Душа еврея

« Еще он не сшит, мой наряд подвенечный,
   И хор в нашу честь не поет,
   А время торопит, возница беспечный,
   И просятся кони в полёт…» (Булат Окуджава).

Вместо предисловия.
               
                Душа и мясо.

В былые времена, в эпоху изобилия ширпотреба низкого спроса,  изысканные удобства жизни держались на знакомствах. 
      
Знакомства держали с нужными людьми от доктора и мента до парикмахера и кладовщика. 
            
 Если они, эти знакомства, сопровождались значительными льготами, позволявшими иногда обходить немалые трудности, включая закон, тогда это называлось – блат.
               
В разговорной речи часто встречались фразы: купил по-блату, достал по-блату, прошел по-блату и так далее.
            
Блат это не совсем  блатной,  т.е. - воровской, но чем-то от этого слова сильно  попахивающий.
               
Особо ценились знакомства с мясниками, гаишниками, автомеханиками и некоторыми представителями закона и  медицины.
               
Мясники и колбасники начинали элитный список. Они, да еще буфетчики и бармены, были великими психологами,  умевшие   многое   прочитать  в заискивающих глазах разношерстных  клиентов.
             
Любого рода  близость  к  мясу означало обзаведение нужными людьми, деньгами, связями и  безбедную жизнь. 
         
Наш народ, измученный войнами, лишениями и  голодовками, запуганный карательными методами властей  и взнузданный ограничениями, так и не дождался обещанного партией продовольственного изобилия. 
               
Не успел рабочий люд  вдоволь насладится  «блатным мясным изобилием», как грянула перестройка.   Новые лишения обрушились на него. Народ познал всю прелесть управляемой свободы и демократии.
               
Появилось новое поколение воров, куда входили бывшие комсомольские и партийные работники, крепкие хозяйственники, отставные разведчики и бизнесмены в законе. Незначительную часть составляла интеллигенция.
               
 Кое-где, как эхо, стала возрождаться система знакомств и блатных связей.
          
Одновременно, выросшая из волн неразберихи, богатенькая воровская пена начала изгаляться,  и швыряться  наворованными деньгами.  На западе пошли легенды о неслыханных чаевых, загулах, яхтах, виллах, играх, элитных проститутках и куршавелях. 
               
Эти выкрутасы отечественных нравственных отбросов усилили и так не высокое мнение о русском,  как о  безалаберном  гуляке,  пьянице и баламуте,  с кем опасно иметь серьезное дело.  Нет авторитета – нет инвестиций и нет друзей.

Бывшие братские республики рвутся в НАТО.
       
Многократно обворованный простой человек, не видевший  достатка в строгие советские годы, еще туже начал затягивать пояса при капиталистическом изобилии, особенно в глубинке.   
         
Не псалтырь, а мясо!  Вот чего хочет обыватель. 
               
Душа – удел  интеллигента.

Давно замечено:  нетленные замыслы не рождаются у сытых.  На полный желудок гениальность не пристает. Нет творческой активности.
      
Знали кукловоды всех времен и мастей, что, чем голоднее народ, чем выше его духовность и чем больше его тянет к искусству, тем легче обработать его наивную душу. 
               
Были созданы гениальные кинематографические иллюзии и беспрецедентно сфальсифицирована история.  Голод и талант -  генератор шедевров.
    
А на любой политической кухне, в любом бульоне, трансформирующем личность, в том числе и творческом  – мясо на первом месте.
               
 Сначала было мясо, затем  масло, а  потом пушки.
      
 Пушки  были всегда и будут обязательно.

               
                Судьба еврея.
               

В юности я жил в прекрасном местечке Липканы, на берегу реки Прут, по руслу которого пролегала граница с Румынией.

Грезы мальчишек  занимал большой спорт и олимпийские сказки. Мы дружно болели "шпиономанией", потому, что все являлись  "юными друзьями пограничников".
      
Школа славилась своим духовым оркестром.  Он украшал ее колонну на демонстрациях.
   
В оркестре играл один очень странный музыкант. Его инструментом был кларнет, но никто и никогда не слышал звуков, которые издавал юный музыкант на своем инструменте.
            
Папа музыканта слыл одним из наиболее уважаемых людей, особенно для простых местечковых евреев и, тем более, для молдавских селян, называемых царанами.
      
Он работал обыкновенным кладовщиком в общепите, плохо говорил по-русски и носил ласковое имя Дудя, а, главное,  владел тем, что скрывалось под чарующим словом - дефицит, что для крестьян означало: селедку, копчености и все остальное, чего недоставало  прилавкам магазинов в эпоху дефицита.
   
Кроме того он вел заготовку мясных туш от населения и от качества  сна,  насыщенного душными красками  непорочной любви его пышнотелой жены Сарочки, зависела  степень Дудиного благодушия при взвешивании и расчетах.
   
Дудю знали и любили все, как любит наш народ московскую колбасу к празднику, а к водочке копченую селедочку. И не было случая, чтобы  кто-то ушел от него обиженным, не утолив своей жажды украсить праздничный стол престижным дефицитом.
   
То, что его сын, Марик, должен играть в знаменитом тогда духовом оркестре, было само собой разумеющимся, и никого не докучала  глупая мысль о том, что и как он играет...
   
В отличие от музыки, в школьных науках Марик был одним из немногих и редко неуспевающих евреев. Окончил он школу так же, как и учился, со сплошными натянутыми тройками в аттестате...
       
После окончания школы, Марик безмятежно проболтался два года, прогуливая и пропивая отцовские денежки, и запомнился всем, кто его знал, тем, что еще в те далекие и спокойные годы завел себе телохранителя в лице известного в местечке Кольки Кабана. Красномордый Колька был большим, рыхлым и неуклюжим пьяницей, охотно изображавшего горячего защитника отпрыска самого  Дуди, от местных хулиганов, имевших привычку, со скуки, затевать драки и приставать к приезжим.
      
Именно имитировал, потому что хулиганы охотнее попали бы в милицию или согласились быть битыми, чем заслужить гнев Дуди. Этого даже свои, близкие им не простили бы ....
    
Клонился к закату второй год  идиллии, когда в процесс решительно вмешался Дудя и пристроил Марика в далекий, российский сельхозинститут. В те времена,  ближние  сельхозакадемии,  подозрительно относились к евреям.  Особенно к тем, кто почему-то выбрал дорогу к полям или  карьеру животновода. Они вульгарно полагали, что из еврея такой же крестьянин, как из «кронштейна космонавт».  Жизнь, однако,  доказала «ошибочность этого взгляда», ибо, в "эпоху тотальных знакомств и культа мясника", кто ближе к мясу, тот ближе к душе народа, к его глубинным ежедневным желаниям.
         
Пролетели годы учебы. Марик возвратился с дипломом животновода, а через пару месяцев стал директором крупного животноводческого комплекса, который недавно выстроили подальше от окраин местечка, в живописном распадке у самого зеленого леса.
            
Входила мода на крупные животноводческие комплексы. Некоторые из них строили далеко от жилых массивов и взглядов людей, мотивируя заботой об обонянии, экологии и гигиене...
          
 Многие ушлые и предприимчивые партийные руководители получили тогда Героев труда и карьерные взлеты, благодаря перевыполнению плана в животноводстве. Поговаривали, что большинству из них помогли этого добиться "запасные аэродромы", вернее неучтенные комплексы и стада, что выращивались в укромных уголках, спрятанных подальше от вышестоящего начальства и ревнивых взглядов простых тружеников.

****

Кончались восьмидесятые годы, когда прозвучал первый выстрел, и эхо от него долго звучало на всех базарах и околицах.
   
Стреляли в Дудю из дробовика. Темной ночью, в его собственном доме. Не попали, поэтому никто в этот выстрел не верил и относился к нему с юмором, как к очередной базарной сплетне.
               
Лишь самые проницательные, информированные и ушлые заспешили и засобирались в чужие края и дальние страны... Комплексы доживали последние дни...
               
Марик заметно погрустнел, но остатки былой бодрости и энергии, еще были натянуты на его лице, когда последовал следующий удар.
            
Ранним осенним утром Дудю нашли зарубленным топором на пороге своего дома, а в самом доме, охваченную параличом и лишившуюся дара речи, дрожащую тетю Сару.

Из ее обрывистых фраз, при расспросах компетентными людьми, удалось узнать только одно: Дудя  открыл дверь лицам, которых  хорошо знал и не боялся их...

Убийц так и не нашли, и никто и никогда  не услышал  из уст Марика ни одного слова, касающегося этой истории...

Известно только, что из дома ничего не унесли, а искали какие-то бумаги...


                Музыка вечных скитаний.

Через несколько лет  Марик эмигрировал в Америку, оставив старую, разбитую параличом,  больную мать, на своего младшего брата Яшу - единственного еврея-выпивоху, которого я знал в жизни...
    
В Америке Марик поселился в городе Чикаго  и с трудом устроился на черную работу в колбасную лавку одного румына, который сжалился над ним, услышав ломанную румынскую речь... (Эту колбасную можно отыскать и сегодня и узнать в немолодом, любезном человеке  героя моего рассказа).
          
Потянулись серые дни тяжелой и непривычной работы, и в редкие минуты отдыха, его видели, сидящим за столом или на улице с застывшим лицом и устремленным в никуда, остановившимся взглядом... 
         
И, если кому-то было дано проникнуть в этот остановившийся взгляд, то он увидел бы покрытые виноградниками молдавские холмы, и редкие леса, спускающиеся в зеленые долины, медленно выгорающие под жестокими лучами южного солнца. А в тех лучах маленькое, богом забытое, теперь уже бывшее еврейское местечко, потому что евреев в нем практически не осталось, как не осталось следа в короткой обывательской памяти о молчаливом и безотказном кладовщике, со странным, детским именем - Дудя, так и не успевшим научиться правильно говорить на русском языке...
    
Иногда Марик брал в руки кларнет, но никогда не играл на нем, несмотря на любопытные просьбы, видимо он боялся распугать покупателей...
         
Но однажды, после работы, он вышел на улицу, сел перед входом в лавку и все, кто оказался рядом, услышали, как из инструмента, сначала робко и неуверенно полилась грустная и странная мелодия...
    
Звуки этой  мелодии, на первый взгляд, и музыкой нельзя было назвать. Так, грустные фантазии. В них каждый мог услышать свое: пение птиц и трели цымбал,  песнь ямщика и ритмичные звуки африканских тамтамов...
 
И разные чувства будили они...
   
Все чаще брал Марик в руки кларнет, и все больше приходило людей послушать его музыку. Они стояли полукругом, скрестив руки на груди, и, молча, слушали эти странные мелодии.
   
 Хозяин вначале ворчал, но теперь часто отпускал его с работы, потому что музыка Марика привлекала людей. Послушать его  приходили даже негры из соседнего,  негритянского квартала... 
               
Однажды, услышав о новой, необыкновенной музыке неизвестного музыканта, приехали настоящие спецы, кто вечно ищет таланты, и хочет заработать денежки на раскручивании их дара.
   
Теплым  вечером они вышли из тихо подъехавшей роскошной машины, и направились к слушающим музыку. Немного постояли и отошли к автомобилю. Один из них, бывший наш, толстый Моня, незлобно пошутил: "Музыка поехавшей крыши". 

-  Это же мой двоюродный брат!
               
Женщина, с красивым и решительным лицом,  бросила на него быстрый, возражающий  взгляд и твердо сказала:
               
- Музыка поехавшей и потерянной крыши. Мелодия вечных скитаний, - и тень грустной улыбки мелькнула на ее лице.
    
-  И вот что,  Моня,  решение принято. Твоя музыка уже поперек горла стоит, - она сделала характерный жест.

– Однообразный какафон!   Публике  стало надоедать. Еще немного и сборы начнут падать. Иди и пригласи!  Надеюсь, его музыка поможет освежить твою захиревшую звуковую палитру и поднять упавшую гамму, - она ехидно усмехнулась.
         
-  На пару слов, отойдем, - сказал Моня Марику, и толпа недовольно загудела. Марик растерянно улыбался.
      
-  Он скоро вернется,- успокоил Моня публику.

-  Собирайся, поехали. Тебя ждет Бродвей и это, - он щелкнул по небольшой пачке денег.

 -  А хозяин, лавка, колбаса, - мямлил, глупо улыбающийся Марик.

-  С хозяином я договорюсь, - сказала гримаса нетерпения на лице Мони, -  а будешь иметь деньги – будет и публика, и колбаса.

Моня протиснулся в открытые двери магазинчика, нашел хозяина и сунул в руку пару купюр:

 -  Твоя лавка прославится. Этот му…  музыкант будет играть в знаменитом оркестре «Паблишин Мюзик».  Вы станете знаменитыми... 
         
Моня сделал хозяину, на прощание, свой знаменитый глаз, полный дружелюбия и радушного братства.
            
Опустела улица и лавка. Никто не играл у входа и только некоторые справлялись:

- Ну, что?  Как там Марик? Когда же, наконец,  мы услышим его чарующую музыку, полным составом знаменитого оркестра?
               
Они не получали ответа и постепенно перестали спрашивать, когда однажды утром увидели сидящего у входа Марика с кларнетом в руках.
            
Он подождал, пока закончатся расспросы, соберутся  поклонники  и заиграл.
               
Это были те же  фантазии: о  вечной любви, и вечных скитаний, только грусти и печали в ней стало намного больше.
               
Музыка усталого сердца бедных людей.  Видимо никто не может быть ближе к душе народа, чем тот, кто познал настоящую цену  капризам  судьбы и отчаянным  крикам одинокой души.
 
Пришлось  выбирать и Марику.

Иногда он отвечал на назойливые расспросы.

- Знаете, что я вам скажу, - говорил он нараспев, завывая неискоренимым идишем.

-  Душа еврея всегда тянется к искусству, к Музе, к музыке, а презренное тело душу не понимает, упорно просится к колбасе и требует горячих женщин!  Но, что хуже всего, заставляет душу и ее прекрасные порывы, работать на эту проклятую  колбасу…

- Поэтому я, все же, выбрал Музыку, но… ближе к колбасе! –  при этом Марик загадочно улыбался.

1995г.
         
 Не состоящие членами «proza.ru», могут высказать свои ласковые и прочие слова по адресу:  mr.tukituks@mail.ru