Суйфунов камень

В последнее время возрос интерес к краеведческой литературе. Я имею ввиду Приморье, Владивосток. В связи с прошедшим саммитом, целый ряд произведений, посвященных нашей малой родине – выпустили местные издательства. И даже на этом фоне выделяется своей деятельностью и меценатством председатель Надеждинской думы В.А. Пак. Одна из книг польского писателя С.М. Салинского (вернее подборка из нескольких книг), а именно «Птицы возвращаются в сны» (выпущенная издательством «Валентин») - привлекает своей неординарностью.

Не претендуя на всеобщий охват событий, описываемых в сборнике и думая, что, далеко не все земляки имели возможность прочитать эту книгу, я хотел бы поделится некоторыми впечатлениями о творчестве С.М. Салинского.

Например, описание острова Русский в начале XX–го столетия:

« …. Сразу же за Поспеловым начинались те самые «горы-леса», через которые одиннадцатилетний Теодор Парницкий добирался до Подножья: массивные кедры, вросшие в скалы из кварцевого порфирита порфира, могучие дубы, пихты, гигантские сосны. Как и все острова и островки архипелага, остров Русский был неисчерпаемым заповедником всяческой флоры и фауны, но у него была своя «специализация»: ландыши и папоротники, и то и другое – больше обычных размеров. В тени кедров и пихт, в гуще папоротников - великанов нужно было идти по густому, плотному ковру цветущих ландышей, от дурманящего запаха которых кружилась голова. Леса в это время пустели: от наркотической духоты ландышей маралы, изюбры, соболи, дикие козы и барсы убегали к морю….

…. В одном из писем Теодору Парницкому в Мексику я спросил, помнит ли он запах ландышей? «…Я помню, как они пахли на острове Русском, помню тамошние папоротники, дикий виноград и огромных крабов» …

…. До сих пор помню это лежбище крабов на берегу поселка Подножие на Острове Русском, как помнит его и Теодор Парницкий …».

Станислав Салинский вспоминает об отливах, обнажавших до полукилометра отмель, огромное количество морских обитателей на ней и

большое количество крабов с панцирями до 1 метра, на которых местная ребятня устраивала гонки.

Читаешь эти строки и если бы я не был коренным приморцем, то не поверил бы написанному. В наши времена все богатство выглядит гораздо скромнее.

Проза Станислава Салинского берет за душу описанием отдельных фрагментов местной экзотики, такими как например – история о необычном Камне – барометре….

«…. Я о многом теперь жалею. Жалею, что в свое время не заинтересовался коллекцией отца: всеми этими статуэтками Будды, фрагментами вооружения из раскопок, эбеновыми табличками с вырезанными на них иероглифами величиной с игральную карту. Я не проявлял к ним любопытства ни тогда, ни потом уже в Европе. В 1923 году я легко примирился с мыслью, что все переправленное отцом в Японию погибло во время ужасного землетрясения в Токио, слишком поздно я осознал, что не знаю ни происхождения таинственного барометра, который на сколько я помню, всегда лежал на буфете. Знаю только, что до моего рождения отец много путешествовал по южному Китаю, побывал в Индии. Может быть он привез его оттуда? .....

….. Камень на буфете походил на большой величине с буханку хлеба, кусок расплавленного стекла, по форме напоминающий неправильный овал, слегка шершавый на ощупь. Форма его наводила на мысль, что над камнем поработала рука человека, хотя возможно эту форму продало ему море, сотни лет, обтесывавшие его на ряду с другими прибрежными камнями. Он был очень тяжелым, гораздо тяжелее, чем казался – это была почти что тяжесть свинца. Ленкина мать водрузила его на буфет с заметным усилием.

В обычные дни он бывал зеленовато-кофейно-молочного цвета с более светлыми пятнами-окошками. Своего названия у него не было, в доме говорили: «Суйфунов – камень».

Определение «суйфунов» было дано ему в следствии одной из его особенности: день – два (а иногда и за несколько часов) до первого дуновения суйфуна, он очень заметно менял цвет. Зеленый цвет, растворенный в матовом стекле, темнел, делался насыщенным, начиная переливаться всеми оттенками зеленого от изумрудного до малахитового, сверкая ядовитой, разъедавшей глаза зеленью.

Потом на следующий день, зеленый его цвет вроде бы мерк, затухал, становился все более матовым, покрывался пылью и словно бы затихал, делался безжизненным. Расцвет продолжался самое большое два дня, а скорость угасания предвещала скорое прекращение ветра.

Если он гас внезапно, прямо на глазах, то это значило, что через несколько часов все успокоится…».

Далее Станислав Салинский пишет: «…. Я до сих пор не знаю, чем было обусловлено подобное явление: может быть, оказывала свое воздействие перемена атмосферного давления, может быть, сказывалось изменения влажности воздуха которой напитался камень, его сложная кристаллическая структура. Но факт оставался фактом: камень точно указывал на то, что приближается докучливый суйфун. Все время, за исключением этих нескольких свирепых дней, когда его цвет интенсивно менялся, он одиноко и безмолвно лежал на буфете – никому особо не интересный и малоприметный. Камень был предметом, полезным и только время от времени: когда предупреждал. И это было очень кстати, потому, что порой суйфун начинал дуть совершенно неожиданно, и такой внезапный ураган мог наделать немало бед…».

Детские впечатления Салинского основываются на поведении родителей и их отношению к этому явлению: на Янчихе и на Светланской у камня – барометра, было свое место на буфете. «…. Отец слегка приподнимался на цыпочки, с минуту разглядывал его и говорил: «Начинается!», и тогда сразу же ощущалось не замечавшиеся до этого легкое дрожание воздуха. Бывало, что в точении нескольких дней то и дело с беспокойством поглядывал на камень. Суйфун запаздывал, а это плохо, потому что запоздавший ветер дул с удвоенной силой. Случалось, что он приходил и раньше срока, тогда камень прямо на глазах покрывался темными пятнами и тогда приготовления делались в второпях.».

Поясняет необычное название камня – барометра Станислав Салинский в своей повести «Иероглифы». «…. Суйфун – название реки и ветра. Река дала название бурному ветру, что рождается в ее долине. Подобное явление природы не редкость на этом свете. В пустынях Египта – самум, над Азовским морем – бора.».

В своих мемуарных рассказах Салинский размышляет: «Где Рим, где Крым. Пройдет тридцать лет, и я снова буду возвращаться по какому-то хлипкому – которому уже по счету: - мостику памяти в тот далекий полдень на Янчихе. К нашему семейному столу и камню – барометру, к которому я прильнул, зачарованный и ослепленный тем загадочным, что делается внутри него …».

Спустя много лет по стечению обстоятельств в далекой Европе автор, находясь у родственников, замечает обломок камня на этажерке….

«…. Мой товарищ рассматривает корешки книг с золотым тиснением в книжном шкафу, а я стою возле этажерки, на которой лежит обломок зелено-матового камня, а может быть обломок куска расплавленного стекла. В бесформенном обломке камня переливается солнечный свет. Я рассматриваю

его вплотную: внутренность обломка – что-то вроде зеленой поблескивающей воды: вот-вот из глубин вынырнет некий таинственный обитатель морей – рыба, не рыба, медуза не медуза, бесшумно изовьется, промелькнет, исчезнет… Я жду: выплывет или нет?

В комнату входит фрекен Тюра, несет поднос с чашечками кофе. Я спрашиваю у нее: - Меняет ли это камень время от времени свой цвет? Она слегка озадачена. - Меняет ли он цвет? Пожалуй, нет, она никогда этого не замечала, не обращала особого внимания. -А откуда он?

- Его несколько лет назад привез дядя, капитан дальнего плавания, из очередного рейса. Он всегда что-нибудь привозит в качестве сувенира. А этот камешек вроде бы из Азии. Она положила его на этажерку, он и лежит себе. - А как он называется, дядя не говорил? - Нет не говорил, но дядя где-то через пару месяцев должен быть в Копенгагене. Сейчас он в рейсе, а как вернется, то она спросит откуда этот камень и как он называется.

… Но этот обломок камня, этот обломок?

Предположение вполне логично, хотя и совершенно невероятно. Наш камень – барометр с Янчихе, предвестник уссурийских тайфунов, был отправлен отцом вместе с самыми ценными экземплярами коллекции в Токио за несколько лет до землетрясения. Он тогда раскололся на части, а несколько лет спустя датский капитан, побывав в Японии, купил его в качестве сувенира в каком-нибудь иокогамском магазинчике со всяким барахлом и прочими безделушками…».

Ответ на этот вопрос в повести остался подвешенным. Но тем симпатичнее читаются пока еще только дошедшая до нас часть трудов С. Салинского, детство которого прошло в Посьете. Был он сыном судьи. В силу исторических событий он оказался на своей Родине, где его прозвали – польским Конецким.