Сон 16. Парад планет

Итак, ваш рассказ. Я постарался максимально вплести все детали, сохранив ваш стиль и добавив многослойность сна и подспудное присутствие Инноминаты.
«Кто вообразил, что небо принадлежит ему?»
(Из книги, которую сожгли, прежде чем она была написана)
Ну знаете, как это бывает: июль.
Жар. Асфальт ведёт себя как хрупкое стекло, а воздух — как иллюзия. В нём дрожит реальность, как в бокале с раскалённым бренди. Даже у самых рациональных людей под вечер начинает зудеть где-то под кожей — мол, что-то не так, что-то не туда идёт, но мозг успокаивает: "Это просто жара. Лето. Декаданс кожи".
Ты идёшь по улице, ловишь языком редкие струйки зноя, когда вдруг — вскрик.
Человек, неотличимый от сотен других, вдруг показывает в небо и орёт. Не то "спасите", не то "смотрите", а может — "прощайте". Сначала хочется рассмеяться: мало ли дураков? Луна среди дня — это, конечно, занятно, но мы все это видели. Вон она — знакомая, молочная, ленивая. Повисла между облаков, как плохо отредактированная CGI-ошибка.
Но...
Что-то в ней не то.
Она смотрит.
И тут ты понимаешь — это не луна. Это глаз. Янтарный, с тремя медленно вращающимися зрачками, которые кажутся чужими даже друг для друга. Он не просто смотрит. Он втягивает.
И всё внутри тебя в этот момент издаёт тонкий, неприятный звон, как у стекла, в которое кто-то воткнул иглу. Окружающий мир замедляется. Падает ещё один человек. Кричит ещё одна женщина. А ты всё ещё стоишь. Всё ещё надеешься, что сейчас прозвучит отбойная шутка и в кадр вбежит съёмочная группа.
А потом ты видишь это.
В небе — планеты. Все шесть. Выстроены идеально. Невозможно идеально.
Ты никогда не считал себя знатоком астрономии, но мозг узнаёт их с неестественной точностью. Они не просто видны — они здесь. Слишком близко. Слишком огромны. Слишком... настоящие. Настолько, что начинают казаться чужими.
И тут наступает тьма.
Не как ночь. А как… исчезновение источника смысла. Не отсутствие света, а присутствие чего-то, что для света — смерть.
Ты падаешь навзничь, и всё внутри тебя замирает.
Ты больше не слышишь воплей. Не чувствуешь тела. Только ощущаешь, как внимание чего-то спускается на тебя сверху, как капля чёрного масла. Оно касается тебя и тут же вбирает тебя в себя, как если бы ты сам был пятном на бумаге.
> “Есть Темнота...
> и есть то, из чего она была изгнана.”
> (Из манифеста культов Храма 8 гвоздей Намиса)
>
Ты не умираешь. Не исчезаешь. Ты перелистываешься.
Перед тобой теперь небо. Но не твое. Оно выгнуто в обратную сторону. Оно… внизу.
И на его безоблачной, чужой глади ты видишь свой мир. Маленький, ошмётками облаков, как в детской книжке про "другой конец радуги". Ты понимаешь: сейчас планеты коснутся друг друга. Но они не столкнутся. Они сливаются. Не в единое целое, а в единый, непроизносимый слог, от которого по ткани мироздания пробегает невидимая дрожь.
> «Это не парад планет.
> Это их вечерняя перекличка».
> (Традиция алхимиков Зеркального Угла)
>
Ты стоишь — или паришь — и тянешь руку к инопланетной вершине, не чтобы коснуться, а чтобы проверить, осталась ли у тебя рука. И только потом вспоминаешь слово — "наяву".
Что оно значит?
"Явь" — что-то древнее. Славянское. Мир людей.
Но разве ты — в нём?
> "Щели, углы, перекрёстки.
> Люди обошли их неосторожно".
> (Резьба на стене бездверного храма, найденного под мифическим Бирингэмом в 1903 году. Вскоре исчез.)
>
Тебя выворачивает. Не больно. Убедительно.
Ты понимаешь, что был в месте, где сны — это инструкции, а страхи — путь.
Ты просыпаешься.
*****
В комнате прохладно. Всё кажется на месте. Обычные белые стены, привычный запах старой книги, которая лежит на тумбочке. И даже Луна за окном — обычная. Привычная. Ты смотришь на неё — и она не мигает. Как не мигает глаз, когда уже нет век. Это успокаивает.
Ты встаёшь, делаешь кофе. Утро не кажется таким жарким, как во сне. Июль продолжает плести свои кружева, но без той липкой угрозы. Новости по радио монотонны, соседи за стеной, кажется, снова затеяли ремонт. Всё в порядке. Наконец-то, в порядке.
День за днём тянется обыденность. Ты ходишь на работу, встречаешь друзей, смеёшься над шутками, которые едва помнишь. Сон отступает, растворяясь в тумане будничных дел, оставляя лишь лёгкий привкус беспокойства. Иногда, краем глаза, кажется, что что-то не так в отражении витрины. Или что лицо у знакомого изменилось едва заметно, стало чуть более… плоским. Но это всего лишь игра света. Усталость.
***
Первые нестыковки начинаются с мелочей. Ты оставляешь ключи на столе, а находишь их в кармане куртки. И не просто так, а в другом кармане. Или та самая книга, что лежала на тумбочке. Вчера вечером на ней был заголовок "История забытых миров", а сегодня утром — "Поваренная книга призраков". Ты списываешь это на рассеянность, на жару, на старение мозга.
Потом становится хуже. Слова. Слова начинают вести себя странно. В разговоре с коллегой, вместо "Как дела?", из его уст вылетает "Каково ваше значение?". Он не замечает, продолжает говорить, а ты судорожно пытаешься уловить смысл. Слова в рекламе на билборде меняют местами буквы, превращаясь в нелепые, но тревожные анаграммы. "Вкусно" превращается в "Куст в", "Скидки" – в "Дискс ик".
Иногда, в толпе, тебе кажется, что люди вокруг движутся слишком синхронно, как плохо анимированные манекены, а потом резко ускоряются, чтобы нагнать потерянный ритм. И это жутко. Ты начинаешь всматриваться в лица прохожих, ища в них хоть каплю искренности, но они все выглядят одинаково знакомыми, но абсолютно чужими. Как будто ты знаешь их много лет, но они не существуют.
Особое беспокойство вызывает Луна. Она не мигает. Это уже не утешает, а пугает. Её ровная, неживая белизна кажется не естественным спутником, а частью декораций. И иногда, в её молочной поверхности, ты начинаешь улавливать тень, неровность… намек на янтарный оттенок. И словно лёгкое, почти незаметное движение… одного из зрачков. Тебе кажется, что за этой Луной, за этой привычной реальностью, скрывается что-то неуловимое, но колоссальное, чьё само существование искажает привычный порядок вещей. Оно не вмешивается напрямую, но его присутствие оставляет рябь на поверхности Яви, как брошенный в тихую воду камень.
***"
Однажды, пытаясь включить свет в коридоре, ты нажимаешь на выключатель, а из лампочки вылетают бабочки. Их миллионы, они заполняют комнату, и ты слышишь, как их крылья шелестят, будто страницы старой книги. Ты кричишь, отмахиваешься, падаешь, и бабочки растворяются в воздухе, не оставив следа.
Ты задыхаешься, хватаешься за грудь, и вдруг осознаёшь: это невозможно.
Твоё сердце начинает биться в другом ритме, чужом, словно в нём проснулся старый, забытый механизм. Ты смотришь на свои руки — они кажутся тебе слишком чёткими, слишком детализированными, как будто ты видишь их впервые. Или как будто ты вдруг понял, что они всегда были лишь идеально прорисованной имитацией.
Комната, которую ты считал своей, начинает медленно, почти незаметно "дышать", её стены то расширяются, то сжимаются. Мебель немного меняет форму, цвета становятся чуть более насыщенными, а запахи — чуть более острыми.
И тут ты вспоминаешь сон. Тот, первый. С глазом на Луне, с планетами, с "перелистыванием". И слова: "Щели, углы, перекрёстки. Люди обошли их неосторожно."
Ты понимаешь, что ты не проснулся. Ты просто перешёл на другой уровень, более глубокий, более детализированный сон. Тот самый, что тебе показали. Тот, что казался "Явью". Но это не так.
Ужас, который ты чувствовал во сне, теперь становится твоим постоянным спутником. Ты смотришь на Луну, обычную, привычную, но теперь в ней не только янтарные отблески, но и обещание бесконечных слоев, каждый из которых кажется реальностью, пока не наступает следующий. Ты — в ловушке. В снах Инноминаты, что растянулись на множество реальностей, где его безымянное присутствие искажает саму ткань бытия.
Ты больше не уверен ни в чём. Ни в своём теле, ни в окружающем мире. А Луна за окном не мигает. Как не мигает глаз, когда уже нет век. И нет никого, кто мог бы их прикрыть.