Легенда о несчастной душе

Говорят началось всё давно, аж в конце девятнадцатого века.

Пришли два паренька в Петербург учиться к самому Фаберже.
Начали с подмастерий, подружились
Оба были талантливы и быстро освоив ремесло сами стали мастерами.


Одному, очень скоро, было дано право личного клейма Фаберже.
Побежал он к другу радость разделить, а друг разозлился:
— Почему тебе? Разве я не так искусен или прилежен?
— Ты очень талантлив и у тебя будет своё дело, своя награда. Но сегодня порадуйся за меня.


Не захотел юноша радоваться. Зависть вползла змеёй в его сердце и жалила изнутри.


В тот день его душа стала чуть темнее.


Дружить продолжали, но встречались уже не часто. Василий недолго проработал в фирме мастера. Открыл своё дело, женился, купил квартиру ; вместе с женой детишек растил.


Друг же его всё никак не мог выбрать себе что-то по душе. Много что испробовал, да всё было не по вкусу. Жениться хотел, но на такой как у Василия или с большим приданым, — остался холостяком. И чем больше смотрел на успехи других, тем больнее ему становилось.


Изредка они гуляли по городу. Улыбчивому Василию всё нравилось, а Михаил вечно находил то, что его раздражало; подвергал сомнению, считал, что он бы уж лучше и построил, и сделал.


Трудно стало общаться друзьям. Чувствовал Василий, — друг его, словно ядом пропитан. Хотел помочь, но не знал как.


Да и Михаил всё ждал какого-то зова из-вне. Чудилось, что укажут ему его дело, и душа возрадуется.


Так и случилось.


После одной осенней ночи всё изменилось в Петербурге. Люди пришли чужие. Ломали, кричали, издевались; громили всё подряд, убивали, грабили; били стёкла домов, смеялись над статуями, глумились над храмами, музеями, дворцами.


И Михаил впервые за долгое время почувствовал радость. Нравилось ему такое. Начал и он вместе с другими потешаться и оскорблять красоту города.


И ещё темнее стала его душа.


Много миновало лет. Иной раз Василий думал о старом непутёвом друге, да только вздыхал. Он-то остался среди ленинградских художников, и знал всех поимённо, но Михаила среди них не было.


Встретились они вновь в блокадные дни. Василий пришёл на рынок обменять свои старые ювелирные инструменты, да чудом оставшуюся картину на еду. Холод лютый, а от слабости только что вблизи и видел. А вот Михаил его узнал. Подошёл, обнял.


Худые оба, голодные. понял Василий, что друг его совсем плох, — непонятно в чём душа держится.
Жалко стало товарища и отдал он ему картину.
— Обменяй на хлеб и приходи жить к нам на Моховую. Мы с женой,
ты, — вместе справимся, доживём до светлых дней.


На этом и расстались. Василий поплёлся домой, а Михаил враз насупился. Злая усмешка искривила губы: "Иш, какой добрый, а у самого поди ещё припрятано. Что мне с этой подачки — не разжиреешь, а потом опять карточки отоваривай. Работай на станке до изнеможения, а ведь всё потому, что ему всегда везло, а значит он мою удачу себе перехватил. А я...".


Вмиг подняла голову ядовитая змея в сердце: " А ты пойди, да возьми всё сам. Сколько добра по квартирам мертвецов. Им оно ни к чему, а ты наконец и поймаешь свою удачу".


С того момента почернела душа Михаила окончательно. Послушал он ни совесть свою, а зависть и злобу. Мародёрствовал, разбогател. Уж теперь не голодал, только жирел.


С другом судьба их больше не сводила.


Пришло время и оба они покинули этот мир.
Вот только чёрной душе Михаила не было покоя. Стал он тёмной тенью бродить по городу. Невидимый и страшный.


Ни деньги, ни картины, ни ювелирные украшения ему больше были не нужны. Жаждал одного — разрушения. Желала его душа, мучаясь и не смея справиться с собой, лишь одного, чтобы град Петров был изувечен.


Рассказывают, что однажды видели его средь бела дня, — в день когда развалилась на куски Порфировая ваза в Летнем саду. Говорят видели люди, будто худая чёрная птица, ликуя носилась над обломками,


С тех пор так и бродит он среди горожан. Нравится ему чужими руками стены домов и храмов разрисовывать. Иногда по ночам, когда никто не видит, он и сам берётся за дело. Где маленькая трещинка в стене — раскурочит, где красивый узор чугунный — разрисует.


Постепенно научился принимать любой облик. Стал говорлив, циничен. Соберёт стайку молодых дуралеев и айда "картины" на старинном
фасаде рисовать. Баллончик с краской поставит и чуть-чуть чью-то руку к нему подтолкнёт.


Или обернётся взрослым, современным, авторитетном. В татухах, цепях, пирсинге, в перстнях с сатанинскими знаками и вещает, — наш город! Что хотим, то и делаем.


Любит очень нашептать на ухо скабрезные слова, да незаметно подвести к ограде или чистой стене старинного дома.


Выбирает он, чуя растерянных, запутавшихся или таких же озлобленных, завистливых каким был сам. А особенно любы ему те, кому совершенно наплевать на красоту, кто и не видит её, и не понимает. Таким он совсем глаза пеленой закрывает, и гонит хулиганить.


Торговцев привечает. Позолотит взгляд и они уже всем чем угодно готовы торговать , хоть на лотках, хоть в палатках. Но места он им выбирает
особые — исторические, памятные.


Сокрушаются горожане, без устали работают реставраторы, всё чаще хмурится небо и темнеет вода в реках и каналах. Всё больше ругают древних вандалов, не зная, что они здесь совершенно не при чём, что всему виной тёмная завистливая душа, превратившаяся в божество разрушения, которому не будет покоя, и кому не пройти сквозь коридор, не выйти к свету. Отчего она с каждым днём лишь наглее, да злее.


Однажды глубокой ночью, приняв свой прежний облик, пришёл Михаил на Моховую. Остановился у дома где жил когда-то его старый друг. Постоял немного и вошёл в парадную .


Вмиг всё изменилось. Будто и не было всех этих лет. Почувствовал себя моложе, крепче. Да и всё вокруг выглядело так , как сто лет назад. Удивился, но пошёл наверх: к квартире Василия.


Странная это была встреча. Василий живой и молодой обнимал за плечо плачущего Михаила, а на каменных плитах площадки лежала раздавленная зелёно-чёрная змея, в зловонной ядовитой луже.


— Измаялся я. Не будет мне ни прощения, ни покоя. Сколько бед принёс, сколько подлостей совершил. Даже ты меня никогда не простишь.
— Мне и прощать нечего. Город этот не раз разрушался и ещё будет разрушаться. Твоя душа пока черна и тяжела. Но всё, что имеет начало имеет конец.
Ты сильнее, когда разрушают и калечат, и слабее когда восстанавливают.
Послушал я покровителей града, как всё можно исправить.


— Как?


— Никак. Само остановится, когда люди изменятся. А они изменятся. Сотрут надписи, заделают трещины, соберут мусор, очистят воду; найдут место для нового искусства, не тревожа старое; уберут граффити с исторических стен и перенесут всё туда, где этому место. Каждый, кто захочет, пустит в свою душу красоту Петербурга и его дух.

Тогда и твоя душа начнёт светлеть, и ты обретёшь покой, а город вновь станет чистым, прекрасным, неповторимым. Снова начнёт возвышать души, учить и воспитывать в красоте любви, доброты и заботы.


***


Говорят, кто-то видит иногда на петербургских улицах двух молодых мужчин в старинных одеждах. Они идут по набережным, останавливаются напротив домов, о чём-то разговаривают и шагают дальше.


Говорят, что если поравняться с ними, то сразу, словно свет проходит через каждого, и начинает он видеть Петербург совсем другим — строгим, изящным, изумительно гармоничным и счастливым.


А ещё, рассказывают, что после встречи, такие люди обязательно берутся делать что-то для своего города. Кто что может. Кто цветы в оранжереях разводит, кто на реставратора идёт учиться, кто экскурсии придумывает по древним и памятным местам, а кто-то просто подметает улицы, моет стёкла, учит детей истории города.


И все они чувствуют себя едиными с чудесным городом над Невой.