3. Зверушка

"Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку".
А. С. Пушкин
«Сказка о царе Салтане»

Ольга Павловна Свищёва закончила в 1990 году психологический факультет тогда ещё Ленинградского Государственного Университета, была распределена в психоневрологический диспансер Красногвардейского района и, хотя должность психолога районного ПНД выпускницей университета могла восприниматься, как абсолютно недостойная, проработала в этой должности уже четверть века. На приём к ней посылали людей самых разных – и абсолютно здоровых, которым нужна была справка для устройства на работу, и больных с тяжёлыми психическими расстройствами. Но тесты, которые предлагала психолог Свищёва своим посетителям для всех были одинаковыми.
Сегодня первым на приём пришёл мужчина средних лет, который устраивался на работу инструктором по вождению автомобиля.
- Я назову вам пять слов, а вы придумаете короткий связный рассказ, так, чтобы в каждой фразе было по одному из этих слов. Запоминайте: рынок, автобус, семья, полицейский, больница.
- В воскресенье я отправился на рынок. Обратно домой ехал на автобусе. Дома меня ждала семья…
Ну тут всё в порядке.

«Я бегу за коньячком
С проблесковым маячком.
Не включивши маячок,
Не получишь коньячок», -

 вспомнила она вдруг стишок своего бывшего однокурсника, известного балагура.

«Я бегу за коньячком
С депрессивным маньячком.
Доктор, правду маньячку
Очень нужно коньячку?»

Потом были ещё две посетительницы, обе – нормальные, правда одна из них никак не могла составить рассказ, но это было связано не с её здоровьем, а с уровнем развития.
Четвёртым в её кабинет вошёл восемнадцатилетний юноша, точнее мальчик, светловолосый, симпатичный. Его переводили из детской психиатрии во взрослую и требовалось пройти освидетельствование. Диагноз мальчика по-научному теперь назывался ММД – минимальная мозговая дисфункция, и придумали такое сложное название только затем, что видимо кто-то негласно распорядился считать слово «дебилизм» неполиткорректным, и понадобилось его заменить чем-то непонятным.
Ольга Павловна постаралась принять самый добродушный вид.
- Ну, молодой человек, как тебя зовут?
- Никита.
- Хорошо, Никита. Давай попробуем с тобой поиграть в такую игру. Я назову слово, а ты придумаешь с ним предложение. Ры-нок. …Ну, придумай предложение со словом «рынок».
- В рынке, на рыке… картошка.
- Нет, это не предложение, это словосочетание. А нужно целое предложение.
- Я не знаю…
Ну, что и требовалось доказать.
- Что же ты за зверушка такая, - Ольга Павловна ласково улыбнулась, что не можешь придумать предложение, а?
 - Я не знаю…
Хорошо одетый, ухоженный, в коридоре наверняка мама дожидается, которая его сюда привела. И всё у него будет хорошо, пока родители живы. Вернее, пока они могут зарабатывать. А вот потом… Она даже зажмурилась!
- Следующий, проходите.

Наш мир – большой и старый пассажирский пароход. В каютах первого класса – господа, вино, фрукты, во втором и третьем – публика поскромнее. А в машинном отделении бегают машинисты – голые, потные и чумазые. Конечно, есть разница между пассажирами разных классов, но она ничтожна по сравнению с разницей между всеми пассажирами, и теми, кто вкалывает в трюме. И никогда никакому матросу не суждено стать пассажиром.
Возможно, замысел Творца был гениальным. Возможно всему виной эксцесс исполнителя. Возможно…   

- Как сам?
- Как пустой универсам!
Пожал протянутую руку, привычно впрыгнул в кабинку своей маршрутки и покатил к началу её маршрута…

Бахтриёр Алихоров – таджик по национальности и мусульманин по вероисповеданию – родился в областном центре Таджикистана Худжанде. После развала СССР жизнь в республике стала очень трудной, а потом ещё и война началась с кулябами. Алишеровы не были кулябами, но ненависти к ним не испытывали. Бахтиёр, тогда ещё ребёнок, не мог понять, зачем таджикам надо воевать с таджиками, и только когда подрос, понял, что это надо не всем, а только самым богатым и «уважаемым».
Эта война, как и любая современная «гражданка», породила массовый голод, наркоманию и криминал. Жизнь в Худжанде стала не только трудной, но и опасной. Старшая сестра тяжело заболела, родители были уже престарелыми, постоянной работы в семье не было ни у кого. Когда Бахртёру исполнилось двадцать пять, он твёрдо решил, что уедет в Россию на заработки. Он, конечно, слышал и про бандитов-скинхедов, и про ментов, которые страшнее любых бандитов, но знал он и о том, что в России можно заработать такие деньги, которые в Таджикистане своим трудом вообще никогда не заработаешь. Родные не гнали его из дома, но выхода то другого не было.
Он, как и все начинающие гастарбайтеры, ехал не просто куда-то в Россию, а в конкретный город Петербург, к конкретным землякам, которые и жильё подыскали дешёвое (сначала эта была койка в общежитии), и с документами помогли, и на работу устроили.             
Сначала работал на вещевом рынке: таскал огромные тюки с товаром. Поздно вечером хозяин-азербайджанец отслюнявливал ежедневную таксу — три сотенные бумажки, которые Бахтиёр, аккуратно сложив пополам, засовывал себе в носки, под пятку, на случай, если менты прихватят по дороге от рынка до общаги и начнут обыскивать. Жил на полсотни, полсотни – за койку, ещё сотню в день отстёгивал разным: и ментам, и прочим – иначе в Питере было не прожить, а сотню откладывал, для того, чтобы раз в месяц посылать в Худжанд целых три тысячи стареньким родителям и больной сестре. В день на пятьдесят рублей, даже тогдашних, не разжиться было, ел, в основном, хлеб и картошку и навсегда запомнил, как сводило скулы, когда на прилавке магазина глядел на жирную баранину.
Сейчас денег было больше, но отправлять их было некому, от этого иногда становилось пусто на душе, но он с удовольствием тратил деньги на жену и детей.
Бахтиёр верил, что тюки он таскает временно. Он всё-таки был шофером, любил свою работу и умел хорошо с ней справляться. И вот – повезло! Всё сошлось один к одному. И земляки помогли, и денег накопилось, чтобы отстегнуть за новое место, а, главное, место освободилось. Бахтиёр теперь водил маршрутку номер 90 – от Рижского проспекта до Коммуны, а то и до самой Ржевки («Наш паровоз вперёд летит, в коммуне остановка» - как пошутил один подвыпивший пассажир). Сначала было просто невмоготу – по 12 часов в день за рулём, в городе с сильным движением, непролазные пробки на Литейном, потом с бешенной скоростью по Среднеохтинскому и Ириновскому, и не дай бог проглядеть голосующего на дороге, не дай бог неверно понять, где остановиться, как бы тихо и невнятно не говорил об этом пассажир – виноват будет всё равно водитель и каждый четвёртый при таком случае выходя буркнет: «У, чурка нерусская!» Он сильно злился на таких, но вида не подавал и никогда пассажиров не обсчитывал, даже мертвецки пьяных, даже тех, кто никогда не станет считать сдачу – просто так, из принципа.
12 часов в день за рулём – это очень тяжело, да ещё по десять дней без выходного. От усталости внимание притуплялось, он понимал, что иногда может создавать опасность на дороге, но другой дороги у него не было, и крепко держа руль одной рукой, другой принимал мелочь и ловко пересчитывал её, раскидывая монетки по кучкам на поролоновом коврике.   
Он верил в будущее, накопил денег и женился. Его женой стала узбечка Шойра. В Петербурге мало кто знает, что таджики и узбеки говорят на абсолютно разных языках, но языкового барьера в их семье не было, просто говорили по-русски, и дети поэтому знали только русский.
Шойра, приехав в Россию, где сразу же превратилась в Шуру, работала в кафе у двух арабов уборщицей и помощником повара – чистила картошку. С работой справлялась безупречно: с легкостью Золушки мыла полы и стены. И искренне удивлялась тому, что русские – такие лентяи, что профессия уборщицы сделалась у них дефицитной, что найти нормальную непьющую женщину, готовую убрать помещение — для любого заведения стало большой проблемой. Как у всякого трудолюбивого человека, выросшего в нелегких условиях Узбекистана, у неё были свои «тараканы». К примеру, она ужасно любила мыть кафельные полы, даже когда те были идеально чистыми. Вот, думала, вы всё бурчите: «понаехали, уезжайте!», а если уедем – вы что ли свой кафель мыть будете? И даже через несколько лет после переезда в Россию, как ребёнок радовалась горячей воде, словно чуду. А особенно тому, что эта вода течёт всегда и никогда не кончается.
С жильём проблем не было – им, как постоянным съёмщикам и добросовестным плательщикам, хозяева «двушки» делали большую скидку, они к этой квартире уже относились как к своему дому. Детей родилось двое – Зарафшан, а потом Азамат. Двое для гастарбайтеров – это много, но Шойра сама понимала, что не должна останавливаться, пока не родит Бахтиёру сына.
Бахтиёр продолжал копить деньги и сумел выкупить у хозяина китайский пикап, на котором возил пассажиров от Рижского до Ржевки. Теперь он стал – индивидуальный предприниматель! – сам ходил в налоговую и в другие инстанции, сам отстёгивал «на лапу» кому надо.   
Копить деньги Бахтиёру было хорошо. Как настоящий мусульманин он не пил спиртное, анашу тоже почти не курил, вообще был правильным человеком. Не все приезжие были такими правильными. Молодые дрались где-то у Апрашки с русскими. Забивали стрелки почти на каждый вечер, а повод всегда найдётся для тех, кто хочет подраться. Он не участвовал. Он не знал, кто там прав, кто кого первым задел, а кто повёлся. Да и не надо ему это было знать. Сам, когда в метро какой-нибудь юноша, сидя широко расставив колени - так ему удобно было в переполненном вагоне - начинал как бы и не ему, как бы себе под нос бормотать: «чурка-чурка, чернозадая-черножопая», но только так, чтобы Бахтиёру слышно было - не реагировал, делал вид, что не слышит, и думал – таких русских мало, большинство – совсем не такие.
А вот недавно, когда выходил из Народного - это такой магазин, где давка, хамство, но продукты продаются за полцены - уже за кассами, засовывая картошку и прочее в рюкзак, наблюдал такую сцену. Двое молодых приезжих громко разговаривали между собой и один назвал другого по имени - Мухтар. А трое русских парней, услышав такое имя, сначала заржали, а потом начали подзуживать: «Эй, Мухтар, ко мне!», «К ноге, Мухтар!», «Мухтар, голос!» А эти двое стояли молча и просто ждали своего третьего товарища, который пробивал товар на кассе. А когда этот третий пришёл, просто ушли, не стали ждать этих парней у выхода, не стали выяснять у них, кто тут собака. А вот если бы подождали и избили, или ножом пырнули – все бы стали говорить, что приезжие – звери. Но не все приезжие такие, Бахтиёр это хорошо знал, есть среди них и воры, и насильники.         
Он теперь хорошо знал русский, читал свободно, мог смотреть фильмы и спектакли и всё понимал. Он даже знал и употреблял такие сложные слова, как «политкорректность» и «моногамный». Не понимал тех, кто, приехав в Россию, не хотел учить язык, как его напарник, который подъезжая к метро, каждый раз громко и важно сообщал пассажирам: «Чернышевский!», как будто сейчас откроется дверь и в маршрутку войдёт такой дядечка с бородкой и скажет: «Здрасьте вам, господа хорошие!» Русский хорошо знал, гордился этим, вот только однажды в метро услышал разговор двух тёток про какого-то короля лир, и никак не мог понять – кто это. Он знал четыре карточные масти – черви, буби, крести и трефы. Откуда взялись ещё какие-то лиры? Или он что-то неправильно понял? И ещё жалел, что забывает таджикский, такой древний и певучий, язык Низами и Фирдоуси.
Полицейских с Шойрой они теперь почти не боялись – те преставали к ним всё реже и реже. А однажды был даже такой случай. Шойра задержалась вечером на два часа и почему-то не звонила, а когда пришла – рассказала, как она шла в «Золотую корону» перевести денег своей родне, в сумочке у неё была крупная по их понятиям сумма денег и мобильник, шла по краю тротуара, а грабитель подъехал на мотоцикле и сорвал сумочку с плеча. А она не побоялась и пошла в отделение полиции, написала заявление и там сказали, что этого грабителя они хорошо знают, нужно только обождать примерно час и они его задержат, а через час действительно принесли сумочку и отдали ей, и в ней были все деньги и кошелёк, только попросили расписаться под тремя бумагами, и даже опознать грабителя не просили, сказали, что им и так всё ясно.
«Аллах Акбар!» - только и подумал Бахтиёр, который за короткие минуты её рассказа успел испытать и тихий ужас, и большое облегчение.    
Он мечтал стать гражданином России, полноправным гражданином, и чтобы жена его, и дети его тоже были бы полноправными гражданами этой страны. И вот случай представился. Нашли человека, которому можно было отстегнуть, хотя по закону они с Шойрой прожили уже здесь достаточно, чтобы получить русские паспорта, а дети их вообще здесь родились, и никогда ни в Таджикистане, ни в Узбекистане не были, всё равно, без «отстегнуть» такие дела у нас не делаются.
Туда-сюда – четыре месяца ушло на всякую бумажную волокиту и вот уже начал приближаться день получения паспортов. Все члены семьи ждали его, как праздника, и по такому случаю Азамата нарядили в тёмно-синий костюм, в котором он 1 сентября пошёл в шестой класс, а для Зарафшан специально в ателье сшили белое платье, с воланом, с большим белым бантом сзади, а другой белый бант, поменьше, прикрепили к её густым чёрным волосам, между косичками. Шойра с дочкой аж пять раз ездила на примерки, и они там с портнихой что-то долго-долго по-женски обсуждали. Бахтиёр о деньгах на платье даже не жалел - праздник должен быть праздником.
В паспортном столе отделения полиции никакой торжественности они не почувствовали, хоть и явились туда при полном параде. Бахтиёр думал, что паспортистка хотя бы формально поздравит их с получением российского гражданства, но даже и этого она не сделала, сначала потребовала подписать кучу документов, ворчала, что подпись у Шойры на разных бумагах выходит разная, а потом чуть ли не швырнула красные корочки на стол перед ними. И этот молодой человек, который стоял в очереди за ними, прямо хипстер, весь в светлом. Бахтиёр даже и понять не мог, чем этот парень ему так не нравиться.
Да ладно, подумаешь – не поздравила, очень то и надо. Дома ждут плов и сладости, приготовленные Шойрой, праздник будет дома.
Они вышли из кабинета в коридор, и тут появился этот капитан. Что он забыл в паспортном столе своего отделения было не ясно, но не появись он в тот момент в том коридоре – этот день для семьи Бахтиёра запомнился бы иначе. Капитан был толстый, немолодой и в подпитии.
- Какие люди в Голливуде! А что это турецко-поданные у нас в отделении забыли, а?
- Никакие они не турецко-поданные, товарищи капитан, а самые что ни на есть граждане России, - паспортистка высунулась из двери кабинета, чтобы поприветствовать своего знакомого и была рада излить ему тоску своей души. Я им только что наши паспорта выдала, так что вот эти теперь – наши с вами соотечественники, с чем я вас и поздравляю. Они теперь, можно сказать, русские.
- Да ты что? Вот так казус Белли. Слышь, ты, член аффилированный, балалайка три струна, я хозяин всей страна. Так ты чего, россиянин теперь, да?
Бахтиёр вскипел, как чайник, у него аж в глазах от злости стало темно, но пока молчал. Шойра подошла к нему, взяла за предплечье и мягко потянула к выходу. Он и сам понимал, что нужно молча уйти, чтобы ничего такого на глазах у детей не произошло.
- Нет, ты, гражданин, постой. Ты мне объясни, ты что – теперь русский? А ты в зеркало на себя когда-нибудь смотрел? Ты видел, кто ты есть? Ты – зверушка, а не гражданин России.
Бахтиёр хотел идти к выходу и семью свою хотел увести, но ноги у него не шли.
- Товарищ милиционер, перестаньте его оскорблять, пожалуйста!
- Тю-тю-тю! А это кто – баба твоя? А она кто – проститутка? Проститутка-проститутка, все ваши бабы - проститутки, они сюда за этим и приезжают. Мы сейчас её живо по базе пробьём.
Бахтиёр почувствовал, откуда надо ждать самой большой беды и взглянул на Азамата. У парня аж костяшки пальцев побелели от злости, и отец уже знал, что всё будет очень плохо, потому что Азамат бросится на капитана, даром, что ему тринадцатый год, он уже джигит, хотя его таким и не воспитывали, но дело здесь не в воспитании. А когда понял - сам бросился на полицейского, не нападая бросился, а для того, чтобы спасти сына. Подбежал, вспомнил за долю секунды, как его когда-то в детской секции учил тренер по каратэ, сначала сжался в комок, а потом резко выбросил правый кулак вверх и вперёд, ударил не только всей своей силой, которой в нём было не много, а всей энергией своего существа. Удар пришёлся точно по краю челюсти, капитанова туша качнулась назад и упала на пол, ударившись затылком о линолеум.
Капитану даже не было больно, он сначала просто не мог понять, что произошло. А когда осознал, медленно поднялся, причитая «так, сука, все видели, сука, сейчас, сука», соображал, что лучше взять – дубинку или электрошокер, охлопывал себя, взял в руки и то, и другое, а Бахтиёр тем временем встал, заслонив жену и детей, взял в руки стул так, чтобы ножки торчали в сторону блюстителя порядка и был готов биться до последнего, потому что терять было уже нечего.
И тут этот молодой человек, который всё это время был в коридоре, он вдруг со всех ног бросился к ним (Бахтиёр решил, что они с капитаном сейчас вдвоём будут его избивать) на бегу начал вытаскивать из заднего кармана что-то (неужели нож или пистолет?) и вдруг в самую капитанову морду сунул какой-то документ в твёрдой обложке.
- Журналист Мальцев, «Новая газета» в Санкт-Петербурге»! Капитан! Я всё видел! Вы сами его начали оскорблять, и если только сейчас…
- Ты, сука, русский, и ты за эту зверушку?
- Капитан Голованов! Два шага назад шагом марш!
В коридоре стоял майор – начальник отделения полиции.
- Назад, Голованов, я сказал. Так, гражданин, стул поставил, семью забрал и марш от сюда. И вы, товарищ репортёр, тоже уматывайте с ними, и чтоб духу вашего здесь больше не было.
- Пошли мужик, ты радуйся, что похоже для вас всё так закончится.
Так впятером они вышли на улицу
- Спасибо…
- Ладно тебе. Вот моя визит – если будут наезжать потом – звони.
И ушёл.
А в отделении майор воспитывал очухавшегося капитана.
- Товарищ начальник, да он же меня в лицо, когда я – при исполнении. Это же статья!
- Капитан! Ты чего на суде хочешь позориться, хочешь прославиться тем, что тебе – офицеру полиции – чурка по морде съездил? И отделение наше позорить будешь. Да ещё этот щелкопёр, он наверняка либераст, он всё в таком свете представит…
- Так что ж, мы ему это что – спустим?
- Да ни кипешись ты. Все его данные у нас есть. Адрес, место работы. Какое-нибудь общество с очень ограниченной ответственностью. Наедем на это общество, я налоговую подключу, СЭС, если потребуется. И самого поучим, поговорим с ребятками, которые рядом живут. А так, дал бы ты ему в морду пару раз, тебе ж дороже и вышло бы.
- Ну, товарищ начальник, ты голова. А я как-то не подумал…
- А ты думай, капитан, а то никогда ты не станешь майором.

Четверть часа Бахтиёр с женой и детьми шли молча. Какой-то прохожей бабушке очень приглянулась Зарафшан, она пошла за ними, потом не выдержала и спросила:
- Какая красивая девочка, и нарядная, у неё сегодня, наверное, день рождения?
«Хорошая старушка, наверное, мама того капитана», - мрачно пошутил Бахтиёр про себя.
Они вышли к Исаакевской площади, где русский царь красиво скакал на поджаром коне на фоне большого русского собора перед светло-серым своим дворцом из мрамора.
«Какой у нас красивый город» - подумал Бахтиёр и сказал:
- В следующее воскресенье поедем в Петергоф, там – фонтаны.
И Зарафшан улыбнулась – первый раз за день.

В тот год в спортивных магазинах Петербурга было продано три тысячи бейсбольных бит и только один бейсбольный мячик…