Точка 5. Реперные точки в моём дворе

МОЙ ДВОР — МОЯ КРЕПОСТЬ

В заголовок этой части моего жизнеописания я поставил перефразированное английское выражение семнадцатого века (my home is my costal = мой дом — моя крепость), которым можно с большой долей вероятности охарактеризовать дворы, где росли и мужали ребятишки моего поколения.

У каждого человека разговор о малой Родине вызывает в памяти картины из детства. У кого-то это сельский дом, у кого-то — это небоскрёб заоблачный или городской барак и несчётное количество комнаток по сторонам длинного коридора со множеством семей…

Для меня это всегда был и есть наш двор и коммунальная квартира на пятом этаже первого подъезда. О своей квартире и соседях я уже рассказал, а теперь пришла очередь рассказать о дворе нашего дома, в котором выросли, как птенчики в гнезде, и вылетели в жизнь многие мои товарищи того времени.

Здесь следует вспомнить непреложный закон взросления и возмужания каждого человека: чем он старше и выше, тем дальше видит и больше понимает в происходящем, происшедшем, или в давно прошедшем…

А малая Родина с каждым годом становится всё больше, прирастая окружающими сначала улицами и переулками, а потом новыми районами города, пригорода, пока не сравняется с границами родной страны. И, сначала неосознанная, детская любовь к месту, где человек впервые увидел голубое небо над маленьким домиком своего рождения возрастает до сильнейшего чувства патриотизма и любви к своей Родине, за которые во время Великих трудностей люди не жалеют своих жизней, защищая дорогих и близких.

Шло время, пролетали годы, друзья по дворовой жизни взрослели и становились инженерами, журналистами, рабочими, дипломатами, а кто-то алкоголиками, к сожалению, но все они пронесли через свои жизни воспоминания о далёком небольшом дворике своего детства и юности, где фактически были сформированы их будущие жизненные победы и поражения, а иногда и невосполнимые утраты …

Я уверен, что многие из нас, уже во взрослой своей жизни, хотя бы раз посетили, как и я, памятные места далёкого уже прошлого и … были разочарованы всем увиденным.

Так же, как это случилось однажды со мной. Я не увидел хранившегося в моей памяти богатого, разностороннего яркого мира! На фоне моей памяти мой любимый двор выглядел просто помойкой, заброшенным кладбищем человеческих судеб. Многие из нас к тому моменту, в зависимости от своего миропонимания, переместились в мир своего Спасителя или канули… Однако, для всех нас — и спасённых, и неверующих — дворик нашего рождения выглядел огромной могилой ушедшего прошлого! Для меня это было и трагично, и очень больно…

Мудрость правильно говорит: «Нельзя в одну реку войти дважды!» Нельзя повторить, а тем более вернуть прошлое, и только память позволяет нам заново переживать эмоции давно ушедшего.

То, что я рассказываю в этих строчках, теребя память и возвращая картинки прошлого, на самом деле, уже давно стёрто судом времени, давно не существует в реальном мире нашей земной жизни, однако, в строчках книги, в моих рассказах это всё ещё живо, и не подлежит осуждению беспощадным судом времени. Я возвращаюсь в далёкое. В то место, откуда побежала дорожка моей жизни.

жжж
И пора вернуться в необозримое море воспоминаний…

Наш двор всегда выглядел праздничным и уютным. Деревья, примерно на полтора метра от земли, побелены. Трава под деревьями всегда подстрижена с помощью ручной косы нашего дворника и в тёплое время года была очень зелёной, потому что почти каждый день все газоны обильно поливались водой, если, разумеется, не было дождя. Все дорожки вокруг дома были заасфальтированные, и регулярно асфальт обновлялся.

Я уже рассказывал, что двор нашего дома был в виде большой буквы «П», у которой на среднюю часть приходилось восемь подъездов, а первый и десятый подъезды находились в коротких сторонах буквы.

Наш дом был построен в тридцатые годы двадцатого века из красного и белого кирпича: один этаж по всему дому был красным, а следующий — белым, и так цвета чередовались до самого чердака — это и было украшением, поэтому дом всегда казался мне самым красивым.

Немного позже, тоже перед началом войны, напротив нашего, был построен такой же по форме дом, а короткие стороны домов были соединены между собой арками. Под арками, через весь прямоугольник нашего общего двора, проходила гравийная дорога, на которую вывозился шлак из котельных обоих домов. Поскольку дома принадлежали разным учреждениям, то и территория около домов тоже была разделена и, как я сегодня понимаю, граница проходила по этой самой гравийно-шлаковой дороге. Внешне это было весьма заметно.

Около соседнего дома был устроен большой круглый фонтан, в котором никогда не включали воду, а остальная часть двора до технической территории этого дома была засажена деревьями, под которыми кое-где зеленела трава.

Это можно было назвать небольшим придомовым парком. Дорожки этого были засыпаны шлаком, который в изобилии производила котельная.

Детских площадок около дома не было.

Около этого дома, в технической зоне его придомовой территории, напротив нашего третьего подъезда, находился огромный сарай для приёма стеклянной тары (в те годы такой тары было очень много). Сарай был ограждён высоким забором, образующим дворик внутри большого двора.

Позади пункта приёма стеклотары, в глубину двора, располагалась площадка длиной метров десять. На ней хозяйки сушили бельё после стирки. За ней находилась ещё одна площадка, она была огромная: метров пятьдесят в ширину и сто пятьдесят в длину, до самой шлаковой дороги.

На эту площадку завозили для хранения уголь для котельных обоих домов. Поэтому на одной третьей её части всегда высилась огромная гора угля, с которой в зимнее время можно было кататься на санках или лыжах.

Летом на этой горе мы играли в «царя горы» или другие «военные» игры. Драки с «чужаками», чаще всего, тоже происходили на этой угольной горе.

жжж
Двор нашего дома был более облагорожен. Вокруг всего дома был проложен двухметровой ширины тротуар, который всегда поддерживался в идеальном заасфальтированном состоянии.

Напротив третьего, четвёртого, пятого, седьмого, восьмого и девятого подъездов были проложены асфальтовые тротуары до самой гравийно-шлаковой дороги, по которой ездили машины в случае необходимости.

Перед пятым, шестым и седьмым подъездами была свободная площадь до самой гравийной дороги. От шестого до седьмого подъезда эта площадь была заасфальтирована.

Сразу после окончания войны, в голодные годы послевоенной разрухи, для жителей нашего дома привозили запасы картофеля для выживания зимой.

Моя память ещё хранит картинки просушки картофеля на асфальтовой площадке, между шестым и седьмым подъездами нашего дома.

Картофеля привозили очень много и в солнечные осенние дни раскладывали на асфальте, чтобы высушить его перед закладкой на хранение. Хранили сухую картошку в длинном подвале нашего десяти подъездного дома.

Потом жизнь понемногу нормализовалась, и сушить овощи на площадке уже стало ненужным, а площадка осталась для игр ребятни нашего дома.

А вот площадка между пятым и шестым подъездами была засыпана просто шлаком и утрамбована. На этой площадке друг против друга стояло несколько П-образных ворот из металлических труб для сушки белья после стирки. Между верхними перекладинами противостоящих «ворот», натягивались несколько рядов бельевых верёвок (очень толстых, по бытовым понятиям, сплетённых из тонких ниточек, как морские канаты).

На эти верёвки развешивалось стираное бельё, и в тот день, когда на верёвках сушилось чьё-то бельё, мы уже не могли играть рядом в свои ребячьи подвижные игры. Тогда мы выбирали непыльные игры типа «гоп-доп», «испорченный телефон», «пристеночек», прятки или уходили на другую сторону нашего дома. Но никогда не было такого, чтобы мы, видя чистое бельё на верёвках, стали бы делать что-то, что подняло бы пыль. Нам было привито уже с детства чувство уважения к домашнему труду наших матерей.

С обратной стороны нашего дома, от каждого подъезда, кроме первого и десятого, были заасфальтированные дорожки длиной, примерно, пятнадцать метров. Около каждой дорожки стояла длинная деревянная крашенная в зелёный цвет скамейка со спинкой.

В конце дорожек, вдоль всего дома, были посажены кусты акации высотой, примерно, полтора метра. От кустов до тротуара вокруг нашего дома находились, ограждённые металлическими заборчиками из труб, травяные газоны.

За линией кустов, вдоль всех восьми подъездов, выходивших на внешнюю сторону дома, было небольшое поле шириной, приблизительно, метров шестьдесят (размер весьма условен, поскольку определён «на глазок» детской памяти). Здесь в долгие годы военного и послевоенного лихолетья жильцами нашего дома вскапывались огороды. За общественным полем проходило Дмитровское шоссе, а за ним — Савёловская железная дорога.

По нормам градостроительства, сторона дома, выходящая на улицу, определяющую местоположение дома, называется фасадом. Дмитровское шоссе и было определяющим положение нашего дома в Москве: Дмитровское шоссе, дом один. Наверное, было бы правильным для жителей дома сторону фасада называть «нашей улицей», но все называли фасадную сторону просто «той стороной». Так и говорили: «Пойдём на ту сторону».

Доступ к «той стороне» был ограничен ещё и тем, что все подъезды нашего дома имели свободный вход и выход только со стороны двора, хотя и имели двери на фасадную сторону. Однако, все внешние двери подъездов после окончания и отмены пользования огородами в Москве были заперты, и перестали быть проходными.

С внешней стороны первого подъезда проходил Первый Дмитровский проезд, который был перпендикулярен Дмитровскому шоссе, и был проложен до института нефти и газа (НИИ Нефти и Газа). Но от нашего дома до этого огромного серого здания было довольно далеко (по пешеходным представлениям), да и вокруг проезда были сплошные бараки, с ребятами которых мы враждовали, поэтому в ту сторону наши почти никогда не ходили.

Между Дмитровским проездом и нашим домом было пространство метров пятьдесят шириной. Это тоже был большой газон с зелёной травой, на котором росло несколько больших деревьев. Около дома и вдоль газона был проложен тротуар до самого Дмитровского шоссе. Перейдя шоссе, можно было попасть на левую сторону большого «горбатого» моста через Савёловскую железную дорогу.

Напротив десятого подъезда, с фасадной стороны, находился огромный пустырь, за которым был построен ещё до войны огромный дом серого цвета. Он был выше нашего этажа на три, а по форме был законченным прямоугольником с большим двором внутри. У него, так же, как у нашего двора, с двух сторон были арки. Дом этот имел номер пять по Дмитровскому шоссе.

С фасадной стороны этого дома в первом этаже размещался районный военкомат, из которого в своё время я был призван на действительную службу в армию. Напротив тыльной стороны дома пять было расположено четырёхэтажное здание мужской школы, в которой началось познание наук для многих ребят нашего (и не только) двора. В первом этаже дома пять со стороны нашей школы располагалась детская районная библиотека.

Пустырь между нашим и пятым домом в зимние месяцы заливали водой, и получался большой междомовый каток. На нём мы учились стоять, а потом и бегать на коньках, играть в хоккей, но всё это происходило стихийно, без какого-либо руководства со стороны взрослых. Однако, и за это мы были благодарны им.

Но пришло время, и пустырь у нас отобрали, поставили забор, за которым началось строительство огромного дома. Долгие годы строили этот дом по кирпичику, ну, а мы – ребята окружающих дворов — получили себе место для различных своих придумок и игр: осваивали подвалы, недостроенные лестницы и квартиры будущих жильцов нового дома.

жжж
Но вернусь в свой двор далёкого моего детства. Между восьмым и девятым подъездами, перед самой гравийной дорогой стоял большой сарай, в который ставили свои коляски инвалиды войны, а напротив сарая, через дорогу, была площадка для бытового мусора двух домов.

Со стороны нашего дома у сарая были устроены деревянные стеллажи, на которых хранились водопроводные трубы сантехника дома Фёдора Семёновича. Он же был и командиром котельной. Со стороны дороги был в этом большом сарае закуток нашего дворника Мамлея. Он хранил в нём мётлы, лопаты, скребки и другой инвентарь дворняцко-огородной деятельности.

Вспоминая то время, я, естественно, сравниваю ту жизнь с сегодняшней. На все наши десять подъездов был только один дворник: татарин Мамлей. Конечно, у него была семья, о которой я уже давно всё забыл, но хорошо помню, что вокруг нашего дома и в самом дворе всегда был идеальный порядок: в тёплое время года все газоны, деревья, тротуары и шлаковая дорога посреди двора были чисто вымыты сильной струёй воды из шланга, нигде не было мусора или другого беспорядка. Во дворе не было пыли, которая всегда присутствует там, где скапливается много шлака. Ни деревья, ни трава вокруг дома летом не были покрыты грязью или пылью. Все листочки радовали глаз свежей зеленью. Трава на всех газонах была свежей и невысокой, как будто кто-то нарисовал её акварельной краской. Кусты акации за домом были всегда подстрижены, и имели очень опрятный вид.

А зимой снег никуда от дома не вывозили. Дворник следил, чтобы все тротуары, покрытые асфальтом, были чистыми «под метёлку». Если образовывалась наледь в каких-то местах, её скалывали и обязательно посыпали песком. Весь снег собирался на газонах. И делалось всё это вручную силами одной семьи дворника Мамлея.

Кроме того Мамлей следил за поведением нашей ребятни, чтобы мы не очень-то баловались. И мы его довольно сильно побаивались (значит, уважали!))) ).

жжж
Перед первомайскими праздниками всегда во дворе устраивались субботники, на которых было очень много жильцов нашего дома, независимо от возраста. Мне это очень нравилось и, наверное, именно оттуда у меня заложилось устойчивое выражение в душе: праздник освобождённого труда.

Наверное, сегодня уже требуется подробнее объяснить, что такое «субботник». Само слово появилось в далёкие годы революционной разрухи, когда многое было поломано, разграблено или увезено «в чужие пределы». Конечно, это не было, как после пожара в Москве при Наполеоне и его французах в тысяча восемьсот двенадцатом году после московского пожара. Однако, развал и разруха были во всей бывшей Российской Империи.

Надо было начинать жизнь заново, как после нашествия Наполеона, часто с самого «нуля». А ресурсов, особенно экономических, в новой стране не было. Но было огромное желание «на обломках самодержавия» построить совершенно новый мир. «Мы наш, мы новый мир построим: кто был ничем, тот станет всем!» — строчка из революционной песни на долгие годы стала лозунгом для всей страны довоенной, военной, послевоенной…

Желание людей победить «гидру» (сперва царизма, потом буржуазии, затем фашизма, следующей за ним разрухи и так далее), начавшееся во времена Ленина, приобрело устойчивое народное выражение, поскольку зародилось в глубине самого российского народа.

Ленин в этом зародыше энтузиазма и патриотизма разглядел уже в те годы совершенно новое отношение к труду, со стороны закрепощённого до того, народа.

Люди вышли на работу, часто не соответствующую их квалификации, но необходимую в конкретной обстановке. Убирали мусор, восстанавливали то, что можно было восстановить и создавали то, чего ещё никогда и нигде в мире не было: бесплатный труд для всех! Сам Владимир Ильич Ленин расчищал территорию московского Кремля. И именно он увидел в этом массовом порыве начало новых трудовых взаимоотношений — коммунистических — к труду. Прозорливость Ильича и день недели, когда все вышли для бесплатной работы, породило это устойчивое название ЛЕНИНСКИЙ СУББОТНИК.

Многие годы в день субботников вывешивались государственные флаги, звучала из всех громкоговорителей праздничная музыка, люди украшали себя бантами и другими знаками участника в Празднике свободного от законов капитализма, труда.

Потом люди стали отчислять в фонд субботника зарплату одной своей рабочей смены и радость от свободного труда стала угасать. Однако, сознание, что «… и мой труд вливается в труд моей республики!», как сказал великий поэт, воодушевлял россиян на трудовые подвиги.

Каждое лето на крыше нашего дома работали кровельщики. Тогда кровельное железо ещё не было оцинкованным, и на доме регулярно меняли проржавевшие детали кровли. Кроме этого, крышу часто красили. Водосточные трубы от крыши до самого тротуара тоже всегда были в идеальном состоянии. И, конечно же, на крыше никогда не собирались снеговые сугробы или сосульки, грозящие убить кого-нибудь своей массой: всё это вовремя очищалось.

Техническое состояние внутри самого дома тоже было прекрасным. Если возникали неисправности водопровода или других деталей дома, то всё очень быстро устранялось силами обслуживающего персонала нашего домоуправления. За прожитые годы стало понятно, что это было возможно только благодаря отличной организации работы домоуправления. А во главе его работал человек, которого память моя не сохранила. Осталась только фамилия: Ромберг. И сегодня я понимаю, что красота моего детства состоялась только благодаря усилиям именно этого человека.

Уже в двадцать первом веке я оказался во дворе своего далёкого детства и именно в этот момент я осознал, какое огромное значение имеет руководитель домоуправления в красивом мироощущении нашей домашней жизни и уюта.

Между четвёртым и пятым подъездами, как раз напротив угольной горы, была оборудована детская площадка, огороженная заборчиком из металлических труб, как и все газоны. На этой площадке стояли два прямоугольных деревянных грибка. Сверху они были покрыты железной крышей, на которой были нарисованы большие круглые точки, выделявшиеся на красном фоне, а поэтому грибки напоминали огромные мухоморы, только не круглые, как в лесу.

Под грибками были вкопаны два стола со скамейками вдоль длинной стороны. На каждой скамейке помещалось по три человека. Скорее всего, эти столики были задуманы для игры в домино для отдыхающих после Победы фронтовиков, однако, после того, как между столиками устроили песочницу для самого мелкого населения нашего дома, доминошники как-то сами собой исчезли, и площадка стала полностью детской.

Со временем, при входе на детскую площадку была построена деревянная горка. В высоту она была примерно два метра, сзади были сделаны ступеньки к верхней части горки, над которой была крыша на четырёх столбах, тоже покрытая крашеным железом. Сама площадка на верху горки имела очень крепкие перила. От неё вниз был сделан деревянный жёлоб с бортиками. Он был очень скользким, и поэтому даже в тёплое время года по нему ребята могли прямо на попах съезжать вниз, а забежать снизу до самого верха почти никому не удавалось.

Под верхней площадкой горки боковые стороны были забиты досками, и в этих стенах были сделаны маленькие окошки и дверцы. Получился игрушечный домик. Внутри домика были маленькие скамеечки. Самая мелкая малышня в этом домике играла в дочки-матери, не обращая внимания на грохот ног, бегающих наверху «слонов»: более старших ребят.

В зимнее время жёлоб горки заливали водой, а внизу продолжением жёлоба делалась ледяная дорожка до самого конца площадки (примерно метров пять в длину). Первое время, пока ещё было страшно, все ребята съезжали с горки на своих попах, укрытых зимними пальто, но скоро наши родители обнаружили быстрое уничтожение одежды этим способом скоростного спуска, и мы все стали съезжать, стоя на ногах. Конечно же, это помогло развитию вестибулярных «устройств» в наших головах.

На доминошных столиках мы играли в «гоп-доп», иногда в шахматы и шашки или другие настольные игры того времени. Когда в нашу страну пришёл настольный теннис, на этих небольших столиках мы ставили посредине не очень широкую доску, вместо сетки, и на этом импровизированном для игры в пинг-понг (так в те годы мы называли настольный теннис) столе устраивали целые соревнования нашего двора.

Ракеток в то время купить в спортивных магазинах было ещё невозможно, и мы выпиливали из фанеры, похожие на тарелки с ручкой, которые обклеивали с двух сторон наждачной шкуркой, самодельные ракетки. Шарики для пинг-понга, продавались довольно доступно, но отечественные были очень слабенькими, они быстро разваливались по своему шву или просто лопались во время игры. Самыми лучшими во все годы были китайские шарики, продававшиеся тогда в картонных круглых тубусах по шесть штук. Эти шарики были практически вечными и «умирали» только, если на них наступали ногой. Некоторые помятые шарики нам удавалось вернуть к жизни: кидали их в кипящую воду, и иногда не очень сильно смятые шарики выпрямлялись почти до начальной формы.

На площадке для сушки белья, если она была свободна, мы через верхнюю трубу играли в волейбол, а на соседней стороне двора иногда участники другой игры вбивали в землю проволочные воротики из набора для игры в крокет (в этой старинной игре воротца устанавливались под разными углами, а некоторые ставились даже внутрь друг друга и игроки должны были в определённой последовательности и по установленной схеме, сквозь эти воротики при помощи ударов большого деревянного на длинной ручке молотка прогонять шары. Побеждал тот, кто первый проходил весь маршрут).

жжж
Вспоминая своё детство, я вижу, как постепенно менялись человеческие взаимоотношения в зависимости от увеличения времени, прожитого после окончания войны. У людей стали появляться какие-то средства для жизни, а это непременно привело к началу расслоения всего общества. Более зажиточные семьи имели уже и более обеспеченных детей. И постепенно во дворе стали появляться детские игрушки и вещи, которые были уже не всем доступны.

Ребята моего возраста были ещё не очень заражены стремлением выделиться среди других своей обеспеченностью, но более мелких ребятишек их мамочки уже старались и одеть красивее, и этим показать, что они живут не в бедности, как какая-то «шантрапа дворовая», обеспечить дорогими игрушками, фруктами, которые почему-то надо было съесть на улице перед теми, кто не мог себе такое позволить.

Было время, когда многие экзотические (то есть не доступные в обычной торговле) товары, были большой редкостью, но некоторые «глупые курицы», демонстрируя свои возможности всему двору, выходили на улицу с кульками фруктов и, перед жадно смотрящими на эти «вкусности», голодными глазёнками небогатых ребятишек, скармливали своим чадам виноград, абрикосы, яблоки, персики, груши, клубнику и многое, что в те годы и при нормальной зарплате (была еда для всей семьи и ещё что-то оставалось для накопления) не все могли себе позволить. А в результате страдали их же дети: с богатеями основная масса дворовых ребят переставали общаться, и те, в конечном итоге, теряли полностью уважение со стороны других, становясь изгоями нашего детского содружества.

Однако вспоминается немного другой случай. В четвёртом подъезде жила семья военного инвалида. Он ходил на костылях. Их фамилию я не помню. Его сынишка Сашка — года на два моложе меня — добрый мальчишка считался между нами хорошим пацаном. Мне в то время было лет пять.

Сашке на день рождения купили новенький трёхколёсный велосипед красного цвета. Над каждым колесом — крылья, на задней оси — сделаны две площадки для ног пассажира, седло — как у большого велосипеда, кожаное, а на переднем большом колесе красовались настоящие резиновые педали. На хромированном руле — очень красивый и мелодичный звонок. Сашка никогда не «жмотничал», и фруктами на улице его не подкармливали, поэтому он был одним из нас. Когда Сашка появился с велосипедом на улице, то он тут же предложил покататься на нём нашей ребятне. Все катались по очереди, не забывая и хозяина.

Однажды, велосипед снова появился на улице, но из ребят был только я один, а другие ещё не выбрались из своих тёплых квартир. Не успел Сашка проехать и пяти метров, как к нему подбежали два парня лет пятнадцати. Они были не из нашего двора. Оттолкнув хозяина так, что он упал на асфальт и в кровь разодрал себе коленку, дылды, хохоча, начали измываться над детским трёхколёсным велосипедиком. Такая несправедливость была мне ненавистна! Я кинулся на одного из обидчиков и повис у него на левой ноге всеми своими четырьмя «лапами», а когда позиция была надёжно захвачена, мне удалось одной рукой поймать вторую ногу. Мой враг не ожидал от шкета, каким я был, такой наглости и не мог сообразить, как скинуть с ноги неожиданную обезьянку, и какое-то время был в растерянности. Этого было вполне достаточно: поймав и вторую ногу, я мёртвой хваткой вцепился в обе ноги. Враг не мог никак от меня отделаться, и победа была одержана! Он брякнулся на асфальт, загремев всем, что в нём могло греметь…

Но только этого мне было мало: я из всех сил попытался, не отцепляясь от захваченных ног, разорвать брюки наглеца. В это время на велосипеде вернулся второй мерзавец, и у меня возникла новая цель! Намереваясь повторить удачную атаку, «маленькая обезьянка» в моём лице кинулась ко второму врагу, бросив первого «зализывать раны». Но тот понял, что ему грозит, и быстро «дал дёру» от меня. Валявшийся на асфальте, тем временем, поднялся и пустился догонять своего товарища. Потом они ещё несколько раз появлялись в нашем дворе, но опасаясь, что на них накинутся все мои друзья, быстро уходили, пару раз крикнув мне, что я — псих. Меня это вполне устраивало, поскольку вспоминая наше «знакомство», каждый раз холодел от страха, однако, несмотря на это, я ещё несколько раз применял такой метод борьбы с теми, кто, по моим представлениям, в этом сильно нуждался.

Воспоминание о Сашке цепляется ещё за одну поучительную историю. Ему было уже лет двенадцать, когда отец-инвалид узнал, что его Сашка пытается курить. Из педагогических соображений, отец загнал сына в ванную комнату и заставил его выкурить сразу целую пачку папирос. Больше Сашка не пытался курить, но от такого способа воспитания сын мог и помереть, жаль, что отец об этом даже не подумал…

жжж
В зимнее время, когда во дворе собиралось много снега (очищались от снега только асфальтовые дорожки вокруг дома и напротив подъездов) у нашей ребятни начинался зимний период нашей жизни. Появлялись санки, лыжи, выгнутые из водопроводных труб каталки: просто два полоза, на которые вставали ногами, а полозья соединялись друг с другом петлеобразным загибом, который одновременно был ручкой, за которую можно было держаться при скатывании с горы.

Понятное дело, очень часто из снега мы делали снежных баб и из таких же снежных шаров, из которых лепили снеговиков, делали снежные крепости и устраивали потом «бои» снежками: разделялись на две команды, и одна — защищала крепость, а другая должна была захватить её, как это было описано в книге Гайдара.

Зимние игры в нашем дворе были не менее интересными, чем летние, но у меня зимой возникали трудности чисто технического плана: у нас с сестрой была только одна пара валенок на двоих, и они всегда отдавались не мне, поскольку по праву старшинства принадлежали сестре. А ходить зимой на улицу в летних ботиночках было категорически запрещено, чтобы не простудилось хиленькое создание, каким я был в то время.

жжж
А теперь хочется рассказать о Фёдоре Семёновиче Самарине.

Я не знаю точно, какую должность занимал он в нашем доме, но когда в квартире нужно было что-то починить или была проблема с водопроводом, или зимой плохо грелись батареи водяного отопления, или мальчишке захотелось иметь самокат, или надо было дворовой ребятне сделать горку деревянную, о которой я уже рассказал, или ещё что-нибудь, что надо было сделать руками, а не языком, все и всегда обращались к Фёдору Семёновичу.

Это был крупный и сильный, а поэтому очень добрый человек. Он умел всё. Надо ли газовой сваркой сварить трубы, вставить стекло в раму, починить плохо закрывающуюся дверь, отремонтировать замок в двери, сделать кирпичный вход в подвал, залить зимой площадку для катка, сделать деревянную горку, удалить воздушную пробку из батарей водяного отопления, выстругать из досок все детали, а потом, соединив конструкцию с шарикоподшипниками, создать самокат для пацанов… Всё это и многое другое мог сделать Фёдор Семёнович Самарин. И он всегда сдерживал свои обещания. Последнее качество особенно ценилось нашей ребятнёй.

Несколько раз меня пускали в котельную нашего дома. Командиром в ней тоже был Фёдор Семёнович.

Котельная располагалась в подвале между шестым и седьмым подъездами. Под седьмым подъездом в подвале была топка, которую топил углём Фёдор Семёнович, а над топкой был котёл с водой. От котла отходили водяные трубы к водяному насосу, создающему давление горячей воды во всех батареях нашего дома. Конечно, во всех необходимых местах дрожали своими стрелками манометры, показывающие давление воды. А также было много термометров, следящих за температурой воды. Водяной насос приводился во вращение широким и очень длинным приводным ремнём. Ремень был надет на шкив огромного электромотора. Когда температура возвращающейся из системы воды падала ниже допустимого уровня, Фёдор Семёнович включал мотор, кидал несколько лопат угля в топку котла, и температура отопительной системы возвращалась в норму.

Во время работы мотора в котельной стоял страшный шум, потому что шкивы мотора и насоса были небольшого диаметра и приводной ремень в точке провиса хлопал верхней частью о нижнюю, как в ладоши, но значительно громче. Шум стоял такой, что говорить при нём не получалось – такую громкую овацию устраивал электродвигатель. На случай аварийных моментов в системе находился и ручной насос для прокачки горячей воды.

Конечно, маленького мальчишку, каким я тогда был, поразили огромные краны, которые назывались задвижками, множество манометров и термометров для слежения за исправным состоянием отопления всего нашего дома, но больше всего меня поразила чистота и порядок в котельной. Никакого мусора, пыли (это при наличии угля!). Пол был всегда чисто подметён, а на окошке из подвала на улицу висели белые занавески! Трубы были выкрашены в разные цвета, в зависимости от назначения трубы, а пол перед люком для угля и перед заслонкой топки был покрыт большим куском железа. Конечно, в котельной был вентилятор, который создавал повышенное воздушное давление в помещении для лучшего горения угля в топке.

Я понимаю, что для столярных работ тоже должна была иметься столярная мастерская, но в неё мне попасть не посчастливилось.

жжж
 Водопроводные трубы для ремонта системы водоснабжения находились, как я уже рассказывал, на стене большого деревянного сарая, стоявшего около шлаковой дороги между восьмым и девятым подъездами нашего дома. Лежали эти трубы на деревянных кронштейнах, прикреплённых к стене сарая в несколько рядов по высоте, образуя несколько полок из металлических труб небольшого диаметра, длиной метров десять. На этих трубах мы устраивали разные игры, в которых предполагалось наличие какого-то дополнительного оборудования. Чаще всего это была «подводная лодка»: ложась на трубы разных уровней, мы могли представить себя и в разных лодках, и в разных отсеках одной и той же.

На противоположной стороне сарая, прямо у шлаковой дороги, около угла был сделан небольшой домик. В нём была настоящая печка, два небольших оконца и дверь. Это было хозяйство нашего дворника Мамлея. Домик выглядел игрушечным и очень уютным. Но дворник был не очень разговорчивым, и поэтому мы не часто попадали внутрь сказочного домика. Хотя Мамлей иногда позволял нашим ребятам во время полива газонов и деревьев поливать территорию двора вместо него или вместе с ним. У его шлангов было множество разных насадок, в зависимости от задачи полива: мытьё тротуара, или полив газона, или смывание пыли с листьев деревьев, которые были высокими и нуждались в самой высокой и сильной струе.

У Мамлея было несколько кур и большой красивый петух. Обычно вся птичья стая гуляла перед сараем со стороны труб. Вот эти два места в моей памяти живут, как две болевые точки.

Не знаю, насколько верно утверждение, что инкубаторские петухи являются самыми свирепыми, но мне именно так объяснили тот случай, о котором я сейчас вспомнил. Дело было так. Я в очередной раз позвал друзей на трубы поиграть в «подводную лодку».

Пока ребята собирались, я разглядывал, как куры искали что-то в траве, лапками разгребали землю, клевали и опять делали то же самое. Их красивый огромный генерал, в виде петуха, зорко осматривал всю стаю. Иногда он находил что-то и давал команду ближайшей курице, а она подбегала к указанному месту и склёвывала предложенное лакомство.

В этом месте хочется поподробнее описАть этого птичьего генерала. Это была очень крупная птица. Много раз я встречал в своей жизни разных петухов, но такого огромного и красивого я больше никогда не видел. Когда на экранах был показан фильм «Дети капитана Гранта», увидев эпизод, в котором огромная птица похищает главного героя во время перехода по заснеженным горам, я вспомнил того петуха из далёкого детства. Мне всегда казалось, что если бы ему захотелось утащить малыша, каким я был во время нашего знакомства, на какую-нибудь крышу, он смог бы это сделать, даже не очень напрягаясь. Но не в этом главное.

Петух был очень-очень красив! Огромные перья хвоста были длинными и большим полукругом обозначали замечательный хвост птицы. На туловище птичьего генерала были огромные крылья, которые в полёте делали петуха похожим на грозного орла. Голова тоже была очень большой. Клюв, огромный и толстый, на конце немного закруглялся и был очень похож на орлиный. Гребешок на голове походил на гребни шлемов римских воинов, и можно было подумать, что даже этим предметом петушиного достоинства эта огромная птица могла бы сразить любого врага, напавшего на его большое семейство. Достаточно было бы просто этим великолепным гребнем стукнуть наглеца, не признавшего генеральское достоинство, как кулаком, и противник будет повержен в прах. Но были ещё огромные лапы. Сильные, цепкие с огромными шпорами, они были неотразимым оружием отважного бойца-молодца. Пальцы напоминали острые и длинные ножи из голливудского фильма ужасов.

И всё же запомнился этот птичий генерал не только своей статью и боевым духом. Да, он был очень ярким! Своей окраской он был похож на павлина, которого я видел в зоопарке, куда меня возил папа. Конечно, при условии, что павлин не будет распускать свой великолепный хвост. Зато петух умел громко-громко кукарекать и при этом очень страшно хлопать крыльями. Красота этой гордой и независимой птицы достойна была кисти великих художников человечества, и, если бы я когда-то стал художником, то обязательно постарался запечатлеть для потомков прекрасного представителя орнитологии…

Однако петуху не нравилось близкое присутствие маленького человечка, каким я, видимо, казался ему. Он выбрал момент, когда я повернулся спиной, легко взлетел на моё правое плечо и начал клевать глаз. Его клюв несколько раз ударил в висок, но досталось и самому глазу: довольно обильно потекла кровь, а ещё острые когти разодрали мою пока чистую рубашонку и в кровь расцарапали всё, что находилось под ней…
 
Недалеко от «места боя» оказался взрослый человек и прогнал с меня крылатого зверя. Однако, кровь «хлестала» из всех ран, и я с рёвом побежал в шестой подъезд, где на первом этаже находился медпункт. А ревел я из-за того, что понимал: будет дома порка за порванную чистую рубашонку. Отношения моей мамы ко всем уличным недоразумениям были весьма быстры и строги.

Конечно, медицина легко справилась со всеми моими ранами, и даже сильный кровоподтёк в глазу был оценён по шкале «ничего, до свадьбы заживёт!». Но шрам в уголке правого глаза сохранился на всю жизнь, и даже ожёг всего лица, в мои уже взрослые годы, при котором сошла вся кожа, не удалил его.

А вот порки мне не было! Но была информация печальная: петуху отрубили голову и сварили из него суп. Дело в том, что я был не единственной жертвой величественного «птичьего генерала». Тем не менее, я ещё долго не мог играть на трубах и украдкой сильно плакал: было очень жалко красивую птицу. И даже инкубаторское происхождение петуха не уменьшало моей душевной боли…

жжж
А вот о медпункте в шестом подъезде я узнал значительно раньше истории с петухом.

Там же, на трубах, в очередной раз нашего «плавания в холодных водах мирового океана» верхние трубы обрушились вниз. По нашей терминологии: завалило нижний «отсек подводной лодки». А это был мой «отсек». Я был тогда самым маленьким и находился в самом маленьком «отсеке». Другие просто не смогли бы туда залезть. Обвалились четыре верхние полки водопроводных труб, а вот в моём «отсеке» «пол» выдержал — только «потолок» проломился, и всего меня зажали металлические конструкции нашего «подводного корабля».

Членов команды на «корабле» тогда собралось много: человек десять, и среди них оказался Дэвик Ла-ег из десятой квартиры нашего дома (соседняя квартира с моей). Он был лет на десять старше меня и в те годы самым из самых уважаемых мною ребят того периода.

Весь экипаж бросился освобождать самого младшего члена своей команды: кто-то старался приподнять давящий на меня металл, кто-то сгружал самые верхние трубы — командовал спасательными работами Дэвик. Наконец, удалось освободить выход из моего отсека.

Дэвик аккуратно извлёк тельце младшего матроса. Из всех видимых наружных повреждений самым явным был висящий рядом с мизинцем левой руки, но не оторвавшийся совсем, ноготь мизинца и капающая с него кровь. Дэвик поднял меня на руки и отнёс в медпункт шестого подъезда. И только в момент, когда у меня там оторвали ноготь, я расплакался, потому, что мне было ужасно жалко потерянный ноготь — я же тогда ещё не знал, что отрастёт новый!

жжж
Дэвик, в те годы мой кумир, был из числа старших ребят двора, но часто играл с нами в разные игры и не гнушался младенчества таких, как я. Будучи физически очень сильным, никогда не «задавался», являя собой справедливость и надёжную защиту для всех ребятишек. А физическая сила и отвага Дэвика служили опорой спокойствия всех наших от набегов ребят из окружающих бараков. Сегодня я не могу вспомнить, почему нас так ненавидели пацаны соседних деревянных одноэтажных домов, но если кто-то из наших оказывался один за пределами своего двора, то он вполне мог «схлопотать по сопатке» без всяких для этого причин. После таких случаев Дэвик часто находил обидчиков, и тем становилось «грустно» от своей ошибки.

Хорошо помню, как однажды в наш двор пришли человек десять из «барачной гвардии». У многих в руках были металлические цепи. Они искали Дэвика, чтобы отомстить ему. В это время Дэвик как раз пришёл после занятий в ремесленном училище, где он тогда учился. Дэвик был подпоясан широким армейским ремнём с большой пряжкой. Сориентировавшись быстро в расстановке сил, отдал мне учебники, снял с себя свой армейский ремень, как-то хитро намотал его на ладонь так, что получилась плётка с пряжкой на конце, и кинулся в самую гущу своих врагов.

Дэвик так ловко орудовал ремнём, что вскоре все цепи бараковцев стали его трофеем. А без своего оружия банда наших врагов стала беспомощной и трусливой. Довольно далеко гнал Дэвик эту трусливую и визжащую «кодлу» своих врагов… Затем, как ни в чём ни бывало, забрал у меня стопку своих учебников и, громыхая трофейными цепями, спокойно пошёл домой. На лице у него была кровь, но когда я ему сказал об этом, засмеялся и ответил, что дома умоется, пока мать не вернулась.

О матери Дэвика, Софьи Давыдовне, здесь тоже уместно будет вспомнить.

Семья Софьи Давыдовны проживала на нашей лестничной площадке, в квартире напротив. Мужа у неё не было, но были трое детей: дочь и двое мальчишек. Сама Софья Давыдовна отличалась от окружающих жёстким несговорчивым характером и, со слов взрослых, выделялась особым отношением к материнским обязанностям, которые до сегодняшнего дня звучат в общем понимании как: «всё лучшее — детям!».

В голодные военные и послевоенные годы Софья Давыдовна всегда сначала ела сама и только после этого кормила своих трёх ребят. На замечания окружающих, что она объедает своих детей, довольно в резкой форме отвечала всем сочувствующим, что, пока она жива, будут живы и её дети, а если умрёт она, то умрут от голода и все её ребята, или погибнут другим способом, особенно, учитывая их национальность.

На какие средства жила эта семья, я не знаю, но мне доподлинно известно, что Софья Давыдовна умела очень хорошо разговаривать с глухонемыми при помощи рук, и поэтому её очень часто приглашали на судебные заседания для перевода дел с участием глухонемых. Кроме этого, она шила дома стеганые одеяла и одежду на заказ.

Во времена сталинского лихолетья всех подобных, незарегистрированных в финансовых организациях, искали так называемые «фины» (от слова «фининспекторы»). Если находились те, кто дома зарабатывал, не оплачивая львиную долю заработанного надзорным органам, то нарушителя судили по уголовному законодательству, как вора государственных денег. Наверное, именно поэтому я часто ходил по дому в девчачьей одежде, которую шила моя мама, чтобы в случае проблем с «финами» можно было бы сказать, что платьишки, которые шились в нашем доме, были просто моей одеждой.

Мне очень нравились атласные одеяла, проложенные толстым слоем ваты и прошитые крепкой нитью по специальным лекалам, сделанным из фанеры. Рисунки были совершенно разные, но всегда очень красивые. Я часто любовался работой Софьи Давыдовны, и она привыкла к присутствию в своей комнате мальца, любующегося её работой. Она просто перестала бояться, что я выдам её секретную деятельность.

Но однажды я стал свидетелем ужасной сцены в семье Дэвика. Я, как всегда, не спрашивая разрешения, вошёл в комнату Софьи Давыдовны и увидел, что, стоя ко мне спиной, Софья Давыдовна, держа левой рукой Дэвика, правой лупила своего сына женской туфлей прямо по лицу!

От ударов каблуком текла кровь, но Дэвик, мой кумир(!) Дэвик, стоял и молча, не защищаясь, терпел это наказание. Дэвик и Софья Давыдовна стояли боком к платяному шкафу, в который было встроено огромное зеркало, используемое заказчиками верхней одежды. Между мной и спиной Софьи Давыдовны стоял огромный прямоугольный стол, на котором шили одеяла и всякую одежду.

В то время мне было не более пяти лет, и я не знал, как спасти Дэвика от экзекуции. У себя под ногами я увидел женскую туфлю «лодочкой» с толстым огромным резиновым каблуком. Не имея под рукой ничего более подходящего, я схватил эту туфлю и со всей силы своего возраста швырнул её в затылок мучительницы моего кумира…

В затылок я не попал, но мимо зеркала мой снаряд не пролетел... Посыпались осколки, раздался звон… а я, испугавшись «взрыва», побежал к выходу из квартиры. Но на пути мне попался угол огромного сундука, обитого железом...

Когда я пришёл в сознание, то обнаружил себя лежащим на руках моего любимого Дэвика. Я крепко обнял его за шею и заплакал…

Дома, после моего хулиганства с битьём соседских зеркал, мне ничего не сделали: не то, чтобы тонким ремнём по попе, но даже ни разу и по затылку рукой не врезали. Я так и не смог понять взрослых, хотя считал, что хорошей порки я, конечно, заслужил!

жжж
Когда я и мои сотоварищи по двору достаточно повзрослели, чтобы иметь в личном пользовании перочинные ножички, к нам во двор пришло новое увлечение мальчишечьей братии. Из различных палок или досок мы выстругивали себе сабли — так мы называли жалкое подобие коротких мечей с рукояткой.

Мы проводили целые сражения на наших саблях, иногда используя в качестве щитов металлические крышки от вёдер или больших кастрюль. Но от щитов пришлось вскоре отказаться, поскольку сильные удары по крышкам причиняли боль пальцам, державшим «щиты».

Иногда наши бои на саблях превращались в массовые сражения, когда ребят на улице было достаточно много. Но когда нас собиралось немного, то мы устраивали одиночные бои, какие видели на экране в кинофильмах. Это были определённые дуэли на саблях с какими-то твёрдыми правилами боя и условиями, как выявлять победителя.

Запомнился мой один такой бой из-за его последствий.

Поединок проходил на асфальтовой дорожке от третьего подъезда. Мой соперник был значительно выше меня ростом, поэтому и руки его были длиннее моих. Такое неравенство сильно усложняло моё положение, и я входил всё в больший азарт боя. От сильной физической нагрузки и очень активного дыхания, я уже дышал открытым ртом. Прямо, как рыба, вытащенная из воды. Мне не было никакого дела до того, как я выглядел внешне, главное — победить! А было мне тогда около семи лет. Возраст запомнился в связи с первым выпитым мной стаканом водки на торжестве у соседей по квартире, Гу-евых (об этом я рассказал, описывая жизнь в коммунальной квартире).

В какой-то момент мы произвели одновременно выпады навстречу друг другу. Сабля противника влетела в мой открытый рот и с большой силой воткнулась мне в глотку. Страшно подумать, чем это могло закончиться для меня, если бы удар был немного сильнее, или оружие было бы немного острее! Но в очередной раз я остался живым.

Несколько дней, из-за огромного отёка и сильного воспаления глотки, я не мог говорить, а вместо еды мне давали только бульон. Конечно, взрослые дома долго пытались выяснить, кто меня так изувечил, но предателем становиться я не захотел (имя противника по сабельному бою не назвал), и скандал был остановлен нашей соседкой по квартире, Ольгой Семёновной, которая часто выступала в роли моей защитницы. Она же и вылечила моё горло. А когда через небольшое время мне пришлось выпить стакан водки у соседей, я тогда подумал, что водка продезинфицирует моё, ещё не до конца зажившее горло.

жжж
Перед началом повествования о следующем событии, уместно сначала пояснить понимание в нашем дворе страшного слова — «предатель».

Надо хорошо представить себе всю пропагандистскую нагрузку на умы народа через все доступные, а иногда и недоступные, средства массовой информации в те годы: фильмы, книги, радио, артистов всех жанров, газеты, песни, звучащие в каждой семье… Всё это не было каким-то принуждением в вопросах любви к Родине и патриотизму. А главным пропагандистом были война и её последствия для каждого гражданина нашей огромной страны. Да, была определяющая роль компартии, жёсткая цензура…

Всё это мне понятно, но наступила эпоха слома всего в девяностые. Уничтожено всё, что было незыблемым в те годы. И сегодня моя страна тех побед и достижений исчезла с лица Земли. Историю великой державы втоптали в грязь лжи и откровенной безграмотности, ради выигрыша мелких интересов хапуг и шкурников. Историю страны многократно переписывают, зачастую безграмотно и бездоказательно. А результат виден даже слепым.

Нет, я не утверждаю, что тогда, в конце сороковых и начале пятидесятых, всё было правильно и положительно, но я уверен, что в те годы слом страны, происшедший в девяностые, был бы просто невозможен и даже немыслим!

Мы — дети послевоенных лет, впитывали в свои души нормы той современности и взращивали в своих душах очень правильные, по логике социального общества, нормы морали. И те истины никем не осмеивались и не отрицались, как это происходит сейчас. Тогда «пятая колонна» врагов нашей страны не успела ещё раскормить раковые опухоли с метастазами рабского отношения к окружающему миру, с главным стимулом личного обогащения для удовлетворения собственного потребительства.

Именно предательство было самым страшным преступлением для ребят нашего двора тех лет. Думаю, что и современные ребятишки десятилетнего возраста также не приемлют предательство, но боюсь, что моральная база у сегодняшних мальчишек и девчонок совершенно другая.

Да, мне было всего лет десять. Во втором подъезде нашего дома жил тогда такой же парень, как и мы все, но у него был страшный недостаток: он тогда уже был «стукачом». В школе доносительством он старался заработать себе лучшее расположение учителей, во дворе он таким поведением старался получить власть над ребятами через страх наказания за какие-то проступки, о которых он исправно доносил старшим.

Имя у него было Витя, а фамилия – Гор-ев. Довольно много мы увещевали Витю прекратить своё нечистоплотное поведение. Знаю, что в школе его даже били за доказанные его подлости. Но ничего не помогало. Более того, Витя среди взрослых всё больше приобретал авторитет незаслуженно преследуемого «борца за справедливость»! Конечно, главную роль в сломе души Вити играли его родители, потакавшие негативным наклонностям подрастающего человека.

Но всякому терпению приходит когда-то конец. Витя вырос в нашем дворе, и мы чувствовали на себе ответственность за все «поганства» поведения Гор-ева. Наши ребята решили провести «партизанский суд» над предателем по законам военного времени. Слышу возражения многих читателей и сам сегодня разделяю эти мнения, но вспомните, что нам было всего по десять, и «стукачество» среди народа не поддерживалось!

Однажды мы пригласили Витю на заседание нашего «народного суда». Ребят было много, следовательно: много народа, поэтому и суд — народный! Витя не испугался, видимо, часто получал защиту от старших и надеялся победить в очередной раз, укрепив, тем самым, свою уже реально намечающуюся власть над более слабыми ребятами.

Мы собрались на площадке для сушки белья за пунктом сбора стеклотары, напротив нашего третьего подъезда. Суд состоял примерно из десяти или, даже, пятнадцати человек. Учитывая уже развившуюся, к тому времени, мою говорливость, выражаясь современным языком, роль прокурора на процессе была отведена мне. Я добросовестно изложил все известные суду преступления обвиняемого нами предателя, с подтверждением всех событий, как пострадавшими, так и самим обвиняемым.

До сих пор помню, как менялось в ходе заседания нашего суда настроение самого Вити. Пропала надменность, глазки стали бегать по сторонам, появились заискивающе просительные нотки в голосе.

В конце Гор-ву было предоставлено право высказаться в свою защиту. Все внимательно выслушали всё сказанное им. Сегодня я не помню, что было сказано, но, судя по единодушному решению всего суда, последнее слово обвиняемого не нашло поддержки в сердцах даже у девчонок, которые также участвовали в заседании…

В результате голосования народного суда, вердикт, выражаясь современным языком, был единогласным: высшая мера наказания через повешение. И ни одного голоса «против» или «воздержавшегося»!

На трубах для сушки белья были натянуты верёвки, хотя самого белья в тот момент не было. Мы отвязали одну из верёвок. Связали за спиной Вити его руки. Другой конец верёвки перекинули через верхнюю трубу. Сделали на конце скользящую петлю. Под петлёй поставили ящик из-под стекло-тары. Приказали приговорённому смертнику подняться на ящик. Я надел на шею осуждённого уже готовую петлю…

И снова что-то вмешалось в наши дела: какому-то мужику понадобилось зачем-то зайти за пункт приёма посуды. Он был достаточно взрослым, чтобы быстро оценить ситуацию, тем более, что на груди смертника уже висела фанерка с надписью углём — предатель.

Мужик очень бережно остановил казнь, чтобы она не случилась от неосторожности. Он заставил нас развязать все верёвки и спокойно объяснил всем нам, что мы не имеем права отбирать то, что не мы дали: не мы даём людям жизнь и поэтому мы не имеем право отбирать её даже, если перед нами предатель.

Меня поразило поведение Вити в этой истории. Когда он понял, что всё это не шутки, он весь как-то сник и даже не пытался сопротивлением сохранить свою жизнь!

Сколько себя помню, я всегда с огромной благодарностью вспоминаю того мужика сохранившего жизнь не только Вите Гор-ву, но и всем нам, как оказалось, соплякам того времени. Но главный урок был в утверждении, что люди не имеют право распоряжаться жизнями других людей!

В сентябре того года Витя уже не пришёл в школу: его семья поменяла свою квартиру и переехала в другой район, куда-то за Тимирязевскую академию…

жжж
Не хочу, чтобы у читателя сложилось ошибочное представление обо мне. Я вовсе не был «образцом для подражания».

Вспоминается ужасный случай, даже по сегодняшнему представлению о жизни. В пятьдесят втором году в нашей квартире появился первый телевизор «Темп-2». Он был довольно внушительных размеров. Картонную коробку взрослые отнесли на чердак нашего подъезда.

В то время на чердаке складывали много вещей, которые и выбросить было жалко, и в хозяйстве применения не находилось. Сегодня эти кучи старья назвали бы просто хламом. А тогда это были «вещи на всякий случай». Вход на чердак был свободным. Видимо, ещё помнились дежурства на крыше во время борьбы с «зажигалками» военного времени.

Так вот, коробку от телевизора отправили «в ссылку» на чердак, на случай: «а вдруг, пригодится?!».

Однажды я вышел на улицу погулять, но во дворе был только один Никитка Нор-ов из седьмого подъезда. Делать нам было нечего, ребят не было, а вдвоём особенно и не поиграешь. По-видимому, я предложил пойти на чердак, чтобы посмотреть на огромную коробку из-под телевизора. Тогда такие огромные коробищи были ещё большой редкостью.

Когда мы проходили мимо окна в подъезде на площадке между пятым этажом и входом на чердак, у нас появилась, вдруг, идея: скинуть эту коробку на тротуар и посмотреть, как она будет вертеться в воздухе во время падения. Придумано — сделано! Под окном был тротуар для пешеходов, проходящих мимо нашего дома на мост, через Савёловскую железную дорогу.

Когда мы первый раз скинули коробку, она очень красиво долетела до земли и даже ни разу не перевернулась в воздухе. Видимо, дырка в дне коробки работала, как отверстие в куполе парашюта, и воздух держал устойчивость «падающего тела». Нам это очень понравилось, и мы с Никиткой несколько раз пускали наш картонный парашют вниз на тротуар. Пешеходов в то время не было, и мы наслаждались полётом коробки.

Но вот, за соседним домом приехал трамвай, и по тротуару пошли люди в сторону Дмитровского шоссе. Мы долго ждали, пока они пройдут, но они всё шли и шли. Однако, это уже была не однородная толпа, а одиночные пешеходы.

И в какой-то момент наша коробка, которая стояла в окне, готовясь к очередному прыжку, вывалилась вниз. Она брякнулась на асфальт сзади какого-то проходящего мужика, но тот даже не обернулся.

Мы снова вернули коробку на стартовую позицию, но пока мы ходили за ней, я стал объяснять своему товарищу, что такое «стрельба по движущимся целям с опережением». В недавно просмотренном мной фильме молодому солдату объясняли правила такой стрельбы.

По тротуару внизу шла женщина, а я как раз закончил объяснение и для примера сказал: «Чтобы попасть в пешехода нашей коробкой, надо её вытолкнуть в тот момент, когда он будет только подходить к тому месту, куда обычно падает коробка». И я это продемонстрировал…

Коробка опустилась прямо на женщину и полностью укрыла её голову вместе с верхней частью туловища…

Мы с Никиткой «дали дёру»…

Две недели ни он, ни я не выходили во двор… Домашние удивлялись такой нашей усидчивости, но у нас находились какие-то «неотложные домашние дела», и мы с товарищем не показывали носа на улицу. Мы были уверены, что во дворе нас тут же схватят милиционеры или дворники в белых фартуках!

Потом промелькнула информация, что женщина была беременна, однако мы с Никиткой тогда ещё не понимали, что это значит. Да и милиция никого не разыскивала. А найти квартиру, в которой появился новый «Темп-2» было весьма просто. В те годы весь подъезд знал, что в девятую квартиру на пятом этаже привезли новый телевизор. Наверное, пострадавшая женщина не захотела обращаться в органы.

жжж
Я уже рассказал о котельной нашего дома, где работал Фёдор Семёнович. Вход в котельную тогда был из шестого подъезда, но в какой-то момент руководство дома решило сделать вход в котельную отдельно, из двора. К дому около шестого подъезда надо было пристроить небольшой домик со ступеньками вниз.

Для этого строительства привезли огромную кучу красного кирпича и сгрузили её между пятым и шестым подъездами. Старшие ребята нашего двора решили сложить из этих кирпичей что-нибудь интересное, пока кирпичи не понадобились для работы. И они собрали прекрасную модель броневика. Вместо руля поставили большую водяную задвижку, штурвал которой стал на время «баранкой» броневика. Внутри были сделаны из кирпичей два ряда сидений по три штуки. Четыре проёма стали дверями броневика, и один проём над «капотом двигателя» — лобовым окном. Были также выложены из кирпичей боковые и задняя стенки броневика, в которых были оставлены небольшие проёмы для бойниц. Крыша была сделана из досок и покрыта железом.

Наша ребятня забыла про все игры — был только броневик и наши мальчишечьи фантазии. Конечно, это был не только броневик, но и всё, что придумают наши головы. Девчонки в броневике часто устраивали домик для игры в дочки-матери. Мальчишки тоже участвовали в их придумках, как впрочем, и они в наших. Месяца два или даже три гудел и пищал наш броневик разными ребячьими голосами, пока его не разобрали для строительства. Но на всю жизнь запомнилось, как из простого красного кирпича можно выстроить свою мечту! Пусть даже и детскую.

Память хранит эти картинки прошлого, и я благодарен ей за это…

жжж
Но жизнь проходила не только в пределах моего двора.

Прежде всего, вспоминается знакомство с городом, в котором довелось мне родиться. Да, Москва с самого начала моей жизни воспринималась не как столица всей нашей страны, а была просто городом, в котором я появился на свет. И с этим городом мне, так или иначе, надо было знакомиться.

Огромную роль в этом сыграл мой папа. Довольно часто в свой выходной, а выходные в те годы были только по воскресеньям и в государственные праздники, с самого раннего часа он забирал меня из дома, и мы отправлялись путешествовать по разным местам города. Не стоит в этих строчках искать какую-то хронологическую последовательность. Я привожу описание отдельных вспышек памяти детских эпизодов моего взросления.

Вспышки.
Употребил это слово, и сразу вспомнились торжества в Москве с вечерним салютом. Именно вспышки салюта запечатлелись в детской памяти. Но салют для ребятишек нашего двора начинался днём, когда мимо дома по Дмитровскому шоссе везли огромные прожекторы в кузовах «полуторок». В каждом кузове было только по одному прожектору, но занимал он весь кузов. Рядом с прожектором находились несколько солдат обслуги. В кабине около шофёра сидел офицер. Конечно, прожектор даже вместе с его командой не весил полторы тонны, которые могла возить «полуторка», но кузова хватало только на один прожектор и его команду. Естественно, что все военные были в форме, а на бортах машины были воинские номера, вместо обычных городских.

Диаметр прожектора был примерно два метра, хотя эта цифра, может быть, не очень соответствующей реальности. Иногда прожекторы были закрыты брезентовыми чехлами, но часто их везли уже расчехлёнными, и тогда мы видели эти большие лампы в полной красоте их блеска и сложности конструкции.

Понятно, что в детстве я мало смыслил в техническом устройстве этого оружия борьбы с немецкими самолётами, но все мы понимали, что прожектор является неотъемлемой частью зенитной пушки. Ведь немецкие бомбовозы прилетали бомбить наш город только по ночам, и без света прожекторов их нельзя было бы сбивать, защищая жителей города. Именно поэтому, все мальчишки и даже девчонки нашего двора с гордостью любовались техникой, которая проезжала мимо нашего дома в праздничные дни. В моменты проезда военных, а это были не только прожекторы, движение транспорта гражданского назначения останавливалось. Около поворота с Дмитровского шоссе на наш первый Дмитровский проезд всегда возникал солдат-регулировщик с разноцветными флагами в руках и чемоданом-рацией за спиной, из которого торчала огромная антенна, постоянно раскачивающаяся над головой солдата.

Конечно, сегодня трудно представить, зачем нужны прожекторы во время салюта, а ведь они были тогда главным украшениям праздника! В тёмном, почти чёрном небе над городом, возникали лучи света, похожие на голубые колонны, поддерживающие бархат московской ночи... Вдруг, стоявшие неподвижно в чёрном безмолвии, яркие лучи начинали бегать по небесному своду в каком-то танцевальном вихре, и внезапно — останавливались, пересекая друг друга, образовывая правильные вымеренные геометрические фигуры, и замерев, как будто получили общую команду: «Замри!». Моментально движение лучей прекращалось, и всё небо расцвечивалось световыми паззлами небесной мозаики! На несколько секунд сё резко останавливалось, и раздавался выстрел.

Салютных пушек было много, но все залпы производились одновременно, и поэтому прекраснейшие разноцветные букеты распускались в разных местах московского неба. Когда последний лепесток таял в небе, снова по чёрному бархату ночного купола рассыпались в пляске световые стебельки в тёмном покрывале, замершей над домами ночи, голубых лучей. Создавалась впечатление, что множество живых рук своими очень нежными пальчиками пробегают по небесным точкам акупунктуры, выполняя сложнейший китайский массаж израненному войной московскому небу.

Картинки прожекторного калейдоскопа менялись без повторений, как в настоящем калейдоскопе, и никогда не позволяли себе повториться!

Лучи прожекторов в сочетании с многоцветьем салютных залпов превращали чёрное небо в огромную картину, называемую всегда Праздником Победы добрых сил над вражескими, фашистскими, мерзопакостными и отвратительными. Глядя на это небесное буйство красок в сочетании с изумительными геометрическими рисунками, я понимал и утверждался в мысли, что наша страна всегда одолеет любого «гада», который захотел бы нас поработить!

А в какой-то момент все лучи образовывали правильный круг, и начинался хоровод световых точек над городом. Но, вдруг, круг рассыпался, и образовывались несколько небольших кружочков на месте хоровода. Каждый кружочек начинал выстраивать свои индивидуальные построения, и в этот момент на небе получалось много разных световых картинок, расположенных по кругу большого хоровода. И снова пауза по команде: «Замри!».
Несколько секунд тишины и — залп! И снова на небе — букеты!

В один из таких праздничных салютов я вместе с папой оказался рядом с Политехническим музеем, недалеко от площади Дзержинского. Прямо напротив середины музея стояла «полуторка» с зенитным прожектором. Солдаты быстро и очень организованно готовили свою технику к предстоящему праздничному салюту. Прокладывали кабели, проверяли электрический генератор, настраивали радиосвязь.

Вполне понятно, что мы с папой остановились недалеко от прожекторной установки, чтобы посмотреть на работу прожектористов. Солдаты нас не стали прогонять, а мы постарались встать таким образом, чтобы нам было всё видно и слышно, но чтобы не мешать военным. Меня тогда удивило, что солдаты были вооружены. Правда, штыки у них были на поясах в ножнах, а карабины держались ремнём через грудь, за спиной.

Командовал солдатами офицер. Был он лет сорока, плотный и по виду очень сильный. Гимнастёрка туго обтягивала его крепкую ладную фигуру. Лицо было тоже крупное и очень волевое — командирское. Меня удивил цвет кожи его лица. Она была очень смуглая и обветренная, как будто офицер только что приехал из какой-то жаркой пустыни. На боку у командира, в кобуре на поясе, висел пистолет, и был виден узкий ремешок, соединяющий рукоятку пистолета с кобурой.

Голос у командира был очень громкий, команды он давал короткие и чёткие. Я понимал, что именно таким и должен быть командир Красной Армии.

Пока я любовался офицером, радист включил рацию с огромной антенной, проверил связь с другими невидимыми братьями радистами и протянул офицеру обычную телефонную трубку, соединённую с рацией. Сам радист оставался в наушниках, к которым был прикреплён микрофон.

Как я потом догадался, трубка у офицера была не совсем обычная телефонная. Услышав в команду, офицер повторял её в трубку, и эта команда передавалась расчёту следующего прожектора.

Прожектор был уже приведён в рабочее положение, и своим пока тёмным глазом смотрел в чёрное небо.

Прозвучала команда, видимо, полученная по рации «Заводи!». Водитель автомобиля запустил бензиновый электрогенератор, стоящий на земле.

Прозвучала команда: «Включай!». Прожектор ожил.

Нет, света на небе не появилось, но сквозь небольшие щёлочки в прожекторе было видно, как набирает силу световой поток.

Снова раздалась команда, и на небе появилось множество лучей, среди которых был и луч нашего прожектора.

Дальше команды стали произноситься на каком-то незнакомом языке. Но солдаты хорошо понимали своего командира, и моментально выполняли необходимое действие, и луч прожектора перемещался в предписанную ему точку.

Постепенно моё внимание переключилось на небо, и красота прожекторных картинок, незабываемые разноцветные букеты салюта и снова танцы света на небе заполнили полностью всё моё воображение, и я как бы растворился в этих прекрасных и, как казалось, неповторимых зрительных картинах праздничного фейерверка!

Но всё имеет своё начало и свой конец.

Салют закончился, однако прожектор не выключили, а просто перевели его луч в сторону площади Дзержинского. Все зрители, кто находился около прожектора, повернулись в ту же сторону и увидели, как освещённый множеством лучей, в небо взмывает фантастически огромный стяг с изображением привычного для людей того времени барельефа основоположников марксизма-ленинизма: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Четыре знакомых профиля медленно и величаво поднимались в московское небо, освещённое морем света прожекторов! Был виден стяг. Ни одной морщинки на полотнище, ни одного ошибочного движения лучей. Полная тишина в безмолвной толпе окружающих меня людей! И только в прожекторе что-то потрескивало…

Со временем я узнал, что в один из таких торжественных подъёмов стяга, взорвался аэростат, заполненный водородом, который поднимал в небо всю эту большую и тяжеленную конструкцию. Горящее беснующееся море огня, вместе с обломками оболочки аэростата, рухнуло на огромную толпу зрителей… Погибло множество народа…

Говорили, что именно поэтому отменили участие прожекторного сопровождения праздничных салютов.

А, может быть, надо было просто стяг сделать из негорючего материала?

Однажды, когда я уже был семейным человеком, мы в домашних условиях разыгрывали небольшую театральную постановку. По ходу действия нам был нужен яркий свет в определённом месте нашей импровизированной сцены. Для этого мы использовали автомобильную фару. Перед ней оказалась белая матерчатая салфетка. Свет от фары минут пять освещал эту ткань во время нашего мини-спектакля. И ткань загорелась!

Загорелась белая ткань! А в той трагедии — стяг из красной материи в, сфокусированном в одну точку, свете множества мощнейших лучей прожекторов! Ткань могла не выдержать перегрева!

Я читал в какой-то книге воспоминание лётчика, попавшего в перекрестие прожекторов. Там было всего три-четыре луча, и то в кабине металлического самолёта стало сразу жарко, как в пустыне Сахаре, а на стяге сфокусировали лучей, наверное, двадцать! Конечно, материя вспыхнула. Загоревшаяся ткань подожгла корпус аэростата, а в нём взорвался водород. Так сегодня мне представляется причина той трагедии…

жжж
Мой папа любил ездить на рыбалку. Не могу сказать, что это случалось очень часто, но в такие дни я был самым послушным ребёнком, чтобы меня не оставили дома в наказание за какую-нибудь провинность.

У папы было всё, что нужно для рыбалки: несколько складных удочек, небольшая сумка из сетки на длинной ручке, чтобы пойманную рыбу вытаскивать из воды. Эта сумка всегда напоминала мне сачок для ловли бабочек. Было много всяких мелких принадлежностей для удочек: крючки, поплавки, грузила и, обязательно, баночка из-под монпансье для червяков. Конечно, был котелок для костра, в котором мы должны были варить наваристую уху из богатого улова.

Ездили мы на рыбалку вдвоём: наши женщины не любили принимать участие в подобных мероприятиях, поскольку рыбу «ловить» они предпочитали в магазине.

Перед рыбалкой папа проверял все свои снасти, укладывал в солдатский мешок продукты для ухи, соль, сахар для чая, хлеб и ещё, что считал нужным. А ближе к вечеру мы шли за Дмитровское шоссе и, около насыпи железной дороги Рижского направления, набирали полную баночку земляных червей.

В день поездки мы вставали в четыре часа утра и шли пешком на Савёловский вокзал, где садились в первый пригородный поезд и ехали до станции Трудовой. Потом, от железной дороги мы топали по пыльной тропинке ещё несколько километров и приходили к небольшому озеру, на высоком берегу которого находилось наше любимое место.

Папа быстро собирал удочки в длинные удилища примерно пятиметровой длины и, насадив на крючки червячков, забрасывал их в воду.

Удочек у нас было пять штук, поэтому было припасено пять небольших рогатин, которые мы втыкали в берег, у самой кромки воды, и на них клали свои удочки. Если активного клёва не было, мы начинали делать костёр для приготовления еды. Собирали сухие ветки, укладывали их в стопку между двумя большими рогатинами, на которых лежала толстая палка, и на ней подвешивался котелок.

Со временем, около нашего места мы выкопали углубление в высоком берегу, к этой яме сверху мы прокопали трубу, и у нас появилась собственная рыбацкая печка!

Я не могу похвастаться, что были большие уловы: ловились небольшие окуньки, но для ухи нам вполне хватало. Понятно, что улова для дома у нас не набиралось, зато уха на рыбацком костре получалась очень наваристая!

Вспоминается случай, когда мы опоздали на поезд, чтобы вернуться домой. Так получилось, что незадолго до времени, когда надо было «сматывать удочки», начался клёв. Мы не успевали снимать рыбок и насаживать наживку. И рыбки ловились крупнее обычных. Такой улов не стыдно было даже привезти домой! Но в итоге мы не успели на последний поезд. Тогда поезда ходили ещё очень редко, и таскал эти несколько вагонов паровоз.

Нам пришлось идти мимо железной дороги до автомобильной — Дмитровского шоссе. Там папе удалось остановить попутную машину. Шофёр посадил нас в кузов. Это была обычная полуторка, а в кузове не было груза. И мы успешно добрались до своего дома и даже привезли богатый улов окуньков — аж, целых семнадцать штук! И хотя дома нам сказали, что у нас, к сожалению, нет кошки… тем не менее, на следующий день у нас была на обед очень вкусная жареная рыба!

Мне тогда было не более четырёх лет. Возраст запомнился, поскольку я ещё не умел говорить, как все нормальные люди.

А закончились наши рыбалки неожиданно.

Наше озеро оказалось колхозным, и в него запустили водоплавающих птиц. Это были гуси, и поначалу мы с ними никак не ссорились. Но когда начался клёв, мы не заметили, как одна птица из стаи слопала рыбку, которая уже сидела на нашем крючке! Мне тогда было больше пяти лет, поэтому я запомнил объяснения папы. Получилось, что мы стали ворами колхозного имущества! И неважно, что птичка вместе с нашей рыбкой сожрала кусок лески с крючками, которую довольно легко оборвала!

Надо понимать, что за расхищение колхозного имущества в те годы папу могли посадить на довольно большой срок…

В этом месте имеет смысл немного подробнее остановиться на юридической стороне вопроса.

В те годы, хищение народного имущества считалось одним из страшнейших экономических преступлений. Наказывались такие деяния огромными сроками заключения. В нашем случае надо понимать, что «ловля» колхозных гусей изощрённым способом на удочку, была бы приравнена к злейшему покушению на расхищение социалистической собственности, которой считалось колхозное имущество.

Простой пример. После уборки пшеницы на поле остаётся солома. Это прекрасный строительный материал для крестьянского хозяйства: лёгкий, не гниющий и является отходом производства зерна — изумительный материал для покрытия крыш сельских строений! Но если колхозник или любой другой гражданин похитит народное добро в виде соломы, ему грозил тюремный срок до семи лет…

А что же с соломой-то? Её сжигали прямо на стерне в огромных скирдах. Я в семидесятые годы несколько раз ездил в качестве шофёра для уборки урожая и своими глазами видел огромные стога, горящие в поле, при условии большого количества дырявых крыш в домах местных тружеников села…

А гуси? Если у нас не нашли бы ни единого пёрышка от похищенной птицы, то умысел на экономическое преступление, в любом случае, был бы доказан, и срок бы дали не меньше, чем за охапку соломы с КОЛХОЗНОГО поля.

Мы быстро смотали свои удочки и уехали домой. Так и получилось, что больше на рыбалку мы не ездили.

жжж
В нашем городе довольно много больших парков. Мой папа систематически возил меня в эти парки, но в каждом из них было нечто главное, ради чего меня туда привозили.

Например, в Центральный парк имени Горького мы ездили любоваться Москвой. Маршрут обычно начинался на одной из пристаней на Москва-реке. Отстояв небольшую очередь в кассу причала, мы с билетом заходили на речной трамвай, который назывался «Москвич», и в нём плыли по реке до самого парка. Трамвай делал несколько остановок, а мы наслаждались красотой города на берегах.

Если на воде было прохладно, мы спускались в нижний зал трамвая. Там были большие окна и тепло. В жаркое время мы оставались на верхней палубе, чаще всего в передней части кораблика.

Было очень интересно стоять впереди у перил, смотреть, как нос корабля рассекает воду, и можно было представлять себя капитаном большого океанского парохода и думать, что это по моей команде он совершает все манёвры при движении, причаливании к пристаням, когда приходится расходиться встречными курсами с другими кораблями, это я даю отмашку флагами разного цвета, в зависимости от того, какими бортами мы должны разойтись, управляю двигателем, приветствую знакомых капитанов встречных кораблей и разных мелких судёнышек.

Обычно мы плыли до последнего причала маршрута, а потом на этом же трамвае плыли в обратную сторону до остановки у парка.

Во время плавания папа очень охотно покупал мне разные бутерброды, газированную воду, какие-нибудь пирожки в буфете водного трамвая. Он всегда старался накормить меня при первой же возможности, а на открытом воздухе мой аппетит всегда был отменным.

Попав в парк, мы сразу шли на аттракционы. Главным среди них было колесо обозрения. Конечно, очереди были длинными, но потом мы с высоты колеса разглядывали наш город, стараясь найти свой дом на Дмитровском шоссе. Именно там я понял, что если из моего дома колеса обозрения не видно, то и с колеса не будет видно нашего дома. Это открытие каким-то образом привело меня к мысли, что я вижу в своей жизни только то, что сам вижу, и это же самое не обязательно видит тот, кого вижу я. С возрастом эта мысль расширялась и трансформировалась в понимание, что люди имеют совершенно разные представления об одних и тех же понятиях.

После колеса обозрения мы шли на цепочную карусель. Мы сидели в металлических люльках, висящих на длинных цепях, и при вращении эти люльки, по физическим законам, расходились в стороны, и не было силы, которая могла бы помешать этому.

Ещё мы любили кататься на больших, в виде лодок, качелях. «Лодки» были очень тяжёлые, на металлических толстых стержнях. У нас было правило: папа садился на своё сиденье, а я разгонял «лодку». Самое трудное было в том, чтобы сдвинуть её с «мёртвой точки» и, постепенно добавляя в нужный момент своим телом импульс маха, раскачаться так, что дежурный начинал притормаживать нашу, взлетающую выше деревьев, «лодку».

Кроме этого, силового для меня, аттракциона, в парке было большое озеро, по которому можно было плавать на взятых напрокат, лодках. Если были свободные, мы обязательно становились моряками: я садился на вёсла, а папа был одновременно пассажиром и капитаном. Он учил меня, как правильно пользоваться вёслами, как распределять свои силы, как сидеть, чтобы во время гребка использовать не только силу рук, но добавлять к ним мышцы спины и ног. Как расслабляться, как правильно дышать, не задерживая дыхания.

Многое из этой учёбы я усвоил, и однажды, мне это даже помогло выиграть соревнование с сыном черноморского моряка, о чём я уже вспоминал, когда рассказывал про Чёрное море и город Анапу, и их значение в моей жизни (http://proza.ru/2018/03/27/1476). Но мореходом или спортсменом гребного спорта я не стал. Тем не менее, я очень благодарен папе за ту шлюпочную учёбу.

Однако, в парках, куда меня водил папа, мы всегда искали разные аттракционы, и он хорошо знал, где и что нам нужно. В те мои детские годы я просто шёл туда, куда меня вели, но сегодня прекрасно понимаю, что выполнялась хорошо продуманная программа физического и умственного воспитания весьма ослабленного ребёнка послевоенного лихолетья. В программе наших поездок были задачи укрепления моего вестибулярного аппарата и физического состояния мышечной и скелетной систем. И в том, что мне удалось избежать последствий рахита, совсем не последнее место занимают мои поездки с папой по паркам и спортивным аттракционам.

Но были и другие экскурсии. Мы много раз ездили в Политехнический музей, на Выставку Сельского Хозяйства (ВСХВ, а сегодня ВДНХ). Были в наших поездках и исторические музеи, музей В.И.Ленина, Кремль, Мавзолей, Покровский собор (или Храм Василия Блаженного).

Перед каждой поездкой папа озвучивал программу выходного дня. Если мы ехали на ВСХВ, то сразу, ещё дома, определяли, в какие павильоны мы пойдём и что именно хотим в них посмотреть. Если мы оба знали, что тема будет мне непонятной, то папа заранее начинал объяснять, что мы увидим, и какую роль в нашем государстве играет та отрасль, с которой мы едем знакомиться.

А если мы выезжали в зоопарк, то также, ещё дома, решали: каких животных и в какой последовательности мы будем разглядывать, и когда я буду кататься в тележке, в которую впряжена пони.

Были, конечно, и походы в зрелищные места. Иногда это были театры, и не только детские. Но чаще это были кинотеатры. Вспоминается, как мы однажды, в не очень удачный день, пошли в кинотеатр «Искра», недалеко от нашего дома. Билетов в кассе, как обычно, не оказалось. А очень интересный фильм был. Но подвернулся мальчишка, который продал папе два билета. Мы, обрадованные, побежали в зал, поскольку сеанс уже начался. Перед контролёром, во время проверки билетов, папа обнаружил, что у него после покупки билетов пропали карманные часы…

Вспоминается и такой эпизод. Однажды мы поехали на трамвае в клуб фабрики Петра Алексеева смотреть только появившийся на экранах фильм «Свадьба с приданным». В главной роли была Васильева, которая нам очень нравилась. Посмотрев первый сеанс, при выходе из зала обнаружили около колонны большую чёрную занавеску, и мы в ней спрятались. Когда начался следующий сеанс, мы тихо вышли из своего укрытия и ещё раз посмотрели любимый фильм. В итоге, мы за один день пять раз смотрели один и тот же фильм! Нам очень нравилась музыка в этом фильме и игра всех артистов.

А в другой раз мы смотрели в этом клубе фильм «Застава в горах» и «Джульбарс». Фильмы были про пограничников, но за занавеску мы уже больше никогда не прятались.

Отдельно в памяти живёт эпизод с планетарием. Когда мы приехали в него, там была в программе лекция о вулканах и последствиях их извержений. И сегодня у меня в памяти живы разные картинки из той лекции. А как прекрасен был звёздный свод над головой! Лектор показывал разные созвездия, которые можно было увидеть на московском небе. Конечно, я мало что запомнил, но Большую Медведицу и Малую я запомнил навсегда.

В Планетарий мы ездили много раз, и после него шли к разным зверюшкам в зоопарк, который находился недалеко.

Само собой разумеется, что во всех наших путешествиях не на последнем месте была еда. Где-то мы пили кофе с бутербродами, или просто покупали французскую булку с двумя горячими сосисками, но еду в меня папа исправно вкладывал, как топливо в топку паровоза. Это было его любимое сравнение, чтобы пробудить в исхудалом ребёнке желание поесть. И я понимаю, что кормление было тоже одним из пунктов папиных планов в наших поездках. Вспоминается, что он не всегда ел вместе со мной, но меня подкармливал регулярно и часто.

Однажды мы поехали в парк Сокольники. Тогда этот парк был больше похож на лес, в котором разместили разные павильоны для выставок и других вариантов культурного отдыха посетителей.

Гуляя по парку, мы набрели на большую площадку. Над входом была многообещающая надпись: «Хлебный квас — пей, сколько хочешь, а плати только раз!». Мы с папой любили квас и, конечно, заплатили за вход два рубля (по рублю за человека).

Пройдя на территорию, мы увидели длинные столы, соединённые в огромный квадрат. Все посетители находились внутри этого квадрата. Из каждого стола торчала труба с кранами, которые я видел в цистернах, продающих квас. Из таких же кранов с деревянной ручкой наливали пиво в пивнушке недалеко от нашего дома. При входе каждому из нас выдали по одной полулитровой кружке. Мы нашли свободный кран и начали поглощать квас. Он был очень вкусным и сладким.

Однако, много ли можно выпить жидкости за один раз?! Но мы исправно вливали в себя эту «прелесть хлебного совершенства», чтобы оправдать затраченные деньги. В то время один литр кваса в Москве стоил двенадцать копеек. Несложно подсчитать, что, для оправдания вложенных двух рублей, мы должны были выпить шестнадцать литров и ещё половину литра, и ещё двести пятьдесят граммов! Получается, что нам надо было налить и выпить тридцать две с половиной кружки! Мне было тогда около восьми лет. Конечно, мы не осилили такое количество кваса. Но вкус у него был замечательный!

Через какое-то время, при очередной поездке в Сокольники, мы снова пошли в тот квасной рай, но только взяли с собой ещё и бутербродов, чтобы вместе с квасом ещё и подкрепиться. И на этот раз мы почти оправдали наши затраты: кваса выпили почти всю расчётную норму.

Вспоминается забавный случай, когда мы поехали в небольшой районный парк в Марьиной роще. Сегодня этого парка уже нет (на его месте проходит третье транспортное кольцо), а тогда это была чудная зелёная зона и называлась детским парком Дзержинского района. Туда мы ездили для тренировки, как говорил мой папа, вестибулярного аппарата.

В парке были небольшие обычные качели и детская карусель, которую надо было крутить руками. Вот на этих двух снарядах и тренировали мой вестибулярный механизм. На качелях я сам раскачивался, а на каруселях меня крутил папа. И это было вовсе не детской забавой. С этих снарядов физподготовки я слезал почти на четвереньках. Мне давалось время отдохнуть, и потом тренировка продолжалась.

Кружилась голова, земля уходила из-под ног, но папа, поддерживая меня, вёл на очередной тренажёр. И мне это очень нравилось! Я хорошо понимал, что без таких усилий я никогда не смогу стать настоящим защитником своей Родины! И мы победили: у меня прекратились головокружения и тошнота на наших тренажёрах. И я мог уже часами не слезать с качелей или карусели. А было мне тогда всего годика четыре.

Так вот, однажды, в очередную поездку на тренировку моего механизма равновесия, мы сидели на заднем сиденье автобуса. Дорога шла от улицы Руставели под мост железной дороги, а под мостом образовалась глубокая яма. Проезжая по ней, автобус так подпрыгнул, что нас сильно подбросило: папа стукнулся головой в потолок, а я был маленьким и поэтому, благополучно поплавав в невесомости несколько мгновений, спокойно плюхнулся на своё место. А вот у папы ещё целую неделю болела шея. Тогда мы с ним только посмеялись, вспоминая яму под мостом, а сегодня я хорошо понимаю, что шейные позвонки могли, ведь, не выдержать и — паралич…

жжж
В этом месте своего повествования хочу вспомнить ещё кое-что не забытое из детства. Тогда были популярны выезды на «маёвки». Возможно, это было обязательным условием культурной работы с сотрудниками только лишь для научного института, где работал мой папа, но всё же, полагаю сегодня, что это было обязательной нормой для многих организаций.

Проводились маёвки в мае месяце, когда было уже тепло. В папином институте собирались сотрудники со своими семьями и, на выделенных для этого грузовиках, в кузовах которых укреплялись скамейки, выезжали за город, на природу. Можно сказать, что такие поездки организовывались довольно часто, но одна из них запомнилась тем, что меня посадили не в кузов, а разрешили ехать в кабине грузовика, рядом с шофёром.

Конечно, мне было очень интересно смотреть на работу шофёра, который в составе колонны других грузовиков вёз людей для отдыха на природе. Но я впервые оказался в кабине настоящего грузовика, и мне не требовалось губами изображать работу двигателя, а ещё там был настоящий руль, и управлял им настоящий шофёр! Он по-настоящему переключал скорости (я тогда ещё не знал, что водители переключают передачи) и даже в нужные моменты подавал настоящие звуковые сигналы! Конечно, рассказывая потом друзьям о своём путешествии в кабине, я говорил, что машина очень громко бибикала, и даже один раз мне разрешили побибикать!

Было мне тогда лет пять, но всё это запомнилось по двум причинам: первая та, что потом много раз, смотря фильм «Судьба человека», в эпизоде, когда главный герой Соколов едет в своей машине на элеватор и в кабине разговаривает с Ванюшкой, бездомным сиротой, которого Соколов по фильму усыновит, я всегда представлял себя на месте Ванюшки, потому что я тоже в свои пять лет ездил с настоящим шофёром в настоящем грузовике!

А вторая причина, по которой та поездка запомнилась: была в том, что когда мы добрались до нужной нам поляны в лесу, я не смог сам вылезти из кабины, нанюхавшись выхлопных газов в кабине: я начал терять сознание, и обратно мне не разрешили ехать рядом с шофёром. А в кузове мне было хорошо, хотя трясло и качало значительно сильнее.

На поляне взрослые разложили скатерти, на которых были самовары и еда, привезённая с собой. Кроме этого играл патефон, а иногда мой папа пел разные романсы, аккомпанируя себе на гитаре. Многие танцевали, а иногда под папину гитару пели разные песни. В те годы это было очень распространено среди москвичей. Помнилась ещё Великая Победа! Под музыку патефона люди танцевали, и не было никакого спиртного — только чай с вареньем или сахаром!

А поляна была на высоком бугре. Внизу протекала речка, убегая вдаль мимо луга на другом берегу. Поляну окружали редкие, но высокие берёзы, на которых уже зеленели молодые листочки. Вокруг поляны росли кусты, а по небу плыли белые, как комки ваты, облака! И было очень хорошо!..

жжж
В связи с поездками в машинах помнится ещё один случай. В мои детские годы легковых машин у населения было очень мало. Мы с мальчишками видели «легковушки» только в виде такси или машин неотложной медпомощи. И конечно, разные автобусы и грузовики. Да, в нашем дворе иногда появлялась большая «Эмка». Говорили, что это была машина Алексея Баталова, приезжавшего в семью Никитки, с которым мы скинули коробку на голову женщины, но с ним мы на эту тему никогда не разговаривали, и утверждать такие подробности из жизни любимого киноартиста я не стану.

Однажды в нашей семье случилось несчастье. Мама в очередной раз занималась стиркой. Постельное бельё она всегда кипятила в пятидесятилитровом баке, и во время, когда она снимала бак с бельём с газовой плиты, нога поскользнулась, и вместе с баком мама упала. В результате — перелом ноги. Маму отвезли для лечения в больницу имени Боткина. Первый результат был неутешительным: косточки в ноге начали сращиваться неправильно, и перелом снова сломали, положив маму «на вытяжку». К её ноге прикрепили трос и через блок соединили с грузом, который, постоянно вытягивая ногу, не давал возможности косточкам ноги срастаться неправильно. Мы часто ездили к маме. Привозили разные вкусности, стараясь скрасить её страдания таким образом помочь ей быстрее выздороветь.

В то время в стране шли выборы. Для того, чтобы мама смогла проголосовать, папе и нескольким сотрудникам его института выдали ящичек, опломбированный сургучной печатью, с прорезью для бюллетеня. Папа взял меня с собой. В институте нам выделили трофейную машину, которую называли БМВ. Потом похожие легковушки я много раз видел в фильмах про войну. В такой машине работал во время своего плена Соколов — главный герой фильма «Судьба человека».

В машине мы все приехали в больницу имени Боткина, и мама, заполнив свой бюллетень, опустила его в ящичек. В тот раз мы не стали задерживаться в больнице, поскольку надо было срочно вернуться в институт для продолжения голосования: необходимо было ехать ещё к каким-то больным, которые не могли сами прийти на избирательный участок.

Да, в те годы явка избирателей на выборы была почти стопроцентная, но пулемётами и административными мерами людей на избирательные участки никто никогда не сгонял. Просто выборы были государственным праздником. Везде вывешивались флаги, играла музыка, на улицах звучали популярные в народе песни, заранее всем избирателям присылали приглашения принять участие в выборах, из бюллетеней было известно, что из себя представляют кандидаты, по радио рассказывали о программах развития страны, а не подсчитывали цифры рейтингов, словно на ипподроме у соревнующихся лошадей, как это делается сегодня.

К престарелым избирателям, а тем более к больным, домой привозили урну для голосования, и поэтому в избирательных комиссиях заранее составлялись списки нуждающихся в голосовании на дому.

Сами избирательные участки всегда выглядели очень празднично: знамёна, транспаранты и плакаты (совершенно не агитационные!), а каждого, приходящего на выборы, встречали, как самого дорогого гостя. На участках продавались всевозможные товары повседневного спроса по ценам ниже магазинных. Поэтому многие копили деньги, чтобы приобрести нужное для дома, для семьи. Кроме этого, всегда были организованы продуктовые киоски, в которых за половинную цену можно было купить всевозможные, дефицитные в то время, продукты. Была возможность покушать: предлагались горячие блюда первое, второе, различные напитки и фрукты. Конечно, цены были ниже обычных. Школы, в которых оборудовались избирательные участки, за неделю до голосования и три дня после, прекращали учебный процесс, а внутри усиленно репетировали различные школьные ансамбли и другая самодеятельная братия, которые своими выступлениями приветствовали избирателей в день выборов.

жжж
Эту книгу я стараюсь писать исключительно по воспоминаниям своей памяти, что само по себе подразумевает: о других людях я могу позволить себе упоминать только в тех случаях, когда их участие в моей жизни было достаточно ощутимо.

Именно поэтому я не могу избежать разговора о моих родителях. В то же время, я не хотел бы глубоко вникать в их личные взаимоотношения, ибо убеждён, что мы не имеем морального права быть судьями тем, кто дал нам возможность строить свою жизнь по собственным лекалам на нашей Земле. И здесь есть очень тонкий момент: не хочу осуждать, но должен для лучшего понимания обсуждать важные повороты их судеб. Главное, чтобы обсуждение не превращалось в ОСУЖДЕНИЕ!

В нашей семье случилось так, что семейный быт в доме обеспечивала мама, а папа был «добытчиком». Поэтому папа старался не вмешиваться в дела мамы, а мама, чаще всего, исправно исполняя роль жены и матери общих детей, часто высказывала своему мужу, что средств для жизни он приносит мало. По этой причине папа задерживался на работе до позднего вечера и приходил домой, чтобы только поужинать и лечь спать. Утром он вставал, завтракал и уходил на работу. В определённое время он приходил на обед и снова уходил в свой научно-исследовательский институт. Поэтому, в моей жизни получилось так, что с папой я общался только по выходным и праздникам. Да ещё, когда приходил к нему на работу.

У папы был отдельный большой кабинет с мебелью, разными несгораемыми шкафами, длинным столом от окна до двери, вокруг которого были расставлены стулья.

Вахтёры при входе в институт хорошо меня знали и всегда пропускали, независимо от времени дня. А я сначала смотрел с улицы на окно кабинета папы и, если видел в нём свет, то спокойно и уверенно шёл на третий этаж, где, почти в конце длинного коридора, была дверь в кабинет.

Все вахтёры тогда были в тёмно-синих гимнастёрках, с револьвером в кобуре на поясе. Но все они были очень добры ко мне и часто угощали чем-нибудь вкусненьким. Это вкусненькое я нёс в кабинет папы, и он сразу кипятил чайник на электроплитке, а в кипятке заваривал или кофе из ячменя, или чай. Потом я съедал «вахтёрово» угощение, а если его не было, то папа давал мне к чаю или к ячменному кофе какой-нибудь бутерброд или ещё что-то другое вкусное и обязательно полезное для моего организма.

Так сложилось в нашей семье, что очень много времени я проводил с мамой, и её влияние на меня было значительно больше, чем влияние папы. И если мой двор не давал мне становиться полностью «маменькиным сынком», то уж «папенькиным» я, тем более, не мог стать из-за слишком малого общения с ним в домашнем мире моего детства. Именно поэтому, в скандалах между родителями, которые часто возникали между ними, я, не понимая сути их разногласий, вставал всегда на сторону мамы.

Прожив достаточно много лет уже самостоятельно, я стал понимать всю мою несправедливость по отношению к папе. А причина психологического раздрая между родителями была в том, что папа женился по любви, а мама вышла замуж назло своему, неведомому для меня, другу, с которым поругалась незадолго до встречи с будущим мужем (моим папой).

Конечно, очень многие создают свои семьи, не задумываясь о последствиях таких решений. Часто к выбору очередной бытовой безделушки относятся более рассудительно, чем к выбору супруга, родителя своих будущих детей. А в итоге — ситуация, аналогичная семье моих родителей.

Непродуманное решение сделало несчастными и самих родителей, и нас, их детей, и даже внукам (моим детям), сломало семейные представления о радости супружеской жизни. Моя сестра не имеет своей семьи. Я женился в первом браке на той, которая была равнодушна ко мне. Внучка (моя дочь) вышла замуж без любви и сломала этим жизни своему мужу и дочери. Внук (мой сын) вообще не женился. Вот итог непродуманного решения о создании семейного союза!

Уже много лет я страдаю от мысли, что у меня нет всего пятнадцати минут для исправления несправедливости с моей стороны в отношении своего папы. Очень хочется поговорить с давно ушедшим из этого мира папой, чтобы извиниться перед ним за моё несправедливое отношение к нему в годы моей юности… Есть маленькая надежда, что после моего ухода в мир иной, я смогу встретиться с ним и попросить прощение… Но он ведь здесь, на Земле, позиционировал себя человеком неверующим в Иисуса Христа, следовательно, не смог обрести спасение в Вечности, и — сможем ли мы там встретиться?..

По сути, мой папа был лишён и права, и обязанности воспитания мужской части становления полноценных качеств в развитии своих детей. Однако, я люблю и свою маму, и своего папу! Понимая ошибку их решения создать семью, я всё равно благодарен им за то, что они смогли сохранить меня, при всех моих трудностях появления на свет. Об этом уже было много сказано раньше, но в памяти у меня всё это живёт и теребит мою душу.

Из-за трудных отношений между родителями я ходил к папе на работу, когда возникала необходимость решать какие-то сложности моей жизни. В кабинете папы я окунался в мир почти незнакомый мне, да, и высмеиваемый мамой, мнение которой, если и не было для меня непререкаемым, то было весьма важным. А мир этот был очень интересным и необычным.

У моего папы было сильнейшее увлечение, которое он пронёс с юношеских лет. Эта страсть называлась Эсперанто.

Ещё в юности папа изучил этот искусственный язык. Для тех, кто мало знаком с ним, хочу немного рассказать про Эсперанто.

Эсперанто был в своё время придуман доктором Заменгофом. Основываясь на европейских языках, Заменгоф создал свой. В нём не очень много правил, и совершенно нет исключений из них. Достаточно знать хотя бы восемьсот корней, и человек способен не только говорить, но даже думать на этом языке. Слова в эсперанто образуются при помощи окончаний, суффиксов, приставок. Да, надо много заучить этих частей слова, но зато потом открывается путь к свободному общению с любым человеком, знающим эсперанто. Неважно, какой национальности говорящие: они понимают друг друга, как будто говорят на родном для обоих языке!

Я был свидетелем, как папа общался с женщиной из Англии: речь их была похожа на быструю реку. Не было запинаний или непониманий, и их беседа звучала, как разговор двух итальянцев. Я не понимал ни слова в их речи, но наслаждался звуками, как прекрасной песней наслаждаются даже тогда, когда не понимают языка исполнителя!

Папа читал мне переводы стихов Пушкина на эсперанто. Конечно, я не понимал содержание, но стихотворение слышалось очень мелодичным и красивым!

Папа был долгие годы преподавателем заочного бесплатного курса освоения эсперанто в нашей стране. Только учебные материалы и почтовые расходы оплачивались студентами. Всего было три факультета, но для овладения языком хватало первого, который длился всего шесть месяцев, если учащийся вовремя выполнял все уроки очередного задания.

На второй факультет поступали те, кто хотел не только общаться на эсперанто, но ещё заниматься литературными или техническими переводами, а уже на третьем были те, кто мечтал создавать стихи и переводить их. Для сравнения, если на первом факультете у папы училось порядка шестидесяти человек, то на второй из них переходило двадцать, а на третьем училось уже только пятеро.

Экзаменов ни вступительных, ни выпускных не было: каждый учился в меру своих возможностей, и никто его в этой учёбе не торопил и отметок не выставлял. Просто выполненная работа с замечаниями преподавателя отправлялась назад ученику для проработки ошибок.

Сам же папа переписывался со всем миром. После его ухода из жизни, по желанию деда шесть филателистических альбомов, заполненных марками из разных стран мира, были отданы моей дочери. Я думаю, это было огромным финансовым подарком внучке, но она не оценила щедрости деда, и постепенно марки исчезли из нашего дома. Опять сработало непонимание взрослыми вопросов отношений с детьми.

Учитывая, что в основе эсперанто были корни слов, взятых из языков Европы, эсперантисты могут понимать европейцев, даже не изучив их языки! Понимают же русские украинцев или белорусов, по сути не овладев их «мовой».

Когда я приходил к папе, то с большим интересом помогал ему в работе с его заочным курсом. Я перепечатывал разные рассказы на пишущей машинке, раскладывал по порядку готовые страницы, формировал почтовые отправления ученикам — помогал, как мог. И при этом, так и не освоил эсперанто!

А объяснялось всё очень просто: мама постоянно ругала папу за его занятие языком «вредителей», как их считали в нашей стране во времена Сталина. Позже папа разъяснил мне такое отношение со стороны государства к прекрасному международному языку: «Если простые люди получат возможность такого лёгкого общения между народами, то исчезнет возможность тотального контроля со стороны правительств государств за своими гражданами. Именно по этой причине и зарубежные страны всеми доступными средствами мешают развитию эсперанто».

Сегодня я продолжаю мечтать об освоении этого замечательного эсперанто, но для самостоятельного обучения этому языку нужен хотя бы ещё один желающий энтузиаст…

жжж
Воспоминание об эсперанто подвело меня к рассказу о моих отношениях с родителями.

Да, мама была для меня весьма серьёзным авторитетом. Тем более, что в её руках были сосредоточены такие аргументы, как ремешок узкий, ремень широкий, а ещё тяжёлая рука для подзатыльников.

Но была такая сторона наших отношений: маму не интересовало, что я читаю, какую музыку слушаю, о чём мечтаю со своими друзьями. Ей просто едва хватало времени для обеспечения быта в семье. Иногда она ходила в театр со своей подругой. Особенно, они любили театр оперетты и цыганский театр «Ромэн». Иногда в хорошем настроении она пела себе под нос какие-то арии из оперетт или романсы цыган. Но я не могу утверждать, что она любила музыку. Хотя, при определённых обстоятельствах, охотно поддерживала поющих в нашем доме гостей или родственников. У мамы был хороший музыкальный слух и приятный голос. Часто я слышал в её исполнении русские народные песни, особенно когда к нам приезжали гости из Борисоглебска, города, где мама родилась.

С другой стороны, мой папа был очень музыкальным человеком. Умел играть на многих инструментах, но предпочтение отдавал гитаре. Семиструнной гитаре. Он объяснял это так: «Семиструнная богаче звучит и лучше исполняет мелодии, а шестиструнная больше подходит для аккомпанемента». Но и на балалайке он прекрасно играл разные мелодии, но больше всего любил петь романсы под гитару.

Я думаю, мои родители могли бы быть значительно счастливее, если бы построили свои отношения на музыкальных интересах!

Когда в нашем доме появилась радиола, и я смог приобретать пластинки, в доме стала звучать иногда классическая музыка. Эти пластинки приносил папа, но не настаивал на обязательном их прослушивании. Просто спокойно предлагал послушать, когда у меня появится свободная минута. Так я начал знакомство с музыкой Бетховена, Чайковского. Я понимаю, что таким образом папа старался меня ненавязчиво обогатить, чтобы не вызвать протестное отторжение идеи. И ему это удалось. Я, признаться, не стал музыкантом, но всю свою взрослую жизнь наслаждаюсь записями классической музыки, эстрадных и народных песен.

жжж
Будучи зависимым дитём своих родителей, я добросовестно исполнял некоторые финансовые обязанности в нашей семье. Прежде всего, покупка хлебобулочных изделий,  штучной бакалеи и гастрономии. Мне было это весьма приятно. Во-первых, я гордился тем, что тоже выполняю какую-то важную работу для семьи, а во-вторых, сдача всегда оставалась мне. Этот доход сразу попадал в копилку. А когда надо было купить подарок кому-то из близких мне людей, накопленное извлекалось, и на это приобретался доступный по цене презент.

Что же отмечалось мной в течение года? По порядку следования: в феврале — день рождения мамы; в марте — восьмое марта: подарки для мамы, сестры и любимой школьной учительницы; в июне — день рождения сестры. И всё. Бросается в глаза, что в этом списке нет дня рождения папы. К своему стыду пишу: день рождения папы (в ноябре) я узнал только через несколько лет после его перехода в другой мир из свидетельства ЗАГСа о смерти. В нашей семье отмечались дни рождения только детей (сестры и моё), мамы. Да, праздновались Новый Год, Восьмое марта, Пасха, Первое Мая, День Победы. Папа как будто не существовал! А ведь во время войны он был в армии (хотя по болезни сердца не попал на фронт), но и у него было даже несколько правительственных наград военного времени… Конечно, это вопиющая несправедливость была огромной ошибкой моих родителей и по отношению к своим детям, а не только друг к другу!

В те годы было довольно сильно развито уважение к старшим, которые на фронте или в тылу заслоняли нас от врагов Родины. Довольно часто в песнях, на плакатах, в разных выступлениях по радио с уважением и любовью говорилось о роли женщин во многих сферах деятельности российского общества. На войне или в тылу, на полях или в партизанских отрядах. Фильмы, книги, газеты постоянно рассказывали о трудовых и военных успехах тружениц фронта и тыла. Марина Раскова, Зоя Космодемьянская, Ульяна Громова, Клавдия Шульженко, Любовь Орлова — это небольшой список знаменитых россиянок, которые в те мои детские годы имели решающее значение в воспитании во мне уважительного отношения к женщинам мира. А ещё соседки по квартире и моя первая учительница (Вера Алексеевна Власенко) — все они, и многие другие, воспитали во мне уважительное отношение к женщинам.

И Восьмое марта был очень важным праздником, поскольку этот день ещё раз подтверждал особое положение женщин во всём мире. Поэтому, для меня было почти ритуальным действом поздравление женщин, независимо от возраста, с праздничными датами в их жизнях.

Именно для поздравления женщин собиралась моя копилка. В неё отправлялись многие порции несъеденного мороженого или других вкусностей моего детского несбывшегося счастья, доступного, но не доставшегося из-за запрета самому себе.

С другой стороны вопроса накопительства, моя копилка стала для меня сильным инструментом воспитания в себе силы воли, настойчивости, дисциплинированности. Запрет, наложенный на самого себя, сперва приносит сильное разочарование из-за потери минутной радости приобретения желанного и доступного, но потом наступает очень длительный импульс самоуважения, поскольку удалось выдержать момент соблазна, устояв перед ним. И этот момент по времени значительно дольше момента соблазна.

И моменты победы над самим собой постепенно сливаются в одну единую силу, называемую волей. И её можно использовать во всех случаях, где необходимо преодоление самого себя.

В тот день, когда у меня загорелось полотенце в ванной, и мне, ценой ожогов руки, о чём я рассказал при описании коммунальной своей жизни, удалось предотвратить страшный пожар в нашем доме, сработала именно эта самая сила, которую называют волей. А я тогда был ещё ребёнком! Но самовоспитание уже дало свои плоды. И каждая победа над собой складывалась с прежними, делая меня непобедимым в борьбе с собственными слабостями!

Мне часто в жизни задают вопрос: «Как удалось всю жизнь оставаться некурящим, непьющим, мужчиной одной женщины, и часто становиться упрямым до неприличия?», ведь свой первый стакан водки я выпил в семь лет, это я тоже уже рассказал в описании своей коммуналки, первую папиросу я выкурил в семнадцать, а в армии курил даже целые полгода!

Ну, не стану же я в ответ рассказывать о своём накопительстве для женских праздников в раннем детстве?! И я всегда ссылаюсь на унаследованное от отца качество. Однако, у моего сына такая же наследственная предрасположенность, и ему сегодня уже за сорок, а он «спускает свою жизнь в унитаз» по причине алкоголизма!

Да, можно сказать, что меня воспитывали более грамотно, чем это делал я. Однако, маме моей просто не хватало времени бегать за хлебом, а моего сына воспитывать, в моих представлениях о правильном, не дали возможности. К сожалению…

Понятно, что в вопросах воспитания никогда нельзя назвать одного-единственного, ответственного за хорошие или плохие стороны характера воспитуемого: это всегда процесс коллективный. Отдельные личности могут в жизни человека оставить очень сильное воспоминание, но это может дать результат лишь на почве, ранее подготовленной условиями существования человека. Именно поэтому, не стоит искать виновных в плохом или хорошем воспитании. А для достижения хороших результатов в деле формирования нового поколения важно создать такие условия жизни, чтобы детям и их родителям не хотелось совершать неблаговидные поступки. Воспитание в семье не должно быть противоречием воспитанию в детском садике, или в школе, или в другом учебном заведении, или в работающем вокруг человека коллективе. Тем более, не должно быть лжи, возведённой в ранг государственной внутренней политики. Конечно, всегда есть вещи, о которых нельзя говорить «на каждом углу», но для этого и существует понятие секретности. Однако нельзя ложь и секретность делать синонимами.

Именно поэтому, как мне кажется, развалился Советский Союз. Ведь в государстве СССР так и не подошли к желаемому социализму, о котором мечтали основоположники лучшего, но несбывшегося. И всё только потому, что одному недоученному семинаристу захотелось стать властелином!..

Есть у Юлиана Семёнова книга «Ненаписанные романы». В ней автор приключений Штирлица очень доходчиво показывает всю ту ложь, культивировавшуюся в умершем государстве, из-за которой исчезли большевики-ленинцы и их последователи-единомышленники, потом погибла идея социализма, а за этим, естественно, исчезло и само государство. И не требуется для осознания трагедии СССР перекапывать миллиарды архивных страниц:  Ю. Семёнов всё это выполнил, а поэтому, наверное, так рано ушёл с нашей Земли в более справедливую формацию — Вечность…

жжж
Всё моё детство прошло во дворе нашего дома. Школьные годы стали естественным расширительным эпизодом дворовой жизни. Все ребята из нашего дома учились в школе номер двести восемнадцать. А с пятьдесят пятого года и все девочки тоже стали ходить в эту же школу. Наш двор как бы разросся и на территорию школы.

Конечно, в нашем классе были ребята и из других дворов и домов, в том числе, и из бараков, однако, в школе они были тихие и на скандалы с нашими ребятами не напрашивались. Просто наших было значительно больше, да и одинаковая форма школьников делала нас как бы равными.

Новые заботы школьной жизни переключили детские мысли на другие интересы, создавая новые дружеские связи. Теперь взаимоотношения определялись не местом жительства, а школьной группой, в которую входил каждый из нас.

Первое сентября пятьдесят второго мне запомнился большим букетом гладиолусов, которые были почти с меня ростом. Все новые школьники собрались во дворе школы. Было нас сто двадцать или немного побольше ребятишек. Три класса, и в каждом немного больше сорока человек.

В тот год ещё не была введена школьная форма, поэтому все были разношёрстно одеты, но во всё чистенькое. На мне был надет мой первый в жизни костюмчик с пиджачком и белой рубашечкой. На пиджачке были большие накладные карманы. Брючки чуть ниже колен имели застёгивающиеся манжеты. Если их расстегнуть, то брючки выпрямлялись и закрывали щиколотки ног, но тогда ноги становились некрасивыми, и мне это не нравилось. На пиджачке было много пуговок на рукавах, карманчиках и даже на небольших внутренних карманах.

Всех первоклашек построили по классам. Всего было три буквы. Родители заранее знали букву моего класса. Это была буква «В». Меня поставили в мой класс, и родители отошли от нас. Со мной была мама, и какое-то время я старался не потерять её из вида в толпе других родителей. Родителей было много, казалось, что их больше, чем самих первоклашек.

Но вот, к нам подошла очень красивая учительница. Не молодая и не старая. Мне запомнилась её причёска. Это была очень толстая коса, уложенная в три кольца на голове: они очень красиво были соединены и так гармонично смотрелись над добрым лицом нашей учительницы, что мне она показалось самой прекрасной во всём мире первой учительницей! Я до сих пор помню её, идущую перед ватагой наших мальчишек в тот день.

Многие из нас захотели сразу вручить свои букеты учительнице, но она остановила всех торопыг и сказала, что букеты надо нести до нашего класса.

Вера Алексеевна Власенко, так звали мою учительницу, взяла одного мальчика за руку, и мы всей толпой пошли за ними в школу, когда настал черёд нашего класса. Он находился на втором этаже школы, и я впервые оказался среди учеников настоящей школы в настоящем своём классе!

Войдя в класс, мы остановились между столом учителя и классной доской, висящей на стене. Вера Алексеевна стала рассаживать нас по партам, более мелких сажая на передние, а ребят покрупнее — на задние. Каждый шёл к своему месту, положив букет на учительский стол.

Мне досталась вторая парта в среднем ряду. Соседом по парте оказался Витя Вин-ов. Перед нашей партой стояла ещё одна парта, а потом стол нашей учительницы. Фактически мы сидели прямо перед Верой Алексеевной, и она могла всегда видеть, чем мы занимаемся во время уроков.

Наша классная доска была очень интересной. Висела она низко, и ребята, сидевшие на задних партах, стоя перед ней, спокойно могли доставать до самого верхнего её края. Но самое главное отличие от других школьных досок моей жизни в обучающих учреждениях было в том, что она была чёрного цвета и разлинована. Левая половина для русского языка, а правая — для занятий арифметикой. Линейки на левой половинке были такие же, как в наших прописях с наклонными линиями поперёк двойных линий строчки. А половинка для арифметики была в клеточку. Но главное отличие было в том, что доски чёрного цвета лучше воспринимали мелки, даже цветные. Видимо, в те годы школьные доски красили в чёрный цвет, а не использовали обычный линолеум.

Хочу здесь поподробнее рассказать и о наших школьных партах. Давно уже школьники сидят за столами, и никого не волнует проблема с позвоночниками учащихся, их зрением…

Наши парты были произведениями искусства деревообрабатывающей промышленности. Стол имел внутри ящики для портфелей двух учеников, поскольку парты всегда были двухместными. Верх стола был сделан под наклоном, в результате чего, ученик смотрел в лежащую книгу или тетрадь строго под прямым углом. В верхней части стола находилась горизонтальная полочка, на которой было место для чернильницы и ложбинка для ручки или карандаша.

Нижний край стола был выполнен в виде крышки, прикреплённой к средней части петлями, что давало возможность открыть её и получить свободный доступ к портфелю внутри. Стол парты всегда был выкрашен в чёрный цвет и не давал бликов в глаза ученика.

Стол вместе с ящиками для портфелей стоял двумя боковыми опорами в виде широких досок на общем основании. К этому же основанию было прикреплено сиденье школьников. Оно было в виде достаточно широкой скамьи с углублением вдоль всего сиденья, что позволяло ученикам с меньшим напряжением нижней половины туловища сидеть во время урока. Для этой же цели была сделана очень широкая спинка, прикреплённая к сиденью. В местах возможного соприкосновения деталей парты с учеником все углы были в большей или меньшей степени закруглены и не могли нанести травмы. Под столом, в нижней части опор, была сделана из наклонённой доски подставка для ног.

Моему поколению сильно повезло, поскольку все годы нашей учёбы мы сидели на таких партах. По-видимому, из-за режима экономии, включённого в конце существования СССР, государство решило начать её с младшего безгласного поколения своих сограждан. И сегодня люди уже сорока или пятидесяти лет не помнят таких парт в своей жизни. Но вспоминают ещё их из фильмов прошлого.

Конечно, в экономике нет дела до искривления позвоночников или слепоты детей, но здоровье школьников не имеет видимого отношения к стоимости парты. Министерства, отвечавшие за деревообработку, не получают же свои премии за здоровье тех, кто пользуется их продукцией! Иными словами можно сделать большой вывод из небольшого примера: СССР развалился из-за поголовной безответственности всех ответственных в управлении государством. Парты — только мизерный пример этого. Но если взять любую другую область жизни нашей страны, мы везде найдём примеры, подобные школьным партам, заменённым бестолковыми, но дешёвыми столами сегодняшнего школьного имущества.

Однако, вернусь в свой первый «В».

Как уже было сказано, начальная школа того времени включала в себя учёбу в школе с первого по четвёртый классы включительно. Чем отличалась начальная школа от остального обучения? Тем, что в ней был только один преподаватель. Наша Вера Алексеевна обучала нас всем наукам, согласно установкам министерства образования. Да, уроки длились по сорок пять минут, но были разделены переменами по десять, на которых нас выводили в коридор, где все малыши дружно и чинно ходили по длинному коридору парами, взявшись за руки. Первую пару вела наша учительница. В других классах был такой же порядок. Если кому-то из ребят надо было в туалет, он поднимал руку и просил разрешение выйти в туалет. Такое же правило существовало и во время урока.

Иногда в хорошую погоду Вера Алексеевна выводила нас во двор школы, где был наш пришкольный садовый участок, там росли разные деревья с плодами и кусты с ягодами. Когда мы стали постарше, у нас были уроки труда в нашем саду, где всё та же Вера Алексеевна обучала нас ухаживать за деревьями, кустарником и другими огородными посадками.

Зимой на уроках труда нас обучали шитью, вышиванию и другим бытовым умениям, несправедливо считающимся и сегодня делами девчоночьими. Много раз за свою жизнь я с благодарностью вспоминал эти уроки труда. Особенно мне эта наука пригодилась в армейской и в самостоятельной жизни. А на деньги, скопленные мной за время службы в стройбате (нам платили небольшую зарплату за наш труд), я среди других вещей купил электрическую швейную машину, которая и сегодня исправно служит моей семье.

А начало интереса к работе «с нитками» было заложено Верой Алексеевной в далёкие годы начальной школы…

Одна из перемен называлась «большой», и длилась целых пятнадцать минут. Была она в середине учебного дня. На этой перемене мы ели завтраки, которые приносили с собой из дома. Завтраки у всех были разными, но в денежном эквиваленте не сильно различались. Видимо, такова была установка школы для наших родителей.

В начальной школе не было у «малышни» и уроков физкультуры в современном понимании. Просто, во время этих уроков мы прямо в классе, под руководством всё той же Веры Алексеевны, выйдя в проходы между партами, делали разные гимнастические упражнения. Не знаю, было ли так же во всех школах того времени, но у нас это было именно так.

Уже в третьем классе, когда к нам пришли девочки после слияния мужской и женской школ, эти занятия были перенесены в физкультурный зал.

Но раздевались мы в своём классе, где оставляли вещички, и бежали на первый этаж в физкультурный зал.

Примерно с третьего класса в школе была введена единая школьная форма. У меня появилась настоящая гимнастёрка солдатского образца, брюки, как у взрослых мужчин, и широкий ремень, хотя и не из натуральной кожи. А на голове красовалась настоящая фуражка с блестящим козырьком и таким же блестящим ремешком, который можно было подрегулировать под подбородок, чтобы во время сильного ветра фуражку не сдуло со стриженой головы. Стрижка тоже была обязательной для младших классов. Никаких фасонных стрижек не допускалось, как в армии для солдат: только лысая голова. Верх фуражки был круглым, большим, как тарелка, и растягивался пружиной, вставленной внутрь верха фуражки. Над блестящим козырьком на фуражке и на пряжке ремня были прикреплены школьные эмблемы.

В конце каждого учебного года в класс приходил фотограф, и делалась одна общая фотография и индивидуальная каждого ученика. И сегодня где-то в старых фотоальбомах ещё можно найти эти фото.

Наша учёба началась с прописей и с азбуки. В специально разлинованных тетрадях мы выписывали карандашами палочки, крючочки и кружочки по образцу, взятому из прописи.

Когда наши творческие усилия становились достойными, учительница говорила, что ученик может начать свои письменные работы чернилами. Для этого он приносил в школу чернильницу-непроливайку и перьевую ручку с запасом металлических пёрышек, которые имели свою нумерацию, в зависимости от формы и той линии, которую оставляли они на бумаге. В самом начале нашей учёбы нам разрешалось пользоваться только определёнными номерами пёрышек, назначаемыми самой учительницей.

В моей жизни этот допуск к чернилам был очень болезненным, поскольку долго мне не разрешали перейти к непроливайке. Было очень обидно: уже почти весь класс пользовался чернилами, а это значило, что я учусь хуже товарищей.

В этом месте хочется вспомнить о том, что совершенно не отложилось в памяти. Я не могу выудить из прошлого воспоминаний об октябрятах.

Но помню, как меня, в числе последних учеников, приняли в пионеры. Когда-то из-за слабого прилежания, потом из-за болезни в период приёма в пионеры, но так получилось: пионером я стал одним из последних в нашем классе. Таких, как я, оказалось несколько человек из разных классов.

Был яркий весенний день. Мы собрались в большом кабинете. Нас построили по росту в одну шеренгу. Напротив стояла шеренга комсомольцев. Их было немного меньше, чем нас. У всех были приколоты на груди комсомольские значки. Старшая пионервожатая поздравила нас с нашим праздником. Рядом с ней знаменосец школы держал развёрнутое знамя пионерской организации нашей школы. Затем комсомольцы повязали нам алые галстуки и прикололи пионерские значки. Когда все новые пионеры были уже в галстуках, старшая пионервожатая громким голосом, обращаясь ко вновь принятым, сказала: «Пионер, за дело Ленина — будь готов!». И громкий хор новых пионеров не очень дружно, но с большим энтузиазмом ответил: «Всегда готов!». И при этом каждый вскинул над головой правую руку в пионерском приветствии.

Дома в этот день было праздничное чаепитие с тортиком, и даже мой папа пришёл с работы рано для участия в нашем семейном торжестве.

Я очень гордился своим пионерским галстуком. Всегда покупал только шёлковые, а не штапельные, которые очень быстро на груди сворачивались в трубочку, что породило обидную кличку галстука: «селёдка». Такое прозвище алого галстука меня очень внутренне угнетало. Именно поэтому я почти каждый день гладил свой шёлковый красный кусочек боевого знамени всех защитников справедливости на земном шаре. Я тогда верил во всеобщую справедливость и грядущую победу разума во всей вселенной.

Вообще-то, я и сегодня ещё в большей степени, чем тогда, верю в Великую Победу Высшей Справедливости, которая является силой Добра и Любви, и которая победит во всём Мироздании…

жжж
Моим соседом по парте оказался Витя Вин-ов. Он был моего роста. Иногда ему приходилось надевать очки, особенно для работы с теми пособиями, которые учительница вывешивала на доске.

В нашем классе было несколько «очкариков», но это никогда не воспринималось моими одноклассниками, как нечто уродливое. Детские очки в то время были просто круглыми стёклами в оправе и не являлись шедеврами украшательства. Тем не менее, этот факт нисколько не унижал школьников. Позже, когда к нам присоединились девочки, среди них тоже несколько человек носили очки, но с заклеенным одним стеклом. А ещё были ребята с железками во рту для исправления прикуса зубов, и это тоже не вызывало каких-то обидных кличек или слов во время горячих ребятишкиных споров.

Витя довольно быстро стал моим школьным товарищем. Он жил в доме семь по Дмитровскому шоссе, но наши отношения были ограничены только нахождением в пределах школы. Папа Вити работал на деревообрабатывающем комбинате, находившемся недалеко за институтом, в котором работал мой папа. Семья Вити жила в отдельной квартире, но мне тогда казалось, что отдельные квартиры были признаком «буржуйства», и это напрягало мои отношения с соседом по парте, хотя я никогда не унижал себя и его положением их семьи.

Когда в класс пришли девочки, их посадили рядом с мальчиками. Получилось, что Витя оказался передо мной, а соседками у нас две Тани. Рядом с Витей — Подгор-ая, а за мою парту посадили Сирот-ну. В самом начале после такого изменения мы продолжали существовать как раньше, поврозь: мальчики дружили с мальчиками, а у девочек были свои «девочкины», непонятные для нас, насмешки и разговоры.

Но постепенно общие школьные заботы подружили мальчишек с девочками, и мы не старались уже спрятаться от них за свои «мальчишкины» проблемы.

В конце концов, Таня Подгор-ая стала сидеть передо мной, а Витя опять вернулся на нашу парту, и перед ним оказалась Таня Сирот-на.

У нас с Витей всё чаще стали «падать» школьные принадлежности на пол и, доставая их, я норовил обязательно дёрнуть впереди сидящую Таню за её косу. Эта коса была очень длинной и выглядывала ниже спинки сидения парты. Довольно часто за это мне доставалось каким-нибудь учебником по голове, но удары не были сильными, как и моё дёргание за косички не причиняло хозяйке боль — я уже тогда хорошо знал, что значит с силой дёргать волосы.

Девчонки в нашем дворе одно время стали дёргать мальчишек за волосы, и для прекращения этого безобразия я однажды перед несколькими девчонками выдернул большой клок волос из своей головы, чтобы доказать мучительницам, что мне совершенно не больно, и их старания не имеют смысла. Конечно, слёзы у меня покатились, но я успел отвернуться, и никто не заметил моей боли. Зато девчонки решили, что черепа мальчишек устроены не так, как у них, и оставили всех нас в покое по части борьбы с нашими скальпами.

В результате всех подобных ухаживаний того юного возраста, я переселился на переднюю парту к Подгор-ой, а Сирот-на села рядом с Витей. Ей тоже «пришлись по вкусу» ухаживания моего товарища.

И вот тут моя память всегда вызывает смешанное чувство стыда и благодарности Тане, которое идёт со мной по жизни от одной реперной точки к другой.

Случилось это в самом начале пятого класса. Я уже сидел на одной парте с Таней, а это значило, что мы выражали друг другу свои симпатии, хоть и детские, именно поэтому и наивные, но кристально чистые. Тогда в расцвете мальчуковой эйфории над моей головой разверзлось небо: в очередной раз, рассказывая мне о моих положительных и не очень сторонах характера (у нас с Таней была уже привычка честно друг другу говорить, что мы думаем), Таня обозначила абсолютно неожиданную для меня тему, сказав, что я очень часто говорю нецензурные и бранные слова, совершенно не понимая их значения. Это делает мою речь бескультурной и часто бессмысленной.

До сих пор помню, как мне стало стыдно! Я не стал оправдываться и искать какие-то смягчения для своего поведения, но на всю жизнь возненавидел нецензурщину. Более того, именно после ужаса и стыда, пережитого в тот раз, я начал всё чаще задумываться над пониманием всех слов, которые слышал и произносил сам. Постепенно до меня дошло, что люди очень часто произносят слова, лишённые какого бы то ни было смысла и не передающие мысль говорящего. И также мне открылось, что никогда не задумываюсь над самим собой с точки зрения окружающего меня мира.

В результате получилось, что уже в свои двенадцать лет я занялся серьёзным самообразованием и самоанализом. Если к этому добавить большое количество книг, прочитанные в те годы, хотя и без всякой системы, то можно легко понять, почему я стал выделять в окружающем меня социуме понятия добра и зла. Естественно, что я начал бороться в себе с ростками негативного и взращивать ростки позитивного. По этой причине мной были отвергнуты категорически курево и алкоголь.

жжж
В этом месте вспоминается ситуация, несколько сложная для моего изложения, но до сих пор до конца мной не объяснённая.

В нашем дворе жили две сестры. Младшую звали Люсей, и она была на один год старше меня. Её сестра была года на два старше Люси. По причинам, изложенным ниже, их фамилию я даже в сокращённом варианте не называю. Старшая сестра была очень энергичной, решительной и быстро исполняющей свои решения. Она могла свободно и по «физии съездить», и в выражениях не очень-то была разборчива.

А вот младшая сестра была полной противоположностью старшей. Люся была тихой, скромной, по общим представлениям, девочкой. В отличие от старшей сестры она участвовала во всех наших «ребятишкиных» делах и заботах. Как и многие девчонки, она не противопоставляла себя мальчишкам и не поддерживала группки девчонок, уже в те годы взращивающих в себе мужененавистничество. И мальчишки к ней относились ровно, без бахвальства и надменности, которыми защищались от «воображал». Я хочу пояснить, что Люся среди ребят нашего двора была равной среди равных и не стояла в числе униженных и презираемых.

Так вот, Люся, иногда по своему желанию, а иногда по просьбе мальчишек, устраивала желающим «знакомство с её телом». Это действие организовывалось за домом, напротив второго подъезда. Она ложилась на скамейку и выполняла то, о чём её просили мальчишки. Можно было прикасаться к любым частям тела, снимать трусики и разглядывать всё, что хотелось поглядеть. Чаще всего меня звал на эти представления Володька Лок-ин, но я всегда отказывался, хотя, конечно, всё это было мне очень интересно и заманчиво. Ничего взамен подобных «спектаклей» Люся не требовала, тем более, какой бы то ни было оплаты. И на эту скамейку выходили окна многих квартир второго подъезда! Не понимаю, почему это продолжалось несколько лет?

Но меня в этой ситуации больше интересуют собственные мысли и взгляды на событие. Прежде всего, вспоминаю, что я боялся внутренне оскорбить в себе образ Тани, а всё это было бы, по моему представлению, предательством чего-то чистого и неприкасаемого.

Кроме того, уже тогда во мне развивалось сильное уважение к женщинам, в которых из девочек вырастают девушки. К этому добавлялось тогда моё отношение к фашистам, сложившееся из фильмов и книг про войну, в которых весьма недвусмысленно рассказывалось об обращении негодяев с женщинами. Всё это вместе и было, наверное, частью системы моего самообразования. Да, и сила воли в этих отказах тоже взращивалась и приносила мне внутреннее самоуважение. И Тане я мог смотреть в глаза, понимая, что не придётся врать человеку, которому не могу, не имею права врать. Иногда я Володьке на его предложения пойти посмотреть Люсю, какую-то часть своих сегодняшних рассуждений объяснял так, что он сам тоже отказывался от «мероприятия», и мы находили себе другое достойное нашей морали занятие.

А Люся продолжала участвовать в наших играх, и надо отметить, к чести наших мальчишек, никто не издевался над ней, и даже между собой мы никогда не обсуждали этот вопрос. Деликатность среди нас имела большое значение. Да и к сплетням тогдашнее население ещё не было склонно.

жжж
А в пятом «В» подходила к концу четвёртая четверть. За ней на горизонте всё чётче просматривались летние каникулы. Однако, Надежда Михайловна, которая вела у нас английский, предупредила меня, что из-за моей неуспеваемости, она будет вынуждена вопрос о переводе в шестой класс перенести на осень. А это значило, что я всё лето должен буду ходить в школу для дополнительных занятий, пока не исправлю свои плохие отметки. Главной моей проблемой было незнание английских слов, которых за четыре четверти набралось примерно шестьдесят штук. Разговор этот был в четверг.

В понедельник у нашего класса должна была быть четвертная контрольная. Надежда Михайловна дала мне последний шанс: весь класс будет писать слова под диктовку в тетрадях, а я буду всё то же самое делать на классной доске, причём мне будут диктоваться слова за все четыре четверти, а классу — только за четвёртую.

Понимая, что дома будет грандиозный скандал, да, возможно, ещё и с поркой узким ремнём, решение моей проблемы находилось только на работе у папы. И я пошёл к своему папе на работу. Без его помощи я не смог бы справиться с проблемой. А ведь я не хотел оставаться на второй год и расставаться с Таней я тоже не хотел!

Папа понял мою проблему, накормил меня бутербродами и овсяным кофе, и мы взялись за дело. У меня было два дня: вторая половина пятницы и вторая половина субботы. В те годы субботы в нашей стране были ещё рабочими.

Папа достал стопку школьных тетрадей, которые он использовал в своём заочном преподавании курса эсперанто, дал мне карандаш, чтобы не связываться с чернилами, и мы начали расчистку моей учебной неряшливости. Сначала папа взял список слов за первую четверть (в учебнике печатался словарик новых слов для каждой четверти), и каждое слово я должен был написать столько раз, чтобы заполнить целую страницу. Когда список за четверть закончился, папа начал диктовать мне слова то на русском, то на английском, а я должен был написать их всегда на английском. Слова, в которых я делал ошибку или вовсе не помнил, я снова писал в тетради, но уже по две страницы. Довольно быстро я запомнил все слова за первую четверть.

Таким же образом, я заучил слова за все четыре четверти. Но голова у меня гудела, и мы отправились домой. А в субботу, опять на работе у папы, я под его диктовку записывал слова с начала всего списка слов по порядку, а потом вразнобой. Нашлось несколько слов, которые я помнил не очень точно, и мне пришлось заново заучивать, но всё же весь список за четыре четверти мной был усвоен!

В воскресенье я весь день просидел дома, заставляя себя записывать слова то на английском, то на русском, то вразнобой, то подряд по порядку, естественно, не подглядывая в словарик за правильным написанием.

В понедельник началась контрольная. Надежда Михайловна сразу вызвала меня к доске. В классе все были уверены, что мне не осилить мой персональный экзамен, и с нескрываемым сочувствием готовились подсказывать. Но мы хорошо знали, что у красиво поющей Надежды Михайловны прекрасный слух, и на её уроках подсказывать никогда не получалось. Все были в унынии. И Таня была очень сильно расстроена. Она не разговаривала со мной, а в какой-то момент я заметил, что она даже плачет, незаметно вытирая слёзы платочком. Было похоже, что сама наша певунья-учительница сожалеет о придуманном ею испытании. Но педагог не имеет права на отступление.

Спокоен был только я. И вот, уже стоя у доски с мелом в руке, я вытираю доску тряпкой, готовя место для «избиения младенцев».

Надежда Михайловна достала два листочка, взяла их в разные руки и начала диктовать. Сперва она обратилась к классу и назвала первое слово. Потом, повернувшись ко мне, назвала самое маленькое слово из списка первой четверти. Я быстро изобразил его на доске. Тогда она сказала мне ещё одно слово, но оно было самым сложным за всю четверть, типа «УГОЛ», но и его я моментально изобразил на английском. Я и сегодня хорошо помню это слово!

Таким образом, список слов для класса закончился, и диктант был продолжен только для меня. Весь класс сидел тихо и напряжённо. Это вполне понятно: мы все очень любили нашу учительницу, но и я не был из тех, кого не жалко. А если бы я проиграл это соревнование с собственной ленью, то пришлось бы всем делать выбор — на чью сторону встать? Из школьной солидарности надо было бы поддержать меня, но мы же обожали Надежду Михайловну! И я продолжал битву с самим собой за всех нас.

Постепенно возник азарт соревнования. Слова проговаривались всё быстрее. То они звучали на русском, то на английском, то я должен был изображать слово на английском, то на русском, то из первой четверти, то из последней. А тут Надежда Михайловна придумала новую хитрость: она попросила Таню взять тряпку у меня, чтобы я не терял время на стирание, и пока я исписывал правую сторону доски, Таня стирала левую сторону, потом мы с ней менялись местами, и бой продолжался.

Таким образом, скорость диктанта стала определяться только скоростью написания мной каракулей, называемых буквами. Уже многие слова стали повторяться, но было всем понятно, что психологического срыва между классом и учителем не произойдёт. Мы все победили! Ура-а-а!!!

После такого испытания уважение ко мне со стороны класса увеличилось. Таня тоже в отношении меня изменилась. Видимо, многие по себе считали невозможным сделать то, что удалось мне. Но мне было неуютно такое повышенное внимание, в котором сквозила у многих нескрываемая зависть, и я постарался сделать всё, чтобы история с диктантом быстрее забылась. На помощь пришли летние каникулы.

жжж
Наша дружба с Таней длилась до седьмого класса. Но в ней меня и сегодня удивляет, что мы никогда не встречались за пределами школы. Уже в конце нашей детской привязанности друг к другу была ситуация, которая ускорила наше расставание.

Однажды я заболел и не пришёл в школу. Две Тани вместе пришли навестить меня в нашей коммуналке. Это был первый раз, когда Таня пришла в мой дом. Он же оказался и последним. По-видимому, Таню уже тяготило затянувшееся на несколько лет детское школьное знакомство. Я лежал в постели, и в какой-то момент Таня присела на мою кровать. Сирот-на стояла рядом со мной и Таней. Ей взбрело в голову заставить нас поцеловаться. Она стала прижимать голову Тани ко мне, а я лежал на подушке, но мне всё же удалось увернуться, и поцелуя не получилось.
 
Часто, возвращаясь к этому эпизоду в своих воспоминаниях, я пытался понять, почему тогда я не поддался на провокацию. Видимо, для меня в том возрасте поцелуй имел значительно больший смысл, чем в него вкладывали мои товарищи. Да и я ещё ни разу ни с кем не целовался, считая поэтому, что поцелуй — это подтверждение каких-то очень серьёзных отношений между мужчиной и женщиной, после чего может быть только создание семьи в ЗАГСе.

А ещё вспомнились Люся и её «спектакли» на скамейке перед вторым подъездом. Мне показалось в тот момент, что этот поцелуй будет похож на то же самое унижение, но только уже для Тани.

Вскоре снег на улице растаял, пришла жаркая весна, и у наших мальчишек начался велосипедный сезон. Однажды меня за домом встретила Таня Сирот-на и передала мне слова Тани, что она решила закончить нашу дружбу, потому, что я ещё слишком маленький…

Я принял это к сведению и уже на следующий день пересел на парту к Шуре Евдо-ко, а потом ушёл к Саше Бу-ву.

На этом можно было бы закончить воспоминание о Тане, но история получила неожиданное продолжение, когда я служил в армии.

В моём отделении служил хороший парень, назову его здесь Мигуновым. Он был с Украины. К тому моменту мы отслужили уже года полтора, а это значит, что мы хорошо знали друг друга. Однажды он обратился ко мне с просьбой познакомить его с хорошей девушкой из Москвы. Я знал только почтовые адреса одной Тани и другой. Интересное совпадение заключалось в том, что у них были одинаковые номера квартир. Только номера домов различались.

Мигунов написал очень вежливое письмо, предложив свою солдатскую дружбу. Я прочитал его письмо и не увидел в нём чего-то предосудительного. В нём не было объяснения, каким образом в воинской части 01050 в районе Красноярска солдатик мог найти адрес Тани Подгор-ой. Мы думали, что если возникнет переписка, то в первую очередь именно этот вопрос и станет главным для дальнейшего обсуждения.

Однако, пришёл вопрос не об адресе: откуда и как он возник в Красноярском крае, и не от Тани. Письмо было от её мужа. Оно было почти вежливым, но в резких тонах человек просил не разрушать их семью и навсегда забыть про этот адрес.

Для меня это было, как удар молотком по голове! Как я мог не подумать о подобной ситуации?! Ведь сам-то на этот момент был уже и женат, и имел маленькую дочку в Москве. А то, что Таня тоже могла выйти замуж, даже не представил себе! Конечно, потом я рисовал себе картины семейных раздоров, причиной которых могло стать то злосчастное письмо. И все годы я ношу в себе раскаяние за то, что не ответил на гневное письмо с объяснением ситуации...

Но и эта история имела продолжение. Прошло много лет. Я работал тогда таксистом и, проезжая мимо остановки общественного транспорта в Беляево, я увидел Таню Подгор-ую, стоящую на остановке автобуса. Да, сомнения не было, стояла Таня из пятого «В» моей юности! Понятно, что прошло уже несколько десятилетий, и это не могла быть сама Таня, но это могла быть её дочь! Там был знак, запрещающий остановку, но я должен был подойти к девушке и узнать, не имеет ли она отношение к той Тане из прошлого?

Я испугался... А если она дочь Тани? А если в их семье история с солдатским письмом ещё кровоточит? Не станет ли моё появление новым импульсом для раздора? Да, я испугался и проехал мимо… И живущее во мне раскаяние за письмо, усилилось новым раскаянием за очередную личную трусость.

Однако, моя благодарность соседке по парте в пятом «В» за то, что она сохранила во мне и укрепила мужскую порядочность, живёт в моём сердце всю жизнь.

жжж
И опять моя память возвращает меня на реперную точку пятого класса.

Витя Вин-ов. С самого первого класса до конца пятого, мы были с ним школьными друзьями. И эта дружба была известна не только одноклассникам, но даже учителям. И наши мальчишечьи отношения многим нравились. По-видимому, это было более сильной дружбой, чем можно было ожидать от ребятишек начальной школы. Мы помогали друг другу, и была схожесть в чём-то с отношениями Мазина и его товарища из книги «Васёк Трубачёв и его Товарищи».

Конечно, в книге образы героев прорисованы значительно ярче, чем наша реальная жизнь, но присутствует определённая похожесть на нас с Витькой. Нет, мы не дошли до создания тайного общества, как в книге под именем РМЗС (Русаков, Мазин — знаменитые следопыты), но взаимовыручка в нашей дружбе, несомненно, присутствовала.

Физически я был тогда сильнее своего друга, но не за счёт мышц, а по причине повышенной реактивности или шустрости. Кроме того, моя жизнь во дворе воспитала во мне какую-то лихость и мальчишечью отвагу. Я не боялся нападать первым на противников, если понимал, что моё дело честное и справедливое. А Витька в этих вопросах нуждался в моей защите. Да и учёба давалась мне немного попроще, чем ему. Поэтому легко понять, что в нашей дружбе мне была отведена роль ведущего. Да и помогать Витьке я старался не методом списывания готовых решений, а то, что мне было известно лучше, я считал своим долгом донести до сознания друга, чтобы моё знание стало и его знанием.

жжж
В середине года учёбы в пятом классе к нам пришёл новый ученик. Его посадили на третью парту в среднем ряду. Он оказался за спиной у Витьки. Юра Виш-ков, так звали нового ученика, был тогда из разряда спокойных мальчиков и, в этом смысле, был похож на Витьку. Учился он значительно слабее меня. Из троек не вылезал, а при ответе на уроках устных наук вообще не мог связать двух слов. В классе к новичку относились спокойно, поскольку он «не совал свой нос» в интересы других и никому ни в чём не переходил дорогу.

Мы с Витькой в то время были увлечены своими соседками и, по большому счёту, нам не было никакого дела до новичка. Хватало своих забот и на уроках, и на переменах. Уже сделали большую перемену, действительно, большой: аж, целых тридцать минут! За это время можно было сбегать домой, если возникала такая необходимость, но, главное, у нас в школе на втором этаже появился буфет, в котором можно было купить пирожок или бутерброд с чаем или со стаканом кофе из пережаренного овса. Поэтому, мы уже не приносили в школу еду из дома, а вполне хватало копеек пятнадцать или двадцать (в ценах сегодняшнего, 2019-го года, курса рубля) для нормального, по тем временам, школьного перекуса. Следует отметить: никто из старших и сильных ребят не отнимал деньги у младших и слабых, и без очереди, пользуясь своей силой, никто еду себе не добывал.

Как я понимаю это сегодня, Юра оказался в изоляции, но не потому, что ему ребята объявили бойкот, а просто уже сложились внутри класса отдельные группки «по интересам», и новичок, не умеющий связать двух слов, чтобы высказать свою мысль, никого не интересовал. Да и не стоит забывать о явлении детской жестокости, которая в том возрасте довольно сильно довлеет над психикой детей. Хотя правильнее это было бы назвать детской невнимательностью, непониманием трудностей товарища по классу.

И Юра сам сделал выбор: с кем ему хочется дружить и общаться. Я уже говорил, что наша дружба с Витькой была заметна не только учителям, видимо, поэтому выбор пал на нас. Виш-ков начал нас везде преследовать. Нет, он не лез в горячие разговоры и споры, но превратился в нашу тень. При нём мы уже не могли свободно обсуждать свои заботы, о которых совсем не обязательно было знать другим, тем более, если это касалось сердечных переживаний. Сперва мы старались убегать, прятаться и всякими хитростями уходить от «встреч с тенью». Однако, Юра среагировал на такую хитрость очень просто: он «прилип» ко мне — куда бы я ни шёл, он всегда следовал за мной. При этом ничего не говорил — просто, всегда был рядом. На мои обращения к нему с вопросами типа: «Ну, что тебе надо?», он отвечал, что хочет со мной дружить, а когда понял, что я эту идею не поддерживаю, просто в ответ смотрел щенячьими глазами. И молчал. Молчал…

И я начал защищаться от него. Физически защищаться. Однажды я прижал его сильно к лестничной двери, в которой были вставлены стёкла размером с форточку, и провёл свой, подсмотренный в фильмах, милицейский приём (берётся кисть противника и вся рука заворачивается за его спину). Мне не повезло: за спиной Юры оказалось лопнувшее стекло двери. Об эту трещину я разрезал себе кисть и, видимо от боли, завернул его руку за спину сильнее, чем хотел. Я стоял и платком старался остановить кровь из своей руки, а Юра просто плакал. Как он потом вспоминал, плакал не столько от боли в плече, сколько от того, что понимал: моя враждебность становится всё более ожесточённой, и дружба не возникнет никогда…

Я замотал свою руку платком и пошёл в класс потому, что прозвенел звонок, а что стало с Виш-вым меня не интересовало. Однако, в начале урока Юра в классе не появился. Пришёл он в конце урока вместе с медсестрой нашей школы. Она позвала учительницу в коридор, о чём-то с ней поговорила, и та сказала, что раз он заболел, то может идти домой. Юра забрал свой портфель и, не глядя на меня, ушёл.

Меня это ошарашило. Оказалось, что я могу кому-то причинить то, из-за чего человека даже отправили домой с уроков. Мне опять на всю жизнь стало стыдно…

Юра не приходил в школу несколько дней, а когда пришёл, я начал с ним общаться, и мы подружились, да так, что в одном из своих армейских стихов я назвал его своим братом.
 
Конечно, это не было аллегорией стихотворения, и мы уже давно, ещё до призыва в армию, в своих нескончаемых разговорах и днём, и по ночам пришли к мысли, что есть разные градации дружбы. Есть общепринятое понимание этого слова, и в этом случае друзей может быть огромное число — все, кто не является явным врагом, тот и есть друг. Но было у нас другое толкование. Друг — это тот, кто ближе кровного брата. Это второй я, а чаще этот второй важнее первого по степени доверия. Возможно, что другу-брату будешь доверять больше, чем себе.

А как же с Витей Вин-вым? Сегодня я даже не могу вспомнить, чем же закончилась наша с ним дружба. Нет, не было резкого разрыва отношений — это запомнилось бы. Объяснение здесь более глубокое. Витя был для меня, как и я для него, школьным товарищем. Пришёл в школу, а в ней есть учителя, ученики соседних классов, своего класса, соседи по парте. Есть среди них и тот, кто немного ближе других и не только потому, что он сидит рядом на парте. Но, уйдя за стены школы, мы уже находимся в другом мире. Это мир моего двора, моего, ещё не забытого детства, наконец, это мир моей «коммуналки», в которой не было никогда моих товарищей из школы. Мы никогда не проводили вместе время за пределами школы.

Наверное, и отношения с Таней Под-кой тоже могли бы получить совершенно иное продолжение, если бы мы с ней дружили не только в школе, но и во дворах нашего возмужания. Однако, мы были друг для друга только частью сугубо школьной жизни. Товарищи из моего двора, тоже не стали друзьями «через всю мою жизнь» и именно потому, что они не были моими товарищами в школе.

А вот с Юрой Вишн-вым мы эти невидимые, но очень плотные, границы бытия преодолели. Наши товарищеские отношения, зародившиеся в школьном классе, перешли и в нашу жизнь во дворах. Более того, мы с ним вместе стали расширять территорию нашего обитания в географическом смысле. Мы ездили по Москве в связи с возникшими нашими новыми «мальчишкиными» увлечениями. Например, такими, как фотография. Или ремонт велосипеда…

Но это было днём. А были наши вечерние встречи, плавно перетекающие в ночные. Наши разговоры и споры, являвшиеся естественным их продолжением, не имели конца, но становились той невидимой крепкой, связующей нас, нитью, ставшей со временем основой братской дружбы.

Ну, а как же косноязычие? С этого всё и началось. Я тогда узнал, что Юра очень много читает, но чтение мешало ему формировать свои мысли. Он просто «проглатывал» содержание книг, но не обращал никакого внимания на конкретные слова и знаки препинания. Мысли в голове появлялись, а то, через что их донести до окружающих, никак не закладывалось.

И мы с ним начали нашу работу над проблемой. Отдаю должное терпению Юры. Он очень добросовестно стал исполнять все мои задания. Сводились они к развитию моторики чтения. Главным на первом этапе было чтение вслух. Каждый день он по два часа, и не меньше, читал любую книгу вслух. Это было основным заданием. Юра читал по три, а иногда и больше часов. Знаю, как это нудно, но он добросовестно всё исполнял. Возможно, большое значение имела мотивация работы: он очень хотел подружиться и выполнял всё без возражений.

Затем я расширил нагрузку. Юра должен был пересказывать мне то, что прочитал. Тут уже появилась трудность для меня: я же не знал то, что он читает. Не по учебнику же литературы нам заниматься! После этого начались наши разговоры.

Цепляясь за то, что я не знаю те книги, которые он мне пересказывает, я «заваливал» его вопросами по теме произведений, что довольно быстро привело рассказчика к весьма сносному изложению текстов прочитанного. Ну, а потом мне пришлось стать слушателем: я задавал любой вопрос из жизни окружающего нас бытия и долго выслушивал его красочную речь.

Я добивался, чтобы речь, действительно, была и красивой, и цельной. Для этого были придуманы наши диспуты. Я говорил какое-то утверждение, а Юра обязан был аргументированно мне возражать. Потом мы менялись точками зрения, и Юра должен был возражать, защищая мою позицию, а я отвечал ему уже с точки зрения обратной. Особенно такие диспуты хорошо получались у нас в ночное время.

Однажды, во время подобного диспута (мы всегда ходили по улицам, во время наших споров, чтобы не получать по башке картошкой разъярённых сограждан из окон окружающих домов), нас задержал милицейский патруль, чтобы понять, почему мы в три часа ночи ещё не спим в своих постельках. Мне пришлось вовлечь и милицию в своё упражнение: я придумал новую тему для диспута и сам же стал возражать себе. После этого я опять находил аргументы против того, что только что сказал, и снова продолжал спор с самим собой, меняя позицию ответчика. Выглядело это, ну, как игра в шахматы с самим собой: поворачиваешь доску, и каждый раз делаешь ход с позиции противника.

Такие диспуты с самим собой были в большой моде в средние века нашей цивилизации и собирали огромные толпы зрителей. Диспутант вставал за специальную оградку и говорил с позиции первой стороны, потом он переходил за противоположно стоящую такую же оградку и начинал свои возражения с позиции второй стороны, после чего опять возвращался на сторону первой позиции и диспут продолжался. Иногда такие диспуты шли по пять-шесть часов. Собирались огромные деньги в карманы организаторов.

Послушав меня, милиция предложила мне идти в адвокаты и, засмеявшись, отпустила нас. А мы с Юрой вернулись к прерванному диспуту.

На эти занятия у нас ушёл примерно один учебный сезон. Понятно, что мы всё больше сближались и в наших дружеских взаимоотношениях.

И если речь Юры нам удалось выправить, то в остальном у него было очень много проблем. Главное в том, что он не видел необходимости в приобретении знаний. А это уже связано с системой его воспитания, в том числе, и в семье. Сломить этот недостаток в средней школе мне так и не удалось. Юра очень плохо выполнял уроки и еле вытягивал себя по всем предметам на «троечку». Так мы дожили до седьмого класса.

В те годы седьмой являлся выпускным. По окончании его был, как полагается, аттестат, который выдавали на основании выпускных экзаменов. И этот экзамен надо было обязательно сдать, чтобы иметь хотя бы документ о неполном среднем образовании, который давал право поступления в средние учебные заведения. Но Юра не хотел понимать сложности ситуации, а скорее всего, чувствовал свою неспособность ответить достойно на всех экзаменах…

Да и отношение его к учёбе было сформировано по «остаточному принципу»: сперва интересная книжка, а уж потом, если останется время, домашние уроки. В те годы домашние задания играли огромную роль в процессе обучения школьников. Уроки в школе использовались для проверки выполненного дома и для разборки сложных моментов изучаемого.

Поэтому в мае пятьдесят девятого года я изо всех сил готовился к экзаменам за седьмой класс. А Юра «шляндрал» по планете, нисколько не заботясь о получении документа об образовании. Когда он приходил ко мне в гости, а мы уже жили в новой отдельной двухкомнатной квартире, то всегда заставал меня за учебниками и экзаменационными билетами. Конечно, о том, чтобы пойти погулять, даже не могло быть речи. Но однажды случилось событие, которому мы поначалу не придали значения.

В тот день я готовился к сдаче русского устного. Для меня это был самый трудный предмет на экзамене. Мне помогала моя сестра заучивать правильные ответы на вопросы по билетам. Всего было двадцать семь билетов, а я добрался только до пятнадцатого. И в это время припёрся Юрка. Сам ни к чему не готовился и другим мешал!

Мы вдвоём с Олей набросились на «бездельника», доказывая необходимость серьёзной подготовки к экзамену, тем более, по устному русскому языку, на котором невозможно было списать или подсказать. Мы хорошо знали нашу учительницу и брали в расчёт, что на экзамене присутствуют сразу несколько учителей.

В какой-то момент спора с Юрой, который пытался переубедить нас с сестрой, что такая подготовка с огромными усилиями совершенно не требуется, он напомнил нам народную поговорку: «перед смертью не надышишься». Нас с Олей это возмутило до глубины души, и мы потребовали от «разгильдяя» ответить на пятнадцатый билет, который я как раз собирался заучивать. Конечно, ни на один вопрос билета Юра ответить не смог, но под нашим коллективным желанием он вместе со мной всё же заучил его и довольно бойко отвечал на все вопросы билета. Однако Юра понял, что меня на улицу вытащить не получится, и ушёл в кино, кажется. Мы с сестрой облегчённо вздохнули и продолжили мою зубрёжку.

Юру готовили к выпуску из седьмого класса без аттестата, по справке о прослушанном курсе неполной средней школы. С такой справкой можно было продолжить приобретение знаний только в ремесленном училище, не дающем никакого права на продолжение образования. А разве можно жить без образования?!

Наступил день сдачи: русский был первым в числе других экзаменов. Сдавали сразу четыре человека: трое готовились, а один перед доской и комиссией из учителей отвечал на вопросы билета и учителей. В классе, кроме этих учеников, других не было. Закончивший отвечать, выходил из класса, а на его место входил следующий ученик, брал билет, называл его номер и шёл к парте готовиться к ответу.

Когда очередь дошла до Юры, он подошёл к столу и вытащил билет. Назвал его номер и не пошёл к парте для подготовки, а сразу остановился у доски для ответа: номер билета был пятнадцать! Юра бойко ответил на все вопросы билета, не получив ни одного дополнительного: по закону того времени при таком полноценном ответе, ему было запрещено задавать ещё вопросы со стороны комиссии. Надо было ставить пятёрку и слушать уже другого ученика. А как выпускать из школы ученика со справкой вместо аттестата, если на первом же экзамене он получил пятёрку?!

Юра получил свой аттестат за семь классов и перешёл в восьмой, хотя учителями и самим Юрой такое развитие событий не предполагалось. В восьмом Юра вообще перестал учиться, а весной ушёл в ремесленное училище обучаться на фрезеровщика. Тогда там, куда он пошёл, набиралась из мальчиков группа только этой специальности.

В этом месте своего повествования я хочу прервать воспоминания о Юре, хотя в моей жизни ещё много реперных точек, называющиеся Юра Виш-ков. По мере продвижения к окончанию повествования мне придётся возвращаться к ним, а пока перехожу к другой теме.

жжж
В школьном образовании тех лет очень большое внимание уделялось общественному воспитанию подрастающего поколения: постоянно оценивалось состояние дел у пионерских отрядов в социалистическом соревновании по сбору макулатуры, металлолома.

Очень часто у нас отменяли уроки для похода по окружающей территории ради сбора сырья для нашей, соревнующейся с капитализмом, промышленности. Мы делили территорию на зоны, и группами по пять-шесть человек искали «основания для повышения занимаемого отрядом места в соцсоревновании». Иногда это был аврал по бумаге, иногда по металлу.

Бывали случаи, когда к нашим кучам металла приходили руководители соседних организаций и с возмущением находили в них ценнейшие детали их станков и оборудования. Конечно, они забирали богатство, добытое с такими героическими трудностями, чем очень сильно огорчали наш энтузиазм в деле помощи развивающейся промышленности! Естественно предположить, что через несколько дней мы «тырили» у этой организации какую-то другую ценность, но её уже прятали в нашей куче более тщательно, наверное, логично рассуждая, что ценные вещи надо хранить достойно и нам, и всем. И им тоже, не потворствуя бесхозяйственности!

С бумагой было проще. Мы ходили по подъездам (тогда они ещё не запирались кодовыми замками) и в каждой квартире слёзно умоляли отдать, пока плохо развитой промышленности нашей страны старые книги, газеты прошлых веков, архивную память былого великолепия. Ну, зачем вся эта пища для пыли, когда государству не хватает бумаги для печатания познавательной и учебной литературы, особенно в вопросах политического просвещения и деятельности великих руководителей строительства будущего, но грядущего неотвратимо, коммунизма? Надо же сохранять зелёные леса!

А сегодня эти леса выгорают на тысячах гектаров и никого это не напрягает… Наверно, пора возобновить в школах сбор макулатуры?.. А для восстановления порушенных в лихие девяностые производства вернуться и к сбору в школах металлолома?

Однако, сдавать литературу и архивы партийной деятельности люди опасались: среди чиновников власти ещё зудил гнев против «врагов народа» сталинских репрессий довоенной борьбы с единомышленниками ленинского понимания построения государства…

А школа с утра до вечера гудела, как растревоженный дом осиной семьи, и темы разговоров были только о вторичном сырье для совершенно недоразвитой пока промышленности. Перед глазами стоят лица нескольких преподавателей, которые робко пробовали напомнить, что школа главным своим делом должна считать образование подрастающего поколения строителей коммунизма, а не подменять собой палатки по сбору вторсырья. Но их протесты и призывы тонули в комсомольских и коммунистических бурях протеста и в лозунго-образных рассуждениях о восстановлении промышленности, возрождающейся из разрухи многострадальной Отчизны. Если ученик не выполнил домашнего задания из-за работы на «заготовках вторсырья», то его даже не ругали.

А сегодня мне видится такой фантастический проект: надо во всех учебных учреждениях объявлять соревнования в зимние месяцы по сбору снега для засушливых районов Земли. С одной стороны, в карманы заинтересованных чиновников потекут золотые реки из-за рубежа, а с другой — в городах совершенно не останется снега, и можно будет сэкономить на уборочной технике, дворниках и создать дополнительные рабочие места для безработных чиновников…

жжж
Но пора вернуться к учебному процессу в школе.

Отдельно вспоминаются уроки труда. На первом этаже школы, напротив входа в физкультурный зал, находились два длинных кабинета, которые правильнее было бы назвать залами, поскольку они занимали всю длину коридора первого этажа. В первом зале находилась металлообрабатывающая мастерская, называемая слесарной. Во втором зале находилась деревообрабатывающая, которую мы называли столярной.

В слесарной были размещены два токарно-винторезных станка по металлу, в середине мастерской расположены два ряда слесарных верстаков с тисками и шкафчиками внизу, в которых находились напильники, молотки, ножовки по металлу и другие приспособления для слесарных работ. Верстаки были расположены лицом друг к другу, и между ними стояла высокая металлическая сетка для защиты учеников.

Вдоль задней стены, в которой был вход из коридора, были расположены мелкие настольные станки: сверлильный, заточной…

Единственной своей работой я запомнил молоток, сделанный собственными руками с помощью напильника и ножовки. Конечно, под руководством преподавателя. Этот небольшой молоточек прожил среди моих инструментов, и даже сегодня его можно найти, если очень постараться. Именно в этой мастерской меня научили держать в руках ножовку, напильник, рубить железо зубилом в тисках, пользоваться ножницами по металлу…

Но главное, я перестал бояться своих рук, которые ничего не умели делать, а просто ломали всё, с чем сталкивались.

В середине коридора первого этажа школы был вход в столярную мастерскую. В ней основное место занимали настоящие верстаки для работы с деревом. В этой мастерской меня научили работать стамеской, долотом, лучковой пилой, ручной дрелью, работать и настраивать для работы рубанок, фуганок, затачивать инструмент для работы по дереву. Изделие, сделанное мной в столярной мастерской, запомнилось на всю жизнь: это была небольшая табуретка. Она была невысокая, но стояла крепко на всех своих четырёх ногах!

жжж
Отдельно вспоминаются уроки физкультуры. В те годы было сильно развито движение за право носить значок «Готов к труду и обороне». Он состоял из трёх ступеней, и программа их получения была рассчитана на несколько лет физической подготовки школьников. Вёлся специальный учёт личных достижений для каждого ученика. Надо было сдавать нормы ГТО по многим дисциплинам: бег, прыжки в длину и в высоту, метание учебной гранаты, прыжки с парашютом, стрельба в тире из малокалиберной винтовки, бег на лыжах, плавание и прыжки в воду, с разных высот… Конечно, в пределах школы не все эти дисциплины были доступны, но дорастая до определённого возраста, мы становились членами ДОСААФ (Добровольное Общество Содействия Армии, Авиации и Флоту). Предполагалось, что к моменту призыва мальчишек в армию на действительную военную службу молодой человек будет иметь значок всех трёх ступеней, и в армии его будет быстрее и легче сделать настоящим солдатом.

Девочки тоже сдавали нормы ГТО, чтобы не отставать от мальчишек, да, и недавняя война показала, что девушки тоже умеют защищать Родину, если возникает такая необходимость.

Этой идее подготовки молодёжи к обороне страны были подчинены все наши физкультурные уроки. Но, кроме обязательной программы для сдачи норм ГТО, в нашей школе уделяли большое внимание и спортивным играм: волейбол, баскетбол были основными играми во время занятий. Конечно, была и спортивная гимнастика, и упражнения на «Шведской стенке», и силовые упражнения на канате и другие для общего развития мускулатуры.

жжж
Отдельно от школьной жизни вспоминается моя спортивная.

Нет, я не стал каким-то знаменитым профессионалом в одном из видов спорта. Мне было просто очень интересно заниматься тем, что в тот или иной момент жизни было для меня доступно. Просто не любил созерцать — я любил участвовать. Смотреть, как другие гоняют мячик, скучно, а вот самому ударить по воротам противника — в этом вся прелесть бытия! Радость — счастье победы! Но в моей школьной жизни были периоды, когда у меня была вполне возможная реальность встать на путь спортсмена-профессионала.

Например, в нашу страну пришло фигурное катание на коньках. Об этом где-то услышала моя сестра и отвела на Стадион Юных Пионеров. Там меня осмотрели медики и спортсмены. Я был зачислен в группу начинающих фигуристов. У нас был один из первых залов с искусственным льдом. Занятия проходили шесть раз в неделю: четыре раза — лёд и два дня — хореография. Даже не знаю, что мне нравилось больше.

На хореографии мы изучали основы балетного мастерства: работали у балетного станка, учились прыгать вверх, делая при этом повороты, и чем больше таких поворотов, тем лучше достижение. Моим личным рекордом было пять оборотов за один прыжок. Иногда надо было повернуться точно на указанный угол. Это тоже приносило удовольствие и радость, когда преподавательница хвалила меня за успехи.

Но больше всего я ждал субботы: в этот день объединяли группу мальчиков и девочек. Мы учились танцевать бальные танцы. Мне очень нравились полонезы. Нас выстраивали по росту, и самой первой парой стояли самые невысокие. Именно поэтому я всегда был первым, и у меня всегда была в партнёршах девочка, а вот тем, кто был повыше, часто приходилось вместо девочки танцевать с мальчиком, поскольку девочек всегда было меньше, чем мальчишек. Но в итоге изучения бальных танцев я полностью потерял интерес к обычным бытовым, танцевальная музыка которых мне очень нравилась, но совершенно не приносили радости движения танцев, абсолютно не сравнимые с бальными.

Была для меня одна трудность в этих красивых танцах: во время исполнения кавалер на вытянутой вперёд левой руке несёт руку партнёрши. Но девочка, которая чаще всего танцевала со мной, поскольку тоже была самого низкого роста, всегда клала свою руку на мою, как на поручень эскалатора в метро. Моя левая рука просто изнывала от тяжести постоянной нагрузки, но я же не имел права показывать свою слабость, и терпел изо всех сил до смены очередного па в танце, когда нужно опустить левую руку.

Во время занятий на льду, мы большей частью учились выписывать «восьмёрки» и «параграфы», оттачивая мастерство владения внешним и внутренним ребром конька. Эти упражнения мне очень нравились. Когда тренер измерял мои круги, сравнивая их, говорил, что они у меня почти идеальны.

Но постепенно моё фигурное катание превратилось в простое бегание на коньках. Моя сестра почему-то решила, что мне нужен товарищ для занятий, и уговорила Никиту Нор-ва тоже заняться фигурным катанием. Он не испытывал радости от занятий, и мы начали просто играть в салочки на льду, вовлекая в это и других ребят. На занятия мы ходили два года, но в результате не смогли получить юношеский разряд и были отчислены.

Однако, я думаю сегодня, что другого результата ожидать и не приходилось. Дело в том, что в нашей группе находился Четверухин. Очень часто я видел, как его военный папа беседовал с нашим тренером Брилем. В итоге этих разговоров Бриль занимался только с Четверухиным, а до остальных ему и дела не было. Да, Сергей дошёл до второго места в чемпионате Европы, но дальше вырваться не смог. Потом я несколько раз слышал его пробы на радио, в качестве спортивного комментатора, но и на этом поприще он не смог утвердиться. А ведь на начальном этапе ему в жертву были принесены более двух десятков ребят, имевших показатели в учёбе не хуже, а иногда даже лучше. Просто у нас не было пап в военной форме старшего командного состава…

Вот так завершилось моё фигурное катание, но я всё-таки научился хорошо прыгать вверх, и при своём очень маленьком росте во время игры в волейбол выпрыгивал и мог ставить блоки над волейбольной сеткой.

Из всей этой «фигурной истории» моего детства я со временем сделал собственные выводы. Если хочешь, чтобы твой ребёнок добился чего-то достойного, не надо навязывать ему попутчиков. Занятие для ребёнка должно быть обязательно интересным и увлекательным. Такое увлечение должно быть в центре семейных обсуждений. По возможности, родственники и знакомые ребёнка обязаны посещать занятия и выступления «будущей звезды» на каких-то публичных событиях. Семья должна быть в курсе всех трудностей и проблем по ходу обучения. И ещё надо помнить, что тренер, как в моём случае, тоже «хочет кушать» и за свою мизерную зарплату выдаст вашему ребёнку только то, что позволит ему сохранить своё трудовое место, дающее право получать дополнительную, не облагаемую налогами, зарплату.

жжж
Всегда вспоминаю свои занятия велоспортом.

В самом начале жизни, примерно в мои пять лет, у меня появился детский двухколёсный велосипед. Он был размером побольше трёхколёсного, но меньше подросткового. У него были настоящие велосипедные спицы в колёсах, но сами колёса были покрыты просто литой резиной, и поэтому не было никакого смягчения при движении. Не было у велосипеда и свободного хода педалей, поэтому педали всегда крутились вместе с задним колесом. Тормозов на велосипеде тоже не было. Зато у него была настоящая цепь, которая часто слетала с ведущей звёздочки.

Именно на этом велосипедике мой папа начал учить меня велосипедному мастерству. Я хорошо помню, как мы вместе с велосипедом пришли на большую заасфальтированную площадь перед насыпью Рижской железной дороги, и начался учебный процесс. Сначала папа держал руль и седло двумя руками, а я крутил педали, и велик ехал в направлении, выбранном левой рукой папы. Так было, пока я не понял, что велосипед тем устойчивее катится, чем быстрее я кручу педали.

Когда мы оба поняли, что велосипед вместе со мной уже не заваливается, а почти уверенно катится вперёд, папа снял левую руку с руля и продолжал поддерживать велосипед сзади за седло.

И я покатился! Это было прекрасное чувство, сравнимое только с полётом птицы в небе! Но в какой-то момент пришло осознание, что я уже нахожусь в свободном состоянии — не было руки учителя, и радость птенца сменилась страхом приземления. Меня же ещё никто не научил способам остановки или хотя бы торможению велосипеда, у которого просто по конструкции не предусмотрены тормоза! От страха я всё больше увеличивал скорость и всё дальше уезжал от бегущего за мной папы…

Такое, почти неуправляемое движение вперёд и только вперёд, поскольку поворачивать я ещё тоже не научился, не могло продолжаться бесконечно. И хотя площадь имела примерно пятьсот метров свободного пространства для моего пути, но и пятьсот когда-то превращаются сначала в десять, а потом неизбежно в ноль! Этот роковой момент приближался тем быстрее, чем быстрее крутились колёса моего «боевого коня будущей жизни». А страх добавлял скорость и усиливал неотвратимость окончания «полёта желторотого птенца» в реальностях законов земного притяжения и других законов, действующих на движущиеся тела во вселенной…

Концом моего пятисотметрового финишного спурта в тот раз оказались огромные, зелёного цвета, ворота небольшого деревянного сооружения перед самой насыпью железной дороги.

Трофеями моего столкновения с воротами стали: смятое «в лепёшку» переднее колесо, свёрнутый в бок руль, слетевшая цепь, свёрнутое седло, огромная шишка на лбу «наездника ретивого коня» и непередаваемое чувство радости полёта и счастья покорения моего боевого коня!

Фёдор Семёнович, о котором я уже рассказал выше, довольно быстро «залечил раны» моего двухколёсного друга…

Вот так началось движение по моей жизни на механическом средстве, называемом велосипедом.

К тому времени в нашем дворе было уже несколько двухколёсных друзей мальчишечьего населения. Мы составляли довольно сплочённый коллектив «лихих наездников» во дворе. Существовало правило, по которому в праздничные дни нашей страны мы должны были в определённый утренний час выйти во двор в нарядном облачении и с чистым блестящим велосипедом, и — начинался парад «велосипедных наездников» нашего дома. Единственной причиной отсутствия в строю признавалась отсутствие в городе на момент нашего парада.

Мы определяли количество кругов вокруг дома для конкретного дня и, соблюдая строй, чаще всего по двое в ряд, начинали движение вокруг нашего дома. Очень часто у всех велосипедистов к рулю были прикреплены красные флажки, как признак принадлежности к великой Красной Армии.

Остальное время наши дворовые спортсмены придумывали разные игры и соревнования с обязательным участием в них наших добрых железных коней.

жжж
Прошло время, и у меня появился следующий велосипед. Это был уже настоящий подростковый. Назывался он СВЗ (Свердловский Велосипедный Завод). Конечно, он не был приобретён в магазине, поскольку денег на такую роскошь в семье не было. Но у него было всё, что должно было быть на настоящем велике: тормоз на заднем колесе, педали не были связаны с безостановочно вращающимся колесом. Можно было разогнаться, а потом, катясь по инерции, педали не крутить. Для торможения достаточно было нажать на педали в обратном направлении, и происходило снижение скорости вращения заднего колеса вплоть до остановки. На колёсах были настоящие покрышки, внутри которых были вставлены резиновые камеры, накачиваемые воздухом. Довольно часто они прокалывались, и тогда я снимал камеру с колеса и приклеивал резиновую заплатку на «больное» место из специальной велоаптечки. В продаже уже стали появляться ремонтные наборы. Был настоящий велосипедный насос. Единственной проблемой от предыдущего хозяина мне досталась слегка погнутая передняя звёздочка, из-за чего довольно часто слетала цепь. Но к этому можно пристроиться, если научиться самостоятельно надевать её на место.

Среди наших велосипедистов был и Володя Лок-ин. Я вспоминал о нём, когда рассказывал о Люсе и её странном, даже сегодня, для меня поведении. Так вот, у этого Володи бабушка жила, по меркам того времени, в глубокой деревне Виноградово, в Подмосковье. Несколько раз мы с Володей ездили к этой бабушке на своих маленьких подростковых велосипедах. Надо было по Дмитровскому шоссе доехать до окружной железной дороги, где в то время была граница Москвы, после этого проехать Лианозово и там начиналось, нужное нам, Виноградово. Дмитровское шоссе в те времена было нешироким: всего по одной полосе в каждом направлении. А мы, десятилетние мальчишечки, на своих, по сути, детских небольших велосипедиках, кондыбачили в потоке машин километров десять до дома бабушки Володи. Там нам давали стакан вкусного молока с куском хлеба, тоже очень вкусного, и мы возвращались к себе домой.

Таких поездок было несколько, но однажды я шёл к папе на работу (его институт стоит на Дмитровском шоссе), и своими глазами увидел, как грузовик сбил велосипедиста. Парень был значительно старше нас и ехал на взрослом велосипеде. «Полуторка» своим передним бампером так сильно ударила велосипедиста, что он вместе с велосипедом перелетел через кабину машины и упал на встречную полосу движения. И всё это произошло у меня на глазах перед Институтом Зерна!

Конечно, я всё рассказал Володе, и больше в Виноградово к его бабушке на велосипедах мы не ездили…

жжж
А через несколько лет мои родственники собрали денег, дополнительно к моим накоплениям (у меня тогда уже было целых двенадцать рублей!), и за семьдесят пять купили мне в ГУМе настоящий дорожный велосипед «Турист» Харьковского велосипедного завода!

Это был почти настоящий гоночный велосипед. Руль был загнут, как рога у барана, что позволяло во время езды низко пригибаться, уменьшая встречное сопротивление ветра. Опять же, это позволяло во время движения менять нагрузку на мышцы спины и поясницы.

У велосипеда было настоящее полужёсткое спортивное седло. На руле были ручные тормоза, которые сжимали колодки скобочных тормозов на переднем и на заднем колёсах. Они были значительно сильнее обычного педального тормоза на втулку заднего колеса. Но главное: у велосипеда был переключатель скоростей на заднем колесе. Там было установлено, на втулке, четыре звёздочки разного размера, что позволяло во время движения менять соотношение зубьев приводной цепи между ведущей звёздочкой и рабочей для выравнивания нагрузки на мышцы ног велосипедиста.

Отличался он от настоящего шоссейного велосипеда только своим весом (был на восемь килограммов тяжелее) и тем, что у него было только четыре передачи для изменения вращательной нагрузки, а у спортивного этих передач было двадцать. Кроме того, у гоночного велосипеда на педалях были установлены туклипсы, позволяющие закреплять ремешками ноги велосипедиста на педалях, что даёт возможность приложения мускульной силы спортсмена, и в передней части ведущей звёздочки, и в задней её части, когда ступня поднимается вверх и развивает силу нагрузки на заднее колесо в несколько раз больше, чем при передней фазе нагрузки.

Такой же велосипед купили Сергею Сер-ву, с которым мы были знакомы по поездкам в Анапу и в подмосковное Манихино. Любовь к велосипедным путешествиям в какое-то время нас сблизила, и мы стали вместе ездить по Москве и Подмосковью. Попробовали доехать до Манихино. Получилось. И это стало нашей привычкой. Расстояние в пятьдесят с лишним километров нас уже не смущало, а пыль, дождь и ветер на Волоколамском шоссе уже не пугали. И появилась мотивировка: надо было возить продукты тем, кто жил в Манихино. Для Сергея это была его семья, а для меня сначала была Ольга Семёновна, а потом и наша семья стала летом снимать дачу там же.

Совместные поездки улучшали наши с Сергеем физические данные, а подражание настоящим спортсменам-велосипедистам научило нас каким-то приёмам командного поведения на трассе.

Однажды на Ленинградском проспекте нас догнал сотрудник ОРУДа (так в то время называли автоинспекторов). Какое-то время он ехал рядом с нами на своём мотоцикле, а потом остановил нас и спросил, знаем ли мы, что по правилам езды в городе максимальная скорость может быть только шестьдесят километров в час, а мы едем со скоростью семьдесят?! Мы поняли, что «дядя шутит», но, поддерживая шутку, ответили сотруднику, что на велосипедах ещё не придумали установку спидометров для измерения скорости. Все рассмеялись, и орудовец поехал дальше, а мы с Сергеем какое-то время ещё обсуждали новую для нас информацию: оказалось, что даже при не самой большой нагрузке, мы способны развивать довольно высокую скорость. После этого случая я стал во время дальних загородных поездок по наручным часам и километровым столбам на обочине шоссе вычислять среднюю скорость своего движения…

Как-то мы ехали от Белорусского вокзала в сторону области по Ленинградскому проспекту. Нас обогнал какой-то дядька на мотоцикле с коляской. Он некоторое время ехал недалеко от нас, то обгоняя, то отставая. К такому поведению окружающего транспорта мы уже давно привыкли и постоянно следили лишь за тем, чтобы ехать плотно друг за другом, периодически меняясь местами для смены лидирующего: так на экране всегда показывали спортсменов, и мы постоянно старались ездить так же. А дядька ехал рядом несколько километров и потом сделал нам знак остановиться. Мы подумали, что это очередной милиционер в штатском начнёт сейчас нас «воспитывать» из-за превышения скорости, и уже были готовы дать отпор. Однако, тот спросил, в каком спортивном обществе мы занимаемся, а услышав, что мы вовсе не спортсмены, предложил нам на следующий день приехать к станции метро Маяковская, чтобы стать спортсменами общества «Буревестник».

Когда мы дома рассказали о полученном предложении, взрослые начали нас пугать, что каким-то «прохиндеям» понравились наши прекрасные велосипеды, и их хотят отнять. Аргумент был весьма реальным и даже страшным, поскольку в то время таких велосипедов, действительно, в Москве было мало. Мы с Сергеем решили не рисковать и от приглашения «увильнуть». Но в душе стало разгораться желание попасть в спорт. Я через справочное нашёл общество «Буревестник», и вскоре мы с Сергеем стали ездить на тренировки. Нашего тренера звали Аркадий Семёнович Ломоносов.

жжж
Ломоносов был трековиком (спортсменом, соревнующимся не на шоссе, а на велосипедном треке), и о его спортивных достижениях было даже написано в книжке о велосипедном спорте, которая тогда уже была у меня.

Нам довольно быстро выдали велосипедную форму, а вскоре и настоящие гоночные велосипеды, на которых мы стали ездить, как на своих собственных. Велосипеды назывались «Чемпион» и обладали всеми преимуществами спортивной машины.

В то время я был в братских отношениях с Юрой Виш-вым, и мне показалось несправедливым, что у меня два прекрасных велосипеда, а у Юры нет ни одного. Я подарил ему свой «Турист»…

Занятие велоспортом для меня стало серьёзным и интересным. Да, как и в фигурном катании, был рядом тот, кто мог бы называться элементом отвлекающим и иногда мешающим, но, в отличие от фигурного катания, я был увлечён велогонками, и поэтому в нашей паре стал лидером на какое-то время. Если Сергей по каким-то причинам не хотел ехать на тренировку, то я ехал, независимо от него.

Зимой у нас занятия проходили в спортивном зале недалеко от парка Сокольники. В любую погоду, мы в начале тренировки около часа бегали по заснеженным аллеям, а потом приходили в зал, и там уже были занятия для силового развития всех мышц, но особенно ножных. Наш тренер также занимался вместе с нами, но нагрузки у него были значительно выше наших.

Основными снарядами наших тренировок были штанга с металлическими блинами, шведская стенка для развития брюшного пресса. Но главным снарядом был велосипедный станок. Это было устройство на крепкой металлической раме, на которой были расположены три вала. Средний вал был соединён с передним ремённой передачей. На эту конструкцию ставился трековый велосипед. Заднее колесо крутило задний и средний валы, а средний вал через ремённую передачу крутил передний вал и стоящее на нём переднее колесо велосипеда.

Станков было штук шесть, а тренировалось у Ломоносова человек пятнадцать. Пока одни занимались с блинами и штангой или на шведской стенке, другие крутили педали на станках. Было ещё одно интересное упражнение: два спортсмена вставали друг к другу спинами, сцеплялись локтями двух рук и поочерёдно сгибались, кладя товарища себе на спину. В таком состоянии тот, кто был внизу, начинал делать приседания, а если мог, то и прыжки. В такой паре я старался подобрать себе партнёра значительно тяжелее себя по весу. Для меня это было несложно, поскольку легче меня в группе никого не было. В то время мой вес был около тридцати пяти килограммов.

Было и такое силовое упражнение для ног: два товарища клали мне на шею штангу большого веса, а я уже с таким грузом делал приседания. В то время моим весом была штанга ста шести килограммов. Приседал я с ней десять раз.

При занятиях на велостанке главным показателем, за которым мы следили, было количество оборотов ведущей звёздочки в минуту. Товарищ вставал рядом с крутящим педали и считал, с секундомером в руке, подставив указательный палец к работающей ноге. У Аркадия Семёновича мы насчитывали от ста восьмидесяти до ста девяноста касаний. Мой личный рекорд был сто пятьдесят три оборота в минуту.

Сегодня я не могу вспомнить, почему мои тренировки были регулярными в зимние и весенние месяцы, а летом они прекращались. Видимо, всё объясняется тем, что Ломоносов был трековиком, а трековых велосипедов для всех не хватало. Вот шоссейные нам сразу выдали, а трековый мне дали уже в самом конце моей «велосипедной истории». И был это чужой велосипед. Просто тренер захотел посмотреть мои достижения. Он с секундомером встал на финише трекового полотна, а я должен был, проезжая мимо него, начать свой финишный спурт длиной в полный круг. Я помчался, как можно быстрее, но на середине дистанции, у меня свело мышцу правой ноги, и я свалился вместе с велосипедом…

Ломоносов на следующий день поехал со мной к врачу сборной СССР по велосипедному спорту, который осмотрел вены моих ног и сказал, что у меня вены слишком близко расположены к поверхности кожи, а поэтому из-за быстрого переохлаждения трековый велосипед мне противопоказан. На этом моя велосипедная карьера была завершена…

Прожив после этого много лет, я узнал, что в моём организме просто не хватает микроэлемента калия. Добавив его в свою пищу, я избавился от проблемы судорог икроножных мышц, но время ушло безвозвратно… А вместе с ним и несбывшиеся победы на трековых соревнованиях…

Но шоссейный велосипед у меня не забрали, и я продолжал ездить, как раньше, летом в Манихино и куда хотелось, а зимой тренироваться у Ломоносова в «Буревестник»е, хотя прекрасно понимал, что уже не представляю никакого интереса для Аркадия Семёновича. Но он меня не прогонял и велосипед не отбирал.

жжж
Из многочисленных поездок память хранит несколько историй, но вспоминаются особенно две. Летом мы с Сергеем любили ездить по окрестностям Манихино и доезжали часто до Нового Иерусалима, который был от Манихино примерно километрах в двадцати. Ездили мы и по «бетонке», которая проходила недалеко от нашей деревни, являясь кольцом большого диаметра вокруг всей Москвы.

В очередной раз мы решили заехать в лес по одной из примыкающей к «бетонке», такой же бетонной дороге. Правда, над ней висел знак «кирпич», запрещающий въезд, а дальше был виден поднятый шлагбаум. Но мы решили, что все правила касаются только автотранспорта и к нашим велосипедам не имеют никакого отношения. Да и людей вокруг не было видно, а очень хотелось посмотреть новую дорогу и нарвать уже созревший камыш, который, по нашим понятиям, мог расти в оврагах и кюветах вокруг дороги.

Мы быстро проехали мимо шлагбаума и ещё километра три. Нашли камыш, нарвали несколько штук, привязали его к своим багажникам и отправились в обратный путь. Однако, подъезжая к шлагбауму, увидели, что он уже опущен, перекрывая нам дорогу. Но всё же по высоте он был рассчитан на автомобили, и мы, изобразив из себя джигитов, свесившись сбоку от велосипедов, на скорости «пролетели» под ним. Этот случай не запомнился бы, но сзади раздались автоматные очереди…

Не думаю, что стреляли в нас — просто решили напугать и палили в воздух, однако нам это придало дополнительный импульс, и мы стали вертеть педали со всей скоростью, на которую были способны!

Уже потом поняли, что «залетели» мы тогда в запретную зону ракетных частей, защищающих Москву. Но с выстрелами было непонятно: в мирное время за каждый выстрел надо отчитываться, а было произведено примерно четыре длинных очереди?!

жжж
В связи с «бетонкой», из жизни в Манихино вспоминается ещё одна поездка.

В те годы по «бетонке» машин ездило не так много, как сегодня. Поэтому нам с Сергеем на наших велосипедах было полное раздолье! Мы ездили, как в командной гонке: задний спортсмен вплотную едет за передним. У нас это называлось «сидеть на колесе». Такое положение позволяло второму спортсмену сохранять немного сил, поскольку передний велосипедист рассекал основной поток воздуха. Конечно, этот закон работал только на скоростях выше семидесяти километров в час. Для нас с Сергеем такие скорости на наших «Чемпионах» были привычными, и мы часто отдыхали на второй позиции, периодически меняя лидера. Делалось это так: лидер отходил в сторону, второй номер с прежней скоростью проезжал мимо него, и бывший первый номер «садился» на колесо новому лидеру гонки. В этом моменте была скрытая трудность: нельзя было отрываться от лидера на большое расстояние. Иначе приходилось догонять, а это уже требовало дополнительных сил и рывков на мышцах ног, что приводило к перегрузке, а не к отдыху организма.

Конечно, мы были в своей бело-голубой форме «Буревестника», спортсменами клуба которого мы себя считали.

Так вот, в одну из таких тренировок мы мчались по «бетонке», а по ней «плёлся» грузовичок с прицепом. В кузове грузовичка сидели четверо местных крестьян. Скорость у грузовичка была не больше сорока километров в час, а нас это, конечно, не устраивало. Я в тот момент был лидером в нашей связке и пошёл на обгон. Сергей, по какой-то причине, не поддержал мой спортивный порыв, и я, спокойно обогнав прицеп и сам грузовичок, прижался к краю бетонного полотна, пропуская грузовик, чтобы снова восстановить нашу спортивную парочку.

Грузовичок с небольшой скоростью проезжал мимо моего уха, а за его бортом громко хохотали мужики и, вдруг, они разом замолчали. Я насторожился и перестал крутить педали. И не зря: рядом с моим ухом, не более чем в пяти сантиметрах, медленно меня обгоняя, двигался борт прицепа, который оказался немного шире кузова самого грузовичка. Людям в кузове машины могло показаться, что сейчас в любой момент прицеп заденет мою голову, и я рухну под колесо прицепа. Это было вполне реально. Я это тоже понял. Водитель машины, пойдя на обгон, решил немного «пошутить» и прижал меня, как мы на дороге говорим: «притёр» обгоняемого к обочине. Но он забыл или вообще не знал, что его прицеп шире самого грузовика. А мне ничего не оставалось, как ждать, когда прицеп проедет мимо. Дело в том, что полотно бетона было немного выше гравийной обочины, и, если бы моё колесо съехало с него, то я обязательно качнулся в сторону прицепа, и был бы сбит им. Пришлось терпеливо ждать, когда его борт минует мою голову. Было это не быстро, и я старался не сорваться с полотна. Когда Сергей увидел, что всё окончилось спокойно, он не выдержал, догнал кабину шофёра и плюнул в открытое окно хама. Последствий не было…

Продолжать нашу тренировку как-то расхотелось, и мы свернули на просёлочную дорогу, спокойно возвратившись в нашу деревню «Обновлённый труд»...

А вскоре настала пора уезжать в Москву и история с прицепом стала забываться.

Да, мы продолжали ездить на велосипедах в Манихино, но время для тренировок у нас уже не было, да и ездили мы в деревню из Москвы и обратно на велосипедах, что само по себе было неплохой тренировкой.

жжж
По жизни в Манихино теребит мою память ещё одно воспоминание. У нашего хозяина, который сдавал нашим родителям дачи, были два щенка. Было им месяца два или три. Я часто общался с ними, но, видимо, предназначались они для разных обязанностей в дальнейшей жизни. Один щенок с самого раннего детства сидел на цепи, а второй — гулял, как все щенки по деревне. Николаю Ивановичу, видимо, две собаки не были нужны, и именно поэтому второй щенок бегал по деревне в поисках другого хозяина для себя. Однако это не случилось. И как-то однажды Сергей очень красочно рассказал мне, как они вместе с Николаем Ивановичем отнесли этого щенка к железнодорожному мосту и там камнями убили его…

Много лет прошло с тех дней, но как сегодня вижу лицо Сергея, как он гордо рассказывает в подробностях о том убийстве слабого и беззащитного щенка, который не захотел сразу умереть, и его пришлось, ещё долго истекающего кровью, добивать… При этом Сергей так радостно об этом рассказывал, что до сих пор я не могу забыть ту историю.

Николай Иванович был жадным крестьянином, почти необразованным, но Сергей-то?! И это навсегда встало между мной и им непреодолимой преградой.

Второму щенку повезло больше. Он стал охранять хозяйство своего хозяина. Но есть в связи с этим щенком интересный момент: когда я появился в Манихино после армейской службы, ко мне кинулась огромная «собачища» и стала облизывать мои руки, стараясь достать и моё лицо. А прошло уже три года после того, как я ласкал маленького щеночка перед его будкой!

жжж
Ещё память хранит тяжёлое воспоминание о Манихино.

Мне не всегда удавалось ездить на дачу в качестве велосипедиста. Бывали ситуации, когда приходилось пользоваться электричкой. От станции Манихино до нашей деревни пешком было километра четыре. Последние три из них проходили по живописному хвойному лесу, в котором попадались и лиственные деревья. Извилистая тропинка иногда превращалась в широкую натоптанную дорогу, а порой становилась узенькой дорожкой между стволами мощных сосен.

В любом месте этого леса был изумительный воздух, наполненный не только запахами хвои, но были среди лесного аромата и запахи разных жителей леса: цветов, лесных ягод, разных грибов, которые сами по себе различаются неповторимыми ароматами, цветущих кустов и ягод... И даже запах прелых листьев в траве очень гармонично вплетался в букет ароматного манихинского леса. И эти последние три километра были наслаждением для лёгких городского жителя, забитых пылью бульваров, проспектов, переулков, запахами асфальта и машинного смрада жизни в городе. К этому стоит добавить пушистую мягкость самой тропинки. Она была песчаной, но было много преющей хвои, и босые ноги ощущали себя в тёплой пушистой взвешенности сказочного леса Берендея, как в тёплом и ласковом песке морского пляжа в Анапе. Конечно, попадались в большом количестве корни деревьев, но они воспринимались, как массажные инструменты для натруженных обувью босых ступней.

А вот от станции до замечательного леса дорога пролегала вдоль огромного поля, огороженного изгородью из длинных жердей. Перед полем, со стороны станции, стояли два длинных сооружения, похожие на молочные фермы для коров. А дальше, вдоль всей изгороди до самого леса, тянулась вторая внутренняя изгородь, отстоящая от внешней метра на три. Была она немного пониже, и жерди из неё можно было вынимать. Таким образом, был создан коридор из двух изгородей, ведущий через всё поле к тем двум сараям, напоминающим молочные фермы колхоза или совхоза. По привычке мы называли это место скотобойней, даже не вдумываясь в смысл слова. Обычно всё поле и здания перед ним были пустыми. Но однажды я приехал в Манихино рано утром и уже от станции увидел огромную тучу пыли над полем скотобойни.

Когда я подошёл к жердям внешнего забора, то увидел, что по коридору из жердей очень медленно движется длиннющая очередь из коров. Я шёл вдоль этой очереди по своей дороге и никак не мог разобраться в своих мироощущениях: ощущалось некое внутреннее чувство отсутствия природной гармонии в окружающем меня мире. Что-то вокруг меня не складывалось в гармоничную и привычную глазу картину: будто, в складываемом на столе рисунке из пазлов, появился пазл из совершенно другого рисунка.

И, вдруг, я остановился, как вкопанный. Глаза! Я никогда не забуду эти одинаковые ПЛАЧУЩИЕ коровьи глаза! Большинство коров плакало! Крупные слёзы катились из их глаз. Коровы не отмахивались, как обычно, от назойливых мух, и головы у большинства из них были, насколько могли, повёрнуты к дороге, по которой шли люди с приехавшей электрички. Коровы смотрели на людей и… и плакали!

Я стоял «столбом» в трёх метрах от коров, а они смотрели на меня и плакали! Всё больше окружающих коров замечали меня и поворачивали в мою сторону свои плачущие лица… Не могу даже сегодня назвать их «мордами». Они все своими глазами взывали ко мне с мольбой о спасении! Но что же я мог?! А в их глазах всё сильнее разгоралась надежда, что я помогу им избежать преждевременной смерти. Ведь я — ЧЕЛОВЕК! А именно человек всегда приходил им на помощь в трудные минуты их коровьих жизней. Уже образовалась заметная группа, плачущих напротив меня, коров, поверивших в своё спасение, полученное из рук шестнадцатилетнего паренька…

Вдруг, меня кто-то взял за плечи. Я обернулся и увидел мужчину лет сорока. Он легонько повернул меня в сторону видневшегося впереди леса и сказал, что надо идти быстрее, не оборачиваясь ни в коем случае.

Мы молча прошли оставшийся путь. Мужчине надо было идти дальше нашей деревни, и, только прощаясь, он сказал, что в своей юности видел аналогичную картину, только за колючим забором шли не коровы, а впереди у них дымил трубой крематорий, и всё вокруг было покрыто пеплом…

Часто после этого случая при просмотре фильмов о войне, когда на экране показывали концлагеря, у меня в глазах возникала та «коровья очередь» к месту их убийства, а в ушах звучали слова моего попутчика из Манихино, сказанные им при нашем прощании.

Нет, с тех пор я не стал пацифистом или вегетарианцем. Однако, после того ужаса, в душе шестнадцатилетнего паренька навсегда поселилось чувство сопереживания таким глазам, которые и сегодня смотрят на меня из тех далёких манихинских лет. И сегодня совершенно не важно, на чьём лице эти глаза: человеческом, собачкином или другом, страдающем от безысходности…

жжж
В заголовке этой части моего повествования звучит мысль о крепости. Но какая крепость имелась в виду? Сооружение из камня и железобетона, или что-то другое?..

Мой двор сформировал мои взгляды на жизнь и окружающую меня реальность. Но мой этот экскурс по прошлому будет неполным, если я обойду молчанием такой важный момент воспитания, каким является игра в жизни людей. Я хочу просто перечислить здесь те игры, которые и сегодня волнуют, через память о прошлом, мой внутренней мир:

футбол, волейбол, прыгалки, прятки, штандер, испорченный телефон, круговая лапта, просто лапта, гоп-доп, игры в ножечки, расшибалка, пристеночек, чижик, хозяин горы, петушки, города из песка, лыжи (в зимние месяцы). Игра в классики и пятнашки, настольный теннис, игры на велосипедах, игры в войну, и не только Вторую мировую, дочки-матери, казаки-разбойники, «сыщик ищи вора», морские пираты, военные санитары, мушкетёры, лётчики (на велосипедах), следопыты (как Русаков и Мазин в известной книге), в партизан и разведчиков, «чехарду» и в «козла», в городки и в крокет… Я перечислил только то, что запомнилось, но игр было значительно больше.

Отдельно в списке игрового воспитания стоит Дом пионеров. В центре Москвы был большой дом, в котором располагался городской Дом пионеров. В Москве были и другие Дома пионеров, но они были поменьше, хотя и в них был открытый доступ любому школьнику по справке из школы. Такие справки не выдавали ученикам с плохой успеваемостью, но если с этим был порядок, то двери всех Домов пионеров были открыты, а это означало, что в одном месте можно было посещать кружок изучения радио и электричества, в другом можно было изучать фотодело, а в третьем была возможность глубокого изучения шахмат или в литературном кружке учиться творить поэзию.

Все эти кружки и секции по интересам не ставили перед собой задачу выращивания профессионалов, но давали возможность на любительском уровне знакомить будущих граждан своей Отчизны с теми специальностями, в которых она нуждалась. Мы, дети того времени, могли уже на самой ранней стадии взросления выбрать интересную для себя профессию и попробовать в ней творить приятное для себя и необходимое для Родины. Мне даже удалось найти шофёрские курсы для школьников, но в то время я учился во вторую смену, и в нашем кружке не набралось двенадцати человек, чтобы мы могли заниматься изучением автомобиля и его управлением.

В Доме пионеров около завода имени Войкова, мы с товарищем учились моделированию самолётов и участвовали в соревнованиях по запуску моделей парашютов, в Доме пионеров фабрики Петра Алексеева мы посещали секцию лыжного спорта (конечно, в зимние месяцы), в Центральном Доме пионеров мы брали домой игры, как в библиотеках могли брать домой книги для чтения, ещё в нём была фотостудия для школьников, но там необходимо было иметь хотя бы самый дешёвый фотоаппарат. По этой причине я не смог в то время освоить фотодело.

Недалеко от нашей школы мы нашли радио кружок, в котором сделали свой первый детекторный приёмничек и очень гордились, что в нём работали какие-то станции радиоэфира. Были секции огородничества и садоводства при академии имени Тимирязева, но нас это тогда не увлекало. Конечно, были и музыкальные кружки, но в них надо было дома иметь любимый инструмент, а я тогда любил баян, который, из-за недостатка финансов в нашей семье, я иметь не мог.

жжж
Мне не случайно вспомнились слова об Отчизне и Родине. Сегодня, слушая радио, я не слышу эти основополагающие понятия для граждан любого государства. По этой причине, в том числе, сегодня уже не ведут разговоров о достойном служении своей стране и защите её рубежей, и не только на географических границах страны. А я в детстве постоянно слышал песни, рассказы, воспоминания стариков и участников прошедших событий о тех делах, которыми по праву гордились наши деды, отцы и мы — их наследники.

Однажды, когда я работал в такси, мне пришлось везти очень большого военачальника нашей армии. Мы с ним разговорились, а путь был не близким, и в ходе нашей беседы я спросил о надёжности нашей армии, особенно в сравнении с американской. Генерал немного подумал и ответил, что технически их войска оснащены лучше наших, но это отставание в электронике и других технических показателях мы компенсируем бОльшей надёжностью каждого элемента нашего вооружения. Поэтому наши армии технически одинаково вооружены, но существует иной показатель защищённости страны. И он произнёс, забытое сегодня, слово. Да, это было слово патриотизм. В этом я не услышал ни малейшего намёка на усмешку, хотя годы тогда уже подбирались к восьмидесятым, и не за горами был слом и исчезновение всего нашего государства.

С тех пор прошло несколько «лихих» десятилетий, но и сегодня я уверен, что только патриотизм всего населения страны может быть той цементирующей силой, которая способна «и горы сдвинуть, и в торнадо устоять».

жжж
Я не считаю себя вправе рассуждать и выносить вердикты о прошедшем. В прошлом было много разного, и выделить что-то для рассуждений, а тем более для осуждений, я не вижу в себе права и достаточной компетенции, ни в смысле полноты информации, ни в смысле исторической образованности. И выводы из неё можно было бы делать только при наличии большей базы истинной правды без домыслов и конъюнктурных искажений, тем более, выводов, рассчитанных на политические запросы современности. Я даю читателю карандашную зарисовку своего прошлого. Возможно, найдётся умелый художник и из моих (и не только) эскизных набросков сможет создать более всеобъемлющую картину ушедшего безвозвратно.

Но о патриотизме я не могу не высказаться. Да, есть страна, и есть государство. Многие смешивают эти два совершенно разных понятия.

Страна — территория на планете, обозначенная, признанными международными договорённостями, границами. В стране проживает население, состоящее из людей взрослых и не очень, здоровых и не очень, молодых и не очень, умных и не очень…

А есть другое понятие. Государство. Когда в международных встречах участвуют представители разных стран, то автоматически подразумевается, что они являются полномочными (наделёнными достаточными полномочиями) представителями всех жителей своей страны. И именно для этой цели в странах разными способами выбирается или назначается государственный аппарат чиновников, осуществляющий внутреннее и внешнее управление страной в идеальной форме в интересах большинства населения. Этот аппарат чиновников мы называем государственной властью. Что, в конце концов, звучит привычно для наших ушей, как государство.

И возникает ещё важное понятие: политика. Она может быть двух видов — внутренняя и внешняя. А политика, проводимая государственной властью, определяет уровень жизни всех, кто является гражданами страны или её гостями.

Из этого получается, что в стране с большим количеством населения невозможно создать сообщество сограждан, одинаково воспринимающих жизнь и реальную действительность окружающего мира. И с этого момента в работу включается государственный аппарат чиновников, который должен, в силу своего положения, решать все вопросы жизни страны в пользу большинства.

И здесь я подошёл к теме патриотизма.

Вспоминая пройденное, понимаю, что с самых детских лет шло активное воспитание во мне и в окружающих ребятах именно этого качества. Любовь к родителям, к семье, к родственникам, друзьям, к учителям, к школе, ко всем общественным формациям, любовь к труду, ко всему отечественному, гордость за достижения родных и близких, а постарше и за всевозможные достижения и победы всей страны, в том числе и в Отечественной войне, и не только в последней. Гордость за реформы Петра или других царей Отечества, делавшие нашу страну уважаемой во всём мире. Какой-нибудь российский мореплаватель обошёл весь мир, открыл новые земли, а гордость за свою страну воспитывает во мне патриотизм, укрепляя любовь к Отчизне.

А музыка?! Большинство народных песен, самых грустных и самых весёлых — это же опять воспитание патриотизма. И даже музыка Бетховена или Моцарта напоминает русскому — русское. И это тоже воспитание любви к Родине и патриотизма.

А вот в сегодняшнем русском капитализме ни у кого из создателей этих воспитательных точек в гражданах даже мысли не появляется, что своей деятельностью они создают в душах россиян либо Защитников Отечества, либо предателей Родины. И вот уже появляются всякие Верёвкины, орущие нецензурщину в уши неокрепших душ — лишь бы «бабла» побольше «срубить»…

В моём государстве было много организаций, которые за деньги или просто «за интерес», явно или подспудно, учили меня и других любви к Родине, а кто сегодня именно за этот «параметр» в деле воспитания общества несёт хоть какую-то ответственность? Конечно, ещё найдутся неравнодушные, но это будут люди из прошлого и, скорее всего, они будут величаться окружающими «ярыми маргиналами».

И получается сегодня, что только церковь заботится о чистоте душ соотечественников…

Этими рассуждениями завершаю моё становление во дворе своего детства.

А впереди незаметное взросление и переосмысление…