Культурка. Страшная хроника одной карьеры

Последние несколько месяцев каждый выход в свет для Антона Горина превращался в испытание вселенских масштабов. Антон вёл раздел культуры на одном из интернет-порталов города, и по долгу службы ему приходилось постоянно взаимодействовать с местным бомондом. Однако жизнь Антона к этому совершенно не готовила. Он был типичный интроверт: любые виды коммуникации вызывали у него стресс и раздражение.

Ещё года два назад это не особо бросалось в глаза: дежурная улыбка достаточно уверенно держалась на лице. Но со временем умело скрывать противостояние с самим собой стало почти непосильной задачей. Душевный комфорт Антона умещался в одну из картинок, которую ему как-то прислала знакомая из Одессы – законченная социопатка, как она сама о себе говорила. Посреди леса, утопающего в цветах и зелени, стоял крохотный аккуратный домик – точная копия тех, что проносятся за окном туристического автобуса, колесящего по Европе. И вот Антон уже как полгода жил с ощущением, что в его жизни скоро произойдёт нечто совершенно немыслимое. И, как следствие, изоляция от всего мира и жизнь в какой-нибудь живописной глуши. По вечерам – травяной чай, книги и новая страница очередной рукописи.

То, что случилось с Антоном три года назад, сровняло его зону комфорта с землёй. Он всегда мечтал о работе, не предполагающей общения с людьми. Люди Антона напрягали, раздражали, иногда даже вызывали лёгкую панику. То ли сказался опыт общения с безжалостной Москвой, так в итоге его и не принявшей, то ли таким Антона задумал Господь, – но он уже который год отчаянно и безуспешно искал свою личную нору. И, что самое ужасное, был готов вступить в открытый конфликт с любым, кто ему хоть как-то попытается в этом помешать. А тут на тебе: твой крохотный асоциальный мирок пал под натиском богемного ига. Необходимость постоянного общения с представителями местной культуры перевернула в его мире всё с ног на голову. Градус фальши и неискренности, царящий в этих кругах, стал для Антона самым большим и неприятным откровением в его жизни.

Очередная тусовка в каком-то литературном клубе. Или художественном? То ли какая-то выставка, то ли театральный междусобойчик… Антон уже смутно понимал, на каком мероприятии он находится. Выслали очередной пресс-релиз. Уже третий или четвёртый за неделю. Надо идти. Послав в сторону монитора ноутбука отборные маты, едва не разбив его кулаком, Антон собрался и пошёл.

Вокруг сновали какие-то стильно одетые тётеньки и дяденьки, хлестали шампанское, разбирали канапе, вели светские беседы. Антон молча стоял с бокалом посреди зала, из последних сил сдерживая нечеловеческий крик, который уже буквально рвал грудную клетку. Все его усилия так явно прописывались на лице, но представители культуры как ни в чем не бывало подходили к Антону со своими разговорами, просьбами, предложениями…

Обычный поворот головы в сторону нового персонажа требовал от Горина немалых психологических усилий. А помимо этого ещё требовалось изобразить на лице хоть малейшую заинтересованность. Далее была задача посложнее: попытаться вникнуть в то, что говорит этот артист, художник, поэт, блогер, тусовщик… Антон уже с трудом припоминал, кто перед ним. Потом надо прыгнуть вообще выше своей головы и постараться поддержать беседу. Список этих достаточно сложных задач вызывал у Антона панику, которая довольно быстро трансформировалась в агрессию. И тут он уже сам себя начинал бояться. Прописанные антидепрессанты Горин не пил несколько месяцев и предсказать свой следующий шаг мог едва ли. Вдруг его накроет, и лицо, что окажется напротив, через пару секунд пометит все нарезки и бутерброды на столе…

«Нет, надо держаться. Хотя бы попытаться. Дождаться пресс-конференции, взять комментарии и бежать отсюда что есть мочи. Но нет. Это какой-то заговор. Они всё идут и идут ко мне. Господи, да кто все эти люди?! Чего они от меня хотят? Сгиньте!»

«Здравствуйте, Антон. Я там вам на днях высылала пресс-релизик…» «Антон, приветствую! Я скоро буду запускать один интересный арт-проект…» «Антон, давно хотела с вами познакомиться. Я организатор конкурса красоты «Юная Топ-Модель…» «Антон, добрый день. Я координатор фестиваля малых театральных форм…» «Антон, как вам последний спектакль Городецкого? Вы же напишите о нём?..» «Антон, читала вашу последнюю статью о литературном вечере. Вы знаете…»

В какой-то момент для Горина всё стало сливаться в один невнятный поток звуков, вызывающий сильную головную боль. Сейчас он отдал бы всё на свете за то, чтобы вернуться на 5 лет назад, в 2014-й, в тот знойный полдень в Ялте, когда он отправил во Вселенную те чёртовы слова… И не сказать их. Просто промолчать.

Антон со своим другом, поэтом Пашей Скворцовым, сидели на причале, утоляя жажду крымским вином, и предавались мечтам под крики чаек.

– Антон, да сейчас повсюду безработица. В основном везде требуется обслуга. Я вот этот сезон дорабатываю в кафе и сваливаю отсюда. Леха в Москву зовёт. Вот там настоящая литературная движуха. А здесь – болото. Начну публиковаться, заработаю себе имя и тебя перетащу в столицу.
– Было бы здорово. Здесь ловить вообще нечего. Я уже знаю, где бы хотел реализоваться. Мне нравится кино, театр, живопись. Хотел бы писать об этом. Я чувствую эту сферу. Это моё.
– Ну вот, значит, решено. У Лёшки там много связей появилось в литературных кругах. Мы с тобой молоды, талантливы, и Москва когда-нибудь будет нашей. За нас, дружище!
– За нас!.. Хорошее вино. Наше, крымское, – самое лучшее…


– Антон, так как ваш сайт называется? Напишите мне вот здесь.

Ялтинский причал, Пашка, вино, чайки – всё так же быстро исчезло, как и появилось. Антон опять стоял посреди вестибюля, переполненного странными людьми, от которых хотелось скрыться как можно быстрее.
В нескольких сантиметрах от него раздавался мерзкий писклявый голос худосочной пожилой дамочки с тонной макияжа, который уродовал её маленькое злое личико ещё больше. Она протягивала Антону открытый потрёпанный блокнот. «По-моему, эта барышня представилась председателем какого-то союза… Художников? Театралов? Литераторов?.. Да какая уже, на хрен, разница!»

Антон дрожащей рукой написал адрес сайта и с натянутой улыбкой протянул блокнот неприятной даме. Хотя больше всего на свете ему сейчас хотелось заехать этим блокнотом ей по физиономии.

«Ну как можно подходить к человеку и предлагать сотрудничество с таким выражением, будто у тебя под носом наложили большую кучу дерьма?»

Когда Горин только начинал вращаться в культурной жизни города, им, пожалуй, двигал дух приключений: прыгаешь с головой в это озеро – и будь что будет. Однако озеро очень быстро превратилось в болото. Освещение культуры стало происходить по принципу конвейера: Антон не успевал переварить одно мероприятие, как его уже звали на другое. «Ура! Я востребован!» – подумал бы другой. «Год сурка, – пронеслось однажды в голове у Горина перед уходом в очередной отпуск. – Одни и те же лица, всё идёт по шаблону, всё повторяется. Из года в год, из года в год… На что я трачу своё время?! Пока я освещаю нашу культуру, упускаю что-то очень важное. Я упускаю саму жизнь! Она несётся где-то вдалеке от меня». Антон стал серьёзно задумываться об уходе из профессии, чтобы посвятить себя чему-то другому. Но чему?

У него всегда была мечта, граничащая с маразмом: быть свободным художником, заниматься литературной деятельностью и ни от кого не зависеть. Москва, к слову, не оценила его писательского таланта, породив кучу комплексов. Тяга к литературе привела Горина на самое дно столичной жизни: он устроился приёмщиком товара в книжный магазин одной крупной сети. Как-то Горин познакомился здесь с продавцом-консультантом Мариной Вадимовной, весьма приятной, интеллигентной женщиной средних лет, знавшей многих в литературных кругах Москвы. Помнится, она даже позвала Антона на какую-то из местных тусовок – для налаживания связей. Но, к сожалению, Антон сломался раньше. В тот самый вечер, когда Марина Вадимовна ехала на очередную встречу с литераторами, самолёт Горина покидал воздушное пространство столицы.

Москва Антона не приняла, а родной город все-таки сжалился и не дал ему окончательно утвердиться в своей профессиональной беспомощности. Однако все прежние навыки общения были растеряны окончательно, а вот новая привычка – молча выполнять механический труд, получать свою копеечку, и чтобы никто не трогал – прочно закрепилась. То количество вынужденного общения, которое теперь свалилось на Горина, стало для него самым большим испытанием. Одной ногой пребывая в «клубе социопатов», он пытался прижиться в чуждой ему среде…

– Антон, здравствуйте! Спасибо вам большое за то, что опубликовали мою рецензию. Но, знаете, в некоторых местах, как мне показалось, теряется моя авторская мысль. Вот, например, в том месте, где я пишу об актерской природе Спицына, вы так перестроили фразу, что выходит, будто Спицын вовсе и не мастер перевоплощения. Вы понимаете…

Статная женщина средних лет, подошедшая к Горину, несла в себе такую запредельную концентрацию столичного лоска, что Антон в первые секунды отстранился от неё, как от прокажённой. Москва его не избаловала подобными экземплярами, а работа в книжном магазине сформировала привычку к особому кругу общения. Простые труженики, живущие от получки до получки, искренние в своих помыслах: посылают громко, обнимают крепко, пьют до дна.

Эта дама говорила очень долго и скучно. Из последних сил пытаясь оставаться вежливым, Антон заверил очередную критикессу, что разберётся с этой ситуацией. Однако нотки откровенного раздражения уже, видимо, вырывались наружу, и критикесса это почувствовала. «Благодарю вас», – холодно ответила она и пошла искать новую жертву.

Горин начинал понимать, что для тех, кто сейчас окажется в его радиусе, наступит красный уровень опасности. Произойдёт что-то очень нехорошее. Ещё одна просьба, предложение, претензия, критика – что угодно, и Антон за себя не отвечает. Таких смельчаков оказалось несколько.

«Антон, ну ты же культурный обозреватель!..» «Антон, расскажите, что у нас сейчас интересного в культуре?..» «Антон, интересно ваше мнение о последнем спектакле приглашённого режиссёра из Питера, как его, Венедиктов, по-моему…» «Антон, ну вы же как театральный критик понимаете, что…»

Театральный критик… Театральный критик… Театральный критик… Эта фраза внушительным эхом отдалась в воспалённом мозгу Горина и стала последней каплей.

Дело в том, что культурная жизнь Горина началась именно с театральной рецензии. Местные театры высоко оценили его писательские способности и стали звать на свои спектакли. До этого Антон не особо-то интересовался театром, да и никогда не стремился реализоваться в театральной журналистике. Всё случилось как-то нежданно-негаданно. И почти сразу же культурная тусовка поставила на Горине клеймо «театральный критик».

«Вот она, наша провинциальная культура: написал пару рецензий, и всё – ты критик. В столице это звание зарабатывается годами», – думал Антон. До того, как Горин стал вращаться в культурной жизни города, театрально-критическая ниша там не была сильно заполнена. Его звали – и он ходил. Писал одну рецензию за другой, и постепенно его перо стало ассоциироваться непосредственно с театром. Хотя Горин активно освещал все сферы культурной жизни, на всех тусовках его теперь представляли как театрального критика.

Со временем Антона это стало очень сильно раздражать. А началось всё с подачи режиссёров любительских театров, которые профессиональной критикой уж точно не были избалованы. И вот тут появляется безотказный Горин, который смотрит всё подряд и пишет об этом. Назови Горина профессиональным критиком, позови на свой спектакль – и дело в шляпе: статус твоего аматорского театра уже уверенно движется вверх. В какой-то момент Антон осознал, что попросту стал жертвой жалкого псевдопиара вокруг своего имени. Настоящей театральной критики в городе не было, но был Горин, который много писал о театре. Значит, критик. И точка.

Но стоило только однажды Антону в своей рецензии не согласиться с режиссёрским решением спектакля – тусовка взбунтовалась. Говорят, критик-то ненастоящий! Поднявшаяся волна осуждения была настолько мощной, что Горин в один момент вообще зарёкся писать о театре. Но потом таки пришлось – по долгу службы. Правда, театральные обзоры из-под его пера выходили всё реже. А в сознании местной тусовки он так и оставался хорошим ли, плохим ли, но именно критиком. И Горину стало казаться, что этот откуда ни возьмись появившийся статус (по его убеждению, ложный от первой до последней буквы) накладывает на него какие-то обязательства перед театрами. А больше всего на свете Антон не любил быть кому-то чем-то обязанным.

Театральный критик… Театральный критик… Театральный критик…

Вот и всё. Стоп-кран был сорван к чертям собачьим. У Горина потемнело в глазах, и он уже перестал отдавать отчёт своим действиям. Пространство вестибюля наполнил совершенно нечеловеческий крик.

Как потом говорили в тусовке: это было жуткое зрелище. Схватившись за голову, Антон стал оседать, а уже в следующую секунду бился в конвульсиях, катался по полу и орал не своим голосом.

– НЕНАВИЖУ!!! Ненавижу всю эту вашу культуру вместе с вами!!! Всю эту прогнившую светскую жизнь – ненавижу!!!

«Господи, ужас-то какой. У парня совсем крыша поехала».
«Вызывайте кто-нибудь скорую. Ведь он сейчас прямо здесь и кончится».
«Надо санитаров вызывать. Это уже всё».
«Вот и приплыли. Какое страшное завершение карьеры».

А Горин тем временем продолжал из себя извергать всё, что у него накопилось в душе за последние годы.

– Я не театральный критик!!! Я не критик! Я уже видеть не могу этот ваш театр, ваши фестивали, литературные вечера, творческие тусовки! Я задыхаюсь! Я задыхаюсь от этого пафоса и фальши! Воздуха! Дайте мне свежего воздуха! А-а-а-а!!!

«Глазам своим не верю. С виду всегда был таким спокойным и уравновешенным молодым человеком». – «Ниночка, а внешность, знаешь ли, обманчива. Ты посмотри, сколько говна из него льётся. Прогнившие мы все, видите ли. Фу! Смотреть на это не могу».

– Хватит!! Пожалуйста, хватит! Достаточно! Я не хочу! Я больше не хочу всего этого! Боженька всемогущий, услышь меня!! Я тебя умоляю вернуть меня обратно в Москву, в съёмную комнату на Соловьиной роще, 25! И чтобы хозяйский кот мне снова пел, и чтобы я каждый день видел книги, и чтобы всё стало, как было! Чтобы всё стало, как было!! Ха-ха-ха-ха!!!

До приезда скорой никто так и не решился к нему подойти. Вестибюль продолжал сотрясать истерический смех Горина, который затем перешёл в надрывный плач…

***
По иронии судьбы у Горина соседом по палате оказался Евгений Ольховский – «прима» местного театра. На почве последней роли с молодым артистом случился нервный припадок. Покачиваясь взад-вперёд, он уже несколько дней повторял один и тот же текст и почти ни на кого не реагировал.

Как-то в обеденный перерыв санитары психдиспансера, Олег и Фёдор, стояли в курилке, обсуждая новоприбывших.
– Федь, а что это за новый овощ в палате с нашим артистом?
– Да это какой-то журналюшка известный. Писал что-то о культурке. Его на днях к нам привезли. Ни слова не говорит. Просто тупо смотрит в одну точку перед собой. Хотя вчера с ним приступ случился. Накинулся на артиста и чуть не убил. Тогда как раз Анька делала вечерний обход. Ну ка-а-роче, этот актёр что-то мычал себе под нос, и у него проскочило слово «театр». И этот культурный писака вдруг вышел из ступора, зверем посмотрел на артиста, с диким ором кинулся к нему и стал душить. Я его еле отцепил.
– Может, его вообще в изолятор надо?
– Посмотрим, как дальше себя будет вести. Сегодня он опять ни на что не реагирует. Артист тоже в себя ушёл.
– А с ним-то что?
– Да, как рассказывают, так сильно вошёл в образ, что обратно уже выйти не смог. Что-то там, в театре, из классики ставили.
– Достоевского, небось?
– А хрен его знает… Кстати, вчера слышал отрывки разговора главврача с родственниками этого журналиста. Говорят, он какой-то асоциальный был. Но так сложились обстоятельства, что его занесло в местную культуру, и психика не выдержала.
– Да уж… А мне вот интересно, Федь. Ведь человек – существо социальное, правильно?
– Ну?
– А если ты асоциальный, значит, ты уже и не человек, получается?
– Олег, какие-то ты сложные вопросы задаёшь. Ладно, не время сейчас философию разводить. Вон, смотри, везут к нам, по ходу, очередного гаврика. Ох, как же я люблю свою работу.