длинная белая коса, окрашенная кровью, соскользнула со стола до самого пола. Брови нового воеводы удивленно зашевелились. Он спросил властным голосом:
  «Что это? Как это понять, князец Кичей?»
  Кичей начал кланяться и быстро-быстро говорить на языке рушшев:
  «Голова князца Вони. Бунтовщик. Хозяин воевода требовал. Награду обещал. Надо землю князца Вони верному Кичею дать».
  Новый воевода долго молчал. В его взгляде на маргкока Кичея были и гнев и презрение. Потом тряхнул головой, зычно крикнул:
 «Матвей!»
 Из двери слева вышел пожилой рушш. Увидев голову амдылькока Вони,  он застыл. Ужас отразился на его лице.
 «Матвей, убери это. Вынеси. Да захорони где поглубже, чтоб зверь какой, али собаки, не достали. И чтоб никто, слышь, никто не узнал. Не то взбунтуются остяки и самоеды. А мы с князцом  Кичеем еще поговорим о его «деле»».
  Матвей осторожно поднял косу амдылькока. Бережно завернул голову в шкуру. На Кичея глянул с омерзением. Вздохнул тяжело и пошёл к дверям, за которыми я стоял. Я отступил и притаился в полумраке. Матвей вышел. Аккуратно прикрыл за собой дверь. И тут он увидел меня. В глазах его появился страх. Но мне почему-то не хотелось убивать его. Я прижал палец ко рту - молчи. Показал на свёрток. Он понял. Кивнул головой и протянул мне свёрток с головой амдылькока Вони. Я схватил свёрток. И опять попросил жестом о молчании. Он снова кивнул и приложил руку к губам.
 Не помню, как я оказался за городом. Лыжи несли меня вперёд, скорее, к телу любимого хозяина. В ближайшем чуме у рыбака-одиночки я жестом попросил пару оленей и нарты. Рыбак узнал Тесея амдылькока Вони. Он дал мне упряжку беспрекословно.
 Я похоронил своего хозяина возле его любимой жены на родовом кладбище царей Калама. Их Души рядом. По ночам я слышал их голоса в кладбищенском лесу. До сих пор они навещают меня, где бы я ни был, разговаривают со мной. Я хотел убить маргкока Кичея, но Дух амдылькока Вони запретил мне. Он сказал:
 «Знаешь, Тесей, здесь мы думаем не так, как в Пёстром Мире. Кичей человек подлый. Но если он будет убит, у моих внуков, детей Куди  и будущих детей Тайбохты не будет ни одного деда. Если он умрёт, народ сёйхумов потеряет еще одного кока. Я не прощаю ему его предательство и жадность. Но пусть живёт. И пусть никто и никогда не узнает о том, что он сделал. Особенно наши дети и внуки».
 Я обещал Духу амдылькока  Вони не трогать Кичея.
 После похорон я вернул упряжку бедному рыбаку и дал ему еще двух оленей. Вернувшись в своё убежище, я заболел. За время болезни превратился в дряхлое, трясущееся, тощее существо. И с трудом уже ходил к могилам моих любимых хозяев. Но тут появился ты»…

 Светильник погас и ночной мрак, сбежавший от светлой ночи, вполз в чум, успокаивающей тьмой обнял мужчин. Тесей не видел слезы, скатившейся по побледневшему лицу молодого Хранителя. Не видел красную каплю крови на прикушенной губе Урунка. Долго сидели мужчины, как изваяния. Шонгол давно потух. Холод ночного мрака сначала робко, потом все смелее и смелее проникал в тёмные уголки чума, крутился у безмолвных человеческих фигур, и вдруг со злостью укусил Тесея за нос. Тесей чихнул, и беспокойство овладело им. Кое-как расправив свои старые кости, поднялся. Замерзшими, одеревеневшими руками зажёг два жирника.   
 Свет прогнал мрак. Тесей глянул на Урунка и увидел спокойное, невозмутимое лицо мужчины. Урунк встал. Вышел из чума.
 В небе таяли звезды. Навстречу солнечным лучам заискрился снег. Покой, чистота, тишина…. И Урунк подумал:
«Мама, отец, ваш сын Урунк жив. Будь уверен, отец. Твои «Гуси» увидят новую жизнь».






Глава 14.

               
По ночному насту оленьи упряжки шли легко и быстро. Утром вдали показались деревянные стены Сургутского Острога. Навстречу путникам двигались большие и маленькие обозы. В Сургуте весенняя ярмарка закончилась. В полдень под прикрытием множества людей, что торопились к отъезду из города, глубоко натянув на лоб капюшоны, в простых охотничьих парках Урунк с Тесеем въехали в Сургут. Звонили колокола. Небо синее, безоблачное. Снег под весенним Солнцем размок и стал рыхлым. Упряжки остановились у Саввиного крыльца. Тесей остался возле оленей. Урунк прошел через сени и открыл дверь в горницу. За столом сидел седой мужчина и что-то писал гусиным пером. Урунк кашлянул. Старик медленно поднял голову. Перо выпало из его руки.
 «Господи! Друг мой, это ты! Наконец-то!»
 Савва обнялся с Урунком и зарыдал на его груди. Урунк бережно усадил Савву на лавку. Скинул с себя парку и сел напротив друга. Он понял, горе, поселившееся в этой избе, будет продолжением его несчастий.
 «Тесей был прав», - обречённо подумал он.
 «Успокойся, друг мой Савва. Я не буду задавать вопросы. Рассказывай. Ты умеешь говорить. Я умею слушать», - тихо сказал Урунк.
 Савва долго ещё всхлипывал и постанывал. Урунк терпеливо ждал, когда друг возьмёт  себя в руки.
 «Ох, беда, Урунк, беда. А как было! И Карп Иваныч с семейством избушку рядом соорудили, и жили мы с ними душа в душу. За что, за какие грехи на нас бедных людей такое лихо налетело, обрушилось?» - начал с причитаний Савва. «Ох, Урунк, друг мой. Хотел бы тебя добрыми вестями порадовать, да нет их. Всё горе, всё беда…. К нам мор добрался по воде. Лето жаркое, душное было. Даже комар и мошка сгорели. По большой воде переселенцев видимо-невидимо. Двинулись к нам люди, бросившие свои родные жилища, города и села, искать лучшей доли в неизведанных краях. На Руси болезни, голод, войны. Со всех сторон лезут  литва с поляками, татары и турки, черкесы и киргизы. В самой Москве, стольном граде, смута, бунты, голод и мор. Осенью заболели Карп Иваныч и моя Настасья с ребятишками. Потом Марьюшка с Богданом. Первым богу душу отдал Карп Иваныч. За ним унесли на погост Настасью мою и  младшеньких сынков наших Ванятку и Васятку. Меня и Татьяну болезнь не затронула - Бог миловал. Марьюшку с Богданом к себе в избу перенесли, рядом с Пашенькой положили. Трое больных в избе. Однажды кто-то в дверь постучал. Марьюшке уж совсем плохо стало. При смерти была. Мы и на стук не отозвались. Она всё молилась:
 «Ангел-Хранитель спаси, сохрани Богдана».
 Потом вдруг сказала: «Ангел, свет мой…».
 И ушла от нас с улыбкой.
 Тут опять кто-то постучал. Татьяна вышла, а я на колени перед образами опустился с молитвой. Не слышал, как вошла Татьяна. Тихо  позвала  меня:
« Батюшка»…
И зарыдала. Я бросился к ней. Она протянула мне туесок и сосуд из каменной глины.
 «Батюшка, Пашенька и Богдан жить будут». 
 «Что это?» - удивился я.
  «Святой человек приходил. Белый, белый старик. Он дал мне это. Объяснил, как пользовать. Сказал, живые будут живы. Он был очень похож на дядьку Ангела, только старый».
  Вот так. Вскоре  наши мальцы поднялись. У Пашеньки моего лицо рябым стало. Да не  с лица воду  пить.
  К ярмарке весенней сыновья Карпа Иваныча приезжали. На погост сходили, в Божьей церкви свечи поминальные поставили, а после ярмарки в Казым обратно подались к семьям своим. Там чисто было. Мор не достал. Яков остался. Ехать не захотел. К Татьяне сердце его присохло».
  Под конец своего горестного рассказа Савва говорил уже спокойно. Перегорело, переболело. Почти год минул, и жизнь шла своим чередом. Урунк слушал его, прикрыв глаза, не шевелясь, чтобы не расплескать свою боль, не показать отчаяния: «Марья, Марья, Марья», - билось в голове, -  «прости, я опоздал…».
  «Татьяна и ребятишки на погост ушли. Они часто ходят туда. А я вот дома. Записки всё пишу. Детям и внукам будущим о жизни своей след оставить надобно».
  На дворе послышался шум. Влетела Татьяна:
  «Батюшка, кто к нам?»
  Увидела Урунка, на шею кинулась:
  «Дядька Ангел!»
  И вдруг смутилась. Улыбнулась грустно.
  «Здравствуй, Ангел. Мы ждали тебя. Марья ждала…».
  Сняла шубейку и платок. Поправила косу и превратилась в хозяйку дома.
  «Батюшка, гостей с дороги покормить надобно. Зови своего дедушку, Ангел. Негоже старому под дверьми околачиваться. Замёрз уж, небось. Я, как  увидела нарты возле избы, так Яшу в лавку послала. А Паша с малышом Богданом с дедушкой во дворе. Батюшка, зови всех в избу».
  Савва с Урунком вышли на крыльцо. Паша был занят упряжкой Урунка, а Марьюшкин Богдан залез на руки смутившегося Тесея:
 «Как же тебя зовут, дедушка? Ты ведь ко мне приехал?»
 У Тесея в горле что-то заклокотало:
 «Иль-иль-иль…».
 «Дедушка Илья!» - воскликнул малыш, - «Дедка Савва! Смотри! Дедушка Илья мой приехал!» - весело, звонко прозвучал голос ребёнка.
 У Тесея на глазах выступили слёзы. Губы задрожали. Он почти испуганно смотрел на Богдана. Вдруг прижал ребёнка к груди. Счастливая, благодарная улыбка осветила лицо старика. Он что-то замычал. Богдан ему ответил:
  «Дедушка Илья, я тоже тебя люблю. Пойдём в избу, я тебе покажу моего коня. Мне дядя Яша его сделал. Пойдём».
 Ребёнок соскользнул с рук Тесея на снег, взял его за руку и потянул к крыльцу. Тесей, с растерянным, изумлённым лицом послушно шёл за маленьким Богданом. Урунк услышал:
 «Мальчик мой, Урунк! Этот ребёнок рушшев знает моё имя!»
 Урунк улыбнулся и сказал:
 «Радуйся, ильча, ты вспомнил своё имя. Ты больше не слуга Лоза».
  Пришёл Яша с полной торбой - пол лавки закупил, наверное, в честь приезда гостей. Помог Татьяне  вместе с Пашей на стол накрыть. Сели. Сначала помянули тех, кто ушёл от них преждевременно. Поели молча. Богдан так и не слез с рук Тесея. Немой и дитя прекрасно понимали друг друга. Сердце старого Тесея с этого дня было навсегда отдано ребёнку Марьи.
 В жарко натопленной горнице прямо на полу расстелили перины. Татьяна, прежде чем уйти в свою маленькую спаленку, где обычно с ней спал малыш Богдан, подошла к Урунку и протянула ему раскрытую ладонь:
«Вот, Марья велела передать…»
На ладони сверкало золотое колечко с зелёным камнем. Урунк взял его, поднёс к губам, потом к сердцу и… вложил в руку  Татьяне:
«Передашь дочке своей».
И быстро вышел из избы на крыльцо.

Светлая весенняя ночь, похорошевшая от лёгкого ночного морозца, засиявшая невинной первозданной чистотой, обняла Урунка нежными руками Марьи, вселяя в него желание жизни.
Савва вышел. Вынес тулупчик. Расстелил на крыльце. Друзья сели и некоторое время, молча, слушали робкий щебет просыпающихся птах. Савва вздохнул тяжело:
 «Ох, жизнь, жизнь человеческая - сказ великий…. Да, Урунк, воевода-то безрукий, что воевал крепость отца твоего, помер. В страшных муках, говорят, корчился. Как раз дней через десять после расстрела вашего князца золотоволосого. Воевода, что на месте покойного сейчас сидит, человек благородный и разумный, племянник младший воеводы Волконского, у которого я служил. Толмачём и писцом у него Матвей, знакомый мой. Хвалит его за справедливость и честность. Дай-то бог! Может, убийства да казни прекратятся. Бунты уж стихли. Но разбойных людей на дорогах много. Ох, как много. Не объявился бы Михайла-убивец».
 «Воевода может и хорош, но не для народа моего, не для народа ханты и манси. Мы люди вольные. У нас свои обычаи и порядки. От нас даже запах другой. Наш запах - запах тайги и речных просторов, запах звериных шкур и рыбьего жира, запах морошки и кедрового масла. Русские же пахнут овчиной и луком, крепким вином и солёной рыбой, потными портянками и смазанными дёгтем сапогами. Ты, Савва, много видел в жизни. Ты и в Москве жил и в заморских странах побывал, и уже много зим живёшь в наших краях. Думаю, ты заметил, таёжные люди не любят воевать. Вот прошёлся по Обским просторам Богдан Брязга, и многие, многие стойбища поднялись и ушли. Зачем воевать? Земли много. Хватит всем. Так думают наши соплеменники. Да у нас давно уже и войска нет.  Лаки - очень опытные воины, но они телохранители и защитники. Они уже много веков не использовались как наступательная, захватническая сила. А в последнем бою за крепость Калама-этт погибли почти все лаки. Пушки и железные пули сильнее искусства лаков. Братство лаков закончило своё существование. Кто не смирился, тот погиб. Больше рушшам в наших краях воевать некого. Да. Вы идёте вперёд с верой в Бога и вашей грамотой. Это самая большая сила ваша».
 Вдруг Урунка осенило. Он повернулся лицом к Савве, взял его за руку и с жаром сказал:
 «Ты! Ты можешь помочь мне!» 
 «Я всегда готов помочь тебе, друг мой. Но скажи, чем и как?» - ответил Савва, удивившись внезапной пылкости друга. 
 «Ты, Савва, можешь обучить мой будущий народ грамоте. Рассказать им о жизни разных народов в далёких Землях, которых ты видел и познал. Всё, что хранится в твоей умной голове, должно перейти в головы моих людей. Они пока ещё дети.  Дети павших героев, защитников крепости. Тесей и Белый Старец Отец-ханты передадут им знания знахарства и целительства. Я найду людей, которые научат их разному мастерству. Это в моих силах и возможностях. Савва! Ты станешь моим  помощником?»
 В небе мощным призывным кличем зазвенели голоса гусиных стай, плывущих в синеве в края, ведомые только им.
 
 Упряжки Урунка и Тесея неслись к  Священной Роще по речному весеннему льду Заячьего Следа. Урунку надо было срочно увидеться с Белым Старцем Отцом-ханты. Что скажет он о пути, выбранном его учеником?
 На Заячьем Следе лёд ещё крепок, но появились закраины. Прибрежные берёзы усыпаны тетеревами. Весенние заячьи тропы темнеют в тальнике. Собольи следы пересекают путь. На закате клубятся тучи, раздумывают: то ли снегом просыпаться белым, то ли дождём пролиться. Священная Роща показалась из-за последнего поворота.
 Дым очага голубым туманом растекается. Запах чопса и варёной оленины путников к столу приглашает. Ждёт Белый Старец гостей.
 Упряжки оставили у подножия холма. Поднялись наверх. Из землянки вышел Белый Старец Отец-ханты. В руке чаша с таёжным нектаром. Тесею поднёс со словами:
 «Верному слуге амдылькока Вони и герою крепости Калама-этт. Добро пожаловать».
 Тесей побледнел, смутился. Ему, палачу Царей Калама, не имевшему права ступать на землю Священной Поляны, не имевшему права зреть Святыню народов Калама Великую Золотую Мать, ему с почётом протягивает чашу с таёжным нектаром Белый Старец Хранитель Отец-ханты. О-о-о! Видно Лоз отпустил раба своего. Дрожащими руками принял чашу Тесей, отпил, Урунку передал и поклонился Старцу в пояс.  В землянке путников ждала горячая еда. После еды Белый Старец лично проводил Тесея в соседнюю землянку, где на мягком ложе тот мог бы дать отдых старым костям после долгой дороги.
 Хранители остались вдвоём.
 «Хранитель-сёйхум, ты уходил от меня юношей на распутьи. Вернулся. Я вижу перед собой мужчину, выбравшего свою тропу. Откуда начинается и куда ведёт твой путь?» 
 «Ты прав, Отец-ханты, я выбрал тропу моей жизни. Она начинается с последнего следа моего отца амдылькока Вони и ведёт в далёкие, очень далёкие неизведанные края. Путь моей жизни будет труден, если мне не помогут Хранители Великой Матери и сама Великая Золотая Мать».
  «Говори, Урунк.  Я вижу тебе  многое нужно сказать  своему наставнику».
 Голос Белого Старца дрогнул от волнения, когда он, выслушав   речи своего ученика, обратился к Урунку:
«Уверен, Великая Золотая Мать благословит путь, выбранный тобой, и поможет твоему будущему народу встать на ноги. На меня и Хранителя Брата-ханты ты можешь положиться. Вези своих будущих людей в Священную Рощу. Будем строить жильё для детей героев Калама-этт. Может и дети-сироты ханты и манси выберут твою дорогу».
Лицо Урунка осветилось благодарностью к этому необыкновенному человеку. Ему захотелось обнять его. Но Отец-ханты жестом остановил Урунка, на кожаную подушку рядом с собой усадил, сказал очень серьёзно:
 «Знаешь, сын мой, твои способности всегда поражали меня. Услышав, как и от кого, ты узнал обо всём, что произошло в крепости Калама-этт, о смерти твоего отца и маргкока Калгупа и, наконец, о жизни Тесея, я склоняю голову перед силой твоего дара. Если рушшы узнают о твоей способности слышать мысли, тебя могут принять за колдуна. За тобой будут охотиться, как за зверем редким, дорогим. Хорошо, что Тесей  никому ничего не сможет рассказать. Его покровитель Лоз знает об этом. У меня такое ощущение, мне давно кажется, что Лоз Тесея существо живое. Его задача – сохранить род амдылькока Вони и Великую Золотую Мать. Иногда  я чувствую его взгляд и на себе. Он изучает, учит и даже помогает нам». 
 Отец-ханты тяжело вздохнул. Ласково, по отечески руку на голову юноше положил, погладил:
 «Пора твоей голове отдохнуть, сын мой. Завтра будет новый день. Завтра будем думать о Будущем. Иди. Я ещё посижу».
 Урунк встал и, простившись со Старцем прижав правую руку к груди, направился к выходу. 
«Постой!» - остановил его Отец-ханты, - «Прости меня. Не успел я спасти твою Марью. Опоздал». 
Урунк опустил голову и еле слышно произнёс:
«Не ты должен был спасать её, я должен был. Но ты спас её сына, спас сына Саввы и ещё очень многих»…


 Три года прошли в трудах и заботах. Большое стойбище построили в глубине Священной Рощи у чистого ключевого озера. Дети-сироты героев крепости Калама-этт поселились в новых тёплых землянках. Урунк с Тесеем, Хранителем Братом-ханты и Саввой ездили за ними на реку Аган. Узнали и о судьбе Карраля Хромого и лака Агича. Агич с женой и детьми перебрался на приток Таза. Карраль женился на молодой вдове и усыновил троих детей-сирот. Где они теперь? Как сложилась их жизнь?
 Потом Урунк посетил свою родню. Вангай беспрекословно, а Кудя с радостью доверили воспитание своих старших сына и дочери любимому брату. С ними в стойбище прибыл старый лак Чир, вернувшийся после долгого преследования убийцы Хранителя Брата-манси.
  Чир долго рассказывал Белому Старцу Отцу-ханты, Урунку, Хранителю Брату-ханты и Савве о том, что приключилось с ним в дальнем странствии.

   Долго шёл  старый лак Чир. По следу шёл через леса, степи, Камни высокие. Неведомые реки и речки переплывал-переходил. Дошёл до великой,  как Обь, как Иртыш, реки Волк-кы. Огромный город Казан на берегу. У самого города Казан в избе, где рушшы крепкое вино пьют, кабак называется, Михайлу выследил. Грязно в избе-кабак, запах плохой. Мужики за столами сидят, крепкую винку пьют, луком и солёной рыбой заедают. Михайла там. На видном месте. Атаман. Заметил старого лака. Уставился чёрными медвежьими глазками. Почуял зверь ненависть сёйхумскую. Лицо злым стало. Вскочил, закричал:
 «Братцы! Вор! Язычник! Хватай его! Бей!»
 Такого Чир не ожидал. На него много пьяных людей навалилось. Михайла зубы оскалил, захохотал:
 «Ату его, братцы! Бей! Бей!»
  Отбился Чир, выскользнул из грязных рук, выхватил нож из-за пояса, на Михайлу бросился. Отпрянул Михайла, но узкое длинное лезвие сёйхумского ножа успело полоснуть по его лицу. Зарычал Михайла дико, за лицо окровавленное схватился и упал. А в избе-кабак уже все дрались. Друг друга били чем попало. Кое-как выполз Чир из-под груды тел. Выполз из кабака. До санной дороги дополз и сознание потерял. Подобрал его торговый человек рушшев. Велел своим слугам выходить старика. С ним, купцом Афанасием-Терентием, до Сургута добрался. Отблагодарил Чир доброго рушша соболями, горностаями, песцами белоснежными. Доволен был купец, старому лаку ружьё с припасом подарил. Чир нового друга просил, если узнает он что о разбойном человеке Михайле и его стае разбойничьей, сообщить князцу Вангаю или князцу Тайбохте.


  Под сводами Священной Рощи подрастало новое поколение. Белый Старец Отец-ханты, старый лак Чир, Хранитель Брат-ханты, лучшие мастера по дереву и железу, лучшие мастерицы по выделыванию шкур и шитью из кожи, мехов и тканей, опытные охотники, следопыты, рыбаки отдавали им свои знания, любовь и заботу. Старик Тесей с Урунком обучали молодое поколение целительству и лечению травами. Друг Савва с сыном Пашей языку русскому и грамоте русской учили. Савва и о странах далёких рассказывал, о людях в них живущих. Всё, что сам познал, с большим удовлетворением и радостью передавал подопечным друга своего Урунка. А с тех пор, как Татьяна с Яковом обвенчались и уехали ставить острог Томский, Савва большую часть года проводил в стойбище. Здесь и Паша друзей себе нашёл, а малыш Богдан за любимым дедушкой Ильёй как за стеной каменной.

  Урунк с Тесеем каждую зиму ездили на могилы амдылькока Вони и царицы Этты. Там, на Сопке Предков, они встречались с Тайбохтой и Кудей. Поминали родителей. На обратном пути заезжали в крепость Калама-этт, на руинах которой начинал шуметь молодой лес. Берёзки, ёлочки, осинки и сосны усыпали погибшее городище. На том месте, где когда-то был праздничный круг, разжигали большой костёр, и тени от его огня плясали поминальный танец среди молодых деревьев. И этой зимой поехали.
  Кудя немножко располнела. С Вангаем живёт хорошо. Полон дом детей. Тайбохта с женой тоже хорошо живёт. Сына родила ему младшая дочь Кичея. Тайбохта с Вангаем у рушшев в волостных князцах ходят. У одного Верхне-Подгородная Нарымская волость, у другого - Нижне-Подгородная Нарымская волость. Старый Кичей получил от рушшев все земли,  что были под рукой амдылькока Вони. Теперь  князем Пегой Орды его называют. Не везёт ему. Нет ни страха, ни уважения к новому князю у киргизских и татарских племён. Каждый год налетают дикие отряды. Разоряют стойбища. Уводят в плен, в рабство женщин и детей. Даже  соседи ханты напали. Перебили стойбище рыбаков и их рыбные угодья заняли. Кичей рушшам пожаловался, но рушшы отказались посылать казаков на захватчиков. Сказали:
 «Сами со своими разбирайтесь».
  На обратном пути Тесей грустным был. Прибыли в Священную Рощу. Тесей ушёл в свою землянку. Слёг. Есть, пить отказался. 
  «Что с тобой, ильча? Скажи, чего тебе хочется? Я всё сделаю», - заволновался Урунк.
  Тесей взял его руку,  в глаза  внимательно глянул. 
  «Мальчик мой», - услышал Урунк  мысли Тесея, - «время пришло. Твоему старому ильче умирать пора». 
  «И ты хочешь уйти от меня!» - с укором воскликнул Урунк.
  «Нет, мальчик мой, я не хочу этого. Мой Дух всегда будет рядом с тобой. Там, на кладбище царей Калама, пришли ко мне Духи твоих родителей. Они сказали:
  «Или-ийя! Ты узнал своё имя, и мы ждём тебя. Твоя коса уже отросла. Великая Золотая Мать простила все твои прегрешения. Твоё тело и Душа  устали в Пёстром Мире. Пора тебе отдохнуть. Белый Мир даст тебе покой. Ты будешь с нами, а Дух твой всегда сможет быть рядом с нашими детьми и твоим любимым внуком Богданом».
 Они знают всё. Они сказали мне, что ты сможешь и без меня выполнить задуманное, а Богдана ждёт счастливое и богатое будущее. Прости меня, мальчик мой, мне пора. Если бы я мог петь, я бы просто сказал:
 «Сегодня умрёт моя песня».
 Тесей погладил руку Урунка. Глаза старика засветились добрым ласковым светом.
 «Мальчик мой, с тех пор, как ты вновь появился в моей жизни – я счастлив. Последние годы моей жизни, жизни рядом с тобой, я чувствовал себя человеком. Я смог разговаривать с тобой, а потом и с Богданом. Я ведь до сих пор не могу понять, как этот ребёнок узнал моё имя».
 Улыбка осветила лицо последнего палача Царей Калама.
 «Иди, мальчик мой, приготовь ветку для старого Или-ийя. Иди. Придёшь с первыми лучами Солнца. Будь жив».
 Урунк поклонился старику, приложился лбом к его холодеющей руке и вышел из землянки.

  Урунк не знал, где искать родовое кладбище старика, и похоронил Тесея на Сопке Предков рядом со своими родителями. Хранитель Брат-ханты был рядом со своим Братом-сёйхумом. Песнь о жизни  Или-ийи, последнего Тесея - палача царей Калама и сына царского таксыбыльхума всё-таки прозвучала над его могилой.
               



      
Глава 15.


  После русского праздника Рождества Христова, как всегда, приехал Савва. Его очень опечалила смерть дедушки Ильи.
  «Как же Богдан без него? Ох, ох, ох», -  застонал Савва, - «ребёнок в нём души не чаял. И на погост к нему нельзя сходить. Знаешь, Урунк, мы всё же помянем деда Илью по нашему обычаю»…
  После вечерней трапезы друзья уединились. Поделились всем, что у них на душе накопилось за время разлуки. Савва о детях рассказал. Потом и о делах, что на Руси и в главном городе Москве творятся, говорил. Друг Матвей с ним новостями делится. Много знает Матвей. Воеводы почти каждый год новые, а Матвей, как стал писарем после Саввы, так до сих времён и стоит.  Хороший человек.
  Савва вдруг засуетился, из походной торбы пакет достал, Урунку протянул со странной улыбкой.
  «Дивись, друг мой, от нашей беглянки Агафьи весточка».
  «От Агафьи? Неужели?»
  «Жива и здорова, дай Бог каждому».
  «Но как дошло это письмо до тебя, Савва?»
  «Знатный купец наш сибирский в Голландию-страну пушной товар возил. Там его Агафья увидала. Очаровался ею купец наш. И пакет, обещал доставить. После весенней ярмарки опять в Голландию пойдёт. Весточку-то Агафья голландскими буквами писала. Русскую грамоту не знала, а голландской выучилась. Я для тебя русскими буквами переписал её послание. Вот, почитай сам».
 Урунк взял бумагу, развернул и, пододвинув жирник поближе, начал читать.

Савве Савинову в городке Сургуте, что за Камнем в Земле Сибирской в собственные руки от Кристины-Лауры Ван Мейер.
 
Земной поклон сторонушке родимой. Низкий поклон и тебе Савва, и жене твоей Настасье и деткам вашим шлёт бывшая раба божья Агафья, ныне Кристина-Лаура Ван Мейер.
Нет дня, чтобы я не молилась за тебя, Саввушка. Ты подарил мне жизнь новую. По гроб тебе обязана буду. Жизнь у меня хорошая. Муж мой Карла души во мне не чает. Гордится женой красавицей. И сердце моё здесь оттаяло. И учёного мужа своего люблю. Нет для меня в свете человека роднее. Грамоте обучил. Картинами стены украсил. Мягкие ковры под ноги мне постелил. Слуги пылинки сдувают. Куда ни гляну – везде чистота, красота. Лишь одного нет в доме нашем. Бог детей не дал. Не простил видно грехов моих.
 Саввушка, друг любезный, если жив ты, приезжай в гости к нам. Муж мой Карла тебя помнит и ждёт так же, как я. Всей семьёй приезжайте. Бог даст, услышу я речь родную в доме своём. Приезжайте. Купец Афанасий Терентьев по прозвищу Фрязин обещался доставить вас в целости и невредимости за свой счёт. А здесь уж мы с Карлой его отблагодарим достойно. Я ведь знаю, что ты с твоим характером богатства не нажил. Ты мир повидал. Во многих странах бывал. Пусть теперь и детки твои новые земли увидят, чужие речи послушают, диковинками налюбуются. А меня как порадуете. Жду тебя, Саввушка, как брата родного.
   Низко кланяюсь тебе, Настасье и деткам.
                Агафья.

  Савва о чём-то задумался и не заметил, что Урунк закончил читать и отложил письмо в сторону.
 «Да-а», - тихо промолвил Урунк.
  Савва очнулся.
  «Что скажешь, друг?»
  «Что скажу?»
  Урунк рассмеялся.
  «Ох, и Агафья! Вот это женщина!»
  Глядя на смеющегося друга, Савва заулыбался. Вдруг Урунк перестал смеяться и очень серьёзно обратился к Савве:
 «А почему бы тебе не поехать в эту далёкую страну Голландию?»
 «Ты это серьёзно говоришь?» - спросил всё ещё улыбающийся Савва.
  «Это дело серьёзное и о нём  надо говорить серьёзно», - ответил Урунк.
  Савва вскочил, по землянке забегал:
  «Нет, нет. Это невозможно. Я обещал учить твоих людей. Годы у меня не те. Знаешь ли ты, сколько денег понадобится, чтобы за тридевять земель с семейством в путь собраться. Я ведь на чужих харчах не привык жить. И у Агафьи, хоть она теперь и Кристина-Лаура, в долгах быть не желаю!»
 «Сядь. Успокойся. Это дело не простое. Сразу не решается. Знаешь что? Мы с тобой сейчас таёжного нектара выпьем. Отдохнём. Утро вечера мудренее. Отец-ханты скоро из странствий придёт. Его послушаем».

  В конце зимы в стойбище Священной Рощи вернулся Белый Старец Отец-ханты. Вечером Хранители собрались в его землянке. Урунк и Белый Сокол рассказали Старцу все новости сургутские, о жизни людей в стойбищах и юртах обских и иртышских за время, которые Старец провёл возле Великой Золотой Матери. Потом Урунк рассказал о письме Агафьи к Савве. Белый Старец задумался. Вдруг глаза его заблестели, прищурились  в озорной улыбке:
 «Когда-то я ходил на восход Солнца в страну Катай с твоим отцом, Урунк. Это было очень давно, но забыть невозможно. О-о, если бы я был сейчас на месте Саввы, непременно пустился в путь. Какое счастье увидеть самому и показать своим детям далёкие страны, людей живущих в них и чудеса, которые дарит людям природа».
 Белый Сокол воскликнул:
 «Отец-ханты! Ты не намного старше Саввы. У тебя тело юноши, а рука мужчины-воина. Ты и сейчас один в честном бою можешь противостоять десятерым!»
 «Да, Отец», - поддержал Брата-ханты Урунк, - «иметь такого, как ты, спутника в далёком походе - благо».
 «Что вы хотите этим сказать? Нет, нет, нет», - смеясь, отмахнулся Белый Старец, - «я ещё здесь нужен. А Савва, друг наш, сможет отправиться в далекую страну. Уже шесть лет он  отдает свои знания на благо нашего народа. Он очень скромный и не жадный человек. А ведь вся его семья работала на нас. Его дочь Татьяна, до своего отъезда в далёкий Томский Острог, заботливо ухаживала за нашими детьми, сын Паша стал им другом, наставником и старшим братом. От свечи в их избе свет знаний проникает в землянки стойбища в Священной Роще».
 Белый Старец окинул юношей благосклонным взглядом и торжественно поднял руку.
 «Великая Золотая Мать, благословила твой путь, Хранитель-сейхум, благословила она и твой новый народ. Видя бескорыстие твоего друга рушша, Великая Золотая Мать каждый год выделяла долю из даров, приносимых её подданными. О-о, Савва богат, очень богат. Пришло время сказать ему об этом. Завтра я приглашу нашего уважаемого друга в свою землянку».
 Да, Белый Старец опять поразил Урунка глубиной своей души.

 Ох, и ярмарка в этом году в городе Сургуте! Чудо ярмарка! По весеннему насту съехались купцы из городов закаменных и  подкаменных, поселенцы новых городищ-острогов, рыбаки, промысловики и золотоискатели, из земель, что пролегали от Оби до Енисея. Под стенами Сургута раскинулись шатры, палатки, походные чумы. Вокруг них кони и олени, сани и нарты. Светлыми ночами дым от костров к голубому небу тянется. Днем солнце ясное, ночью морозец. Наст крепкий белым снегом покрыт. С ярмарки и кони, и олени хорошо побегут по этому насту, весело.
 Старшие сыновья Карпа Ивановича с Осипом приехали. С жёнами, с детьми. Все собрались, лишь Якова с Татьяной и дочкой их, маленькой Марьюшкой, не хватает. Шумно в избе Саввы, и изба, что Карп Иванович  поставил, прогрелась, ожила от веселого гомона его внуков и внучек. А Савва помолодел. В путь-дорогу собирается с Пашей и Богданом. Урунк решил проводить обоз Саввы и купца Афанасия Терентьева до границ земель народов ханты, манси и сейхумов, а на обратном пути по стойбищам и юртам рыбаков и охотников поехать, как люди живут посмотреть, больных полечить.

 Обоз купца Афанасия к границе земель бывшего Царства Калама подошёл. Время прощания наступило. Обнялись друзья.
 «Не забудь, Савва, просьбу мою. Всё, что увидишь, что услышишь, на бумагу рисуй-записывай: дома и утварь, большие и малые лодки, одежду, оружие, инструмент для работ необходимый. Моим людям всё пригодится. Будь жив, друг мой! Будьте живы Паша, Богдан! Я буду терпеливо ждать вашего возвращения».
 Но что это? Всадники мчатся! Урунк насторожился, посох сжал. Люди Афанасия оружие приготовили. О-о! Да это же Белый Старец, а с ним его люди доверенные! Белый Старец с коня ловко соскочил, Урунку и Савве улыбнулся, правую руку поднял, к купцу Афанасию и его людям, удивлённым и настороженным, с речью обратился. К удивлению Урунка и Саввы, Белый Старец говорил на русском языке.
 «Мир и здоровье вам, люди! Мир и здоровье тебе, великий путешественник Афанасий Терентьев. Мы друзья уважаемого Саввы, решили проводить вас до города Казан. Мы хотим быть уверены, что Савва с детьми и его новые друзья и спутники будут в безопасности до самой реки Волк-кы».
 Изумлению купца Афанасия Терентьева не было границ!




Глава 16


 Последний месяц весны растопил почти весь снег в Священной Роще. На речке закраины появились. Урунк вернулся после долгих хождений по стойбищам и юртам. Брата-ханты Белого Сокола что-то долго нет из  похода к северным юртам. Как ушёл после ярмарки сургутской, так и пропал. Даже на мысленный зов не откликается.
 Солнце пригрело так, что Урунк, сняв рубашку, улёгся на крыше своей землянки. Там в глубине Священной Рощи деловая жизнь большого стойбища, а здесь, на опушке, тишина и покой… Ждут своих хозяев землянки Белого Старца и Брата-ханты. И из землянки Урунка не вьётся дымок. Тепло. Вечером костёр на берегу речки разожжёт, чончик вскипятит, чопс у огня поджарит. А сейчас лежит Урунк на солнышке. Мысли его рядом с другом Саввой бегут в далёкие-далёкие края.
 Издалека, из-за речного поворота песня прилетела. Брат-ханты! Наконец-то! Рад Урунк его возвращению. И в стойбище веселее станет. Очень любят его и дети и взрослые. Песни его любят, сказания. А голос его – волшебный голос. То золотыми нитями вьётся, то боевым железом звенит, то медовой сладостью обволакивает. Дети с ним поют. Учатся сказания и песни складывать.
 Урунк вскочил, рубашку натянул, к речному льду с высокого яра сбежал. Вот и олени из-за поворота показались. Быстро бегут олени, но песня Белого Сокола быстрее летит:
О, бегут мои олени
По сверкающему снегу.
Освещает путь мой Солнце,
Дарит мне тепло и негу.
Птицы песнь поют вдогонку,
Белки весело стрекочут.
Зайцы свадебные тропы
Быстрыми ногами топчут.
О, несут меня олени
Меж таёжных великанов.
Кедры, сосны, ели к Солнцу
Рук мохнатых зелень тянут.
Звери и зверьки лесные
Дождались весны прихода,
В норах, норках запищали
Дети – продолженье рода.
Солнца ласковые руки –
 Милой девушки объятья.
 И пою я: «Жизнь прекрасна!
 Ей любовь готов отдать я!»

 Остановилась упряжка. Белый Сокол к Урунку подскочил, обнял, закружил его. Что это с Хранителем Великой Золотой Матери?
 «Брат, Брат, я счастлив! Брат! Глаза мои сияют, и сердце бьётся радостно в груди. Взлети, Брат, ввысь и осмотри всю Землю - счастливей человека не найти!» - пропел он и помчался вверх по тропе к своей землянке. Урунк медленно пошёл за ним.
 «Кажется, Белый Сокол влюбился. А как же обет, данный Великой Золотой Матери? О, Отец-ханты! Что бы ты сказал сейчас? Как поступил бы?»
 Урунк вдруг рассмеялся.
 «О, Отец-ханты, я знаю, знаю, что бы ты сказал и сделал!»
  В землянке Брата-ханты творилось неописуемое. Он, как безумный, носился из угла в угол, запихивая в кожаные торбы какую-то утварь и подушки. Вытащил сундук на середину землянки, перерыл в нём всё. Урунк смотрел, смотрел на возбуждённого взъерошенного Брата и, в конце концов, громко расхохотался. Белый Сокол смутился, сел на край сундука, тряхнул головой и тоже рассмеялся.
 «Прости, Брат, я веду себя как пятнадцатилетний юноша. Ой-е, кажется, пора подумать обо всём по-мужски».
 «Тебе надо спокойно поесть и рассказать своему Брату, в чём дело. Пойдём, разожжём костёр. У меня с утра во рту ничего не было. Да и мне есть о чём рассказать!»
 После еды братья улеглись на крыше землянки. Белый Сокол рассказывал, Урунк слушал.

 «Мои олени привыкли везти меня медленно, чтобы я мог думать о песнях и сказаниях, которыми всегда полна моя голова. На  повороте возле устья Заячьего Следа я почувствовал, что кто-то сел в мои нарты позади меня. Рука невольно потянулась к посоху и застыла.
«Я ждала тебя, любимый», - услышал я нежный голос.
Обернулся. В нартах сидела женщина. Это была не просто женщина. Белоснежная кожа, синие, как летнее небо, глаза, чёрные брови. Она была бы моим отражением, если бы не две белые косы, перекинутые на грудь. На ней была белая заячья парка. Я невольно подумал, что мне снится, грезится Снежная Царица Тайги. Я промолвил:
«Я тоже ждал тебя, любимая!»
Она придвинулась ко мне, прижалась к моей спине и сказала:
«Пусть олени твои везут нас в мой чум».
Остановившиеся было олени, тронулись и резво помчали нас по льду узкой протоки, вытекающей из густого леса.
Я слышал, как бьётся её сердце.
Чувствовал, как в меня проникает тепло её тела.
Словно цветущая черёмуха, дурманил запах её волос.
Целый месяц не было для нас ни дня, ни ночи, ни Солнца, ни Звёзд.
Целый месяц я срывал цветы с её губ.
Наши косы сплетались.
Руки не хотели разжимать объятья.
Это была самая прекрасная песня моей жизни.
Но однажды утром нас разбудил шум крыльев.
Мы огляделись и рассмеялись.
Снег тает.
Гуси летят на Север.
А мы не заметили, как это произошло.
Вечером мы с ней впервые разговорились.

Юна – единственная дочь безоленного рыбака-манси. Жили они всегда бедно. В их одинокий чум редко заглядывали люди. Отец научил дочь охотиться и рыбачить, мать – готовить еду, выделывать шкурки, шить одежду. Ещё мать научила её петь песни. Она выросла, превратилась в девушку на выданье. Несколько раз приезжали свахи. Но, увидав Юну, её белоснежные косы,  уезжали безвозвратно. Когда ей исполнилось двадцать зим, отца шатун задавил. Юна убила зверя. Мать с горя заболела. Во время болезни всё прощения просила у дочки за то, что родила её такой белокосой.
«Иди, дочь, к Белым Старцам. Пусть спросят у Великой Золотой Матери, как жить тебе дальше».
Сказала так и ушла в другой мир.
Была зима. Юна собрала своё добро, на волокушу погрузила и перекаслала на протоку у устья Заячьего Следа. Два года жила одна. Весной и осенью тайно приходила к Священной Роще. Слушала песни, которые я пел, и полюбила меня за песни. К Белому Старцу подойти не решилась. Боялась, что Великая Золотая Мать велит отдать её замуж за неизвестного ей, нелюбимого мужчину. Увезёт её муж далеко в своё стойбище, и никогда больше не услышит она мой голос. Этой весной решилась сама о своей судьбе позаботиться. Если бы она знала, как я счастлив! Ведь она единственная такая! Снежная Царица Тайги!»
Нежно перекликались весенние пташки. Бурундук запел, засвистел любовную песню. Берёзы тянули ветви к Солнцу, и яркие клейкие листочки весело, дружно раздвигали почки. Урунк с улыбкой к Белому Соколу обратился:
«Брат мой, нас, Хранителей, осталось только трое. Я думаю, что Великая Золотая Мать и Белый Старец Отец-ханты благословят твою любовь и любовь Юны. Знаешь, до возвращения Отца-ханты, мы перевезём твою жену в рыбачью землянку Белых Старцев на Карасёвом Озере. Там вам хорошо будет. Пойдём, я помогу тебе собрать необходимую утварь, постель, продукты и одежду. Твоя Снежная Царица Тайги должна носить достойную  одежду, а не старую заячью парку».

Выехали под утро. Три с верхом нагруженные нарты медленно двинулись к устью Заячьего Следа. А ещё Урунк двух толстых щенков прихватил с собой. Сначала надо было заехать на Карасёвое Озеро и навести порядок в старой землянке.
Подновили крышу. Шонгол подмазали. Пол  коврами толстыми застелили. В спальном углу полог натянули, перины, подушки, одеяла на шкуры бросили. К вечеру в шонголе огонь запылал. Свеча на маленьком столике осветила старую землянку. Мужчины были довольны. Как хорошо, как ладно они сделали! И щенкам возле землянки маленький чумик соорудили. Чончик закипел, мясо в котле сварилось. В землянке жилым духом запахло. Поели. Выспались. Утром привели себя в порядок. Щенят накормили, к колышкам привязали. Олени весело захоркали. Нарты в путь тронулись, за будущей хозяйкой землянки помчались.
Песня Белого Сокола вперёд полетела.
Ой-е, журчат ручьи,
Ой-е, небо синее.
Хей-хой, бегут олени,
Хей-хой, к моей милой.
Ой-е, Солнце сияет.
Ой-е, ликует Весна.
Хей-хой, встречай меня, любимая!
Хей-хой, встречай меня, жена!
В полдень к чуму Юны подъехали. Она голос любимого давно услышала. Двух глухарей в котёл кинула, чопс из рыбы белой приготовила. Бруснику и мёд лесных пчёл на столик поставила. В чончике чагу заварила. Любимого и Брата его низким поклоном встретила. Урунку приятно смотреть на влюблённых. Нет. Не юношеская это любовь. Это любовь мужчины и женщины. Любовь на всю жизнь. Он сказал Юне:
«Сестра, я счастлив, что мой Брат встретил тебя. Ты, Снежная Царица Тайги, достойна быть его женой. Твоя любовь подарит ему много новых песен. Пусть к песне вашей жизни присоединятся звонкие голоса детей ваших».

У землянки на Карасёвом Озере упряжки с молодожёнами остановились. Урунк зажёг смолистый факел, передал его Юне:
«Снежная Царица Тайги и Белый Сокол, пусть от этого факела разгорится ваш очаг. Счастья вам и будьте живы».
Он сел в нарты и погнал оленей всё быстрее и быстрее. В своей землянке Урунк упал на постель, обхватил руками голову, и горький стон сорвался с его губ:
 «Марья… Прости…»



               
Глава 17


Лёд ушёл. Тайга расцветала. Ласково журчали речные воды. Светло днём. Светло ночью. Время сбора первых целебных трав. Дети героев крепости Калама-этт подросли. В юношей и девушек превратились. Доволен Урунк. Его новый народ к знаниям, словно росток к Солнцу тянется. Неожиданно прибыл гонец от Вангая. Весть не добрая. Михайла со своими людьми объявился. В лесах прячется. Надо быть начеку. Михайла дорогу к Священной Роще хорошо знает. Проводив гонца, Урунк к Белому Соколу на Карасёвое озеро поехал, посоветоваться с Братом о безопасности и благополучии жителей стойбища Священной Рощи. Брат-ханты и Брат-сёйхум решили перевезти людей из стойбища в угодья Тайбохты.
 Через несколько дней стойбище опустело. Потушены очаги в землянках. Вместо землянок моховые, багульные ковры и холмики. Люди дружно собрались и перекаслали к Острогу Нарымскому. Недалеко от нехитрой деревянной крепости, выстроенной людьми волостного князца Тайбохты Вонина вместе с рушшами, появилось небольшое стойбище. С первого же дня своего прибытия на новое место, люди стойбища зажили так же, как в Священной Роще. Работали, учились, рыбачили и охотились, а по вечерам у костров сидели, песни и сказания Хранителя Брата-ханты пели.  Белый Сокол в Роще Священной задержался. След перекаславшего стойбища замести надо.
 Урунк у младшего брата остановился. Изба у Тайбохты большая, просторная, не хуже, чем у воеводы в Сургуте. Рад Тайбохта, что тоже может проявить заботу и внимание к детям тех, кто сражался с ним бок о бок за крепость Калама-этт. Рад Тайбохта и тому, что брат рядом, рад общению с ним.
 Летние солнечные дни сменились первыми осенними дождями. Ночи стали чёрными, непроглядными. Уже птица к отлёту готова, а от Белого Старца Отца-ханты нет весточки. Далеко река Волк-кы, далеко город Казан, и мысленный зов не долетает из-за Пояса Каменного. Брат-ханты сообщил, что едет в юрты присургутские, там медведь рыбака ранил. Урунк тоже решил по юртам, по стойбищам пройтись, людей послушать. Может, след Михайлы проявился в тайге. Пора, пора объявить охоту на зверя.
 После вечерней еды братья пошли на берег реки, сели на поваленное дерево.
 «Уходишь, брат?» - грустно спросил Тайбохта.
 «Да. На рассвете», – ответил Урунк, - «Что-то тревожно мне. Чувствую звериную злость убийцы…»
 «Будь осторожен, брат. О людях своих не беспокойся. Они уже и сами  могут постоять за себя».
 Тайбохта тяжело вздохнул.
 «Что с тобой, мой младший брат? Что тяготит твою душу? Я думал, ты доволен жизнью своей. Рушшы к тебе хорошо относятся, несмотря на то, что ты сын не покорённого амдылькока Вони, уважают и ценят».
 Тайбохта посмотрел в глаза старшего брата. Горькая усмешка исказила молодое лицо.
 «Хорошо относятся? Ценят? Уважают? Пойдём в жилище. Я тебе кое-что покажу».
 В избе Тайбохта подошёл к кованому сундуку, достал из него свиток и протянул Урунку.
 «Прочти. В этой бумаге  написано, во сколько ценят рушшы потомка царей Калама, князя Пегой Орды!»
  «И мы княза Пегая Орда Тайбохту Вонина пожаловали: ясаку с него имать не велено, а велели ему нашу службу служить и жить велели в Нарымском остроге, а нашего годового жалованья велели ему давать по три  рубли  денег, да хлеба по четыре чети муки, по чети круп, по чети толокна, по пуду соли на год…»
  От вздоха Урунка огонь в жирнике заметался.
  «Да, брат, мы уже не полновластные хозяева на своей земле».
  Сел рядом с Тайбохтой, обнял его за плечи.
  «Но ты, сын амдылькока Вони. Ты самый молодой волостной князь. У тебя есть воля и желание служить своему народу. Пока живы мы – будет жить и народ наш. Подними голову и иди к людям с улыбкой надежды и веры в будущее».
  Спать братья легли поздно.
  Утренний холод скользской змеёй пробрался в избу и ужалил Урунка в самое сердце. Вздрогнул Урунк и сквозь сон вдруг услышал мысленный зов Брата-ханты:
 «Брат! Спеши! Скорее! Михайла!..»
  Зов оборвался. И как не старался Урунк, посылая свой мысленный зов Брату-ханты, ответа не услышал.

 Дождей давно не было, и кони быстро мчали всадников. Урунк, люди Вангая, Тайбохта со своими людьми неслись к Священной Роще без остановок. На третьи сутки кони начали падать. Оставили измученных животных в попутном стойбище. Тайбохта со своими людьми пересели в байдары и ветки. Урунк с людьми Вангая помчался дальше на оленьих упряжках. Весть о нападении на Святое Место облетела уже пол тайги. К Священной Роще отовсюду спешили вооружённые люди.

 Горят костры в Священной Роще. Вокруг костров мужчины сидят. Печаль и жажда мести на их лицах. В полдень Хранитель Великой Золотой Матери Брат-ханты, народный певец и сказитель будет похоронен рядом с могилой Хранителя Брата-манси.
 Урунк стоял возле тела Брата-ханты, а мысли его всё время возвращались назад.
  Упряжки остановились у подножия яра…
 Чёрное вороньё взвилось тучей над рощей…
 Открытая дверь землянки…
 Страшный крик потрясает и Небо и Землю…
 Неужели это кричит он – Урунк?!
 Брат-ханты висит на столбе в центре, распятый, как Бог рушшев…
 Обнажённая грудь покрыта следами от раскалённого железа и ножевыми ранами…
 Босые  простреленные ноги обгорели…
 Под ними потухшие угли от костра…

  Осторожное прикосновение Тайбохты.
  «Пора, брат. Полдень».
   Мужчины выстроились, словно к бою. Воины-лаки готовы опустить тело Хранителя Великой Золотой Матери в его временную могилу.
  Вдруг в тишину Священной Рощи ворвался звук конского топота. Конь мчался так, словно за ним гналась волчья стая. Взлетел на яр, промчался меж священных деревьев. С коня женщина соскочила. Высокая, стройная. Длинные косы ветер растрепал.
  «Где он?! Где сын мой?!» - вскричала женщина.
  Мужчины расступились. Мать Белого Сокола ноги сына обняла, застыла в безысходном горе. Мужчины перед матерью Хранителя на колени опустились, головы низко преклонили. Женщина выпрямилась во весь рост, руки к Солнцу протянула и рухнула без памяти. Урунк бережно поднял женщину-мать на руки и сказал:
 «Брат-ханты, твоя мать простилась с тобой. Я же даю слово – твой убийца и убийца Брата-манси умрёт страшной смертью у ног Великой Золотой Матери!»
  Глубокая холодная могила приняла ветку с телом Хранителя. Поминальная чаша пошла по кругу.

  Мать Белого Сокола пришла в себя незадолго до заката Солнца. Увидев Урунка, она сказала:
 «Как ты похож на моего сына…»
 И тихо заплакала. Урунк поднёс ей чашу с успокаивающим питьём. Женщина выпила и снова обратилась к Урунку:
 «Расскажи мне о нём. Вы так долго жили вместе».
  «Хорошо, мать Белого Сокола, я расскажу тебе о нём», - мягко ответил Урунк.
  Женщина вздохнула, и сон обнял её. Урунк Тайбохту попросил присмотреть за матерью Белого Сокола.
 «Женщина будет спать до завтрашнего вечера. Проследи, чтобы ничто не потревожило её сон. Мне надо отлучиться ненадолго. Приду перед её пробуждением».

  К вечеру ветер северный рваные тучи погнал по небу. Они то закрывали лунный лик, то открывали. Лёгкая байдарка бесшумно и стремительно неслась по тёмной воде. К полуночи Урунк высадился на берег и напрямик пошёл к Карасёвому Озеру. Перевалил кедровую гриву, окаймляющую озеро. Он спешил убедиться, что звериная стая Михайлы ещё не проникла в этот уголок тайги. Вдали залаяли собаки и смолкли. Луна выглянула в просвет меж облаков, осветила водную гладь озера. Запахло дымом. Не спит Юна. Ждёт. Перед дверью в землянку Урунк остановился и перевёл дух.
 «Заходи, брат Урунк»,- раздался голос Юны за спиной.
 Урунк обернулся. Юна с ружьём и две  лайки стояли перед ним.
«Воистину эта женщина - Царица Тайги», - подумал Урунк.
 В землянке, усадив Урунка на кожаные подушки, Юна сказала:
«Только чёрные вести топчут пеймы тёмной ночью. Ты пришёл сказать, что мой муж Белый Сокол никогда уже не войдёт в эту дверь?»
«Да, сестра, Белый Сокол погиб. Но я знаю, его последние мысли были о тебе».
Юна побледнела, глаза закрыла, потом, вздрогнув, тихо сказала:
«Успокойся, сын Белого Сокола. Твоя мать сильная женщина. Твоя мать вырастит тебя. Дух твоего отца всегда будет рядом с нами».
Её рука ласково гладила под сердцем. Урунк с изумлением слушал разговор Юны с тем, кто ещё не родился. А когда осознал, что это будущий сын Брата-ханты, почувствовал радость, пробившуюся сквозь боль потери.

 Разъехались люди тайги по своим стойбищам и юртам, поклявшись искать след зверя Михайлы. Урунк с младшим братом простился. На нём теперь забота о людях из стойбища Священной Рощи. Мать Белого Сокола встретилась с женой сына.  Женщины навсегда остались вместе.               


 Тишина и грусть поселились в Священной Роще. Урунк каждый день   могилы Братьев-Хранителей навещает. Урунк ждёт. Урунк знает – скоро, скоро здесь Михайла появится с ватагой своей. Ему  Золотая Баба нужна, сокровища её несметные. А Белый Старец молчит. Ничего. Урунк сам, один выйдет на тропу мести, мести жестокой и беспощадной.               
 Утро. Лёгкий туман накрыл речку. Солнце туман прогнало и к полудню начало сильно припекать. На южной стороне неба облака показались. Сначала белые, пушистые, они постепенно завладели всем небом и к сумеркам превратились в тяжёлые серые дождевые тучи. Надвигалась гроза. Урунк из землянки вышел. Набирая сухие берёзовые поленья, почувствовал, чужой глаз на него смотрит. Но это не глаз Михайлы. Урунк спокойно в землянку вошёл. Дверь приоткрытой оставил.
В шонголе поленья затрещали. В чончике брусничный напиток закипел. Из котла запах глухариного мяса в приоткрытую дверь струится.
Где-то вдали гром прокатился. По крыше землянки крупные дождевые капли ударили. Под чужой ногой веточка хрустнула.
«Заходи, добрый человек», - громко сказал Урунк, - «в такую погоду надо под крышей сидеть».
 Юрким горностаем, а может скользской змеёй, проник чужой в землянку. Робко, а может трусливо, огляделся. Маленький, худой, с тощей шеей мужичок щурил глаза и показывал щербатые зубы в угодливой улыбке.
«Закрой за собой дверь. Проходи. Присядь на подушки. Сейчас мы с тобой поедим. Ты голоден, наверное?» - приветливым голосом обратился к нему Урунк,  подумав про себя: «Михайла хорька вонючего прислал вынюхивать, что в Священной Роще делается. Сам остерёгся. Знает, сколько людей на него ножи точит. Попади он им в руки – на каждом дереве, на каждом кусте по кусочку его  мясо висело бы».
 Мужичок с жадностью накинулся на еду. Подмёл всё, что было на блюде. Сыто икнул. Палочкой в зубах щербатых ковыряться начал. На мгновение, осветив все углы землянки, сверкнула молния. Громко и недовольно заворчал гром. Мужичок  вздрогнул, резко на подушки откинулся. С головы капюшон слетел. Урунк увидел резаные грязные волосы и клеймо на ухе.
 «Ооо! Коча бардаковский! Только Бардак клеймит так своих оленей и рабов», - подумал Урунк, - «Тесея нет на твою голову, коча».
 Мужичок натянул капюшон на голову. Руки его дрожали. Глаза бегали. Он вдруг заговорил быстро-быстро:
«Тырла я, Тырла. Тутошний. Бедный безоленный рыбак. Совсем одинокий. Совсем больной. На Святое Место пришёл поклониться. Вдруг дождь, гром…»
Опять сверкнула молния. Загрохотал гром. Где-то рядом с треском повалилось дерево. Тырла смолк и съёжился. А Урунк сказал:
«Ладно. Сегодня Нум сердится на кого-то. Пеймами деревья топчет. Копьём-Молнией в Землю бьёт. Сегодня тихо под крышей сидеть надо. Завтра я тебя лечить буду.  Лечебные отвары варить для тебя. Будешь здоровым. Работать сможешь хорошо. Сейчас спи. Отдыхай».
 Дождь лил не переставая. Очаг погас. Урунк жирник затушил и сразу почувствовал – страх темноты охватил Тырлу. Тырла свернулся как хвост лайки, голову руками обхватил. Беспокойные мысли Тырлы навязчиво проникали в голову Урунка.
 «Ой-е, Тырла, зачем послушал Михайлу? Зачем Хранителя Великой Золотой Матери обманываешь? Он добрый. Тырлу лечить хочет».
 Тырла беспокойно заёрзал. Худую парку на голову натянул.
 «Ой-е, Нум сердится. На кого сердится? Может, на Тырлу? Нет. Зачем Грозному Нуму на бедного маленького муравья сердиться? Тырла хороший. Тырла весёлый. Тырла винку выпьет – Нуму песню споёт. Тырла, когда выпьет, смелый, умный. К Большому Михайле пойдёт, скажет: «Один  человек на Святом Месте живёт. Никого больше нет». Михайла Тырле денежку даст. Возьмёт Тырла денежку, быстро в ветку прыгнет, в Сургут побежит. В кабак пойдёт русскую винку пить. А если Михайла обманет, денежку Тырле не даст? Нееет. Тырла хитрый. Недаром за Михайлой ноги бил, червем земляным по следу ползал. К воеводе Тырла побежит, скажет: «Давай, воевода, денежку. Тырла нору Михайлы и его людей покажет. Воевода Тырле много денег даст…»
  Мысли умного Тырлы опять по сургутским кабакам побежали. Винку Тырла пьёт, песни поёт, весёлыми ногами землю топчет. Пил, пил винку Тырла и, наконец, крепко уснул.
  «Хорошо», - подумал Урунк, - «скоро зверь сам в капкан придёт», и спокойно лёг спать.
  Утром дождь прошёл. Урунк напоил, накормил Тырлу. Потом осмотрел его: глаза, язык, ногти на руках, тщедушное тело. Да. Хорошо поработала русская винка над когда-то крепким телом маленького коча. Сосуд с отваром лекарственных трав ему дал и торбу с едой в дорогу. На прощание сказал:
 «Зимой опять приходи. Я тебя лечить буду. Сейчас не могу. Завтра ухожу. Великая Золотая Мать призывает. Иду молиться о душах погибших Братьев-Хранителей. Белый Старец Отец-ханты ушёл в неизвестность. Исчез. Я один остался. Иди. Не забывай пить отвар».
 Долго брезгливо шелестели кусты, стряхивая с себя след вонючего хорька.

  Возбуждение предстоящей мести охватило Урунка, мести беспощадной лютому зверю, попробовавшему кровь человеческую, не знающему преграды своей жестокости. Обошёл Священную Рощу. У временных могил Братьев-Хранителей выпил глоток таёжного нектара, по чаше на могилы поставил, поклонился низко до земли и сказал:
 «Благословите, Братья! Час мести настал!»
 Этой ночью Урунк долго не мог уснуть. Его мысли бежали по тропам, ведущим в Белый Город к подземному Храму Великой Золотой Матери.
 Утром Урунк пригнал оленей с ягельного пастбища. Двух в нарты запряг. Двух запасных и одного ездового сзади к нартам привязал. Приготовил торбу с едой, фляжку с таёжным нектаром, одежду и сменные пеймы. Белому Старцу Отцу-ханты знак оставил в тайном месте. Этот знак расскажет Старцу, где искать Хранителя-сёйхума.
  Расстояние до Чёрной Еловой Чащи – Священного Сторожевого Леса Урунк преодолел за шесть дней. Оставил упряжных оленей на опушке Чащи, где был корм для них. Пусть наедаются. Следующее пастбище будет не скоро. Сел на ездового оленя и погнал его назад. Если он правильно рассчитал, Михайла со своей волчьей сворой должен быть уже на первой стоянке Урунка. На рассвете Урунк остановился неподалёку от своей второй стоянки. Привязал оленя на крошечной ягельной поляне, завернулся в парку и уснул под большой корягой, где было сухо и тепло.
  Разбудил его конский топот. Солнце садилось в багрово-красные тучи.  Кони остановились у второй стоянки. Хорошо. Михайла уверен – Хранитель не подозревает, что его преследуют. Урунк сумел очень близко подобраться к стоянке  и стал наблюдать за своими преследователями.  Сколько же их? О-у! Двенадцать волков ведёт с собой Михайла! Разгорелся костёр. Запахло жареным над костром мясом. Сейчас поедят, и спать лягут. Пора в обратный путь.
  К рассвету поднялся сильный ветер. Пошёл холодный осенний дождь, но Урунк уже въехал под своды Чёрного Елового Леса. Сквозь сплошную колючую крышу трудно пробиться дождю. В чёрных разлапистых ветвях вековых елей не гнездятся птицы. По земле, покрытой толстым ковром хвои, не ходит зверь. Ни единого озера, ни единого родника на протяжении всего пути. Чёрный Еловый Лес настоящая западня для заблудившегося или по своей воле забредшего в неё человека. Западня не только природная. Ловушками, капканами, деревьями с удавками, самострелами, скрытыми страшными ямами с торчащими пиками в них, усеяна еловая чаща. Безопасна лишь тропа Хранителей, ведущая к Багульной Тундре. Урунк не спешил. Волчья стая Михайлы должна чувствовать его след.
 Багульная Тундра с островками берёзовых рощиц постепенно переходит в безграничные гибельные Сторожевые Болота. Оленей Урунк отвёл за берёзовую рощицу. Надел им на одну из передних ног деревянные колодки, отпустил пастись. Неприятный моросящий дождь проникал сквозь одежду и холодил тело. Но Урунк продолжил путь. Переход до первого островка в Сторожевых Болотах занял весь световой день. Тут, среди кустов и редких деревьев, он спокойно переночует у жаркого костра и дождётся выхода Михайлы из еловой чащи. К ночи дождь перестал. Открылось тёмное небо, усыпанное звёздами. Урунк пригрелся у костра и, засыпая, услышал – Звёзды поют. Их пение постепенно превратилось в голос гусиной стаи…
  На рассвете сон Урунка прервал страшный крик.
  «Так. Сторожевые Болота уже делают то, что им положено делать. Надо посмотреть, сколько зверей осталось на моём следе?»
  Взобравшись на самую толстую берёзку, выросшую на островке среди болот, Урунк увидел: по следу идут шестеро. Одного только что забрали Болотные Духи.
 «Где же Михайла потерял остальных? Идите же! Идите! Спешите к своей погибели!»
  Дальше Урунк продвигался по болоту к Белому Городу не оглядываясь, спокойно отдыхая на очередных островках-стоянках. Несколько раз проносились по Сторожевым Болотам предсмертные вопли. Но Урунк чувствовал, знал, что Михайла жив и упорно идёт к своей цели.
 Дни Осеннего Солнца - Бабьего Лета наступили. Берёзовый подлесок земли Белого Города встретил Урунка грустным шелестом золотых листьев. Рябины протянули к нему ветви с оранжевыми гроздьями. И опять в лучах закатного Солнца город казался живым и прекрасным.
  Деловито затрещали разгорающиеся поленья в шонголе. Вскоре тепло проникло во все углы жилища. Вода в котле нагрелась. Урунк расплёл косу, вымыл волосы, потом помылся весь. Сидя возле жаркого шонгола, высушился, причесался и вплёл в косу несколько золотых, серебряных и каповых пластин-амулетов. После этого долго втирал в уставшее тело кедровое масло, пока его, тронутая золотистым загаром, кожа не заблестела. Достал из сундука чистую рубашку из тонкого полотна, мягкие суконные штаны и меховые чулки. Оделся. Приготовил ритуальные одежды Хранителя. Поужинал куском сушёной оленины, запил горячей водой с мёдом, выкурил чопче. Подложив в шонгол поленья, прилёг на собольи одеяла. У него ещё есть время. Он может спокойно отдохнуть.
  На следующий день после полудня, укрывшись в берёзовом подлеске, Урунк ждал появления Михайлы. Осеннее Солнце подсушило Землю, усеянную опавшими листьями. Болотные Духи ожили. Из болотных недр на поверхность поднимались странные пузыри и лопались с жутким шипением и свистом. Неприятный запах одурманивал. Высоко-высоко синее небо звенело от криков птичьих стай, летящих в дальние края. Сумерки медленно накрывали Сторожевые Болота. Наконец-то! Из болота выполз Михайла. Один. В руках два посоха. На голове небольшая торба. Весь в болотной тине, он был похож на болотного чёрта. Повалился на опавшие листья и замер. Солнце, увидев его, спряталось, скрылось за лесом, и чёрная осенняя ночь опустилась на Землю. Сверкнула искра, другая. Михайла разжёг костёр. Всё. Сегодня он дальше не пойдёт. Всего тысяча шагов отделяет его от Белого Города. Но он этого не знает. Михайла придёт в Белый Город на рассвете.
  «Я буду ждать тебя!» - прошептал Урунк, до боли сжав кулаки от нахлынувшей жажды мести.

  В Подземном Храме Великой Золотой Матери впервые раздались звуки шагов человека в твёрдых пеймах. Он шёл крадучись, останавливался прислушиваясь. Шаги всё ближе и ближе. На пороге огромного подземного зала появился Михайла. В левой руке он держал два посоха. Правая рука сжимала короткое ружьё. Сделал шаг и застыл.
  В глубине зала, окружённая горящими светильниками, сияла своей      неземной красотой Великая Золотая Мать! Она ждала…
  На стволах вековых лиственниц - тёмные лики Старцев. Они ждали…
  В полумраке сверкали драгоценные глаза Священного Паука. Он ждал…
  Ждал и Урунк, затаившись в паучьей тени.
  «Золотая Баба!»
  От изумленного шёпота Михайлы, осквернившего имя Великой Золотой Матери, огни в светильниках заметались.
  По тёмным ликам Старцев пробежала судорога.
  Злобно сверкнули глаза Священного Паука.
  Великая Золотая Мать медленно-медленно протянула свои золотые руки к Михайле. Посохи с грохотом упали на каменный пол, безвольно опустилась рука с коротким ружьём. Михайла, медленно, осторожно, двинулся к Великой Золотой Матери. Вдруг он увидел, увидел у ног Золотой Бабы сокровища несметные. Драгоценные камни, жемчуга, золотые, серебряные пластины и монеты, перемешанные со сверкающими ожерельями, кольцами, подвесками, браслетами, золотыми и серебряными сосудами и кубками из самых разных сторон света. Алчный огонь разгорелся в глазах человека-зверя. Отбросив короткое ружьё, он  грязными трясущимися руками загребал всё подряд. Из глотки его рвался смех, подобный рычанию зверя, терзающего окровавленную жертву. Раздался странный звук. Человек-зверь поднял голову. Со змеиным шипением в глаза его брызнули ослепительные искры. Михайла отпрянул, спотыкаясь, выскочил за огневой круг. Заметался и  остановился, как вкопанный. На него со всех сторон глядели тёмные лики и презрительно усмехались в длинные бороды. Стены, глухие стены  окружали зал. Прохода не было! Не было выхода! Нет, он не закричал от страха. Нееет.  Он выхватил нож из-за пояса, пригнулся, к нападению приготовился. Глаза его, на изуродованном острым ножом лака Чира лице, сверкнули диким огнём.
 «А-а, это ты!» - прорычал Михайла, - «Выходи, длинокосый! Я разделаюсь с тобой так же, как с другими! Где ты?! Выходи на честный бой!»
 «Я здесь», - ответил Урунк, - «я ждал тебя».
 Михайла резко обернулся.
 На спине Священного Паука в белой ритуальной одежде, спокойный и величественный, скрестив руки на груди, стоял Урунк, сын амдылькока Вони, Хранитель Великой Золотой Матери.
 «Честный бой с тобой? Нет. На бешеного зверя и западни хватит»…
 Правая  нога Урунка нажала на чёрный крест на спине Паука. Земля под Михайлой разверзлась. Дикий, страшный вопль вырвался из звериной глотки. Раздался густой всплеск. Вопль стих. Урунк медленно подошёл к краю ямы-западни. Михайла изо всех сил барахтался в чёрной жиже, вслепую ощупывая стены ямы. Вот он вонзил нож в стену, подтянулся. И так – ножом, ногтями вгрызаясь в каждый крохотный выступ, полз вверх. Он уже почти у края…
Урунк смотрел на него и видел не Михайлу, нет. Это его чёрная душа выползала из бездны. Даже Дьявол содрогнулся бы, увидев эту мерзкую тварь.
 «Ты всю жизнь жаждал крови – чёрная кровь Земли напоит тебя досыта. Ты всю жизнь жаждал богатства – твоя душа будет лизать золото и грызть драгоценные камни вечно», -  тихо промолвил Урунк и отвернулся.
 Всплеск. Смертельный вопль пронёсся под сводами Подземного Храма…

  За дни Осеннего Солнца Сторожевые Болота прогрелись, и переход от Белого Города до Багульной Тундры на этот раз давался Урунку с большими трудностями. Смрад и ядовитый запах дыхания Болотного Дьявола туманили голову. Грудь раздирал сильный кашель. Всё время хотелось спать. Багульная Тундра встретила измученного, больного Хранителя сухими, жёсткими кустами. Урунк прошёл по земле несколько шагов, закашлялся и упал. Забытьё сковало его мысли и тело, отравленное ядом дыхания Сторожевых Болот.               
Прохладная рука прикоснулась к горячему лбу Урунка. Он открыл глаза. Белый Старец Отец-ханты склонился над ним и, поддерживая голову, пытался напоить. Урунк выпил чашу до дна.
 «Отец», - прошептал Урунк, - «Отец! Я отомстил»…
 Кашель прервал его речь, и он снова впал в забытьё.               
 Белый Старец гнал оленей, стараясь быстрее привезти Урунка к чистому воздуху  Священной Берёзовой Рощи. За всю дорогу было сделано всего три остановки. На каждой остановке Отец-ханты резал по одному оленю. Поил Урунка свежей кровью, кормил сырой печенью, горячей жирной юшкой  из оленьей грудинки, и три раза в день давал больному чашу таёжного нектара с целительными каплями.
 «Твоя кровь отравлена ядовитым дыханием Болотных Духов. Необходимо выгнать яд, иначе кашель разорвёт твои лёгкие, и кровь пойдёт горлом», - сказал он Урунку на одной из стоянок.
В Священной Роще Отец-ханты уложил Урунка в своей просторной землянке. Урунк был ещё очень слаб. Кашель, раздирающий всё  внутри, отнимал силу. Каждый вечер Отец-ханты мыл больного горячей водой и натирал целебными мазями. Теплота сердца Белого Старца согревала Урунка лучше жара горящих в шонголе поленьев. Головокружение прекратилось.
  На двенадцатый день возвращения в Священную Рощу Урунк вышел из землянки.
Снег сверкает белизной. Воздух чист и прозрачен. Берёзы усыпаны косачами. А по берегам речки Заячий След – тропы, натоптанные зайцами. Стайки куропаток, ещё не полностью поменявшие свои летние пёрышки на зимние, спокойно прогуливаются в тальнике. Чистота, покой в природе. Белый Старец на берегу сидит, задумался. Урунк  заметил, как он осунулся и постарел, поникли плечи, потух взгляд умных, пытливых глаз.
 «Тебе тоже  отдохнуть надо, Отец. Тебе тоже необходимы забота и внимание», - подумал с грустью Урунк.
  На следующий день Белый Старец и Урунк пошли к временным могилам молодых Хранителей. Они долго стояли у могил. Урунк мысленно рассказал Духу Брата-ханты и Духу Брата-манси о том, что произошло после их ухода в Белый Мир. А вслух сказал:
 «Хранитель-манси, Хранитель-ханты, скоро вы будете лежать в  склепе Хранителей в Белом Городе. Ваши посохи в Храме Великой Золотой Матери».
 Странный звук прервал речь Урунка. Белый Старец Отец-ханты стоял, уткнувшись головой в столетний кедр. Из  его горла вырывались глухие, еле сдерживаемые рыдания. Урунк растерялся. Он привык видеть в Отце-ханты мужчину, не поддающегося никаким бедам и невзгодам, и, сейчас не знал, что делать. Рыдания стихли. Отец-ханты, словно во сне, медленно пошёл к землянкам. Урунк молча последовал за ним.
 В землянке Отец-ханты сел на свою постель и жестом попросил Урунка сесть рядом. Тяжело вздохнул Белый Старец, свою руку на руку Урунка положил и, не отводя глаз от огня в шонголе, заговорил:
 «Прости, сын мой. Иногда и Хранитель может не сдержать своих чувств. Я тоже когда-то был молод. Тогда и во мне бушевали страсти. Я полюбил девушку, очень молодую девушку, высокую, стройную, как берёзы в Священной Роще, и очень красивую. От нашей тайной любви появился ребёнок – сын. Мальчик родился белым, в меня. Она, моя любимая, так никому и не сказала, кто отец ребёнка. Она тогда не знала, что я Хранитель. Родители отдали её замуж за старика-вдовца. Вскоре муж моей любимой умер. Она вернулась в своё стойбище. Замуж больше не вышла. Белые Старцы стали навещать стойбище, в котором рос будущий Хранитель. От них я знал о том, как растут дети, отмеченные взглядом Великой Золотой Матери. Белые Старцы так и не узнали, что я нарушил обет, данный Великой Золотой Матери. О-о, как забилось моё сердце, когда я увидел свою единственную, любимую в  последнюю Ночь Благословения. Она вручила нашего сына Отцу-сейхуму и, закрыв лицо руками, скрылась в толпе. Да. Мой сын, моя кровь, все эти годы был рядом со мной. Как хотелось мне обнять его, сказать ему:
 «Сын мой, я твой родной отец!»
  Урунк встрепенулся. Он знал теперь, как вновь зажечь огонь жизни в глазах и в сердце Старца, знал, кто расправит его плечи и заставит жить долго-долго.
 «Отец», - мягко, вкрадчиво заговорил Урунк, - «мой Брат Белый Сокол пошёл по стопам своего родного отца»…
 «Что ты хочешь этим сказать?» - насторожился Отец-ханты.
 «Только то, что ты скоро станешь дедом!»






Глава 18


 Гонец прибыл от Тайбохты. Тайбохта Вонин Хранителей в Нарым зовёт на Большой Совет Старейшин.
На границе Верхне-Подгородной Нарымской волости Хранителей встретили ближние люди Тайбохты и с почётом сопроводили до Нарымского Острога. Да. Сын князя Вони время даром не терял. Разросся Острог. На крепостных башнях – кто это? – казаки службу несут. За крепостными стенами целый город вырос. Крепкие дома на земле стоят. Тропы деревянные  от избы к избе проложены. По ним не только сёйхумы и сёйхумки ходят.  Вон женщины рушшев у колодца на гнутые палки вёдра с водой подвешивают. Дети и русские и сёйхумские вместе играют.
Возмужавший Тайбохта гостей  встретил, в свой новый большой дом повёл. Умылись с дороги, переоделись. Тихая скромная жена Тайбохты на стол накрыла и в свою половину ушла. Мужчины за стол сели. По чаше таёжного нектара, привезённого Отцом–ханты, выпили. За еду принялись. 
 Дверь распахнулась.
 «Па! Когда я вырасту, я казаком буду!» - выпалил с порога крепкий краснощёкий десятилетний сын Тайбохты  Чур.
 Тайбохта рассмеялся, руками развёл.
 «Вот о чём мечтают наши дети», - произнёс он.
 А сыну сказал строго:
 «У нас гости. Иди к маме. Приведи себя в порядок и возвращайся».
 Чур пришёл очень скоро. Серьёзно и вежливо поздоровался, подсел к Белому Старцу и спросил:
 «Дедушка, а это правда, что ты с моим дедом ходил далеко-далеко в страну Катай?»
 «Правда, внучек».
 «Вот это да!» - воскликнул Чур по-русски, но дальше продолжил на родном языке.
 «Я тоже, когда вырасту, стану казаком, сяду на коня и поеду в страну Катай и ещё далеко-далеко!»
 Рассмеялись теперь все, а Тайбохта снова развёл руками.
Урунк и Отец-ханты вошли в большую избу Совета Старейшин. На стенах  Государевы Указы. На полу ковры и кожаные подушки. Старейшины встали. Их было более двадцати человек. Прижав правую руку к сердцу, они с почтением склонили головы перед Хранителями Великой Золотой Матери. Старики ещё не забыли Святыню Народов Калама. Хранители так же прижали правую руку к сердцу и, в знак уважения к Старейшинам, молча поклонились. Когда все удобно расположились на кожаных подушках, выступил  Тайбохта.
«Уважаемые! Я, Тайбохта, сын амдылькока  Вони, волостной князь Верхне-Подгородной Нарымской волости, приветствую Вас и благодарю за то, что собрались здесь по моему зову.
 Да! Я, защитник крепости Калама-этт, теперь служу Царю рушшев. Я, Тайбохта Вонин, построил Нарымский Острог. Ради наших народов, ради спокойствия людей, живущих на этой земле, земле наших предков, я буду служить Государю рушшев. Видя мои старания, государевы люди не облагают ясаком больных, немощных и стариков. От набегов кочующих в степях племён Острог Нарымский охраняется отрядом казаков. За годы спокойной жизни многие семьи сёйхумов, манси и ханты породнились с рушшами. Женщины рушшев стали жёнами наших мужчин, а наши женщины  - жёнами вольных переселенцев и царёвых пашенных людей. Пашенные люди много работают. Они снабжают волость мукой, и хлеб есть в каждой семье. Новый Царь рушшев Михаил не хочет войны с нашими народами. Его служивые люди сменили твёрдые сапоги на мягкие пеймы. Неслышно ступают они, и по следу их вырастают остроги, городки, крепости. Более тридцати поселений поставили первопроходцы рушшев от Оби до Енисея. Но они идут всё дальше и дальше.
  Уважаемые! Я сказал о том, что есть. А сейчас посмотрите на это!»
  Тайбохта поднял руку. В крепко сжатой ладони – пучок деревянных стрел.
  «Вы все знаете, что это такое. Деревянные стрелы с изображением одиннадцати шайтанов. Татары зовут нас на войну с рушшами. Они вспомнили о былом союзе хана Кучума с князем Пегой Орды. Из-за этого союза мы потеряли триста лучших воинов-лаков. Они вспомнили, что покойный ныне великий князь народа ханты Молдан был под рукой хана Кучума, и народ ханты и народ манси платили ясак татарам. Ишим, сын хана Кучума, воспользовавшись сменой царей в главном городе рушшев Мос-кы, сбежал из их плена, и теперь со своими родственниками царевичами-кучумовичами собирает всех недовольных силой рушшев под свою руку. Мы знаем, что после смерти князя Молдана, один из родов ханты, подстрекаемый татарскими шайтанами, вспомнил о былых военных подвигах под рукой Кучума, напал на часть владений старого маргкока Кичея. Они перебили мирных рыбаков и охотников. Оставшихся в живых вытеснили с богатых угодий. А последнее нападение киргизов с одним из царевичей-кучумовичей на Томский Острог? Сожжена и разграблена крепость. Женщины и дети уведены в плен. Много рушшев убито, но больше было убито местных мирных сёйхумов, ханты и манси. Много крови хотят воинственные наследники хана Кучума за своё поражение. Ещё долго продлится их война с рушшами.
  Уважаемые! Я собрал Вас здесь, чтобы спросить: что Вы выбираете? Союз с сыном Кучума Ишимом и  длительную кровавую войну, или мирную жизнь наших народов под рукой Царя рушшев? Сначала Ваше слово, потом моё».
  Тайбохта закончил свою речь.
  Встал волостной князь Нижне-Подгородной Нарымской волости Вангай. В его руке тоже были шайтанские стрелы. Как Вангай постарел! Голова седая. Чисто выскобленное лицо избороздили морщины. Потухшие глаза не смотрят прямо. Согнуло его. Какая-то тяжесть давит на плечи. Может заботы волостного князя или плохое здоровье? Может воспоминания о грехах молодости? А может старый Кичей открыл сыну тайну своей «большой услуги» рушшам?
  Урунк не слушал слова Вангая. Горькие воспоминания о славной жизни отца и его бесславной гибели налетели и оглушили его. Голос Вангая давно смолк…  Старейшины выступали с речами один за другим. Рука Отца-ханты осторожно, мягко легла на руку Урунка. Воспоминания сбежали. Урунк взглядом поблагодарил Старца и вновь стал внимательно слушать речи старейшин. Не хотят старейшины войны. Решили на следующий день в Совет атамана казачьего и казаков пригласить  и шайтанские стрелы им показать.
 После всех речей Белый Старец Отец-ханты к людям обратился:
 «Люди! Хорошие, умные речи услышали мы сегодня от старейшин и князей волостных. Забота о народе своём, о будущей жизни детей и внуков наших звучит из уст Ваших. Сердца Ваши мира и спокойствия желают на родных землях. Мира и спокойствия желает Вам Великая Золотая Мать, и решение Ваше мирное одобрит. Будем живы, братья!»
 Долго ещё совещались, новостями делились старейшины, волостные князья и Хранители. Разошлись люди поздно.
 Белый Старец Отец-ханты с Вангаем после вечерней еды ушли отдыхать в гостевые комнаты, а братья ещё долго сидели вдвоём, обсуждая будущее народов Калама и рушшев, поселившихся на этих землях.
 Прежде, чем расстаться с братом, Урунк поинтересовался у Тайбохты:
 «Брат, что случилось с тобой? Четыре года назад я видел отчаявшегося, недовольного жизнью молодого мужчину. А сейчас жизненная сила кипит в тебе, глаза смотрят в будущее. Наш отец гордился бы тобой, твоими делами и поступками».
  «Да, брат, если бы в то время прилетели шайтанские стрелы, оскорблённое самолюбие потомка царского рода не пожалело бы жизни и моей и моих людей. И я счастлив, что этого не случилось. Зимой того же года Белый Старец прислал сообщение, что ты болен. Жена моя с детьми уехали с Кудей и Вангаем. Старик Кичей приболел, детей и внуков захотел повидать. А меня Духи родителей наших позвали.  Я пошёл на их зов.
  Сопка Предков Царей Калама встретила меня сверкающей снежной белизной и тишиной. Я был один. Я думал. Мои мысли медленно пробирались назад. Я словно видел жизни многих наших предков. Я взвешивал и оценивал их поступки и действия, как купец, покупающий жемчуг. О-о, я многое понял и оценил по-новому. И, когда мои мысли возвратились в настоящую жизнь, я уже не был князем с уязвлённым самолюбием. Нет. Я понял. По долгу рождения моя семья – это мой народ. По долгу рождения, я обязан заботиться о благе своей семьи – своего народа. Сейчас ты видишь плоды моего служения. Надеюсь, что мой сын Чур  заменит меня, когда придёт время».
 Урунк обнял младшего брата.
 «Брат мой, я рад за тебя и,  если тебе понадобится моя помощь,  я буду рядом».
 «Мне сейчас понадобилась бы помощь друга твоего Саввы. Давно пора Чуру, наследнику волостного князя, учиться читать и писать. Передай Савве мою просьбу, когда поедешь в Сургут. Мои люди видели свет в окне его избы и дым над крышей».






Глава 19


  Надежда на встречу с Саввой торопила Урунка в Сургут. С ним три парня и три девушки. Осенью три свадьбы сыграют в стойбище Священной Рощи. Три молодые семьи разожгут свои очаги. А сейчас мчатся олени. Крепкие здоровые парни переглядываются со своими красавицами-невестами. Девушки довольны. Они едут на ярмарку. Они сами будут выбирать вещи для их будущей семейной жизни. На стоянках весело пляшет огонь в костре. Девушки весёлые песни поют. Красиво поют. Парни влюблённых глаз с них не сводят. Весеннее Солнце с неба улыбается. И Урунк улыбается.
 «Да, подросли мои «гуси». Скоро, скоро дружная стая полетит к новым землям, к новой жизни».               
  Не одни они на ярмарку приехали. Вокруг городища всё походными чумами и упряжками усеяно. Костры горят. У костров люди сидят, песни поют о весне, о ярмарке, о встрече с друзьями и родственниками. На языках разных народов песни звучат.
  Урунк старика охотника попросил за упряжками и походным чумом присмотреть. Старик узнал Хранителя Великой Золотой Матери, долго кланялся, обещал за всем присмотреть. Молодые в город на ярмарку побежали. Урунк к избе Саввы пошёл. Вот и знакомая изба. Дым из трубы к небу синему струится. Перед избой Саввы собрались женщины. Они о чём-то судачат.
 «Что-то случилось», - встревожился Урунк и остановился невдалеке, пытаясь расслышать, о чём говорят женщины.
 На крыльцо вышел пожилой мужчина, вытер слезу рукавом, нахмурился:
 «А ну цыть, бабы. Человек помирает, а вы тут вороньём каркаете. Авдотья, за батюшкой сходила бы. Не доживёт бедная Татьяна свет Саввишна до завтра».
 Одна из женщин перекрестилась и торопливо ушла. Мужчина скрылся за дверью.
 «Татьяна умирает? Но…»  Тут Урунк вспомнил, Тайбохта говорил о нападении на Томский Острог. Почему, почему он упустил это из виду, почему он сразу не помчался в Сургут? Ведь дочь Саввы Татьяна с Яковом и дочерью Марьей жили в Томском Остроге. Урунк быстро прошёл мимо женщин. До него донеслось:
 «Вот, родня, видно, за  мальцом приехала»…
 В горнице на лежанке металась в бреду Татьяна. Грудь и левое плечо ветошью перевязаны. Губы белые, растрескались. Вокруг лежанки женщины причитают. Урунк спокойным, повелительным жестом отстранил их, сказал твёрдо:
 «Я целитель. Лекарь. Вам надо выйти».
 Взял руку Татьяны, сердечную жилу нащупал. Стучит сердечко. Плохо стучит. То замирает, то пойманной птицей бьётся. Татьяна, словно почувствовав присутствие Урунка, зашептала:
 «Ангел! Ангел! Найди её, Ангел!»
 «Свят, свят, свят», - закрестились бабы и не подумавшие послушаться какого-то самоеда-знахаря, - «Ангела кличет, бедняжка».
 Урунк оглянулся и строго сказал:
 «Приготовьте, лучше, воды горячей да ветошки чистой».
 И снова занялся Татьяной. Достал из торбочки, висевшей на поясе, пузырёк, поднёс ко рту больной. Всего несколько капель проглотила она, но через некоторое время метаться перестала, дыхание выровнялось.
 «Друг,» - обратился Урунк к мужчине, внимательно следившим за его действиями, - «мне нужна твоя помощь и одна женщина».
 «А ну, бабы, кыш по домам. Матрёна, ты останься. Лекарю помогать будем», - скомандовал тот.
 Сняв повязку, Урунк ужаснулся запущенности раны.
 «Кто же её так лечил?»
 «Да никто. Бабка Паучина святой водой кропила, травку прикладывала, боль заговаривала», – робко ответила Матрёна.
 Урунк вымыл руки горячей водой. Старательно очистил рану. Наложил целительные мази. Перевязал чистой ветошью, которую подала ему Матрёна. Потом приготовил питьё, успокаивающее боль. Осторожно приподнял голову Татьяны, медленно, по глоточку влил в её рот снадобье. Долго, долго сидел рядом с лежанкой, держа руку на руке Татьяны. Так когда-то сидел он возле больного Саввы. Мужчина и Матрёна ходили на цыпочках, разговаривали шёпотом. Приходил батюшка, но мужчина тихо поговорил с ним и проводил из горницы.
 За стенами избы  ночь вступила в свои права, и в горнице стало сумрачно. Урунк ещё раз напоил  Татьяну целебным настоем. Огляделся. Мужчина дремал на лавочке у печи. Женщины Матрёны не было. В избе Саввы витала какая-то обречённость. Полы затоптаны, печь потрескалась, дымит.
 «Друг», - Урунк осторожно прикоснулся к плечу спящего мужчины.
 Тот  вздрогнул, глаза открыл.
 «Как имя твоё, друг? И как величать по батюшке?»
 «Матвей Степанович я».
 «Матвей Степанович, я приехал не один. Мои люди будут беспокоиться. Сейчас мне необходимо уйти. Вернусь до того, как Татьяна проснётся. Будь добр, посиди возле неё».
 «Ну что же, посижу, коли надо. А мальца с собой заберёшь, али как?»
 «Какого мальца?»
 «С Татьяной прибыл. Остячок. От неё ни на шаг. Мамкой называет. Эй, Антошка, подь сюда!»
 Из бывшей спаленки Татьяны робко выглянул мальчик лет двенадцати со свежим шрамом через весь лоб. Урунк спросил его по-сёйхумски:
 «Как тебя зовут?»
 «Родители звали меня Тонема, а мама Таня – Антон».
 «Ты помнишь всё, что случилось в Остроге?»
 «Да».
 «Хорошо. Жди меня здесь».
 «Мальчик пока здесь с Татьяной останется», - уходя, сказал Урунк Матвею Степановичу, - «я буду очень скоро».
 Когда Урунк вернулся, Матвей Степанович молча откланялся. Намаялся, напереживался старик за последние дни. Домой пошёл отдыхать. Мальчик Тонема-Антон терпеливо ждал Урунка.

 Родных отца и мать Тонема помнил. Ему восемь зим исполнилось, когда родители погибли. Жили они всегда хорошо. Оленей держали. Отец зимой охотился. Осенью ставили берестовый чум на чистом  приречном песке. Ягоду собирали, рыбачили. Большой медведь-подранок напал на людей неожиданно. Отца с матерью порвал. Тонема успел на высокий кедр забраться. Он долго и громко кричал. Пришли казаки. Медведя убили.  Яша Тонему с дерева снял и к себе домой привёз. Сказал:
 «Если хочешь, живи с нами. Если нет – родню твою поищем».
 Родни Тонема никогда не знал. Отец говорил – всех  мор унёс. Остался Тонема с Яшей, Татьяной и Марьюшкой. Яша Тонему сыном назвал, Антошкой. Мама Таня Антошку любила, кормила хорошо, одевала и читать-писать учила. Сестра Марьюшка с Тонемой играла, по ягоду ходила. Тонема сестру шибко любил.
 Антошка-Тонема горько расплакался.
 «Не плачь, Тонема. Ты уже мужчина. Возьми себя в руки. Постарайся вспомнить подробности нападения киргизов».

  Они напали под утро. Все спали. Тонема проснулся от страшных криков. Враги были уже в избе. Яша дрался с ними. В руках у него был топор. Он закричал:
 «Беги, Антошка, спасайся! Сестру, сестру спасай!»
 Врагов было очень много. Они были очень злые. Тонема  Марьюшку схватил и в окно выкинул:
 «Беги! В лес беги!»
 Потом к маме Тане кинулся. Она лежала на полу, как мёртвая. Тонема в окно выпрыгнул. Там его поймали. Потом он увидел всех детей. Их тоже поймали. Всех в одно место согнали и женщин всех тоже. Среди пленных Марьюшки не было. Все плакали, кричали. А враги грабили-воровали вещи из домов. Потом окружили пленников. Маленьких детей связали и в большие нарты покидали. Один схватил Тонему, но мальчик изловчился и сильно укусил врага за руку, тот с размаху ударил  его камчой. Тонема упал. Ему показалось, что голова раскололась на два куска. Но он был ещё живой. Тогда его ударили ещё и ещё раз. Он умер. Так он думал. Враги, наверное, тоже так подумали.
 Тонема открыл глаза. Всё вокруг горело. Стоял сильный шум от пожара. Врагов уже не было. Мальчик увидел, что огонь подбирается к избе Яши и мамы Тани. Тонема пополз, потом встал и вошёл в избу. Было много дыма. Мальчик нашёл Яшу. Он был не живой. Нашёл маму Таню. Она была живая. Она стонала, звала Яшу, Марьюшку, Антона. Тонема вытащил её на снег, потом вытащил  Яшу. Всюду был огонь. Было жарко. Тонема заплакал. Он плакал и думал, что же делать дальше. Все люди убиты. Все избы сгорели. Тонема  вспомнил: на опушке леса есть маленькая старая землянка. Там на полу оленьи шкуры. Тонема пошёл туда, взял одну шкуру, а потом на ней осторожно перетащил маму Таню в землянку. Яшу тоже перетащил. С берега старую ветку взял. Яшу в ветку положил, как смог накрыл лапником. Хоронить его некогда было. Мама Таня стонала, бредила. Из её раны кровь текла, много крови. Тонема испугался. Надо рану завязать, а то вся кровь вытечет. Мальчик свою рубашку, которую мама Таня сшила, на длинные куски  порвал, крепко раны перевязал. Укутал Татьяну шкурами, чтобы не замёрзла, и решил идти на поиски сестры. Он был уверен, что Марьюшка живая. Но уже была ночь. Очень тёмная ночь. Ни звёзд, ни луны. Следов нельзя было рассмотреть. Тонема кричал, звал, но никто не отзывался. Потом он  испугался, что мама Таня умрёт без него, и пошёл в землянку. Татьяна была без сознания, но сердце её стучало тихо-тихо. Мальчик обнял её ноги и заснул. А ночью была метель, много снегу выпало. Татьяна громко застонала. Тонема встал. Он думал о том, что надо принести воду и напоить маму Таню, но на пороге ему стало плохо-плохо, сильно заболела голова и земля убежала из-под ног. Пришёл в себя на санях. Казаки нашли и Тонему и Татьяну в землянке, и тело Яши в ветке.  Матвей Степанович и тётка Матрёна Якова похоронили. Люди добрые дрова приносили, приносили еду, мёд, ягоду. Но Тонеме-Антону было очень страшно. Он думал: «Если мама Таня умрёт, и я умру, потому что у меня никого нет»…
 «Не умрёт твоя мама Таня. И ты не умрёшь. Всё будет хорошо. Я принёс тебе еду. Поешь и ложись спокойно спать. С Татьяной я сидеть буду. Лечить буду».

  Яркие солнечные лучи заглянули в избу Саввы. Мальчик спал. В избе было хорошо натоплено. Урунк в лёгкой кожаной рубашке стоял у постели больной, ожидая её пробуждения. Скрипнула дверь. Кто-то вошёл и остановился. Урунк оглянулся. Матвей Степаныч, бледный, с застывшим взглядом стоял на пороге.
 «Что случилось Матвей Степанович?» - удивился Урунк.
 «Коса… Белая коса…» - хрипло пробормотал старик, - «Чур меня, чур! Кто ты, лекарь?»
 «Пройди в горницу, Матвей Степанович, не стой в дверях».
 Матвей Степанович, словно околдованный, медленно прошёл к скамье. Сел. Урунк напротив присел.
 «Что с тобой, Матвей Степанович? Чего ты испугался? Я друг Саввы  Урунк. Савва, должно быть, рассказывал  обо мне».
 «Савва рассказывал, но…»
 «Но я ещё и старший сын князя Пегой Орды Вони».
 Матвей Степанович побледнел ещё сильнее.
 «Не надо волноваться, уважаемый Матвей Степанович. Вижу, воспоминания встревожили тебя. Я знаю о предательстве маргкока Кичея, о его «большой услуге»  государевым людям. В тот чёрный день перед тобой стоял старый Тесей – последний палач царей Калама. Тебе повезло. Если бы он не увидел, как ты смотрел на предателя и убийцу, тебя нашли бы с переломанным хребтом. Благодарю за молчание. Отец похоронен по обычаю предков на родовом кладбище. Маргкок Кичей так и не узнал об этом. О предательстве князца Кичея не знает никто. Ты – единственный человек, знающий правду о таинственном исчезновении  князя Вони. Это всё в прошлом.  Молчать ты умеешь, и, я надеюсь, никому никогда не проговоришься о встрече со старшим сыном князя Вони. Я ведь тоже исчез бесследно для государевых людей. Запомни, я простой таёжный лекарь, знакомый Саввы и родственник мальчика». 
 Раздался стон. Урунк поспешил к больной. Татьяна открыла глаза, увидела, узнала Урунка.
 «Ангел», - прошептала она, - «ты пришёл».
 «Да, Татьяна, я здесь. Всё будет хорошо. Тебе сейчас нельзя разговаривать».
 «Ангел», - снова прошептала Татьяна, - «Марьюшку найди. Ты знаешь…»
 «Знаю. Антон мне всё рассказал. Мы найдём Марьюшку. Ты поправишься. Я твой лекарь. Меня надо слушаться», - ласково и строго сказал Урунк.
 Татьяна послушно выпила целебный напиток, и, тихо вздохнув, уснула.
 На скамье вместо Матвея Степановича молча сидел Тонема-Антон.
 «Тонема, ты проснулся. Умойся, и мы с тобой будем готовить еду. Маму Таню покормить надо будет. Да и нам перекусить не мешает».

 После полудня пришёл Матвей Степанович. Поинтересовался состоянием больной, потом, строго и серьёзно глядя в глаза Урунку, сказал:
 «Ты, друг Юрий Иванович, во мне  будь уверен. Мне многое в жизни пришлось повидать, но чести я никогда не терял. Если что понадобится, говори. Не воевода я, но кое-что и в моих силах».
 Услышав своё новое имя, Урунк улыбнулся.
 «Благодарю, Матвей Степанович. Друг Саввы не может быть плохим человеком». 
 «Ну что ж, пойду. Я вижу, вы тут сами справляетесь», - поглядев на выскобленные до желтизны полы, сказал Матвей Степанович, - «Баб пришлю. В сенях да вокруг избы порядок наведут. А печь я сам глинкой побелю-подмажу. Может, что в лавке, али на ярмарке купить, так ты, Юрий Иванович, Матрёне скажи. Баба хваткая. Всё сделает, как положено».
 «Да, не помешало бы кое-что и прикупить. В избе четыре года хозяев не было. Обветшало всё, запахом нежилым, прелым пропиталось. Всё сменить надо. Вот, денежку Матрёне дай. Пусть купит одежду хорошую для Татьяны и Антошки, продукты, постели новые и всё остальное, что для русской избы нужно».
 Урунк подал Матвею Степановичу небольшой кисет с русской денежкой.
 «Ого. Да тут жалованье моё за три года!»
 Урунк  рассмеялся:
 «Богатые родственники у Антошки».
 День прошёл. Вечером Татьяну накормили юшкой из оленьей грудинки, горячим напитком из ягоды брусники с чагой и мёдом напоили. Антошка-Тонема старался изо всех сил, помогая Урунку и  заглядывая в глаза мамы Тани любящими глазами сына. Раны заново перевязали, и, выпив настой целебных трав, Татьяна уснула, уснула тихим, спокойным сном. Мужчины тоже прилегли. Антошка вроде задремал, но вдруг подскочил.
 «Живая она, живая! Я знаю! Я её учил куропачий чум делать, ягоду под снегом находить, на зайцев петли ставить. Она не маленькая. Она смелая, моя сестра».
 Урунк крепко обнял мальчика.
 «Спи, Тонема. Мы обязательно найдём Марьюшку. Спи, набирайся сил, мужчина».

 Спустя несколько дней Урунк повёз Татьяну и Антошку-Тонему в стойбище Священной Рощи. Парни и девушки уже давно купили всё, что хотели и с радостью спешили домой – новые землянки до свадеб поставить надо. Матвей Степанович, проводивший почти все вечера в беседах с Урунком, на прощание сказал:
 «За избой Саввы пригляжу. А ты, Юрий Иванович, друг-лекарь, косу то свою прячь. Уж больно заметная она. Михайлу с ватагой ты в болотах утопил. А вдруг кто из его дружков в живых остался? Поберечься никогда не вредно. Бережённого - Бог бережёт».


 

               
Глава 20

 
  Во владения Томского Острога Урунк и десять юношей из стойбища Священной Рощи добрались в последние летние дни. Погоревший Острог  новыми жёлтыми избами застроен. Стена крепостная вновь поставлена. На маленькой деревянной часовне крест сияет. Трудолюбивы люди, вновь пришедшие на эти земли: вольные переселенцы, казаки и царёвы пашенные люди. Осмотрев Острог, Урунк и его спутники разошлись по окрестностям, и обошли все близлежащие юрты, чумы и землянки местных рыбаков и охотников. И о чудо! В землянке  манси-охотника им рассказали, что девочку рушшев нашёл в лесу старший сын хозяина землянки. Она долго болела. Хозяйка лечила её и вылечила. Ещё до цветения черёмухи, мимо рушш проходил, промысловый человек. Он девочку с собой взял. Говорил, в городок Ляпин идёт. Родня у него там. Девочка имя своё говорила – Марюша. Урунк от души поблагодарил семью добрых манси, на покупку оленей денежку русскую дал.

 На Ляпин-городок летом дороги нет. Купили сильных лошадей в богатом стойбище, и, где верхом, где пешком, упорно шли вперёд. В городок въехали, ступая по золотым опавшим листьям. Городок старый, неухоженный. Дорожки деревянные погнили. Избы в городке серые, по окраине бедные землянки. Невысокая церковь крестом серость эту освещает. Да постоялый двор – ям с конюшнями отстроеный добротно. Группу молодых всадников в городке заметили сразу, и у яма, куда они подъехали, собрались любопытные. Урунк первым долгом пошёл к  хозяину постоялого двора. Дорогие подарки превратили хозяина в лучшего друга гостей.
Кони в конюшнях напоены-накормлены. В гостевой избе натоплено. Мясо варится, хлеб ржаной на столе, напиток брусничный. От вина русского, выставленного щедрой рукой довольного богатыми постояльцами хозяина, Урунк вежливо отказался. После еды парни отдыхать легли. Тяжёлый путь проделан и впереди неизвестно что будет. Хозяин разговор с Урунком завёл. Любопытно хозяину: кто такие, откуда…Урунк на все вопросы ответил. О друге своём Савве рассказал, об отъезде его с купцом Афанасием Терентьевым по прозвищу Фрязин в далёкую страну Голландию, о Татьяне с Яковом, о нападении на Томский Острог и о пропавшей девочке Марьюшке.
 «Как же, как же! Четыре года прошло, как Афанасий-купец с обозом у меня стоял. И Савву Савинова с ребятками помню. Да-а, святое дело дитё малое матери вернуть. Чем смогу, помогу. Завтра же людей своих пошлю на поиски. Друг купца Афанасия – мой друг», - с жаром воскликнул хозяин, а потом спросил, - «А старец, что с ними был, не твой ли отец?»
  «Тот старец очень дорог мне. Я считаю его своим вторым отцом, хоть мы и не родственники», - ответил Урунк.
  «Странно. Вы так похожи, словно две капли воды», - удивился хозяин. Помолчав немного, сказал:
 «Я думаю, этот старец - Святой человек, хоть и остяк. Он сына моего младшенького вылечил от падучей. Дай Бог ему долгих лет…»
 Хозяин перекрестился и откланялся со словами:
 «Отдыхай, добрый человек. Утро вечера мудренее».

 На следующий день к полудню люди хозяина яма привели к Урунку  старушку. Она знала всё о девочке Марьюшке. Худенькая, бедно одетая, но опрятная старушка поведала Урунку, что девочку Марьюшку с родинкой на щеке привёз Игнат Капустин, сын её приятельницы и соседки. Долго о нём вестей не было. Мать Игната, после его ухода на промысел, на жизнь свою рукой махнула, по кабакам пошла. Всё, что было в избе, пропила. Подаяниями перебиваться стала. А тут Игнат заявился. Много мягкой рухляди привёз из тайги сибирской, и дня через два ушёл с купеческим обозом на Казань. Там де, соболя дороже, чем в Ляпине. Девоньку при матери оставил. Афросинья дней десять пожила как царица, денежку, что сынок оставил, пропила и пошла снова побираться. Девоньку с собой водила. У девоньки  колечко с зелёным камушком было. Афросинья его отнять пыталась, продать хотела. Девонька криком зашлась:
 «Не троньте! Матушка надела! То Ангела колечко! Оно меня спасёт-сбережёт! Матушка велела никому не отдавать колечко Ангела!»
 С тех пор невзлюбила девоньку Афросинья. Как на чарку не наберёт денежку, так и бьёт дитя малое, чем попадя. Девонька к бабушке-соседке прибегала, за печью пряталась. Всю ноченьку там просидит, а утром просит:
 «Бабушка, отведи меня в церковь, отведи меня к Ангелам».
 Однажды вечером Афросинья уж больно злая была. На Марьюшку лаялась, била. Старушка услышала – бегом к ней. Еле из рук  дурной бабы вырвала девоньку. У себя её тёплой водицей умыла, напоила, накормила. Уснула дитятко бедное. Утром солнышко летнее ранее. Старушка с Марьюшкой  съели по кусочку хлебца да пошли в церковь к заутренне. Из церкви вышли. Перед церковью казаки на конях и боярин знатный с ними. Девонька остановилась. Головку подняла, на красавца боярина засмотрелась. Косыночка с головы упала. Волосы золотые по плечам рассыпались, засверкали на солнышке. Боярин увидел Марьюшку. Долго на неё смотрел. Она и улыбнулась ему. Боярин с коня соскочил, к девоньке подошёл, в личико заглянул, спросил ласково:
 «Чья ты будешь, девица?»
  Марьюшка доверчиво ответила:
 «Ничья. Меня в лесу нашли. Матушку и батюшку киргизы убили. Брат мой, Антошка, велел в лес бежать, прятаться. В лесу снегу много. Я и заплутала. Дядя Игнат меня к тётке Афросинье привёз. Она злая. Бьёт меня и хлебушка не даёт».
  «Ты, что ли, Афросинья?»
 Боярин сердито глянул на старушку. Та испугалась. На колени упала.
 «Нет, нет, батюшка-боярин, не я».
 «Бабушка хорошая, добрая. Она меня в церковь Божию водит и хлебушка даёт», - объяснила Марьюшка боярину.
 «Поедешь со мной, дитятко? Будет у тебя и матушка любящая и нянюшка заботливая», - обратился боярин к девочке.
  «Поеду. Ты хороший. Добрый».
  Взял боярин девоньку на руки, на коня перед собой посадил. Старушке денежку кинул. Тут Афросинья явилась. Пьяная, злая. Успела уж с утреца чарочкой побаловаться. Схватила Марьюшку за платье, к себе тянет, кричит:
 «Моя девка! Моя! Не пущу!»
  «Не отдавай меня, дядечка, она опять драться будет», - зашептала испуганно девонька и прижалась крепко к боярину.
 Ну, боярин, он и есть боярин, огрел Афросинью плетью. Она в пыль дорожную опрокинулась. Ускакали всадники. Старушка денежку подбирать стала, а на неё Афросинья кинулась, денежку отняла и больно ударила старую. Домой Афросинья к ночи пришла. В пьяном угаре кричала там чего-то, горшки последние била. А ночью избёнка её загорелась. Не стало бедолаги в ту ночь.

  «Всё, что я вам поведала – чистая правда», -  такими словами закончила свой сказ бабушка-старушка и перекрестилась.
 Урунк терпеливо, внимательно, не перебивая речь старой женщины, выслушал её. Теперь он знал точно – Марьюшка жива. Она жива!  Значит, её можно будет отыскать!
  «Благодарю тебя, добрая женщина, за заботу о бедном ребёнке. Кольцо с зелёным камнем подтвердило, что это именно она, наша  пропавшая девочка Марьюшка. Скажи, не видела ли, не слышала, куда направился боярин с девочкой?»
  «Не скажу. Не знаю. Не ведаю. Прости старую», - опечалилась старушка.
  «И на том спасибо. Возьми, добрая душа, купи себе одёжку тёплую, муки и соли, дровишек сухих, чтоб в избе твоей всегда тепло было. Ты нам надежду подарила».
 Урунк протянул старой женщине маленькую торбочку из  сукна.
 «Хозяина яма, доброго Василия Васильевича я попрошу, чтобы помогал тебе, когда понадобится. Будь здорова, бабушка. Храни тебя ваш Господь Бог».
               
  Все стойбища, юрты и чумы, что вокруг городка стояли, обошли-объездили. Всех расспрашивали о боярине и девочке. Наконец, в слякотный день – то дождь, то снежная крупа – наткнулись на одинокий чум. Слепой старик-манси вышел навстречу всадникам. К огню пригласил. Обсушились, обогрелись. Поведали старому, как оказались в его угодьях.
  «Однако казаки мимо проходили. Два моих сына с ними пошли путь показать. Сыновья у меня следопыты-охотники хорошие. На Туру шли, однако. Про девочку не знаю. Слепой. В чум два казака приходили. Разговор с сыновьями вели. Давно ушли. Уже две луны. Что-то случилось, однако. Моё  сердце тихо плачет. Но я не чувствую смерти. И собака моя не чувствует смерти. Живы мои сыновья, но в беде. Если в те края идёте, возьмите племянника моего с собой. Он их тайные знаки знает. По следу братьев своих быстро пойдёт. Однако подождать надо вам. На реках и речках забереги, шуга пошла. Надо мороз крепкий ждать. Конь сейчас не помощник. Оленя надо. Олени быстро по снегу, по льдам  речным и озёрным побегут».
  «Как же, дедушка, сыновья тебя одного оставили?» - спросил Урунк старика.
  «Не один я, однако. Собака есть. Сестра младшая есть. Муж её есть. Они в стойбище манси-рыбаков живут. Сестра часто приходит. Птицу теребит, рыбу чистит, еду мне готовит. Я и собака на охоту ходим. Слышу я хорошо. Белку, копалуху на слух стрелой бью. Однако двадцать зим так живу. Живой ещё».
  В ожидании зимника спутники Урунка дрова слепому старику-охотнику заготовили на три зимы. Лабаз птицей, мясом диких оленей заполнили.

  В стойбище манси-рыбаков горит большой костёр в честь Хранителя Великой Золотой Матери. Старейшины белого оленя принесли в жертву Святыне народов Калама. Всю ночь у костра песни пели, сказы и легенды вспоминали. Давно, очень давно не было такого праздника у жителей стойбища.
  Коней, уставших от долгих переходов, оставили в гостеприимном стойбище. Старейшины лучшие оленьи упряжки дали путешественникам. Мясо вяленное, жир лосинный, рыбу белую мороженую, ягоду разную в нарты загрузили, и успешного похода пожелали Хранителю и его спутникам.


Засверкала тайга от крепкого зимнего морозца. Днём Солнце снежными жемчугами играет, ночью Луна снега в голубой цвет окрашивает. Пора в путь.
 Племянник слепого охотника Афонька хорошо знал тайные знаки двоюродных братьев. Шли быстро. По очереди на ходу отсыпались в нартах. Лишь колючие вихри Пурги могли заставить путников остановиться в походном чуме. Наконец вышли к реке Туре. Между рекой и лесом широкий-широкий плёс от весенних разливов. Манси-следопыт внезапно остановился.
  «Постойте пока у леса. Здесь что-то есть», - тихо сказал он.
  Надел короткие широкие лыжи и неслышно заскользил  по чистому снежному покрову.  Вернулся парень озабоченный, сказал:
 «Плохие вести. Бой был. Давно. Татары с казаками воевали. Пойдёмте. Здесь недалеко, за поворотом реки».
  Взорам путникам предстали останки четырёх мужчин в одеждах казачьих, припорошенные белым снегом. Рядом скелет лошади. Урунк и его спутники внимательно, шаг за шагом обследовали место боя. Но других тел нигде не было. Неужели боярина с Марьюшкой и остальных казаков татары в полон увели? Вдруг следопыт-манси радостно воскликнул:
 «Есть! Мои братья живы! Они тайный знак оставили!»
 Афоня старательно отряхнул снег с небольшого куста и начал разглядывать его ветви. Тонкие веточки, сплетённые в косички, несколько колец, две толстые ошкуренные ветки, на одной из них ножевая зарубка.
 «Что скажешь, друг? О чём говорят тебе тайные знаки?» - спросил Урунк у следопыта.
«Знаки говорят, что мои братья живы. Один из них ранен. Идти надо  прямо на север от этого куста. Они там», - твёрдо ответил Афоня.
 «Значит, поспешим. Солнце скоро скроется. Тучи идут по небу. Ночь тёмная будет».
Тайные знаки привели к чёрному бурелому. Следопыт остановился и вдруг закричал раненым зайцем. Семь раз прокричал. Прислушался. Из бурелома, словно из-под земли, бесшумно появился человек. Это был один из сыновей слепого охотника. Двоюродные братья обнялись.
  «Я знал, что отец пошлёт тебя за нами», - сказал юноша и тут же спросил, - «кто это с тобой?»
  «Со мной Хранитель Великой Золотой Матери и его люди. Они…»
  «Хранитель? Хранитель из Священной Рощи?» - перебил следопыта брат.
  «Да. Он самый».
  Сын слепого охотника кинулся к Урунку и, упав на колени, воскликнул:
 «Великая Золотая Мать услышала мою просьбу! О, Хранитель, поспеши! Брата моего ранили. Много времени прошло с того дня. Я делал всё, что умел. Последние два дня ему стало очень плохо. Голова и тело его горят. Он перестал узнавать меня. Не видит, не слышит. Хранитель! Спаси моего брата!»
  «Веди», - коротко приказал Урунк.
  В бывшей медвежьей берлоге, расширенной и расчищенной, на постели из лапника и сухой травы, накрытый лошадиной шкурой, в горячечном бреду метался юноша. Потемневшая от боли кожа обтянула выступившие от недоедания скулы. Губы посинели и потрескались. Урунк осмотрел рану. Пуля пробила правое плечо насквозь. Раздробленные кости, оставшиеся в теле, воспалились и вызвали сильную горячку. Ещё немного и кровь раненного почернела бы, а чёрная лихорадка смертельна.
 «Принесите торбу целителя», - попросил Урунк своих спутников.
 Напоив раненного юношу успокаивающим, утоляющим боль снадобьем, Урунк обратился к братьям и к своим спутникам.
 «Лечить раненного буду при свете дня. Ставьте походный чум, разжигайте походный железный шонгол. Уложите раненого в тепле на чистую постель   из шкур.   Я с ним в чуме  останусь. Вы, спутники мои, напоите, накормите нового друга и устраивайтесь отдыхать. Завтра тяжёлый день. Много работы. Да, друг, как зовут вас, тебя и брата твоего?»
  «Русский человек с крестом имя брату дал – Никитка, а меня Ефимкой назвал».
 «Хорошо, Ефим. Жив будет Никитка. Иди, поешь. Потом приходи. Ты будешь говорить, а я буду слушать».

 «Я говорить много не умею», - начал рассказывать обогретый и накормленный Ефимка, - «однако скажу, боярин, что нас с братом взял проводниками, большой человек был, шибко важный. Казаки всякого его слова слушались. Шли мы быстро. Останавливались, когда маленькая дочь боярина устанет шибко. Боярин её сильно любил. Она красивая. Волосы золотые. Спешили мы до реки дойти, пока холода не настали. На заходе Солнца к реке вышли. Устроили привал. Утром боярин приказал деревья рубить, большую лодку строить. Мы с братом рано-рано к реке пошли рыбы наловить. Вдруг слышим топот. Татары скачут. Много-много. Три десятка, а может четыре. Дочка боярина громко закричала, испуганно:
 «Батюшка! Киргизы! Киргизы!»
  Мы с Никиткой без оружия были, в кустах затаились. Казаки на коней вскочили. Боярин девочку схватил, на коня прыгнул и помчался, как ветер. За ним два казака. Татары им вслед стрелы пустили и с казаками, что остались, биться начали. Казаки немножко из ружья постреляли. Совсем немножко. Но одна слепая пуля в брата моего попала. Брат упал. Я ему рот закрыл, чтобы он не кричал. Брат обмер. А я выглянул из-за куста. Татары уже казаков порубали, а одного раненного арканами связали и поволокли. И лошадей всех увели. Одну убитую лошадь оставили. Я долго ждал. Думал, татары вернутся и за боярином вдогон пойдут. Но брат застонал и я рискнул. Пополз по плёсу.  Оглянулся. Всё тихо. И в лесу птицы щебечут. Вороны к месту боя слетелись. Значит, нет людей рядом. Я шкуру с лошади снял. На той шкуре Никитку в лес перетащил. Маленький костёр из веток сухих запалил, чтобы дыма видно не было. Нож накалил. Раны прижёг. Чагу нашёл, раны брату присыпал. В сумерках к убитой лошади пошёл, всё мясо срезал. Брата раненного кормить надо. На месте стоянки кружку железную и котелок нашёл. Первые дни брата оставлял, след боярина искал. Ушёл боярин. Далеко ушёл. Я далеко идти не мог. Брата оставить не мог. И с братом раненым  в стойбище своё идти не мог. Брат не выдюжил бы. На Афоню-брата надеялся. Тайные знаки для него везде оставил».
 Тут Ефимка умолк, обмяк, к стенке чума привалился.
 «Да, друг, плохо тебе пришлось последнее время. Но ты достойный сын своего отца. Сам выжил и брата сберёг», - подумал Урунк и заботливо накрыл паркой провалившегося в тяжёлый сон юношу.

 Солнце стояло высоко, сверкал снег, деревья перешёптывались тихо-тихо. Вокруг высокой лежанки горели костры. Братья  раненного Никиты и спутники Урунка ловили каждое движение, каждое слово  Хранителя. А Урунк мысленно советовался с  Отцом-ханты и Тесеем.  Белый Старец Отец-ханты научил его лечить душу и болезни тела. Тесей показал всё, что можно исправить внутри тела с помощью ножа и специальных крючков и палочек из чистого серебра, как пришивать разорванные жилы и складывать переломанные кости. Тесей ещё при жизни своей передал Урунку заветный сундучок.
  Солнце повисло на верхушках деревьев. Оно с любопытством и удивлением смотрело на действия людей на лесной поляне.
 «Всё», - сказал Урунк, - «будет жить. Осторожно, аккуратно отнесите парня в чум. Погасите костры. Мою постель положите рядом с раненым».
 Вечер и ночь Урунк провёл у постели Никиты. Утром юноша открыл глаза и с удивлением увидел незнакомого мужчину, склонившегося  над ним. Урунк  улыбнулся ему и позвал Ефима и Афоню. Увидев братьев, парень хотел что-то спросить, но Урунк жестом остановил его и тихо сказал:
 «Тебе сейчас нельзя разговаривать. Твои братья и мои помощники будут ухаживать за тобой. Сейчас выпьешь горячей юшки, потом настой целебных трав. Через два дня на ноги встанешь, герой».
 В течение четырёх дней Урунк со своими людьми обходил окрестности. И вверх по реке прошлись и вниз. А за рекой угодья татарские, опасные и глухие.
  «Придётся возвратиться, не выполнив обещания, данного Татьяне», - с грустью думал Урунк.
  От безысходности невольно послал сильный мысленный зов:
 «Где ты, Марьюшка! Жива ли!?»
  Не может быть! Что это!?
 «Здесь я! Живая я!»
  Откуда-то, из неведомой дали, детский голос тонкой иглой пронзил голову Урунка. Неужели? Неужели маленькая дочь Татьяны услышала мысленный зов? Через мгновение  мысли Урунка умчались в разные стороны света в поисках мыслей той, что ответила на мысленный зов. Нет. Не по силам Хранителю понять, откуда прилетел мысленный ответ.
 Вернувшись на стоянку, Урунк застал встревоженных братьев.
 «Наконец-то вы вернулись. Вот уже два дня татарские разведчики на конях по плёсу разъезжают. Видно дым от костров заметили. В лес пока не идут. Мало их. Подмогу ждать будут из татарских юрт», - волнуясь, выпалил Ефим.
 «Друзья,  собираемся в обратный путь. Пора возвращаться. След девочки дождями смыло, снегом замело. Как наш раненый? Выдержит дальний путь в нартах?»
 «Благодарю тебя, Хранитель», - раздался слабый голос Никиты, - «если надо будет, я и верхом поскачу».
 Перед Урунком стоял юноша с рукой на перевязи, и улыбка, счастливая улыбка благодарности освещала его лицо.
 «Долго жить будешь, парень», - подбодрил выздоравливающего Никиту Урунк и к остальным обратился: - «Луна полная. Путь виден хорошо. Собирайтесь».

 Старый слепой охотник был счастлив. Сыновья вернулись. Живые. В стойбище манси-рыбаков в звёздное небо вновь полетели искры от большого праздничного костра. Люди славили Великую Золотую Мать, славили Хранителей её верных. Семь дней провели в стойбище Хранитель и его спутники. Необходимо было обсушить и починить меховую одежду и пеймы, смыть дорожную пыль и в чистое тело втереть тёплый золотистый рыбий жир.
 Сменили уставших оленей на своих отдохнувших, свежих и сильных, готовых пройти долгий тяжёлый путь, коней. Из стойбища манси-рыбаков  путь в Священную Рощу через бывшие земли Сибирского Ханства труден и долог.
 Снег с небес сыплется не переставая. Солнце сквозь толстые снеговые тучи пробиться не может. Ночи длинные, дни короткие. Кони по глубокому снегу идти отказываются. Приходится путникам снег топтать пеймами. По протоптанным тропам коней с нартами вели за собой. Татарские юрты и поселения стороной обходили. Обходили и дворы постоялые-ямы и дороги санные, которые проложили рушшы. На тех дорогах в чернолесье поджидали свою добычу ватаги разбойных людей. И народ бывшего Сибирского Ханства всё ещё не выказывает покорности новым хозяевам. Быстрые отряды воинов-кучумовичей тревожат жестокими стремительными набегами не только казачьи остроги и поселения царёвых пашенных людей, но и в бывшую столицу свою Искер-Сибирь наведываются. Жизнь русских первопроходцев  и мирных поселенцев под постоянной угрозой  нападения непокорных кучумовичей. Несмотря на то, что спутники Урунка были обучены военному искусству воинов-лаков, он не хотел рисковать их молодыми жизнями. Время крепких морозов, сменяющихся сильными снежными Буранами, застало маленький отряд на половине пути к родному стойбищу. Разбили временный лагерь у большого рыбного озера в лесной глуши, подальше от охотничьих троп. Коней пришлось забить на мясо. Шкуры выделали, закоптили. И взялись за изготовление лыж. Работали старательно, спешили. Когда  были готовы лёгкие деревянные лыжи-гольцы, рыбий клей сварили, и этим клеем к нижнему полотну лыж шкуры лошадинные подклеили. Теперь можно будет дойти до стойбищ своих соплеменников. Там им дадут оленьи упряжки, и отряд Хранителя-сёйхума быстро помчится по Родной Земле к родному дому.




               

Глава 21


  К Священной Роще подъехали ночью. Белый Старец Отец-ханты вышел навстречу. Увидев уставшие, но улыбающиеся лица юношей, сказал:
 «Мир вам в родном стойбище. Вы проделали долгий и трудный путь. Вы стали настоящими мужчинами. Идите в свои землянки. Вам нужен отдых, горячая еда, тепло любимых и друзей».
 Десять верных товарищей по походу, молча поклонились Хранителям и исчезли в темноте.
  «А ты, сын мой, не горюй. Женщины народ терпеливый. Татьяна верит тебе, и будет ждать, когда ты найдёшь её девочку. Ты найдёшь её. Пойдём в мою землянку, сын мой. Я приготовил тебе чистую постель и много горячей воды. Смоешь дорожную усталость, и мы с тобой выпьем по чаше таёжного нектара», - сказал Отец-ханты Урунку и обнял его за плечи.

«С возвращением, Ангел», - спокойно и мягко обратилась Татьяна к  Урунку.
 Здесь, в землянке Хранителя-сёйхума, жила она  с Антоном-Тонемой со дня приезда из Сургута. В глазах Татьяны вечная грусть, но это всё та же  чуткая и внимательная дочь Саввы, сумевшая перебороть боль утраты. Татьяна всё своё время отдавала юным жителям стойбища Священной Рощи, учила их грамоте русской, письму и счёту. Сама же старательно училась целительству у Белого Старца Отца-ханты, ведь это он когда-то спас её брата Пашу и маленького Богдана от неминуемой смерти. Антошка из испуганного ребёнка превратился в весёлого, с пытливым умом подростка. Выслушав подробный рассказ Урунка, Татьяна сказала:
  «Я верю, что Марьюшка услышала твой мысленный зов. Знаю, ты найдёшь её. Колечко с зелёным камнем убережёт её от лиха. Я буду ждать».
  «Где ты решила жить дальше? Останешься в стойбище или уедешь в родительский дом?»
  «Скоро ярмарка. Мы с Антоном отправимся в Сургут. Может, кто из купцов от батюшки весточку привезёт. Может, батюшка сам заявится из дальних стран. И дом родной теплом его встретит. Потом сюда приедем. Мне ещё многому поучиться надо у Белого Старца. И Антону полезно пожить со своими сородичами, чтобы язык родной не забыл, языкам народов ханты и манси выучился. Ещё ему в таёжном деле многое познать надо, воинское искусство изучить. Мужчиной растёт сынок мой».
  Далёкий звук конского топота прервал разговор Татьяны и Урунка. Они из землянки вышли. Кони, запряжённые в сани, мчатся по льду речки Заячий След. Гости нежданные. Кто это? Сани под яром остановились. В санях мужчина. Борода и брови заиндевели. Урунк сбежал с яра. Помог мужчине из саней выйти, и тут только разглядел, узнал его. Матвей Степанович, писарь и друг Саввы.
 «Ох, и промёрз я, Юрий Иванович. Ноги не слушаются. Спешил очень. Беда к вам подбирается. Люди разбойные».
 «Матвей Степанович, обогреться тебе надо. Потом и поговорим. Идём, идём в землянку, гость наш нежданный».
 «Не с доброй вестью спешил я к вам», - начал свой сказ Матвей Степанович, после хорошей чаши таёжного нектара, поднесённого гостю Белым Старцем Отцом-ханты, - «у нас новый кабак появился. Всё чин чином, как положено. Хозяином там знаете кто? Демьян Одноглазый. Он ещё у Богдана Брязги в казаках ходил. Потом с Михайлой-разбойником дела делал. Долго его не было. Объявился. Не один. Сынок с ним, Пахом. Сильный, горячий, злой и хитрый. Не просто хитрый – хитроумный. Мне свой человек донёс – Пахом ватагу собирает. За кладом Бабы Золотой идти хочет. Отец его, Демьян, дорогу  указал. Он с Михайлой ходил. Не дошёл. Михайло его раненного в лесу  дремучем, заколдованном бросил помирать. Не умер Демьян, глаз потерял. А Михайло со стаей своей разбойничьей пропал. Теперь Демьян Пахома на клад нацелил. Я, как узнал про то, решил вас упредить. Пахом мужик отчаянный, ни перед чем не остановится. Ни Бог, ни Дьявол ему не указ».
 Отец-ханты к Матвею Степановичу подошёл, молвил:
 «Спасибо, друг. За заботу и беспокойство спасибо. Ты отдыхай. А мы с Урунком думать будем».
 Гостить Матвею Степановичу некогда было. Отец-ханты велел самых быстрых оленей запрячь в нарты. Мясо оленье, рыбу белую, ягоду таёжную, масло кедровое в нарты загрузили. Юноши из стойбища должны были сопроводить гостя до самого его жилища.

 Весна наступила ранняя. Зажурчали ручьи. Запели в высоком  синем небе перелётные птицы. Тёплые дожди напитали Землю. Зелёные листья берёз Священной Рощи шелестели, шептались, рассказывая друг другу зимние сны. Зацвела черёмуха, зацвела рябина, и запах Лета окутал Священную Рощу.
 На подступах к Священной Роще и на подступах к Чёрному Еловому  Лесу  расставлены сторожевые посты.
 Лето прошло спокойно. Вот и пора заготовок ягоды, шишки, рыбы и дичи сменилась осенней распутицей. Появились забереги, зашуршала в реке шуга. Снег накрыл леса и багульные тундрочки, луга и песчаные плёсы, льды речные, льды озёрные. Заскользили, поехали по заснеженным трактам, по ледовым речным зимникам сани, нарты, телеги, кибитки.

  В деловые будничные звуки стойбища Священной Рощи вплёлся весёлый звон колокольчиков. Урунк на яр вышел. О-у! По белоснежному лугу оленьи упряжки Тайбохты Вонина волостного князя Верхне-Подгородной Нарымской волости мчатся. Олени хоркают, пар из ноздрей валит. Остановились. Урунк с яра по снегу на спине скатился. Братья обнялись.
 «Ой-е, брат! Тебя не узнать. Бородку отрастил. В Белого Старца превратился. Теперь к тебе без должного почитания и благоговения не подойти», - засмеялся Тайбохта.
 «Очень рад видеть тебя, братишка. Как дела в твоих владениях, князь Верхне-Подгородной Нарымской волости? Как жена? Как Чур -  мой любимый племянник?»
 «Живём  неплохо, даже хорошо. А племянник твой со мной приехал. Я его учиться привёз. Услышал, что дочь Саввы Татьяна в стойбище Священной Рощи, вот и привёз. Будущему волостному князю, потомку амдылькока Вони, надо уметь читать, писать,  считать не хуже писаря воеводы».
 Тайбохта мягко вытолкнул вперёд Чура, прячущегося за спиной отца. Не узнав родного дядю, отрастившего белую бороду, краснощёкий Чур, насупившись, разглядывал Урунка.
 «Ну, сын моего брата, не узнал дядю?» - улыбнулся Урунк и протянул руки к племяннику.
  «Теперь узнал!» - радостно крикнул малыш, подпрыгнул, обхватил дядю за шею и зашептал, - «Дядя, у меня брат новый появился. Маленький-маленький, но кричит громко-громко».
  «Неужели?» - Урунк вопросительно посмотрел на брата.
  «Да, в начале осени мы на одного человека богаче стали».
  «Это хорошо».
  Урунк хлопнул брата по плечу.
  «Пойдём в землянку к Белому Старцу. Он будет рад».
  «Погоди. Успеем обогреться у очага. Сначала посмотри, кого я тебе привёз», - таинственно произнёс Тайбохта, показывая рукой на нарты, подошедшие следом.
 С нарт сошёл седой мужчина, и, сощурив светлые глаза, улыбаясь, внимательно рассматривал Урунка. Что-то до боли знакомое было в чертах лица и в осанке мужчины. Урунк осторожно поставил Чура на снег, сделал шаг и вспомнил, узнал – Агич! Да это же Агич! Он кинулся к другу детства, проваливаясь по колени в снег. Агич раскрыл руки, и друзья сжали друг друга крепким мужским объятием.
  На яр вышли жители стойбища Священной Рощи. Раздались приветственные возгласы. Несколько парней сбежали вниз, чтобы помочь людям Тайбохты разгрузить нарты, выпрячь оленей и отвести их на ягельные поляны. Детский голос прервал объятия старых друзей:
  «Ильча!»
  С Агичевых нарт слез мальчик лет пяти. Агич взял мальчика на руки и сказал с гордостью:
  «Мой внук Колгаёл – продолжение моего рода».
  «Ты уже дед?»
  Урунк внезапно осознал, что время для всех бежит по-разному. Для Агича жизнь достойно прожита. Его внуки уже землю топчут. А он, Урунк, лишь только собирается жить где-то там, в новом, неведомом крае, куда скоро, очень скоро поведёт он свой народ.
 «Ну что, брат, веди в землянку гостей. Обогрей, покорми», - весело промолвил Тайбохта.
 После вечерней трапезы в гостевой землянке, Тайбохта с детьми пошёл в стойбище посмотреть, как устроились его люди. У очага остались Белый Старец Отец-ханты, Урунк и Агич. Старый лак, как теперь называл себя Агич, обратился к Отцу-ханты:
 «Отец-ханты, Хранитель Великой Золотой Матери, мой приход сюда не просто желание увидеть родные места и поклониться праху защитников последней крепости нашего народа. Я, лак Агич, пришёл из далёкой Тазовской Земли со своим внуком Колгаёлом в надежде, что Великая Золотая Мать даст своё благословение моему внуку. Внук лака должен стать лаком. Род Агичей – род великих воинов. Моя железная парка и верная теха ещё не заржавели. Когда придёт время, внук мой, Колгаёл, наденет мои доспехи, и защитит свой народ. Скоро Ночь Благословения. Будущее моего внука в ваших руках и во власти Великой Золотой Матери».
 Белый Старец Отец-ханты не сразу ответил Агичу. Молчание повисло в землянке. В шонголе потрескивали поленья. Огненные блики отражались в светлых глазах Агича. Он смотрел на Отца-ханты. Он ждал его решения. Урунк тоже ждал. Белый Старец головой тряхнул, к Агичу повернулся. Улыбка озарила его лицо, его глаза.
 «Священной Поляны давно уже нет», -  промолвил Отец-ханты, - «но Великая Золотая Мать ценит верность лака слову и делу. Внук  защитника крепости Калама-этт будет осыпан Звёздным Дождём».
 
В гостевой землянке пламя очага и свет жирников слабо освещают углы. Чур и внук Агича Колгаёл давно посапывают под тёплыми меховыми одеялами. Белый Старец ушёл спать в свою землянку. Прилёг и Тайбохта. А друзья детства сидят у очага. Им нужно о многом поведать друг другу.
 
На следующий день Тайбохта с сыном собрался в гости к Татьяне. Урунк решил и друга своего познакомить с Татьяной. Агичу любопытно было увидеть дочь Саввы, рушша, который стал настоящим другом Урунка и  учителем детей-сирот павших героев, защитников крепости Калама-этт.   
Татьяна гостей встретила приветливо. За стол, крытый светлой, расшитой синими цветами тканью, усадила. Изменилась землянка Хранителя-сёйхума. Очаг и стены белой глиной выбелены. В углу иконка маленькая, под ней лампадка теплится. На столе пироги с рыбой, с мясом, с ягодой. За столом Татьяна вежливый разговор с гостями вела на языке сёйхумов, и по чашам горячий брусничный напиток разливала. Урунк глаза закрыл. На месте Татьяны Марья привиделась. Стряхнул наваждение. Что-то в последние годы он всё чаще и чаще думает о той, которую не посмел любить. Гости выпили по чаше горячего напитка с пирогами. Дети с Тонемой-Антошкой в стойбище убежали. Тайбохта к Татьяне с просьбой обратился:
 «Татьяна, сестра, мы все  уважаем тебя и любим. Чур -  наследник мой. Я хочу, чтобы он продолжил моё дело – дело служения своему народу. Пришла пора Чуру учиться читать, писать и считать. Возьми моего сына, обучи его всему, что должен знать будущий правитель Верхне-Подгородной Нарымской волости. Сколько надо учи – год, два, три…»
 «Конечно, Тайбохта, я возьму твоего сына и обучу всему, что знаю сама. Мальчик он смышлёный. Сынок мой, Антон, за ним, как за младшим братом присмотрит», - ответила Татьяна.
  «Спасибо, Татьяна. Осенью в гости приезжай. Мать Чура рада будет познакомиться с наставницей любимого сына. Уже завтра мне с моими людьми домой ехать надо. Спешить надо. Скоро Большой Буран будет, глубоким снегом тропы заметёт. Сейчас пойду в стойбище к своим людям. Прощаться завтра будем».
  Тайбохта парку накинул и вышел из землянки.      
  Всё это время Агич изучающее вглядывался в лицо Татьяны, прислушивался к голосу женщины рушшев. Когда он покинул  Землю, на которой родился и вырос, Землю, которую защищал с оружием в руках, рушшы были его врагами. Они убили его родню, они убили его лучших друзей, они уничтожили последний оплот сёйхумов крепость Калама-этт. Из-за них он с семьёй оказался в глуши Тазовской тайги и стал поселенцем на новых землях. Ради внука проделал Агич долгий путь на Родину. Тайбохту, младшего сына амдылькока Вони найти не трудно было. Оказавшись во владениях Тайбохты, он был изумлён. Сёйхумы и рушшы жили вместе в крепости и защищали эту крепость вместе от киргизских набегов. Дети рушшев и дети сёйхумов играли вместе и говорили на двух языках. Многие семьи были наполовину русские наполовину сёйхумские. Рушшы волостного князя Тайбохту уважают. Отряд казаков в его подчинении. А Урунк? Урунк – Хранитель Великой Золотой Матери? У него лучший друг рушш Савва! Женщина рушшев, дочь Саввы, живёт в Священной Роще! К её слову даже Белый Старец Отец-ханты прислушивается. Как изменилась жизнь в родных краях!
  Мягкий голос Татьяны прервал размышления Агича:
  «Урунк, ты не сказал, кто этот человек, что сидит рядом с тобой. Имени его не знаю, а беседу веду».
 «Прости, Татьяна, это Агич, друг детства и защитник последней крепости нашей. Он с внуком прибыл на Родину из далёкого Тазовского Края поклониться могилам предков своих. Судьба слишком рано окрасила его голову сединой и прорезала лицо глубокими морщинами. Агич настоящий лак, сёйхумский воин», - представил своего друга Урунк, - «я рассказывал Савве о нём».
 «Я рада встрече с прославленным воином. Батюшка упоминал ваше имя. Это ведь вы с нашим дедушкой Ильёй-Тесеем, и Хромым Карралем вынесли с поля боя раненного князя Вони».
Татьяна говорила на языке сёйхумов.
«Урунк, друг мой», - Агич, не веря своим глазам, не веря своим ушам, изумлённый, обратился к Урунку, - «Эта молодая женщина рушшев, дочь твоего друга Саввы, знает всё?»
  «Да, Агич, почти всё. Даже наш Тесей был её другом. Ей можно доверять».
  «Я ошеломлён, Урунк. Мне надо побыть одному. Я должен хорошо подумать о том, как жить дальше».
 Агич встал из-за стола, к Татьяне обратился:
 «Благодарю тебя, женщина, за гостеприимство. Мы ещё встретимся».
 «Какой странный и молчаливый друг у тебя, дядька Ангел», - сказала Татьяна после ухода старого лака.
 «Нет. Он не странный. Он верный воин и честный человек. Он ушёл в чужие, неведомые ему края с горечью поражения. И всё время, прожитое там, сердце его не переставало болеть, а  душа рвалась в родные края. Теперь, когда у него появились внуки, их Родина стала и его Родиной. В Тазовской тайге и в Енисейском крае осело много сёйхумов. И лак Агич там не последний человек».

 На том самом лугу, где когда-то был кровавый бой, сегодня сверкает снег. Светит Солнце. Радостные детские голоса звенят под  синим  небом.
«Будьте живы!» - простился Тайбохта с жителями стойбища Священной Рощи, вышедшими на яр, махнул рукой, и помчались упряжки по снежному полю.
Чур надул красные щёки, засопел недовольно, но Тонема-Антон и маленький Колгаёл взяли его за руки и весело побежали в стойбище. Татьяна пошла за ними. Белый Старец тоже отправился к жителям стойбища. У него  с будущими целителями занятия.
Урунк друга Агича за плечи обнял и в землянку повёл. Сегодня Агич собрался рассказать словами то, что Тесей передал Урунку мысленно.

    После заново пережитых последних героических дней крепости Калама-этт, друзья не смогли уснуть. Они вышли из землянки. Ночь ещё не отступила. В небе тёмном, слегка подёрнутом морозной дымкой, таяли звёзды. Колючий, холодный воздух остудил разгоряченные воспоминаниями сердца друзей. Агич глубоко вдохнул в себя ночные запахи. Потом ещё раз и ещё. Предостерегающий жест рукой. Урунк замер – что там? Агич прошептал:
 «Чужие… Рушшы…»
 «Где они?»
 «Сейчас за гривой кедровой напротив нас».
 «Откуда ты знаешь?»
  «Ветер принёс их запах…»
  Не дожидаясь рассвета, Урунк с Агичем пошли к Белому Старцу. Старец ждал их у дверей своей землянки.
 «Ваша тревога разбудила меня. Входите. Я слушаю».
 «Рушшы прошли тайной тропой за кедровой гривой», - сказал Агич.
 Урунк добавил мысленно:
 «Необходимо на Карасёвое озеро съездить, узнать всё ли в порядке».
 «Беды на Карасёвом озере я не чувствую, но поеду сей же час», - также мысленно отозвался Отец-ханты, потом сказал:
 «Вы, друзья, подготовьте всё для похода в Белый Город. Думаю, что скоро гонцы со сторожевых постов прибудут. Я вернусь завтра к ночи. Всё. Будьте живы».
 Урунк понимал Белого Старца, спешившего удостовериться, что его внуку, матери внука и любимой женщине ничего не угрожает. До сих пор ни один человек, кроме Урунка не знал тайну Отца-ханты и его родного сына. Даже прах  Хранителя-ханты не был перевезён в Белый Город. Великая Золотая Мать простит Хранителей, решивших выполнить желание матери Белого Сокола.
  Гонцы со сторожевых постов прибывали один за другим. Рушшы, шесть человек, одетые в парки, на трёх оленьих упряжках, идут к Чёрной Еловой Чаще.
 Белый Старец вернулся, как обещал.
 «Всё хорошо на Карасёвом озере», - мысленно сообщил он Урунку, а вслух сказал:
 «Урунк, Агич, не будем спешить. Дождёмся гонцов со сторожевых постов, что перед Еловой Чащей. Стая разбойничья дойдёт до Чёрного Елового Леса и остановится на опушке. Ждать будут нас, Хранителей, чтобы по следу нашему пройти через заколдованный, как думают рушшы, лес. Пусть ждут. А мы можем спокойно собираться. До Ночи Благословения времени достаточно».
  Агич заволновался:
  «Как же внук мой Колгаёл?»
  «Внук твой получит благословение Великой Золотой Матери. Он будущий лак. Этот поход – его первое испытание».
  Наконец, прибыл гонец-разведчик. Доложил:
 «У Елового Леса рушшы появились. Шесть человек. Олени у них, нарты, снаряжение хорошее, лыжи, ружья. Снежный чум сделали, костёр жгут сухостоем  и только ночью. Опытные люди. В тайге жить умеют».



               

                Глава 22


 На подъезде к Чёрному Еловому Лесу завыл ветер. Только-только успели под своды еловые въехать, как снег с небес смешался с сорванным ветром снежным покровом. Застонали, заскрипели верхушки вековых елей. Путники походный чум поставили. На хвойный ковёр шкуры кинули. Колгаёла в мешок из заячьего меха спать положили.
 «Дальше пойдём завтра», - сказал Отец-ханты, - «Урунк, ты к снежному чуму рушшев подобраться должен, разговор их послушать. Сейчас огонь разведём, чтобы засидевшиеся в засаде «волки» наш след учуяли. Пока ходить будешь, мы с Агичем оленей покормим».
 В белой, как снег, парке Урунк вышел из походного чума и слился со снежной круговертью. В таком лютом вое ветра не только лёгкую поступь мягких пейм, но и медвежьего рёва над ухом не услышишь.
 Снежный чум разбойных людей казался небольшой сопкой, вокруг которой бесновался, обсыпая снегом неприступное убежище, рассвирепевший Буран. Урунк к снежному чуму подполз. На противоположной стороне вход в снежный чум шкурой прикрыт. Стены хорошо уплотнены. Оленей с нартами нет рядом. Видно, в чаще спрятаны. Урунк тонкой стрелой осторожно отверстие просверлил в снежной стене чума. В отверстие тонкую камышовую трубку вставил, и ухом приник.
 «Вроде звук какой-то снаружи», - послышался хрипловатый голос, - «выйди, Фёдор, погляди».
 Раздался шорох. Слабый луч горящего жирника осветил мчащиеся снежные потоки. Фёдор выполз, встал во весь рост. Постоял мгновение и нырнул обратно.
 «Странный ты человек, Пахом. Всё тебе что-то слышится, что-то кажется. Ни зги не видать и, кроме ветра, ничего не слыхать. Надолго эта метель заметелила а, Пахом?»
  «Надолго. Чует мой рубец сабельный, надолго».
  «Костёр не разжечь. Дым весь в берлоге нашей останется – угорим. Чарки не выпить – уснём, замёрзнем. Остаётся лишь спины друг другу греть да разговоры разговаривать», - проворчал Фёдор.
  «Слушай, Пахом, а расскажи нам ещё раз, как твой батюшка с Михайлой-атаманом по Золотую Бабу ходил», - раздался юношеский голос, - «расскажи про лес этот, заколдованный остяцкими колдунами. Скорее бы попасть туда! Я бы всё разглядел да рассмотрел».
 «Ну, ты, Иван-грамотей, боярин казанский, ты не вздумай нос свой совать дальше следа, по которому пойдём. Иш, Варвара. Да в этом лесу за каждым деревом смерть с косой острой стоит. Идти будем по следу остяцкому. Даже по нужде не отходить в сторону. Из Михайловой ватаги один мой батюшка живым остался, да и тот покалеченный. Михайло, как увидел его бревном с кольями придавленного, ушёл. Товарища на медленную смерть бросил. Батюшка мой сам  выбрался из колдовского леса, сам к людям выйти сумел. Тот остяк, по следу которого Михайло шёл, князь остяцкий, большой колдун был».
 «А куда он делся, князь-колдун остяцкий?» - прервал Пахома любопытный Иван.
 «Куда, куда… Исчез вместе с Михайлой. С тех пор о нём ни слуху, ни духу. Мой старик узнавал. К писарю, что списки ведёт, ходил. Нет такого в списках. Младший брат его волостью Нарымской правит, а старший пропал. И отец их пропал. Может, в земли новые подались».
 «Я тоже хотел идти Беловодье-страну искать, да вот к вам приклеился. Уж очень хочется на Бабу Золотую глянуть. Гляну и дальше пойду в Беловодье. Может, кто из вас со мной, а?»
 Пахом рассмеялся.
 «Кому твоё  Беловодье надо? Выдумка это, сказка. А вот Баба Золотая не сказка. Атаман Богдан Брязга глазами своими видел её и несметные богатства в дар ей  принесённые. Верю я – быть мне богатым. Бедность матушку мою уморила, и я сиротой рос в селе, что казачки поставили да и оставили. Мой родитель тоже ушёл. К атаману Брязге пристал. Потом с Михайлой-атаманом за Золотой Бабой гонялся. Мне двенадцать годков исполнилось, я с проходцами на Восток подался. До Китая дошли, там они смертушку свою нашли. Ох, не любят эти желтолицые иноземцев. Я ушёл. Долго шёл. В киргизских степях меня киргизцы пленили, в Крымское Ханство продали. Девятнадцать годков мне там стукнуло. Недолго я свою силушку на татар изводил. Сбежал. К Москве подался. А там бунты! Царевича Дмитрия на трон сажал, потом скидывал. Потом ещё один Дмитрий был. И в отрядах разных я успел повоевать. Михайлы Романова время началось. Нас, казачков-разбойничков, вне закона царского поставили. Я в Сибирь пошёл, в сторонушку родную. Через царство Строгановых прошёл. Вот это хозяева! Власть у них безмерная и земли видимо-невидимо. Людишек своих в рукавицах железных держат. Я, Пахом Саблин, не хуже Строгановых! Сокровища Золотой Бабы путь мне к самому Царю откроют. Земли Каменные, Подкаменные все скуплю. Людишек под сапогом держать буду. Людишки любят, когда сила и власть над ними. А сейчас, братцы, помолчим. Вот-вот Старец из стойбища пройти здесь должен. Не прозевать бы».
 «Да кто в такую круговерть нос из норы высунет?», -  раздался ещё один голос.
 «Высунет», - уверенно ответил Пахом, - «у них в самую длиную ночь в году Золотой Бабе молиться полагается, дары всякие подносить. Должен Старец пройти. Он своей веры крепко держится. Это молодь у них уже Бабу не помнит, кресты на шеи повесили. А старикам идолов подавай. Старец зла не ведает, людей от ран и хворей лечит, плату не берёт. Но, братцы, как к Бабе Золотой и к сокровищам нас выведет, живым не выпускать. Кроме него дорога к Бабе никому не ведома, так старик мой говорил…»
 Больше Урунк слушать не стал. Вернувшись на стоянку, подробно рассказал Отцу-ханты и Агичу всё, что слышал. Отец-ханты сказал:
 «В костёр поленьев не жалеть, над костром мясо к утренней еде пожарить, чтобы учуяли, узнали эти мужики разбойные, что Белый Старец идёт к своей Святыне».
 Чёрный Еловый Лес Белый Старец, Урунк, Агич и маленький Колгаёл прошли спокойно.  Перед ними лежала Багульная Тундра, укрытая белым снежным ковром. Воющий непроглядный снежный вихрь остановил путников на опушке еловой чащи. Белый Старец к спутникам своим обратился:
 «Ставим походный чум, будем есть горячую пищу и отдыхать  до утра. Наши преследователи идут медленно, но упорно, уверенно и незаметно.  Подойдут сюда завтра ночью. Буран ещё дня два над Землёй носиться будет. Утром решим, как дальше идти».
 Дружно принялись за дело, и вскоре в походном чуме разгорелся походный железный очаг, в котле сварилась рыба, чончик закипел. Поели с аппетитом. Белый Старец Колгаёлу улыбнулся.
 «Молодец, будущий лак. Настоящий мужчина вырастет из тебя».
 Мальчик кивнул и серьёзно ответил Старцу:
 «Мой дедушка железный лак. И я буду железным лаком».
 Выспались хорошо. Умылись жгучим снегом. Натёрли руки и лица гусиным жиром. Быстро справились с утренней едой. За стенами походного чума Буран немного сбавил прыть свою. Путники поспешили собраться, чтобы, пока Буран заметает следы, пройти к Сторожевым Болотам.
  Пасть Дьявола. Самое гиблое место Сторожевых Болот. Лишь в очень суровые зимы на короткое время место это покрывается тонким слоем льда, который внезапно взламывается и из огромной майны с утробным воплем взмывает к небу смрадное дыхание Болотного Дьявола. Тонкий лёд, взлетевший ввысь, опадает мелкими льдинками, и, крутящаяся воронка со страшной жадностью глотает всё, что оказывается на её поверхности. Здесь, у Пасти Дьявола, оставили нарты и упряжных оленей. Пересели на ездовых и быстрым шагом пошли к проторённой болотной тропе, что вела к Белому Городу. Буран скроет, заметёт оленьи следы.
  Отдыхать некогда. На болотных островках спали урывками. Спешили дойти до жилища в Белом Городе до того, как стихнет Буран. Нет. Не успели. Небо очистилось, когда путники  были на середине пути через Сторожевые Болота. Мороз крепчал. Луна сверкала на звёздном небе. Днём  Солнце белыми лучами подгоняло путников.
  Вот и земля Белого Города. Тёплое жилище Хранителей. Сухие поленья быстро разгорелись. Измотанные Бураном, уставшие люди помылись, переоделись в чистые одежды, и крепкий сон сморил всех.
  До Ночи Благословения осталось два дня. За это время Белый Старец Отец-ханты и Хранитель-сёйхум должны были подготовить в Подземном Храме всё  для ритуального действия. Когда они покидали жилище, старый лак с внуком бродили по разрушенному городу, поражаясь его былому великолепию и красоте. Сердце лака Агича ликовало. Его заветная мечта сбудется.
  Наступило время Ночи Благословения. В ритуальных одеждах  с зажжёнными факелами Белый Старец Отец-ханты и Хранитель-сёйхум торжественно повели лака Агича и Колгаёла в Подземный Храм Великой Золотой Матери. Длинные проходы встретили их яркими огнями факелов. Золотой Паук сверкнул рубиновыми глазами. Перед взором вошедших, предстала Великая Золотая Мать, блистающая среди огней светильников. Со стен Храма на маленького человека удивлённо смотрели лики Хранителей. Они впервые  увидели в Храме Великой Золотой Матери ребёнка.
  Урунк в тень Священного Паука ушёл. Тонкая железная пластина затрепетала в его руках. Небесная музыка заполнила Подземный Храм. Великая Золотая Мать руки раскрыла. Старый лак Агич на колени опустился.
 «Великая Золотая Мать! Вечная Святыня народов Калама! К тебе верный подданный твой, воин Братства Лаков, защитник крепости Калама-этт, Агич, обращается. Из века в век мужчины рода Агичей получали твоё благословение и становились верными защитниками своего народа. Благослови и внука моего, Колгаёла».
 Смолкла небесная музыка.
 «Подойди, Колгаёл. Встань перед Великой Золотой Матерью», - ласково велел мальчику Белый Старец.
 Мальчик, не сводя восторженных глаз со Святыни, словно зачарованный, под руку  золотую встал. Звёздный Дождь обнял Колгаёла, закружился, ввысь поднялся и растаял. Великая Золотая Мать медленно опустила руки. Колгаёл оглянулся, на деда посмотрел, на Белого Старца. В глазах мальчика отразились огни настенных факелов. Он гордо поднял голову, и детский голос зазвенел под сводами зала:
 «Я лак! Я воин!»
  «Носи с честью это звание, внук мой», - голос Агича слегка дрогнул.
  «Поздравляю тебя, лак Колгаёл», - произнёс торжественно Белый Старец, - «ты последний лак народов Калама и когда-нибудь поймёшь своё значение для народа Северных Сёйхумов. Возьми», - Старец вложил в руки мальчика боевую теху. Береги её, последний лак!»
 Белый Старец медленно пошёл к выходу. Никто не заметил слезы, сбежавшей по щеке Старца. Агич и Колгаёл последовали за ним. Надо разжечь большой праздничный костёр. Урунк остался затушить   факелы и светильники, установить ловушки и капканы по всем проходам и закрыть вход в Подземный Храм.
 
 Урунк подошёл к Великой Золотой Матери и долго вглядывался в её лик. Сейчас она не вызывала в нём фанатического преклонения. Он знал все её тайны. В то же время Урунк чувствовал странную зависимость  своей будущей жизни от будущего Великой Золотой Матери. Неожиданно он услышал мысленный зов Отца-ханты:
 «Сын мой! Разбойники в Храме. Четверо. Они схватили Колгаёла. Мы ведём их к Великой Матери. Приготовься».
 «Жду», - ответил Урунк.
 «Мой промах. Болотный Дьявол пропустил тех, кто ему служит. Двоих в жертву взял.  Отец-ханты стар и болен. Я должен был проверить все подступы к Белому Городу», - думал Урунк, стараясь быстрее погасить факелы.
 Священный Паук скрылся во мраке. Загадочно, маняще осветилась золотая фигура Великой Матери.

  Раздались шаги. В зал вошёл мужчина. Красивый, высокий, сильный. В правой руке ружьё обрезанное, левой он крепко держал Колгаёла за воротник парки. Следом за ними, два разбойника вели Белого Старца и Агича, нацелив им в спины ружья. Замыкал группу юноша в одежде боярина. Они встали на пороге. Первый внимательно оглядел зал.
 «Вот и пещера идола сибирского, братцы», - хрипло произнёс он.
 «Святый Боже!» - прервал его юный разбойник и, подбежав к статуе Великой Золотой Матери, воскликнул восхищённо - «Золотая Баба! Пахом! Она не сказка! Она есть!»
  Юноша осторожно, с нежностью, провёл рукой по золотым складкам одежды Святыни.
 «Чудо из чудес! Прекрасная…»
 «Иван! Стой, где стоишь! Здесь ловушек тьма», - сердито прикрикнул Пахом.
 «Фома, Фёдор, держите знахаря и старика под прицелом. А ты», - Пахом дёрнул Колгаёла за воротник, - «иди со мной и не дёргайся, пришибу!»
 «Не спеши, сын мой. Мы не должны навредить ребёнку», - услышал Урунк мысли Отца-ханты.
  Подойдя к Великой Золотой Матери, Пахом долго разглядывал её. Потом усмехнулся криво и сказал:
 «Ну что, Баба Золотая, пришёл твой черёд ясак платить».
 Повернулся резко к Белому Старцу, приказал:
 «Показывай, знахарь, сокровища вашей идолицы. Не мешкай. Не то мальца удавлю, не побрезгую».
 Отец-ханты руки к Пахому протянул в просьбе.
 «Не губи невинного ребёнка, Пахом Саблин. Ты человек известный, большой, уважаемый. Твои твёрдые пеймы-сапоги уже стоят на сокровищах нашей Святыни. Посмотри под ноги».
 «Иван, подай факел», - приказал Пахом.
 Иван быстро снял со стены один из факелов и протянул Пахому. Пахом Саблин осветил подножие Великой Золотой Матери. Возгласы изумления вырвались у Ивана, Фомы и Фёдора. Блеск  драгоценных камней и золота заворожил их взгляды.
 Рука Великой Золотой Матери дрогнула, и вокруг Пахома и Ивана посыпались искры. Облако Звёздного Дождя закружилось вокруг них плотной стеной. Они не увидели, как проход в зал закрылся, а Фома и Фёдор упали бездыханными. Два узких сёйхумских ножа лака Агича пронзили их сердца. Закончился Звёздный Дождь. Дикий хохот Пахома загремел под сводами Подземного Храма.
 «Что, знахарь, решил меня напугать? Твоя  идолица этой китайской забавой…»
 Пахом осёкся, увидев Фому и Фёдора бездыханными и запертый наглухо выход. Ружья Фомы и Фёдора были в руках Белого Старца и лака Агича. Бешенство изуродовало красивое лицо Пахома Саблина.
 «Нет, знахарь, не возьмёшь. Волчонок-то вот он. В моих руках. Опустите ружья. На пол их, на пол. К стене, к стене отойдите», - криво усмехаясь, приказал он Белому Старцу и Агичу.
 «Иван! Чего рот раскрыл, боярин недобитый! Быстро ружья ко мне! Ну!»
  Ивана передёрнуло, но он послушно исполнил то, что велел Пахом.
 «Как же теперь, Пахом? Фома и Фёдор…»
 «Умолкни! Меня слушай беспрекословно. Зверькам  старым руки свяжи. Они нам ещё пригодятся»,  - приказал Саблин Ивану.
 Тот, нахмурившись, молча  связал руки Агичу и Белому Старцу.
 «Ну, вот и ладно. Теперь возьми торбы у Фёдора и Фомы».
  «Отец», - мысленно обратился Урунк к Белому Старцу, - «не пора ли покончить с этими разбойными людьми?»
 «Не спеши, сын мой. Колгаёл всё ещё в опасной близости к ним. Жизнь ребёнка дороже всех сокровищ», - ответил мысленно Старец.
 Под зорким взглядом Пахома, Иван старательно набивал торбы сокровищами.
 «Вдвоём всё не унести», -  тихо сказал Иван.
 «Помолчи, лучше, паря. Работай», - буркнул в ответ Пахом, - «грузи, боярин, торбы на старичков. Не жалей их».
 «Больно тяжело. Не потянут».
 «Потянут. Жилистые».
  Когда торбы были нагружены на Старца и Агича, Пахом приказал:
  «Знахарь! Открывай проход или волчонку вашему конец».
  Пахом сильно затянул воротник парки Колгаёла. Мальчик начал задыхаться.
 «Нет! Нет! Не делай ребёнку больно. Мы сделаем всё, что ты скажешь!» - воскликнул Отец-ханты, - «Я открою дверь!»
  Белый Старец повернулся лицом к двери и громко  на сёйхумском языке сказал Агичу:
 «Делай так, как я».
 Словно по слову Старца, дверь в проход медленно поднялась вверх.
 «Иван, держи волчонка. Крепко держи. Провожу старичков к выходу, торбы скинем и за новым грузом вернёмся. Шагайте вперёд, старые.  Знайте, два ствола смотрят в ваши спины».
 Старики одновременно шагнули за порог. Дверь опустилась мгновенно, едва не придавив Пахома. Пахом взревел раненым медведем и выстрелил в дверь из обоих ружей. Отбросил ружья, скинул с себя торбы с драгоценностями и стал неистово колотить в дверь кулаками.
 «Пахом! Что делать?»
 Испуганный возглас Ивана вернул Пахому разум.
 «Спокойно, Пахом, спокойно, Саблин», - начал успокаивать самого себя разбойник, и снова злобно взревел:
 «Эй, вы! Конец вашему мальчишке! Слышите?!»
 Пахом повернулся. Нож сверкнул в его руке.
 «Иван, отойди», - приказал Пахом юноше, - «отойди, говорю, от волчонка!»
 «Нет, Пахом, друг мой, негоже своё богатство-счастье замешивать на крови ребёнка. Лучше подумай, как нам выйти из этой пещеры», - укорил Пахома Иван.
 «Знаешь, сынок боярский, я не буду сразу убивать зверёныша.  Тебя заставлю резать его по кусочку, по пальчику, по ушку. Пусть родня его услышит, как он криком кричать будет. Мигом прибегут, приползут. Знаю я остяков. За ребёнка своего всё отдадут».
 «Нет! Я не позволю! Не дам дитя невинное мучить! Не дам убивать!»
 Иван встал между Пахомом и внуком лака Агича.
 «Ты против меня?!» - вскипел Пахом Саблин, - «Ну так, получай, пёс!»
 Нож  Пахома вонзился в грудь Ивана…
 «Господи, прости…» - прошептал защитник Колгаёла, падая.
 Странный тонкий невыносимо яркий луч возник перед убийцей. Пахом резко отскочил от него на середину зала. Луч-Огненное Копьё настиг разбойника, и тот  вспыхнул  как порох и, в мгновение, не издав ни единого звука, просыпался кучкой пепла. Луч направился к телам Фомы и Фёдора. И от них тоже остались кучки пепла.  Юного Ивана Огненное Копьё не тронуло. Исчезло, также внезапно, как появилось. Урунк застыл. Он думал, что знает все тайны Великой Золотой Матери. Он был потрясён и озадачен.
 «Хранитель! Я выдержал испытание, посланное Великой Золотой Матерью?»
 Звонкий детский голос вернул мысли Урунка из мира странного и неизвестного. Урунк нажал на пластину в голове Священного Паука. Дверь в зал открылась, и Белый Старец и Агич кинулись к Колгаёлу. Агич схватил любимого внука и прижал к груди. Мальчик спокойно посмотрел на деда и сказал:
 «Ильча, я настоящий лак. Я выдержал испытание. Великая Золотая Мать испепелила злых людей. Я видел».
Белый Старец посмотрел на Урунка, спросил мысленно:
«Что здесь произошло?»
«Расскажу потом, сейчас попробуем спасти защитника Колгаёла, молодого благородного рушша. Кажется, он ещё дышит».

 Праздничный костёр в честь последнего лака тихо догорал в ночи. Никто не топтал Землю весёлыми ногами вокруг него. Не слышно было боевых песен Железных Дьяволов. Все собрались в жилище Хранителей. На столе еда праздничная, и таёжным нектаром наполнены чаши. Маленький лак Колгаёл сидит у постели раненого  рушша. Он знает, этот рушш хотел спасти его от злого Пахома. Агич рядом с внуком. Урунк чувствует, что Агич, не смотря на пережитое, счастлив. Сбылась его мечта.
 «Сын мой», - мысленно заговорил с Урунком Белый Старец, - «сын мой, мы нарушили закон Великой Золотой Матери, и чужеземец, увидевший нашу Святыню, жив».
 «О, Отец, мы уже не в первый раз нарушаем законы Великой Матери. Ведь и Агич с внуком не имели права видеть Белый Город и Подземный Храм».
 «Да, да, знаю. Благословить последнего лака народов Калама – святое дело. Не это беспокоит меня. Я обеспокоен тем, что вчера Пахом Саблин  с ватагой своей  смог пройти по тропе Болотного Дьявола к Белому Городу, проник в Подземный Храм и раскрыл секрет Звёздного Дождя. Сегодня Великая Золотая Мать, Святыня народов Калама стала для некоторых золотой статуей, куском золота, из-за которого люди идут и будут идти на смертные грехи».
 Иван стонал в тревожном забытьи. Грудь его тщательно перевязана. Ноги укрыты собольим одеялом. Рядом на постели прикорнул Агич, обняв внука. Отец-ханты протянул ноги к огню. Бледность окрасила его лицо. Под глазами легли синие тени. Угли в очаге покрылись серым пеплом. Белый Старец задремал. Урунк заботливо накрыл его одеялом. Здоровье Отца-ханты давно тревожит Урунка. После смерти Белого Сокола в сердце отца его открылась незаживающая рана.
  Отцу-ханты, Белому Старцу – шесть десятков и шесть зим. Но до сих пор он думает не о себе, нет, не о спокойной старости. Он щедро отдаёт доброту своего сердца людям. Не важно кто они – сёйхумы или ханты, манси или  кеты, рушшы или татары. Сила его целительства известна и в таёжной глуши и в степных просторах. Последние годы он единственный истинный вождь народа ханты. Давно умер князь Молдан. После него, благодаря содействию рушшев, князь Бардак взял власть над народом ханты в свои руки. Хитрый, злобный старик, пресмыкаясь перед рушшами, тайно отсылал молодых, здоровых юношей и мужчин ханты в боевые отряды царевичей-кучумовичей. Кочи, рабы Бардака, до которых не дотянулась карающая рука Тесея, стали псами рушшев, выслеживающими каждого, будь то ханты, манси, сёйхум, не желавшего принять крещение и платить ясак Царю рушшев. Умер Бардак. Сыновья его Кинема и Суета считались наследниками Бардака лишь в списках ясачной книги. От Казыма и Васюгана, от Иртыша до устья Оби Великой  вождём почитали Белого Старца – Целителя. Как-то Отец-ханты сказал Урунку:
 «Благородное дело – найти новые земли и заселить их прекрасными здоровыми людьми. Это твоя мечта. Ты не боишься идти в неизвестность. А я, я останусь с моим народом. Я люблю эту Землю. Я знаю каждую травинку, каждый куст и дерево на ней. Я слышу песни родников, озёр, рек.  Я чувствую дыхание этой Земли. Я остаюсь здесь, на Родине».
 Урунк подбросил несколько поленьев в очаг, раздул вновь огонь и прилёг на кожаные подушки. Сон закрыл его глаза. И чей-то родной голос прошептал:
  «Всё будет хорошо, внук».

  Запах варящейся оленины защекотал в носу. Урунк открыл глаза. Агич с Белым Старцем сидели у столика и пили горячий  брусничный напиток с ароматом таёжных трав. Колгаёл сладко посапывал. Предрассветный сон самый крепкий сон для ребёнка. Урунк скосил глаза в сторону раненого рушша.
 «Жив, жив ещё», - шёпотом сказал Отец-ханты, - «сердце не задето. Ему покой нужен и уход. Придётся задержаться здесь дней на семь».
 Урунк улыбнулся. Отец-ханты снова был бодр, и синева под глазами исчезла.
 «Вроде Буран надвигается. Лучше под крышей у шонгола греться, чем в куропачьем чуме ноги отсиживать», - тоже шёпотом промолвил Агич.
  Урунк вышел из жилища, чтобы вдохнуть свежего воздуха, умыться чистым белым снегом. Странная гнетущая тишина встревожила его. На небо посмотрел. Что это?
  «Отец-ханты! Агич! Скорее сюда! Смотрите!»
  На востоке, в жутком безмолвии, клубились, ворочались тяжёлые серо-чёрные тучи, окаймлённые малиновым золотом.
  «Я такого неба ещё не видел», - сказал Урунк, - «а вы?»
  Агич головой покачал. В глазах бесстрашного лака тревога появилась. Урунк почувствовал, как сильное беспокойство охватывает Белого Старца.
  «Я знаю эти тучи. Это Хозяин Всех Буранов. Я видел его, когда мне было десять зим. Он несёт разрушение и смерть. Скорее, скорее будите Колгаёла. Собирайте одежды тёплые и одеяла, еду и дрова. Урунк подготовь раненого. Мы уходим из жилища».
 «Куда, Отец?»
 «В подземелье под старым Храмом. Скорее.  Оленей тоже ведите в подземелье, иначе мы потеряем их».
  Они успели. Они всё успели. Когда наверху раздался ужасающий вой, грохот, треск, мужчины переглянулись и облегчённо перевели дух. В подземелье было сухо и тепло. Зажгли жирники. Волшебные тени заплясали по тёмным углам, окружили путников тихим покоем. Агич с Урунком постели для всех приготовили. Белый Старец  рану Ивана перевязал, напоил целебным отваром, заботливо тёплым собольим одеялом укрыл. Оленей отвели в дальний угол. Торбы с ягелем открыли. Голодать олени не будут. Устроились все, как смогли. Хозяин Буранов выл и грохотал, но не добраться ему до людей. Потолок в подземелье крепкий.
   Время тянулось медленно. Огонь разводили редко, чтобы только чончик вскипятить. Ели мясо вяленное, ягоду в рыбьем жире, орехи кедровые. Много разговаривали, слушали сказы и легенды, что рассказывал Белый Старец, много спали. Раненому рушшу  легче стало. Скоро на ноги встанет защитник Колгаёла.

 Вот и Хозяин Буранов устал топтать и ломать всё  на своём пути. Стихли грохот и вой. Пора выходить. Свежего воздуха пора вдохнуть. Мужчины потратили много времени и сил, пытаясь открыть дверь из подземелья. Перепробовали всё, но не смогли сделать даже  узкой щели на волю. Хозяин Буранов растоптал и крышу и стены древнего Храма. Храм рухнул, завалив выход из подземелья.
 «Здесь должны быть запасные выходы», - успокоил спутников Отец-ханты, - «надо искать. Мы с Колгаёлом останемся с раненым, а вы, ты, Урунк, и ты, Агич, пойдёте искать выход. Из этого подземного зала есть четыре прохода. Приготовьте нужное снаряжение. Возьмите факелы, верёвки, топоры. В проходах могут быть западни, колодцы смерти, разные виды капканов».

  За три дня друзья обследовали три прохода, очень медленно, очень внимательно осматривая каждую нишу, каждую трещину. Встречались глубокие колодцы смерти, медвежьи капканы, удавки и железные зубы. Встречались и человеческие скелеты, загадочно улыбающиеся огням факелов. Кто они? Кто эти несчастные? Чьи неприкаянные Души бродят здесь?  Все три прохода  вели к тёмным водам подземных озёр. Оставалась последняя надежда – четвёртый проход.
 «Завтра с тобой пойду я», - сказал Белый Старец Урунку, - «Колгаёл скучает без своего ильчи».
 Долго, очень долго шли Урунк и Белый Старец Отец-ханты по четвёртому проходу. Этот проход не пугал смертельными ямами, не щёлкал острыми зубами капканов. Чем дальше продвигались мужчины, тем жарче становился воздух. Дышать стало труднее. Внезапно путь преградила стена, гладкая, слегка мерцающая в свете факельного огня. Ни трещинки, ни царапинки. Вдруг Отец-ханты судорожно вцепился в руку Урунка.
 «Сын мой, погоди. Мне передохнуть надо немного. Здесь душно. В ушах моих шум, словно от мыслей скопища людей».
 Урунк вгляделся в лицо Старца. Глаза запали, губы посинели.
 «Держись, Отец».
  Урунк подхватил Старца и быстро, насколько возможно было, повёл его обратно. На выходе из прохода в зал подземелья Агич с Колгаёлом подбежали. Агич помог Урунку уложить Старца в постель. Отец-ханты выпил чашу таёжного нектара, молча повернулся к стене и уснул.
 «Что?» - Агич вопросительно глянул на друга.
 Урунк рассказал о походе, душном горячем воздухе и странной преграде.
 «Что же делать?»
 Агич озадаченно нахмурил брови.
 «Завтра, завтра будем думать. У меня в голове звенит. Спать очень хочется».
 «Да. И меня в сон клонит. Рушш Иван давно заснул. Я старался вас дождаться. А внук мой Колгаёл бодр, с оленями возится».
 Дальше Урунк не слышал.  Сонная тьма накрыла его.

 «Ильча! Ильча! Проснись!»
 Звонкий детский крик разбудил всех. В подземелье было холодно, и запах чистого морозного воздуха сразу развеял сонную негу.
 Вход в подземелье был открыт!
 Солнечный луч, проникший в отверстие, слепил глаза. Мужчины поднялись с постелей и удивлённо переглянулись. Агич обнял внука и ласково спросил:
 «Внук, Колгаёл, кто это сделал?»
 «Вы все спали. Вы все очень долго спали. Я проснулся и увидел, возле дяди Урунка дедушка сидит. Белый-белый. Дедушка руку на голову дяде Урунку положил. Я тихо к дедушке подошёл. Мне его жалко было. Он такой старый. Я погладил его. Он посмотрел на меня и сказал:
 «Ты смелый мальчик. Пока будет жив твой род, будет жив и народ твой. Дарю тебе  силу глаз».
 Я глаза трогать начал – сильные они или нет, а дедушка исчез. Потом вход открылся, и Золотая Мать стоит, сверкает. Я тебя, ильча, будить стал. Она и растаяла. Ой-е, зачем я тебя будить стал?»
 Расстроенный мальчик сел на свою постель и обхватил голову ручонками. Белый Старец подошёл к ребёнку.
 «Не расстраивайся, лак Колгаёл. Это был хороший сон».
 «Нет, не сон», - прервал Старца Колгаёл, - «не сон! Вот смотри, это дедушка мне на шею повесил».
 На ладони мальчика лежала плоская матовая пластина. Два маленьких золотых Солнца, соединёных тонкой серебряной линией сияли на амулете. 
 «Дядя Урунк! У тебя тоже новый амулет!»
 Лицо Белого Старца Отца-ханты побледнело, глаза расширились, дыхание участилось. Он медленно опустился на ложе Колгаёла.
 «Знак Третьего Глаза…» - мысленно проговорил Белый Старец, указывая пальцем на тонкую золотую пластину с изображением широко открытого глаза, - «Сын мой! Они выбрали тебя!»
 «Кто они?» - удивился мысленно Урунк.
 «Не спрашивай. Кажется, долгий крепкий сон был послан теми, о ком нельзя говорить».
 Урунк понял, что сейчас Отец-ханты не в состоянии ответить на вопросы, заполнившие его голову, и, быстро обернувшись к Агичу, сказал:
 «Друг, Отцу-ханты необходимо подышать свежим воздухом. Помоги ему выбраться из подземелья».
 «Нет-нет», - возразил Белый Старец, - «моё сердце говорит мне, что оно здорово, и сила возвращается в моё старое тело. Агич, собирай вещи, готовь оленей. А ты, Урунк, узнай, как чувствует себя рушш, как спалось ему. Великая Золотая Мать открыла выход из подземелья. Пора в путь».
  Рушш Иван, проснувшийся вместе со всеми, сидел на своей постели и с удивлением глядел на взволнованных остяков. Лицо раненного Ивана порозовело от морозца, проникшего в подземелье. На подошедшего к нему Урунка, он посмотрел с недоумением.
 «Где я? Что со мной? Кто эти люди?  Господи! Помоги! Как я здесь оказался? Ничего не помню».
 «Ой-е, он ничего не помнит? Бедный юноша потерял свои мысли. Это кстати», - подумал Урунк и мягко обратился к Ивану:
 «Друг, тебе уже лучше? Ты можешь говорить? Расскажи, кто ты, откуда? Сколько лет тебе, юноша?»
 «Говорить я могу. Я Иван, сын боярский. Из Казани-города. Мне  семнадцать стукнуло. Я уже сильный и взрослый муж. Я помню – в страну Беловодье я шёл. В страну счастливых людей. Что со мной? Кто вы?»
 «Мы простые охотники. С нами Великий Целитель, знахарь по-русски. Нашли тебя замерзающего и без сознания. Хозяин Буранов, русские люди говорят – Ураган, загнал нас сюда. Сегодня ветер стих. Можно продолжить путь. Беловодье не обещаю. Но к людям выйдешь. Целитель велел осмотреть тебя и удостовериться, что ты в состоянии идти с нами».
 Иван уверил Урунка, что чувствует себя хорошо и в силах перенести долгий поход. Осмотрев раненного рушша, Урунк с удивлением заметил, что рана затянулась, не оставив шрама.
 Что же происходило в подземелье, пока все спали? Почему от рушша Ивана убежала память о походе с ватагой Пахома в Храм Великой Золотой Матери? От чего исчезла ножевая рана? Почему внук Агича увидел то, что не увидели  Хранители? Кто и как открыл выход из подземелья?
 «Я узнаю. Я должен узнать», - твёрдо решил Урунк.
  Вышли на поверхность. Возгласы изумления вырвались у всех. Место над входом в подземелье было расчищено, словно лопата Великана прошлась по обломкам древнего Храма, сдвинула их, не оставив следа.

  Сторожевые Болота спокойно пропустили путников. Упряжных оленей нашли под сводами еловой чащи на опушке. От Хозяина Буранов спрятались умные олешки. Нарты пришлось откапывать из-под снега. Чёрный Еловый Лес  Хозяин Буранов обошёл. Вековые ели стояли суровой тёмной стеной.
 Путники ехали быстро. Останавливались лишь покормить оленей, и на маленьком костре натаять в чончике воды. В Священную Рощу спешили, беспокоились, не добрался ли Хозяин Буранов до стойбища. Наконец, прозрачные столбики дыма из очагов землянок развеяли тревогу. В Священной Роще путников ждали тепло, покой и родные, любящие сердца.

 Тихо потрескивали дрова в шонголе. Огонёк жирника не рассеял сумрака. Грусть придавила плечи Хранителя-сёйхума. Уехал друг детства. Агич уехал. На прощание гордый лак сказал:
 «Благодарю за внука. Желание всей моей жизни исполнилось. Отец-ханты, Урунк, может я не вправе говорить о судьбе нашей Святыни, но я в беспокойстве. Разбойные люди сумели пройти к Белому Городу один раз, сумеют пройти снова. Надо увезти Святыню из Белого Города. Надо спрятать её. Если помощь верного лака понадобится,  я готов. Будьте живы, друзья. Будьте живы».
 «Будьте живы!»
  Лёгкий ветерок сорвался с заснеженных берёз Священной Рощи и понёс звонкий голос последнего лака над просторами бывшего Царства Калама.

 Простившись с лаками, Белый Старец Отец-ханты отправился на Карасёвое Озеро, где в тёплой землянке ждали его родные, любимые люди.

 У Татьяны хороший помощник появился. Иван, сын боярский, после знакомства с ней, решил остаться в стойбище. Оказалось, что он знает грамоту, счёт и множество сказок, историй и рассказов.
               
         


               
Глава 23.


  Дни короткие. Ночи длинные. В эти тёмные ночи, крепкий сон редко приходил к Урунку. Сидя у огня шонгола, он думал, он много думал. Белый Старец поспешил к своим женщинам и внуку и не объяснил Урунку слова, сказанные в подземелье. Урунк терпелив. Белый Старец объяснит всё, когда придёт время. Время? Времени мало. Прав Агич. Великая Золотая Мать в большой опасности.
 В коротких снах своих Урунк слышал странный мысленный зов. Чей-то знакомый голос настойчиво звал его в Белый Город. Урунк знал – он пойдёт на зов. Он должен вернуться в Белый Город.
  Не дождавшись Отца-ханты, Урунк отправился на Карасёвое Озеро. На половине пути он встретил Белого Старца, возвращающегося в Священную Рощу.
 «Остановимся здесь», - предложил Отец-ханты, - «погода тихая, разговор долгий».
 Разожгли костёр. Ночь опустилась незаметно. Шкуры у костра бросили. Устроились удобно. Покой в таёжном царстве. Искры от костра сверкают в темноте.
 Белый Старец  вздохнул тяжело и, после недолгого молчания, начал свою речь.
 «Я не помню ни матери, ни отца. Имени своего не помню. Мне исполнилось три года, когда Хранители забрали меня у родителей. Нас, белых детей, было много. Воспитывали нас Отцы-Хранители и Мудрейший Старец. Через некоторое время исчезли мои названные братья, а из Отцов-Хранителей остались Отец-сёйхум и Отец-манси. Они отдали меня на воспитание Мудрейшему Старцу. Сколько ему было зим? Не знаю. Последние свои годы он жил в слепоте. Мне повезло. Слепой Мудрейший Старец стал моим наставником, а я его глазами. Это он, слепой старик, научил меня всему, что я знаю и умею. Я и сейчас уверен, что выжил благодаря его заботе, мудрым советам и поучениям. Он стал единственным родным для меня человеком. Мудрейший Старец покинул наш Мир перед последней Ночью Благословения на Священной Поляне. Прощаясь с Пёстрым Миром, он говорил мне странные слова:
 «Слушай Голос Третьего Глаза»...
  И пока не иссякли жизненные силы моего слепого наставника, он вновь и вновь повторял:
 «Слушай Голос Третьего Глаза. Избранный услышит…»


Я похоронил Мудрейшего Старца и сразу отправился на Священную Поляну. После Ночи Благословения появились вы – дети, и воспоминания о предсмертных словах Мудрейшего Старца утонули в каждодневных заботах о вас. Я так и не услышал зова Голоса Третьего Глаза. Избранный не я».
 В голосе Отца-ханты прозвучало глубокое сожаление.
 «Избранный ты, Урунк. Иди на зов Голоса. Он ждёт тебя - потомка царей Калама. Я останусь в стойбище Священной Рощи. Пора готовить твой новый народ к дальнему походу».
 «Да, Отец, пора. Пора раскрыть тайну Третьего Глаза.  Голос зовёт. И я отправлюсь сей же час. Жди меня. Будь жив».



Хозяин Буранов уничтожил Белый Город, растоптал руины жилищ, бывший Храм Великой Золотой Матери стёр с лица Земли. Даже трубы от шонголов исчезли. Снежные сопки и холмы усеяли всё городище. Весной в половодье вода завершит жестокое деяние Хозяина Буранов. Сердце Урунка сжалось до боли, когда он увидел, вернее не увидел величественных руин.
 Ездовые олени дёргали поводья в руках Урунка, глазами косили.
 «Ой-е, устали, друзья? Есть хотите? Сейчас, сейчас…»
 Урунк снял с оленей торбы с одеждой и едой, отвёл их на ягельную тундрочку в леске. Старательно разгрёб снежный покров, и замёрзший ягель захрустел на оленьих зубах. Похлопав по спинам послушных животных, Урунк подхватил торбы и направился к подземелью.
 «Спасти! Спасти Великую Золотую Мать, Чудо-Святыню. Не дать этим страшным бездонным болотам поглотить её. Нум и люди бессильны перед Пастью Сторожевых Болот», - думал Урунк.
 «Хранитель! Ты пришёл. Иди в Подземный Храм. Я жду».
 Мысленный зов неизвестного Голоса прервал размышления Урунка. Урунк не удивился. Он ждал его.               
 На вход в Подземный Храм снега намело. Много снега. Долго пришлось разгребать его. Ночь накрыла Землю. Урунк утомился.  Развёл костёр небольшой, натаял снега в кружке. Кусочек вяленого мяса пожевал, воды горячей выпил. Завернулся в парку и уснул спокойно.
  Холодная снежинка  упала на лицо. Урунк глаза открыл. Серые утренние сумерки. Белый солнечный круг пытается пробить своими лучами белые толстые тучи. С белых туч белые снежинки в безмолвии слетают. Костёр погас. Урунк встал, стряхнул с парки снежную пыль. Взял торбы и подошёл ко входу Подземного Храма. С тихим скрежетом, медленно раскрылся вход  в Подземный Храм. В глубине прохода ярко горели факелы. Урунка ждали. Кто?
«Входи, Хранитель!»
На мысленный зов таинственного Голоса  Урунк уверенно перешагнул порог Подземного Храма.
 Подземный зал Святыни народов Калама сверкал огнями. У ног Великой Золотой Матери на небольшой скамье сидел человек. Он не был ни стар, ни молод. Белые до плеч волосы, гладкое лицо, глаза большие светлые с красным огнём в зрачках. Урунк сбросил торбы, парку и медленно подошёл к тому, кто ждал его. Глаза и губы человека ласково улыбались.
 «Ты знаешь, кто я?» - мысленно обратился он к Урунку.
 «Не знаю точно, но чувствую, в наших жилах течёт одна кровь», - также мысленно ответил Урунк.
 «У меня умный наследник. Я знал это».
 На руку Урунка легла рука родного человека. От её тепла на сердце стало спокойно. Урунк невольно улыбнулся.
 «Здесь душно. Иди за мной, внук».
 Человек встал. За фигурой Великой Золотой Матери в стене открылась тайная дверь. Урунк следом за человеком переступил порог и понял: сны, те сны, что снились ему много лет назад, снами не были. Это жилище, голубой свет, мягкие ложа и воздух, воздух насыщенный чистым запахом берёзовой рощи после летней грозы. Тот, кто называл Урунка внуком, жестом пригласил его сесть, и сам устроился напротив в мягком ложе.
 «Внук мой, все знания, что я когда-то вложил в тебя, сейчас оживут в твоей голове. Ты поймёшь всё, что увидишь и услышишь. От твоего решения зависит судьба твоего нового народа и моего старого Мира».
 Внезапно темнота ночи заполнила жилище. В её бездонной черноте засияли Звёзды – большие и маленькие, яркие и бледные, зелёные, красные, белые. Звёздная Бездна неслась мимо зачарованного Урунка со скоростью всех Ветров Хозяина Буранов. Захватило дух. Более прекрасного чувства он не испытывал никогда. Небесная музыка звала в Неведомое. Одна из Звёзд становилась всё больше и больше. Уже видны облака местами, высокие горы, зелёные леса, жёлтые пески, синие-синие воды. Земля Звезды пролетала перед глазами Урунка. Какие странные высокие крепости! Белые, розовые, серебристые с матовыми и прозрачными стенами! Урунк видел засеянные поля, леса из деревьев с крупными сочными плодами. Ковры цветочные играли яркими красками. Везде старательно работают люди. Люди? Нет. Это не люди! Это подобия людей!
  «Странный мир», - подумал Урунк, - «где люди? Живые люди?»
  Музыка небес смолкла. Жилище залило ярким голубым светом.
  «Тебе понравилась Земля, которую ты видел?»
  «Она прекрасна. Но там нет людей, живых людей, чтобы вдохнуть тепло в жилища. Нет радости, нет грусти, не слышно детского смеха…»
 «Ты прав. Эта Земля давно потеряла своё Будущее».
 «Разве можно потерять Будущее всей Земли? На нашей Земле исчезают племена и народы, но на смену им приходят новые племена и народы. На смену исчезнувших Святынь, появляются новые Святыни.  Воды рек  меняют русла, на месте озёр появляются болота, на месте болот встают леса, Камень превращается в песок, а песок  в Камень. Так было и так будет. Что произошло на этой Земле? Как разумные люди допустили исчезновение Будущего?»               
 «Моя Земля и люди, населявшие её, прошли все стадии развития. Люди научились общаться мысленно и создали кристаллы, усиливающие мысленное общение на огромных межзвёздных расстояниях. К тайнам далёких Звёзд устремились Летающие Крепости.
 Благополучие и благосостояние подтолкнуло людей к желанию жить вечно. Лучшие разумы нашей Земли исполнили это желание. Прошли века, и вечная молодость стала проклятьем роду людскому. У вечномолодых не было потомства. Многие, очень многие стали терять разум и уходили из жизни по своему желанию. Жизнь на нашей прекрасной Земле остановилась. Предки моих предков, род Звёздных Братьев, вернувшись из долгих странствий по Звёздным Мирам, застали свою любимую Родину погибающей. Старейшины рода, после долгих раздумий, решили отправить в разные концы Звёздной Бездны Летающие Крепости. Они должны были найти людей из других Миров, и свежей, здоровой кровью обновить жизненные силы нашей прекрасной Земли.
 Звёздные Братья нашли такую Землю. Народы, населявшие её, были на низшей  ступени развития. Души их были наивны и Звёздных Братьев они приняли за Посланников Небес…  Урунк, внук мой, ты потомок царей Калама и рода Звёздных Братьев».

 Волнение охватило всё существо Урунка. От сознания того, что он сын двух Миров, мысли его застыли.
 Ласковая рука мягко опустилась на плечо Урунка. Родной незабываемый запах мамы Этты заставил его очнуться. Он увидел глаза деда. Из этих глаз струилась такая любовь, такая вера во внука, что у Урунка защемило сердце, и невольно потянуло к этому человеку. Урунк поднялся с мягкого ложа и  обнял деда. Два родных сердца слились в едином биении.
 Волнение в сердцах улеглось, но много, очень много вопросов в голове Урунка.
 «Хочешь знать, как я стал твоим дедом?»
 Мысленное обращение родного человека упредило вопрос Урунка.
 «Да. Я хочу знать всё».

 «Сведения о многовековом владычестве Священного Паука хранятся в Корзине Памяти рода Звёздных Братьев. Священный Паук имел огромную власть над народами, населявшими древнее Царство Калама. В свою золотую  паутину он медленно, но верно, собирал племена и народы в единое Царство. Жрецы свято охраняли Паука, ведь в его голове хранился Глаз–Кристалл. Сила Голоса Глаза способна преодолеть Звёздную Бездну. Хранителями Священного Паука могли быть только люди из рода Звёздных Братьев, а также их потомки - Избранные. К сожалению, не все дети, рождённые от женщин народов Калама, получали в наследство способности звёздных предков. Более ста земных зим понадобилось, чтобы Летающая Крепость исчезла в Звёздной Бездне, унося в своём чреве Избранных – молодых и здоровых женщин и мужчин. Как завершилось межзвёздное странствие, наши предки не узнали.
 Земля народов Калама ввергла в великие испытания живущих на ней людей. Со страшным грохотом задвигался Большой Горный Хребет, раскалывая и разламывая  твёрдые Камни-скалы. Реки и озёра вышли из берегов, смывая и уничтожая всё на своём пути. С равнины на зелёные поля и плодовые леса двинулись пески из пустыни. Священный Паук был погребён под каменной толщей. Много Хранителей-Избранных погибло. Оставшиеся в живых Избранные, с помощью соплеменников, после долгих трудов, освободили Священного Паука из скального плена. Но Глаз-Кристалл потерял свою силу. Пропала мысленная связь с Летающей Крепостью, всё ещё плывущей в Звёздной Бездне к родной Земле. На совете Избранных решили найти новые  богатые угодья и новое место, где  Глаз-Кристалл снова сможет обрести свою силу.
  Среди народов Царства Калама начался разброд. Несколько воинственных родов народа ханты покинули разрушенные жилища, и ушли на поиски новых земель. Царствующий род тоже разделился. Один из братьев царя,  забрав Золотые Жернова – древнюю Святыню предков, увёл своих людей с собой. Старейшины и Избранные провозгласили оставшимся людям подготовку к Великому Переселению.
Местом Великого Переселения стала твердь земная среди безграничной зелёной тайги, плодородных ягодных полян и синих озер, полных рыбы. В высоком Белом Храме засияла новая Святыня народов Калама – Великая Золотая Мать с бесценным Кристаллом во лбу. Старания передового отряда Избранных увенчались успехом. Великая Золотая Мать связала их с теми, кто летел в Звёздной Бездне. 
Священный Паук стал стражем Подземного Царства и тайного убежища Совета Избранных - Хранителей Третьего Глаза. Третьим Глазом стали называть Кристалл во лбу Святыни.
          Великая Золотая Мать покорила переселенцев. Она внушала всем, кто ее видел, не только трепет и страх, она внушала любовь и преклонение перед ее необыкновенной красотой. Вокруг Храма со Святыней вырос Белый Город – главная крепость Нового Царства Калама.
За столетия мировоззрение Хранителей Великой Золотой Матери, рождённых от женщин народов Калама, изменилось. Имея способности и знания, данные им звёздными предками, они получили безграничную власть, добились беспрекословного подчинения всех живущих на бескрайних просторах Царства Калама. Совет Избранных, озабоченный переменами в делах и помыслах Хранителей Великой Золотой Матери, перестал посвящать их в тайну Третьего Глаза. Лишь предание о силе Голоса Третьего Глаза они помнили, а главную заповедь звёздных предков – не вмешиваться в ход земных событий и никогда не проливать кровь людскую – забыли. Кровь пролилась… Природа Земли, словно в наказание, обрушила на Белый Город все снега и ветры зимой, беспросветные ливни летом. Воды с небес переполнили озёра и превратили Белый Город в остров. В водах, окруживших город, исчезла рыба. Птицы стали облетать стороной водяные просторы. Вода имела странный запах. Люди стали болеть. На детей напал мор. Жители Белого Города спешно покинули свои жилища. В отчаянии были и Избранные. Голос Кристалла исчез. На поиски места, где Голос–Кристалл вновь обретет силу, отправлялись Избранные. Многие из них не вернулись из дальних странствий. Пролетели годы, из Избранных остался я один. Я не терял надежду найти место, где оживет Голос–Кристалл. В своих скитаниях встретил женщину. Моё сердце потянулось к её сердцу. Она ответила мне любовью и верностью. У нас родилась дочь. Прекрасное создание,  но способности Избранных ей не достались. Моя любимая женщина, твоя родная бабушка, не выдержала жизни среди болот. Смерть забрала её, когда нашей девочке было всего два года. Дочь свою, единственное близкое мне существо, я решил сохранить, во что бы то ни стало. Когда царь народов Калама, отец твоего отца амдылькока Вони, вернулся со Священной Поляны после ночи Благословения, он обнаружил в своей крепости десять нарт с золотом и драгоценностями, а в своем жилище у своего ложа люльку с ребенком. На покрывале, в которое я завернул свою девочку, была вышита крепость. Дочь моя получила красивое, гордое имя – Этта. Этта выросла и стала любимой женой амдылькока Вони. Твой отец был достоен моей дочери. Когда, наконец, родился ты, я понял – родился мой наследник – Избранный. Я был спокоен за твою жизнь. Рядом с тобой всегда находился верный Тесей. Потом долгие годы – Отец-ханты, умный и благородный Хранитель Великой Золотой Матери. Проследив за тем, чтобы ты живым вышел из Сторожевых Болот после посвящения в Хранители Великой Золотой Матери, я должен был покинуть тебя и продолжить поиски заветного места, где Кристалл снова обретёт силу. Я долго искал, но место это нашёл.
Внук мой, Урунк, имя твое на языке рода Звёздных Братьев означает «Сын Ур-ры». Ты и твой новый народ – будущее Ур-ры. Земля, на которой ты родился, еще молода. Придёт время, и народы, живущие на ней, достигнут вершин разумной жизни. Летающие Крепости этой Земли начнут бороздить и осваивать Звёздную Бездну. Когда–нибудь они долетят до Ур-ры»…
          Много дней провели дед и внук в жилище Избранных. Решили -  тайну Великой Матери и Избранных открыть Отцу–Ханты. Он всё поймет. В нем тоже течёт кровь  потомков Звёздных Братьев.

           «Я знал, что Урунк вернётся  не  один.   Приветствую  тебя,   Хранитель–Избранный, приветствую и тебя, Хранитель Третьего Глаза. Я знаю тебя. Это ты сопровождал амдылькока Вони и меня,  молодого  Хранителя,  в далеком путешествии  в  страну  Катай.  Это  ты  не  раз  спасал  меня от  неминуемой гибели.  Твой  мысленный  голос  подсказывал  мне  правильные  решения   в трудных  делах».
       Отец–ханты широко  открыл дверь в землянку  и жестом пригласил  Хранителя Третьего  Глаза  и  Урунка  войти.  Вокруг обеденного столика аккуратно разложены кожаные подушки. На столе мясо, рыба, ягода, свежие лепешки. На шонголе  чончик пускает пар. А  в шонголе  старательно потрескивают дрова. Тепло и уютно. Услышав мысленную благодарность, Отец-ханты улыбнулся.               
         «Если  мы  начнём  общаться  только  мысленно,  наш  язык  разучится работать. Нет. Немым стать я не хочу»,  -  шутливо  ответил  он.  От  шутки Отца–ханты в землянке стало ещё теплее, и мужчины с большим аппетитом принялись за еду. Поели. Урунк  убрал со стола, а Отец–ханты поставил на стол  кувшин  с  таёжным  нектаром, три  небольшие чаши и сказал:
         «Знаю, скоро Вы – Избранные покинете нашу Землю. И Великая Золотая Мать с Глазом – Кристаллом уйдёт с новым народом. Но священный след Святыни народов бывшего Царства Калама должен остаться на нашей Земле».               
      

Круговерть забот и хлопот захватила каждого жителя стойбища Священной Рощи. Всё, что необходимо для дальнего, очень дальнего похода, готовили старательно. Походные чумы, нарты ездовые, нарты грузовые, лыжи, байдары и ветки, оружие и припас оружейный, весь скарб, необходимый в хозяйстве женском и мужском,  одежду летнюю и зимнюю, запас продуктовый на два года.
Множество оленьих обозов уже отправлено в Край Туруханский к Енисею–реке. В стойбище остались лишь юноши–телохранители, обученные старыми воинами–лаками.

Тоска по отцу и ожидание встречи с ним заставили Татьяну отъехать из опустевшего стойбища в Сургут с Тонемой–Антоном и Чуром, сыном Тайбохты. Рушш Иван сын боярина, который прилепился к Татьяне, словно к матери родной, последовал за ними. В Сургуте Татьяна упросила писаря Матвея Степановича выправить особые бумаги – разрешения на переселение жителей стойбища в Край Туруханский. Матвей Степанович рад был услужить сыну гордого князя Вони и другу Саввы.

 
        Весь год Отец-ханты и Хранитель-Избранный провели вместе в подземном Храме бывшего Белого города.
        Через год старейшие шаманы народов бывшего царства Калама услышали Голос Великой Золотой Матери, призывающей их в Священную Рощу.
Первыми прибыли шаманы народа ханты. Девять шаманов. После общения с Хранителем–Избранным шаманы объединившись, покинули Священную Рощу, увозя с собой грузовые нарты.
         Следом за шаманами–ханты прибыли в Рощу шаманы манси–вогулов. Их группа, также объединившись, ушла тайными тропами в пещеры Каменные.
          Даже лучшие шаманы хитроумного народа кеты безропотно подчинились взгляду и мыслям Избранного.
          От северных сейхумов шаманов не было. Трём седым воинам из Братства Лаков доверил Избранный судьбу сейхумской Святыни.
           Последними появились в Священной Берёзовой Роще семь шаманов большого ненецкого народа с вооружёнными телохранителями. Долог и труден был их путь к Священной Роще. Долог и труден будет их путь в родные края.   




               
Глава 24.


У подножия Сопки Великих Предков Царей Калама горит костёр. У костра в глубокой задумчивости сидит Урунк. Он прощается с Духами предков, с Духами отца – гордого непокорённого амдылькока Вони и любимой мамы – царицы Этты.
          Вот и молодые кедры пробились среди молодых берёз. Скоро зашумит здесь большая кедровая роща, и зеленый ковёр пахучего багульника скроет от чужих глаз Сопку Великих Предков.
Из–за Сопки поднялось Солнце багряное в окружении серо–малиновых туч. Ветер сорвал с туч горсть снежной крупы, в лицо задумавшегося Урунка бросил. Урунк встал. Пора в путь.
          «Прощайте, предки мои! Мама, прощай! Не беспокойся обо мне.  Амдылькок Вони! Отец! Я исполню твою мечту, твой завет. Новый народ «Воникоклон» найдёт новую Землю. Мой родной дед и Звёздная Крепость уже ждут нас. И ты, верный Тесей, прощай. Твой Дух будет вечно охранять покой на Сопке Великих Предков. Прощайте. Я увезу в своем сердце память о Земле, на которой родился»…
         С легким свистом сорвался ветер с могучих деревьев заколдованного прикладбищенского леса. Закружились снежные птицы над Сопкой  –  Духи предков прощались с сыном бывшего Царства Калама, сыном Земли…


Капризна погода в предвесенние дни. То Пурга захохочет, снегом припорошит, крупой снежной обсыплет. То Солнце тучи раздвинет лучами яркими, улыбнется в синем небе и от той улыбки снег заискрится, глаза ослепит. Под толстым снежным покровом ручейки весёлые побегут, трава зазеленеет.
Простившись с родственниками живыми и мертвыми, Урунк шёл в Священную Рощу. Парка бедняка, посох, топорик, небольшая торбочка за спиной. Короткие широкие лыжи охотника–ханты быстро скользили по подтаявшему снегу. Свист и вой ветра торопил Урунка найти убежище от снежных вихрей. Огромный выворотень, под которым Урунк едва успел укрыться, защитил его от свирепых порывов мартовской Пурги. Здесь, в брошенной старой медвежьей берлоге сухо и тепло. Урунк, удобно устроившись в глубине звериного жилья, подложил под голову торбочку и мгновенно уснул. Над выворотнем качались, скрипели деревья, тонкие берёзки сгибались дугой. Урунк не слышал прощальные песни Зимы. Он спал и видел сон.
         Он молодой, красивый у костра сидит… Рядом Марья стоит… Счастливая истома охватила Урунка… К Марье потянулся… Она улыбнулась, рукой прощально взмахнула и… растаяла... И костёр погас…           Белая непроницаемая мгла опустилась на Землю... Зловещий волчий вой... Волки... Много волков... Волки, злобно ощерившись, завывая и рыча, обступили Урунка... Снежные вихри всё гуще и гуще…
        Урунк проснулся. Головой тряхнул. Исчез сон–видение. Прислушался. Сквозь стоны и треск погибающих деревьев, где–то издали глухо прозвучали выстрелы.

Уклоняясь от беспощадных ударов ветвей, Урунк спешил к озеру Большой Совы. Гул ветра, треск ломающихся деревьев. Сквозь завывание снежных зарядов, еле слышны звуки боя, боя человека со зверем.  Прибрежные заросли черёмухи, шиповника, тальника преградили путь. Сняв лыжи и парку, Урунк раздвигал кусты, прорубался сквозь сплетённые ветви. Хлопья мокрого снега и солёный пот слепили глаза. Наконец–то, озеро. Урунк остановился, отёр рукавом глаза и увидел место кровавого боя.
         На озёрном льду в бешеном танце кружилась Пурга, выла и хохотала, хлестала белым бичом опъянёную кровью стаю хищников. Внезапно, сквозь разорвавшиеся тучи, сверкнул яркий луч Солнца. Пурга замерла, потом заметалась и, взвыв от досады, умчалась прочь на Север. В наступившей тишине отчетливо раздавались звериное рычание, хруст костей, жадное чавканье. Волки, поглощенные уничтожением добычи, не сразу поняли, откуда налетел на них человек со сверкающим боевым топором. Ошеломленные нападением, они бросились врассыпную. Но, поняв, что их много, они – стая, начали осторожно окружать свою новую добычу. Урунк замер. Огляделся. Перевернутые нарты, полуобглоданные туши оленей, богатая кибитка, опрокинутая набок,  сундук, вокруг которого разбросаны дорогие женские платья, шубы, драгоценные украшения и люди – двое мужчин и женщина. Их тела были безжалостно растерзаны.
Вскочив на сундук кованый, большой, крепкий, Урунк приготовился к бою. Внезапно чужие мысли тихим стоном, испуганным шёпотом заполнили его голову:
         «Господи, помоги! Господи помоги! Ангел–Хранитель, спаси и сохрани! Ангел–Хранитель….»
          Кто молит о помощи? Нет. Задумываться некогда. Волки уже окружили Урунка. Ощерившиеся окровавленные морды, угрожающее рычание, желтые искры в раскосых глазах и клыки, клыки, клыки… Силой мысли Урунк мог заставить отступить медведя, рысь, волка, если он одиночка, но опьянённая свежей кровью стая никогда не отступит. Сильный, с мощной грудью волк, взвился в прыжке. Молниеносный удар боевого топора. Разрубленный хищник тяжело грохнулся на озёрный лёд. Его предсмертный хрип заглушили вой и визг рванувшей на Урунка бешеной стаи. Завертелась, засвистела теха с насаженными на оба конца острыми сверкающими топорами. Вокруг Урунка множество мёртвых волчьих тел. Подранки, скуля и хрипя, ползли кто куда.
         Бой с взбесившейся стаей немного утомил Урунка. Оглядел себя и невольно брезгливо поморщился. От окровавленной одежды шёл пар с тошнотворным запахом смерти. Присев на краешек сундука, Урунк снял с техи топорики, снегом от волчьей крови отчистил, уложил их в чехлы на поясе.
         «Что привело этих явно богатых и знатных рушшей в таёжную глушь? Надо похоронить их в земле».
         Его думу прервал чужой мысленный шепот.
         «Ангел–Хранитель, спаси, сохрани! Ангел–Хранитель, спаси! Душно, душно, душно…»
         Из сундука, на котором сидел Урунк, раздался стон. Он встал и медленно осторожно поднял крышку сундука.
         Солнце, вновь засиявшее в небесах, заглянуло в сундук вместе с ним, осветило золотым лучом лицо девушки, почти девочки. Урунк невольно отпрянул. Лик Великой Золотой Матери огромными золотистыми глазами смотрел прямо в его глаза. Он стоял и очарованно смотрел на чудо. Девушка закрыла глаза и молча заплакала. Её слезы смыли наваждение. Перед Урунком лежала измученная страхом девочка. Она протянула к нему руки. На среднем пальце левой руки сверкнул перстень с зелёным камнем. Урунк помог ей встать и вылезти из сундука. Увидев поле кровавой бойни, девочка не потеряла сознания. В её глазах – горе и мука. Урунку показалось, что он видел это лицо и этот перстень.
          «Кто ты? Откуда у тебя перстень?»
          «Меня зовут Марьей. Я дочь боярина из Тюмень-города. После смерти батюшки меня сосватали младшему сыну Берёзовского воеводы. А теперь, теперь мои провожатые погибли и нянюшка тоже. Моё приданое пропало здесь. Ты спрашиваешь про перстень? Это самая дорогая вещь для меня. Перстень с зелёным камушком – мой оберег. Его дала мне моя родная матушка Татьяна».
         «Марьюшка….» - прошептал Урунк и улыбнулся. Да, он улыбался, потому что был счастлив.
       
   
         Полозья скрипят, топоту коней подпевают. Олени в лад хоркают. Богатый обоз в Сургут–город направляется. Урунк дочь везёт Татьяне. За кибиткой Марьи нарты, гружённые сундуками с приданым девичьим. Отец–ханты тоже едет. Женщин своих и внука любимого, единственного, везёт город показать и на ярмарке закупиться. В новую большую избу на Карасёвом Озере, что Урунк с телохранителями на прощание срубили, новый скарб домашний нужен.
         Перед избой Саввы снег чисто убран. Крыльцо новое резное. На окнах ткань полотняная вышитая цветами и птицами. Но встречать никто не выходит. В глазах Марьюшки волнение. Смятение в душе её почувствовал Урунк.
        «Пойдем, Марья, родной кров ждёт тебя», - успокаивающе произнёс Урунк и, взяв девушку за руку, повёл в избу.
         Долгие годы обещание, данное Татьяне, тяжким грузом давило на сердце Урунка. Появление Марьи перед прощанием с Родиной, перед великим походом в Новую Жизнь, словно благословение свыше. 
В горнице печь натоплена, стол от пирогов ломится. Урунк огляделся.  В углу баул иноземный. Картина на стене – синие воды до горизонта и большие лодки с белыми парусами, над ними облака причудливые. Сердце радость пронзила. Савва вернулся! 
У стола спиной к двери друг Савва сидит, гусиным пером поскрипывает старательно, не слышит шагов мягких пейм.
         «Савва», - тихо позвал Урунк.
         Мужчина обернулся.
         «Урунк!»
         Крепкие объятия у Саввы слезу выдавили.
         «Ох, ох, ох, Урунк, друг мой! Стар я для медвежьих нежностей. А мы с Татьяной к вам собрались. Татьяна говорит, что ты со своими людьми на Север переселяешься. Ох, что я с вопросами. Ты ведь с дороги. Сейчас, сейчас пирогами угощу, горячим брусничным напитком с мёдом. Татьяна с парнями на ярмарку ушла ни свет, ни заря».
         «Сядь, Савва, сядь. Не суетись. Ты, каким был, таким и остался».
         Савва на лавочку присел.
         «Савва», - Урунк, взял Марьюшку за руку, - «Савва, эта красавица - твоя внучка».
         «Господи! Боже! Ты услышал молитвы матери! Марьюшка, внученька родная!», - воскликнул Савва, падая на колени и протягивая руки к смущённой девушке.
         Голос его задрожал, а из глаз слёзы ручьём хлынули.  Марьюшка улыбнулась и ласково  обняла родного деда.
         Во дворе раздались голоса. Дверь отворилась. Вошла Татьяна, за ней молодой боярин Иван, Тонема-Антон и Чур с полными торбами в руках, весёлые, раскрасневшиеся.
         «Урунк! Дядька Ангел! Как хорошо, что ты приехал!», - весело сказала Татьяна, скидывая цветастый платок и тулупчик.
         Урунк подошёл к Татьяне, осторожно взял её за руку.
        «Татьяна, ты помнишь моё обещание? Радуйся, мать, твоя дочь…»
         Урунк не договорил. Татьяна увидела Марьюшку. Ноги её подкосились. Урунк едва успел подхватить  падающую без чувств женщину.

         Великое счастье заполнило все уголки в избе Саввы. Татьяна не могла наглядеться на свою доченьку. Антон-Тонема то и дело кидался обнимать их, повторяя:
         «Я знал, я знал, что моя сестра живая!»
         Молодой боярин Иван и Чур Тайбохтин не сводили  с девушки восхищённых взглядов.
         За окнами сияло Солнце. Птицы пели. Деревья шептались, передавая радостную весть по всему  краю таёжному.
         Савва с Урунком на крыльцо вышли.
         «Мы снова вместе», - сказал Савва улыбаясь.
         «Да, Савва, мы вместе, но не надолго. А где Паша, где Богдан? Они, наверное, счастливы, что вернулись в родные края?»
         «Один я прибыл», - с грустью промолвил Савва.
         «Почему один?»
         «Богдан теперь  Готлиб. Агафья с Карлой усыновили его. Души в нём не чают. А Паша… Эх, далеко сын мой Паша. На большом корабле с голландскими морепроходцами ушел. Море-океан его  околдовало. Долго ждал я возвращения его. Не дождался. Купец Терентий шёл на Русь–матушку, пошёл и я с ним. На чужой стороне помирать не захотел. Агафья с Карлой обещали ждать Пашу и на Родину отправить обещали. Вот так….»
        Смолк Савва, голова седая горестно поникла.
        «Не грусти, друг. Верь мне, вернётся твой сын мужем опытным и знатным. Судьба его сохранит, как тебя когда–то, помнишь?»
        Савва встряхнулся:
        «Помню, Урунк, помню. Разве забудешь такое?»
         Улыбка осветила лицо друга.
         «Урунк, друг, я же наказ твой выполнил. Записки тебе привёз о жизни иноземцев, карты заморские, картинки и чертежи домов и кораблей больших и малых…» 
         Долго и о многом пришлось рассказывать и Савве и Урунку. Лишь  о деде своём – Хранителе Третьего Глаза, о тайне Кристалла, Летающей Крепости, о роде Звёздных Братьев Урунк другу своему рассказать не мог.
         Отец-ханты со своими женщинами и внуком заехал к Савве в гости. Матвей Степаныч пришёл с великой радостью поздравить Татьяну Саввишну. Много народу собралось в избе Саввы. Счастье и радость встречи смешались с грустью будущего расставания.       




                Эпилог


          Древнюю седую Тундру зимний сон сковал. Толстым белым покрывалом накрыл. Сверкает снежное покрывало, искорками со Звёздами перемигивается. Песни Северного Сияния слушает Тундра. Странные сны навевают ей эти песни. Высокие раскидистые папоротники, деревья, обвитые яркими цветами, огромные красивые звери топчут зелёные травы мягкими ступнями. Солнце жаркое. Разнежилась Тундра. Вдруг в прекрасный сон ворвались звуки – скрежет полозьев, топот оленьих копыт, весёлый лай собак и голоса человеческие. Очнулась тундра от сна долгого. Кто? Кто осмелился потревожить её сон?
         Караван! Большой караван! Нет конца оленьим упряжкам. Снег скрипит под тяжело гружёными нартами. Бесшумно скользят на широких лыжах мужчины. Рядом собаки  бегут. Женщины, одетые в меховые узорные одежды, едут в нартах.
          Ведёт караван Белый Старец. Нет. Старец не стар. Благородное лицо его не бороздят глубокие морщины. Светлые глаза внимательно вглядываются в бесконечную даль. Из-под росомашьего капюшона на шкуры, покрывающие нарты, спускается белая коса.
          Дни становятся длиннее. В суровый северный край идёт Весна. Скоро, скоро зазвенит небосвод песнями гусиных стай, зовущих в края далёкие, неведомые. Монотонная песнь погонщика оленей навеяла дрёму. Как тепло! Как хорошо! Белый Старец улыбнулся, глаза закрыл и тихо прошептал:
          «Великая Мать!.. Мой народ!.. Моя жизнь…»               



               
                Словарь
                алфавитный.


 
Амдылькок –  царь-владыка. Мифология селькупов. Томск, 2004. Стр.350.

Анды, ветка, калданка   –    селькупская лодка-байдарка, выдолбленная из ствола дерева.
 
Бардак   –   один из селькупских князей – маргкок, женат на сводной сестре   амдылькока Вони.
         «…с появлением русских Бардак сразу же перешёл на их сторону и стал верным союзником в борьбе с остальными князцами. Именно на земле Бардака был построен русский острог Сургут как опорный пункт для борьбы с Пегой ордой».
«Само имя  «Бардак»  является селькупским антропонимом. Этимологически оно восходит к слову  «пард» - особый вид больших бурых медведей».   Пелих Г. И. Селькупы 17 века. Очерки социально- экономической истории. Изд. «Наука», Новосибирск, 1981. Стр.19, 21.
               
Белый город  –    «Джосиас Логан передаёт рассказ о том, что в лесах Западной Сибири самоеды видели  «белый город», в котором жили железные, т. е. закованные в латы, люди,--(Алексеев М. П. Сибирь в известиях…, стр.213), о городе  «Золотой бабы» пишет Ульрих Рихенталь в  «Хронике Констанцского Собора» (15 в.) – (Цит. по: Бегунов Ю. К. Раннее немецкое известие о Золотой бабе. – Изв. СО АН СССР, 1976, вып. 3. Сер. обществ. Наук, № 11, с. 11.)   и т. д.  Все эти легендарные сведения отражают традиционные представления о существовании в Приобье какого-то крупного объединения, о котором говорят и селькупские предания («Царство Калама» )». Пелих Г. И. Селькупы 17 века. Очерки социально-экономической истории. Изд. «Наука», 1981. Стр. 167.               

Берёзово   –   основан в 1593 году.

Богдан Брязга   –    атаман, соратник Ермака.
            «Известно, в частности, что ермаковец Богдан Брязга ранней весной 1583 года поспешно, даже не дождавшись вскрытия реки, устремился на Север, к иртышскому устью и к Оби».
             «По некоторым свидетельствам, во время этих скитаний Богдан Брязга собирал ясак (дань) с покорённых  татар, воевал ещё не покорённых и, между прочим, занимался поисками драгоценного остяцкого идола – «Золотой Бабы», - ещё с 15 века волновавшего воображение иноземных путешественников».  Марков Сергей. Вечные следы. «Современник», Москва, 1982. Стр. 69, 70.

Вангай   –    сын маргкока Кичея, зять амдылькока Вони.
         «…Вангай Кичеев был женат на дочери князца Вони».
         «После окончательного замирения селькупов с русскими на землях Кичея была образована Верхне-Подгородняя Нарымская волость. В начале 17 века князцом её стал сын Кичея – Вангай Кичеев, Вангая сменил  (с1643 г.) князец Мыдя. Тамгой князца Вангая были «дерево с диском, обращённое верхушкой вниз…, и какая-то птица…  Те же самые знаки ставил князец Мыдя».(Симченко Ю.Б. Селькупские тамги…, с. 136.)  Пелих Г. И. Селькупы 17 века. Очерки социально-экономической истории. Изд. «Наука», 1981. Стр.150, 151.   

Вони  –    последний правитель, царь-владыка – амдылькок Пегой орды имел  сыновей – Урунка и Тайбохту.
          …«Первый был захвачен в плен русскими, но его етпустили после того, как Воня внёс ясак. После разгрома и, вероятно гибели Вони Урунк исчезает из Сургутского Приобья. Второй сын Вони – Тайбохта признаёт власть русского царя и под именем Тайбохты Вонина получает от русских в правление маленькую Верхне-Полгороднюю Нарымскую волость. С 1635 по 1646 г. Вместо него ставит тамги «сын Тайбохты Чур». С 1646 г. князцом Верхне-Подгородней Нарымской волости становится «Пизинга из рода Тайбохты». (Симченко Ю.Б. Селькупские тамги…,с. 137.) Он продолжает ставить ту же тамгу маргкоков Пегой орды – оленя. Затем следы этой наиболее сильной династии селькупских маргкоков  исчезают». Пелих Г.И. Селькупы 17 века. Очерки социально-экономической истории. Изд. «Наука», 1981. Стр. 150. 

Воевода Волконский  –     «… в конце 16 века русские отряды разбивают  «остяцкое укреплённое поселение», где правил  «остяцкий князёк Халанок » (Алексеев М.П. Сибирь в известиях…, с. 220.)…Маргкок Бардак  перешёл на сторону русских. В его владениях воевода Волконский заложил в 1593 году  г. Сургут.»   Пелих Г. И. Селькупы 17 века. Очерки социально-экономической истории. Изд. «Наука», 1981. Стр. 168.

Ермак  –      «…К величайшему сожалению, сведения о прошлом этого великого человека чрезвычайно скудны.  …родился где-то в Прикамской стране и получил при крещении имя Василия, а по иным известиям Германа, или Ермолая, откуда сокращённое прозвище – Ермак; другие, впрочем, утверждали, что последнее наименование идёт с того времени, когда лихой атаман занимал ещё скромную должность кашевара в Волжской станице и молол хлеб на «ермаке» - ручной мельнице».
                «…это был настоящий Русский богатырь, отважный и решительный, предприимчивый и умный, отлично знающий людей и закалённый, как в борьбе с суровой природой, так и со всеми житейскими невзгодами. Ермак, кроме того, отличался замечательным красноречием и умел во время сказанным словом, исходившим из глубины его исполинской души, побуждать своих смелых соратников на беспримерные подвиги».  Нечволодов А. Сказания о Русской земле. Кн. 4. Изд. «Православная книга», Москва. Стр. 240, 241.
            «…В некоторых старых легендах (да и не только легендах) Ермака Тимофеевича представляют как раскающегося разбойника, надеявшегося получить отпущение своих грехов ценою разгрома Кучума. Вопреки этому историк Н. Костомаров приводит веские доказательства того, что в начале 80-х годов Ермак числился на царской службе по Перми Великой и уже успел побывать за Уралом, даже зимовал там.»
          «… «Ко славе страстию дыша» - к славе своего отечества – Ермак со своей дружиной  вторгся в Сибирский Юрт.
          Струи Тобола вынесли казачьи струги в Иртыш.
          Осенью 1581 года Ермак, переправившись через Иртыш, вступил в «город Сибирь»…         
           «…Ермак…был вынужден ускорить покорение Сибири собственными силами»
           «…Он мыслил и действовал  как государственный деятель, прокладывавший великой державе путь к Востоку»
Марков Сергей. Вечные следы. Изд. «Современник», М., 1982. Стр. 68, 69, 71.

Калама –   «Селькупский термин «калама», употребляемый для обозначения былого единого «царства», упоминается в различной огласовке самыми разными источниками: «народ каламы» Зигмунда Герберштейна, «покорение Калымы» в Кунгурской  летописи, … «Пегие колмаки» в русских документах…»
          «В селькупских исторических преданиях рассказывается о том, что до прихода русских селькупы составляли одну страну, которая называлась Калама. Во главе её стоял единый для всех царь Кылле.Ему подчинялись все селькупские коки. («До Ермака здесь сибирский свой царь был». Ему подчинялись «все наши государства…» «На юге земли сибирского царя граничили с владениями Кучума. По Чулыму Кучум был. С ним договор был заключён по всем нашим государствам…»  «Мы говорим Калама, а русские – Пегая орда».
         «В китайских источниках упоминается о «царстве» созданном в Южной или Средней Сибири «пегим» народом по-ма. «Владения этого народа простирались до Северного моря… и в течение не менее месяца можно было пройти их с востока на запад…По-ма имели 30 тысяч войска…»
        «Соседние народности: киргизы, татары, ханты, ненцы, эвенки – останавливаются у границ данной территории. Даже воинственных и могущественных татарских завоевателей какая-то сила удерживает у границ Среднего Приобья.»   Пелих Г. И. Селькупы 17 века. Очерки социально-экономической истории. Изд. «Наука», 1981 г. Стр. 166, 167.

Калгуп -  «…  «богатыря звали «Калгуп», с ним связано большинство преданий. Отношение к нему народной традиции двойственное. Рассказывается о его красоте, силе, жестокости и злобе. У Калгупа были волосы «как белое золото». Поэтому его зовут «златовласым царём» или «богатырём с белыми волосами». Калгуп правил журавлиными людьми…  …Калгуп иногда называется в сказаниях «криволуцкий богатырь». Калгуп был женат на могучей богатырше, дочери самого Нума. … Вторая жена Калгупа была связана с духами  нижнего мира».
             «…Калгуп собрал своих воинов, чтобы отбросить русских… Селькупы не поддержали Калгупа, наоборот, они с радостью встретили русских как избавителей. По одной версии селькупы сами убили Калгупа… … По другой версии: … «Криволуцкого богатыря, - рассказывают ханты, - расстреляли казаки в Сургуте или пониже расстреляли. У него светлые волосы и хорошие зубы были…» (Материалы по фольклору хантов…,с. 36)  Пелих Г. И. Селькупы 17 века. Очерки социально-экономической истории. Изд. «Наука», 1981 г. Стр.32, 33.    
 
Камень  –    Каменный Пояс,  Уральские горы.

Кап  –     нарост на берёзе.

Кок  –      князь.

Коча    –     раб.

Кучум   –   Татарский хан. Пришёл к власти, убив татарского хана Едигера – властителя Сибирской Орды, «называвшейся так по имени столичного городка Сибири».
            «…узнав о появлении казаков в своих пределах, Кучум сильно затужил, тем более, что волхвы и разные знамения уже предрекали ему приход Русских и скорое падение его царства. Однако Кучум не пал духом и решил обороняться до последней крайности. Это был глубокий старик, совершенно уже слепой, но смелый, решительный и коварный.»
          23 октября 1582 года над войском хана Кучума была одержана Ермаком беспримерная победа. 
          «Кучум с поля битвы бросился к своей столице – городу Сибири, и,  захватив в нём часть драгоценностей, побежал дальше на юг  - в Ишимские степи».
           После гибели Ермака (1585 год)  «Московские ратные люди воевали с ним долгое время; дела его шли крайне плохо и два сына были уже захвачены в плен, но упрямый старик ни за что не хотел склониться к покорности. Наконец, 20 августа 1598 года, воевода Воейков внезапно настиг Кучумово становище в Барабинской степи и после жестокого боя перебил множество его людей и захватил всю семью: восемь жён, пять сыновей и несколько дочерей и снох с малыми детьми. Сам Кучум и на этот раз спасся, уплыв с несколькими верными людьми по Оби. Воейков узнал где он находится, и послал одного доверенного Татарина уговорить старика – поддаться под Государеву руку. Но последний оставался непреклонным. «Если я не пошёл к Московскому  Царю в лучшее время, то пойду ли теперь, когда я слеп, и глух, и нищий?» - отвечал он. Кучум недолго жил после этого и вскоре погиб жалким образом: он был убит Ногаями, к которым бежал, ища защиты от враждовавших с ним Калмыков, после чего его семья была с торжеством и ласкою встречена в Москве».   Нечволодов А. Сказание о Русской земле. Изд. «Православная книга», Москва. Стр. 243, 250, 260.   

Лабаз –  амбар, у таёжных селькупов обычно ставился высоко над землёй на столбы.

Лаки –  «Буквальный перевод (с селькупского языка) слова  «лак» - воин, стрелок, от «лака» - военная стрела».
           «Лаком (воином кока) мог стать не каждый селькуп… Информаторы… рассказывают: «Раньше у нас проверяли зрение. Если на ковше (Большой Медведице) в середине видит звезду, значит, хорошее зрение. Так у воинов царя проверяли зрение».  Но очевидно, основную роль играло социальное положение лаков. Это предположение основано на следующих данных.
           Во-первых, лаков отбирали в детском возрасте, когда личные заслуги и физические качества не могли проявиться в должной мере. Приведём один из таких рассказов: «У одного только у нас человека была кольчуга. Его с малых лет учат стрелы отбивать. … Когда он совершеннолетний станет (15 – 16 лет) он уже полностью всё знает… Этот человек впереди встаёт. Остальные за его спиной стоят. Выглядывают и стреляют»…
           «По одним свидетельствам, за каждым ляком стояло десять стрелков, по другим – тридцать. Во всяком случае, устная традиция подчёркивает исключительное положение тяжеловооружённого, закованного в железную одежду ляка по сравнению с легковооружёнными стрелками.
           Во-вторых, у ляка должны быть духи покойных предков, т. е. ляком  не мог быть бродяга без роду и племени, пришедший сюда из чужих мест (секуп), или беглый человек (кунема). Кроме того, о привилегированном положении ляков свидетельствовало само их  вооружение. Только они носили железные кольчуги и шлемы. Это были «кызы-порог куп» (люди железных парок).  «Раньше железные маски делали, - рассказывают информаторы, - в железе дрались.  Железная парка была (козыль-порг). Видимо, умели делать!...»  «…в состав «царского войска» могли входить мелкие дружины (мюткумыт) маленьких князцов (коков) и богатырей (сенгира). Чем сильнее был  маргкок, тем большее число ляков объединялось вокруг него. Маргкок был самым сильным и могущественным из ляков своей округи. Он стоял во главе военного союза ляков. Принадлежность к ляка была настолько почётна, что потомки их продолжали пользоваться данным термином как приставкой к собственному имени, подчёркивая своё высокое происхождение: Сенелака – Егор Агичев (ГАКК, ф.1845, оп. 1, д. 117, л. 20 (1922 г.) ), Мырлака – А. С. Безруких (Прокофьев Г. Н. Этногония народов…, с. 70.). Иногда просто говорили: «Старик Лак»   Пелих Г. И. Селькупы  17 века. Очерки социально-экономической истории. Изд. «Наука», 1981. Стр. 141, 142, 143.    

Майна   –    прорубь.

Маргкок  –     великий князь.

Мютыкок  –    князь-командующий войском.   

Обдорск  –  крепость Обдорск поставлена казаками в 1595 году. С 1933 года город Салехард, столица Ямало-ненецкого автономного округа.

Парка   –    шуба из оленьих шкур.

Пеймы –  или пемы – сапоги, сшитые из оленьих лап с меховой подкладкой внутри.


Строгановы  –     «…  близ самого Каменного Пояса, … прочно и крепко сидели Русские люди…   …Эти Русские люди принадлежали к славному и отважному роду Строгановых, которые, повидимому, издревле были богатыми Новгородскими гостями; движимые отвагой и предприимчивостью, они может быть ещё в четырнадцатом веке, перебрались в Двинскую Землю; здесь, в дремучих лесах, по пустынным берегам диких рек и озёр, Строгановы приобрели большие владения в Сольвычегодском и Устюжском крае и наживали великие богатства…  … Строгановы были при этом всегда верны ми слугами Московских Государей…. …. Конечно, и Московские Государи, ценя верность Строгановых и их высокополезную деятельность по заселению Русскими людьми дальнего северо-востока, постоянно оказывали им свои милости.
          При Иоане Грозном главой этой замечательной семьи был Аникий Строганов, имевший трёх сыновей: Якова, Григория и Семёна; деятельность их в это время была уже распространена на Прикамский край или на Великую Пермь, примыкавшую к Каменному Поясу……» 
В 1558 году Григорию Строганову пожалованы «дикие пространства, лежащие по Каме до реки Чусовой……»
           «Царь……… дал Строгановым право укрепляться за Уралом, по Тоболу, Иртышу и Оби……
             По поводу же предложения Строганова вести наступательную войну против Кучума, в царской грамоте говорилось: «а на Сибирского салтана Якову и Григорию собирать охочих людей, Остяков, Вогуличей, Югричей, Самоедов и посылать их воевать вместе с наёмными казаками и с нарядом (пушками), брать Сибирцев в плен и в дань за нас приводить».  Нечволодов А. Сказание о Русской земле. Изд. «Православная книга». Москва. Стр.233, 234, 235, 237.
               
Сургут –   заложен воеводой Волконским в 1593 году.

Тесей –  «помощник маргкока. Обязанности тесеев заключались в приведении в исполнение княжеских приговоров». Пелих Г.И. Селькупы 17 века. Очерки социально-экономической истории. Изд. «Наука», 1981. Стр.160.

Тобольск  –    построен в 1587 году.

Толмач  –    переводчик.

Тюмень  –    в 1586 году построена крепость Тюмень.

Чончик   –    чайник.

Чопс  –    запечённая рыба, надетая на острую палку, вонткнутую у костра.

 
Шонгол  –    очаг.

Ясак  –    дань.