6. Культ Карго Антиманифест поколения

Культ Карго
Антиманифест поколения.

В мире нет ничего абсолютно неправильного. Даже сломанные часы два раза в день не обманывают нас.

Во время Второй мировой войны страны Антигитлеровской коалиции создали на островах Южной Полинезии свои военно-воздушные базы для борьбы с японцами, захватившими к тому времени пол-Азии. Местные жители сразу обратили внимание на то, что белые люди не работали, не мололи зерно, не лазили по пальмам за кокосами и не охотились. Вместо этого они чертили на земле непонятные полосы, надевали на уши какие-то «шапочки», потом махали флажками, светили яркими огнями в небо и получали в достатке еду и одежду, прилетавшую к ним на самолётах, в то время как дикари упорно трудились, но жили в нищете. Часть «белых» грузов предназначалась для аборигенов, так как военные были заинтересованы в поддержании хороших отношений с местным населением. И эти еда и безделушки воспринимались народом маори как дары богов.
А потом война кончилась, вместе с нею прекратился и поток бесплатных грузов на острова. И тогда грустные островитяне начали мастерить смешные лётные очки и шлемы из деревяшек, большие самолёты из соломы, и даже строить подобия настоящих взлётно-посадочных полос, целые дороги, устилая их ветками кокосовых пальм. Так родился самолётный культ Карго (от испанского – «груз»). Каждую ночь аборигены совершали один и тот же обряд: разжигали костры, надевали «шлемофоны» и молили белых Людей Неба вернуться к ним с тушёнкой и бусами.
Но шли годы, а к ним так никто и не прилетал. Большинство племён перестало совершать обряды у соломенных самолётов, и лишь в одном уголке Полинезии – в Меланезии – этот культ сохранился до наших дней.      

Михей был преподавателем истории и, как и все историки, человеком весьма политизированным. Все знакомые Михея считали его умным и образованным, можно сказать – интеллектуалом, он и сам против этого ничего возразить не мог.
Это было давно, тогда Михей ещё был женат и часть лета проводил на даче с родителями и женой, если её отпуск совпадал с его. Но в тот август жена осталась в городе, потому что работала.
В воскресенье вечером, 18 числа Михей собирался домой в Ленинград. Машины у него не было, но сосед Валерий сам предложил взять его с собой.
Часов в семь вечера Михей устроился на заднем сидении «девятки» (тогда она ещё считалась автомобилем) рядом с сыном Валерия и с женой сына Еленой. Он впервые обратил внимание на неё ещё в июне, когда вся большая и дружная еврейская Валерина семья закатилась к ним на веранду смотреть финал чемпионата Европы по футболу, последний, кстати чемпионат, в котором играла сборная СССР. Электричества в их садоводстве тогда ещё не было, и отец Михея приспособил автомобильный движок к маленькому чёрно-белому телевизору, их дом был единственным местом на всей улице, где можно было смотреть телевизор и вся Валерина семья, даже невестка Елена, завалились к ним на веранду довольно неожиданно, так что Михей как сидел в плавках, так в плавках и остался до финального свистка. Ему было немного неловко, так как Елена села рядом с ним (вот уж не думал он, что её может интересовать футбол) и как ему показалась украдкой посматривала на него… как-то так. Ведь одно дело мужчина в плавках, скажем, на огороде или на пляже, и совсем другое дело, когда в помещении. Неудобно ему было и приятно. Елена была красивая, с очень славянской внешностью, её длинные светлые волосы эффектно контрастировали с её еврейским семейным окружением.
Потом они с мужем уехали с дачи и появились только в августе и сейчас она снова сидела рядом с Михеем, теперь уже на заднем сидении Валериного «Жигуля».
Они проехали больше половины дороги, уже стемнело, и тут у «Жигулёнка» спустили сразу два колеса, на что там они напоролись на шоссе между Любанью и Ушаками – Аллах знает. У Валеры было два ножных насоса, и они с Михеем начали накачивать камеры, чтобы как-то добраться до ближайшего шиномонтажа. Кто хоть раз накачивал автомобильные колёса ножным насосом, знает, сколько усилий для этого требуется. Валерий был в два раза старше Михея, но выглядел прекрасно, подтянутый, даже можно сказать накаченный, в прошлом легкоатлет, такой пятидесятилетний, который запросто даст фору двадцатипятилетнему. Но и Михей был тогда в отличной форме: не пил, не курил, всё лето плавал и гонял на велосипеде. Он вставал правой ногой на педаль насоса, отрывал от асфальта левую и со всей силой переносил вес тела на правую, а как только она доходила до земли, спрыгивал с педали и повторял движение. А рядом с ним точно так же качал своё колесо Валерий. И вдруг Михей понял, что они с Валерием невольно начали соревноваться, и соревнование их заключается не только в том, чтобы быстрее накачает камеру, но и в том, чтобы сделать это как можно красивее. Плечи у них были расправлены, спины – идеально прямые, подбородки приподняты, пуговица на груди у Михея оторвалась, потому что грудь у него была колесом. Они исполняли какой-то странный обряд, похожий на брачный танец двух самцов-фламинго перед розовой самочкой. А Елена с восхищением смотрела то на свёкра, то на Михея, но на Михея, как ему казалось, смотрела чаще, а муж её был рядом, но он был абсолютно не причём.
Поздно вечером Михей добрался до дома, а в шесть утра телефонный звонок разбудил его и жену – знакомая сказала только два слова: «Включите телевизор».
О том, что было потом, сразу же заговорил весь мир.
Михей был человеком демократических убеждений, поэтому, узнав о перевороте, сразу же помчался к Мариинскому дворцу. За следующие трое суток он спал от силы два часа, эти трое суток стали самыми яркими в его жизни, увы, потом уже ничего такого яркого с ним не происходило. Он стоял на площади среди многих тысяч себе подобных граждан и им сначала казалось, что всё кончено, но они всё равно считали своим долгом стоять здесь. Потом объявили, что их мэр Собчак вылетел из Москвы и скоро будет здесь. Забрезжил лучик надежды, Михей думал: «Если они Собчака из Москвы выпустили, если Ельцин до сих пор не арестован, значит дела у этих гадов не так уж хороши». Потом Собчак выступал перед ними с балкона дворца и призывал стоять до конца за демократию и законную власть, но они и так думали, что готовы стоять до конца. Потом объявили, что просят офицеров запаса подойти к автобусам, стоящим у левого крыла дворца, поскольку танки Псковской дивизии идут на Питер по приказу ГКЧП и нужно соорудить баррикаду на их пути. Михей, несмотря на то, что ему было всего двадцать четыре, был офицером запаса, поскольку в армии служил после Вуза, с радостью бросился к автобусам.
Они выехали из города по Таллиннскому шоссе, рядом с ними ехал прикомандированный к ним сержант-гаишник на «козлике», у него был полосатый жезл, который стал предметом многочисленных шуток Михеевых товарищей: «Вот поедет на нас танк, а ты палкой махнёшь, в свисток свистнешь – он и остановится».
В три автобуса их набилось больше ста человек. Рядом с каким-то посёлком на обочине стояли асфальтовые катки и другая дорожно-строительная техника. Часа два вручную толкали эти махины на проезжую часть, сооружая «баррикаду», при этом говорили, что оно верно не поможет, что танк такое сооружение легко разобьёт или объедет. А милиционер на «козлике» несколько раз проехал туда-сюда и каждый раз сообщал им: «Едут. Осталось 30 километров. Едут очень медленно». Потом двадцать два, потом пятнадцать…
Пока они трудились, наступила ночь. Михею не разу не стало страшно той великой ночью, толи из-за того, что у него не могло быть сомнений в праведности дела, которое он делает, то ли потому, что его окружали замечательные люди, преимущественно молодые, такие же, как и он, тем же воздухом дышащие, в то же верящие. Удивительное братство царило среди них. В три часа ночи, когда всем нестерпимо захотелось есть, собрали немногое - бутерброды, булочки, - что догадались прихватить с собой самые практичные, и нарезали на 111 одинаковых порций. Единственная девушка, которая была среди них, почему-то босая, забралась на только что достроенную баррикаду и закричала: «Мы победим! Россия будет свободной!» «Делакруа отдыхает!» - подумал Михей. Но, как историк, он знал, что атмосфера такого высокого воодушевления свойственна только начальным стадиям всех революций.
Несколько человек подъехало на своих машинах, в одном «Москвичёнке» был коротковолновый радиоприёмник, по которому можно было ловить «голоса», они разбились на группы по 5 человек и по 15 минут по очереди слушали новости. 15 минут Михея «Голос Америки» говорил только про события в СССР. Михей с радостью узнал, что президент СЩА никогда не признает этот ГКЧП, и президент Франции на их стороне, и канцлер Германии призывает их стоять до конца. А потом вообще сказали про Ленинград, и про них, что, мол, в районе Ульянки группа сторонников демократии и законной власти соорудила баррикаду из асфальтовых катков на пути движения танков.
Когда он вышел из машины, увидел, как над горизонтом подымается солнце, очищая от мрака город, в котором он родился и прожил уже четверть века. За ним, на востоке, был его город, а перед ним – танки, которым был дан приказ давить всё, что так ему дорого. Впереди силы зла, а сзади все добрые силы человечества, вместе с американским президентом и канцлером Германии, и он – между ними, он один из тех, кто спасает добро. Эту экзистенцию Михей будет помнить всю свою жизнь, и, надо признать - чтобы не происходило в стране - он никогда не пожалеет, о том, что был той ночью в том месте.
И как только он вышел из машины, подкатил милицейский «козлик» и выскочивший из него сержант радостно закричал: «Мужики! Они остановились и поехали обратно!»         
А днём он стоял на Дворцовой, на знаменитом многотысячном митинге и снова слушал Собчака. Тогда уже стало казаться, что победа совсем близка. А вечером следующего дня глядел по телевизору, как неуверенно сходит Горбачёв, освобождённый из форосского плена, и вместе со всеми умилился, когда Ельцин обнимал его.       

Они победили, но жизнь Михея в 90-ые стала гораздо хуже, чем в 80-ые, она была просто ужасна. Улица из арены митингов и дискуссий моментально превратилась в арену нечестной торговли. По телевизору стали показывать гораздо меньше серьёзных передач и очень много разной развлекательной муры, причём никакой цензуры не было, люди сами не хотели утруждать себя размышлениями. В конце Перестройки Михей наивно думал, что вот когда падёт власть коммунистов, когда отменят все запреты, сотни тысяч устремятся в кино смотреть тогда ещё запрещённого Берлускони и иже с ним. И вот пала, и что? Какой там Берлускони, новые фильмы Рязанова смотрели не очень, в кино почти никто не ходил. Все вокруг него были заняты решением проблем выживания, немногие – улучшением жизни, и почти никто не думал о духовном. Последнее угнетало Михея более всего. В эти годы у него в голове часто вертелась фраза Куприна: «Потом наступили дни, похожие на сон человека в параличе».
Когда началась война в Чечне, Михей сказал: «Я этого никогда не прощу и не забуду. Это не моя власть!»
В материальном смысле жизнь так же была безрадостной, но гостей они с женой всегда встречали хлебом-солью – хлеб свой насущный Михей зарабатывал в таком поте лица своего, что продукты всегда были солоны.
С начала 2000-ых многое стало меняться. Так всегда было в России – первое лицо сменилось и жизнь у людей стала меняться прямо на глазах. Кое-что Михея не могло не радовать. Михей конечно понимал, что это не заслуга нового первого лица, однако материальное положение явно улучшалось и криминала стало гораздо меньше. Но цензура! Но разгон неугодных СМИ и неугодных политических организаций! Преследование инакомыслия вплоть до уголовного! Совок возвращался уверенно и неотвратимо. Одним из самых отвратительных проявлений нового режима стали наглые фальсификации результатов выборов.
Михей не менял своих убеждений и, не удивительно, что решил стать общественным наблюдателем, решил настолько, насколько сможет, противостоять этим фальсификациям.
Записался на курсы будущих наблюдателей, открытых одной общественной некоммерческой организацией, а когда пришёл на первое занятие – просто обалдел – в группе из тридцати человек он был гораздо моложе всех остальных слушателей, преимущественно студентов. Но какие это были ребята! Хорошо образованные и воспитанные, а, главное, честные, с горящими глазами, верящие в успех, как когда-то говорили, своего безнадёжного дела. Опытные лекторы подробно и доходчиво рассказывали о всех известных технологиях фальсификаций, которые применяют районные власти и члены избирательных комиссий – Михеевы коллеги, к стати сказать, но при этом честно предупреждали, что к каждым новым выборам придумываются новые технологии, предугадать которые невозможно. К тому же даже если наблюдатель точно определит нарушение выборного законодательства, доказать ему, скорее всего, ничего не удаться, а вот оказаться в отделении и получить пятнадцать суток – раз плюнуть. И преподаватели, как благородные люди, увещевали, что самое главное – это не пресечь фальсификации, а не совершать таких действий, которые могут привести к серьёзным неприятностям, при этом откровенно добавляя, что привести к серьёзным неприятностям на избирательном участке могут любые действия.
Михей учился старательно, всё записывал, досконально изучил целую папку документов и разработок, которую ему предоставили организаторы, но накануне выборов чувствовал себя крайне неуверенно. Однако по окончании последнего занятия куратор подошёл к нему и сказа:
- Михей! Вы человек такой солидный и образованный, что мы решили – нецелесообразно использовать вас в качестве обычного наблюдателя. Предлагаем вам в день выборов поработать в нашем кол-центе.
- А что это? – спросил Михей.
- Это штаб, который мы создаём. Туда будет стекаться вся информация о нарушениях со всех участков, оттуда мы сможем высылать мобильные группы в те комиссии, где нашим будет особенно туго.
И Михей конечно согласился, тем более, что в целях конспирации адрес кол-центра ему по телефону должны были сообщить только накануне выборов и это обстоятельство придавало делу особую пикантность.
         
Много лет прошло после окончания войны и уже никого не осталось на острове Ниндо, кто своими глазами видел, как прилетали сюда самолёты с чудными грузами еды, фонариков, огненной воды и разных диковинных украшений, но жители острова продолжали еженощно разжигать осветительные костры у «взлётно-посадочных полос», вставать на колени и молить Людей Неба вернуться к ним. Уже на многих других островах оставили эту затею и снова начали молиться своим привычным богам и духам, но на Ниндо всё ещё верили и надеялись… 

Кол-центр располагался в обычной двухкомнатной квартире, любезно предоставленной хозяевами в общественное пользование на один день. Все членам команды выдавали абсолютно одинаковые мобильные с разными номерами, всех усадили за компьютеры, где заранее были открыты таблицы Гугла – в них надо было вносить сведения о нарушениях. Михей нервничал, поскольку не очень-то был знаком с этими таблицами и опасался, что будет выполнять работу медленно и с ошибками, но ему, как самому «взрослому» поручили другое дело – принимать звонки от наблюдателей с участков и высылать в случае необходимости мобильные группы на подмогу.
Двумя самыми заметными личностями в их компании были две Ольги: Ольга-старшая и Ольга-младшая. Ольга-старшая была здесь главной, отдавала распоряжения, всех расставляла по местам, но, хотя и пыталась во всех вселить уверенность, видно было, что сама не очень верит в эффективность того, что они делают. Одета она была для такого случая странно – в чёрное вечернее платье, а на ногах у неё были белые кроссовки. Ольга-младшая была развязной семнадцатилетней девицей, которая не имела никакого особого поручения, но занималась всеми делами одновременно, точнее сказать лезла во все дела. Она беспрерывно курила, ругалась матом и всем «тыкала», а когда Михей позволил себе сделать ей замечание – он всё-таки был педагогом – сначала она ему нахамила, а потом ещё он нарвался на такую критику всех окружающих, которой, прямо скажем, не ожидал и не заслуживал. Позже выяснилось, что Ольга-младшая – воспитанница детдома, вся эта компания гражданских активистов, не пойми откуда её знавшая, оттянула её от наркотиков, пристрастила к политике, и теперь они ей жутко гордятся и во всём ей потакают, - но Михей же этого не мог знать!
Вокруг них во всём городе творился предсказуемый выборный беспредел, звонки на мобильниках в кол-центе трещали беспрерывно. Власти без зазрения совести «крутили карусели» - тысячи странных личностей без петербургской прописки разъезжали на автобусах от участка к участку и голосовали от имени несуществующих избирателей, члены комиссий ворохами тащили бюллетени от якобы заболевших и проголосовавших на дому, причём количество больных было так велико, что казалось, будто бы страна переживает самую большую в своей истории эпидемию, наблюдатели регулярно обнаруживали в списках уже проголосовавших, но давно умерших избирателей, причём все эти «мёртвые души» целыми кладбищами, целыми психиатрическими больницами отдавали свои виртуальные голоса только за одного, самого главного кандидата в президенты. А некоторые совсем обнаглевшие члены комиссий просто совали пачки бюллетеней в урну, прямо под камерами, и даже такие откровенные факты нарушений доказать потом было невозможно.
Но не это было самое страшное. Из многих участков стали раздаваться звонки перепуганных наблюдателей, которым угрожали физической расправой «если ты немедленно от сюда не уберёшься», они рассказывали, что даже председатели комиссий рекомендовали им выйти на крылечко, подышать свежим воздухам, а на крылечках уже просматривались накаченные силуэты каких-то тёмных фигур. Михей, получая такие сигналы, немедленно связывался с «мобильными группами», которые на поверку оказывались просто одиночными гражданскими активистами, располагавшими автотранспортом и готовыми подъехать на любой участок, но только чем они могли помочь? Их ещё и чудовищно не хватало, Михею приходилось принимать три, четыре вызова от несчастных запуганных людей до которых их человек на автомобиле не мог добраться, поскольку спешил на выручку в другой район города. А ведь эти активисты – не супермены какие то, не качки, а такие же интеллигенты, как и Михей, только как правило гораздо моложе его! Он очень переживал, когда говорил по телефону голос его срывался, он переходил на повышенный тон, одну и туже фразу мог повторить несколько раз. И получил за свой тон страшный нагоняй от Ольги, заявившей, что его истеричность и паникёрство передаётся другим и он «только всех напрягает».               
После этого Михей совсем стушевался. Ему было за сорок, Ольге-старшей – тридцать, остальным, преимущественно студентам, ещё меньше. Но он чувствовал себя здесь самым младшим, даже Ольга-младшая здесь была старше его. Ведь они знали, как делать правильно, а он мог только стараться.      
Михей чувствовал себя не в своей тарелке, был лишним и даже мешающим, но продолжал честно трудиться, продолжал говорил по телефону то, что, как ему казалось, следовало говорить.
А вечером ему очень захотелось слинять домой, но Ольга-старшая, которая весь день была напряжённо-раздражительной, да и день прошёл так, что трудно было быть иной, вдруг очень искренне улыбнулась и ему и сказала, что вся их команда будет очень рада, если он останется с ними до утра, потому, что много звонков может быть ночью от тех ребят, которые попытаются воспрепятствовать фальсификациям уже в ТИКах. Он конечно остался, потому что не мог отказать тем, кого уважал и кому доверял, а ещё потому, что провести в этой квартире всю ночь – в этом всё-таки была какая-то романтика, хотя, конечно, они всю ночь будут просто продолжать работать, как и работали весь день с раннего утра. Но всё-таки это будет романтично, и этим он хоть немного компенсирует все неприятности сегодняшнего дежурства.
В одиннадцать вечера звонки прекратились, но они продолжали работать, систематизируя сведения о нарушениях.
В час Ольга-старшая сказала:
- Дамы и господа, это всё. Мы сделали всё, что могли, хоть можно сказать, что ничего мы не сделали.
И молодёжь начала как-то воодушевлённо сбиваться в кучки и стайки, спиртное при этом не появилось, видимо они были приверженцами здорового образа жизни во время выборов.
А Ольга-старшая подошла к нему в плотную, снова улыбнулась и вдруг сама нежно, но крепко обняла. Он так обрадовался, что даже не смог изумиться, ему вообще сначала показалось, что это дружеские объятия, и они конечно были дружескими, но не только.
- Пойдём. Нам положена отдельная комната.
- А они?
- Они будут здесь все вместе.
На следующее утро он ясно осознал, что как не хороша была минувшая ночь, как не был нежен прощальный утренний поцелуй Ольги – звонить ей нет никакого смысла, потому что он просто малозначимый эпизод её жизни, часть повседневного пейзажа. Эта мысль была горькой, но он быстро с ней свыкся. 

Вот так и получилось, что два самых ярких эпизода его политической деятельности совпали с двумя самыми сильными сексуальными переживаниями, которые он испытал в жизни, даже несмотря на то, что в первом случае никакого секса не было. Но после второго не было уже и никаких переживаний.
После выборов Михея более всего огорчали не многочисленные и наглые их фальсификации, а то, что народ и без всяких подтасовок переизбрал бы такую власть.  Он не вышел на Болотную, не стал её узником, он вообще перестал быть гражданским активистом, ибо разочаровался в любой форме гражданской активности. «К чему всё это? - думал теперь он. – Они сами хотят так жить». Нет, он не перестал ощущать себя частью народа, просто он отчётливо понял, что в России их два: один – к которому Михей принадлежал – крайне малочисленный, состоящий из образованных, культурных людей, которые правильно мыслят и хотят правильно и достойно жить, и второй… о котором он даже думать не хотел. Нет, он не был снобом, но всегда с уважением относился к так называемым «простым людям», но он просто не хотел о них думать.
«За что я ненавижу эту власть? – размышлял он. – Материально я обеспечен нормально, какой-то особой несвободы я не испытываю. В сущности, я не приемлю этот режим только эстетически. А они приемлют».    
Он продолжал вести занятия, а по вечерам репетиторствовал со скоростью 1000 рублей в час. Семьи у него не было уже довольно давно и денег, которые он зарабатывал, хватало практически на всё, что ему было нужно. Только вот к преподаванию истории он абсолютно охладел, как, впрочем, и к самой истории. Временами он ностальгически вспоминал первые годы своей преподавательской работы, когда мог довести аудиторию до полного исступления, а потом ночами напролёт читать, готовясь к следующему занятию. Он теперь ежедневно вспоминал что-то хорошее из прошлой жизни, он жил только прошлым, настоящее было ужасным, а будущего не было вовсе.
Его начала мучить бессонница, спал он 4-5 часов за ночь и очень сильно уставал, даже если работал совсем немного. Периоды потери аппетита и почти полного отказа от пищи чередовались с периодами жуткого и неутолимого голода, когда он сметал все продукты из холодильника, но вкуса еды совсем не чувствовал. При этом его постоянно тошнило, но не так, чтобы могло вырвать, не от еды. У него даже лицо изменилось, не только цвет, но и само лицо.   
Когда стало совсем невмоготу, Михей пошёл на приём к умному платному доктору.
- Ничего необычного в вашем состоянии нет, - сказал доктор, выслушав рассказ Михея о его необъяснимых и ни на что не похожих состояниях. У вас обыкновенная депрессия средней тяжести. Вы знаете, что депрессиями страдают 20 процентов населения развитых стран?
- Нет! Доктор, а это лечиться?
- Видите ли, мой дорогой… Определённо ответить на этот вопрос я не могу.     Симптомы депрессии хорошо известны и у всех людей примерно одинаковы: нарушения сна, повышенная утомляемость, беспричинные страхи, пессимистический взгляд на своё будущее и на будущее вообще. Затем, когда заболевание переходит в тяжёлую форму – неспособность переживать какие бы то ни было эмоции, полная нетрудоспособность и, наконец, самое страшное, как вы догадываетесь…
- Что?
- Суицид. Вас уже посещали мысли о самоубийстве?
- Нет, - соврал Михей.
- Так вот, симптомы у всех одинаковы, но причины, которые вызывают болезнь, могут быть весьма различными: стрессы, переутомление, утраты близких людей, гормональные изменения, тривиальный климакс, уж извините, в общем, всё что угодно. Без установления причины, которая вызвала депрессию, назначение препаратов невозможно. А причину установить подчас бывает очень трудно. Но дальше - больше, и препараты не слишком эффективны. Начнёте пить таблетки, через неделю покажется, что стало получше, а ещё через неделю всё вернётся. Более того, к этим таблеткам очень быстро возникает привыкание. Потом вообще не сможете отказаться от них до конца жизни, хотя и помогать они вам не будут, но без них будет наступать… в общем, тоска смертная. Некоторые пытаются выкарабкаться сами. Одни начинают пить или употреблять наркотики, но вы же понимаете, что в конечном счёте от этого становиться только хуже. Другие с головой уходят в религию, но религия без веры не только не полезна, она может разрушить личность даже быстрее, чем алкоголь и наркотики.
- Значит, я обречён? Значит, выхода нет?
- Есть одно средство, известное ещё с девятнадцатого века. Правда, сегодня оно многим не по карману…
- Какое, доктор?
- Путешествовать.
   

И Михей отправился путешествовать.
Сначала с караваном бедуинов, везущим гашиш и прочую запрещённую дурь вымирающим европейцам, пересёк пустыню Магриба. Верблюды тащили тюки с товаром, а погонщики-бедуины шли за ними по красным пескам. Был август, было очень жарко, даже ночью +35. Но шайтан-атаман каждый вечер кипятил на костре медный чайник с какими-то снадобьями и этот напиток, который все пили из медных кружек, багрово-коричневых, как и песок везде вокруг, удивительно утолял жажду, расслаблял и приносил крепкий и длительный сон, которого так не хватало ему в Петербурге. Бедуины Михею нравились, потому что они были нищими, гордыми и дружелюбными одновременно. Больше всего они любили верблюдов, своих и чужих, то есть тех, которых им отдавали на откорм арабы. А откормить верблюда в пустыне Магриба – дело совсем не простое, потому что кроме колючей «перекати-поле» здесь им есть нечего. Все эти люди пустыни из-за жары носили светлые халаты, а на головы наматывали платки, от чего мужчины и женщины становились неразличимыми даже на близком расстоянии. 
На восьмой день, когда ноги уже отказываются шагать, а из организма ушла, кажется, вся вода, перед ними открылись горы Атласа, поросшие густым лесом ливанского кедра, а между ними – плодородные долины, изобилующие виноградниками и фиговыми рощами. Перейдя через них, они растворились в лазури Средиземного моря.
Потом с компанией весёлых горнолыжников он катался в Швейцарских Альпах на самых лучших и весёлых горнолыжных трассах в мире. Они жили в изумительном трёхэтажном шале, где было всё, что необходимо для проведения счастливых вечеров: сауна с бассейном, кинозальчик, уютный ресторан, где вкусно кормили и поили настоящие итальянские повара. Михей переживал необъяснимый прилив сил, вторую молодость, и он, почти пятидесятилетний, не уступал своим спутником, которые были в два раза его моложе, ни днём - в скольжении по головокружительным и ослепительно снежным спускам, ни вечерами - в пожирании фондю и глинтвейна.
Потом он с другими экскурсантами бродил по дивному городу Брюгге, старинной столице Фландрии, и думал, что не его родной Петербург, а этот город следовало бы именовать Северной Венецией. В этом сказочном месте остановилось время, ещё в 16 веке сильнейший ураган сбросил десятки деревьев в судоходные каналы города, который жил почти исключительно морской торговлей, растащить эти завалы было невозможно и люди ушли из Брюгге, отрезанного теперь от Северного моря, а, значит, здесь уже ничего не строили и ничего не разрушали и город навсегда остался таким, каким был во время позднего Возрождения. Михей любовался серыми, но вместе с тем, ажурными фасадами домов, пересекал каналы по крохотным горбатым мостикам и высоко задирал голову, любуясь высокими башнями соборов. А когда все пошли обедать, он побежал к пирсу, от которого отправлялся в нереальное путешествие по водным улицам маленький кораблик и михей увидел огромного сенбернара, величественно возлежавшего на подоконнике на втором этаже дома, который, как и почти все дома здесь, выходил фасадом на канал, лебедей, оккупировавших целый остров в центре города, виноград у главного собора, который рос не от земли, а параллельно ей и ещё много диковинного, что можно увидеть в таких городах только с воды.       
В Исландии он первым делом совершил восхождение на ледник, а затем, направляясь на джипе в сторону побережья, ночью насладился видом северного сияния, утром его взору открылся уникальный водопад - тысячи тонн ледяной воды с громом низвергались в глубокий каньон, днём осмотрел бесконечные чёрные пляжи – участки побережья, покрытые вулканическим пеплом, а вечером, утомлённый, с удовольствием поместил своё тело в геотермальный источник в Голубой лагуне. В воздухе стояла зима и -20, вокруг лежала бесконечная ледяная пустыня, а Михей плыл в тёплой ласковой воде и думал: «Боже, как хорошо! Ведь всё только начинается!» 
И, наконец, он оказался на острове Ниндо в Меланезии, там, где аборигены исповедуют культ Карго. Оказался как раз накануне той ночи, когда они собирались провести самый большой обряд, на который пригласили мужчин-воинов со всех соседних островов. Маори загодя смастерили целых двенадцать тростниковых самолётов, заготовили дрова для двенадцати опознавательных костров и поклялись, что будут продолжать свои камлания до тех пор, пока Люди Неба не смилостивится над ними и не прилетят с грузом.         
Ровно в полночь тысячи молодых мужчин упали на колени и воздели руки к небу, тысячи молодых глоток прохрипели: «Жу! Жуу! Жууу!». И Михей падал на колени и кричал вместе с ними. Тысячи раз они падали ниц и кричали, до тех пор, пока из самой глубины высокого чёрного неба не послышались весёлые урчания самолётных моторов.