Катина бухта

                О, море, море,
                Преданным скалам
                Ты ненадолго
                Подаришь прибой.
                Море, возьми меня
                В дальние дали…*

   Четыре встречи, несколько лет переписки – и тишина.
 
   Я писала ей, но никто не ответил, звонила тёте и мачехе, но трубку никто не брал.
   Пачка писем, перевязанная синей ленточкой, десяток фотографий, птичка, сплетённая из морских водорослей – память о моей пистолетной подруге.

   Катенька, Катя, Катюша Маслова… в какие дали тебя занесла судьба?

***

   Каждое лето мама, папа и я ездили в Крым: в один и тот же город, на ту же улицу Карла Маркса, в дом под номером 50, к одной и той же хозяйке Татьяне Филипповне. Мы вставали пораньше и шли на пляж, а после обеда возвращались в увитый виноградником дворик, чтобы переждать жару.

   Однажды гамак, который я почему-то считала своим, оказался занят: в нём спала худенькая девочка в блузке-матроске, на вид, как и я, лет двенадцати.

 – Катя, вставай, – растормошила её Татьяна Филипповна. – Тебе домой пора.

   Девочка неохотно вылезла из гамака, недружелюбно посмотрела на меня и пошла из двора.

 – Катя, постой! – крикнула я. - Гамак большой: мы в нём обе поместимся! Ой, да ты же вылитая Катерина Маслова!

 - А я и есть Катерина Маслова, - ответила девочка. – Но ты-то откуда знаешь? Тётя Таня сказала?

 - Да нет! Я недавно «Воскресение» прочитала, а там у Катерины Масловой точно такие глаза: цвета мокрой чёрной смородины. Нет, ну надо же… здорово как! Да не спеши ты домой: давай поговорим! А то я уже вторую неделю только с родителями и книгами. Скучно…

 – Скучно? – удивилась Катя. – Здесь же море: разве с ним может быть скучно? Ты плавать-то хоть умеешь?

 – Только по-собачьи. Но зато я отважная: до буйков доплываю!

***

   Время уже не тянулось: летело!
 
   Каждый день после обеда мы шли с Катей в известное только ей секретное место: крохотный пляж, зажатый невысокими скалами, а между ними такой узкий проход, что я испугалась: застряну.

 – Не бойся, – успокоила Катя, – если даже застрянешь, я тебя не оставлю. Я не предательница, как остальные.

 – А кто предатели? – удивилась я.

 – Все! – отрезала Катя. – Меня все предают.
 
   Мы сидели на почерневшей от времени лодке, когда-то выброшенной штормом на берег, и я рассказывала Кате о военном городке, спрятавшемся в белорусских лесах: «Ни за что не догадаешься, что под землёй – завод. Мы один раз за земляникой ходили, так прямо из-под земли солдат с ружьём появился и нас прогнал»; о книгах, которые прочитала, а Катя рассказывала мне о предателях.

 – Меня всегда предавали. Сначала мама. Могла ведь жить и жить, у неё уже я была, а она из-за отца в море бросилась. Да нет, не столкнули: сама. Записку оставила, что больше так жить не может, и утопилась. Мне тётя Таня, её сестра, рассказала, когда я подросла. А отец-предатель сразу тётку привёл, мамой велел называть. Ага, как же… Она первым делом мамины фотографии убрала, до сих пор не знаю, куда. А злая: хоть из дома беги. Я и бухту-то эту нашла, чтоб было куда убегать. И учительница у меня была в первом классе… как я её любила! Как маму, наверное. А она замуж вышла и в Симферополь уехала.
 
 – Но это же не предательство! Что ж ей: из-за учеников замуж не выходить?

 – Так она через год вернулась. Я так обрадовалась, к ней подскочила, а она меня не узнала. «Это я, Катя!» А она: «Много вас», – говорит. И подруги предательницы: говорят, со мной неинтересно дружить: повторять всё приходится.

 – Почему повторять?

 – А я слышу неважно. Только море хорошо слышу. Вот скажи: оно шепчет или кричит?

 – Ну, это просто: ветра нет, сильных волн тоже – значит, шепчет. Так?

 – Нет, не так. Оно плачет сегодня. Не знаю, как объяснить… Если сама не слышишь,
никто не объяснит. А иногда оно мне поёт: то женским голосом, то мужским, но всегда без слов. Я не сразу его понимать научилась. Вот море никогда не предаст: оно честное, не то что люди. Тётка утром зовёт: «Катенька, иди завтракать…», а я знаю, что она меня ненавидит. Все лицемерят. Ты уедешь и тоже предашь: забудешь меня.

 – Нет, Катя, я не предам. Просто у нас с тобой будет другая дружба: эпистолярная.

 – Какая?

 – Эпистолярная: будем письма друг другу писать.
 
***

   А потом были письма.

   Катя забыла слово «эпистолярная» и называла меня пистолетной подругой. Мне нравилось такое определение, и я её не поправляла: мои письма начинались с «Привет, пистолетная Катя!», а Катины с «Привет из катиной бухты!»

   Катя писала о море: «Оно не только по-разному разговаривает, у него и цвет каждый день другой. Вот сегодня оно тускло-синее, а вчера разве что не слепило. А солнце такое же, как вчера, и на небе опять ни облачка».

   Писала о том, что слышит всё хуже. «Отец с тёткой кричат: «Это потому, что целыми днями на море торчишь, грохот слушаешь! Постой-ка под взлетающим самолётом – тоже оглохнешь!»

   ***

   А потом закружилась иная жизнь, и поездкам на море в ней места не оказалось.

                Грустные звёзды
                В поисках ласки
                Сквозь синюю вечность
                Летят до земли.
                Море навстречу им
                В детские сказки
                На синих ладонях
                Несёт корабли…

   Предпоследнее письмо было печальным.
 
   Катя написала, что почти потеряла слух: «Представляешь, только море слышу. Все говорят, что так не бывает, а я его слышу».

  «Катенька, приезжай, – ответила я. – Найдём хорошего врача: подберёт тебе слуховой аппарат и только представь, как здорово будешь слышать своё голосистое море! Приезжай!»

   Она долго молчала, а потом пришло последнее письмо: «Я не приеду. Я не хочу больше слышать людей. Меня снова предали: тот, от кого не ожидала и боялась даже подумать, что он может предать. А ты будь здоровой и счастливой, талантливой и любимой и не забывай нашу бухту».

***

   Катенька, Катя, Катюша… пистолетная моя подруга.

   Ничего о тебе не знаю.
 
   Только очень надеюсь, что всё так же поёт тебе море, что забыла ты о предательствах, и уютно тебе в твоём молчаливом мире.





---------------------------------------------------

* Синяя вечность.   Слова Геннадия Козловского