В. Глава 11

11

 
     После её ухода мы некоторое время молчали, избегая смотреть друг на друга. Мне с большим трудом удалось сдержать себя и не сказать ему что-нибудь язвительное. Право, он этого заслуживал. Я ничего не имею против отцовской любви. Но любовь не должна быть во вред. А эти его чувства с самого начала плохо влияли на девочку. Да, я и до сих пор могу назвать её девочкой. Конечно, только ту Маргариту, оставшуюся в далёком прошлом… хотя и тогда в ней было уже нечто… особенное. Что-то остановившееся, недвижимое. Но ребёнку многое прощают, и это правильно. Однако всему есть свой предел. Володя взял за правило потакать каждому её желанию и капризу. Не то чтобы у неё было много этих капризов… скорее почти никаких, однако дело ведь в самом принципе. Когда ты знаешь, что тебе могут разрешить почти всё… это очень легко портит человека.
     – Вера! – пытливо произнёс он, подъехав ко мне поближе и попытавшись взять за руку, которую я почти машинально отдёрнула. – Ну что ты, Вера, зачем ты так? Я ведь не знал, что она придёт. Правда, да и как я мог знать? Если бы знал, то, конечно, предупредил…
     Вот, значит, что его беспокоит! Боится, будто я подумаю, что он подстроил эту встречу. Ах, Володя, ну разве можно быть таким… таким недалёким и наивным! Я ведь совсем, совсем не держу на тебя обиды. В каком-то смысле ты перенёс все испытания последнего времени гораздо лучше, чем можно было ожидать. Возможно, это я оказалась слабее, чем думала. Впрочем, не всё ли равно?
     – Послушай, Володя, – прервала я его излияния, – это лишнее. Не нужно ничего объяснять. Может, даже к лучшему, что мы встретились. А то я как-то стала забывать, почему мне нужно держаться подальше от… неё.
     – Ты несправедлива, несправедлива!
     – Пусть так. Но и ты, знаешь, не слишком справедлив. Всегда вставать на её сторону – не бог весть какой принцип. А много ли ты получил взамен?
     Он помрачнел и сердито скрипнул колёсами.
     – Не думаю, что… тут надо считаться.
     – Я ведь не о счётах говорю, а о самой простой взаимности. Чувства должны быть взаимными, любые чувства, иначе зачем люди вместе? Вот мы, например, когда поняли, что уже не способны…
     – Не надо! – резко прервал он меня. – Ты ведь пришла не говорить о старом? Так ведь, так?
     – Если честно, сама не знаю, – неожиданно призналась я. – Просто ты позвал меня… ну, попросил прийти. Я решила, что ничего плохого не будет. И уж вряд ли мы начнём ссориться, раз раньше почти этого не делали.
     – Кажется, мы уже начали, – хмуро бросил Володя.
     – Нет, это только… она. Сейчас я уже гораздо спокойнее, и… Знаешь, я не подписала документы.
     Понятия не имею, зачем было говорить это. Как будто что-то ещё можно изменить.
     Володя никак не отреагировал на моё сообщение. Он с раздражающим вниманием уставился на свой большой, старый, расползающийся по швам шкаф.
     – То есть, я хочу сказать: пока не подписала, – поправилась я и сама тут же на себя за это рассердилась. – Их так много, что даже руки опускаются. Ты ведь… их читал?
     – Нет, не читал, – настроение его уже решительно испортилось. Последние пару лет это было постоянно. Хуже беременной женщины, право слово. Хотя… откуда мне знать, что чувствует беременная женщина? О, Господи, только не начинай снова об этом думать! Столько лет и нервов испорчено из-за одной мысли!
     – Не читал? – машинально переспросила я. – И не будешь?
     – Нет, незачем. Это дело адвокатов и суда… Нам нужно лишь подписать. И знаешь, лучше бы скорее, Вера. Зачем тянуть то, что и так решено?
     Я промолчала. Конечно, он был прав. Промедление ничего никому не даст.
     – Почему ты хотел, чтобы я пришла?
     Он слегка дёрнул щекой и забарабанил пальцами по ручке коляски.
     – Почему, Володя?
     – Вот сам сижу сейчас и думаю. Чёрт, да разве это так важно?   
     – Мне кажется, что важно. Ты не давал о себе знать довольно долго. Мы не виделись… почти полгода.
     – Да, полгода… впрочем, я не считал. Ну что же, когда люди… расходятся, они ведь делают это, чтобы не видеть друг друга. Разве не так?
     Он задал этот вопрос как бы мимоходом, но я хорошо знала, что подобным образом Володя заговаривает о чём-то особенно существенном. Неужели и правда мой ответ так многое для него значит? Если даже я не соглашусь, что это изменит? Мы были похожи на двух загнанных лошадей, всегда ходивших в одной упряжке, но которых теперь разделили, а они, по старой памяти, стремились снова встать рядом. Ну не смешно ли даже думать об этом! Мы только растравляем старые раны, ведя бессмысленный, глупый разговор. Уж лучше бы мы ссорились! Почему нам никогда не удавалось нормально поссориться, как все люди?
     Поэтому я вообще ничего не ответила и заговорила о первом, что пришло в голову.
     – Слушай, насчёт этих ваз. Витя, сказал…
     – О, господи, Вера, ну при чём тут эти вазы! – с раздражением воскликнул он. – Почему вы все так упёрлись в эти чёртовы горшки! Я ведь сказал, что мне нет до них дела. Поступай с ними, как знаешь. Чёрт, да я даже не помню, откуда они у нас, а вы словно сговорились!
     – Не помнишь? – быстро переспросила я, почувствовав, как глубоко внутри у меня дрогнула какая-то струна. – Совсем не помнишь, откуда они появились?
     Володя, кажется, почувствовал нечто особенное в моём тоне, потому что быстро поднял голову и наставил на меня свои красные воспалённые глаза.
     – Нет, – повторил он, – не помню. Это ведь было давно.
     – Что было давно? 
     – То есть как это что? – удивился он. – Вазы были давно.
     – Ну да, разумеется…
     Видимо, он действительно не помнил. По крайней мере, говорил вполне искренне. Володя ведь не умеет притворяться. И если только он не научился этому за то время, пока жил один (что вряд ли), ему можно верить. Но забыть такое… Может быть, я чего-то не понимала. Может быть, мужчины как-то по-другому это воспринимают. Или Володя настолько уже глубоко погрузился в себя, что даже эти две вазы не могут его взволновать. А вдруг – пришла мне в голову новая мысль – он просто подобным образом пытается оградить себя от слишком болезненных воспоминаний? Естественная защитная реакция мозга, который не может смириться с тем, что он знает. Да, такое и правда могло быть. Мы ведь с того самого дня никогда не заговаривали о… о случившемся. Может, боль всё это время жила в нём, а он из гордости молчал. Он ведь бывает страшно гордым. А в этом случае именно его гордости был нанесён такой ужасный удар.
     Но нет, решила затем я, такой человек, как мой муж… мой бывший муж… не способен был бы всё это время держать в себе подобные чувства. Не такой у него характер, чтобы долго терпеть. Даже когда Володя был моложе и… здоровее, он не отличался большой выдержкой. Приходил в ярость, если его проекты долго тянули по инстанциям. Уж конечно, будь у него такой камень на душе, он не раз и не два себя бы обнаружил. Получается, действительно забыл. Бог разберёт, как это получилось, а я и браться не хочу. Да и какое значение имеют теперь даже эти вазы?
     – Вера, – услышала я его голос – далёкий, как с другой планеты. – Почему ты молчишь, Вера? Тебе не хочется со мною говорить?
     Я очнулась от своих мыслей, посмотрела на него сверху вниз. Серое, покрытое мелкими морщинами лицо. Волосы, почти совершенно поседевшие. Он страшно постарел за последнее время, осунулся и как бы… скукожился. Мне впервые пришла в тот момент в голову мысль, что он может умереть. Не вообще умереть, не в том отвлечённом смысле, который мы принимаем с лёгким сердцем благодаря его неопределённости, а непосредственно и в скором времени. То было, конечно, лишь минутное наваждение, которое я постаралась сразу же от себя прогнать. И о чём я только думаю! Он, может, ещё всех нас переживёт.
     – Почему ты молчишь? – продолжал настаивать Володя, и в голосе его уже начали слышаться истерические нотки. – Неужели даже спустя столько времени нам не о чем говорить?
     – Нет, это не так, – покачала я головой. – Наверное, нам много что нужно друг другу сказать. Просто мы не умеем это делать.
     – Не умеем? Как так – не умеем?
     – Знаешь, это как с детьми, ну, с теми, которых я учу…
     – С отстающими в развитии то бишь? Хорошенькое сравнение!   
     – Тебе ведь известно, что я не люблю их так называть. Они просто особенные… особенные дети. У них свой способ познания мира, свой способ построить представление о мире. У них очень много этого своего, специфичного и плохо понятного окружающим. И вот когда они пытаются что-то объяснить мне… Я ведь работаю с ними уже много лет, понимаешь? И всё равно, мне очень трудно бывает уловить, о чём они говорят. Потому что это как будто совсем иной механизм. Вот так же и у нас с тобой.
     – Мы по-разному видим мир? – пожал плечами Володя. – Так это совсем не новость.
     – Не только видим. Тут дело в передаче, в… способности донести. У нас совершенно разные способы взаимодействия с миром. И когда мы с тобой начинаем что-то обсуждать, они обязательно сталкиваются. И тогда наступает непонимание, которое уже не преодолеешь. Вот даже сейчас. Я говорю это, а ты не понимаешь. Я ведь вижу, что не понимаешь, Володя. Скажи, о чём ты думаешь – прямо в эту минуту?
     Вопрос застал его врасплох. Он качнулся корпусом из стороны в сторону, словно коляска сдавливала ему бока.
     – Я… думал… думал, зачем ты мне это говоришь.
     – Зачем говорю?
     – Ну да, у тебя же есть какая-то цель, ты… хочешь что-то мне доказать. 
     – Вот видишь, вот оно и есть. Я не хочу тебе ничего доказывать, я… мне просто было бы приятно, если бы ты меня понял. Понял, почему я ушла. Почему не могу вернуться. Мне не нужно бороться с тобой, как ты считаешь, одерживать над тобой верх. Мне просто хочется… хотелось, чтобы наши миры немножко совпадали, хотя бы иногда. Но теперь я понимаю: это невозможно.
     – Ты уходишь?
     – Я уже давно ушла, Володя. Ты, кажется, забыл, как давно. А сегодня… да, если честно, мне захотелось тебя увидеть. Узнать, как ты живёшь. В конце концов, мы ведь не чужие друг другу. Но сейчас мне и правда лучше уйти. Может, в другой раз получится лучше.
     Сказав это, я уже сама протянула к нему руку и погладила по крупной, очень твёрдой голове. Он ничего не сказал, и лишь небольшая спазма возле уха, которая всегда была свидетельством сильных чувств, приметно затрепетала, когда я касалась его.
     Выйдя на улицу, я некоторое время не могла сообразить, в какую сторону мне идти. Я не плакала, вовсе нет, просто дул сильный ветер, и глаза у меня невольно заслезились.