Встречи у книжной полки. Хитроумная Одиссея

  ...На полках, как всегда, стояли книги. Было уже поздно, и меня клонило ко сну. Взгляд задержался на левом краю верхней полки, где стояли две украшенные стилизацией под Древнюю Грецию книги: "Илиада" и "Одиссея"."Одиссея" выглядела гораздо более потрёпанной и зачитанной. Немудрено - доводилось класть её под подушку ещё в одиннадцать лет. Припомнилось, как я словно ощущал через мерный  ритм стихотворных строк, биение волн о борт корабля Одиссея, солёный морской ветер, стук шагов по горным тропинкам Итаки...
     Я прикрыл глаза. Вдруг откуда-то со стороны книжных полок донёсся вроде бы какой-то шёпот:
     - Кто сегодня готов со мной поговорить? Мы давно собирались потолковать о творениях Гомера!
     Неужели я это вижу? Кто-то выглядывает из книги, но не Гомера - из другой старой зачитанной книги: "Ганс Христиан Андерсен. Сказки и истории."
     Человек в цилиндре, дорожном плаще, с тростью оказался за моим столом. За ним появился другой, с бородой, в широкой шляпе, одетый более по-старинному.
     - Гомер, Гомер! - сказал он задумчиво. Мне пришлось познакомиться с его поэмами уже после моей жизни на необитаемом острове, и как мне было близко всё то, что пережил хитроумный Улисс...
     - Как вы сказали, Улисс? - послышался ещё один, хорошо поставленный голос. - Вы, видимо, откуда-то из Европы?
     За стол подсел одетый в аккуратный чёрный костюм человек.
     - Точно так, из Англии. Подданный её королевского величества  уроженец Йорка Робинзон Крузо. С кем имею честь говорить?
     - Африкан Африканович, учитель истории из тетралогии Катаева "Волны Чёрного моря". А теперь представьтесь вы, - обратился Африкан Африканович к  человеку в дорожном плаще и цилиндре.
     - Разрешите скрыть моё имя. Это не имеет особого значения. Я - поэт, из страны туманов и северного сияния. Странствуя по свету, однажды близ Смирны я сорвал розу. Эта роза - с могилы Гомера!
     "Вот так компания!" - подумал я." И все они будут говорить о Гомере?"
     Казалось, все трое собеседников не обращают на меня никакого внимания. Учитель покачал головой и заметил:
     - С могилы Гомера? А вы уверены, что были на могиле Гомера? Я всегда учил своих гимназистов, что о Гомере не известно ничего достоверного! Как говорилось в древней греческой эпиграмме:
     Спорят семь городов, чтобы родиной зваться Гомера -
     Смирна, Родос, Колофон, Саламин, Хиос, Аргос, Афины.
    Так что, милостивый государь, ваша Смирна - лишь одно из возможных мест жизни слепого певца Гомера. Некоторые учёные сомневаются в том, жил ли он вообще!
     - Сэр Африкан, позвольте возразить!- сказал Робинзон.- Поэма об Улиссе, или, как правильно его называют, Одиссее - великая книга! Этот герой словно бы опередил на многие века меня - ведь и он терпел кораблекрушение, и не раз, и он высаживался на диких островах и нос к носу сталкивался с дикарями! И так же, как меня, его спасли сообразительность и труд! Да, и труд - я испытал большое удовольствие, когда читал в переводе Александра Попа о том, как этот великий путешественник сам делал себе плот, готовил провизию, как он превосходно владел оружием. Написать об этом мог только великий автор!
     - Написать? - не без ехидства переспросил Африкан Африканович. - Сэр Робинзон Крузо, вам, должно быть, неизвестно, что Гомер, если он существовал, ничего не писал!
     - Да, он сочинял и исполнял нараспев эти сказания, и затем его поэмы пересказывали другие певцы, - добавил поэт.
     - А что, греки ещё не умели тогда писать? - спросил Робинзон.
     - Немного писали, но что? Хозяйственные реестры, священные надписи в храмах - и всё! Поэты и певцы в одном лице передавали песни из поколения в поколение. Их называли аэды, подыгрывали они себе на кифаре - четырёхструнном щипковом инструменте, - продолжил учитель.
     - Как же мы теперь читаем стихи Гомера?
     - Дело в том, что как только греки стали записывать стихи и поэмы, правитель моего любимого государства-полиса - Афин Писистрат приказал записать "Илиаду" и "Одиссею".
     - А сколько прошло к тому времени лет?
     - Со времени жизни Гомера - двести, а то и больше. И то ли мы читаем в точности, что сочинил Гомер - никому не известно.
     - Но одно я знаю точно, - проговорил задумчиво поэт. - Если Гомера так чтили и в древние, и в новые времена, то он, конечно же, существовал. И меня не может обмануть моё поэтическое чутьё и аромат розы с могилы Гомера, которую я положил в "Илиаду".
     - А Александр Македонский, между прочим, всегда носил с собою "Илиаду" и клал её ночью под подушку, - вспомнил Африкан Африканович.
     - А я в детстве клал под подушку "Одиссею", - хотел вставить я, но почувствовал, что у меня как будто отнялся язык. Да и собеседники явно делали вид, что меня нет в комнате.
     - И всё-таки более интересное произведение - "Одиссея", - утверждал Робинзон. - Александр Македонский, конечно, предпочитал, как полководец, "Илиаду". Но почти вся "Илиада" состоит из описания войны между греками и троянцами, а "Одиссея" - увлекательнейший рассказ о странствиях Улисса.
     - Не стоит так уж определять, что выше - "Илиада" или "Одиссея". Обе поэмы волнуют переживаниями их героев. Но вы, Робинзон, правы в одном:"Одиссею" люди предпочитают читать, и это с тех пор, как войны перестали быть похожими на то, о чём рассказано в "Илиаде", а люди сильно продвинулись в открытии мира, можно сказать, по следу Одиссея, - продолжал преподаватель истории.
     Тут только я заметил, что поодаль от стола стоит ещё кто-то в лохмотьях и с клюкой и слушает разговор.
     - Так,- сказал Робинзон. Вот и какой-то древний старик решил включиться в наш разговор. Кто вы?
     Старик в лохмотьях заговорил стихами.
    Славлюсь я быть уроженцем широкоравнинного Крита;
    Сын я богатого мужа; и вместе со мною других он
    Многих имел сыновей, им рожденных и выросших дома;
    Были они от законной супруги; а я от рабыни,
    Купленной им, родился, но в семействе почтен как законный
    Сын был отцом благородным, Кастором, Гилаксовым сыном.
     - Ну это же, верно, какой-то персонаж из Гомера! - заметил Африкан Африканович.
     - Что-то знакомое, - задумался поэт.
     - Присаживайтесь рядом с нами, сэр, - предложил Робинзон Крузо. - Вот так, этот старый джентльмен может подтвердить, что мы считаем важным в "Одиссее".
     - Кстати, во второй поэме Гомера столько же песен - двадцать четыре, что и в "Илиаде", - продолжил Африкан Африканович. - Но повествование идёт вовсе не так последовательно, как в "Илиаде". Оно начинается тогда, когда уже десятый год длятся странствия Одиссея, и почти семь лет его удерживает где-то на краю земли нимфа Калипсо.
     - Но "Илиада" тоже начинается на десятом году осады греками Трои, - напомнил поэт.
     - Тем не менее в "Илиаде" Гомер не возвращается к предыдущим годам осады Трои.
     - Они, видимо, описаны в недошшедшей до нас поэме, предваряющей "Илиаду".
     - А вот в "Одиссее" повествование возвращается к предыдущим странствиям Одиссея, и рассказывает об этом сам герой - на пиру у царя гостеприимных феакийцев Алкиноя, во владения которого он прибыл уже перед самым появлением на родном острове Итака.
     - И ведь удивительно, - вставил Робинзон, - я вёл постоянно дневник, в котором описывал всё, что со мной случилось, тут же, а Улисс обо всём рассказывал уже, когда прошли годы его странствий, но так,как будто это было вчера! Я читал и словно ощущал то же, что и он, живо представляя себе и сумрак пещеры циклопа, и каменистый берег Цирцеи, и стремительный пролив между страшными Сциллой и Харибдой.
     - Всё это - мастерство гения Гомера, - горячо заявил поэт. - Именно он сделал Одиссея для своих слушателей таким точным. И,главное, мы всё запоминаем благодаря ярким эпитетам, даваемым певцом всему, о чём он говорил - лотос "медвяный", циклоп "свирепый", пение сирен "сладкозвучное".
     - А сам Одиссей - "хитроумный" и "в испытаниях твёрдый" - продолжил учитель. - А его супруга Пенелопа - "верная". И уже после того,как слушатель, привлечённый рассказом о возвращении Одиссея на родину, узнал о предыдущих приключениях Одиссея, Гомер рассказывает о том, как он вернулся на Итаку и истребил женихов Пенелопы. Одновременно с этим странствует его сын Телемах, который ищет сведения об отце, а женихи плетут против него козни. В нужный момент происходит переход от одной линии повествования к другой. Таково мастерство этого безвестного гения! - поддержал поэт.
     Долго молчавший старик вновь заговорил стихами:
       Всем на обильной земле обитающим людям любезны,
       Всеми высоко честимы певцы; их сама научила
       Пению Муза; ей мило певцов благородное племя.
     - Да, да!-закивал головой поэт. -Это сказано Одиссеем о певце Демодоке. Несомненно, в образе Демодока Гомер представил самого себя...
     - Я вот ещё о чём всегда думал, - сказал Робинзон. - Ведь, как я понимаю, Одиссей вроде бы - царь...
     - Басилевс, -уточнил Африкан Африканович.
     - Как же монарх мог быть таким неприхотливым, трудолюбивым и простым в обхождении? Или таким сделали его странствия? Но, кажется, он и раньше  мог пахать поле...
     - Видите ли, сэр Робинзон, Одиссей скорее ещё не царь в полном смысле этого слова, а племенной вождь, который подавал пример соплеменникам в любом деле. Даже раб-свинопас Эвмей для него - равный собеседник, и Гомер называет Эвмея "свинопас богоравный". Уже через два века после издания гомеровских поэм такое у греков было невозможно - чтобы правителю победить его врагов помогали рабы - свинопас и коровник!
     - Вы хотите сказать, что древние эллины были тогда почти как карибские индейцы, наподобие моего Пятницы?
     - Именно это.
     - А мне, - отозвался поэт, - всегда нравилось, что Гомер каждый раз обрывает повествование на самом интересном месте - будь то рассказ о том, как возвращается на родину Одиссей, как путешествует Телемах или упорно отказывает женихам верная Пенелопа. Уже это доказывает, что поэму сочинил один поэт, искусно сплетая нить повествования...
     - Да, пожалуй, я вправе с вами согласиться, - признался учитель истории. - Какой всё-таки неповторимый язык у Гомера! И как хорошо это передал в русском переводе Жуковский! Вот это например, когда говорится о наступлении утра:
      Встала из мрака златая с перстами пурпурными Эос...
     Или об окончании дня:
      Солнце тем временем село, и все потемнели дороги...
     И как всегда говорит спутникам Одиссей, когда высаживается на незнакомый берег...
     Но тут перебил старик:
       Сведать о том попытаюсь, какой там народ обитает,
       Дикий ли, нравом свирепый, не знающий правды,
       Или приветливый, богобоязненный, гостеприимный?
     - А как близка мне любознательность Улисса,который хотел знать всё, с чем соприкоснулся в чужих краях! - воскликнул Робинзон. - Ведь он мог не рисковать и не отправляться в пещеру циклопа. Или у острова сирен мог заложить себе уши воском, как другие. А он вместо этого велел привязать себя к мачте и послушал-таки пение сирен, оставшись цел и невредим! Как мне это знакомо! Я тоже, где бы ни оказался, превозмогая все опасности, хотел как можно больше увидеть, услышать, осознать в любом краю, где оказывался!
     - Только навсегда ли у человека это желание? - усомнился поэт. - не осталось ли в конце-концов оно лишь на страницах книг?
     - Я думаю, что нет, - возразил учитель. - Когда на уроках в гимназии я пересказывал приключения Одиссея, учащиеся слушали и откликались так, как будто они сами попали в этот мир. Я ведь всю жизнь прожил в Одессе - у моря.  А у моря всегда, глядя на волны на горизонте, думаешь, что там, вдалеке, неизведанные тобой земли, которые хочется когда-нибудь увидеть... А ещё мне всегда немного льстило, что некоторые производят греческое название нашего города от имени Одиссей...
     - И всё же хитроумный герой Гомера, где бы ни находился, думал о том, как бы быстрее возвратиться на свою маленькую Итаку! -  продолжил разговор поэт. - Как это понятно мне, уроженцу скудного Севера, о котором я не переставал думать, будучи в самых тёплых и чудесных странах!
     Вновь оживился старый незнакомец:
        Сладостней нет ничего нам отчизны и сродников наших,
        Даже когда б и роскошно в богатой обители жили
        Мы на чужой стороне, далеко от родителей милых.
     - Слушайте, наш древний знакомый простор мастерски цитирует поэму! - с восхищением сказал Африкан Африканович. - Честно говоря, мне иногда кажется, что я и впрямь наследник Одиссея - ведь я живу среди моряков и вообще деятельных и предприимчивых людей. Прекрасно сказал мой современник, греческий поэт Костас Кавафис:
        Когда задумаешь отправиться к Итаке,
        молись, чтоб долгим оказался путь,
        путь приключений, путь чудес и знаний...
        Молись, чтоб долгим оказался путь.
        Пусть много-много раз тебе случится
        с восторгом нетерпенья летним утром
        в неведомые гавани входить...
        Пусть в помыслах твоих Итака будет
        конечной целью длинного пути...
     Оба собеседника дружно зааплодировали учителю истории, а старик вдруг затрепетал и поспешно отвернулся.
     - Да ведь вы, я вижу, тоже поэт в душе! - воскликнул поэт.
     - Лучше сказать, у меня просто хорошая память, а у историка она и должна быть такой. Помнится, я читывал по памяти гимназистам речи Перикла и Демосфена, диалоги Платона...
     Робинзон задумчиво произнёс:
     - Так как сказано в этих стихах? "Пусть Итака будет конечной целью долгого пути"... У меня тоже была конечная цель на родине - мои записки, в которых мои приключения остались для потомков с помощью мистера Дефо...
     - А я могу открыть небольшой секрет, - продолжил Африкан Африканович.-Мне ведь - как и одному из моих собеседников, случилось побывать в Греции - это не так уж далеко от Одессы. Я так любил всегда Древнюю Грецию, что поехал на землю Эллады при первой возможности. По пути с парохода заметил развалины Трои. И вершину Олимпа, откуда слетали к героям Гомера бессмертные боги. Видел Акрополь в Афинах, священные Дельфы, и...отправился и на остров Итаку! Маленький остров, но очень красивый. Особенно запомнились его маленькие бухты - наверное, именно оттуда отплыли под Трою корабли Одиссея, оттуда с острова отплывал и Телемах.
     Старик оживился и, не открывая прикрытое накидкой лицо, произнёс:
       Правда, горист и суров он, коням неприволен, но вовсе ж
       Он и не дик, не бесплоден, хотя не широк и полями
       Беден; он жатву сторицей дает, и на нем винограда
       Много родится от частых дождей и от рос плодотворных;
       Пажитей много на нем для быков и для коз, и богат он
       Лесом и множеством вод, безущербно год целый текущих.
     - Правда, лес теперь в основном сохранился на одном берегу Итаки, - уточнил преподаватель.
     Поэт добавил:
     - И вообще-то очень непритязательна эта греческая глубинка. Грязные харчевни...
     - В мои времена тоже были грязные харчевни и мальчишки,продающие грошовые сувениры. Может быть, нынешние туристы видят на Итаке уже что-то совсем другое - как знать... Но мне интересно, откуда знает Итаку этот критянин? И мне кажется, что он на кого-то похож.
     Старец с клюкой ничего не сказал в ответ и ещё больше навернул на себя накидку.
     - Можно много рассуждать, - молвил поэт, - почему новейшие читатели до сих пор любят "Одиссею". Я в молодости предпочитал "Илиаду" и именно в издание "Илиады" заложил ту бесценную розу. Может быть, в "Одиссее" меньше участвуют боги?
     - И герои почти всё делают сами, - подтвердил Робинзон. - Правда, Улиссу и его сыну помогает Минерва...
     - То есть Афина, - уточнил учитель. - Она появляется то в одном, то в другом облике смертных людей, чаще всего под видом учителя Ментора. Отсюда, кстати,выражение "менторский тон" - тон наставника.
     - Но всё-таки герои действуют сами, а боги лишь предупреждают их об опасности и сохраняют. А во многих сценах древних богов нет совсем, есть только небесное провидение, - заметил Робинзон.
     - А ещё "Одиссея" очень удобно поделена на две равные части по двенадцати песен, - заметил поэт. - Одна - о странствиях Одиссея, а другая - о том, как он на родине победил женихов Пенелопы.   
     - Но так ли уж велика была вина женихов? - задумался Робинзон. - Ведь они сватались к женщине, о муже которой много лет не было вестей.
     - Да, по древним обычаям такое сватовство не считалось преступлением, - ответил Африкан Африканович. Но важно другое: женихи не питали никаких чувств к Пенелопе. Их интересовали лишь богатства Одиссея и власть, и, не дожидаясь, кого из них выберет жена Одиссея, они вселились в его дворец и всё там себе присвоили...
     Старик гневно воскликнул:
           Как грабили дом женихи беспощадно,
        Сколько быков круторогих, и коз, и овец, и свиней там
        Съедено ими, и сколько кувшинов вина дорогого
        Выпито.
     - Точно! - продолжил учитель. Они пытались погубить Телемаха. И когда Одиссей, явившись в свой дом под чужим именем, выполнив задание Пенелопы - пронзя из своего лука двенадцать колец, тут же обращает своё оружие против женихов, у слушателя и читателя нет никаких сомнений в его правоте.
     Вновь заговорил незнакомец:
        А! Вы, собаки! Вам чудилось всем, что домой уж из Трои
        Я не приду никогда, что вольны беспощадно вы грабить,
        Правду святую богов позабыв, не страшася ни гнева
        Их, ни от смертных людей за дела беззаконные мести!
        В сеть неизбежной погибели все наконец вы попали.
     - Что за старик! - покачал головою Робинзон. -Как будто он там присутствовал и слышал слова самого Улисса!
     - Не удивляйтесь, - попробовал объяснить учитель, - греки знали наизусть целые песни из поэм Гомера и учились по ним в школе. Как сказал Аристотель, "этот поэт воспитал Элладу"!
     - И даже к финалу "Одиссеи" , - добавил к сказанному поэт, - Гомер держит до конца внимание. Даже истребив женихов, Одиссей ещё не утвердился вновь, как правитель: он должен примириться с родственниками погибших.
         Скоро потом меж царём и народом союз укрепила
         Жертвой и клятвой великой принявшая Менторов образ
         Светлая дочь громовержца богиня Афина Паллада, -
выразительно проговорил старик.
     - И дальнейшая жизнь Одиссея приоткрывается нам: он должен замириться с богом морей Посейдоном, отправившись в новые странствия  веслом на плече, и воткнуть его в землю там, где спросят...
         "Что за лопату несёшь на блестящем плече, чужеземец?" -
продолжил старец.
     - Значит, Одиссей научит мореплаванию людей, не знающих этого дела. А это ли не венец всей жизни! - воскликнул поэт.
     - Смотрите, джентльмены: весло! - заметил Робинзон.
     Рядом со старцем действительно лежало мощное весло.
     - Откуда оно здесь взялось? Наверное, выпало из книги!
     - Из "Одиссеи" - уточнил поэт. - Конечно, это - весло с корабля Одиссея!   
     Вдруг незнакомец, откинул покрывало, встал, гордо выпрямившись, и взял в руки весло. Он уже не казался стариком - это был бодрый мужчина в белом хитоне.
     - Кто же вы? - спросил его потрясённый поэт. - Не может быть... Впрочем, всё может быть...
     Мнимый старик твёрдо и торжественно произнёс:
               Вам имя своё назову, чтоб могли вы
         Знать обо мне, чтоб, покуда еще мной не встречен последний
         День, и в далекой стране я считался вам гостем любезным.
         Я Одиссей, сын Лаэртов, везде изобретеньем многих
         Хитростей славных и громкой молвой до небес вознесенный.
     - Браво, Одиссей! Ничего не скажешь - хитроумный! - сказал Робинзон и пожал царю Итаки руку.
     - Очень рад, - приветствовал Одиссея Африкан Африканович. - Я верю: всегда, открывая "Одиссею", читатели будут повторять вслед за Пушкиным:
         Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи,
         Старца великого тень чую смущённой душой.
     - Эта роза - с могилы Гомера! Это весло - с корабля Одиссея! - вновь произнёс поэт.
     И тут все четверо как-то растворились в воздухе. Лишь послышался шелест книжных страниц...
     Я огляделся по сторонам. Больше никакая неведомая сила не сдерживала меня, а в комнате всё было, как обычно. На часах - почти два часа ночи.
     "Бессонница. Гомер. Тугие паруса..." - вспомнились вдруг стихи Мандельштама. Вот так привиделось... И я лёг спать.