Каталка

                / Медицинский рассказ не профессионала./

                1
Мария Прокопьевна, медицинская сестра хирургического отделения третьей городской больницы города Н,  размахивая руками, громко  мужским, прокуренным голосом возмущалась, сидя на обшарпанном кресле дежурного поста:
- Припёрли, опять, какого - то Московского депутата,  места в Москве не нашлось, - старая фронтовичка, устроившись сразу после окончания войны в эту больницу и не имея родственников, она практически в ней жила. - Камни, видите ли, у него из почек посыпались, болтал, наверное, много, вот они от сотрясения-то и ринулись вниз.
Мария Прокопьевна была хоть и беспартийная, но старой коммунистической закалки. Не любила разных  «блатных», за которыми нужен особый уход. Не доверяла разным новшествам, особенно вновь появившимся одноразовым шприцам:
- Дьявол их знает, чего они туда наложили, прежде чем упаковать эти шприцы, - басила она своим мужским голосом и, по старинке, пользовалась многоразовыми, поэтому в её дежурство, на посту постоянно кипел стерилизатор с этими старыми, но, как она считала, надёжными принадлежностями. Конечно, возможно она бы приняла это новшество, если бы одноразовые шприцы были для всех, а не только для «блатных» и богатых, способных их купить за собственный счёт./В то время, они только что входили в процесс их применения./
При всех её недостатках, к своим обязанностям она относилась ответственно. Так, как она ухаживала за больными, в послеоперационный период, ухаживать никто из сестринского персонала не мог. Она просто становилась родной матерью каждого. Была строга и, учитывая её большой рост, и умение выражаться соответственно поведению страждущих, никто больничный режим в её смену нарушать несмел. Кроме того, Мария Прокопьевна готова была в любой момент подменить коллегу, в ночь либо в день, не имело значения.
Народный депутат Головин Николай Васильевич, был не виновен в том, что с ним произошёл такой казус, он объезжал на машине свой округ, на котором работал честно, постоянно встречался с избирателями, доверившими  ему  столь высокий пост, и по мере своих сил, всячески им помогал. И вот на одной из просёлочных дорог, у него случился приступ, как позже, в больнице, выяснилось почечной колики. Поэтому ему было не до Московской клиники, да он там никогда и не лечился.
В больнице №3 переполошились, а как же Народный депутат Советского Союза, это тебе не хрен на грядке. И пока его возили на рентгеновский снимок, из палаты, где должны были лежать шесть человек, вывезли пятерых в коридор, под возмущённые вопли Марии Прокопьевны:
- Это, что же творится, чем же эти люди хуже какого - то Московского депутата! Сейчас всё брошу, пойду жаловаться главному врачу,-  она бедная не догадывалась, что такое распоряжение, как раз от него и поступило.
Но когда депутата Головина завезли в эту пустую палату, он возмутился не меньше Марии:
- Эй, сестричка! – громко позвал он, так как доставившие его врачи, видимо ушли советоваться, что же дальше делать.
              -Чего тебе?-  грубо спросила появившаяся на пороге медсестра, - горшок подать?
- Нет, мамаша, горшка не надо, богато вы живёте, шестиместная палата на одного человека.
- Так это всё из - за тебя, их вон вышвырнули в коридор, пусть сдыхают,
лишь бы тебе хорошо было.
- Ты сестричка не шуми, я тут не причём, позови ка мне заведующего отделением.
Появившийся заведующий, взволнованно, вытирая пот со лба, пролепетал:
-Что ни будь не так, скажите, мы сейчас поправим.
-Что ж ты меня заведующий на посмешище выставил, где остальные пациенты. Какой же я, к дьяволу депутат, если даже в больнице вы меня от народа отделили, и что же потом скажет этот народ дома, когда выпишется из вашей больницы. Но с таким отношением некоторые и вообще могут домой не попасть.
Больных быстро вернули на место, к великой радости Марии Прокопьевны, но доверия депутат пока ещё от неё не получил:
-Видимо рисуется, - ворчала она себе под нос, - авторитет зарабатывает.
А депутату Головину было не до этого, у кого хоть раз была почечная колика, знает, что это такое. Кажется, что вонзённый в почку гвоздь сам по себе поворачивается и при этом собирает все почечные ткани в кучу.
Мария Прокопьевна вытащила из стерилизатора многоразовый шприц, выбрала самую толстую иглу, которая там лежала, набрала «баралгин» и, протерев спиртовой ваткой место ниже поясницы, с удовольствием загнала эту иглу в то протёртое спиртом место:
-Пусть почувствует, каково здесь у нас в местных больницах, - злорадно подумала она, приписывая по прежнему депутату московскую принадлежность.
Но Николай Васильевич боли не почувствовал, скорее та боль, которая исходила из почки, перекрывала боль от шприца.
Ночью ему становилось всё хуже, и медсестра уже сочувственно через определённое время, ставила ему обезболивающие препараты, выбирая иглу по - тоньше.
Утром в палату пришли сразу несколько врачей, во главе с заведующим хирургическим  отделением.
- Ну, что Николай Васильевич, мы пришли к такому выводу, что нужно делать операцию, возникла непроходимость мочи, что, через несколько часов, может губительно воздействовать на сохранение почки. Если вы нам доверяете, сегодня вам сделают операцию, врачи у нас опытные, вот товарищ Петушков Виктор Сергеевич, много лет практикует такие заболевания, можно сказать, щёлкает, как орешки.
- Вам виднее, нужно делайте, я согласен, - обречённо произнёс Головин, - «приятного мало, ну да куда деваться, без почки жить то же не мёд, тем более врач Петушков, почти свой человек», - подумал он. Николай Васильевич, кроме депутатских обязанностей, был ещё директором птицефабрики.
                2

         Буквально, через какие то, пятнадцать минут, все засуетились, в палату вошла Мария Прокопьевна:
       - Ну, что депутат раздевайся, а я пока пойду за каталкой, поедем со скальпелем знакомиться, - пошутила она.
  - Как раздеваться то? – опешил Головин.
  -Ты, что, от боли, совсем одурел? Как, как, снимай трусы и майку, да поскорей. – Дав распоряжение, скрылась за дверью, видимо, пошла за каталкой.
Через несколько минут послышался шум приближающегося агрегата, по больничному полу зашумели-загудели колёсики. Но что-то в этих звуках было не обычное, какой-то происходил сбой с начала ровное «джжжи…» затем вдруг резкое «тук-тук…» и снова «джжжи…» и вот вместе с этими звуками, в палату закатилась каталка, накрытая белой простынёй, в сопровождении медсестры Марии Прокопьевны.
- Ну, что, болящий, залазь на каталку, поедем.
-А может быть, я сам дойду? – Стыдливо прикрывая тело ниже живота, попросил Головин.
-Не дури, депутат, ложись, ишь застеснялся, значить ещё не совсем припекло.
Николай Васильевич улёгся на каталку, накрылся простыней.
-Ну, с богом! – Глядя в угол палаты, проговорила медсестра, как будто с кем-то договаривалась о благополучном исходе задуманного дела.
И каталка сначала плавно выкатилась из двери палаты «джжжи…», но вдруг дёрнулась «тук-тук…», больного мотануло слегка в сторону и затем снова наступил плавный полёт «джжжи…» и через несколько секунд опять «тук-тук…»
- Ах, токую то мать! - Загудела Мария Прокопьевна, толкая перед собой эту злополучную каталку, - когда же её отремонтируют или купят новую? Положить бы на неё главного врача вместе с заведующим отделением, разогнать, да спустить с пятого этажа! – Буйствовала она, не обращая внимания на то, что этот заведующий отделением, понурив голову, плёлся сзади данной процессии.
Сопровождаемая возмущённым гудением медсестры, процессия, наконец, достигла двери операционной. Головина переложили на другую каталку, и уже другие медсёстры, подкатив её к операционному столу, переложили депутата Головина на этот стол.  Что было дальше Николай Васильевич, обколотый различными препаратами, помнил смутно, единственное, что запомнилось надолго, это то, что в операционной было холодно и хотелось залезть под одеяло, желательно стяжённое. Затем к его руке протянулась трубка капельницы, и через минуту он провалился в кромешную темноту…
-…Николай Васильевич, пора открывать глаза, - сквозь толщу отходившего сна, над самым ухом, слышался, сначала далёкий, но с каждой секундой приближающийся, звук женского голоса.  Головин с трудом открыл тяжёлые веки, попытался поднять голову, ничего не получилось, в медленно проясняющемся сознании, схваченная краем глаза возникла картина: он лежал на боку, накрытый простыней, сверху с потолка на него смотрела бестеневая операционная лампа, вокруг суетились люди в белых халатах. В боку, который находился сверху, чувствовалась пока ещё далёкая тупая боль, пошевелив еле-еле рукой Головин, обнаружил на этом боку резиновую трубку. Подошедшие медсёстры, перевернули его на спину, и переложили на каталку.
- Куда его?- Послышался чужой женский голос.
- В реанимацию, - ответил голос хирурга Петушкова.
Каталка выкатилась из операционной и ровно поплыла в сторону грузового лифта.
- А где же Мария Прокопьевна, - слегка встревожился Головин, ожидавший услышать жужжание и постукивание коляски своего отделения. - Почему реанимация? – Медленно возник в одурманенной наркозом голове, вопрос. Находясь в палате перед операцией, он слышал от больных с большим опытом то, что в реанимацию увозят тяжело перенёсших операцию, а он чувствовал себя ни так уж и плохо.
«Что-то тут не так», - подумал Головин, но спросить не мог, так как был ещё довольно слаб, да и не хотел показать своё волнение по этому поводу.
Зашумели открывающиеся двери лифта, каталка с представителем законодательной власти закатилась в него, и он медленно двинулся вниз.
В реанимации, начинённой различными приборами, его продержали сутки, подключая постоянно к капельницам с различными растворами, и подкалывая одноразовыми шприцами. После чего вывезли в одноместную палату, но не своего отделения, а ортопедического, мотивируя это тем, что процедурная сестра данного отделения, самая опытная и лучшая в этой больнице. На третий день Головину разрешили встать. Поднявшись, он обнаружил  резиновую трубку, которая торчала из под бинта, закрывавшего операционный шов, на его боку.   Трубка была опущена другим концом в баночку, подвешенную к кровати, и из неё постоянно струилась жидкость.
-Вы теперь эту баночку при ходьбе должны носить всегда с собой, - сказала самая умная медсестра ортопедического отделения.
-И что же я теперь всю жизнь буду ходить с этой баночкой? – Испуганно спросил депутат.
- Я не знаю, спросите у доктора, - виновато потупившись, ответила она.
Доктора не заставили себя долго ждать, их появилось, вдруг, столько, что они не смогли все разместиться в одноместной палате, и часть из них остались стоять в коридоре.
- Виктор Сергеевич, что со мной, почему я должен теперь постоянно ходить с этой баночкой, - возмущённо спросил Головин.
- Кто вам это сказал Николай Васильевич? – Как-то слегка пришибленно спросил Петушков.
-Вот, ваша лучшая в больнице медсестра.
- Да, нет, ничего страшного не произошло, она просто не разбирается в вопросах урологии, -  не уверенно залопотал он, – недельку, другую и всё будет нормально.
- Если она не разбирается в этих вопросах, на кой дьявол вы меня сюда завезли? И потом вы после операции мне сказали, что с этой трубкой я прохожу два, три дня, а теперь счёт идёт на недели.
-Успокойтесь молодой человек, мы разберёмся во всём и всё, что нужно сделаем, - выдвинулся вперёд старичок  еврейской принадлежности.
- Да уж, попрошу поскорее это сделать! - Угрожающе произнёс Головин, - я смотрю,  вы и сами толком не знаете, что дальше делать.
Выйдя в коридор, врачи став в тесный кружок, начали наперебой обсуждать сложившуюся обстановку. Говорили, перебивая друг друга, быстро разбрасывая латинские медицинские термины, и лишь старичок еврейской наружности произнёс вроде понятную фразу:
-Да уважаемый Виктор Сергеевич, ваша ошибка, что я могу сказать, вы допустили «редкий шов», либо пропустили стежок, вот вам результат: образовался свищ.
-Да, я очень волновался, не каждый день делаешь операцию Народному депутату СССР.
-Вам, что в институте не говорили, что хирургу при операции волноваться нельзя, вы, что барышня кисейная, - наседал старичок еврейской наружности, - вам это может дорого обойтись, пойду сейчас звонить в облисполком, вы даже это не удосужились сделать, сразу нужно было доложить, что к вам поступил депутат Верховного Совета.
Весь этот разговор слышал Головин, но вмешиваться не стал, так как понял, что дело не шуточное, и что он не скоро вернётся к исполнению своих обязанностей. И ещё он понял, что старичок этот опытный профессор – уролог, то есть врач, который чужие почки знает лучше своих, а  хирург Петушков, который эти болезни «щёлкает, как орешки» на сей раз промахнулся.
                3
После обеда приехал председатель Облисполкома Иноземцев, пришёл в палату, пожурил болящего за то, что он сам не позвонил в исполком, намекнул на то, что надо было ехать в Москву, видимо обеспокоенный тем, что о врачах его области теперь пойдёт дурная слава.
-Какая Москва, меня сюда скорая помощь доставила, - нехотя отмёл позицию председателя Николай Васильевич.
В такой обстановке не очень - то хочется говорить о серьёзных делах, тем более о пустяках, председатель виновато потоптался у кровати болящего,  и настроился уходить.
-Ты у меня головой ответишь за происходящее! – Изрёк на прощание Иноземцев, обращаясь к главному врачу больницы, который все это время общения, переминался с ноги на ногу у порога палаты.
Сразу после ухода высокого начальства, забегали врачи, выписывая различные назначения, замелькали медсёстры со шприцами, Головин не успевал поворачиваться, принимая различные уколы, и уже через десять дней на мускулах находящихся ниже спины, не осталось живого места. Но толку, никакого, не было, баночка, которая теперь сопровождала болящего, не просыхала, так как из трубки в неё продолжала поступать жидкость.
Николай Васильевич уже совсем было отчаялся, ему хотя бы поговорить с кем, но палата была одноместная, да и со своими почками, он среди больных с костылями и гипсом, выглядел белой вороной.
- Когда же будет принято хотя бы какое-то решение? – Обречённо думал он. – Спрятали меня здесь, что бы скрыть свой грешок.
Но, вдруг, на десятый день, лёжа на койке в полудрёме, Головин услышал знакомые звуки:  «джжжи…» и через несколько секунд «тук- тук» он торопливо сел на кровать, в спешке чуть не разбил баночку. Сердце радостно забилось, эти звуки разнеслись в голове,  как хорошая желанная музыка. И снова «джжжи…» «тук-тук», дверь палаты открылась, на пороге стояла медсестра урологического отделения Мария Прокопьевна, держась руками за ручки знакомой каталки:
- Ну, депутат удивил ты меня, я то думала, ты концы отдал в операционной, ждала, ждала, когда позвонят забирать тебя, не дождалась, так и думала, угробили. А сегодня заместитель главного врача по хирургии  посылает меня, иди, мол, Прокопьевна, забери из ортопедии депутата, да вези его снова в операционную. Теперь она тобой будет заниматься, Антонина Тихоновна, она тоже почечный хирург. Давай депутат раздевайся, ложись на каталку.
-Ну, что вы Мария Прокопьевна, только встретились, сразу раздевайся,- пошутил обрадованный появлением нужного человека Головин, - можно я пойду пешком, вести – то далеко, а я тяжелый.
- Ложись не канючь, ни таких быков возила, не положено пешком.
И вот уже снова под лежащим на каталке депутатом заиграла знакомая музыка: «джжжи…»  «тук-тук», но теперь эти звуки и периодическое подёргивание, вселяли надежду на благополучный исход лечебного процесса, и на душе Головина расплылось удовлетворение.
Подкатили к двери, на которой висела табличка «Процедурная»
-Все - таки не операционная, - облегчённо вздохнул Головин.
Перевалили порог, и взору болящего предстало внутреннее содержание этого кабинета: у противоположной стены стояли металлические белые шкафы, сквозь стеклянные дверки которых были видны множество различных медицинских приборов и упаковок с медикаментами, слева, так же у стены, стояло странное кресло, по виду которого Головин догадался, что оно предназначено для женского персонала. По кабинету расхаживала женщина среднего возраста, среднего же роста, в белом халате и в марлевой маске на лице.
-Ну, что Николай Васильевич, попали под раздачу, - заверещала она пронзительным голосом, - но ничего, безвыходных ситуаций у нас не должно быть.
« Это и есть, наверное, Антонина Тихоновна», - догадался депутат, опасливо поглядывая на причудливое кресло.
- Ничего не бойтесь, сейчас мы вам загоним в мочеточник стенд, полежите три дня, всё зарастёт, как на с… младенце, быстро поправилась она. Вы как на это смотрите?
-Вашими глазами, им видней, - пошутил Головин.
-Да вы шутник, это хорошо, ну в таком случае, вставайте с каталки и размещайтесь в этом кресле.
Головин, измученный разными процедурами, уже без всякого стеснения перебрался в предложенное ему удобство.
-Аня,- обратилась Тихоновна к медсестре, находящейся тут же в кабинете, - давай ка мы больному поставим кубик однопроцентного морфина, думаю, с одного раза он наркоманом не станет.
Получив предложенный кубик, Головин сначала не почувствовал ни каких изменений, но через несколько минут ему вдруг стало так хорошо, что он раскорячив ноги в кресле, чуть не запел.
Определив по внешним изменениям, произошедшим с пациентом, что пора действовать, доктор достала из целлофановой упаковки этот самый стенд, им оказалась тоненькая, длинная трубочка, раскрашенная в чёрно-белый цвет, как змея.
- Ну, что уважаемый Николай Васильевич, поехали, - и стенд, направляемый опытной рукой доктора, пронизав орган, о котором в тексте упоминать не принято, потыкавшись в стенки мочевого пузыря и найдя выход в мочеточник, медленно стал приближаться к почке, не смотря на благотворное влияние морфина, процедура была не из приятных.

                4
               
               
           И снова каталка, управляемая Марией Прокопьевной, затянула свою любимую мелодию: «джжжи…, тук-тук…», но вот и знакомая одноместная палата, опять в ортопедии, всё - таки местная врачебная мафия решила до конца скрывать своего «графа Монтекристо».   
- Николай Васильевич, я вас настоятельно прошу, не делать никаких резких движений, и уж вставать категорически запрещаю, - строго наказала сопровождающая до палаты процессию Антонина Тихоновна.
Головин,  пока его везли по коридорам и перекладывали на кровать, находясь под воздействием морфина, испытывал не вероятную эйфорию чувств, в этот момент он любил всех и доктора Антонину Тихоновну  и медсестру Марию Прокопьевну и особенно каталку с её неповторимой песней: «джжжи…, тук-тук…».
Но пролежав неподвижно часа два на спине и постепенно освобождаясь от воздействия наркотического дурмана, ему захотелось повернуться на бок либо встать, что бы размяться, но он понимал, что делать этого нельзя, иначе нарушив указания врача, он тем самым навредит процессу выздоровления, и может надолго заваляться в этой одноместной палате. Пролежав ещё несколько часов Головин начал впадать в депрессию.
Конечно, его, во время пребывания в этом больничном каземате, постоянно посещали родные, друзья и подчинённые ему по долгу службы специалисты, скрашивая каким-то образом это тоскливое время. Он, правда, стеснялся того, что им приходилось видеть директора и депутата Головина с резиновой трубкой и стеклянной баночкой в кармане, ему казалось, что такой вид унижает его достоинство,  постепенно он к этому начинал привыкать. Но сегодня, от неподвижного лежания, на него навалилась тоска по воле, по работе и даже по исполнению депутатских обязанностей:
« Насколько слаб человек против природы, против случая, - думал Николай Васильевич, -  В прошедшем году Николай Васильевич стал Народным депутатом Советского Союза.  Впервые кандидатов в депутаты СССР не предлагали из Москвы, а их выдвигали коллективы, рабочие либо партийные, принималось даже самовыдвижение, как позже выяснится «на свою шею хомут».  На округе №159 куда была выдвинута кандидатура Головина, коллективом его птицефабрики, сначала было семь кандидатов, но после того как на этом же округе появилась кандидатура первого секретаря Обкома коммунистической партии, все кандидаты, кроме  Головина быстренько сняли свои кандидатуры. А Головин упёрся, да и секретарю это было «на руку». По закону о выборах, на одном избирательном округе должно быть не менее двух кандидатов. В Обкоме посчитали, что какой-то директор птицефабрики не может выиграть выборы у первого секретаря Обкома, и просчитались.
Округ состоял из трёх городов и семи сельскохозяйственных районов. Предвыборная компания проводилась вживую, то есть  каждый кандидат должен был встречаться с народом и, глядя этому народу в глаза предлагать своё виденье исполнения обязанностей депутата, в случае его избрания.
Доверенные лица первого секретаря обкома давили на то, что у их представителя больше возможностей, чем у какого  – то директора. Но нард, впервые  узнавший, что кандидатуры на них свалились не из Кремля, отмёл такой подход к достоинствам кандидатов.  Избиратели заявляли, что если к  секретарским возможностям добавить ещё и возможности депутата в образе Головина, то вдвоём они горы свернут. 
Кроме того у кандидата Головина и его доверенных лиц было, что предъявить народу, птицефабрика возглавляемая Николаем Васильевичем, в прошлом году получила самую высокую награду в СССР: переходящее красное знамя ЦК КПСС, ВЦСПС и Ленинского комсомола. Избиратели сельскохозяйственных районов, назло своим руководителям, которые призывали голосовать за секретаря Обкома, голосовали за директора Головина.
- Вот, когда научитесь работать, как Головин, тогда будете указывать, за кого нам голосовать! – Говорили они.
Города, входящие в округ, тоже не однозначно отнеслись к выдвинутым кандидатурам. Самый большой из них Шахтёрск, сразу стал на сторону Головина, шахтёрам надоело слушать обещания областного и Московского руководства об улучшении их жизни и, бросив лозунг «Головин – наш человек, не спасовал перед обкомовскими» они провозгласили:
- Кто против Головина, тот против нас!
Второй город Железнодорожный, то же взял его сторону. Продукция, производимая птицефабрикой Головина, реализовалась в этом городе и славилась отличными визуальными и вкусовыми качествами.
- От него хоть какая-то польза есть, - говорили его жители.
И лишь третий город, основной в области производитель спиртных напитков, так до самого дня голосования не смог определиться в выборе и проголосовал  50 на 50.
Уже почти в конце предвыборной компании, обкомовские очнулись, поняв, что этот директор не лыком шит, попытались нарыть на него компромат, и лишь навредили себе./ Результат был не обычен для того времени. Почти невозможен:  64%- за Головина и лишь 31% за секретаря Обкома / 
Николай Васильевич сам не ожидал такого результата, и сначала, вроде как растерялся, но не надолго, во время предвыборной компании, встречаясь с избирателями, он определил основные направления развития этих городов и районов, их трудности. Подружился с их руководителями, которые под напором партийных органов, сначала не принимали его в серьёз, но познакомившись поближе, почувствовали, что он человек слова, способен многое понять и не только в сельском хозяйстве, и главное всегда готов помочь в решении трудных проблем…
И вот какой-то камушек с пшеничное зерно, в один момент остановил кипучую деятельность государственного человека. Превратив этого решительного, видного не только по делам, но и по внешности партийно-хозяйственного деятеля, обличённого  высшей властью данной ему народом, в болезненного мужичка, с трубкой на боку и с баночкой в кармане, которого катают на неисправной каталке по операционным и процедурным кабинетам  женщины.
 
Так вот, пролежав, таким образом, ещё сутки, Головин совсем впал в депрессию, замкнулся, ни с кем не хотел разговаривать  и запретил пускать к себе всех посетителей кроме сына. Сын Николай, который то - же был доктором, но работал в другой больнице, приходил каждый день. Он то и раскрывал отцу таинства происходящего процесса разгерметизации его мочевыводящих путей.
   На третьи сутки, дошло до того, что  Головин потребовал, у появившейся Антонины Тихоновны ещё дозу морфина, на что она обозвала его слюнтяем и размазней. Пристыженный депутат, кое-как взял себя в руки и честно до конца долежал эти сутки. Ночь он не спал, болела отёкшая спина и покусанные губы, он пытался перекинуть напряжение с одних отёкших мышц на другие, периодически, по чуть-чуть, передвигаясь по жёсткому  матрасу, и не заметил, как наступило утро. Получив очередную  инъекцию обезболивающего препарата, он вдруг через открытую дверь, которую не закрыла ушедшая медсестра, услышал знакомую мелодию: «джжжи…, тук-тук…»  безумно обрадовался, хотел вскочить, но в последний момент вспомнил, что этого делать нельзя .
В открытой двери появилась сначала каталка, затем улыбающаяся физиономия Марии Прокопьевны:
-Ну, что Башкин, живой? - Пробасила она и, увидев, как тот пытается подняться, прикрикнула, - не смей, я сейчас помогу.  Давай осторожно перелазь на каталку. - И захватив его большими сильными руками, почти без его помощи переложила на эту чудную телегу.
-Почему Башкин? - Запоздало обиделся Николай Васильевич.
-Один хрен, что Головин, что Башкин, понятие одно, черепушка на плечах, - ответила медсестра и выкатила каталку из палаты.
«Джжжи…, тук-тук…» пела та каталка, и Головину стало до того, вдруг хорошо, что он заулыбался во всю ширину своих  искусанных губ.
-Чего лыбишься, рано ещё радоваться, сглазишь, - Мария Прокопьевна, как и все медсёстры, которым приходилось иметь дело с тяжело больными, была до предела суеверна.
- Ну вот, приехали,- пробасила она, упершись в дверь кабинета с надписью «Процедурная»
Дверь открылась, каталка заехала внутрь, чуть не врезавшись в удивительное кресло.
- Ну как дела, больной? - Заверещала, ожидавшая их Антонина Тихоновна.
- Не знаю,- опасливо поглядывая на кресло, ответил Головин, - мне, что перелазить в кресло?
- Да нет, лежите на каталке, - Антонина Тихоновна приподняла простыню, укрывающую все принадлежности депутата, и он почувствовал, как этот ненавистный стенд, стал медленно покидать его внутренние и внешние органы. Скребанула острая боль и вдруг стало невероятно легко:
-Господи, наконец-то! - Воскликнул радостно Головин.
- Видишь, сразу верующим стал, - съязвила Мария Прокопьевна, - как трепаться в Москве с трибуны, вы бога не вспоминаете, а как прижало, сразу «господи».
- Ладно, вези Прокопьевна пациента в шестую палату урологического отделения, - примирительно прощебетала Тихоновна, и к Головину, -  а вы Николай Васильевич сегодня ещё полежите денёк, а завтра уже всё окончательно станет ясно. Но двигаться по койке вам уже можно. 
На другой день стало ясно, что не зря больной Головин три дня лежал неподвижно, свищ затянулся, пролежав ещё неделю, Николай Васильевич выписался. На прощанье он подарил Марии Прокопьевне бутылку коньяка и большую коробку конфет.
- Это за что?- Застеснявшись, пробасила она.
- Это за то, что я месяц на вас катался, и за то, что в трудную минуту вы всегда появлялись вовремя.
- Ну, если что не так, наши двери всегда для вас открыты, - проникшись уважением к депутату за то, что он жаловаться ни куда не стал, да и вообще оказался просто человеком, проверещала на прощание Антонина Тихоновна.
«Ну, уж нет, баста, с меня хватит», -  подумал Головин и ошибся.

                5 

Прошло примерно полгода. Однажды объезжая поля принадлежащие птицефабрике, на которой он был директором, Головин почувствовал саднящую боль в области поясницы, через некоторое время боль усилилась.
- Александр, давай домой, - приказал он шофёру.
- А может сразу в больницу?- Спросил обеспокоенный шофёр, увидев, как исказилось от боли лицо шефа.
- Нет, давай сначала домой, отлежусь, наверное, - неуверенно сказал Головин, вспомнив все неприятности какие ему пришлось пережить в больнице.
Но до дома доехать не удалось, боль стала,  вдруг, невыносимо острой, и Сашка, увидев, как скорчился на сидение шеф, выскочил на автостраду и повернул к городу, до которого было не более тридцати километров.
В городской больнице №3 Головин, еле передвигая ноги, поддерживаемый шофёром  Сашкой, сразу прошёл в кабинет Антонины Тихоновны.
- А что случилось, Николай Васильевич? - Увидев скрюченного депутата, заверещала докторица.
- Не знаю, - сдавленным голосом простонал Головин, - видимо, что-то опять с почками.
Антонина Тихоновна подняла трубку телефона:
- Это дежурный пост урологического отделения? Прокопьевна, это ты? Давай в мой кабинет с каталкой, поскорее.
Минут через пять в коридоре послышался звук приближающегося агрегата: «джжжи…, тук-тук»
«Всё, как и прежде», - подумал Головин.
Дверь открылась, на пороге стояла удивлённая медсестра Мария Прокопьевна:
- Депутат, опять ты, никак скучаешь за нас, - прокуренным голосом пробасила она, - снимай тряпки, ложись, телега к вашим услугам. Куда его? – спросила она, после того, как раздетый до нижнего белья Головин, взобрался на знакомую каталку.
- На рентген, я позвонила, вас там ждут, - пропела своим пронзительным голоском Тихоновна, - да сделай пациенту обезболивающий укол.
Подъехали к урологическому посту, Мария Прокопьевна открыла свой заветный стерилизатор и достала пинцетом любимый многоразовый шприц, затем посмотрев на Головина, махнула рукой, опустила шприц в кипящую воду, достала из шкафчика одноразовый и, мазнув спиртовой ваткой ниже поясницы, почти безболезненно, произвела процедуру обезболивания.
После обезболивания и капельницы Головину стало легче, и он совсем уже засобирался домой, Сашка ждал у больничных ворот.
- Ну вот, что Николай Васильевич, - заверещала зашедшая в палату Антонина Тихоновна, - не хочу вас обнадёживать, положение наше, вернее ваше не важное. Мочеточник, в котором стоял стенд, искривился перед самой почкой и при срастании  тканей,  к тому же, произошло его сужение, а теперь эти приступы периодически будут повторяться, по мере того, как в этом месте будет скапливаться песок или того хуже станет выходить камушек.  Нужна операция, сегодня или завтра, но без этого не обойтись, я думаю тянуть время не нужно, езжайте домой. Распорядитесь на работе, поставите в известность семью, позвоните в Москву. Можете это сделать и там, в Москве оно конечно надёжней, но, я думаю, престиж ваших врачей вам не безразличен, всё - таки вы представляете в депутатском корпусе нашу область. / Вот дает, ей бы первым секретарём Обкома партии быть,- подумал Головин/
 Да к тому же здесь родственники, ваш сын врач, вас будут навещать. Подумайте, а в понедельник, если согласны, я вас жду, дня три полежите, сдадите анализы и с богом.
И вот в понедельник, депутат Головин снова в больницы №3 города Н. Ему предложили опять одноместную палату в ортопедии, / в то время платных палат ещё не было / но он отказался, всё таки с людьми, хоть и больными, ожидание операции переносилось легче, как говорится «на миру и смерть красна». 
Операция была назначена на четверг.  И он опять очутился в уже знакомой палате№6. В среду в палату зашел худой, высокий мужчина средних лет, представился:
- Моя фамилия Камбалов, я анестезиолог, буду давать вам наркоз, вы не волнуйтесь, я работаю давно, постараюсь для вас сделать всё по высшему разряду, - измерил давление, спросил, - больше вас ничего не беспокоит кроме почек.
- Беспокоит, удастся ли мне отсюда вернуться домой, - угрюмо пошутил депутат.
- Ну что вы такое говорите, операция выеденного яйца не стоит, мы такие щёлкаем, как орехи, - обнадёжил уходящий анестезиолог.
- Один уже нащёлкал, вот теперь я без больницы жить не могу, – проворчал вслед ему Головин.
Анестезиолог ему не понравился: во первых - фамилия рыбья, во вторых - какой-то подхалим:
          «Первый раз хирург был с птичьей фамилией, а тут анестезиолог с рыбьей. И почему только для меня он обещал сделать всё по высшему разряду, значить  другим на операционном столе от его наркоза приходится туго.  Где же он тогда набрался опыта, не каждый же день  усыпляет депутатов», - лёжа на койке, думал Головин. Спросить было не у кого, находящиеся в палате больные ожидали плановой операции первый раз.
Затем пришла Антонина Тихоновна, сообщила, что оперировать будет она сама, наговорила много утешительных слов, но от них депутату легче не стало, разговор с анестезиологом, вызвал тревожные предчувствия.
В ночь перед операцией он спал плохо, с вечера прошёл предоперационную подготовку. Какую? Те, кто оперировался, знают, других я пугать не хочу. Наступило утро четверга.
В десять часов в коридоре послышался знакомый громкий мужской голос Марии Прокопьевны и старая песня каталки «джжжи…, тут – тут…», дверь в палату открылась, на пороге стояла медсестра, Прокопьевна.
« Кроме неё, кто ни будь, дежурит в этом отделении или нет», - подумал Головин.
- Ну, что Василич, готовься, снимай трусы, ложись на каталку, а я пойду за шприцом, быстренько тебе вколю « промедолчик» и поедем на знакомый тебе столик.
Головин, удивился тому, что Мария Прокопьевна впервые назвала его без издёвки, не депутатом, а Васильевичем. Быстро разделся и занял позицию на знакомой телеге.
- Это, что такое!? - Вылупила глаза, вернувшаяся со шприцом медсестра,- ты, как лёг, кто же ложится ногами вперёд.  Всё операцию сегодня нужно отменять, добра не будет.
Головин быстро поменял положение, но Мария Прокопьевна упёрлась:
-Что хотите, делайте, а больного я в операционную не повезу!
- Что же тут особенного,  я же развернулся и лёг правильно,  -  настроившись  на проведение операции, Головин не хотел откладывать,   начатое дело.
На скандал сбежались врачи и другие медсёстры,  пришёл заведующий отделением:
- Вот, что Прокопьевна, ты уже всех достала со своим суеверием, вези больного, в операционной  заждались, иначе дождёшься, я тебя отправлю на пенсию, давно пора!
-Хрен с вами, я повезу, но тебе Головин лучше бы остаться в палате.
И странное дело, большинство медсестёр и даже часть врачей, были на стороне Прокопьевны. Но она взялась за ручки каталки и та, откликнувшись своим пением «джжжи…, тут-тут…», покатилась в сторону операционной.
- Ах, чтоб вам пусто было, им бы только поскорее все с плеч спихнуть,- ворчала медсестра, - этого заведующего давно пора в шею гнать из больницы, и ты, депутат, то же хорош, тебе то куда торопиться, натрепаться не успеешь в своей Москве, что бы изменилось, если б на недельку ещё тут задержался. Язык бы от трепотни отдохнул.
«Вот противная старуха, - думал, тем временим Головин, - нет, всё, после операции попрошу, чтобы ко мне другую медсестру прикрепили. Хватит, надоела».
Ну вот, наконец, операционная, в «предбаннике» его переложили на другую каталку,  и уже через минуту Головин услышал удаляющиеся звуки родной телеги: «джжжи…, тук-тук…»

                6

Завезли в операционную. Первый раз, когда его оперировали, он не мог осмотреть это таинственное помещение, так как операция была экстренная, да и от полученных медикаментозных препаратов голова ни чего не соображала. С бестеневой лампой он, правда, уже был знаком, но боковым зрением, а сейчас смотрел на неё во все глаза, она нависала над предметом, который, как он догадался, назывался операционным столом, но если вы думаете, что это что-то похожее на широкий обеденный стол, то вы ошибаетесь. Это скорее был предмет похожий слегка не станок для распилки дров, только чуть по - шире и без верхних рогов. Сбоку Головин заметил какой-то аппарат, к которому был прикреплён кислородный баллон, в передней части стола располагались какие- то приборы и различные шланги. На всё это он смотрел не испытывая ни какого страха, так как введённый Прокопьевной «промедол», уже полностью овладел им, вызывая чувство непреодолимой эйфории, точно такое же, как и от полученного им когда то морфина. 
Головина переложили на этот предмет, называемый столом, перевернули на бок, больной почкой вверх, то есть правым боком, ремнями зафиксировали правую руку вверх, накрыли белоснежной простыней, с большим разрезом, над больным боком. Головин спокойно наблюдал, как суетятся хирургические сёстры, затем у его изголовья появился анестезиолог Камбалов, пришла Антонина Тихоновна и сразу операционная наполнилась её громким верещанием:
- Ну, как Николай Васильевич, вы себя чувствуете? - И, не дожидаясь ответа, скомандовала,  - ну ребятки с богом!
Камбалов закрепил на левой руке пациента, которая была вытянута вперёд, манжету тонометра, измерил давление, что-то сказал медсестре, та взяла иглу капельницы, стоящей здесь же прямо напротив лица Головина, воткнула в его вену. Камбалов, что-то поворожил со шприцем и резиновой трубкой, спускающейся из бутылочки капельницы, и Головин, почувствовав, как быстро все начали удаляться от него,  провалился в кромешную тьму.
Проснулся он неожиданно, но операционную видел смутно, как в дыму. Язык был прижат резиновым шлангом, по его смутному предположению.  На лице что-то мешало, что именно он осмыслить не мог. Боли не было, но в боку, где проходила операция, он почувствовал какую-то возню и ужасный холод.  Странное дело, не смотря на необычную ситуацию Головин страха не испытывал.  Так как произнести какой-то звук он не мог, из-за мешавшего шланга, Головин пошевелил пальцами вытянутой руки.
- Камбалов, пациент-то наш проснулся,- услышал он далёкий не знакомый  женский голос.
У изголовья кто-то зашевелился, пробормотав то ли ругательство, то ли молитву, и наступила снова кромешная тьма. Позже Головин вспоминал, как перед операцией, уже прооперированные пациенты рассказывали, что под воздействием наркоза они летали в каких-то тоннелях, видели свет в конце этих тоннелей, другие видели шевелящиеся цветные стены. Он не видел ни чего, была только не пробиваемая, упругая тьма. 
Сколько прошло времени? Не известно. Головин снова проснулся, он слышал какие-то дальние голоса.  На оперируемом боку, ему показалось, что кто-то затягивает верёвку, и ему почудилось даже, что он слышит треск своей затягиваемой шкуры. Он попытался открыть глаза и не смог, попытался пошевелить пальцами, ни чего не вышло. То ли от потери крови, то ли от длительности операции Головин совершенно ослаб и никак не мог показать то, что он проснулся.
И тут в его голове начала рождаться подлая паническая мысль, которая из-за той же слабости развивалась медленно, но упрямо:
« Всё, раз мне не подчиняется ни одна часть тела, значить я умер. Говорили же, что когда человек умирает, его душа выходит из тела и некоторое время витает над трупом. Но почему же моя душа не летает над операционным столом. Значить умерший человек всё слышит после смерти. И значить я буду слышать, как меня заколачивают в гроб».
По мере медленно развивающихся мыслей, Головиным начала овладевать неудержимая паника.
- Камбалов, ну ка измерь пациенту давление, мне не нравится его сердцебиение.
- По моему, с ним, что-то творится не ладное, мне кажется он отошёл…
Головин услышал последнее слово, видимо медсестра не профессионально выразилась … «отошёл от наркоза»,  но услышав это слово «отошёл», Головин пришел в ужас, значить отошёл на тот свет.  Ещё бы несколько минут, и этот ужас мог кончиться кровоизлиянием в мозг.
И вдруг он  услышал, как где-то далеко скрипнула дверь, затем, какой то механизм пропел «джжжи…, тук-тук…» и грубый мужиковатый  голос выдал реплику:
- Ну, признавайтесь, не зарезали нашего депутата…
И затем голос сына Николая, тревожно спросил у кого-то:
- Как он там…
           « Господи, живой! – Молнией полыхнуло в мозгах Головина, - вот они родная каталка и Мария Прокопьевна, как всегда во время», - медленно перекатывалось в сознании измученного пациента, - и главное сын здесь, волнуется, видимо провел всё это время под дверью операционной.
           Оказывается, как только начали зашивать разрез, это как раз и чувствовал Головин, как его будто бы стягивают верёвками, из операционной позвонили на пост, что бы подали каталку и забирали пациента. Как же всё было сделано вовремя!
Больного переложили на знакомую каталку.
-Куда?- Спросила Мария Прокопьевна, -  в послеоперационную палату или в реанимацию.
- В реанимацию, - решила подстраховаться Антонина Тихоновна, - там, всё-таки, внимания по больше, да и больных поменьше.
Головин потихоньку начинал приходить в себя, знакомая музыка «джжжи…, тук-тук…» действовала на него успокаивающе, он с любовью и обожанием смотрел на Марию Прокопьевну, ещё недавно по направлению к операционной, в мыслях, называя её противной старухой, он теперь готов был её расцеловать. Но сил не было даже улыбнуться, да и к тому же мешала резиновая трубка во рту, которую по какой - то причине не убрали в операционной.
 Значимость больного была отмечена большой свитой, сопровождающей его в реанимацию: Мария Прокопьевна, как всегда управляла колесницей, с одной стороны шли Антонина Тихоновна и анестезиолог Камбалов, с другой, поддерживая капельницу, которая трубкой была объединена с рукой Головина, шла хирургическая сестра. Заключал процессию сын Николай, правда, в реанимацию его не пустили, врач другой больницы, не положено.
Прибыли в реанимацию, состояние прооперированного депутата с каждой минутой стабилизировалось, и ничего не предвещало наступления повторного критического момента. Антонина Тихоновна наклонилась над больным :
-Как вы себя чувствуете Николай Васильевич? Если считаете, что трубку пора убирать, сожмите на правой руке пальцы, - пропела она своим тоненьким голоском.
Николай Васильевич вообще не знал, зачем ему в трахею запихали эту трубу, это позже сын Николай расскажет ему, что она предназначена для вентиляции лёгких и для поступления газообразного наркоза, поэтому он тут же сжал пальцы правой руки. И, вдруг, подскочивший анестезиолог Камбалов, зацепил эту трубку и резко выдернул её из трахеи больного. Зачем он это сделал, трудно укладывалось в голове, то ли он подумал, что это сделает Антонина Тихоновна и не хотел терять свою значимость в деле спасения депутата, то ли ещё по какой причине, но он это сделал.
Освободившиеся от резинового шланга трахея и гортань Головина, привыкшие, что этот предмет длительное время удерживал их в раскрытом положении, ни как не хотели сжиматься. Головин, как рыба, выброшенная на берег, ловил ртом воздух, питался совершить глотательное движение, но парализованная гортань и трахея не подчинялись его усилиям. Он побледнел. Лоб моментально покрылся потом, глаза, как говорится, полезли на лоб.
« Всё, - промелькнуло в голове депутата, - этот архаровец меня добил».
Но в это время, Мария Прокопьевна, не успевшая уйти из реанимационной палаты, подскочила, и своими сильными руками, нажала на грудную клетку Головина. В районе кадыка, что-то щёлкнуло, зашипел проходящий через гортань воздух и, Головин почувствовал, что он вновь возвращается с небес на Землю.
- Послушай, Камбалов, - заверещала Антонина Тихоновна, - вам кто преподавал анестезиологию и реанимационное дело?
- Доцент Петров, - пролепетал перепуганный Камбалов.
- А ты помнишь, он всем студентам рассказывал, как один анестезиолог измучил больного на операционном столе плохим наркозом. И тот в конце операции подозвал этого анестезиолога и попросил наклониться, а когда он наклонился, больной со словами: «Если ты не можешь сделать правильные расчеты с двумя глазами, может, сделаешь это с одним лучше» выколол анестезиологу глаз, ты смотри, с тобой это может произойти тоже.  По инструкции эндо-трахеальный зонд удаляется медленно, а ты, что натворил.
Убедившись в том, что Головин пришел в норму,  его мучители и, одновременно, спасители удалились в своё урологическое отделение, оставив  подопечного один на один с дежурным реаниматологом.

                7

В реанимации было тихо и спокойно, лишь иногда, когда в очередной бутылке заканчивалась лекарственная жидкость, которая беспрерывно поступала в вену Головина, слышались шаги дежурной медсестры или может быть врача. Менялась бутылочка и наступала опять благотворная тишина.
Николай Васильевич периодически впадал в дрёму, затем просыпался и, с каждым разом возвращаясь из сна в действительность, чувствовал, что голова работает всё яснее, дурман наркоза постепенно покидает его тело и нарастает боль в правом боку.
- Доктор, а нельзя ли мне укольчик, а то что-то больно становиться, - попросил Головин, находящегося в реанимации врача.
- Да, конечно, - ответил тот, набрал в шприц препарат, и уже через две-три минуты боль отступила.
И только сейчас в голове Головина стала проясняться картина пережитого дня:
« Удивительное дело, как права оказалась эта грубоватая на вид медсестра, - думал он о Марии Прокопьевне, - как она не хотела вести его в операционную. И там, в операционной, казалось бы, ни чего не предвещало, ни каких эксцессов. Почему он Головин дважды просыпался во время операции. И откуда взялся этот панический страх, ведь у него Головина, ещё бы чуть, и разорвалось сердце. А звуки этой неисправной каталки, они, что для Головина стали магическими, что ли, - и он вспомнил, что каждый раз, как эти звуки появлялись, ему становилось лучше, либо появлялась надежда на улучшение.  И эта пожилая медсестра, это приложение к каталке, ведь практически она его дважды сегодня спасла: своим своевременным появлением в дверях операционной и здесь в реанимации. Как тут не поверить в мистику, в суеверие медицинского персонала, видимо это неотвратимо, когда человек находится постоянно рядом со смертью».
От этих мыслей ослабевший, после всех передряг, Головин устал и убаюканный постукиванием часов на стене, погрузился в сон. Сколько он пролежал в реанимации Головин точно не помнил, он то засыпал, то получая укол каких-то препаратов, просыпался, он постепенно обретал силу, приходила Антонина Тихоновна, разговаривала с ним, с дежурным реаниматологом.  Ему начинало уже надоедать лежание на спине, он ждал каких-то перемен в сложившейся обстановке.  И вот,  однажды /а пролежал  он в реанимации всего сутки / в коридоре  послышалось знакомое «джжжи…, тук- тук…», дверь открылась, сначала на пороге появилась знакомая каталка, за ней медсестра Мария Прокопьевна. Головин обрадовался, заулыбался, хотел даже приподняться, но боль в правом боку не позволила совершить такой манёвр.
- Что милый, соскучился, - улыбнулась в ответ Прокопьевна, - поедем на место, давно я тебя не катала.
Головина удивил изменившейся голос медсестры, он привык к её грубому голосу, грубым словам с издёвкой, но теперь в этом грубом голосе нашли место нотки сочувствия, ласки. Как будто мать утешала обиженного ребёнка.  И Головин почувствовал всё это сердцем, вспомнил как когда-то в далёком  детстве, матушка так же жалела его, когда он поранил стеклом ногу. И у этого здорового мужика, который практически в жизни уже всё испытал, и, казалось бы, закалился как сталь, на глазах, вдруг навернулись слёзы.
       - Э, милый, да ты совсем у нас раскис, - наклонившись к больному, шепнула Мария Прокопьевна, - пора тебе на волю, ну ничего, сейчас в послеоперационную палату, там полежишь пару деньков, затем на недельку в свою шестую и домой.  Поехали.
           И  каталка вновь затянула свою песню: «джжжи…, тук-тук…»
               
                8

В послеоперационной палате было четыре кровати, три занятые, на четвёртую Мария Прокопьевна переложила Головина. Поздоровавшись с соседями, Головин осмотрелся, соседи были то же недавно прооперированы, но операции их отличались от его тем, что у Николая Васильевича с боку торчала одна трубка, как сказала Антонина Тихоновна – «дренаж», а у его соседей  красные  резиновые трубки торчали во все стороны. Головин не стал проявлять по этому поводу любопытства, просто подумал, что им досталось  ещё больше, чем ему. Соседи оказались разговорчивые, негласно приняв Головина в свою компанию, начали рассказывать поочерёдно о своих заболеваниях, о тяжести проведённой операции, больше приписывая страдания и ужасы от этого процесса. Судя по количеству трубок на их теле было понятно, что ходить им предстоит ещё не скоро. 
На следующий день, с утра пришла Антонина Тихоновна, сняла надоевшую, резиновую трубку, торчащую из шва, на теле Головина и разрешила потихоньку вставать. О нахождении в этой палате можно было и не вспоминать, если бы не произошедший, опять, как показалось Николаю Васильевичу, мистический случай.
В этот же день, перед обедом, дверь в палату распахнулась, и на пороге появился анестезиолог Комбалов. Головин, как раз держал в руках графин, наливал воду для своего соседа по палате. Увидев, вошедшего Комбалова, Николай Васильевич, вдруг, изменился в лице, глаза его округлились и он почувствовал, что начинает задыхаться. Камбалов, озадаченный увиденным, хотел быстро подойти к Головину.  Но тот, проливая воду, начал поднимать графин, как гранату, что бы метнуть его в ненавистного врага. Камбалов стремительно вылетел из палаты, прикрыв дверь, в которую тут же врезался графин и раздался звук разбившейся посуды и осыпавшегося  на пол стекла. На вопли Камбалова с другого конца коридора, толкая перед собой каталку, видимо отвезла очередного больного в операционную, быстро приближалась Мария Прокопьевна.
Головин сам не понимал, что с ним происходит, то ли ему вспомнились все пережитые им ужасы на операционном столе и в реанимации, то ли ещё по какой причине, но он не владел собой. После того, как выскочил из палаты анестезиолог Комбалов, дыхание вроде возобновилось, но сердце, подкатившись к самому горлу, вот-вот должно было выскочить наружу. Он в изнеможении упал на кровать, перепуганные больные начали стучать ложками по стаканам, вызывая медперсонал. И вот в это самое время в коридоре послышалось знакомое: «джжжи…, тук-тук», и тут же свершилось чудо, сердце Головина вернулось на своё определённое место, дышать стало совсем легко. Дверь снова открылась, на пороге стояла медсестра Прокопьевна:
-Что тут у вас происходит, это, что за безобразие, почему графин разбит и почему вопит врач Камбалов, - глядя на Головина, вопрошала строго она.
Не на один из этих вопросов Николай Васильевич ответить не мог, он ничего толком не помнил. И тогда, видимо Мария Прокопьевна поняла всё сама, она позвала нянечку, наказала ей навести порядок в палате и, поглядев укоризненно на Головина, подхватив свою каталку, молча удалилась: «джжжи…, тук-тук…» запела каталка, окончательно успокаивая депутата, и он, отвернувшись к стене, крепко заснул.
На другой день выздоравливающего Николая Васильевича, перевели в палату №6. Он не скрывая радости с сияющей физиономией, делился ею с неизменно дежурившей Марией Прокопьевной:
- Выйду скоро на работу, соберу всех своих специалистов, вывезу в лес к реке и заставлю дышать свежим воздухом и пить эту чистую, чудесную воду – дышите и пейте, пока дышится и пьётся на воле, пока судьба вам дала такое благо, быть здоровыми и крепкими.
Медсестра молча улыбалась, качала головой, а затем, махнув рукой, бралась за свою каталку и спешила за очередным больным: «джжжи…, тук-тук…»

                9

Больше анестезиолог Камбалов Головину навстречу не попадался и в палату не заходил. Случай с графином замяли, списав это всё на послеоперационный психоз.
В ночь перед выпиской Николаю Васильевичу не спалось. Он, побродив по больничному коридору, уселся на диван расположенный рядом с постом дежурной медсестры. А дежурной медсестрой, как вы догадались, опять же была Мария Прокопьевна. Обойдя все палаты и убедившись, что все больные успокоились, и помощи никому не требуется, она подсела к Головину:
-Что, депутат, не спится? – Миролюбиво улыбнулась она.
-Да Прокопьевна, не могу дождаться утра, скорее бы уже домой, на работе дел полно, да и избиратели на округе заждались.
-Ты, Николай Васильевич, на меня уж не серчай, - вдруг извинительным тоном зашептала медсестра, - тут к нам разных депутатов и начальников привозят, насмотрелась я всего. Думала и ты такой же.
-Чем же они вам досаждают?
-Привезут какого ни будь областного депутата или начальника, они и начинают кочевряжится, то им подай отдельную палату, то телефон под руку, простых врачей не признают, подавай им профессора, а этот профессор операции делает раз в месяц по заказу, наворочает, а потом эти же хирурги долго исправляют содеянное профессором. Сами себя наказывают, а может быть и бог вмешивается. Тебя то тоже профессор должен был оперировать, тот еврей, что к тебе приходил в ортопедию, но его в Москву на какое то совещание вызвали.
-Значить и меня всё - таки бог наказал? Меня то, первый раз оперировал хирург Петушков?
-Значить и тебя, а что не за что, что ли.  Наверное, когда перед народом выступал, много чего наобещал, что бы тебя выбрали, а теперь не хрена сделать не можешь.
-Да я вроде стараюсь, но столько сразу просьб навалилось, разве все выполнишь, одному надо квартиру, другому машину подавай, третий вообще припрётся с таким предложением, которое и сам понять не может, и каждого нужно терпеть. И что самое странное дело, даже мне непонятное, живет фронтовик в развалюхе, в посёлке, ходит по всем инстанциям с просьбами об улучшении жилья, к председателю райисполкома, в военкомат и всё бес толку. А приходит ко мне в дни приёма, я иду в тот же райисполком, и оказывается, квартиры есть, прямо игра какая то, будто специально резерв квартир для депутата.
-Вишь ты какой, другой бы возгордился, что он всё может.
-Да чем гордится то, люди на войне кровь проливали, жизни не щадили, а сейчас никому не нужны. Кроме частных проблем приходится решать проблемы развития городов, районов : не хватает школ, детских садов, жилых домов.  Ты вот мне всё тут Москву приписывала, а туда приедешь ни одной свободной минутки, набегаешься по министерствам с протянутой рукой, и скорее домой надо свои проблемы на собственном производстве решать. Затем снова по своему округу, с избирателями встречаться. Я и Москву то путём ни разу не рассмотрел.
-Ну и зачем тебе это надо, ты то от этого кроме мороки, что имеешь?
-Я то же сначала так думал, но вот однажды получаю письмо из посёлка, что в моём округе. Сначала не могу понять от кого оно, частное письмо, стоит фамилия Ивановы, открыл его, старческие каракули, но разобрать можно:
«Дорогой ты наш Николай Васильевич, спасибо тебе за предоставленную нам квартиру. Она, в отличие от нашей халупы, со всеми удобствами. Сидим с Матрёной Ивановной и смотрим телевизор, вспоминаем тебя. Ты теперь нам, как сын родной, приезжай, посидим вместе за столом, попьем чайку.
С уважением и низким поклоном к тебе Ивановы Иван Кириллович и Матрёна Ивановна»
-И я прочитал это письмо и до того на сердце тепло стало, как просто и как душевно: «попьём чайку». Вспомнил – это семья фронтовиков, он на фронте был танкистом она медсестрой, ранили его, в госпитале и познакомились.
-Это письмо для меня дорогого стоит, даже если я больше ничего не смогу сделать в этой должности, буду считать, что не зря стал депутатом.
-Видишь, как можно ошибиться в человеке, - сокрушалась Мария Прокопьевна,  -  не понравился ты мне сначала, но потом когда ты не стал скандалить после первой операции, я поняла, что ошиблась. Ты вот всё рвёшься на работу, к своим избранникам, а другой лежал бы, чем дольше, тем лучше и время идёт, и упрекнуть не в чем. - Я ведь то же всю войну на фронте санитаркой отдубасила, - продолжала она,- не приведи господь больше такого видеть. И люди там, так же как и здесь разные: одного изрешетит всего осколками, еле живой, а он, бедолага,  ещё пытается тебе помочь, сам ползёт, пока сознания не потеряет. А другого, скребанёт разок, а он уже и раскис, распустит нюни, волочишь его, а он хоть бы ногой упёрся, лежит на шинели, как бревно.  И выздоравливают они по-разному:  тот израненный, чуть очнётся и ему скорее на фронт нужно, а как же Родину от врага ненавистного скорее освобождать. А этот, что нюни распустил, лежит и гниёт месяцами. - Да на всё терпение надо, - продолжала, вздохнув Прокопьевна, - я вот видела, к тебе сын приходит. Вспомнила, он у нас на практике работал, в ортопедии, всем больным угождал, они прямо « из-зуб» не выпускали его имени, а вот хватит ли у него духу всю жизнь таким быть или нет, вот вопрос, редко у кого хватает на это сил. И у тебя то же, взвалил ты на себя не подъёмную ношу, разве всем угодишь. /В те годы, о которых идёт речь, депутаты не заседали в Белом доме, а работали на вверенных им округах /
-Да ты, Прокопьевна, философ, - улыбнулся Головин.
-Ну вот, я с ним по-хорошему, а он обзывается! – Возмутилась медсестра.
-Я не обзываюсь, философ – это человек, имеющий собственное мнение о жизни и пытающейся доказать другим, что он прав.
-Ладно, депутат, поздно уже, иди спать, завтра домой.

                10

Утром, получив выписку из истории болезни и рекомендации по дальнейшему сохранению здоровья, Головин зашел в ординаторскую, попросил разрешение на телефонный звонок. Позвонил своему шофёру Александру, наказал, что бы он, не теряя времени, заехал к Головиным домой и забрал деньги, которые были приготовлены на покупку теплицы.
«Какая теперь теплица, некогда с ней заниматься»- подумал Николай Васильевич. Поблагодарил коллектив медицинских работников, они в ответ наговорили ему много хороших пожеланий, на том и расстались.
Через час прилетел Сашка, Головин двинулся к выходу, и в это время услышал знакомую мелодию:  «джжжи…, тук, тук…», Прокопьевна отвезла очередного страдальца на операцию и возвращалась на пост:
      - Ну вот, возила, возила его по кабинетам, а он и попрощаться не хочет – обидчиво загудела она.
-Да нет, Мария Прокопьевна, я ещё с тобой не прощаюсь, жди, через часок вернусь! – Успокоил Головин медсестру.
-Опять, что-то придумал, неугомонный, - расцвела в улыбке та.
- Давай Сашок, в магазин медтехники, - садясь в машину, приказал Головин.
Через час – другой, в коридоре урологического отделения послышалась какая-то возня, металлический звон. На шум прибежала Мария Прокопьевна.
- Вот Прокопьевна принимай новый агрегат, - расплывшись в улыбке, Головин толкал перед собой новенькую медицинскую каталку.
- С ума сошёл, депутат, зачем деньги потратил, заведующий отделением обещал на той неделе то же новую каталку.
-Да я, не за здорово живёшь, это сделал, гони ка Прокопьевна  свою не исправную, она мне удачу приносит, заберу её с собой, поставлю в кабинете, туго придётся, заставлю секретаршу покатать каталку, послушаю и мне легче станет, - не то, шутя не то всерьёз произнёс Головин, а каталку всё - таки забрал. Тепло попрощался с медсестрой Марией Прокопьевной и укатил, завернув полюбившейся ему агрегат в простыню и бережно уложив в машину.
Не известно, использовал ли Николай Васильевич, в трудную минуту каталку или нет, трудно сказать, наверное, использовал, так как через год наступили такие времена, что без утешительных предметов стало жить не  возможно. Но это уже другая история.
Да! А вот новая каталка Марии Прокопьевне к душе не пришлась, катилась она бес шумно, ругаться стало не на кого и не на что, суеверная медсестра насторожилась, ожидая фатального исхода. И он произошёл.
Неожиданно умер прооперированный пациент, нет, он умер не на операционном столе и не на каталке, а в палате через три дня после операции, оторвался тромб. Но Мария Прокопьевна приняла это печальное событие на свой счёт. Утром перехватила сантехника Забулдыгина, который постоянно находился под воздействием зелёного змия, он с ним дружил.
- Забулдыгин, трубы горят? –Заговорщески  шепнула медсестра.
-А тебе то, чо, - не понял такого участия Забулдыгин, раньше у Прокопьевны не только спирта, таблетку не выпросишь без разрешения врача.
- Слушай Забулдыгин, налью тебе сто пятьдесят граммов спирта, сделай только одно дело.
- Какое?- Жадно облизнул пересохшие губы тот.
- Поломай в новой каталке колесо, только не совсем, а что бы оно стучало.
- Не, - испугался Забулдыгин, - с работы выгонят.
- Да ты не сейчас, а ночью, всё равно дежурить будешь, - настаивала Прокопьевна, доставая пузырёк со спиртом.
Забулдыгин хотел ещё поломаться, но увидев пузырёк, впал в транс:
- Наливай, - клацнув кадыком, выдохнул он.
- Ты только не вздумай меня обмануть, - грозно прошептала Прокопьевна, - а то я тебе сама ноги переломаю и в операционную увезу на этой каталке.
- Да ты, што, вот те крест, всё будет в ажуре, - закатил глаза сантехник, и опрокинул сто пятьдесят, не поморщившись, будто в унитаз вылил.
- Ну, ты тут крестами не разбрасывайся, давай вали отсюда и помни, что я тебе сказала.
Утром Мария Прокопьевна, как всегда расставив всем больным уколы, взялась за ручки каталки, что бы вести очередного страдальца в операционную, и, вдруг, о чудо: «джжжи…, тук, тук…» затянула знакомую песню каталка.
- Что б у вас руки отсохли, ничего не умеют на этих заводах делать,- ликовала медсестра, - месяца не прошло, а эта проклятая каталка сломалась!
В общем, всё стало на свои места, как и раньше, каталка стучала, Мария Прокопьевна ругалась, и летальных /т. е. смертельных / исходов больше не было.
Дай бог, что бы это было правдой!!!
Ну, вот и всё!

События 1989 – 2002 г.г.