Интермедия

     По тропинке, бегущей вниз, петляя между валунами, заросшими по основанию крапивой и чахлыми кустиками, на которых висели иссиня-черные, покрытые пылью, ягоды, спускался человек в застиранной до просветов тельняшке и в ватных штанах с полосками красной ткани по бокам. Сзади на тельняшке красовалось изображение зубастого мексиканца в огромной шляпе и надписью: «Да здравствует мировая революция!»  Правый глаз человека был закрыт чёрной повязкой, а в руке он держал жестяную банку, на которой жёлтыми буквами было написано: «Жигулёвское традиционное». Босые ноги человека скользили на крутом спуске, он кряхтел и чертыхался, но упорно двигался вниз к сероватой полоске песка, на которую набегали беленькие кудряшки небольших волн. Даже сверху ощущалась теплота моря. Летнее солнце уже поднялось высоко, и человек в тельняшке чувствовал, как его лысая макушка постепенно нагревалась, заставляя мысли двигаться и прыгать быстрее, от чего человек чувствовал лёгкое головокружение и присутствие в голове того,  что при других обстоятельствах он назвал бы умом.

Внизу, у самой кромки воды, возвышалась фигура в морском камзоле прошлых веков. Человек был высок ростом, большая голова гордо поднималась на крутой шее. В руке он держал тяжёлую даже на вид трость. Трость упиралась в песок и,   казалось, сдерживала порыв человека в море. Пришедший остановился за несколько шагов до неподвижной фигуры и вежливо покашлял, привлекая к себе внимание.

- Чего тебе, Сильвер? – спросил человек в камзоле, не оборачиваясь.

- Пётр Алексеич, - ответил пришедший, - Вот, принёс… Холодненькое…
 
Тот, кого назвали Петром Алексеичем, обернулся и протянул руку. Сильвер вложил в неё жестяночку и снова отступил, наблюдая, как высокий щёлкнул крышкой и стал жадно пить, гукая горлом.

- Возьми, - протянул Пётр Алексеич Сильверу пустую банку, - В дом отнеси. Не гоже здесь сорить.

- Вас ждут, - неуверенно сказал Сильвер, принимая жестянку.
 
- Кто? – недовольно спросил человек в камзоле.

- Так ведь – эти…Как их?.. Писатели…

-Чего им надо? – Пётр Алексеич повернулся к Сильверу спиной и стал смотреть в морскую даль.

- Так ведь, - затруднился Сильвер, - Денежку хотят!

- Денежку? – удивился Пётр Алексеич, - За что?
 
- Авансы всякие, подъёмные и эти… Из кассы помощи нуждающимся…

- Ишь ты, - протянул Пётр Алексеич, - И что? Бузят?

- Ещё как бузят! Опять же – лето! Путёвки требуют…

- Требуют? – Пётр Алексеич задумался. – Так ведь давали деньги. В прошлом месяце. Или не дошли до писателей?..

 - Не дошли, - тяжело вздохнул Сильвер.

-  А что так? – поинтересовался Пётр Алексеич. – Где же они? Куда делись?

- Уворовали, Пётр Алексеич!

- Уворовали? Да как же так?

-  Вот так вот как-то… Оно ж – как денежка появится, сразу уворуют! Сладу с ними нет! Наваждение, или гипноз какой!.. Порча!

- Гипноз? -  прищурился Пётр Алексеич. – Так психиатров вызвать! Пусть снимут гипноз!

- Вызывали, - безнадёжно махнул рукой Сильвер. – И денежку перечислили за работу заранее…

-  И? Неужто, и эти?..

Сильвер, понурясь, молчал.

- У меня Алексашка Меньшиков тоже, бывало, поворовывал…- сказал Пётр Алексеич, - Так я его – батогами! На месяц хватало!

-Батогами нельзя, - сказал Сильвер, - Обидятся. Дурное писать будут. Интеллигенция! Тут подход нужен…

- Ладно, иди, - сказал Пётр Алексеич, - приду скоро. Пойдём разбираться.
Он стоял и смотрел в море. «Писатели, - думалось ему, - А что написали? Читать тошно! Чёрт меня дёрнул вести тогда флот в Персию! Молодой был, горячий!.. Ламарк  своими рассказами взбудоражил!.. Про место это, про дом вечный, невесть кем построенный.  Идут времена, исчезает всё,  а дом – стоит. И стоял. И  стоять будет.»

Вздыхает Пётр Алексеич. Нашёл он тогда этот домик. На островке у берега.  И крепость заложил здесь же, недалеко от дома того странного. С тех пор море отступило, и островок – Горой стал. И застроился уже весь, и город внизу раскинулся… И затерялся его, Петра Алексеевича, домик среди других, ничем от них не отличаясь. Вон он, наверху – весь в зарослях сирени и нежных яблонь.
Он поднял голову и посмотрел на склон Горы. Там, среди весёлых домиков – его последнее и вечное прибежище. Кем и когда, и – главное! – зачем он здесь поставлен, не знал даже Ламарк, алхимик и маг, которого Пётр Алексеевич ценил за невероятные знания и умения, и который рассказывал ему такие истории, поверить которым было трудно, но от которых кружилась голова, и сердце замирало сладко и заманчиво. Домик Петра Алексеевича стоял здесь, на Горе, ещё тогда, когда места эти были пусты людьми, но богаты зверьём и растительностью. И стоять он будет, когда исчезнет вся эта весёлая сутолока жизни, исчезнут деревья и прочая зелень, и только странные неспешные  псевдо-животные, закованные в колючую броню,  будут ползать здесь, поедая и уничтожая  последние проявления жизни – липкие,  покрытые слизью лишайники, занимающие километры лишённой другой жизни земли.  Пётр Алексеевич был когда-то там, в далёком будущем,  смотрел из окна домика на пустые пространства коричневой,  потрескавшейся земли. Кое где виднелись огромные лужи зловонной и тяжёлой даже на вид жидкости. Моря уже не было. На его месте была громадная и страшная впадина, уходящая вниз и далеко к горизонту. Там, в глубинах и щелях впадины, бывшей когда-то морем, шевелилось и извивалось что-то нечеловеческое, чуждое восприятию,  издававшее время от времени  тоскливые, щемящие вопли, переходящие в ультразвук. Огромное, багровое солнце уже не заходило за горизонт. Оно было неестественно близко к земле, на его кровавой поверхности бурлили,  вспухали и лопались огромные пузыри. Вернувшись из тех времён,  Пётр Алексеевич месяц пил беспробудно. Спас его Меньшиков Алексашка, пройдоха и проныра , ухитрившийся продвинуть его в председатели местного союза писателей.  Работа на поприще культуры  притупила память.  По утрам Пётр Алексеевич выходил на берег моря,  слушал крики чаек и ощущал движение косяков рыб в глубине моря. И сейчас, стоя на берегу,  он вспомнил слова лётчика,  сбитого над песками северной Африки.  Лётчик чинил свой маленький самолётик и надеялся выбраться из песков к людям.  «Ты несёшь ответственность за тех, кого приручил», - сказал он как-то Петру Алексеевичу. Лётчику помогал какой-то мальчишка, часто уходивший в пески и пропадавший в них целыми днями. Лётчик всё-таки починил свой самолёт и, попрощавшись с Петром Алексеевичем, улетел в синее, бескрайное небо, к солнцу,  которое ласково и нежно освещало планету.

«Многие знания порождают многие печали», - думал Пётр Алексеевич, поднимаясь по тропинке. «Брошу всё к чёртовой матери, наймусь с Сильвером на какое-нибудь судно и поплывём мы куда-нибудь дальше на юг, в Персию…» По улочке он дошёл, не спеша, до узкого прохода и мимо кустов сирени вышел к незаметной со стороны калитке. Раздвигая руками ветки,  он пробрался между заборчиками и вышел в небольшой дворик. Здесь стоял его домик,  укрытый пышно разросшейся зеленью. Пётр Алексеевич смотрел на него и думал: «Пора возвращаться в мой Петербург. Собирать флотилию и снова плыть сюда. Снова. Всё по-другому делать. Южную столицу заложить. Здесь. На этом месте. Прорубить окно в Азию. Ламарка с собой взять.  Край этот обустроить.  Академию открыть. Мастеров собрать. По-другому время повернуть.  А можно ли?  Или не дано это людям?..
Вспомнилась огромная впадина от испарившегося моря. И солнце, готовое взорваться и уничтожить всё вокруг  себя  на многие  неисчислимые  человеческим умом  пространства…

- А с писателями-то что? – подумалось ему. – Ишь ты,  интеллигенция! Батогами – и делу конец!

Он устало вздохнул, сделал шаг и вошёл во дворик.